Платов Леонид. Страна Семи Трав (Повести о Ветлугине - 2)

   По утрам, выходя из чума, Камсэ пристально и, как мне казалось, с неудовольствием поглядывал вверх. Что-то не нравилось ему в небе, хотя оно было очень ясное, светло-голубое. Снег тоже был нехорош. Нганасан досадливо морщился и сердито тыкал хореем в сугроб. Тот разваливался.
   Да, надо было спешить! Скоро тундра поплывет.
   Наперегонки с оленями побегут быстрые шумные ручьи, растает снег, вздуются реки, преградят дорогу к горам. Надо спешить, чтобы переправиться через Большую Балахну и не застрять на полпути!
   Я написал: "По утрам, выходя из чума", но ведь утра у нас уже нет, как нет и вечеров и полудней: солнце перестало заходить - кружит и кружит по небу.
   Бел ночи трудно. Нервы напряжены, взбудоражены. Сплошной день, который тянется много суток, утомляет. Поэтому наш режим изменен. Спим, когда солнце высоко на небе. Возобновляем путешествие, когда солнце начинает опускаться к черте горизонта. И снежный наст в это время лучше, крепче.
   Сон летом в тундре краток. Спим, как птицы, всего по три-четыре часа.
   Отсыпаемся только во время пурги. Тогда аргиш прекращает свое движение, нганасаны проворно разбивают чумы и укрываются в них.
   Очередная пурга встретила нас неподалеку от Большой Балахны.
   Чум сотрясается от порывов ветра - того и гляди, сорвет его и унесет к черту на рога. По туго натянутым на колья оленьим шкурам барабанит снег. Не помогли старательным старичкам в калошах их заклинания - не удалось проскочить к озеру без неприятностей.
   Снежные смерчики пляшут передо мной на полу. Снежная пыль набилась в чум. Значит, Савчук, по своей обычной рассеянности, неплотно прикрыл дверь.
   Вдруг в сумятицу снежного шторма ворвалась новая, не очень громкая, но настойчивая нота. Чириканье? Неужели?!
   Савчук до половины вылез из спального мешка, как медведь из логова, прислушался. На добром, обветренном лице его медленно проступала улыбка. Она делалась все шире и шире.
   - Весна! Поздравляю, Алексей Петрович! Прилетела весна!
   Савчук показал вверх. Под остроконечным сводом сидела малюсенькая белая птичка и вопросительно смотрела на нас. Это пуночка, вестница таймырской весны, - самая ранняя пташка, обгоняющая остальных перелетных птиц.
   Тундра встретила ее негостеприимно - пургой. Укрыться от непогоды на ровной местности негде. Вот пуночка и влетела в наш чум.
   Сейчас она уже успокоилась и деловито чистила клювом взъерошенные перышки, изредка косясь на нас. Затем благосклонно приняла предложенное этнографом угощение - крошки от московских сушек, знаменитых "хлебных консервов".
   Да, это весна! Добралась и до наших мест, до самой северной оконечности Европейско-азиатского материка...
   А следом за пуночкой прилетела Лиза!..
   Не усидела-таки на реке Виви, как ни крепилась.
   Это было, впрочем, в ее характере: стремительном, порывистом, решительном. Каждое наше волнующее сообщение по радио (в адрес Института этнографии) подстегивало ее нетерпение, выводило из себя, попросту мучило. И вот, вымолив разрешение у своего непосредственного начальника по геологоразведочной партии, а потом обменявшись радиограммами с Москвой, она быстро собралась и перемахнула на самолете из эвенкийской тайги в таймырскую тундру.
   В отличие от Андрея ее интересовал больше всего лес, описание леса в рассказе Бульчу. Об этом мы узнали сразу же, едва лишь она приземлилась.
   По радио Аксенов предупредил, что в пути нас должен нагнать геологоразведчик (фамилия указана не была, - вероятно, и сам Аксенов не знал ее).
   Небо было затянуто тучами, крупными мокрыми хлопьями падал снег; и вместе с ним как снег на голову свалилась Лиза.
   Площадка для самолета была расчищена заранее - Камсэ проявил распорядительность.
