Платов Леонид. Страна Семи Трав (Повести о Ветлугине - 2)

   ...Должен чуточку предварить события. Дело в том, что, когда мы, преодолев нее препятствия, достигли, наконец, заповедного ущелья, в нашем распоряжении неожиданно очутился дневник Петра Ариановнча. Со свойственной ему аккуратностью он описывал одно событие за другим, последовательно, на протяжении всего времени, что находился в горах Бырранга.
   Были отдельные записи, касавшиеся и личных его переживаний. Но Петр Арианович писал об этом очень скупо. Ведь он считал дневник как бы своим посмертным научным отчетом. Первый лист так и начинался: "Путешественника, проникшего в горы Бырранга и нашедшего эти записи, покорнейше прошу доставить их в Российскую Императорскую Академию наук" (слово "императорскую" было потом зачеркнуто и переправлено на "республиканскую"). Далее Петр Арианович скромно писал о том, что метеорологические, геологические и этнографические наблюдения, проводившиеся им в течение более чем двадцати лет, могут пригодиться русским ученым. И он не ошибся.
   Когда по возвращении из нашего путешествия я вплотную засел за его описание, то вначале предполагал дать дневник отдельно, в виде приложения. Но Лиза и Савчук запротестовали. Они считали, что это нарушило бы связность изложения, разорвало бы ткань повествования.
   По зрелом размышлении, я решил дать распространенный пересказ писем (а после первого письма, прочитанного нами в тундре, были еще и другие), дополняя их сведениями, взятыми из дневника.
   Итак, письмо первое...
   Выяснилось, что моя гипотеза в отношении спасения Петра Ариановича была верна.
   Оторвавшуюся от берегового припая льдину, на которой находился Петр Арианович, носило по морю несколько дней.
   Льдины плыли на северо-запад, в широкий проход между Северной Землей и Новосибирским архипелагом. Ледовитый океан, мрачные необозримые пространства, при одной мысли о которых все застывало, леденело в груди...
   В течение первого и второго дня Ветлугин жадно оглядывал горизонт, ища мачты какого-нибудь судна: на случайную встречу с судном была вся его надежда. Но море по-прежнему оставалось пустынным.
   На исходе второго дня движение льдины замедлилось. Она попала в ледоверть и долго кружилась на месте. (Это было видно по солнцу.) Потом по солнцу же Ветлугин определил, что льдины снова двинулись в путь, но направляются уже не на северо-запад, а на запад. По-видимому, переменившийся ветер стал отжимать их к материку. Только бы не менялся больше!
   В изменении маршрута льдин был шанс на спасение - крохотный, но все же шанс!
   По счастью, перед побегом хозяйственный Овчаренко запихал в заплечный мешок фунта три ржаных сухарей. Ими Ветлугин питался. Он ограничил себя в еде, стараясь протянуть подольше свои запасы.
   В его распоряжении были также ружье, запас пуль и пороха. Но за все время только один-единственный раз ему удалось убить большого тюленя, который отдыхал, растянувшись на проплывавшей мимо льдине.
   Льдина с мертвым тюленем ни за что не хотела встать вплотную с льдиной Ветлугина. Неизменно оставалось между ними широкое пространство чистой воды. Ветлугин пытался подобраться к своей добыче в обход, переползая по другим льдинам. Тщетно! При всех комбинациях льдина с тюленем оставалась недосягаемой.
   Наверное, не менее двух дней держалась она на "параллельном курсе", дразня, маня, выводя из терпения. Затем Ветлугиным овладел очередной, особенно долгий приступ дремоты, а когда он очнулся, мертвого тюленя поблизости не было.
   Ветлугин даже не испытал разочарования, и это испугало его. Безразличие ко всему, апатия - самый страшный враг. Нельзя раскисать! Нельзя терять надежду на спасение! Кто потерял надежду, тот все потерял.
   Трудно, почти невозможно поверить в то, что это было на самом деле, могло быть.
