Платов Леонид. Страна Семи Трав (Повести о Ветлугине - 2)

   В южной части котловины были уголки, куда никто никогда не заглядывал. В одном из таких уголков уединился Кеюлькан.
   Он был очень строг и придирчив к себе. От еды отказался совершенно. Пил только раз в день из протекавшего рядом ручья.
   На исходе вторых суток юноша сидел на скале, следя за тем, как курятся внизу далекие костры стойбища. Во всем теле была странная легкость. Казалось, стоит сделать небольшое усилие, оттолкнуться от земли, и он полетит. Голова была удивительно ясна и свежа.
   Вот, мелькая между деревьями, прошел внизу Якага. Спина его с пегими заплатами ныряла в кустах, то поднимаясь, то опускаясь. Ага, он собирает сухой валежник! Значит, старуха послала его за топливом, как раньше посылала Кеюлькана. (Заготовлять дрова в котловине было обязанностью женщин, но шаманка, конечно, не могла унизиться до такой черновой работы.)
   Юноша отвернулся от Якаги и тотчас же забыл о нем. Он неотрывно глядел на лик незаходящего июльского солнца.
   - Ты забыла нас, Мать-Солнце, - бормотал Кеюлькан. - Мы твои дети, а ты забыла нас...
   Он упрекал солнце, спорил с ним, упрашивал не томить его и дать какое-нибудь знамение, чтобы он, Кеюлькан, знал, что делать дальше.
   У юноши зарябило в глазах. Он увидел вереницу маленьких разноцветных солнц, которые оторвались от настоящего солнца и быстро катились по небу.
   Так бывало с Кеюльканом и раньше, если он долго смотрел на солнце. Юноша зажмурился, подождал некоторое время, давая отдохнуть глазам, опять открыл их. Все ложные солнца исчезли, на небе остались только два солнца. Одно, большое, желтое, по-прежнему неподвижно висело над гребнем гор. Другое, маленькое, но красное, плыло над верхушками сосен, спускаясь все ниже и ниже.
   Знамение! Это было долгожданное знамение! Солнце вняло мольбе Кеюлькана!
   Со всех ног юноша бросился вдогонку за маленьким солнцем.
   Он бежал, разводя руками кусты, перепрыгивая через поваленные деревья. Светлые полосы различной ширины пересекали лес. То были солнечные лучи. Они как бы указывали Кеюлькану путь.
   Но и без того он нашел бы место, где опустилось на землю маленькое красное солнце.
   Нырта научил сына запоминать дорогу в лесу по приметным деревьям. А там как раз торчала криворослая сосна, похожая на сгорбленного тщедушного старика.
   И вдруг, раздвинув кусты, запыхавшийся Кеюлькан увидел у подножия сосны Якагу.
   Вязанка хвороста лежала в траве, а сам Якага держал в руках какой-то предмет, похожий на обрывок одежды, и с удивлением рассматривал его.
   Да, это было маленькое солнце, оторвавшееся от большого солнца. Но, видно, попав в чужие руки, оно поспешило изменить свой облик, съежилось, уменьшилось в размерах.
   Юноша хотел броситься к Якаге и отнять принадлежащее ему, Кеюлькану. Но усилием воли сдержал себя. Ведь то, что он готовится к подвигу, должно сохраняться в тайне, и особенно от Хытындо. Это главное условие успеха.
   Бесшумно пробираясь между деревьями, он последовал за Якагой. Забыв вязанку хвороста в траве, старик спешил домой с удивительной находкой. Он, видимо, не хотел, чтобы кто-нибудь из "детей солнца" узнал о ней, потому что, встретив нескольких женщин, собиравших валежник, спрятался в кусты и переждал, пока они пройдут.
   Так они дошли с Кеюльканом до чума шаманки, Якага скрылся внутри со своей драгоценной ношей.
   Юноша завертелся на месте, будто его кололи острыми ножами.
   Подлый старый вор! Выхватил из-под носа и уволок то, что было предназначено другому. Не могло быть никаких сомнений: солнце послало весть именно ему, Кеюлькану! Недаром же он постился два дня подряд. Он хотел совершить подвиг, только не знал, какой именно. Зато с маленьким солнцем в руках Кеюлькан, конечно, сразу бы понял, какой подвиг ему надо совершить!