   Самолет пробежал по снегу несколько десятков метров, сопровождаемый радостно-взволнованной толпой в белых одеждах, и остановился. Из кабины выпрыгнул бравый Жора и приветственно помахал нам рукой. А следом за ним появилось нечто громоздкое, бесформенное, напоминавшее плохо увязанный сверток одежды. Сверток, однако, встал самостоятельно на ноги и сердито сказал:
   - Что же вы, товарищи?.. Подбежали и смотрят!.. Помогите шарф развязать!
   Это была Лиза! Она обладала способностью появляться всегда неожиданно!
   В Новотундринске ее укутали, как укутывают дошколят, - в семеро одежек, а шарф, обмотанный вокруг шеи, завязали сзади бантом. Без посторонней помощи избавиться от шарфа было невозможно.
   Вокруг шумели зрители, обмениваясь впечатлениями. Раздавался смех, веселые выкрики.
   Мне показалось, что Лиза похудела за те несколько месяцев, что я не видел ее. У глаз появились незнакомые морщинки. Рыжеватый цвет волос стал менее ярким, кое-где, как ранняя изморозь или паутинки бабьего лета, появилась седина. Но странно: это не старило ее. Наоборот, еще больше подчеркивало молодой блеск глаз. И голос был таким же, как раньше: удивительного тембра - чистый, взволнованный, девичий.
   - О! Леша, милый! Я ведь поняла из радиограмм, что ты здесь. Почему ты здесь?
   - Все это связано с Петром Ариановичем. Я думаю, что Петр Арианович...
   - Ну конечно! Тебе надо отдыхать, лечиться, а ты!.. Разве так проводят отпуск? Это вы, Володя, втравили его?
   Савчук пробормотал что-то невнятное.
   - Никто не втравливал, что ты выдумываешь! Просто я решил, что Петр Арианович...
   - Неужели веришь, что Петр Арианович там?..
   Я с недоумением оглянулся на Савчука. Тот пожал плечами.
   - Убежден в этом, - сказал я. - Абсолютно убежден, Лиза! Вот и Владимир Осипович убежден. Раньше, правда, сомневался, но сейчас...
   - Позвольте, Лизочка, - вмешался Савчук. - Ведь вы тоже здесь. Почему же вы?
   - Да, почему ты прилетела, если не веришь, что Петр Арианович в горах Бырранга? Ты, верно, слушала наши радиосообщения?
   - Заинтересовало в них другое.
   - Что же?
   - Лес!
   - Вот как! Почему именно лес?
   - Потом, потом!.. Вы оба старые, надоедливые ворчуны. Даже не приглашаете меня выпить горячего чаю после дороги. Бр-р! Я вся замерзла. И Жора тоже промерз. Правда, Жора?
   Она наконец поцеловала меня, поднявшись на цыпочки, потом подхватила под руку и потащила к ближайшему чуму.
   По дороге Лиза с любопытством вертела во все стороны головой, отвечая улыбкой на улыбки сопровождавших нас нганасанов.
   - Это кто? Бульчу? Стало быть, ваш проводник, неустрашимый и правдивый охотник Бульчу? А это Камсэ? Здравствуйте, товарищ Камсэ! А как зовут того веселого коротенького человечка? Мантугана? Слишком длинное имя для него... Привет, привет, товарищ Мантугана.
   Приноравливаясь к ее быстрому шагу, я вспомнил, как Лиза тормошила нас с Андреем, когда мы закапывались в свои географические книги.
   "Головастики! - сердилась она. - Не будьте головастиками. Терпеть не могу головастиков!"
   Она врывалась в нашу тихую комнату, как бодрящий, освежающий сквознячок.
   "На каток, на каток, ребята! - командовала Лиза. - Солнышко какое на дворе!.. А завтра - на "Медвежью свадьбу". Перед началом сам Луначарский выступит".
   И мы, несколько осовевшие от чтения, покорно тащились за Лизой на каток, потом аплодировали Луначарскому и замирали от ужаса, слушая завывания графа-оборотня.
   "На будущей неделе - танцы в нашем институте, - объявляла Лиза. - Я приглашаю вас: Андрея - на все медленные танцы, Лешу - на быстрые".