   Неужели это происходит с ним, с Ветлугиным? Неужели это он лежит ничком на льдине, мерно покачивающейся от толчков других, соседних льдин, ест снег, чтобы утолить жажду, скупо - раз в день - отмеривает мокрое крошево из сухарей, изредка, преодолев дремоту, встает на колени и окидывает взглядом горизонт?..
   Все время клонило в сон. Какая-то серая пелена висела перед глазами, и не было сил стряхнуть ее, разорвать...
   И вдруг Ветлугин проснулся - внезапно, будто от толчка. Что-то важное произошло или происходило вокруг. Он не мог понять, что именно, и в растерянности ворочался с боку на бок на своей льдине.
   Призывный клич несся сверху!..
   Обреченный человек поднял голову.
   Постепенно пелена перед глазами рассеялась, Ветлугин увидел, что над головой его летят косяки птиц.
   Куда они летят? Зачем?..
   Ветлугин приподнялся, упершись руками в лед, провожая птиц долгим взглядом.
   Крылатые силуэты их один за другим проносились на фоне огромного багрового диска. Солнце заходило. Полярный день кончался.
   Тут только вспомнил Ветлугин, что уже наступила осень, а это перелетные птицы. Они возвращаются с островов Ледовитого океана на материк, в теплые края!..
   О, почему не может он полететь вслед за ними?! Почему за плечами у него нет крыльев, которые подняли бы его на воздух и понесли да юг над скованным льдами морем?..
   Желание лететь, догонять птиц было так велико, что Ветлугин рывком поднялся на ноги и раскинул руки, словно бы у него и впрямь выросли крылья.
   И тогда он увидел землю!
   Она была недалеко от него - неширокая темная полоска.
   Ветлугин с изумлением огляделся.
   Ледяные поля тесно сдвинулись, сомкнулись, стояли неподвижно. Неужели их наконец прибило к берегу?
   Да, в этом не было сомнений. Странствие по морю кончилось!
   Ветлугин побрел по льдинам к темной полоске. Голова его кружилась. Колени дрожали. Но он стиснул челюсти, подчиняя воле измученное тело.
   И все время сопровождал его победный клич, как бы струившийся с неба. Этот клич подбадривал, подгонял.
   Если же впереди возникали нагромождения льдин, которые закрывали темную полоску, стоило лишь поднять голову, чтобы проверить направление. Летящие на юг караваны птиц не давали Ветлугину сбиться с пути, отклониться в сторону. Он шел к земле по воздушному следу!..
   Спотыкаясь, Петр Арианович выбрался на отлогий берег и упал ничком, разбросав руки, ощупывая землю, жадно вдыхая ее родной запах.
   Да, это была земля! Он спасен!
   Живуч человек!..
   Отлежавшись и отдышавшись, Петр Арианович начал осматриваться.
   Где он?..
   За спиной скрежетали и стонали льдины (поднимался ветер), толпясь у берега, будто злясь на человека, который сумел убежать от них, вырвался из плена. Впереди гигантскими ступенями поднимались горы.
   Что это были за горы? Надо думать, плато Бырранга. Стало быть, он, Ветлугин, находится на Таймыре, на северо-восточном берегу Таймырского полуострова?..
   Вот куда "привезла" его плавучая льдина!
   На этом связный текст обрывался.
   Дальше был сумбур.
   Савчук только крякнул с огорчением, и рука его традиционным русским жестом потянулась к затылку.
   В самом деле, что могли означать взятые порознь слова: "петлей на шее ребенка", "поспешил на помощь", "много высоких деревьев", "вероятно, вулкан", "покрытые лесом", "называя себя "детьми солнца", "попытка бегства" и, наконец, "пленником Маук"?..
   Промежутки между этими обрывками фраз, досадные пустоты, заполненные пунктиром, были слишком велики, чтобы даже Савчуку удалось перебросить между ними смысловые мостики.
   "Петлей"? "Вулкан"? "Пленником Маук"?..