   Но что делали Хытындо и Якага с его похищенной собственностью? Бросили ли в каменную плошку и наслаждались его ровным красным светом? Положили ли в очаг и жарили на нем мясо?
   Кеюлькан не мог больше терпеть. Воспользовавшись тем, что наступил час сна и все стойбище словно вымерло, он быстро перебежал поляну и упал ничком в высокую траву возле жилища шаманки.
   В щель между шкурами хорошо виден был угол чума. На полу лежало маленькое солнце. О, каким некрасивым стало оно, попав в руки злой колдуньи!..
   Хытындо сидела на полу, скрестив ноги, и в раздумье глядела на него. Вот взяла в руки, поднесла к глазам. Якага поднял зажженный жирник повыше, чтобы ей лучше было видно.
   Но теперь стало лучше видно и Кеюлькану. Он с трудом удержал крик. К маленькому солнцу привязана дощечка, на которой вырезаны буквы и цифры.
   Хытындо очертила круг на земляном полу. Потом медленно, с помощью Якаги, принялась напяливать на себя убор, в котором совершала свои шаманские пляски.
   Ага! Вот оно что!.. Желая разгадать тайный смысл значков" Хытындо пытается прибегнуть к помощи своего колдовского искусства.
   До слуха Кеюлькана донеслись тихие, все нарастающие звуки - рокот бубна. Шаманка бормотала заклинания.
   Чадящая плошка бросала двигающиеся отсветы на нее. Хытындо кружилась, приседая, бранчливо переговариваясь с кем-то, жестами маня, торопя.
   Любому другому "сыну солнца" на месте Кеюлькана стало бы очень страшно. Чего доброго, у зрителей сами собой начали бы подергиваться руки и ноги, пляска Хытындо всегда действовала заразительно.
   Но Кеюлькан не шевельнулся. Он знал цену всему этому. Кроме того, был слишком зол сейчас, думал только о том, как бы отнять у похитителей принадлежавшее ему маленькое солнце.
   Утомившись, шаманка села на пол перед таинственным предметом и что-то коротко сказала Якаге, склонившемуся над нею.
   Стало быть, заклинания не помогли. Не удалось разгадать назначение странного предмета, проникшего таким необычным путем - с воздуха - в котловину.
   Покачиваясь от усталости, Хытындо ушла в свой угол и повалилась там на оленьи шкуры. Кеюлькан знал" что после заклинаний ею всегда овладевает тяжелый сон.
   Вскоре до чуткого слуха юноши донесся слитный мерный храп. И Якага спал, привалившись спиной к очагу.
   Осторожно отодвинув две жерди, Кеюлькан проник в чум. Светильник, стоявший на полу, догорал, бросая пятна света на развешанные по стенам маски зверей, рога оленей, крылья птиц, пучки засушенных трав.
   Кеюлькан переступил через Якагу, присел на корточки.
   Вот оно, его солнце! И впрямь похоже на круглый кусок желтой кожи! Дощечка? Да, здесь есть и дощечка! Приблизив ее к глазам, Кеюлькан прочел без труда - буквы были большими, четкими. - "СССР". А ниже стояло число: "1940".
   Счастливая улыбка медленно сползла с лица юноши. Кеюлькан прислушался: храп не слышен больше, в чуме воцарилась тишина.
   Не оглядываясь, юноша втянул голову в плечи, плашмя упал на землю. Замешкался бы еще мгновенье - и был бы мертв. Короткий каменный нож, брошенный Якагой, просвистел над головой и впился, дрожа, в одну из колдовских масок.
   Страшно закричала проснувшаяся Хытындо. Она вцепилась в полу одежды Кеюлькана, и он проволок ее несколько шагов по чуму. По дороге сын Нырты толкнул ногой светильник. Тот перевернулся, упал, погас.
   - Мое, мое! - повторял Кеюлькан, пробиваясь к выходу. - Я возьму. Оно мое!
