Платов Леонид. Страна Семи Трав (Повести о Ветлугине - 2)

   - Тебе Нырта рассказал, - раздался недоверчивый голос из толпы.
   - Ничего не рассказывал, - вскинулся Нырта. - Правду говорю.
   - А зачем мне спрашивать Нырту? - продолжал спокойно Ветлугин. - Когда это дерево срубили? В прошлом году?.. Вот оно мне и расскажет.
   - Оно не вспомнит.
   - Почему не вспомнит? Дерево старое... Сколько колец? Раз, два, три, четыре. Ну, вот: четыре года назад... Кольцо широкое. Значит, длинное лето было, теплое. Теплее, чем в этом году.
   Якага, протолкавшись вперед, лег у дерева и приложил ладонь рожком к уху - не удастся ли ему подслушать, как "лик солнца" разговаривает с Ветлугиным.
   - А десять лет назад, можешь сказать?
   - Сейчас... Могу! Еще теплее...
   Нырта был счастлив и горд триумфом своего друга.
   - Дерево помнит. Теплее!.. А пять лет назад? А два года назад?
   На срезе видно: чем дальше от сердцевины ствола, тем все уже и уже концентрические кольца. Это значит, что лето в котловине с каждым годом делается короче. Разрывов, скачков нет. В этом закономерность.
   Ветлугин поднял глаза к горам, оцепившим котловину. Он не слушал одобрительного гула, пытливо всматриваясь в снеговое кольцо на вершине гребня, в белые выступы, которые нависли над лесом, как занесенные мечи.
   - С каждым годом снег все ближе, да?..
   Нырта кивнул:
   - Тоже дерево сказало?
   Якага с удовольствием подтвердил:
   - О, раньше снег лежал далеко...
   "Дети солнца", увлеченные игрой в отгадывание, не заметили перемены, которая вдруг произошла с Ветлугиным. Он нахмурился, стал мрачен.
   - А будущее? Ты не сказал о будущем. Каким будет лето в следующем году?
   Глядя на снеговое кольцо в горах, Ветлугин ответил неохотно:
   - Холодным...
   - А через три года? Через пять?
   - Еще холоднее...
   - А через десять лет?
   Ветлугин молчал. Что ответить этим людям? Сохранится ли жизнь в котловине через десять лет?..
   Он сел на свое место, погруженный в задумчивость.
   Взгляд его рассеянно блуждал по долине, потом поднялся к снеговым вершинам Бырранги, где над белыми зазубринами гребня повисло солнце. Сейчас, во время пиршества, неожиданно раскрылась перед ним природа котловины. Он понял все: почему так долго не замерзает река, почему курятся недра огненной горы, почему в воздухе пахнет дымком.
   Вулкан? Какой там вулкан! Ничего общего с вулканом. Пожар! Постепенно затухающий пожар!..
   Нырта был удивлен молчанием своего приятеля.
   - Как ты понимаешь язык деревьев? - спросил он шепотом. И почтительно кашлянул. - Дерево столько рассказало тебе!..
   - Больше, чем ждал, - коротко бросил Ветлугин, занятый своими мыслями.
   Да, он находился внутри миража.
   Только сейчас он представил себе то, о чем раньше лишь догадывался. Очень скоро район микроклимата в горах Бырранга исчезнет, словно его и не было никогда. Холод окружающих, промерзших насквозь пустынных пространств хлынет сюда, затопит лужайки, омертвит корни высоких деревьев. Трава высохнет, поблекнет, разноцветные огоньки погаснут в траве. И наконец, снег белым саваном покроет былое великолепие ущелья.
   А когда Ветлугин вернется сюда с экспедицией, то увидит лишь голую, лишенную растительности котловину, услышит гнетущее безмолвие пустыни. И никто не поверит ему, что здесь был когда-то оазис.
   Географ испуганно огляделся.
   Пока еще все было зелено вокруг, лес стоял на месте. Но жить лесу осталось совсем немного, считанные годы...
   Петру Ариановичу вспомнилось, как, спускаясь по склону внутрь котловины, он дивился всему вокруг. Его особенно поразил одуванчик. Осенью в центре Таймырского полуострова - одуванчик!..
