Платов Леонид. Страна Семи Трав (Повести о Ветлугине - 2)

   Иногда ему снилось, что он читает. О, как печально было в таких случаях пробуждение!
   Ведь книги были нужны ему не для развлечения. В них он искал бы совета, помощи. Позарез нужны были сейчас книги!..
   Да, Петр Арианович оказался отброшенным на много веков вспять. Но с тем большей настойчивостью вел он обитателей Бырранги на сближение с современностью, с двадцатым веком.
   Водяные часы, стоявшие перед ним на грубо сколоченном письменном столе, продолжали медленно, капля за каплей, отсчитывать время.
   Медленно ли? Нет. Если предыдущие столетия и тысячелетия двигались неторопливым шагом, то годы, протекшие после появления Ветлугина в котловине, мчались бегом. Ветлугин подгонял их.
   Он был охвачен страстным желанием помочь "детям солнца", стремился не только изучить и объяснить, но и изменить диковинный мирок, куда закинула его судьба.
   "Впрочем, преимущества мои, человека двадцатого века, оказавшегося в обстановке доисторической эпохи, - записал Ветлугин, - далеко не так велики, как могло бы показаться с первого взгляда. Даже Робинзон на своем необитаемом острове был куда лучше снаряжен, чем я".
   Действительно, у Ветлугина не было с собой ни ружья, ни пороха, ни спичек. (Только нож был ему возвращен, и то он пользовался им украдкой, озираясь, помня предупреждение Нырты, до сих пор непонятное.)
   Да, к "детям солнца" путешественник пришел с пустыми руками. Но зато он принес с собой воспоминания. Среди людей каменного века Ветлугин был воплощенной памятью человечества.
   Правда, из нее можно было черпать для практического применения лишь кое-что, по строгому выбору.
   Географ не мог, например, изготовить плуг или паровую машину, даже если бы умел это делать. Под рукой не было железа, железной руды. Не было также самых простых инструментов.
   Надо было браться за более доступное дело.
   Петр Арианович прежде всего занялся рационом "детей солнца", внес существенные дополнения в их "меню".
   Дело в том, что с каждым годом все труднее становилось добывать мясо оленя, которое служило основным видом питания. Стада редели, меняли маршруты весенних и осенних откочевок, уходили из гор Бырранга на соседнее, Северо-Восточное плато.
   Раздумывая над тем, как помочь "детям солнца", Ветлугин вспомнил свое пребывание в русской деревне Последней на берегу Ледовитого океана. Жители ее занимались почти исключительно рыболовством.
   За годы своего пребывания в ссылке Ветлугин стал заправским рыбаком. Попав в горы Бырранга, он решил применить здесь полученные им знания.
   "Дети солнца" ставили сети, но маленькие, дрянные. Петр Арианович ввел невода, научил заводить их с челнов.
   Кроме того, он обучил "детей солнца" подледному лову.
   Во льду вырубались две проруби примерно шагах в двадцати одна от другой. Затем туда опускалась длинная сеть и протягивалась подо льдом между прорубями.
   Трижды в день сеть вытаскивали наружу. При этом обычно присутствовало все племя. Мужчины хлопотали подле прорубей. Ребятишки громкими криками приветствовали каждую новую рыбину, которую выбирали из сети, а косматые угрюмые собаки сидели тут же, поставив уши торчком и делая вид, что совершенно равнодушно относятся к такому изобилию прекрасной пищи [научив жителей ущелья ставить так называемые пущальни (сети подо льдом), П.А.Ветлугин только повторил то, что было сделано русскими, пришедшими на север Сибири в семнадцатом веке].
   То, что "дети солнца" занялись вплотную рыболовством, было, конечно, закономерно. Рано или поздно они должны были им заняться. Ведь рыболовство в отличие от охоты требует оседлой жизни. А странные запреты, связавшие "детей солнца" и приковавшие к котловине, вынуждали их жить оседло, как это ни противно природе охотников.