   Он отшвырнул в сторону Якагу, вырвался из цепких рук шаманки, оставив в них оторванную полу, и выбежал из чума, прижимая к груди маленькое красное солнце.
   Как буря ворвался Кеюлькан в жилище Тынкаги.
   - Проснись! - закричал он с порога. - Я принес тебе солнце. На нем слово: "СССР"!..
   Нетрудно представить ход мыслей Петра Ариановича, когда он в маленьком солнце Кеюлькана признал оболочку шара-пилота.
   Вторая весть из России! И это уже не гидрографический буй, занесенный береговым течением бог весть откуда. Это метеорологический шар-пилот. Где-то поблизости метеорологи изучают движение воздуха, направление ветра. Они находятся не за тридевять земель, они совсем рядом, может быть, в двух или трех переходах от оазиса?
   Мешкать было нельзя? Стойбище уже просыпалось. До чума Тынкаги, который стоял особняком, на пригорке, донеслись взволнованные голоса. Среди них особенно выделялся пронзительный голос Якаги.
   - Ланкай! Ланкай! - кричал он.
   Тынкага выглянул, прислушался.
   Вот оно что! Это вернулся Ланкай с несколькими охотниками, которых совет стариков посылал по реке на юг. Они принесли весть, ошеломившую "детей солнца": "По реке двигаются посланцы Маук!"
   Послышался топот множества ног. К Якаге и Ланкаю сбегались воины, перебрасывая за спину колчаны со стрелами. "Дети солнца" готовились с оружием в руках преградить путь у Ворот.
   - Беги, Кеюлькан! - приказал Тынкага. - Вверх по реке идут мои друзья. У Ворот - засада. Их надо провести в обход.
   Перебегая между деревьями, прячась в траве, Кеюлькан добрался до реки, прыгнул в челн, но едва выгреб на середину реки, как был замечен. Несколько человек, подгоняемых Хытындо, кинулись за ним в погоню...
   11. ДАЛЬНИЕ РОДСТВЕННИКИ
   Торопливый и сбивчивый рассказ "сына солнца" мы дослушивали уже стоя, закидывая за спину рюкзаки и ружья. Спешить, спешить!..
   Никогда положение Петра Ариановича не было таким опасным. Рука мстительной Хытындо занесена над нашим учителем, а его телохранителя, Кеюлькана, нет с ним.
   Неяпту и Нуху, о которых упомянул Кеюлькан, не внушали доверия. Сумеют ли они защитить Петра Ариановича от панически настроенной толпы? Не переметнутся ли сами на сторону Хытындо и Якаги?
   Видимо, после исчезновения Нырты большую власть в котловине забрал завистливый Ланкай, его постоянный соперник. Я вспомнил скелет с торчащей в спине стрелой и внутренне содрогнулся: Ланкай был способен на все.
   - Успеем ли? - спросила меня Лиза, дрожащими пальцами затягивая на груди ремни рюкзака.
   - Постараемся успеть.
   - Но почему нас считают посланцами Маук?
   - Не могу понять.
   - Мне страшно за Петра Ариановича. Ведь Хытындо знает, что Кеюлькана послал Петр Арианович...
   - Мы готовы, - сказал Савчук, окидывая взглядом свой маленький отряд. Веди, Кеюлькан!
   "Сын солнца" с сомнением посмотрел на Лизу.
   - Тынкага приказал вести вас в обход, - пробормотал он. - На реке засада.
   - Очень хорошо. Пойдем в обход.
   - Подъем крут. Это тропа мужчин.
   - Я пойду, Кеюлькан, - коротко сказала Лиза. - Где пройдете вы, там и я...
   Кеюлькан недоверчиво промолчал.
   Он повел нас сначала вдоль реки, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Но в лесу было тихо. Вероятно, лазутчики оставили нас. Ланкай, надо думать, стягивал все свои силы к Воротам в котловину.
   Я поднес к уху руку с часами-браслетом. Так же, наверное, "тикали" и водяные часы в жилище Петра Ариановича. Капли падали одна за другой, учащенно, быстро, нервно...
