Платов Леонид. Страна Семи Трав (Повести о Ветлугине - 2)

   В ту ночь, слушая монотонный рокот бубна, Петр Арианович почувствовал себя особенно одиноким в горах Бырранга. Приступ отчаянной, убийственной тоски овладел им.
   Мрак Заполярья надвинулся на него со всех сторон. Затянутое тучами небо - ни единого просвета, ни самой малой звездочки - низко нависло над головой.
   - Умерла... Сойтынэ умерла, - повторял Петр Арианович, вслушиваясь в эти слова и не веря в них, не понимая их.
   Шестнадцать лет они прожили вместе.
   Сойтынэ очень горевала, что у них нет детей. Зато все силы своей души она обратила на любовь к Тынкаге. С каждым годом она понимала его все лучше и лучше! И это так помогало жить, бороться!
   Неужели она никогда не посмотрит на него снизу вверх своими узкими глазами, не скажет ласково: "Говори еще. Я пойму. Скоро я стану понимать все, что ты будешь говорить"?
   Неужели не будет больше петь, склонившись над оленьей шкурой у очага: "Мой могучий, сильный муж - самый сильный человек в горах! Ему подвластны снега в ущелье и вода в реке"?
   Нет, нельзя так! Нужно взять себя в руки!
   Петр Арианович вошел в жилище и присел к столу.
   В дневник еще не были записаны результаты последнего наблюдения над линией снегов у перевалов. Надо было продолжать работу. Надо было продолжать ее во что бы то ни стало!
   Петр Арианович не услышал, как, откинув меховой полог, вошел Нырта. Гость стоял у порога, наверное, уже несколько минут, и только по его прерывистому дыханию географ догадался, что кто-то есть в жилище.
   Лицо охотника было печально. Он очень любил свою сестру и гордился ею лучшей песенницей среди женщин котловины. Кроме того, его мучили угрызения совести: он не сделал того, что нужно было сделать. Ведь Сойтынэ просила его послать за Тынкагой.
   - Садись, Нырта, - откашлявшись, сказал Петр Арианович. - Отдохни. Сейчас допишу, будем горячую воду пить...
   Нырта склонился над очагом, чтобы заварить сухой травки, заменявшей в котловине чай, и вдруг услышал странный кашель за спиной. Он обернулся. Тынкага тяжело дышал, плечи его поднимались и опускались. Хриплые, лающие звуки вырывались из горла. Глаза были сухи.
   Нырте стало жутко. Он никогда еще не видел, как плачет мужчина. Тынкага не умел плакать. Плач был мучителен для него. Он сидел за столом и плакал, плакал, задыхаясь, кашляя, отвернувшись от своего друга.
   Когда пароксизм горя прошел, Нырта молча поднялся и направился к выходу. На пороге охотник остановился, будто вспомнил что-то важное.
   - Слушай! - Голос его прозвучал неожиданно громко. - Я спрошу. Ты скажи правду.
   - Хорошо.
   - Ответь: жили бы "дети солнца" там, в тундре, была бы жива Сойтынэ?
   Петр Арианович молчал. Нырта порывисто схватил его за руку:
   - Не понимаешь? Когда нашел свою душу в куске льда, который не тает помнишь? - ты сказал: теперь в тундре хорошо! Идем туда! Хытындо сказала: нет, там плохо, туда нельзя. Сказала неправду? В тундре Сойтынэ не дали бы умереть?
   Нырта весь подался к Ветлугину, в ожидании ответа.
   Что мог Ветлугин ответить другу?
   Наверное, на Крайнем Севере за эти годы возникли новые города, там должны были жить опытные врачи, которые оказали бы бедной Сойтынэ медицинскую помощь.
   - Да, Сойтынэ не дали бы умереть!
   Нырта ничего не ответил. Он молча натянул на голову капюшон и вышел.
   Наутро он снова разыскал Петра Ариановича. Тот, стоя на коленях, записывал показания метеорологических приборов, находившихся подле его жилища.
   Что бы ни случилось, показания надо было брать регулярно, три раза в день и в определенные часы. Иначе насмарку шла работа прошлых лет.