   "Уступаю свою очередь Андрею", - бормотал я. (В те годы я ошибочно считал, что Лиза и Андрей созданы друг для друга.)
   "Вздор, вздор! Опомнитесь, ребята! Молодость не дается дважды. Станете сорокалетними старичками (в ту пору сорокалетние казались нам старичками), спохватитесь, ан уж поздно! Где молодость? Нету молодости!.. Не придешь в Мосторг, не скажешь: "Отпустите-ка мне метра три молодости цвета электрик, и, пожалуйста, чтобы узорчик был повеселее..."
   Нельзя было без улыбки слушать ее. Все оживало вокруг, едва лишь Лиза появлялась на горизонте.
   Вот и сейчас суровая, однообразная тундра будто повеселела от ее улыбки, от звуков ее голоса.
   Савчук деликатно отстал и брел сзади на приличной дистанции в два-три шага. Я прижал к себе локоть Лизы - как-никак мы были нежными супругами и не видались почти полгода!..
   - Разминулись в Москве, Лешенька? - шепнула Лиза. - Обидно, милый, да?
   - Но зато встретились на Таймыре...
   - Я так рада, что встретились! А ты?..
   Я не успел ответить.
   - Легла! - сказала она озабоченно. - А радио? Ты выключил радио?
   - Где? - спросил я, чтобы оттянуть время, хотя прекрасно понял, о чем она говорит.
   - Дома, конечно. В Москве.
   Я промолчал.
   - Ясно: не выключил, - заявила уверенно моя жена. - Я так и знала.
   - И ничего ты не знала и не могла знать, - пробормотал я.
   - Понимаете, Володя, - сказала. Лиза. - У нас комната в коммунальной квартире. За стеной живет писатель. Он не выносит шума. А Леша приехал на один день из Арктики...
   - На два, - поправил я.
   - Пусть на два! Включил радио и снова уехал в Арктику на все лето.
   - Ну-ну, - сказал я, пытаясь обратить все в шутку. - Как вам это понравится, Владимир Осипович? Начинается семейное счастье...
   Савчук проявил великодушие и даже попытался прийти ко мне на помощь.
   - Наверное, я в тот вечер уже заразил Алексея Петровича своим волнением, - сказал он, вежливо пропуская Лизу и летчика в чум Камсэ. - Мы расскажем обо всем за чаем. Ведь вы знаете эту историю только в самых общих чертах.
   И пока наши гости отогревались горячим крепким чаем, Савчук занимал их разговором на неиссякаемую тему о тайнах гор Бырранга.
   Держа блюдечко на пальцах, Лиза сказал вдруг самым будничным тоном:
   - Знаете ли вы, что еду с вами?
   - Куда?
   - В горы Бырранга. Сначала на оленях, потом на лодке.
   Чтобы пресечь возможные возражения, Лиза отставила блюдечко и продолжала серьезно:
   - Вопрос согласован с Москвой! Экспедиция в горы Бырранга будет комплексной: геолого-этнографической.
   - Почему?
   - Так называемый оазис в горах заинтересовал геологов.
   - Ах, ты, значит, и есть этот самый геологоразведчик? Но ведь ты не геолог, Лиза!
   - Ну и что из того? - Она снисходительно поглядела на нас. - Я занимаюсь изучением вопросов, смежных с геологией.
   - Хватит темнить, - заявил я решительно. - Объясни: почему ты здесь?
   Лиза засмеялась.
   - Встречаете меня в штыки, товарищи! Право, это нелюбезно, даже грубо с вашей стороны. Особенно с твоей, Леша...
   - Не спорьте с Лизой, Алексей Петрович, - заметил Савчук, вздыхая. - Вы же знаете ее. Разве можно с ней спорить?
   - Лиза весьма любит удивлять, - объяснил я. - Она хочет удивить нас какой-нибудь неожиданностью, но попозже...
   - Ошибаетесь, честное слово, - сказала Лиза серьезно. - Просто это еще робкое предположение, очень-очень робкое. Фактов слишком мало. Подождем, пока доберемся до гор. Поживем - увидим, как говорится...