   Он сорвал цветок и долго, не веря себе, смотрел на безмятежно-спокойный ландшафт через пушистый шар.
   Дунул. Одуванчик облетел. И путешественник с испугом оглянулся: не исчезнет ли так и все вокруг?..
   Первое впечатление, говорят, самое верное. Не обмануло оно и здесь. Найденный Ветлугиным зеленый, безмятежно-спокойный мирок был непрочен. Это мир-однодневка, исчезающий мир, теряющий яркость красок, тускнеющий на глазах, - мир-эфемер.
   Дунь на него - и нет его!..
   10. ЗАДЕРЖАНО ДОСТАВКОЙ
   Держа в руках последний, двенадцатый кусок бересты, Савчук с недоумением посмотрел на нас.
   - Все, - сказал он. Не веря себе, еще раз заглянул в текст. - Да, все! Письмо обрывается на этом.
   - Не может быть!
   - Как?.. И подписи нет?
   - Ничего нет. Смотрите сами!
   Но оказалось, что он ошибся. Кроме прочитанных двенадцати "листов" больших четырехугольников, был внутри плавника еще тринадцатый маленький четырехугольник, не замеченный нами ранее.
   На нем было торопливо нацарапано несколько отрывистых фраз:
   "Побег не удался. Они сумели перехватить меня. Сам виноват. Раздразнил Хытындо. Завтра - поединок с Ныртой. Спешу отослать это письмо. Плавник пригодился. Буду жив, напишу еще..."
   И в конце коротенькая приписка: "Постараюсь выжить! Выживу!.. П.Ветлугин".
   - Выживу! - в раздумье повторил я, беря из рук Савчука бересту и вчитываясь в полуистершиеся слова. - Выжил ли он?.. Когда отослано письмо, Владимир Осипович?
   - На первом "листе" есть дата - тысяча девятьсот семнадцатый год. Судя по событиям, отослано осенью тысяча девятьсот семнадцатого года...
   - Почти четверть века прошло! - Лиза горестно всплеснула руками. Какой срок, подумай, Леша! Какой огромный срок!..
   - К чему отчаиваться, Лизочка? - сказал Савчук успокоительно. - Письмо, конечно, задержано доставкой. Но мы, этнографы, знаем подобные примеры.
   В 1937 году, по его словам, этнограф Долгих разыскал на Таймыре письмо, датированное 1837 годом. Письмо все время находилось в пути.
   В годы царствования Николая I один сибирский казак вручил это письмо своему знакомому с тем, чтобы он передал другому, тот - третьему, и так далее. Цепочка была длинной: адресат жил далеко.
   В этом способе связи, впрочем, не было ничего удивительного. Устную весть в тундре передают именно так. С письмом, однако, произошла досадная заминка, "оказия с оказией". Письмо застряло на одном из этапов. Прошло сто лет, прежде чем его нашел ученый. Оно не было даже распечатано.
   - Нечего сказать, утешили, Володя! - сердито сказала Лиза. - Неужели этот пример может нас успокоить?
   Савчук понял, что сказал невпопад.
   - В данном случае, - забормотал он, - прошло не сто лет, а всего каких-нибудь двадцать два - двадцать три года. Уверяю вас, для историка это совершенно ничтожный промежуток времени, почти мгновение...
   - Многое могло произойти с Петром Ариановичем за это мгновение, сказал я, щурясь на догорающие угли костра.
   - Да, да, - подхватила Лиза. - Видно, бестия эта Хытындо!
   - Якага, по-твоему, лучше?
   - Якага глуп, а Хытындо хитра и зла.
   - Но почему поединок с Ныртой? Ведь Нырта был его друг, самый близкий ему человек в котловине?
   - Нырте могли приказать. Послушание у первобытных народов... - начал было Савчук.
   - Нырта стреляет без промаха, - сказала вдруг Лиза. Видимо, была поглощена мыслями об исходе непонятного поединка.
   Савчук принялся подкладывать пучки тальника в костер.