   Но все время билась в виске надоедливая жилка, неотвязно, тоскливо выстукивала: "Умерла! Сойтынэ умерла!.."
   Поблизости не было никого. Нырта тронул своего друга за плечо, сказал негромко:
   - Я пойду в тундру. Посылай меня, Тынкага?
   Ветлугин выронил от изумления дневник.
   - Сойтынэ моя сестра, - пояснил Нырта. - Не хочу, чтобы кто-нибудь из моих братьев и сестер "умирал так, как умерла Сойтынэ... (Пауза.) И я видел твое горе, друг...
   Географ выпрямился, не спуская глаз с Нырты. Это предложение было так неожиданно к удивительно, что он еще не мог подобрать слов для ответа. "Сын солнца" готов был преступить запрет Маук!
   - С тобой будет Кеюлькан, - добавил Нырта. - Он всюду будет с тобой. Я сказал ему. Он мой сын. А я понесу кору. Пестри ее маленькими следами. По этим следам твои друзья придут, и больше в горах никто не умрет!..
   - А гнев Хытындо?
   Охотник склонил голову набок, прищурясь. В этом движении проглянул на мгновение прежний самоуверенный, жизнерадостный, чуточку хвастливый Нырта.
   - Я бегаю быстрее старой толстухи, - сказал он. - Ее гнев не догонит меня!..
   9. ЭХО БЫРРАНГИ
   Савчук опустил письмо на колени и с удивлением посмотрел на нас.
   Так вот кем был мертвый гонец!
   Это был Нырта, добрый Нырта, отважный Нырта, верный друг Петра Ариановнча, когда-то сражавшийся с ним на поединке, а впоследствии пожертвовавший ради него жизнью!..
   Как он сказал, уходя: "Хочу, чтобы никто больше не умирал в котловине!" И сам умер вскоре после того, как произнес эти слова. Длинная когтистая лапа Хытындо протянулась за ним и схватила его.
   Однако посланные вдогонку убийцы побоялись встретиться с Ныртой лицом к лицу. Они обогнали его и ждали среди завалов леса, прячась так искусно, что даже чуткое ухо прославленного охотника не услышало их.
   Иначе мы, конечно, увидели бы вокруг трупа Нырты несколько вражеских трупов. Он бы дорого продал свою жизнь, стараясь прорваться в тундру к друзьям и соплеменникам Тынкаги.
   Вероятно, убийцы ничего не знали о письме, или инструкция, данная им Хытындо, была неполной. Убедившись в том, что нарушитель запрета мертв, они, не обыскивая трупа, поспешили назад за наградой. Но предварительно завалили Нырту камнями. Может быть, боялись, что дух Нырты будет преследовать их? Или хотели покрепче пригвоздить тело отступника к земле, чтобы и дух его не перешагнул запретные пределы?
   А сделав свое черное дело, тотчас же, как вспугнутое воронье, разлетелись по лесу, пряча лица под низко надвинутыми капюшонами.
   Но Нырта выполнил поручение.
   "Я приведу твоих друзей, Тынкага", - пообещал он. И вот мы стояли возле его трупа, держа драгоценное письмо в руках.
   Верный, честный человек! Взялся донести весть - и донес! Мертвый сберег и донес!
   Лиза настояла на том, чтобы похоронить Нырту. Как ни спешили мы каждая новая весть от Петра Ариановича была тревожнее предыдущей, - но задержались на полчаса у груды камней, чтобы выполнить последний долг перед Ныртой. Потом мы двинулись дальше, углубляясь в затаившийся темный лес.
   Савчук первым прервал наступившее тягостное молчание.
   - Обратили ли внимание на дату, какой помечено письмо? - спросил он.
   - Тысяча девятьсот тридцать седьмой год.
   - А теперь сороковой. Продолжается удивительное смещение событий во времени, вот в чем дело. По мере нашего продвижения к оазису, события приближались к нам не только в пространстве, но и во времени...
   Да, теперь только три года отделяли нас от событий, описанных в последнем письме. Но зато события эти были такими трагическими, такими грозными!..