   На другой день, проводив пилота Жору в обратный путь, Лиза учинила Бульчу строжайший допрос, - можно сказать, допрос с пристрастием.
   Она выспрашивала нашего проводника об оазисе в горах Бырранга, жадно интересуясь самыми разнообразными подробностями, порой (на наш с Савчуком взгляд) даже не идущими к делу пустяками.
   На некоторые вопросы старый охотник не мог ответить. Тогда Лиза пыталась подсказать ему ответ.
   Иногда она впадала в задумчивость, бормотала про себя:
   - Река!.. Да-да, должна быть река! Не было бы реки, было бы озеро... Лес, конечно, располагается по линии пластов, обрывается на гребне горы? Правильно, так оно и должно быть. Сосны, лиственницы, березы...
   - Впечатление такое, что ты узнаешь пейзаж оазиса, - пошутил я. - Быть может, уже была в ущелье Бульчу?
   - Да, в самом деле, Лизочка: не летали ли вы туда вместе с каким-нибудь шаманом во время камлания? - улыбаясь, подхватил Савчук.
   Лиза рассеянно оглянулась. Видимо, всеми мыслями своими была сейчас не с нами, но в далеких горах Бырранга, в одном из ущелий, по дну которого пробегала, позванивая камешками, река, а на склонах росли березы и цвела жимолость.
   - А? Ущелье Бульчу? - медленно сказала она, будто просыпаясь. - Нет, я никогда не бывала в ущелье Бульчу.
   В этом была "закавыка", как сердито сказал Савчук. Но мы оба знали Лизу. Это кремень-кремешок!.. Если она считает преждевременным посвящать нас в свои догадки, то бесполезно сердиться на нее или умолять ее - не скажет ничего, пока не сочтет нужным.
   С первых же своих шагов, едва выбравшись из самолета, она уверенно, без всяких усилий заняла подобающее ей положение в нашей экспедиции.
   Неразговорчивый и озабоченный Камсэ широко улыбался, завидев ее. Бульчу при ее приближении чуть ли не вытягивался "во фрунт". Наконец, наш уважаемый этнограф попросту робел в ее присутствии. Лиза подавляла его своей уверенностью, деловитостью, решительностью.
   Он поделился со мной своими переживаниями.
   - Признаюсь, не люблю женщин в экспедиции, - конфиденциальным шепотом сообщил Савчук, когда Лиза зачем-то вышла из чума. - Всегда возня с ними: то это не так, то то не то... Попомните мое слово: не оберемся хлопот с этой Лизой!
   Он спохватился и замолчал, смущенно мигая, - вероятно, вспомнил, что "эта Лиза" - моя жена.
   Я засмеялся:
   - Ничего, ничего, дорогой Владимир Осипович! И это будет так, и то будет то... Я бывал с Лизой в Арктике. Надежная, опытная путешественница, уверяю вас. Все будет хорошо.
   Глупо было бы скрывать, что я страшно рад ее прилету.
   Не забывайте, что мы не виделись почти полгода, да и вообще редко виделись - были "супругами-кочевниками". Немудрено и соскучиться друг по другу...
   Но я словно бы оправдываюсь перед читателем. И в этом виновата дурная литературная традиция. Мне не пришло бы в голову оправдываться, если бы мы еще не были женаты с Лизой.
   По-моему, писатели зря так скупо описывают семейное счастье. Почему-то романы и повести чаще всего обрываются решительным объяснением в любви, будто любовь автоматически заканчивается на этом. Но разве это так? Разве настоящая любовь не крепнет с годами, не наливается новыми красками?
   Впрочем, я далек от мысли писать психологический семейный роман - ведь я всего лишь гидролог-путешественник и повествование мое есть только отчет об экспедиции в горы Бырранга, в таинственное ущелье "детей солнца".
   Да, кстати сказать, мы очень ссорились с Лизой все время, пока двигались к горам вместе с аргишем Камсэ. Мы спорили о Петре Ариановиче. Лиза не верила в то, что он "закольцевал" дикого гуся и метил особой тамгой диких оленей, призывая к себе на помощь.