   - Должен отдать справедливость товарищу Ветлугину, - сказал этнограф, кашляя от дыма. - В необычных и трудных условиях он вел себя очень мужественно.
   - Еще бы! - пробормотала Лиза.
   - Как настоящий русский ученый, - поддержал я.
   - Вот именно! Ни на минуту не прекращал своих научных наблюдений... Конечно, он не этнограф, и это очень жаль. Ему самому трудно делать выводы. Но его агиографические описания отличаются точностью, наглядностью, обстоятельностью. Возьмите хотя бы поколку на реке...
   Савчук с досадой оттолкнул ногой вывалившуюся из костра головешку.
   - Как повезло человеку! Просто на редкость повезло!.. Быть участником поколки, видеть это редчайшее в мире зрелище!..
   В голосе его прозвучала такая откровенная зависть, что мы с Лизой, как ни тревожно было у нас на душе, не смогли удержаться от смеха. Бульчу, не все понимавший в разговоре, на всякий случай снисходительно улыбнулся.
   - Да, да, редчайшее! - громко повторил этнограф. - Почти то же самое, что увидеть живого мамонта! Вы слышали о маятах?
   - Нет.
   - Еще в тундре, расспрашивая стариков, я обнаружил пять вариантов сказания о приходе нганасанов с северо-востока. Предков своих рассказчики называли маятами.
   - Считаете, что маяты и "дети солнца" - одно и то же?
   - Пока лишь гипотеза! Рабочая гипотеза, - поспешил оговориться этнограф. - Я ведь не специализировался на изучении нганасанов. Их изучали Долгих и Попов. Но кое-какие факты бросаются в глаза... Начнем хотя бы с одежды... (Он повернулся к Бульчу.) Как, по-твоему, одевались маяты?
   Наш проводник, внимательно слушавший Савчука и изредка кивавший в знак согласия, встрепенулся:
   - В короткие парки.
   - Слышали?.. А как ловили рыбу?
   - Перегораживая реку, вычерпывали добычу на берег.
   - Поразительно! - сказал я.
   Савчук продолжал:
   - Как охотились на оленя?
   - Устраивали поколки на реках.
   - Какие жилища строили?
   - Полуподземные землянки.
   - Петр Арианович пишет о пещерах, - робко вставила Лиза.
   Савчук сделал отстраняющий жест.
   - Могут быть небольшие отклонения. А потом: полуподземные землянки, пещеры - разница невелика.
   - Но разве это имеет значение?
   - О! Громадное значение! Как вы не понимаете? Мы (он поправился: "Ветлугин, потом мы") нашли на Таймыре поселение самых древних жителей Сибири, народ еще более древний, чем юкагиры!..
   Савчук зажмурился и покрутил головой, словно бы ослепленный таким открытием.
   Мы молчали, слушая рев воды у порогов.
   Бульчу, который с некоторого времени начал проявлять признаки беспокойства, встал и, взяв ружье, отошел к лодке.
   - Находка оазиса, - продолжал я, рассеянно посмотрев ему вслед, - имеет для науки, по-моему, еще большее значение, чем ваши маяты. Ведь это...
   Но взволнованный голос Бульчу прервал меня.
   Стоя у лодки, охотник звал нас. Что-то случилось с нашей лодкой!
   Со всех ног мы кинулись к нему.
   Лодка стояла, немного накренившись, развернувшись бортом к волне. Еще немного, и ее бы унесло течением. Но ведь я прекрасно помнил, что перед чтением письма сам вытащил ее до половины на берег. Не целиком, нет! Очень спешил, хотел поскорее приступить к чтению. Сейчас лодка сползла в воду не менее чем на две трети своего корпуса.
   Никаких следов не было подле нее. Правда, грунт был каменистый, очень твердый.
   Я бросился к аккумуляторам. Они были сухими. Не пострадала и рация, завернутая в клеенку.
   Мы с Савчуком вынесли их на берег и бережно установили подле костра.
   Тем временем Бульчу и Лиза, подтянув лодку, осматривали ее. Оказалось, что в носовой части днища есть несколько пробоин. Их сделали каким-то острым оружием, - быть может, кинжалом или копьем.