   Застанем ли мы Петра Ариановича и "детей солнца" в котловине?
   Савчук, желая, видимо, поднять наше настроение, продолжал громким бодрым голосом:
   - Чем больше я знакомлюсь по письмам с Петром Ариановичем, тем сильнее восхищаюсь им!
   - Еще бы! - буркнула Лиза, не оборачиваясь.
   - Имею в виду главным образом его научные изыскания, - пояснил Савчук.
   - Ну, - сказал я, стараясь быть объективным, - догадки его по поводу Птицы Маук оказались пока несостоятельными. По-видимому, это не метеорит и не птеродактиль. В отношении Маук Петр Арианович, по его собственным словам, зашел в тупик...
   - Вы не правы. Вы совершенно не правы, - горячо возразил Савчук. Сказать "нет" в науке иногда не менее важно, чем сказать "да"... Тупик? Ну что ж! Значит, надо поскорей выбираться из тупика и искать другой, новый путь.
   - Согласен. В науке очень важно сказать не только "да", но и "нет".
   - А возьмите этнографические исследования Петра Ариановича. Говорю о них как специалист. Его анализ детских игр, например, - это по-настоящему талантливо, если хотите знать!
   - Особенно там, где он пишет об оленьих бабках.
   - Вот именно! Понимаете ли, Петр Арианович уже не просто описывает факты, но сопоставляет их, старается добраться до истоков. И он делает совершенно правильный вывод. Конечно, "дети солнца" когда-то занимались оленеводством, а потом деградировали, стали жить только охотой. Если бы Петр Арианович имел под рукой соответствующую литературу или обладал свободой передвижения по Таймырскому полуострову, то, безусловно, разрешил бы загадку этнического происхождения "детей солнца".
   - А вы разрешили ее? - спросил я напрямик.
   Савчук замялся.
   - Как вам сказать... - пробормотал он, косясь на молчаливо шагавшего рядом Бульчу. - Я, конечно, сделал кое-какие сопоставления. Ведь Петр Арианович очень щедро снабжает меня этнографическим материалом для догадок.
   - Кто же они, по-вашему, эти "дети солнца"?
   - Нет, нет, догадки сугубо предварительные. Еще не хватает одного очень важного звена. Вот если бы я знал, кто такая эта Птица Маук...
   - Не торопи ты его, Леша, - раздраженно сказала Лиза. - Я вас понимаю, Володя. Ученый должен быть сдержанным, не спешить опубликовывать свои открытия. Только, когда все ясно самому, когда положен последний штрих, тогда...
   Она задохнулась, так как в этот момент перебиралась через поваленное дерево.
   Я задумался над тем, какое влияние оказывает индивидуальность исследователя на решение той или иной научной проблемы. Здесь, как и вообще в жизни, многое, по-моему, идет от характера человека.
   Принято считать, что ученые живут одним рассудком. Вздор, чепуха! Наука эмоциональна, глубоко эмоциональна.
   Почему, например, Савчук с таким азартом занялся выяснением этнического происхождения "детей солнца"? Потому ли только, что это лежало в плане подготовлявшейся им диссертации? Вряд ли! В истории самого северного народа Сибири было что-то импонировавшее Савчуку, задевавшее не только его ум, но и сердце.
   Я сказал об этом этнографу, когда мы, с трудом перебравшись через одну особенно крутую осыпь, присели отдохнуть.
   - Пожалуй, - согласился он. - Мне не приходило это раньше в голову.
   Помолчав, он добавил задумчиво:
   - Беспрозванные...
   - Какие беспрозванные?
   - Такую фамилию носят некоторые наши сибиряки. (Вы ведь знаете, я сам отчасти сибиряк.) Мне приходилось встречать Беспрозванных, Бесфамильных...
   - А я знала одного сибиряка - Безотчества. - перебила Лиза. - Так и в паспорте стояло - Иван Сергеевич Безотчеетва.