   Вслед за тем не без труда он ввел в обиход простейшие водяные часы. До этого в пасмурные и туманные дни наступление утра определялось совершенно произвольно, чаще всего по тому, когда проголодавшиеся собаки, которых выгоняли на ночь из жилья, принимались просительно повизгивать у порога. Теперь появился более точный указатель времени. Водяные часы представляли из себя размеченный внутри сосуд в виде воронки достаточной емкости, "суточного завода". Перезвон мерно падающих капель наполнил жилища "детей солнца".
   С полным правом Ветлугин мог сказать о себе, что не только ускорил течение времени в котловине, но и регламентировал его.
   За эти годы у Петра Ариановича сменились последовательно три прозвища. Вначале его звали просто Чужеземцем. После поединка с Ныртой он превратился в Скользящего по снегу. А года через три за ним упрочилось имя Тынкага, что в переводе значит Силач, Сильный человек...
   "Первобытная мина" круто повернула также и личную жизнь Петра Ариановича.
   Конечно, если бы он по-прежнему надеялся на бегство, то ни за что бы не позволил себе связать свою судьбу с судьбой полюбившей его "дочери солнца".
   Но от надежды на побег пришлось отказаться. Петру Ариановичу оставалось лишь посылать вести в далекий мир за перевалами Бырранги и ждать помощи извне. А это могло продлиться много лет.
   В письме Петра Ариановича мельком упоминается женское имя. Еще до ссылки он любил одну девушку.
   Медленно оправляясь после ранения, Петр Арианович понял, что надо расстаться и с этой надеждой. Когда он сумеет вырваться из заточения? Через пятнадцать, двадцать, тридцать лет? Да и вернется ли вообще? Имеет ли право заставлять любимую девушку ждать, томиться, страдать?..
   Нет, она недоступна для него. Она недоступна, недосягаема для него, как тот вон снежный пик, на котором лежит сейчас красноватый отблеск заходящего солнца.
   О многом передумал Петр Арианович во время своего выздоровления, сидя по вечерам у порога на заботливо подостланных Сойтынэ оленьих шкурах.
   Сойтынэ не мешала ему думать. Она двигалась внутри пещеры, проворная, ловкая и бесшумная. Она никому не позволяла ухаживать за Петром Ариановичем, прогоняла даже Нырту, когда тот на правах друга предлагал свою помощь.
   А потом Петр Арианович начал заново учиться ходить. Странно было, наверное, наблюдать со стороны, как бредет по тропинке коренастый бородатый человек, волоча больную ногу и опираясь на плечо невысокой, но крепкой девушки в белой праздничной одежде.
   - Сильнее опирайся, сильнее. Мне совсем не тяжело, - то и дело повторяла она, встряхивая косичками и поднимая к нему раскрасневшееся озабоченное лицо с милыми, чуть раскосыми глазами. И он ласково кивал в ответ.
   На каждом шагу видел теперь Петр Арианович множество маленьких трогательных знаков внимания, которые так облегчают жизнь мужчины.
   Говорить по-русски Сойтынэ научилась, еще не будучи его женой. Это было в 1917 или 1918 году, когда Петр Арианович вздумал давать уроки Нырте, а она краем уха прислушивалась к ним, занятая, как всегда, домашней работой.
   Нырта был, к сожалению, туповат в учении, не очень внимателен, а главное, непоседлив. Петру Ариановичу частенько приходилось выговаривать ему. Однажды охотник никак не мог одолеть длинную трудную фразу. Он долго мусолил ее, запинался, кряхтел, кашлял и начинал снова, надеясь, что "с разбегу проскочит". Петр Арианович сердито барабанил пальцами по стене. Вдруг Сойтынэ засмеялась. Все с удивлением оглянулись. Тогда она очень быстро произнесла трудную русскую фразу и посмотрела на Петра Ариановича, нетерпеливо ожидая похвалы.
   Петр Арианович вскоре устроился в отдельном чуме и взял с собой сестру Нырты.
