Страница:
«Проверка деловых качеств».
«А-а-а, проверка… – понимающе протянул Жуков и порылся в карманах. – Кажется, кошелек забыл… Вы не займете мне названную сумму? В долларах, а можно в дойчмарках… Под честное слово… Мы ведь теперь члены одной команды…»
«В долг не даем», – сухо ответил главный.
– Так и не взяли на работу? – засмеялся Сергей.
– Не взяли.
– А Серый?
– А Серый взял.
– По рекомендации?
– Не без этого.
– И как он платит?
– Ну, с Серым надежно, при Сером я как при обкоме партии, – уклонился от прямого ответа водила. И, притормаживая, ткнул кулаком вперед. – Видите ту полянку? Как ее проскочим, там я вас и высажу. Дальше дороги нет, а тропинка идет вдоль берега, не заблудитесь. Часа через два будете на заимке.
Сизая тишина.
Шелушащиеся корни елей, здесь и там покрывающих землю.
Запах смолы, прогретого лапника, сухих мхов, белесых лишайников, ядовито и сладко – прели. И во всем горьковатый привкус гари.
– Тебе тащить, – кивнул Валентин на похоронный венок.
– Надо было подарить Касьянычу.
Касьянычем звали деда, случайно встретившегося под Мариинском.
Уговор был в машину никого не сажать, но возмутился Коля Игнатов, гнавший джип до Мариинска. Ему надоело молчать, поскольку Сергей и Валентин никак не поддерживали начинаемые им разговоры, даже не всегда отвечали на вопросы. Какое-то время Коля держался, изучая надписи на бортах обгоняемых машин. Под Яей, например, увидел «запорожец» по пыльному борту которого кто-то пальцем выписал длинное: «Вы обгоняете ЗАЗ 963 КА».
– Интересно, что написано у него на другом борту? – спросил Игнатов.
И сам же ответил:
– «Вас обгоняет автомобиль ЗАЗ 963 КА».
И тормознул, заметив на обочине одинокого деда:
– Прыгай в дровни!
– А куда дровни-то наладил? – подозрительно спросил Касьяныч (так он потом представился), и погладил седую клочковатую бороду.
– А в Мариинск.
– Ну, если в Мариинск…
Дед одобрительно крякнул, увидев венок:
– Кому такую красоту? Небось, покойнику?
– Ему, ему, дед.
Аккуратно захлопнув дверцу, Касьяныч устроился на краешке заднего сиденья, стараясь все же не касаться бандитского венка. «Красивая вещь, – еще раз на всякий случай похвалил он. – Дорогая, наверное?» – «Не без этого». – «Выдали бы деньгами, смотришь, покойник бы жил». – «Да кто их теперь знает, покойников?» – «Ну как, – знающе возразил Касьяныч. – Человека, главное, поддержать вовремя. – И погладил венок: – Покойник-то мариинский?» – «Не совсем, – объяснил Коля. – Он в тайге жил. С напарником. На одной уединенной заимке. Гнали пихтовое масло, потом один умер». – «Дикий какой-то у вас покойник, – рассердился Касьяныч. – Чего не поехал к людям, чего сразу умер?» – «Ясный хрен, дикий», – согласился Игнатов. – «А из каких он?» – «Вроде из ваших, из мариинских. Я точно не знаю». – Касьяныч недоверчиво покачал головой: «Наш покойник успел бы к людям». – «Ну, не скажи, не скажи, дед, – возразил Коля. – Ты вот один бредешь по пустой дороге, а случись что? Успеешь добежать до людей?» – «Тьфу на тебя!» – «А по правде-то, чего ходишь один?» – «Бабульку одну проведывал». – «Это далеко?» – «Да верст двадцать».
«Да считай, в летах я, – совсем оттаял дедок. – Восемь десятков. Осенью на девятый пойду».
«Какие мы оптимисты! – ухмыльнулся Коля. – А зачем тебе эта бабулька за двадцать верст?»
«Да она там пасеку держит. Я бы и совсем перебрался к ней, да внук у меня в городе… Лечить надо…»
«А чего с ним?»
«Да так… Беда одна…»
«А чем она занимается?»
«Пчел держит, – уважительно объяснил Касьяныч и мелко потряс бородой. – Ульев не много, штук десять, да много ей и не надо. Потихоньку лечит людей, мед продает, воск. По-человечески продает, не жадничает, на нее никто не в обиде. Один раз у нее даже дезертиры жили. Она их откормила, уговорила в часть вернуться. А я режу наличники, – похвастался дед. – Чего на старости лет тянуть жилы из правительства?»