   Что делает сейчас Петр Арианович? Быть может, отбивается топором или копьем от наседающего на него разъяренного Ланкая? Или, сбросив на пол сделанные второпях последние записи, упал на них и лежит без движения с проломленной головой, а Хытындо хозяйничает в его жилище, ломая, круша самодельные приборы, разбрасывая драгоценные, собиравшиеся в течение двадцати лет, коллекции?..
   Стиснув зубы, я запретил себе думать об этом.
   Было уже двадцать два часа, но июльское солнце светило по-прежнему ярко.
   Однако из глубины ущелья надвигался мрак.
   То не был мрак ночи, то был туман.
   Вначале он стлался понизу, покрывая лишь корни деревьев, потом стал подниматься выше и выше. Мы сомкнулись теснее: немудрено было и потерять друг друга.
   Но туман продолжал ползти примерно на одном уровне. Мне он доходил до груди, коротенький Бульчу погрузился в него по шею.
   Река продолжала монотонно звенеть где-то рядом. Потом шум ее постепенно начал затихать. Я догадался, что Кеюлькан повернул и ведет нас вверх по склону.
   Вдруг он остановился, поднял руки, будто собираясь нырнуть, и исчез. Мы переглянулись в недоумении. Только что голова и плечи "сына солнца" покачивались впереди (туловище и ноги скрывались в тумане), и вот его уже нет!
   - Что же вы? - нетерпеливо окликнул Кеюлькан и снова возник перед нами.
   Оказалось, что в скале есть расщелина, очень узкая, куда пришлось протискиваться следом за Кеюльканом. Судорожно цепляясь за ее стены, поддерживая друг друга, мы стали подниматься вверх.
   Расщелина вывела нас на небольшую площадку, на которой могли стоять только три человека. Выше вздымался второй ярус скал, показавшийся мне неприступными.
   Но Кеюлькан, не тратя времени на объяснения, принялся привязывать к своему копью тонкий, очень крепкий сыромятный ремень. Примерившись, он метнул копье вверх. Оно вонзилось в трещину между камнями.
   "Сын солнца" с силой потянул к себе ремень. Копье дрогнуло, но осталось торчать в трещине.
   Тогда Кеюлькан начал взбираться вверх, держась одной рукой за ремень, другой хватаясь за выступы, кусты, корни. Добравшись до копья, он остановился, прочно утвердился на ногах и спустил конец толстого прочного ремня, который был обмотан вокруг его туловища.
   По очереди мы поднялись к Кеюлькану. Он снова бросил вверх копье, на этот раз несколько вкось, потому что там была удобная трещина.
   Торчавшие над серой пеленой верхушки деревьев остались у наших ног. Все ниже и ниже опускался лес, будто проваливаясь на дно ущелья.
   Так, в несколько приемов, все участники экспедиции добрались до гребня горы.
   Здесь мы были видны издалека, и я втянул голову в плечи, как будто это могло спасти меня от стрел "детей солнца".
   Но, вероятно, они потеряли нас из виду.
   Мы продолжали движение по гребню.
   На севере громоздилась новая горная цепь. На юге, очень далеко, синела тундра, вернее, синь ее угадывалась за волнистой грядой тумана...
   Да, это была тропа мужчин!..
   Идя по дну ущелья, под защитой его склонов, мы почти не ощущали ветра. Сейчас он напомнил о себе.
   Он не пускал нас, упрямо пытался столкнуть в пропасть. Что только не делал для этого! Как бес вертелся вокруг, неожиданно налетал то слева, то справа или падал сверху, как коршун на добычу.
   "В горах Бырранга, - рассказывал в свое время Бульчу, - живет падающий ветер".
   Сейчас я понял, что это такое. Внезапно нас охватило страшным убийственным холодом. Впечатление было такое, будто сверху на нас беспрерывно сыпали из мешка осколки стекла. Они жгли и резали лицо. Захватывало дыхание. Сердце стискивала мучительная спазма.
   Оглянувшись, я увидел, что лица моих спутников превратились вдруг в подобие маски. И мои щеки одеревенели. Глаза слезились. Трудно было разжать губы.
   А повернуться спиной к ветру было нельзя. Рядом зияла пропасть. Одно неверное движение, и...