   Мы поднялись с колен и, стоя у перевернутой лодки, из которой выливалась вода, молча переглянулись. Все было ясно без слов.
   Но как удалось вражеским лазутчикам, этим людям-невидимкам (выражение Петра Ариановича), остаться незамеченными? Ведь лодка находилась чуть пониже порогов, в каких-нибудь двадцати-тридцати шагах от лагеря. Она все время была на виду - нам и в голову не могло прийти, что надо выставить подле нее часового.
   Единственным оправданием, пожалуй, служило то, что мы были целиком захвачены чтением письма - мысленно перенеслись в верховья реки, в оазис.
   Вероятно, "дети солнца" подобрались к лодке зарослями тальника. Бульчу считал, что сначала они хотели просто стащить лодку с берега, то есть собирались повторить то, что уже сделали с первой лодкой несколько дней назад. Однако потом у них возник более коварный план: продырявить лодку, чтобы она затонула посреди реки, когда мы возобновим путешествие. Но мы задержались у костра, обсуждая письмо.
   Бульчу был пристыжен. Присев на корточки возле перевернутой лодки, он без устали ругал себя и даже - в наказание за глупость - бил по щекам. Нашего проводника очень беспокоило, что по возвращении русские расскажут его многочисленным зятьям, как опростоволосился первый охотник на Таймыре.
   - И мы остались в дураках, Бульчу, - сказал я, чтобы его утешить.
   - Вам ничего, вам можно, - ответил он со свойственной ему простодушной откровенностью. - Ведь вы городские люди. А городские люди в тундре всегда дураки...
   Лиза не удержалась от нервного смешка.
   Не верилось, что лазутчики загадочного горного парода только что находились совсем рядом.
   Однако что помешало "детям солнца" напасть на нас, забросать нас копьями, обрушить на наш лагерь ливень стрел?.. Рука была занесена, поднята для удара. Почему же она не опустилась?
   По-видимому, таков был приказ. Лазутчики "детей солнца" должны были задержать нас, заставить вернуться. Но приказа убить не было.
   Это было все-таки утешительно. В нашем положении приходилось довольствоваться даже таким скромным утешением...
   С поспешностью мы принялись исправлять урон, причиненный нам "детьми солнца".
   Мой опыт моряка пригодился. Дыры в днище заклинили, законопатили, забили мхом, потом опустили лодку в воду, чтобы она как следует намокла. Теперь уже не отходили от нее ни на шаг.
   Все это задержало нас у порогов на полтора дня.
   От немолчного шума воды, клокотавшей между камнями, разболелась голова. Река Тайн с ревом, визгом неслась мимо. Лишь прорвавшись через пороги, она умолкала и успокоенно разливалась широким плесом.
   Я внимательно осмотрел в бинокль ее берега. И признака человека не было там.
   Бульчу, стоявший со мной рядом, протянул руку за биноклем. Я передал охотнику бинокль и показал, как с ним обращаться. Но и Бульчу не увидел ничего. Если "дети солнца" лежали где-нибудь между скалами, то сумели совершенно слиться с ними. Загадочные тени, следовавшие за нами, вышли на мгновение из мрака и снова отступили туда, растворились в нем...
   - Не боишься "детей солнца"? - поинтересовался я.
   - А зачем их бояться? - с неудовольствием ответил охотник. - Не духи они - люди! Одну лодку угнали, вторую ножами поковыряли. Два раза обманули меня. Третий раз не обманут, нет!
   И он сердито стал укладывать вещи в лодку.
   Бульчу был очень зол на "детей солнца"; они задели самолюбие нашего проводника, самую чувствительную его струнку.
   Я сообщил в Москву и в Новотундринск о неожиданной помехе. "Продолжаем продвигаться, исправив повреждения, - так заканчивалась радиограмма. Усилим бдительность. На привалах будем оставлять часовых".
   Перебросился по радио несколькими словами и с Андреем. Мой друг с понятным волнением следил за нашей экспедицией. Поэтому, как ни экономили мы аккумуляторы, но Савчук все же милостиво разрешил мне извещать мыс Челюскин о каждом новом найденном нами письме Петра Ариановича.