«А бабульке не скучно одной?»
«Да когда ж ей скучать? – возмутился Касьяныч. – Пчелы уход любят, да и я прихожу. Иногда люди приезжают. А скучно станет, бабулька напечет пирожков с картошкой, да выйдет на дорогу».
«Так ведь город… – бесхитростно ответил Касьяныч. – Учиться негде, работы нет. Одни ходят под флагами, другие в подворотнях. Всем кажется, что государство им задолжало».
«А разве нет?»
«А не знаю, – покачал головой Касьяныч и опять погладил бандитский венок, видно, нравилась ему вещь. – Вот мне, считай, нисколько не задолжало. И попросил: – Выедете на пустырь, притормозите. У нас город теперь с пустыря начинается. Раньше начинался с красивой арки, а сейчас прямо с пустыря. А внук… Чего там… – Он не договорил и сердито махнул рукой: – Тормозни!»
Звенящая тишина.
Белесые лишайники, сухие ели.
Бородатый ельник расступился, блеснула вода – низкая, светло переливающаяся через камни. Вся суета последних дней представилась вдруг Сергею ничего не значащей. Какой-то прибалт, какая-то карта, скины, чепуха, миражи, нежить. Реальностью был только звенящий зной. Реальностью были только белые бабочки-капустницы, бесшумно порхающие над водой, нежный смешанный запах смолы и далекой гари. Лучше колымить на Гондурасе, чем гондурасить на Колыме, усмехнулся он и бросил рюкзак на камни.
Они слышали звон воды.
И воздух звенел, невидимо струясь меж сухих деревьев.
И звенели шмели, но все это и была тишина. Странно было подумать, что она может кончиться. Но кончится, кончится, сумрачно подумал Сергей. Выйдем на заимку, услышим мат Кобелькова или Коровенкова (кто там из них выжил?). А потом украсим могилу жестяным венком. А потом выживший начнет проклинать свою неудавшуюся жизнь и попрекать покойника. Вот, мол, работали вместе, а покойник все равно так и стоял одной ногой в могиле. И уж, конечно, уточнит: в моей.
– Смотри!
Валентин засмеялся и сбежал к самой воде.
Он даже вошел в воду по щиколотки и наклонился.
Потом в его руке Сергей увидел квадратную бутыль из-под виски «Сантори».
– Не слабо, – удивился Сергей, и тоже засмеялся: – Только не уверяй меня, что этим виски баловались наши гегемоны.
– А откуда бутыль?
– Мало ли тут бывает охотников?
– Водила говорил – мало… Да и не простая это бутылка… – Он аккуратно свинтил металлическую пробку. – Записка в ней… Подмокла, но прочесть можно…
– Некоторые слова размыты, но так и написано.
– А как же, – хмыкнул Валентин. – Кто-то в тайге помнит Филиппова. Может это наш немой, а?
Виски от немца
«А-а-а, проверка… – понимающе протянул Жуков и порылся в карманах. – Кажется, кошелек забыл… Вы не займете мне названную сумму? В долларах, а можно в дойчмарках… Под честное слово… Мы ведь теперь члены одной команды…»
«В долг не даем», – сухо ответил главный.
– Так и не взяли на работу? – засмеялся Сергей.
– Не взяли.
– А Серый?
– А Серый взял.
– По рекомендации?
– Не без этого.
– И как он платит?
– Ну, с Серым надежно, при Сером я как при обкоме партии, – уклонился от прямого ответа водила. И, притормаживая, ткнул кулаком вперед. – Видите ту полянку? Как ее проскочим, там я вас и высажу. Дальше дороги нет, а тропинка идет вдоль берега, не заблудитесь. Часа через два будете на заимке.
Сизая тишина.
Шелушащиеся корни елей, здесь и там покрывающих землю.
Запах смолы, прогретого лапника, сухих мхов, белесых лишайников, ядовито и сладко – прели. И во всем горьковатый привкус гари.
– Тебе тащить, – кивнул Валентин на похоронный венок.
– Надо было подарить Касьянычу.
Касьянычем звали деда, случайно встретившегося под Мариинском.