   - Вот видите. Меня заинтересовало, как могли возникнуть такие фамилии. Стал расспрашивать. Оказалось, Беспрозванные и Бесфамильные являются потомками тех переселенцев, которые не хотели сообщать начальству свои фамилии. Иначе говоря, то были внуки и правнуки беглых ссыльных или крепостных, скрывавшихся от полиции... Быть может, интерес к "детям солнца" идет отсюда...
   - Понимаю вас. Подумать только: целый народ, состоящий из таких вот Беспрозванных, Бесфамильных, не знающих родства!..
   - Ну, родственников-то я как будто уже разыскал, - пробормотал Савчук.
   - Я всегда говорила, что вы глубоко эмоциональный человек, - неожиданно объявила Лиза.
   Савчук засмеялся.
   - Что вы!.. Наоборот! Меня считают сухарем.
   - Безусловно, несомненно эмоциональный!.. Так, впрочем, и положено каждому русскому, каждому советскому ученому! Разве мы находились бы здесь, если бы это было не так?
   Вдруг Бульчу, не проронивший ни слова после того, как мы покинули могилу Нырты, схватил меня за руку.
   - Дым! - коротко сказал он, указывая вверх.
   Мы подняли головы и увидели столб дыма, поднимавшийся над кронами деревьев. По-видимому, костер был разложен на самом видном месте, на гребне горы.
   Но минут пять назад никакого дыма там не было.
   - Еще дымы! Вон, вон! - взволнованно сказала Лиза.
   Проследив за направлением ее взгляда, я увидел второй столб, а еще дальше из-за деревьев медленно поднимался третий. Все три столба раскачивались от сильных порывов ветра и были хорошо видны на фоне светло-голубого неба.
   - Сигналы?
   - Да!..
   Рот Савчука был плотно сжат, глаза прищурены.
   Сомнений не было. Это "дети солнца", сопровождавшие нас, передавали по горам весть о нашем приближении...
   - Что же мы расселись тут? - сердито спросила Лиза. - Положение таково, что у нас один-единственный выход: идти вперед и вперед, не колеблясь, не останавливаясь!
   Маленький отряд Савчука сомкнулся еще теснее.
   Мы двигались теперь не по дну ущелья, а примерно посередине лесистого склона. Перед нами открывался значительно больший кругозор. "Детям солнца" труднее было приблизиться незамеченными и напасть на нас врасплох.
   Мы шли, вполголоса перебрасываясь короткими фразами.
   В этом проклятом лесу было очень странное эхо. Стоило произнести громко какую-нибудь фразу, как оно торопливо подхватывало ее конец и принималось повторять, коверкая на все лады, точно передразнивая.
   Вначале эхо забавляло меня. Проворное, быстрое эхо весело прыгало с уступа на уступ, как горный баран. Потом надоедливая тарабарщина, не отстававшая от нас ни на шаг, стала раздражать и серьезно беспокоить.
   Не проделки ли это "детей солнца", которые идут за нами по пятам, пытаясь запугать, остановить всяческими колдовскими хитростями? От Хытындо и ее подручных можно было ждать любой нелепой каверзы.
   Но я остерегся высказать свои подозрения вслух. Не хотелось зря пугать Савчука, Лизу и Бульчу. И без того лица моих спутников выдавали их затаенную тревогу.
   Река матово отсвечивала внизу. Она снова стала сравнительно глубокой. Каменистые перепады и мели, которые отняли у нас столько сил, остались далеко позади. Пожалуй, мы могли бы пройти здесь на своей лодке. Жаль, что пришлось оставить ее на пороге мертвого леса.
   Вдруг я увидел на реке человека. Это было так неожиданно, что от изумления я остановился как вкопанный. Остановились и мои спутники.
   Человек плыл посередине стрежня в маленьком челне и греб изо всех сил, проворно перебрасывая короткое весло из стороны в сторону. Голова его была непокрыта. Длинные волосы развевались по ветру.
   Мы не успели опомниться от удивления, как из-за поворота показались еще три челна. От яростных ударов весел запенилась узкая горная река.
   Это была погоня!