   Сойтынэ была горда и счастлива свыше всякой меры.
   Сидя у очага, она любила напевать - тихонько, чтобы не мешать Петру Ариановичу, который по вечерам делал записи в своем дневнике.
   - Мой муж самый сильный человек, - задумчиво пела Сойтынэ, склоняясь над оленьей шкурой, которую обрабатывала костяным скребком. - Никто из лучших охотников - Нырта, Ланкай, Неяпту - не может сравниться с ним...
   Улыбаясь, Петр Арианович отрывался от записей. Видно, слова песни сами приходили одно за другим.
   - Рыбы в реке послушны ему, - продолжала Сойтынэ. - Слышат его голос и спешат на берег, где ждут рыболовы... Луна появляется на небе и уходит с неба, потому что так приказал мой муж...
   Однако сам Петр Арианович гораздо более скромно оценивал свои усилия.
   Он записал в дневнике:
   "Пытался ускорить естественный ход событий, так сказать, бегом провести "детей солнца" по лестнице развития материальной культуры, чтобы кое-где они одолели ступени дерзким прыжком".
   Конечно, на этом пути было немало препятствий. Особенно мешали ему две зловещие фигуры, стоящие на одной из нижних ступеней лестницы и преграждавшие дорогу вверх. То были Хытындо и Якага. Совиное лицо шаманки было всегда неподвижно, зато муж ее кривлялся и гримасничал, а глаза его из-под выпуклых надбровных дуг смотрели на Ветлугина настороженно, хитро...
   Для своей выгоды два этих человека использовали одно из наиболее распространенных на земле чувств - страх. В условиях котловины это был страх перед непонятным, страх перед стихиями природы.
   Для "сына солнца" окружающий его мир был полон особых, порою очень сложных закономерностей и связей.
   В его представлении все жило, все было одушевлено вокруг, даже мертвая природа. Камень, падавший с горы, был жив. Ветер, качавший верхушки деревьев, жил так же, как и сами деревья.
   Даже вещи, сделанные руками человека, считались живыми. Недаром, вытаскивая осенью на берег свои челны, хозяева трогательно прощались с ними, обходили их, поглаживая и приговаривая: "Не сердитесь на то, что мы покидаем вас. Мы не навсегда покидаем вас. Летом, когда река вскроется ото льда, снова придем и будем вместе ловить рыбу и охотиться на оленей".
   Но мало этого - живое воображение первобытных людей щедро населило окружающий мир духами. (По шутливому определению Ветлугина, в каменном веке их было столько же, сколько бактерий в веке двадцатом.)
   С духами приходилось постоянно вступать в самые тесные, а иногда, в силу необходимости, и деловые взаимоотношения.
   Были духи могущественные, добрые, благожелательные (например, Мать-Солнце), с которыми нетрудно было ладить.
   Гораздо больше беспокойства доставляли злые духи.
   Их было чрезвычайно много, они буквально кишели вокруг. Жители Бырранги шагу не могли ступить, чтобы не обидеть такого духа и тут же немедленно не принести ему почтительные извинения.
   Это была жизнь о оглядкой.
   Приходилось постоянно сообразовываться с целым табелем дурных предзнаменований. Лицо "сына солнца" делалось очень мрачным, озабоченным, если ему случалось уронить трубку, и совсем вытягивалось, если при этом еще просыпался пепел. Крик полярной совы заставлял дрожать ночью не только детей и женщин, но и главу семьи, храброго охотника.
   Общение с многочисленными духами, населяющими "заколдованные" горы Бырранга, являлось для "детей солнца" делом будничным, повседневным. Каждый из них был в известной степени сам себе шаман.
   Особенно широко применялась магия на охоте.
   Настораживая на песца или на зайца пасть, Нырта долго приплясывал подле нее. Охотник делал вид, что попался в капкан, скакал на одной ноге, повизгивал и корчил испуганные гримасы.