Уговор был в машину никого не сажать, но возмутился Коля Игнатов, гнавший джип до Мариинска. Ему надоело молчать, поскольку Сергей и Валентин никак не поддерживали начинаемые им разговоры, даже не всегда отвечали на вопросы. Какое-то время Коля держался, изучая надписи на бортах обгоняемых машин. Под Яей, например, увидел «запорожец» по пыльному борту которого кто-то пальцем выписал длинное: «Вы обгоняете ЗАЗ 963 КА».
– Интересно, что написано у него на другом борту? – спросил Игнатов.
И сам же ответил:
– «Вас обгоняет автомобиль ЗАЗ 963 КА».
И тормознул, заметив на обочине одинокого деда:
– Прыгай в дровни!
– А куда дровни-то наладил? – подозрительно спросил Касьяныч (так он потом представился), и погладил седую клочковатую бороду.
– А в Мариинск.
– Ну, если в Мариинск…
Дед одобрительно крякнул, увидев венок:
– Кому такую красоту? Небось, покойнику?
– Ему, ему, дед.
Аккуратно захлопнув дверцу, Касьяныч устроился на краешке заднего сиденья, стараясь все же не касаться бандитского венка. «Красивая вещь, – еще раз на всякий случай похвалил он. – Дорогая, наверное?» – «Не без этого». – «Выдали бы деньгами, смотришь, покойник бы жил». – «Да кто их теперь знает, покойников?» – «Ну как, – знающе возразил Касьяныч. – Человека, главное, поддержать вовремя. – И погладил венок: – Покойник-то мариинский?» – «Не совсем, – объяснил Коля. – Он в тайге жил. С напарником. На одной уединенной заимке. Гнали пихтовое масло, потом один умер». – «Дикий какой-то у вас покойник, – рассердился Касьяныч. – Чего не поехал к людям, чего сразу умер?» – «Ясный хрен, дикий», – согласился Игнатов. – «А из каких он?» – «Вроде из ваших, из мариинских. Я точно не знаю». – Касьяныч недоверчиво покачал головой: «Наш покойник успел бы к людям». – «Ну, не скажи, не скажи, дед, – возразил Коля. – Ты вот один бредешь по пустой дороге, а случись что? Успеешь добежать до людей?» – «Тьфу на тебя!» – «А по правде-то, чего ходишь один?» – «Бабульку одну проведывал». – «Это далеко?» – «Да верст двадцать».
Не ходи за морскими котиками – далеко заплывешь… Не гуляй в тундре под наркотиками, занесет, потом хрен найдешь…«Лет тебе, похоже, не мало?»
«Да считай, в летах я, – совсем оттаял дедок. – Восемь десятков. Осенью на девятый пойду».
«Какие мы оптимисты! – ухмыльнулся Коля. – А зачем тебе эта бабулька за двадцать верст?»
«Да она там пасеку держит. Я бы и совсем перебрался к ней, да внук у меня в городе… Лечить надо…»
«А чего с ним?»
«Да так… Беда одна…»
Не гуляй в тундре под наркотиками…«Часто наведываешься к бабульке?» – «Ну, раз в месяц точно. Живу три-четыре дня, а то и пять. Хожу пешком. Иногда подвезет кто-нибудь, но чаще пешком». – «Бедуешь, небось?» – «С чего бы это?» – удивился Касьяныч. – «Да нынче все жалуются. Говорят, все дорого, есть нечего, пенсии задерживают». – «А я за пенсией не гоняюсь, – мелко рассмеялся Касьяныч. – Принесут, хорошо. Задержат, тоже не страшно. Может, правительству так проще. У него расходы большие, не как у меня». – «А чем живешь?» – «Режу наличники, – заулыбался Касьяныч. – У меня это получается. В Мариинске меня знают. Увидишь красивые наличники, считай – мои. Мне подачек не надо, даже от правительства. Вон сколько трутней кормилось раньше от государства. Понятно, повыели мед. А я как почувствовал, я заранее успел купить лесу. Хороший у меня лес – плахи, бревнышки. До сих пор полон сарайчик. Все в аккуратности, под шифером, не гниет. А соседи у меня – Лукин да Лукьяненко, те иначе живут. У них летом не подойти ко дворам, говна и грязи по колено, – охотно объяснил дед. – Выпьют и пошли блажить: вот, дескать, до чего их довело правительство! Вот, дескать, как мы в говне да в грязи по колено! И все норовят пристроиться к демонстрации. Их сейчас много ходит. Пристроятся и идут под красными флагами, как на праздник, стращают начальство: а вот, дескать, перекроем железную дорогу! Им раньше правительство помогало, отвыкли от дела: сидят в говне. А я дед не новый, у меня во дворе чисто. Дождь, град, у меня всегда чисто. Я на себя полагаюсь. Пасечница меня за то и полюбила, что живу в аккуратности».