   Преодолевая сопротивление ветра, мы пробивались вперед с таким трудом, как будто шли в ледяном горном потоке против течения!
   Лиза вытащила гусиный жир из походной аптечки и принялась растирать им лицо и руки. Но было уже поздно. Я знал, что вскоре кожа растрескается, из трещин выступит кровь, запечется и прикроет коркой пораженные места.
   Савчук обогнал меня, поравнялся с Кеюльканом; положив руку ему на плечо, что-то негромко сказал.
   Наш проводник остановился, вопросительно вскинул на Савчука глаза.
   Они обменялись несколькими короткими фразами. Я не расслышал их, так как ветер завывал и свистел вокруг.
   Потом Кеюлькан, опустив голову, зашагал быстрее.
   - Я сказал ему, что мы наткнулись на труп Нырты, - пояснил Савчук, когда я нагнал его.
   - Что же он ответил?
   - Только спросил, какого цвета было оперение стрелы.
   - И вы сказали ему?
   - Да. "Так я и думал, - сказал Кеюлькан. - Отца убил Ланкай. Сегодня Ланкай умрет!"
   Это были последние, самые мучительные минуты путешествия.
   Хотя со слов Кеюлькана я знал, что стойбище близко, мне представлялось иногда, что мы идем по гребню горы уже много суток и гребень этот не имеет конца. Я как бы засыпал на ходу. Терялось ощущение реальности мучительное состояние!.. Потом толчок, что-то словно бы подбрасывало меня, я вскидывал голову и оглядывался.
   Порой казалось, что я топчусь на месте, со страшными усилиями вытаскиваю ноги, увязающие в снегу, а вокруг все движется: сугробы снега, острые скалы, чернеющие осыпи галечника...
   Тряхнул головой, чтобы прогнать дурноту. Прошло. Спина Кеюлькана колышется впереди.
   Так повторялось все чаще и чаще.
   Спутники мои также были измучены до предела. Савчук дважды споткнулся и упал.
   - Нога подвернулась, - пояснил он со смущенным смехом. Но дело было, конечно, не в ноге.
   Я с беспокойством посмотрел на Лизу.
   Лицо ее стало каким-то серым от усталости, скулы обозначились еще резче, заострились. Она шла, согнувшись, тяжело ступая.
   Поймав мой взгляд, Лиза попыталась улыбнуться обветренными, потрескавшимися губами.
   - Что смотришь? Я еще ничего, - сказала она бодро, но тут же пошатнулась. Я поспешил поддержать ее под руку. - Спасибо!
   - Мы же все связаны одной веревкой, как горнолазы.
   - А мы и есть горнолазы.
   - Я не о том. Гидролог поддерживает геолога, геолог - этнографа...
   - А... Но сейчас это, знаешь ли, наиболее удобно - на таком скользком гребне.
   - Да, чертовски скользко.
   - Идешь как по острию ножа, - пожаловалась Лиза. - Но, спасибо, милый. Дальше я уже сама...
   И, отделившись от меня, маленькая, согнувшаяся под тяжестью рюкзака фигурка снова замелькала впереди в полосах летящего откуда-то сбоку колючего снега...
   Мы добрели до пяти скал, стоявших особняком, и по знаку Кеюлькана упали в снег, переводя дыхание.
   Внизу зеленела лесистая котловина.
   Обходный маневр был завершен. Выполняя приказание Петра Ариановича, Кеюлькан вывел нас к оазису с тыла.
   Я подполз к краю склона и заглянул вниз.
   Да, мы добрались до цели!
   Вот она, сказочная Страна Семи Трав, столько времени дразнившая нас и ускользавшая как мираж!
   Далеко внизу, среди елей, берез и лиственниц, в том месте, где река делала крутой поворот, можно было рассмотреть стойбище. Отсюда остроконечные чумы казались игрушечными.
   Людей не было. Лес словно бы вымер!
   Неужели же, узнав от лазутчиков, что мы приближаемся, "дети солнца" откочевали из оазиса, бежали еще дальше на север? Но вместе со своим скарбом они захватили бы и чумы.