   Диверсия заградительного отряда, высланного из Страны Семи Трав, очень обеспокоила Андрея.
   "В случае чего - радируй! - наказывал он мне. - Укажи ваше место, характерные ориентиры. Вышлю самолет. Если туман, жгите костры".
   Но о посадке самолета в ущелье, конечно, не могло быть и речи. Река была чересчур извилистой и узкой, а склоны - крутыми, иногда даже обрывистыми.
   На худой конец, можно было рассчитывать лишь на "шумовой эффект", то есть попугать гулом мотора лазутчиков, когда те начнут слишком уж наседать.
   Впрочем, Савчук не собирался прибегать к помощи самолета.
   - Попугать! Вот именно попугать! - сердито передразнил меня этнограф. А они-то ведь и без того до смерти напуганы, эти загадочные "дети солнца". Еще примут ваш самолет за Птицу Маук. Переполошатся, подхватят свои пожитки и откочуют куда-нибудь еще дальше в горы. Ищи их потом!..
   В этом, по-видимому, был известный смысл. И все-таки нам с Лизой приятно было сознавать, что наш верный Андрей неподалеку, что он думает и тревожится о нас и в любой момент готов прийти на помощь.
   Мы возобновили путешествие.
   Утром шестнадцатого июля я поднялся раньше всех и шепотом поздоровался с Бульчу, который, сгорбившись, сидел у лодки с ружьем на коленях. Потом я на цыпочках обошел мирно спавших Лизу и Савчука и, присев на корточки у вещевого мешка, принялся вынимать оттуда продукты.
   Сушки, сушки, сушки... Ну и надоели же они, между нами говоря! Крупа... Сахар... А где банка с лососиной и консервированные персики, сберегавшиеся как лакомство? Неужели их оставили на предыдущем привале? Ага, вот они! Я торжественно извлек консервы с самого дна мешка и открыл маленьким топориком.
   Теперь НЗ! На свет вслед за персиками появилась объемистая фляга со спиртом. Я сполоснул в реке кружки и расположил их в симметричном порядке вокруг фляги.
   Отступил на шаг, полюбовался сервировкой. Хорошо, но все же чего-то не хватает. Чего? Наверное, праздничной скатерти. В таких случаях полагается скатерть.
   Я в некоторой растерянности оглянулся по сторонам. Может быть, мох?.. Я бережно перенес флягу, лососину, персики и кружки на большую плоскую кочку, сплошь поросшую ярко-зеленым бархатистым мхом. Конечно, это не белоснежное, туго накрахмаленное полотно, но ведь мы не в "Праге" или в "Метрополе", а в горах Бырранга, почти на пороге каменного века!
   Бульчу с удивлением смотрел на меня.
   Разведя костер и набрав воды в чайник, я подвесил его над огнем, а сам пристроился рядом и закурил в ожидании, пока проснутся мои спутники.
   Над кучей одеял поднялись вздыбленные и всклокоченные рыжеватые кудряшки. Лиза изумленно сказала хрипловатым от сна голосом:
   - О! Готовится пир? Почему?
   - А какое число сегодня? - ответил я вопросом на вопрос. - Забыла? Шестнадцатое июня!.. То-то и оно! Эх, ты! Ну, поздравляю, Лизок!
   - Кого это вы и с чем поздравляете? - спросил Савчук, высовывая голову из-под одеяла.
   - Лизу. С днем ее рождения.
   - Боже мой! - Наш начальник с испуганным видом поспешно перекинул ноги через борт лодки. - Конечно же, и я... От души... Даже не подозревал, представьте себе... Ну что бы заранее, Алексей Петрович, хотя бы вполнамека...
   - Сама всегда забываю свой день рождения, - прервала его Лиза, беспечно тряхнув кудряшками.
   Вскоре все участники экспедиции уже сидели вокруг кочки. Спирт - в самых минимальных дозах, потому что это был действительно НЗ неприкосновенный запас, - я с осторожностью разлил по кружкам. Чайник весело забормотал какую-то чепуху и просигналил струйкой пара: "Готов! Готов!"