«А чем она занимается?»
«Пчел держит, – уважительно объяснил Касьяныч и мелко потряс бородой. – Ульев не много, штук десять, да много ей и не надо. Потихоньку лечит людей, мед продает, воск. По-человечески продает, не жадничает, на нее никто не в обиде. Один раз у нее даже дезертиры жили. Она их откормила, уговорила в часть вернуться. А я режу наличники, – похвастался дед. – Чего на старости лет тянуть жилы из правительства?»
«А бабульке не скучно одной?»
«Да когда ж ей скучать? – возмутился Касьяныч. – Пчелы уход любят, да и я прихожу. Иногда люди приезжают. А скучно станет, бабулька напечет пирожков с картошкой, да выйдет на дорогу».
Не гуляй в тундре под наркотиками…«С внуком-то как получилось?» – осторожно спросил Сергей.
«Так ведь город… – бесхитростно ответил Касьяныч. – Учиться негде, работы нет. Одни ходят под флагами, другие в подворотнях. Всем кажется, что государство им задолжало».
«А разве нет?»
«А не знаю, – покачал головой Касьяныч и опять погладил бандитский венок, видно, нравилась ему вещь. – Вот мне, считай, нисколько не задолжало. И попросил: – Выедете на пустырь, притормозите. У нас город теперь с пустыря начинается. Раньше начинался с красивой арки, а сейчас прямо с пустыря. А внук… Чего там… – Он не договорил и сердито махнул рукой: – Тормозни!»
Звенящая тишина.
Белесые лишайники, сухие ели.
Бородатый ельник расступился, блеснула вода – низкая, светло переливающаяся через камни. Вся суета последних дней представилась вдруг Сергею ничего не значащей. Какой-то прибалт, какая-то карта, скины, чепуха, миражи, нежить. Реальностью был только звенящий зной. Реальностью были только белые бабочки-капустницы, бесшумно порхающие над водой, нежный смешанный запах смолы и далекой гари. Лучше колымить на Гондурасе, чем гондурасить на Колыме, усмехнулся он и бросил рюкзак на камни.
Они слышали звон воды.
И воздух звенел, невидимо струясь меж сухих деревьев.
И звенели шмели, но все это и была тишина. Странно было подумать, что она может кончиться. Но кончится, кончится, сумрачно подумал Сергей. Выйдем на заимку, услышим мат Кобелькова или Коровенкова (кто там из них выжил?). А потом украсим могилу жестяным венком. А потом выживший начнет проклинать свою неудавшуюся жизнь и попрекать покойника. Вот, мол, работали вместе, а покойник все равно так и стоял одной ногой в могиле. И уж, конечно, уточнит: в моей.
– Смотри!
Валентин засмеялся и сбежал к самой воде.
Он даже вошел в воду по щиколотки и наклонился.
Потом в его руке Сергей увидел квадратную бутыль из-под виски «Сантори».
– Не слабо, – удивился Сергей, и тоже засмеялся: – Только не уверяй меня, что этим виски баловались наши гегемоны.
– А откуда бутыль?
– Мало ли тут бывает охотников?
– Водила говорил – мало… Да и не простая это бутылка… – Он аккуратно свинтил металлическую пробку. – Записка в ней… Подмокла, но прочесть можно…
Чтобы сдаться русским, я оставил Данциг…– Это что? Букварь идиота?
Потерявшая загар, прижимаясь к стене, белой известке, не замарайся, красавица…
Там, далеко, ты плачешь, позабыв…
Не коси под латиницу, падла…
Тетя пришлет из Смоленска лайкру…– Так и написано?
Все это переводы, привет М. Веллеру…
Под шум дождя за окном о разбитые и полуразбитые бутылки, зелень, землю и огромный осколок зеркала, под шорох абитуриентов в полутемных бетонных коридорах, не сняв рюкзак, думаю – а сахар был нужен ночью…
– Некоторые слова размыты, но так и написано.
Жабры ребенка не предназначены для моих матов…– Филиппову?