   Ничего нельзя было понять!..
   Савчук внимательно пересмотрел нумерацию страниц: не затесалась ли в начале еще одна, не прочитанная им? Нет, текст обрывался на словах: "пленником Маук".
   Этнограф медленно сложил письмо, переадресованное с мыса Челюскин, спрятал в свою полевую сумку. Мы, будто оцепенев, следили за его движениями.
   Первым стряхнул с себя оцепенение Бульчу.
   Подбирая полы сокуя, он проворно вскочил на ноги.
   - Я правду сказал! - закричал охотник. - Там лес, деревья! Этот человек видел деревья!..
   Он потоптался на месте, словно бы собираясь пуститься в пляс. Потом, не зная, как выразить нахлынувшие на него чувства, поднял свое ружье и выпалил из двух стволов в воздух.
   - Утихомирься, Бульчу! Сядь! - закричали вокруг. Старого охотника чуть ли не насильно усадили на землю.
   - Он жив! - сказал я, обращаясь к Савчуку и Лизе. - Что же вы молчите? Понимаете ли значение находки на мысе Челюскин?.. Петр Арианович жив!
   - Был жив, - поправил Савчук. - Был жив в момент отправки письма...
   - А когда оно отправлено?
   - Даты нет. Но думаю, что вскоре после прихода Ветлугина в горы Бырранга.
   - О, значит, более двадцати лет назад!
   - Да, срок немалый!
   - Что же произошло с ним после того, как он добрался до гор? - спросила Лиза, переводя взгляд с меня на Савчука и опять на меня.
   Савчук развел руками.
   - Мы это узнаем, Рыжик, уверяю тебя, - сказал я, осторожно беря ее за плечи. (Она была сейчас такой растерянной, робкой, присмиревшей, совсем непохожей на привычную шумную, решительную Лизу.) - Мы придем с тобой в горы и узнаем все от самого Петра Ариановича. Не может быть, чтобы он не дождался нас!..
   Лиза благодарно прижалась ко мне.
   - Но черт бы побрал этих торопыг! - с раздражением пробормотал Савчук, снова вытаскивая из сумки копию письма и погружаясь в ее изучение. - О нелепые, бестолковые!..
   - Кого это вы так?
   - Друга вашего, товарища Звонкова с остальными гидрологами! Кого же еще? Нет, можно ли быть такими бестолковыми, такими торопыгами? Сушить бересту! Боже мой!.. И к чему было спешить? Переслали бы нам подлинник письма. Кто их, скажите, просил разбирать текст, соваться не в свое дело?.. Бересту сушить? Вот уж именно: "...коль пироги начнет печи сапожник"!..
   Я даже не пытался вступиться за своих собратьев по профессии. И я и Лиза разделяли с Савчуком чувство раздражения против неуклюжих полярников, своей торопливостью испортивших драгоценный текст.
   Никто из нас не вспомнил в тот момент, что без "неуклюжих полярников" мы вообще не имели бы письма.
   А сам Андрей по скромности не подчеркивал этого обстоятельства.
   Да, это было свойственно ему: так вот, выйдя из тени, подать руку помощи без лишних слов, деловито и просто, а потом снова шагнуть в тень, в сторону, избегая всяких изъявлений благодарности, как будто услуга подразумевалась сама собой.
   Мы с Лизой опомнились сравнительно быстро. Конечно, наш Андрей был молодец, парень хоть куда, верный, надежный друг! Подумать только: ведь он даже не знал, что Лиза участвует в экспедиции Савчука!
   Ответ, переданный на мыс Челюскин, был составлен в самых теплых выражениях. Правда, Савчук остался при особом мнении. Он, хоть и подписал ответ, долго еще не мог простить Андрею загубленного текста и при упоминании его имени принимался мрачно бубнить под нос: "Торопыги бестолковые!.. Бересту сушить!.."