   Незачем было спрашивать объяснений. И без них понимал Ветлугин, что его простодушный друг магическими средствами навлекает смерть на животных.
   Отправляясь на охоту, Нырта неизменно поворачивался на все четыре стороны и говорил: "Духи! Не мешайте мне добыть мяса! Не толкайте меня под руку, когда буду стрелять! Не сбивайте со следа! Не портите моих приманок! Я, Нырта, поделюсь с вами добытым мясом!"
   Обитатели котловины, по мнению Ветлугина, прекрасно обошлись бы без особых шаманов-специалистов. Между тем в котловине была шаманка Хытындо, и она верховодила всем.
   Почему?
   Быть может, Хытындо и Якага первыми додумались до того, чтобы сделать магию профессией и монополизировать общение с потусторонним миром?
   Действительно, многое в них изобличало новичков.
   Это были еще не жрецы, не священнослужители с величественными манерами, с отработанной техникой одурачивания. Якага, который прислуживал Хытындо во время ритуальных церемоний, был суетлив, нервен, часто срывался, делал промахи.
   "В общем, поп-самоучка, - с улыбкой отмечал Ветлугин, - поп, не кончивший духовной семинарии".
   Плутни "попов-самоучек" не отличались тонкостью. Через Якагу Хытындо собирала сплетни в стойбище, потом, улучив момент, поражала легковерных соплеменников знанием их семейных дрязг.
   "Чудеса" варьировались в зависимости от обстоятельств. Иногда Якага подбрасывал кому-нибудь в пещеру мертвую мышь, которая считается у "детей солнца" вестником болезни. Затем по приглашению хозяев являлась Хытындо, увешанная погремушками. Под рокот бубна она принималась окуривать жилище, бормотала магическую чепуху. Когда болезнь считалась отогнанной, хозяева чума скрепя сердце делали шаманке подарки, делились скудными запасами пищи.
   Излюбленной проделкой Якаги было стащить у кого-нибудь ценную вещь и поднять трезвон по поводу пропажи. Выражались сожаления и пожелания, сеялись подозрения (в отношении соседей, а также враждебных духов). Наконец, надолго испортив настроение всем в стойбище, пара жуликов отыскивала украденное - к вящей своей славе и обогащению.
   "Нахожусь у истоков тысячелетнего обмана, называемого религией", сердито отмечал Петр Арианович в своих записях.
   5. ЛЕД, КОТОРЫЙ НЕ ТАЕТ
   В 1933 году, стало быть, через тринадцать лет после неудавшегося покушения на жизнь Петра Ариановича, произошло событие чрезвычайной важности.
   Географ нашел в котловине "свою душу".
   Случилось это так.
   В пещере Нырты, где часто бывал Петр Арианович, находилось немало разнообразных охотничьих трофеев. Оленьи рога соседствовали здесь с пышным хвостом песца, ожерелье из медвежьих когтей картинно выделялось на ярком коврике, сшитом из шкурок горностаев, пеструшек и белок.
   Как-то, от нечего делать роясь в куче этого добра, Петр Арианович увидел обломок рога. Он вертел его и так и этак, раздумывая: кому же принадлежал странный рог? Оленю? Рог оленя лежал рядом. Их легко было сравнить. Быть может, обломок бивня? Нет, это не был бивень мамонта. Тогда что же?
   - А... - деланно небрежным тоном сказал Нырта, заметив, что приятель его держит в руках заинтересовавшую его кость. - Я добыл это у Соленой Воды. Такой, знаешь, зубастый был зверь. - Нырта скорчил гримасу, подняв верхнюю губу. - Очень ленивый. Ходить не хотел. Все ползал на брюхе...
   Описание было предельно точным, как все описания охотника. В ленивом зубастом звере Ветлугин узнал моржа. Охотничий трофей был обломком бивня моржа.
   Стало быть, Нырта покидал пределы гор, добирался до океана (Соленая Вода) и охотился на моржей? Как же он осмелился нарушить запрет Маук?