   - Ну, все как будто! - спросил я, в последний раз не без самодовольства оглядывая праздничный "стол".
   Но Лиза не притрагивалась к еде. Она красноречиво-укоризненно смотрела то на меня, то на Савчука. Я тоже с недоумением посмотрел на него. Чем бы это он мог ей не понравиться? А! Он был не брит!
   Я с сомнением провел ладонью по своему подбородку. Брился-то я, собственно говоря, вчера, но ради такого торжественного случая?..
   Лиза требовала от нас с Савчуком, чтобы мы брились не реже чем через день.
   - Не надо распускаться, - говорила она. - Бритый человек всегда собраннее, энергичнее небритого, - сколько раз приходилось это замечать. Не забывайте и о чисто эстетической стороне дела. Многодневная щетина, фу-фу!.. Еще у вас, Володя, так-сяк, светлая, почти не видно. Но у Леши черная, разбойничья!.. Потом небритые, как правило, имеют болезненный, усталый вид. Прошу не снижать мой политико-моральный уровень!..
   О Лизе можно сказать, что она обладала своеобразным житейским талантом: всегда умела поставить себя в правильные отношения с людьми, даже очень близкими к ней, причем очень спокойно, почти шутя, без всякого нажима.
   - Извини, Лизочка, я сейчас, - пробормотал я и, захватив бритвенный прибор, отошел в сторонку. Сконфуженно пыхтя, за мной последовал Савчук.
   Бульчу, ничего не понявший, вздохнул и принялся за лососину.
   Не прошло и десяти минут, как мы снова сидели против Лизы, сияя гладко выбритыми щеками и распространяя вокруг запах тройного одеколона.
   - Поздравляю тебя, милый мой Рыжик, - сказал я. - Желаю тебе... Но чего же тебе пожелать?
   - О! Добраться поскорей до Страны Семи Трав!
   - Вы, наверное, совсем не так хотели встретить свой день рождения, сказал Савчук, выуживая из банки самый большой персик: наш начальник был сладкоежкой. - Мечтали о вечеринке, о танцах, быть может, даже о шампанском... А приходится поднимать кружки со спиртом на какой-то сырой мочажине, в пути...
   - А я всю жизнь в пути, - бодро ответила Лиза. - Естественно, что и день рождения встречаю в пути. Я довольна. Ветер гонит тучи над головой, рядом позванивает река, а впереди они...
   - Кто впереди?
   - Истоки Реки Тайн! Ведь это очень хорошо, когда впереди ждут тебя истоки тайн...
   Мы кивнули в знак согласия, потом подняли жестяные кружки, наполненные разбавленным спиртом, и чокнулись.
   - Ну, будьте здоровы, дорогая Лиза! - провозгласил Савчук. - Пью ваше здоровье. Желаю вам всего, всего...
   - И все-таки неловко без цветов, - огорченно сказал я, ставя кружку на мох. - Тебе, Лиза, оно, может, и ничего, а нам с Савчуком неудобно. Полагается преподносить в день рождения цветы.
   - Ну что ж, - пробормотала Лиза, посмотрев на меня чуть лукаво, искоса. - На квартире в Москве нас, конечно, дожидаются цветы. Целая корзина гортензий, заказанная по телеграфу с мыса Челюскин...
   Савчук недоумевающе поднял брови.
   - Это от Андрея, - прояснил я. - Андрей всегда преподносит ей корзину гортензий ко дню рождения. А если находится в плавании или на полярной станции, то заказывает цветы по телеграфу и "красная шапка" - посыльный из магазина - приносит их к нам на квартиру. - Я повернулся к Лизе: Гортензии, кстати сказать, не дожидаются тебя на этот раз. Ведь Андрей знает, что ты не в Москве, а в горах Бырранга.
   Лиза сидела неподвижно. Выражение ее лица стало рассеянным, грустным и ласковым.
   Я понял: думает сейчас о том, что наш Андрей так и не женился. При встречах он ничем не проявляет своих чувств к ней, держится на редкость ровно, приветливо, просто, и лишь раз в году, шестнадцатого июня, позволяет напомнить о своей любви неизменной корзиной цветов.