   - Удивляюсь твоему упрямству, - возмущался я, а Савчук сочувственно поддакивал мне. - Все, все говорит за то, что это Петр Арианович. Для него именно характерна эта изобретательность, эта гибкость ума! А упорство? Удивительное, из ряда вон выходящее упорство и терпение! Вспомни Петра Ариановича в Весьегонске! Ведь это он!.. Вижу его! Я просто вижу его? А ты?
   - Нет, - сухо отвечала Лиза. - Я вижу смелого человека в трудных обстоятельствах... Почему им должен быть обязательно Петр Арианович?
   За нее принимался Савчук. Кряхтя и посапывая, он - в который уж раз! начинал анализировать тамгу-орнамент, приводил на память "цитаты" из записки, пересланной с гусем, делал остроумнейшие сопоставления и догадки.
   Тщетно! Лиза лишь снисходительно, чуть иронически улыбалась в ответ.
   Такой скептицизм выглядел по меньшей мере странно. Мы будто поменялись ролями с Лизой. Ведь она была когда-то самая азартная из нас, наиболее деятельно искала Петра Ариановича, свято верила в то, что он остался в живых.
   И вдруг я все понял и замолчал, улыбаясь про себя. Это было так по-женски!
   Лиза боялась искушать судьбу.
   Ее скептицизм был своеобразной душевной самозащитой. Лиза хотела, чтобы все сложилось лучше, чем она ожидала.
   По секрету я поделился с Савчуком своей догадкой. Это дало ему повод с самым серьезным видом прочесть мне небольшую лекцию о рудиментах в сознании людей, о предрассудках и суевериях, которые, по его наблюдениям, встречаются чаще всего у моряков, летчиков, охотников и путешественников. (Лиза относилась к последней категории.)
   Между тем в забавном суеверии Лизы я видел просто проявление ее женской слабости. Что из того, что она недавно защитила кандидатскую диссертацию и прославилась своей неутомимостью и трудолюбием? Ничто женское не было ей чуждо.
   Ну и пусть ее! Пусть играет в прятки с судьбой, боясь разочарования. Я твердо верил в то, что Петр Арианович ждет нас в горах Бырранга.
   12. ПТИЦЫ ВЕДУТ...
   Увы, вскоре нам не осталось ничего другого, как спорить, усевшись друг против друга на вершине маленького острова, абсолютно сырого, окруженного жемчужно-серыми клубящимися испарениями и тускло отсвечивавшей на солнце водой.
   Правда, стараниями Камсэ наш аргиш успел перебраться через Большую Балахну. Несколько дней пришлось двигаться по ее левому берегу (она впадает в Хатангский залив), и мы имели возможность насладиться величественным зрелищем ледохода.
   Вначале лед держался на реке; вода, сбегавшая шумными потоками со склонов, мчалась поверху, по льду, как по дну. Но наконец и речной лед проняли солнечные лучи.
   На одном из привалов меня разбудило грозное ворчание. Это поднимался лед. Его пучило, распирало, ломало. Льдины трещали, наползая на берег. В сутолоке, в давке, сталкиваясь друг с другом, они медленно плыли вниз по реке.
   Осторожный Бульчу перетащил наши чумы в сторону от реки, на галечник, где быстрее и глубже оттаивает земля. Его примеру последовали другие нганасаны.
   Вся стоянка переместилась. И вовремя! Вот когда тундра действительно поплыла!..
   Но наш аргиш был почти у цели. Иногда в туманной дали виднелась на севере узенькая, отливающая синевой полоска - горы.
   Это короткая передышка перед штурмом Бырранги. Мы сидим на островке посреди "плывущей тундры". Неподалеку на таких же островках темнеют чумы наших спутников. Олени, то и дело отряхиваясь, бродят по колено в воде. Мы словно бы застигнуты наводнением.
   Жилье и нехитрый скарб помещаются на самой середине острова, где посуше. Солнышко уже основательно припекает.
   Все чаще доносятся с юга порывы теплого ветра.
   И вместе с ними юг перебрасывает в тундру новые и новые эшелоны птиц.