   В тот раз географ не стал ничего больше выпытывать, не желая показать, как это ему интересно. Лишь спустя две или три недели Ветлугин возобновил осторожные, обиняками, расспросы. Выяснилось, что время от времени Хытындо посылает особо доверенных людей за пределы Бырранги. Это как бы вылазки из осажденной крепости. Уходят разведчики небольшими группами, берут с собой сушеное оленье мясо, охотятся в походе, рыбалят. На юге они спускаются по течению реки к озеру, на севере доходят до самого моря.
   Нырта, отличавшийся любознательностью, побывал уже в двух таких вылазках.
   Во время последнего похода охотникам встретился невиданный зверь. У него был такой устрашающий вид, что кое-кто из "детей солнца", оробев, пустился наутек. Однако неустрашимый Нырта выступил вперед и убил зверя.
   Сообщение о вылазках к морю было интересно само по себе. Кроме того, оно послужило мостиком к еще более важному сообщению - о "душе Тынкаги". Она, оказывается, была спрятана в куске морского льда, который находился в руках у Хытындо!..
   Петр Арианович знал, что, по представлениям "детей солнца", душа может существовать отдельно от тела. Это довольно хлопотно, потому что все время приходится принимать предосторожности, опасаясь, как бы враги не украли у человека его душу.
   Некоторым утешением для "детей солнца", впрочем, было то, что Хытындо с недавнего времени взяла на себя обязанность оберегать от расхищения души своих соплеменников.
   Узнав о своей душе, которая пребывает в куске льда, Петр Арианович ничем не выказал любопытства. Это был наилучший способ раззадорить Нырту на дальнейшие объяснения.
   Оскорбленный безучастным молчанием своего друга, охотник прибавил, что в котловине имеется даже особая "кладовая" душ. Ассортимент там, по-видимому, самый разнообразный. Души некоторых охотников закупорены в рога или копыта убитых ими оленей. Души других сохраняются в камнях.
   И опять промолчал Ветлугин, продолжая заниматься своим делом.
   Этого подчеркнутого равнодушия охотник не мог перенести. Он надулся, потом сказал сердито:
   - Твоя душа тоже там...
   Он сболтнул, не подумав, но тотчас же спохватился и стал бить себя ладонью по губам. Но было уже поздно.
   - Ты молчи об этом, молчи, - забормотал Нырта, оглядываясь по сторонам. - Ей хорошо там, твоей душе! Она в куске льда. Такая круглая льдинка, которая не тает... - Он продолжал бормотать: - Никому не говори, хорошо? Нельзя об этом, а я сказал. И не хотел сказать, а сказал. Почему со мной всегда так?..
   Он еще раз хлопнул себя по губам.
   По-видимому, Хытындо готовила новые козни.
   Огромным усилием воли Ветлугин удержался от расспросов.
   Но чем больше тревожился Петр Арианович, тем меньше показывал это Нырте.
   Он знал, с кем имеет дело. "Дети солнца" не выносят шума, спешки, нервозности и при всем своем добродушии чрезвычайно подозрительны. Достаточно неосторожно сказанного слова, чтобы они тотчас же ушли в себя, как улитка в раковину.
   Не спешить, не спешить, чтобы не спугнуть.
   Сопровождая Нырту на охоту, Петр Арианович не раз наблюдал, с каким терпением, иногда часами, поджидает тот добычу в засаде, где-нибудь в расщелине скалы или за камнями. Кое-чему географ научился во время этих экспедиций и сейчас применял терпение и выдержку как сильнейшее оружие против самого Нырты.
   Однако охотник не возобновлял волнующего разговора о ветлугинской душе. Только иногда при посторонних многозначительно взглядывал на своего приятеля и подносил палец ко рту. Ветлугин успокоительно кивал.
   Так тянулось более месяца. Географ начал нервничать. От Хытындо можно было ожидать любой пакости. Что затевает против него старая ведьма?