   Человек с непокрытой головой пригнулся. Весло замелькало в его руках еще быстрее, сверкая на солнце, как крылья стрекозы.
   - Стреляют! В него стреляют! - крикнул Бульчу.
   Я увидел, как один из преследователей спустил тетиву лука. Стрела пронеслась над головой беглеца и нырнула в воду.
   Расстояние между челнами все сокращалось. Один из преследователей, работая веслом с непостижимой быстротой, начал уже вырываться вперед. Он пытался обойти беглеца, прижать его к берегу, но тот удвоил усилия.
   Тут лишь подумал я о том, что этим беглецом может быть Петр Арианович, и стремглав побежал со склона к реке. За мною с громкими возгласами последовали Бульчу, Савчук и Лиза.
   Наше внезапное появление на берегу произвело замешательство среди преследователей. Перекликаясь тонкими голосами, они стали поспешно поворачивать свои челны, развернулись и погнали их назад против течения. Мгновение - и все трое скрылись за поворотом.
   Только беглец остался на реке. Сейчас мы увидели, что это не Петр Арианович. Это был смуглый юноша в разорванной и потертой меховой одежде, который подгреб к берегу, пристально вглядываясь в нас очень живыми черными глазами.
   Сильным толчком весла он послал вперед свой челн и выскочил на песок.
   Минуту или две мы стояли друг против друга в молчании. Глаза юноши тревожно перебегали от меня к Савчуку и от Савчука к Лизе и Бульчу. Потом он невнятно сказал что-то и выжидательно замолчал.
   Видимо, догадавшись по выражению наших лиц, что мы не расслышали его слов, юноша повторил громче и явственнее, по слогам:
   - Ле-нин-град!
   Он произнес это слово не совсем уверенно, со странным акцентом, с какими-то птичьими интонациями.
   Юноша ждал ответа, подавшись вперед. Весло, на которое он опирался, заметно дрожало в его руке.
   Меня осенило. Я вспомнил "льдинку, которая не тает", вспомнил текст записки, вложенный внутрь гидрографического буя. По слову "Ленинград" Петр Арианович догадался, что в России произошла революция.
   Сейчас слово "Ленинград" заменяло пароль.
   А что же было отзывом?
   Ну конечно, слово "СССР" - второе слово, которое так поразило Петра Ариановича в записке!
   И, шагнув вперед, я сказал уверенно и внятно:
   - СССР!.. Ленинград, СССР!..
   Лицо юноши, сумрачное, настороженное, просветлело.
   - Ты правильно сказал: "Ленинград, СССР", - заговорил он медленно, ломаным языком. - Я шел навстречу тебе и твоим друзьям. Меня послал Тынкага. Я Кеюлькан!
   И вынул из-за пазухи четырехугольник бересты, на которой рукой Петра Ариановича было нанесено несколько слов:
   "Торопитесь! Полностью доверьтесь гонцу. Это мой Друг".
   10. МАЛЕНЬКОЕ СОЛНЦЕ КЕЮЛЬКАНА
   Итак, Петру Ариановичу удалось, наконец, установить с нами непосредственную связь!
   Мы ошеломленно смотрели на гонца. Так вот он какой, Кеюлькан, внук Хытындо, сын Нырты и друг Тынкаги!
   Кеюлькан молча протянул что-то скомканное, бесформенное.
   Сначала я принял это за флаг или платок красного цвета. Потом, приглядевшись, понял, что передо мной оболочка шара. К ней был прикреплен тросик с дощечкой, на которой чернели четыре буквы: "СССР", а внизу дата "1940".
   Чем иным могло это быть, как не одним из тех шаров-пилотов, которые применяются для изучения воздушных течений?
   Честно выполняя обещание, данное студенту-метеорологу, родственнику Аксенова, мы изучали скорость и направление ветров в пути и выпустили в воздух все шары на подходах к оазису. Ущелье втянуло их, как гигантская аэродинамическая труба, и они помчались вперед, обгоняя нас.
   Стало быть, наиболее удачливый приземлился в самом оазисе.