   - Ну, теперь вниз, к стойбищу! - хрипло сказала Лиза. Она уперлась руками в землю, попыталась встать и снова упала ничком.
   - Что ты, Лиза?
   Я хотел помочь ей встать, но у меня у самого руки подломились в локтях. И ноги были словно бы не мои - тяжелые, как каменные, и мучительно ныли в суставах.
   - Десятиминутный роздых! - скомандовал Савчук. - Надо отдышаться, товарищи, перед тем как спускаться в ущелье. Давайте сверимся с картой, Алексей Петрович!
   Я подполз к нему.
   Пыхтя, он лег со мной рядом и развернул на снегу карту, которую Петр Арианович передал с Кеюльканом. Котловина была видна как бы с птичьего полета, во всех подробностях.
   Вот справа от нас теснина, которая на карте Петра Ариановича названа Воротами. (Вероятно, там и ждали нас воины Ланкая.) Вот поляна, окрещенная именем милой Сойтынэ. Там пролегала тропа Раздумий, а вдали, как приметный ориентир, высилась конусообразная снежная гора, господствовавшая над долиной. На карте она носила название Вершина Вероники.
   Целый мир переживаний заключен был в этом названии, мир тоски, безмолвных страданий, надежд, постепенно тускневших.
   Меня окликнул Савчук:
   - Давайте-ка спускаться здесь. Огибая вон эту высотку. Как там она... Да, Вершина Вероники! Ваше мнение, Алексей Петрович?
   - Что ж, очень хорошо. Подойдем к стойбищу с севера. Нагрянем совершенно неожиданно.
   - Только не доводить дело до столкновения!
   - Это самой собой!
   Я оглянулся.
   Лиза лежала ничком, широко раскинув руки, и старалась восстановить дыхание. Она дышала, вдыхая воздух через нос, выдыхая ртом, очень медленно. Кеюлькан и Бульчу чувствовали себя, по-видимому, лучше нас.
   "Сын солнца" сидел рядом с Лизой и, держа в зубах потухшую трубку, неотрывно смотрел вниз на далекое стойбище. Быть может, он искал взглядом ненавистного ему Ланкая?
   Бульчу обматывал ноги тряпками. (Наша обувь, изорванная острыми камнями, была в ужасном состоянии.) Потом он принялся выкладывать на снег различные хранившиеся в его вещевом мешке предметы.
   Вид у старого охотника был озабоченный, и вместе с тем обиженный. Я усмехнулся про себя, так как отлично понимал причину его плохого настроения: Бульчу ревновал к новому проводнику, который помешал ему самому довести нас до оазиса. По дороге он придирался к Кеюлькану, пытался оспорить его указания и все время недовольно бурчал себе под нос.
   Савчук пролил бальзам на его раны, сказав, что считает Бульчу старшим проводником экспедиции. Сейчас старший проводник решил принарядиться, желая предстать перед обитателями котловины в достойном его высокого звания виде. Он вытащил свои, уже известные нам, именные часы и прикрепил их английской булавкой поверх одежды. Затем, многозначительно поглядывая на притихшего младшего проводника, начал причесываться.
   Однако ни часы, ни расческа не поразили Кеюлькана. Его поразило другое - то, чем Бульчу вовсе не собирался хвастать.
   Мы услышали испуганный возглас "сына солнца". Порывисто вскочив на ноги, он сделал несколько шагов к Бульчу.
   - Маук! - пробормотал Кеюлькан, указывая на снеговые очки старого охотника, которые тот заодно с расческой и часами извлек из вещевого мешка.
   - Маук?! Где Маук? Что ты говоришь!
   Не вставая с земли, мы с удивлением оглянулись.
   Франтовские очки старого охотника обратили на себя мое внимание еще в тундре. Но тогда я был далек от мысли, что разгадка Птицы Маук совсем рядом, буквально в наших руках. Эти очки представляли собой два расплющенных серебряных рубля старой чеканки со сделанной посредине прорезью для глаз. На одной стороне был выбит профиль Николая II, на другой - двуглавый орел, эмблема царизма.
   Так вот что называлось Птицей Маук!..
   - Орел! Двуглавый орел! - повторяла Лиза.