   Когда летчик пустился в обратный путь, всем личным составом экспедиции овладело странное изнеможение: не хотелось двигаться, разговаривать. Наступила реакция после нервного напряжения, после необычайно сильной душевной встряски.
   Долго бездельничать было, однако, некогда. Я сел к рации и под диктовку Савчука принялся отстукивать сообщение в Москву о письме, переадресованном нам с мыса Челюскин.
   А еще через несколько часов мы имели удовольствие слушать радиограмму Института этнографии, адресованную "Всем советским полярникам, всем жителям тундры и всем морякам, находящимся в настоящее время в арктических морях!".
   Радиограмма была составлена в самых энергичных и сжатых выражениях. Она призывала искать плавник, меченный сигналом SOS, поясняя, что дело идет о спасении русского путешественника и группы горцев, по каким-то причинам затерявшихся (или заблудившихся) на плато Бырранга.
   Очень разумная и своевременная мера! Достаточно было кликнуть клич, чтобы зашевелилось все население нашего Крайнего Севера: зимовщики, моряки, строители, шахтеры, рыбаки и зверопромышленники. Уж они-то обыщут каждую отмель, не пропустят ни одного топляка!
   Но больше всего надежд возлагал я на отмель, о которой рассказывал Бульчу. Судя по описаниям старого охотника, она располагалась чуть выше устья реки, не показанной на карте. ("Недалеко, совсем недалеко. Близко", - успокоительно кивал наш проводник.)
   Возможно, что там, среди груды плавника, принесенного течением сверху ("Много плавника, очень много", - с удовольствием подтверждал проводник), были и меченые стволы, "братья" того ствола, который выловил Андрей.
   Значит, еще до встречи с Петром Ариановичем мы могли получить весточку от него - на этот раз уже в "собственные руки"!..
   Савчук считал, что решена пока лишь первая часть задачи, стоящей перед нами, точнее, первая ее треть. Еще на подходах к горам удалось с помощью зимовщиков ответить на вопрос: "Кто он?"
   Загадочный путешественник, который посылал призывы о помощи, "кольцуя" гусей, метя оленей и плавник, был Петром Ариановичем Ветлугиным. (Интуиция, как видит читатель, не обманула меня.)
   Нерешенными остались остальные две трети задачи: 1. Почему за Полярным кругом, в верховьях реки, не показанной на карте, растет лес? и 2. Почему племя, или народ, называющий себя "детьми солнца", прячется в горах и держит в плену Ветлугина ("пленник Маук")?
   Ответить на эти вопросы мы должны были уже в горах...
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   1. "ЗАМОЧНАЯ СКВАЖИНА"
   Кажется, что Бырранга совсем близко, в каких-нибудь десяти-пятнадцати километрах.
   Это, конечно, обман зрения. Горы гораздо дальше от нас и намного ниже. Рефракция приподнимает их - явление, обычное в Арктике. Они как бы парят над волнистой, серой, поблескивающей множеством озер равниной.
   Часто Быррангу заволакивает туман или закрывают низко ползущие клочковатые тучи. Потом блеснет солнце и, будто дразня нас, на мгновение приоткроет колеблющуюся завесу.
   У-у, какие же они мрачные, эти горы, - черные, угловатые, безмолвные!
   Ощущение тревоги, зловещей, неопределенной опасности исходит от них. И вместе с тем от гор не оторвать взгляда...
   Иногда по очертаниям они напоминают трапецию, иногда ящик, стоящий особняком среди равнины, - зависит от ракурса, от условий освещения.
   Во всех географических атласах Бырранга фигурирует как плато. Но это определение условно. Нганасаны различают в горах несколько хребтов: Хэнка-Бырранга (Черная Бырранга), Сыру-Бырранга (Белая Бырранга) и другие.
   Скорее, скорее в горы!..
   ...Нетерпение наше передалось нганасанам. Они понукали свистом своих оленей, безжалостно кололи острием хорея.
   В ложбинах было еще полно воды, иногда даже снега. Зато на пригорках земля подсохла. Здесь рядом с бурой, прошлогодней травой уже зеленела приветливая молодая травка.