   - Говорите, заказывает по телеграфу из Арктики? - в раздумье повторил Савчук. - Где же он их заказывает? Наверное, в магазине на Петровке?
   - Да цветов в Москве всегда полно, - сказал я. - Даже в марте, когда мы ходили с вами на "Копеллию", отбоя не было от цветочниц...
   Я замолчал и принялся с тревогой шарить во внутренних карманах кителя.
   - Она же была здесь, - бормотал я взволнованно. - Не может быть, чтобы я ее выбросил... Ну конечно, вот она!..
   Я вытащил из кармана смятую, осыпавшуюся веточку мимозы, которую купил в марте в Москве, и протянул через "стол" Лизе:
   - Вместо гортензий! От меня и Андрея.
   Традиция была соблюдена. А ведь традиции очень важны в нашей жизни это как бы внутренние скрепы ее!
   Посуду после завтрака, по нашему обычному "графику", полагалось мыть Лизе, но Савчук проявил галантность.
   - Завтра! - сказал он и раскланялся с наивозможной для себя грацией. Посуду станете мыть завтра! А сегодня разрешите вам этого не разрешить!..
   И он перехватил у нее из рук посудное полотенце.
   А после праздничного завтрака мы снова двинулись в путь.
   Выше порогов река стал очень мелкой. Первое время мы с усилием отталкивались веслами, как шестами. Но лодка все чаще задевала лесок и гальку на дне реки. Несколько десятков метров она буквально ползла на "брюхе".
   - Стоп! - сказал я. - Этак недолго и днище пропороть. Вся работа насмарку.
   - Да, отплавалась! - согласился Савчук. - Пойдем бечевой.
   Решение было правильным. Мы вышли на берег и впряглись в лямки.
   Трое из нас брели по берегу, таща лодку за собой, а четвертый сидел в ней и правил веслом. Мы чередовались через каждый час: рулевой сменял одного из "бурлаков".
   Иногда отмели выдвигались так далеко, что лодка с трудом проползала по самой середине русла - едва-едва хватало бечевы. Потом река снова сужалась, скалы подступали вплотную к воде, а некоторые даже нависали козырьком. Лодку перегоняли тогда на веслах, двигаясь как бы узким скалистым коридором.
   Но, несмотря ни на что, мы все время пытались шутить, чтобы поднять настроение.
   Рассматривая свои ладони, на которых вздулись пузыри, я сказал:
   - Есть отличное название для статьи, товарищи!
   - Какое еще там название?
   - "Ученые прорываются к верховьям реки, или Трудовые мозоли от научной работы!"
   - По-моему, - бодро поддержал Савчук, - именно в нашем положении стираются грани между умственным и физическим трудом.
   - Веселенькое зрелище! Сидят друг против друга и огорчаются по поводу своих мозолей, - засмеялась Лиза. - Вспомните седовцев! А папанинцы? До седьмого пота крутили лебедку, когда брали глубоководные пробы...
   - Да ведь не жалуемся. Просто констатируем факт...
   В пути Лиза заинтересовалась, что мы сделаем прежде всего, когда вернемся в Москву.
   - В Москву? - Савчук задумался. - Переверну вверх ногами музей, заставлю переставлять экспонаты в зале позднего неолита. Ведь теперь, по новым данным...
   - А ты, Леша?
   - Я бы охотно прослушал Второй прелюд Рахманинова. Там, знаешь, такое начало! Тяжелые, величавые аккорды. Как шаги судьбы! Я считаю: музыкальная интерпретация судьбы Ветлугина!
   - О, какие вы оба глубокомысленные! Я мечтаю о другом. Горячий, очень горячий душ! Потом - в Столешников, делать маникюр!
   - Маникюр?
   - Но это же очень важно, как ты не понимаешь! Посмотри, во что у меня превратились ногти. Просто жить не хочется, когда такие ногти.
   - "Быть можно дельным человеком, - услужливо процитировал Савчук, - и думать о красе ногтей..."
   Мы с новой силой налегли на лямки. Лиза, стоя в лодке во весь рост, помогала нам веслом.