   Мы обступили Кеюлькана, нетерпеливо требуя объяснений:
   - Жив ли Петр Арианович? Что произошло за эти годы в оазисе? Кто послал за тобой погоню? Почему на горах горят костры? Далеко ли отсюда ваше стойбище?
   Кеюлькан молчал, не зная, кому первому отвечать. Наконец он ответил на вопрос, который, по его мнению, был самым важным.
   - Тынкага жив, - сказал он.
   У нас вырвался вздох облегчения.
   - Был жив, когда я уходил, - тотчас же поправился юноша. - Я уходил очень быстро...
   Он пояснил:
   - Тынкага понял: вы близко. Ему сказало об этом маленькое солнце...
   - Преследователи не вернутся? - спросил Бульчу, присаживаясь на корточки подле юноши и протягивая ему уже раскуренную трубку.
   Кеюлькан сделал несколько затяжек.
   - Хорошее курево, - с удовольствием сказал он. - Очень хорошее. Еще никогда не курил такого курева...
   - Не вернутся твои преследователи? - повторил проводник.
   "Сын солнца" с презрением махнул рукой.
   - Нет, - сказал он уверенно. - Они боятся вас. Думают: вы - посланцы Маук!
   Мы - посланцы Маук? Час от часу не легче!..
   - Ну, говори же, Кеюлькан! - торопила юношу Лиза.
   В течение последних трех лет Кеюлькан, по его словам, бдительно охранял Тынкагу. Он спал на пороге его жилища и сопровождал повсюду как тень. Так приказал ему Нырта.
   - Ты должен стать тенью Тынкаги, - сказал он на прощание сыну. - Я ухожу, ты заменишь меня.
   - Да, - ответил Кеюлькан.
   Но о самом Нырте не было ни слуху ни духу. Тынкага и Кеюлькан понимали, - что Нырта умер, погиб. Иначе он, конечно, передал бы весть по назначению и привел бы в горы друзей Тынкаги.
   Имя охотника почти не упоминалось в стойбище. Только изредка по вечерам, теснясь у очагов, "дети солнца" вспоминали об ушедшем соплеменнике.
   - Нырта хотел нарушить запрет, - вполголоса говорили люди, пугливо озираясь. - И тогда она убила его...
   Подразумевалась, понятно, Птица Маук. Но Кеюлькан знал, что "она" - это Хытындо, его бабка...
   Тайное путешествие в Долину Алых Скал как бы встряхнуло Кеюлькана, заставило задуматься о жизни в котловине, о злой и мстительной Хытындо, о Тынкаге, который сделал "детям солнца" так много добра.
   Все время в ушах звучал негромкий успокоительный голос: "Это туман. Только туман. Не призраки, не злые духи. А это камни. Обыкновенные камни, Кеюлькан!"
   Сын Нырты думал о том, что, собственно говоря, так было всегда. Тынкага только и делал, что старался ободрить, успокоить "детей солнца", отогнать от них страшные видения, кошмарные сны. Он словно бы вел весь народ, как вел Кеюлькана той ночью по крутым подъемам и спускам, по самому краю бездны. Он уверенно вел его за собой сквозь густой колышущийся туман, населенный призраками, и те, пугаясь его голоса, сторонились, уступали дорогу.
   Тынкага делал обратное тому, что делала шаманка. Она пугала людей, чтобы упрочить свою власть в котловине.
   Об этом Кеюлькан знал лучше, чем кто-либо другой. Только сейчас понял он, что, принимая участие в колдовских церемониях, по существу, помогал шаманке одурачивать своих соплеменников.
   Раньше это казалось ему всего лишь безобидной игрой. Юноша вместе с Хытындо и Якагой потешался над испуганными "детьми солнца", наслаждался своим превосходством над ними. Теперь ему было стыдно, и особенно перед Тынкагой.
   Вспоминая путешествие в Долину Алых Скал, он думал и о другом. Как могло случиться, что он, Кеюлькан, ослушался грозную Хытындо и все же остался жив? Он остался таким же здоровым и бодрым, как раньше. Духи, которых она, по ее словам, послала за ним вдогонку, не превратили Кеюлькана ни в пеструшку, ни в камень. Они ничего не смогли поделать с ним!