   Напрашивалось простое объяснение: Хытындо похитила у Петра Ариановича какую-то принадлежащую ему вещь и теперь всласть колдует над ней. В этом, понятно, не было бы особой беды. Колдуй себе на здоровье, колдуй, хоть лопни!
   Но ему вспомнились слова: "круглый кусок льда, который не тает", "твоя душа - в куске льда". Что Нырта понимал под этим?
   Возможно, что Ветлугин, скрепя сердце, все же заговорил бы с Ныртой об "исчезнувшей" душе. Однако это не понадобилось. Помог случай.
   Однажды, гуляя по лесу со своим приятелем, Петр Арианович заинтересовался чем-то в его рассказе и захотел записать, чтобы не забыть. Обычно он старался делать записи так, чтобы никто из "детей солнца" этого не видел. Сейчас, по рассеянности, географ принялся записывать при Нырте.
   Усевшись на камень, он целиком погрузился в работу, как вдруг услышал дыхание за спиной. Обернулся. Сзади стоял Нырта, подошедший, как всегда, бесшумно. Он поднялся на цыпочки и с любопытством заглянул через плечо Ветлугина.
   - Пестришь маленькими следами кору? - спросил он удивленно.
   - Да.
   - А я видел этот след.
   - Где?
   Оглянувшись, Нырта прошептал:
   - На том куске льда, где спрятана твоя душа!..
   Ветлугин вскочил с камня, на котором сидел.
   Буквы! Слова! На "льдинке, которая не тает"?..
   Но Нырта, поняв, что болтливый язык опять подвел его, отказался отвечать на вопросы своего Друга.
   Он уселся на землю, скрестив ноги и обхватив плечи руками, и сидел так, отрицательно качая головой.
   - Только покажи! Покажи, и все, - сказал географ с самыми убедительными интонациями в голосе. - Принесешь сюда кусок льда, который не тает, я взгляну на него, и ты сразу же отнесешь обратно. Хытындо не узнает ничего.
   Нырта сделал движение головой, как бы отмахиваясь от собеседника. Он даже зажмурился, чтобы не видеть его.
   Но Петр Арианович не отставал. Он пускал в ход самые разнообразные аргументы один за другим. Он сказал, что откажется от дружбы с Ныртой, тот только горестно застонал в ответ. Он пригрозил, что напустит на него самое страшное свое колдовство, - а ведь Нырта видел на "Празднике солнца", что он умеет колдовать, - охотник задрожал еще сильнее и попытался встать, чтобы убежать, но Ветлугин удержал его.
   - Хочешь, научу тебя делать такие значки? - предложил географ. - Мы тогда сможем находить друг друга по этому следу, разговаривать на расстоянии. Все удивятся. Скажут: вот так Нырта!
   Упрямец приоткрыл один глаз - предложение было заманчивым, потом спохватился и зажмурился еще крепче.
   - Ну, проси что хочешь, - с сердцем сказал Петр Арианович. - Слушай! Он произнес раздельно и внятно: - Если ты поможешь мне увидеть мою душу, я подарю тебе все, что хочешь!
   Нырта открыл оба глаза и внимательно посмотрел на Ветлугина: не шутит ли он?
   - Все-все? - переспросил "сын солнца" недоверчиво. - Все, что захочу?
   - Конечно! Только скажи что. Ну, решайся! Придумал, что просить?..
   Нырта замялся. Живые черные глаза его сверкнули, но он тотчас же притушил их блеск. Охотник вздохнул. По-видимому, давнее, невысказанное желание томило его.
   - Ну, говори же! - поощрил географ, радуясь, что дело идет на лад.
   Нырта что-то пробурчал себе под нос.
   - Громче! Повтори!
   - Пуговицы, - стыдливо повторил охотник и опустил голову.
   Географ с трудом подавил желание рассмеяться: торг должен быть серьезным. Шутка ли сказать: дело шло о душе, ни о чем другом!