   - Маук! - сердито поправил ее Кеюлькан, не сводя глаз со снеговых очков.
   Еще в то время, когда Хытындо хотела сделать Кеюлькана своим преемником, она показывала ему изображение птицы-урода, птицы о двух головах. Юноша подумал, что такую птицу, наверное, нелегко убить. На нее надо истратить по меньшей мера две стрелы.
   - А на чем была изображена Птица Маук?
   Этого Кеюлькан не помнил. Ему было слишком страшно, кроме того светильник, который держал Якага, освещая птицу, очень коптил. Но изображение было маленьким, почти таким же, как то, которое лежало сейчас перед Кеюльканом.
   - Почему ты не рассказал Тынкаге?
   Хытындо взяла с него клятву, которую не может нарушить ни один "сын солнца". Кеюлькан вынужден был молчать. Он и теперь ничего бы не сказал, если бы не увидел изображения Маук на снеговых очках Бульчу.
   - Итак, это двуглавый орел, эмблема царизма, - бормотал Савчук, вертя в руках праздничные очки старого охотника. - А ведь Петр Арианович был близок к разгадке.
   - Когда?
   - Помните: он думал, не птеродактиль ли это, ископаемое чудовище прошлого? А Маук и была таким чудовищем. Для нас, советских людей, по крайней мере...
   - Стало быть, все же гонялись за призраком, - сказала Лиза. - Помните, я говорила: словно бы призрак ведет по мертвому лесу, среди оползней и сбросов...
   - Эта птица уже мертва, друг, - обратился я к Кеюлькану, а Лиза ободряюще обняла его за плечи. - Она умерла очень давно. Более двадцати лет назад. На нее истратили много стрел...
   - Но в представлении "детей солнца" она жива до сих пор, - напомнил Савчук.
   - Все-таки непонятно, почему "дети солнца" бежали от двуглавого орла?
   - Пока не сумею этого сказать. Зато с уверенностью отвечу вам, откуда бежали.
   - Откуда же?
   - Из тундры. Из тех самых мест, где мы были с вами месяц назад.
   - Но кто они, "дети солнца"?
   Савчук показал глазами на наших проводников.
   Бульчу и Кеюлькан сидели рядышком и, попеременно передавая друг другу, разглядывали снеговые очки.
   - Это именно то звено, которого недоставало, - сказал этнограф, отбирая у Кеюлькана два расплющенных царских рубля. - Маук связывает Бульчу и Кеюлькана воедино...
   - Как связывает? Почему?
   - Разве вы не замечаете сходства между ними?
   Я с удивлением посмотрел на Бульчу и Кеюлькана.
   Да, сходство, несомненно, было! Странно, что я не замечал его раньше. Правда, Бульчу перевалило, наверное, за шестьдесят, Кеюлькану же было лет двадцать пять, а выглядел он еще моложе, лет восемнадцати. И характеры у них совершенно разные: Бульчу суетлив, тщеславен, разговорчив; Кеюлькан, напротив, молчалив, сдержан, замкнут. Но все же что-то общее, несомненно, было между ними: тяжелые ли складчатые веки, прикрывавшие глаза, высокие ли скулы своеобразной формы, манера ли держаться, разговаривать, привычка ли отдыхать, скрестив ноги, расслабив все мускулы.
   Обычно это принято называть семейным сходством. Так я и сказал об этом Савчуку.
   - Семейное? - задумчиво переспросил этнограф. - Скорей тогда уж родовое...
   - Ах, да! - вскричал я. - Ты, Лиза, верно, забыла об этом. Ведь "дети солнца" - пранарод, древнейший народ Сибири! А нганасаны - их потомки, не так ли? Выходит, Кеюлькан приходится Бульчу кем-то вроде дедушки!
   Савчук смущенно кашлянул.
   - Это было моей ошибкой, признаю. Теперь я оставил гипотезу о пранароде. Не дед с внуком, а двоюродные братья, если хотите... Родство, так сказать, по горизонтали, а не по вертикали. Помните, я расспрашивал Бульчу по дороге о различных родах, из которых складывается племя вадеевских нганасанов?