   Следом за пуночкой прилетели куропатки, зимовавшие неподалеку - в лесотундре. Появились крикливые чайки - поморник и бургомистр. Заалели щегольские манишки казарок, несколько помятые за долгую дорогу, - казарки летели с Кавказа.
   И вот, наконец, устало махая крыльями, замыкают длинный кортеж гуси. Среди них есть не только ленкоранские, но также индийские и иранские. "Иностранцам" пришлось труднее всех. До тундры, до своих летних "дач", добирались за тридевять земель.
   Теперь уж никак нельзя заблудиться в тундре, сбиться с дороги. Стоит посмотреть на небо, по которому тянутся косяки птиц, стоит прислушаться к птичьим крикам, которые несутся сверху, чтобы сразу стало ясно, где юг, а где север.
   "На север! На север!" - кричат чайки, куропатки, гуси, пролетая над нами, зовя за собой.
   Меня очень злит эта вынужденная пауза.
   Скоро ли кончится "сидение" посреди залитой водой тундры? Скоро ли Камсэ даст приказ возобновить движение?
   Оглядываюсь на санки, где находятся наши лодки. Не вплавь ли будем двигаться? Впереди, во всяком случае, воды куда больше, чем земли.
   Однако пути откочевок неизменны и хорошо изучены. Да и подошвы у северных оленей надежные, широкие - след величиной с добрую тарелку, удобно перебираться через зыбкие моховища.
   Снега уже нет, но впору бы опять надеть снеговые очки. На кирпично-красной глади тундры сверкают тысячи маленьких озер. Цвет их интенсивно-голубой, нестерпимо яркий, ослепляющий.
   Земля просыхает очень быстро. Солнце работает на совесть, не покладая рук.
   Растаявший снег обнажил прошлогоднюю грязно-бурую траву. Множество птиц толчется на ней. Птицы разбились на пары, ссорятся из-за места, возобновляют прошлогодние знакомства, обмениваются новостями. ("Ну, как у вас в Ленкорани?" - "Ничего. А как там у вас в Индии?..") Писк, свист, гомон, чириканье, щебет! Впечатление такое, будто их всех посадили в одну вольеру в зоологическом саду.
   Июнь проходит по тундре, торжествующе громыхая льдом вскрывшихся рек, звеня, как бубенчиками, бесчисленными торопливыми ручьями, распевая на тысячи радостных птичьих голосов.
   А вот и гром раздался с неба, первый веселый летний гром!
   Мы стояли посреди своего островка, задрав вверх головы. Небо ясно, туч нет. Откуда же гром?..
   - Вот он! Вот, вот! - закричал Бульчу, самый зоркий из нас, и побежал вдоль берега, воздевая руки.
   Над нами кружил гидроплан. Это рокот его моторов мы приняли за отдаленные раскаты грома.
   Самолет круто пошел вниз. Сверкнули на солнце крылья, легкий всплеск, брызги пены, и лыжи-поплавки уже скользят по воде.
   Мы побежали по берегу, жадно засматривая в кабину самолета.
   Лиза и Савчук надеялись, что к нам прилетел сам Андрей. Однако я понимал, что в разгар лета начальник полярной станции не сможет отлучиться. По-видимому, Андрей прислал кого-нибудь из своих подчиненных.
   За день до этого между нами произошел краткий разговор по радио. Андрей так же, как и Лиза, слышал первомайскую перекличку, но был догадливее ее: понял по ряду признаков, что я с Савчуком.
   - Кажется, я порадую тебя и твоего этнографа, - сообщил Андрей. - Какие ваши координаты?.. Ага! Отлично!.. Ты говоришь, и Лиза прилетела? Да что ты! Ну, сердечные приветы ей! Жаль, не могу сопровождать. Итак, ждите завтра, самолет с мыса Челюскин!..
   - От товарища Звонкова, - сказал незнакомый пилот, выбравшись на берег, и протянул пакет удивленному Савчуку.
   В пакете было сопроводительное письмо Андрея, акт, снабженный шестью подписями, и несколько страниц, отпечатанных на пишущей машинке и заботливо пронумерованных. Сверху было написано: "Копия". Мы с изумлением увидели, что страницы заполнены обрывками фраз и отдельными словами, разделенными пунктиром.