Неся вчера Филиппову Лейбница, шел мимо…
Презервативы – в незаконченной прозе Нагибина, но не между нами…– Ты что-нибудь понял?
Записку съешь перед тем, как оставить Тирану…
– А как же, – хмыкнул Валентин. – Кто-то в тайге помнит Филиппова. Может это наш немой, а?
Виски от немца
Заимку увидели внезапно.
Расступились ели, с неба выпали солнечные лучи.
Сразу высветилась запущенная изба на широкой поляне, пыльные кусты дикой смородины. Метрах в пятнадцати от избы стоял крепкий сарайчик, окруженный густым облаком запахов, – собственно, пихтоварка. Рядом на солнцепеке мрачно чернел колесный трактор с прицепом.
И – никого.
– Крыша-то прохудилась, – хмуро заметил Сергей. Рюкзак он бросил на землю, неудобный венок прислонил к колоде для колки дров. – Видишь, доски сдвинуты? – Но смотрел Сергей не на крышу, а на дощатую дверь, плотно прикрытую, сильно удивило его, что из потрескавшейся кирпичной трубы тянуло дымком. – Один помер, – сумрачно подвел он итоги, – а у другого крыша поехала. Кто в такую жару топит печь? Трудно обустроить летнюю кухню?
– Может, много работы…
Сергей покачал головой.
Пересохший мох седыми неопрятными космами выбивался из пазов, перед крылечком валялись еловые поленья. Груда таких же сучковатых поленьев высилась перед сарайчиком.
Зной.
Редкие комары.
– Не вижу могилки.
– Какой еще могилки?
– Ну, не хранит же гегемон тело своего напарника в сарайчике…
– Тьфу на тебя! – Сергей суеверно сплюнул и, поднявшись на крылечко, потянул на себя дверь.
Чуть наклонившись вперед, они долго всматривались в избу – как в перегретую темную пещеру. В сумеречной ее глубине на низких широких деревянных нарах, почти касающихся кирпичной печи, лежал человек; на печи в закопченной алюминиевой кастрюле что-то еще побулькивало.
Спящий лежал навзничь.
Он был абсолютно гол. Борода над землистым лицом стояла дико, как веник. К ней даже мухи не подлетали, хотя в избе их было не мало. Тут же, на нарах, на расстоянии вытянутой человеческой руки стояла мятая жестяная кружка. Что было налито в нее, ни Сергей, ни Валентин не видели, но вряд ли вода. Судя по тяжелому специфическому запаху, воду в этой избе не пили.
– Ну, если по-человечески… – пожал плечами Валентин. – В общем, можно понять мужика…
И спросил:
– Это Кобельков? Или Коровенков?
– А я знаю? – неодобрительно отозвался Сергей. – Я этих своих гегемонов ни разу не видел, их для нас Серый нанимал. Вот вижу, что примат, но даже и в этом не уверен.
– Примат не примат, но печень себе он успел испортить.
– С чего ты взял?
– А взгляни на лицо? Где ты видел такие желтые, такие землистые лица? Или он у тебя китаец?
– Не должен бы…
– Ну вот, выходит, я прав. Перспективный тип. Такой в тюрьму всегда может сесть по хорошей, но садится все-таки по самой грязной статье. Посмотри внимательно. Даже на вид этому примату не дашь столько, сколько бы дал нормальный судья.
– Эй…
Сергей тонким прутиком пощекотал голый потный, почти до черноты загорелый живот:
– Эй, дядя…
Мужик застонал.
– Проснись, проснись…
Мужик почесал в жарком страшном паху, потом тяжело приоткрыл желтые опухшие веки.
– Не узнаешь?
Мужик приподнялся.
Он, конечно, еще плохо соображал, но сразу пошарил по голым нарам рукой, как бы вдруг устыдясь, как бы не желая выставлять себя в таком слишком уж голом виде, но никакой одежонки рядом не обнаружил.
– Ты Коровенков или Кобельков?
– А то не видишь? – недоброжелательно прохрипел мужик.
– Он еще проснулся, дай ему по ушам, – посоветовал Валентин.
Оставив бессмысленные попытки найти хоть какую-то одежонку, голый мужик пугливо прикрыл уши руками.
– Тебя тут бьют? – удивился Сергей.
– Ну, это… По-всякому… Я и сам не промах… А Кобельков, так тот совсем расшалился… Как кончилась горючка, так вакханок требует, догаресс… У нас молонья горючку сожгла, – растерянно почесал бороду гегемон. – Стояла емкость на самом берегу, а молонья в нее так и шаркнула!