   Все весенние превращения в тундре совершались со сказочной быстротой. Нужно спешить, спешить! Лето слишком коротко в этих широтах.
   Поднявшись на холм, мы увидели, что длинная полоса ослепительно сверкает у подножия гор. Туман? Нет, то отсвечивало огромное водное пространство - озеро Таймыр. (Нганасаны почтительно называет его Дяму-турку, что значит - море-озеро.)
   Где-то там, в северо-восточном его углу, была лазейка, узкая щель, почти замочная скважина, через которую мы собирались проникнуть в горы...
   Поводя запавшими боками, олени вынесли санки на южный берег озера.
   Ну и сыро же было здесь! Будто сразу с зеленого луга попали в погреб, битком набитый льдом. Вокруг высились нагромождения льдин, выброшенных могучим напором во время ледохода. Некоторые поднимались стоймя, другие образовали причудливые голубовато-белые лабиринты. От них тянуло пронизывающим холодом.
   Камсэ сказал, что большие льдины пролежат на берегу до осени, так и не успев растаять.
   Рядом с этим ледяным хаосом вода казалась черной, непроницаемо-черной.
   Аргиш быстро подвигался вдоль южного берега Дяму-турку.
   Прибрежные скалы были вкривь и вкось расписаны зеленоватыми узорами лишайника. Кое-где попадались реликтовые папоротники. На земле валялись створки древних моллюсков, обломки костей вымерших животных.
   Олени брели по берегу Дяму-турку, как по гигантскому кладбищу.
   Мы жадно высматривали меченый плавник на берегу. Его не было видно. Надо думать, стволы деревьев, которые спускались вниз по реке, не показанной на карте, выносило в море иным фарватером. Возможно, ветры южных румбов отжимали весь плавник к северному берегу озера.
   Среди льдин Лизе удалось, правда, найти обломок ископаемого дерева. Оно не потеряло вида и формы дерева, но окремнело и стало тяжелым как камень.
   Ботаник был бы осчастливлен находкой. Савчук же скорчил такую гримасу, будто хлебнул уксусу.
   - По времени подходит, - пошутил я. - Ведь мы отправляемся в каменный век...
   Савчук только рассеянно взглянул на меня, сохраняя на лице недовольное выражение.
   - Нам нужен другой древесный конверт, поновее, - подхватила Лиза. - И обязательно с маркой.
   - С какой маркой?
   - Имею в виду эту метку: три точки, три точки...
   - Три точки, три тире и три точки, - поправил я.
   Берега озера Таймыр, второго по величине озера Сибири после Байкала, очень изрезаны. В северо-восточном углу его расположен большой залив, который носит название Яму-Бойкура. Именно здесь, по указаниям Бульчу, надо было искать устье загадочной, не нанесенной на карту реки.
   Обогнув озеро с востока, аргиш очутился наконец на его северном берегу.
   Пейзаж снова резко изменился.
   Здесь росло великое множество цветов: бледно-розовых, желтых, голубых, фиолетовых. Казалось, это садовник заботливо рассадил их в клумбы.
   Камсэ и Бульчу объяснили, что цветы на Севере всегда теснятся друг к дружке, как бы собираются в кучку. Так легче переносить непогоду, внезапно налетающие порывы ветра, так попросту теплее.
   Говорят: голь на выдумки хитра. Но здешние растения не назовешь голью. Сорвав один из цветков, я обнаружил с удивлением, что листья его и стебель мохнатые. Они были покрыты очень густым пухом наподобие гагачьего, только еще более нежным.
   Выходит, в тундре даже цветы носят меховую одежду!
   Но ведь они могли бы надеть ее и на южном берегу озера. Почему же южный берег почти совершенно лишен растительности, тогда как на северном полно цветов?
   Лиза указала на горы. Вот причина того, что здесь растут цветы!