   - Воздушный след! - вскричал Савчук, вглядываясь в текст.
   Да, там повторялось выражение "воздушный след", которое так поразило нас в записке на бересте и так и не было разгадано нами. Дальше я прочитал слово: "Бырранга". Потом в глаза бросилась фраза: "Идя на юг со стороны моря..."
   - Смотрите: "Ветл"! - закричала Лиза в волнении. - Ведь это "Ветл"! А это - "тлуги"! Значит, вместе: "Ветлуги"!
   - Подождите, Лизочка, подождите, - бормотал Савчук, стараясь овладеть собой. - В таких делах нужны последовательность, порядок, точность. Сначала прочтем сопроводительное письмо.
   С присущей ему деловитостью Андрей извещал этнографическую экспедицию Савчука, что неподалеку от полярной станции на мысе Челюскин во время постановки гидрографических буев подобран плавни", сердцевина которого при рассмотрении оказалась полой. Внутри тайника обнаружен кусок бересты с нацарапанными на ней словами. Удалось разобрать только часть текста. Можно думать, что плавник спущен на воду с верховьев какой-то горной реки. Упоминались "дети солнца", и дважды, в странной связи, называлась Птица Маук.
   "Зная из первомайской радиопередачи, - писал Андрей, - а также из ваших еженедельных докладов Институту этнографии о цели экспедиции, сотрудники полярной станции поняли, что находка может заинтересовать вас и помочь в поясках. На выловленном стволе дерева сделана метка - в коре глубоко вырезаны, а потом закрашены значки: три точки, три тире, три точки, то есть сигнал SOS. Несомненно, плавник с письмом отправил путешественник, "закольцевавший" гуся и клеймивший оленей особой тамгой".
   "Можно думать, - продолжал Андрей, - что этим путешественником был П.А.Ветлугин, которого вы ищете... На это указывают два полустершихся слова: "Ветл" и "тлуги", - по-видимому, обрывки фамилии писавшего".
   Во втором документе-акте, заверенном подписями, мой друг излагал обстоятельства находки.
   К сожалению, плавник очень долго лежал где-то на отмели, рассохся под лучами солнца, и в щели проникла вода.
   Андрей и его товарищи сумели прочесть не все. Возможно, что, если бы письмо сразу попало в руки специалисту, удалось бы разобрать большую часть текста. Но гидрологи переусердствовали. Они принялись сушить у печки бересту, а этого нельзя было делать: она съежилась, покоробилась; когда же начали расправлять, стала крошиться.
   Хорошо еще, что кто-то из молодых помощников Андрея догадался переписать, а потом перепечатать те разрозненные слова и обрывки фраз, которые удалось разобрать еще на берегу.
   Подлинник письма был безвозвратно утерян. Перед нами была только копия, да и то неполная.
   - Что ж, - сказал Савчук (голос его дрожал), беря в руки отпечатанные на машинке страницы, - делать нечего, займемся копией.
   Я и Лиза нетерпеливо заглядывали через его плечо.
   Рядом раздавалось прерывистое дыхание нганасанов. Многие из них, прослышав о письме из Бырранги, прибрели на наш островок с соседних островков (вода начала уже спадать). Сейчас все они собрались вокруг нас, в волнении переминаясь с ноги на ногу, наваливаясь на плечи стоящих впереди. Бульчу присел на корточки возле Савчука и, заглядывая снизу в отпечатанные на пишущей машинке листки, норовил коснуться их пальцем.
   Чтение ветлугинского письма происходило при всем честном народе ня, посреди мокрой, поблескивавшей на солнце тундры.
   Не привожу письма целиком, потому что связными оказались только первые несколько фраз. Затем все чаще и чаще стали возникать досадные пропуски.
   Но Савчук недаром прокорпел столько времени над различными мудреными и путаными архивными документами. Я подивился его сноровке. Обычно он запинался только на мгновение, с поразительной уверенностью перебрасывал смысловой мостик между словами, уводя нас с Лизой и весь застывший в молчании народ ня все дальше и дальше, сначала до льдинам океана, потом по камням Бырранги.