Сергей и Валентин переглянулись.
Если на нарах сидит, рассуждая, Коровенков, значит, помер все-таки Кобельков. Но что может означать такое странное словосочетание – Кобельков расшалился? Как может расшалиться покойник? И для чего покойнику вакханки и догарессы?
Несмотря на бороду, которую, он мог расчесать только собственными скрюченными пальцами, Коровенков вблизи оказался не таким уж старым, просто обрамленное всклокоченной бородой лицо густо покрывали морщинки. А желтизна, Бог с ней, это дело для пьющего человека обычное; больше всего не понравились Сергею глаза. Похоже, нелады с печенью, прежде всего, отразились на глазах Коровенкова. Они у него были мутные и погасшие. Совсем нехорошие глаза. Если в них и вспыхивал какой-то интерес к происходящему, то тут же гас. Чистая патология, остаточные рефлексы. А о работе Коровенков, похоже, совсем забыл. По крайней мере, лапника перед пихтоваркой не наблюдалось и трактор был брошен прямо на солнцепеке. Ну да, конечно, горючка у них кончилась, молонья шаркнула, сожгла горючку… Может, она и по ним по самим шаркнула… После такого потрясения не хочешь, да начнешь гнать что-нибудь покрепче… Но куда он спрятал тело напарника?…
– Колись, Коровенков, – сурово сказал Сергей. – Где покойник?
– Ушел, – угрюмо ответил Коровенков.
Он все еще шарил руками вокруг себя, как паук, работающий вхолостую, но тщетно – никакой одежды не обнаруживалось. Зато рука наткнулась на мятую жестяную кружку и инстинктивно сжалась. Легко, без какой-либо дрожи в голых конечностях, Коровенков поднял кружку и сделал крупный глоток неимоверно вонючей жидкости, – неимоверно вонючей даже на том расстоянии, что отделяло Сергея от обнаженного примата.
– Куда ушел? – не понял Сергей, оглядываясь.
– Может, по воду…
– Ты что такое несешь? Зачем покойнику вода?
– А Кобельков не может глотать чистяк, желудок у него не принимает, – просто объяснил Коровенков. – Раньше принимал, а теперь – кранты! С одного глотка глохнет, как трактор, и видится ему рыба. Все рыба, рыба, все большая, не малая. А Кобельков на рыбу с кулаками, а она как закричит!
– Рыба?
– А ей чего? – презрительно прищурил припухшие веки Коровенков. Неизвестная жидкость подействовала на него живительно. – Кричать и не рыба может. Только Кобельков скис. Чистяк у него не идет. Стал драться.
Он ткнул желтым кулаком вниз:
– Видите?
Щелястый пол избы был грязен.
Его не то, что давно не мыли, его веником, наверное, ни разу не мели.
Зато на нешироком пространстве между порогом и только что протопленной печью под неровным слоем опилок, окурков, мелкой щепы слабо проступал силуэт, начертанный мелом. Похоже, здесь недавно лежал, скорчившись на грязном полу, человек. Безвольно лежал, не по живому откинув руки, а кто-то мелом старательно очертил его силуэт.
Ну да, догадался Сергей, труп Кобелькова… Где упал, там и валялся… А Коровенков, он, значит, насмотрелся в городе полицейских фильмов и для пущего порядка отметил положение трупа…
– Это он меня так.
Сергей и Валентин изумленно переглянулись.
– Ты погоди, Коровенков, – успокаивающе поднял руку Сергей. – Ты, наверное, еще не проснулся. Ты начни все с начала, все по порядку, как перед лицом закона, договорились?
Коровенков кивнул и сделал еще один глоток.
– Вот вы тут работали, правильно? – спросил Сергей.
– Правильно.
– Гнали пихтовое масло?
– И это тоже правильно.
– Ты и Кобельков?
– Врать не буду.
– А потом Кобельков умер…
– Как это умер? – испугался Коровенков и борода его затряслась, как грязная рукавица.