   Горы Бырранга прикрыли залив Яму-Бойкура от великого наступления ледников. И по сей день они продолжают стоять на страже жизни, уцелевшей благодаря им. Бырранга является естественным барьером, который преграждает дорогу холодным северным ветрам. Под прикрытием горного хребта каждую весну на южном склоне его возникают восхитительные цветочные "клумбы".
   Среди этих "клумб" наши попутчики должны были провести лето.
   На бивак мы расположились в лесу.
   Стоило опустить руку, чтобы коснуться его вершин.
   Это карликовый лес. Самые высокие березки не достигают и пятнадцати сантиметров. Однако, как во всяком порядочном лесу, тут множество грибов. Грибы настоящие, среднего, нормального для грибов роста. Некоторые выше деревьев и торчат над ними, любопытно выставив своя; коричневые круглые шляпки.
   Я аккуратно срезал перочинным ножиком одну березку и принялся рассматривать через лупу площадь среза. Ого, сколько вегетационных колец! Одно, два, пять, семнадцать... Я насчитал сто четыре кольца! Крошечному деревцу было более ста лет!
   Я смотрел на удивительный лес (он был старше меня более чем втрое) сверху, будто с самолета. Пожалуй, даже нельзя было назвать это лесом, скорее - зарослями кустарника. В разные стороны торчали маленькие веточки. На них видны были крошечные листочки. Стало быть, это береза - кюэ, по-яганасански.
   Но почему в горах Бырранга, за одним из ее хребтов, то есть значительно севернее того места, где я находился, растут не карликовые, а настоящие деревья, березы в три человеческих роста?..
   Я засмотрелся на горы.
   - Ты что это бездельничаешь? Природой залюбовался? - ворчливо сказала Лиза. - Помоги-ка лучше костер разжечь.
   - Вулкан! - объявил я, подсаживаясь к куче мха, над которой склонился Савчук. - Петр Арианович нашел в горах оазис. И он разгадал его природу. Это вулкан!
   - Почему вулкан?
   Я с удивлением оглянулся. Лиза, задавшая этот вопрос, стояла спиной ко мне и вынимала из мешка сухари и посуду.
   - Почему?.. Но ведь в письме говорится: "вероятно, вулкан"! Вулкан, надо думать, уже не действующий. Однако в кратере еще сохранилось тепло. Склоны его "покрыты лесом". Вулканический туф чрезвычайно плодороден.
   На каждом привале мы говорим только об этом. Темой нашего спора служат те несколько слов из письма Петра Ариановича, которые остались непонятными и как бы повисли в воздухе.
   Савчук, человек системы, разбил их на четыре группы.
   Слова: "называя себя "детьми солнца" - не добавляли ничего нового к тому, что было уже известно.
   Две фразы (вернее, обрывки фраз): "петлей на шее ребенка" и "поспешил на помощь" - явно относились к какому-то самоотверженному поступку Петра Ариановича. Вероятно, он спас (или пытался спасти) ребенка, которому угрожала смерть.
   Третью группу, по классификации Савчука, составляли слова: "попытка бегства" и "пленником Маук". Из них явствовало, что Петр Арианович предпринимал попытку уйти от "детей солнца", чтобы продолжать свой путь на юг. Ему помешали в этом (кто и как - неизвестно), и он остался в горах пленником (или заложником) таинственной Маук. (Видимо, Петр Арианович не был в заточении, даже пользовался известной свободой действий, так как ухитрялся "кольцевать" гусей, метить оленей и посылать письма в плавнике.)
   По этому поводу не возникало разнотолков.
   Но последнюю, четвертую группу слов: "много высоких деревьев", "покрытые лесом" (склоны, долины или ущелья) и "вероятно, вулкан" не так-то просто было понять.
   - Да, туф плодороден, - задумчиво согласилась Лиза.
   - Во времена Спартака, - сказал Савчук, выпрямляясь (ему удалось наконец разжечь мох), - во времена Спартака кратер Везувия густо зарос деревьями. Лес был так обширен, что в нем могла укрыться вся армия восставших рабов...