   Значит, духи не так сильны, как думают в котловине? А может быть, бабка обманула его так же, как обманывала других "детей солнца"?
   Порой сын Нырты пугался собственных мыслей и, пригнув голову, поспешно оглядывался. Не подкралась ли Хытындо сзади, не подслушивает ли его мысли?
   От сомнений было недалеко уже и до борьбы, до бунта против Маук и Хытындо.
   Разными путями шли к этому Кеюлькан и его отец. Нырту толкнули на бунт смерть любимой сестры и горе Тынкаги, слезы самого сильного человека в горах. Охотник поддался чувству сострадания и, не колеблясь, не раздумывая, сделал то, что было хорошо, по мнению Тынкаги, которому он безгранично доверял.
   Кеюльканом же руководило не только чувство любви и сострадания к "детям солнца", но и жгучий интерес ко всему, что делал и чему учил обитателей котловины Тынкага. Наблюдательный юноша, обладавший живым умом и богатым воображением, учился взвешивать, сопоставлять. Поэтому он пошел дальше в своих практических выводах.
   Кеюлькан стал ревностно помогать Тынкаге в его научных наблюдениях. Вся работа на метеостанции легла на его плечи.
   По вечерам Тынкага учил юношу читать и писать по-русски.
   Огромное наслаждение доставлял Кеюлькану сам процесс писания - условные значки-буквы удивительным образом соединялись в слова, а те составляли целую фразу, которая выражала мысль. Он понимал уже, что это больше, чем колдовство, - это знание!
   Первый грамотный человек среди "детей солнца"! А ведь пропавший без вести отец его, простодушный, наивный Нырта, говорил, наблюдая за тем, как пишет Тынкага: "Зачем пестришь кору маленькими следами?"
   Кеюлькан не мог уже сказать так!
   И все же он продолжал оставаться "сыном солнца". Сумбур еще царил в его голове.
   Это сказалось на решении, которое в конце концов принял Кеюлькан.
   Он решил расколдовать "детей солнца"!
   Стоило ему зажмурить глаза, и он видел невысокие елки на поляне, людей, сидящих за праздничной трапезой, и Хытындо, которая кружит возле щедро вымазанного жиром деревянного диска.
   Этот усыпляющий стук костяных погремушек на развевающейся пестрой одежде! Эти вытянутые вперед руки с хищно распяленными дрожащими пальцами!..
   Хытындо завораживала свой народ, сужала и сужала круги, сбивая в кучу пугливо жавшихся друг к другу людей...
   Нет, он, Кеюлькан, не будет умасливать солнце, не будет кружить на поляне, завывая и выкликая по-шамански. Он спросит у Матери-Солнца напрямик, как ее сын: что делать ему, чтобы помочь своим родичам, которым угрожает гибель?..
   От стариков Кеюлькан слышал об одном полузабытом обычае.
   Когда несчастья начинали упорно преследовать народ, находились храбрецы, которые бросали злым духам вызов и совершали в борьбе с ними подвиг.
   "Сражающиеся со злыми духами" (так называли их в народе) уходили подальше от стойбища и проводили несколько дней в полном одиночестве.
   В это время никто не должен был прикасаться к ним, а родственники постились и в знак поста даже не выбивали из трубок пепел. Особенно строгим был пост, который соблюдали уединившиеся от всех храбрецы.
   Голодом и углубленными размышлениями "сражающиеся со злыми духами" доводили себя до восторженного состояния. Все, что чудилось им в это время, снилось или просто приходило на ум, принималось как откровение, чудесное знамение, ниспосланное свыше. Добрые духи должны были подсказать им, что делать, какой именно подвиг совершить, чтобы отвратить несчастье от народа.
   Кеюлькан решил воскресить этот старый обычай. Он никому не сказал о своем решении, только предупредил Тынкагу, что уходит на три дня к верховьям реки ловить рыбу, а двух охотников - Неяпту и Нуху, друзей покойного Нырты, - упросил не отлучаться от Тынкаги.