– Ну, как? Тебе лучше знать, – заметил Сергей, не спуская глаз с Коровенкова. – Может, по пьяни упал головой на печку… А ты не дурак, ты сразу зафиксировал положение трупа… Хотел помочь следствию… А потом закопал труп…
– Еще чего! Возиться по такой жаре! – Коровенков сделал большой глоток и перекрестил потную голую грудь. – Я ж говорю, это он меня! Это я здесь звезданулся головой о печку. – Показывая, что он говорит чистую правду, Коровенков клятвенно приложил руку к тому месту голой потной груди, где предполагал местонахождение сердца: – Я в тот день рассказал ему про чудо, а он, зараза, смеялся. Он прирожденный атеист, ему бы вакханок да догаресс! Нажрался горячей водки и все тыкал пальцем, мол, неубедительное у тебя чудо. А я не соврал ни слова. Я в последний раз когда был в городе, пошел в храм и всю ночь молился. Я ведь православный, крещенный, со мною Господь лично знаком. Я цельную ночь не пил, не ел, не спал, утром только выпил, а так всю ночь молился. Чтобы не было войны! – торжествующе объявил Коровенков. – И сами видите, нет ее! Разве это не чудо?
– Ты погоди про чудо, – прервал гегемона Сергей. – Ты где закопал Кобелькова?
– А я закопал? – совсем испугался Коровенков.
– Ну, не утопил же ты его, – совсем разозлился Сергей. – Ты поднимись, поднимись, а то у тебя к голове прилило… – Он не стал уточнять, что у Коровенкова к голове прилило. – Там на крылечке одежонка какая-то, может, твоя?
Коровенков тяжело поднялся.
Стесняясь неодетого тела, он, пошатываясь, выбрался на крылечко, где действительно обнаружил под перилами сваленное кучей бельишко. Отворачиваясь, натянул черные, как ночь, трусы и такую же майку. Потом, вцепившись в перила крылечка, хмуро обозрел обрыдший ему пейзаж: крепкий бревенчатый сарайчик, голую поляну, брошенный на солнцепеке трактор… И вдруг вычислил чужие рюкзаки и жестяной похоронный венок, аккуратно прислоненный к колоде для колки дров… Кстати, на фоне тайги и еловых поленьев венок, как это ни странно, выглядел почти празднично.
– Это кому? – испугался Коровенков.
– Покойнику, – Сергей начал злиться. – Где закопал кореша?
Коровенков с великой тоской посмотрел на сизую тайгу, на сизое от зноя небо, отмахнулся от назойливого комара и все с той же тоской вдохнул горячий, горчащий от примеси дыма воздух.
– Ну? Где?
– Ага, вот прямо щас скажу! Вот так прямо и разбежался! – Коровенков неожиданно икнул.
– Не скажешь? – удивился Сергей.
– Да как скажу? Я ж не помню, – Коровенков снова болезненно икнул. – Может и закопал, да не помню.
– Колись, колись, Коровенков!
– Да правда не помню, – ничего не мог понять Коровенков. – Это ведь не я, а он считал чертиков.
– Каких чертиков?
– Да тут стали бегать по Кобелькову чертики. Поддаст горячего, они и бегают. Сам черный, а чертики бледные, хорошо видно. Ночью проснусь, а Кобельков сидит у печки и при лунном свете давит чертиков ногтями. А разве чертика, даже малого, ногтем возьмешь? Жара страшенная, сами видите, а Кобельков из-за чертиков стал робу рабочую надевать на ночь. А то, говорит, чертики щекочут кожу. Я что? Мне жалко. Я присоветовал. Бери химический карандаш, присоветовал, и каждого отдельного чертика помечай святым крестиком. Прямо так по чертику и помечай. Они, заразы, святого крестика совсем не терпят, мрут на месте или разбегаются. Поставь, присоветовал, на каждом крестик, они и спекутся! Ночью просыпаюсь, а Кобельков снова считает. Прямо как главбух в дорстрое. И губы фиолетовые. «Что, Кобельков, – спрашиваю, – химичишь?» – «Химичу». – «Что, Кобельков, помечаешь?» – «Буквально каждого, – отвечает. – Только, – жалуется, – им это по барабану. Как бегали, так и бегают. Только одни теперь помечены святым крестиком, а другие просто так».
Коровенков злобно сплюнул:
– Он в чудо не верит!
Сергей покачал головой:
– Приехали мы тебя огорчить, Коровенков.
– Это еще как?
– А очень сильно. Ты, правда, сильно огорчишься, даже жалко тебя.
– Это еще почему?
– А ты не кулдычь – почему да почему. Ты сам догадайся.