   Нырта поднял голову и с нескрываемым вожделением посмотрел на пуговицы Ветлугина. Вот что, стало быть, пленило его воображение. Пуговицы!
   В деревне Последней Ветлугин носил черную сатиновую косоворотку. Она была на нем и в день бегства. Как у большинства тогдашних косовороток, воротник ее снабжен был множеством белых перламутровых пуговиц. Они спускались сверху до пояса, переливаясь матовыми отсветами, четко выделяясь на черном фоне. Насчитывалось что-то десятка полтора или два.
   Правда, косоворотка давно уже изорвалась, часть пуговиц Ветлугин успел потерять, но и уцелевших, которые он переставил на свою одежду из замши, хорошо выделанной оленьей кожи, хватало на то, чтобы произвести впечатление на франтов в котловине. А Нырта был франтом.
   Еще в первую зиму пуговицы обратили на себя внимание Нырты.
   - Какие красивые белые кружочки! - сказал он шепотом. Потом робким, детским жестом протянул руку и любовно погладил пуговицы.
   - Это пуговицы, - пояснил Ветлугин.
   - Пу-гови-цы, - повторил охотник самым нежным голосом, не сводя с них очарованного взора.
   Однако Петр Арианович не подозревал, что влечение к пуговицам так велико!
   И вот сейчас эти полюбившиеся охотнику пуговицы решили успех дела.
   - Конечно, друг! О чем разговор? - весело вскрикнул Петр Арианович и ухватился за ворот одежды. - Дарю! Бери!
   Он присел на траву и поспешно принялся отрывать пуговицы одну за другой.
   Когда Ветлугин поднял глаза, Нырты уже не было подле него. Охотник исчез, помчался за "куском льда, который не тает".
   Географа трясло от нетерпения. Ему казалось, что время тянется очень медленно, хотя, судя по тени от деревьев, прошло не более пятнадцати-двадцати минут.
   Он никак не мог дождаться Нырты, то вставал и принимался ходить взад и вперед, то садился, чтобы через несколько минут опять вскочить на ноги. Наконец географ заставил себя сесть на траву и застыл, немного подавшись вперед, вглядываясь в заросли, откуда должен был появиться охотник. В вытянутой руке Петр Арианович держал полную пригоршню пуговиц.
   Слова на куске льда? Неужели это ответ на его многочисленные письма, на его призывы о помощи, посланные с оленями, с перелетными птицами и, наконец, в стволах деревьев?..
   Нырта возник на лужайке неожиданно, как всегда. Он раздвинул заросли плечом - обе руки его были заняты, - осторожно оглянулся по сторонам. Потом присел на корточки и поманил к себе Петра Ариановича. Нечто круглое, белое, тускло поблескивавшее, лежало рядом с ним в высокой траве.
   Яйцо гигантской птицы?
   Близоруко щурясь, Петр Арианович наклонился к таинственному предмету.
   - Только посмотреть! - шепотом предупредил Нырта. - Уговаривались: только посмотреть!
   Ветлугин молча кивнул, продолжая рассматривать предмет, как бы плававший в траве.
   Это был шар, очевидно, из стекла, но какого-то особенного, очень толстого, небьющегося. Внутри что-то чернело, а снаружи шар опоясывала непонятная надпись, четыре буквы: "СССР".
   Что бы это могло значить?.. Похоже на слово "Россия", только написанное наоборот...
   - Как это попало к тебе, Нырта? - медленно спросил Петр Арианович, словно зачарованный глядя на шар.
   Нырта молчал.
   - Не с неба же свалилось?
   - Зачем с неба! - с неудовольствием ответил охотник. - Это кусок льда, который не тает. Его выбросила на берег Соленая Вода. Как тебя... многозначительно добавил он.
   В прошлом году вылазка к морю была удачна. "Дети солнца" собирались уже возвращаться домой, как вдруг Нырта заметил кусок льда, который вертелся возле берега. Волны как будто играли им: то подносили совсем близко, то снова отбрасывали.