   - Видишь, и Владимир Осипович подтверждает!.. А потом, зря, что ли, Петр Арианович занимался вулканологией? Ведь он хотел выписать в Якутск книги о вулканах. Значит, тогда еще считал, что в Сибири есть вулканы, и не только на Камчатке...
   - Петр Арианович мог ошибиться.
   Эти слова Лизы я воспринял как кощунство.
   - Петр Арианович?! Ну, знаешь ли!..
   - Напрасно кипятишься. Не меньше твоего люблю и уважаю Петра Ариановича... Но послушайте вы, Володя. Будьте нашим судьей! Находясь в ссылке, Петр Арианович был лишен общения с другими учеными?
   - Конечно.
   - Не мог следить за последними научными новостями?
   - Где уж из ссылки следить!
   - Ему, заметьте, не разрешили выписать ни одной книги по вулканологии. Уверена, он даже не знал о существовании так называемых ложных вулканов.
   - А что это?
   - Есть разные ложные вулканы... - Лиза замялась. - Ну, я пока расскажу только об одной категории их. Это дымящиеся сопки в Саянах.
   - В Саянах?
   - Да. По берегам Енисея на отрогах Саян есть сопки, над которыми курится дым. Местные жители называют их вулканами. Но это неправильно. За дым принимают теплый водяной пар, который выделяется из многочисленных расщелин в горе.
   - Пусть так: не Саяны, а Камчатка! - подхватил я. - Полуостров вулканов! Вот такой, если хотите знать, представляю себе Быррангу!
   - Но ведь вы, Лизочка, бывали на Камчатке, - примирительно сказал Савчук.
   - Правильно! Ты в прошлом году была на Камчатке. Даже спускалась зачем-то в один из кратеров. Как его?.. Урона?.. Узора?..
   - Узона. В том-то и дело, товарищи, что пейзаж Узоны совершенно не похож на пейзаж ущелья или долины "детей солнца", поскольку мы можем судить о нем из описаний Бульчу.
   - Чем не похож?
   - Судите сами. Кратер Узона - это почти круглая, несколько километров в диаметре, впадина. Средняя часть ее занята озером. Ландшафт совершенно дантовский - зловещий, безжизненный. Для душ грешников приготовлены двухместные и одноместные ванны - кипящие бассейны диаметром в один, два или три метра. Пар так и валит из них! Я, кстати сказать, чуть было не свалилась в такое уютное озерцо...
   Я насторожился.
   - Ничего не говорила об этом.
   - Не хотела тебя волновать... Не злись, не злись! Не свалилась же!.. Земля там действительно горячая на ощупь. Но сходство на этом кончается. Покрыта земля желтовато-белой коркой из кремнезема, очень грязной и противной на вид, хрустящей под ногами. Понятно, и в помине нет никакой растительности, никаких цветов, никаких деревьев. Что же это за оазис, помилуйте!
   - Вулкан не обязателен, Алексей Петрович, - провозгласил Савчук. Оазис может возникнуть без участия вулканических сил.
   - Ну вот, и вы против меня?
   - Я покажу на карте такой оазис, даже два!..
   Он вытащил из полевой сумки уже известную мне карту расселения народов Сибири, похожую на одеяло из разноцветных лоскутков.
   - Обратите внимание: два коричневых - якутских - островка среди желтого - тунгусского - моря.
   - Ну, видим островки.
   - А если посмотреть на обыкновенную карту, те же островки окрашены ярко-зеленой краской. Почему?
   - Оазисы?
   - Вот именно. В среднем течении Лены на пространствах лесостепи сохранились два реликтовых степных оазиса. Прослышав о тамошней высокой и сочной траве, предки якутов прикочевали сюда из Прибайкалья вместе со своими стадами. В отличие от тунгусов-охотников якуты - степняки, скотоводы. Для скота им обязательно нужна трава. Вот вам оазисы без вулканов...