Коровенков догадываться не стал, а икнув, переспросил тупо:
– Венок кому?
– Ты уже спрашивал.
– Ну, забыл я, – виновато опустил глаза Коровенков. И опять переспросил: – Венок кому?
– Кобелькову, наверное.
– Да почему все ему, да ему?
– Ну, ты тип! – изумился Сергей. – Венок и тот под себя гребешь.
– Да я же по справедливости!
– А нужно по закону, – строго возразил Валентин, вступая в беседу. Он даже помахал рукой, отгоняя редких, но надоедливых комаров. – Мы, правда, приехали сильно тебя огорчить, Коровенков. Вот прямо сейчас и огорчим.
И потребовал:
– Показывай!
– Чего показывать?
– Покойника.
– Какого еще покойника?
– Кобелькова.
– А почему он покойник?
– А ты не знаешь?
– Да откуда ж мне знать? Вы когда пришли, я спал. А Кобельков ушел раньше. Не привязывать же его. Может, по воду ушел, а может, по виски. А может, по горячую японскую водку.
– По виски?
– А что такого?
– Где можно найти виски в тайге?
– Да у немца.
– У какого еще немца? – От жары, от редких, но назойливых комаров, от тяжких запахов, облаком окружающих потного Коровенкова, Сергея буквально мутило: – Глотни воды и расскажи толком, где покойник?
– Где покойник, не знаю, – уже несколько уверенней заявил Коровенков. – А вот Кобельков, козел, пошел, наверное, по виски. Я ж говорю, не идет ему чистяк. Ну, никак не идет, обязательно нужно разбавить. Лучше бы горячей водкой, но водка кончилась, вот он и пошел.
– Выходит, он жив?
– Кто?
– Да Кобельков, Кобельков. Что тут непонятного?
– Я же говорю, тот еще козел!
– А силуэт на полу?
– Так я ж говорю, это я падал.
– А звонок Серому? Какой-то рыбак звонил, дескать, на заимке по немыслимой жаре какой-то мужик помер. Это что?
– Ну, было… – с трудом вспомнил Коровенков. – Рыбака помню. Думал, он утонул… Сидели, пили горячую водку. С банки кольцо сорвешь, водка чуть не вскипает… Кобельков расстроился – жарко, пошел к немцу по виски, а мы заправились чистяком… А Кобелькова все нет и нет, как помер, зараза… Наверное, помер, говорю, такого и посылать за смертью… Рыбак вроде как испугался и пополз в лодку… Хороший человек, не забыл, позвонил Серому, – похвалил рыбака Коровенков. – А потом я сам, кажется, выходил в эфир… Только батареи не тянут, ничего не слышно…
До Коровенкова вдруг что-то дошло:
– Вы от Серого, что ли?
Сергей кивнул.
Он не знал, радоваться или злиться.
Радоваться, наверное, решил он. Что бы там ни было оба гегемона, кажется, живы. И обрадовал Коровенкова: венок за ваш счет, дескать! Это дорогой венок! И весь проезд до заимки теперь за ваш счет! Хотел устрашить гегемона. И все простои оплатите.
– У нас же горючка кончилась, – раздумчиво удивился Коровенков. – Говорю, молонья шаркнула, все выгорело до дна. Как налетит-налетит гроза, сухая, страшная! Хорошо, тайга не загорелась. Правда, она и так горит, – повел морщинистым носом Коровенков. – Всей горючки осталось литров двадцать, держим отдельно в канистрах. Мало ли что… А лапник тяжелый, в руках его не потащишь… – Он одним глотком прикончил вонючее пойло, бросил кружку на крылечко и глаза у него зажглись. – Ты же видишь, начальник, я всегда твердо на рабочем месте! А Кобельков? Вот с него и слупи растрату! Ишь ведь, Башмачок хрюстальный, Живой труп, – выругался он. – Все, все слупи с него, начальник, а то уйдет, зараза, а я за двоих мантулю.
– Что-то я не понял, – осторожно спросил Сергей. – Где это в тайге можно взять виски и японскую водку? Тут рядом деревня есть? Лавка в ней городская?
– Да ну, деревня, – фыркнул Коровенков. – Стоит тут в полукилометре старая пустая изба. Светлая, стоит на речной излуке. Кто мимо плывет, не может не завернуть в избенку. А раз завернул, плати за ночлег. Все по понятиям. Правда, этим летом мало кто заворачивает, обмелела река, – пожаловался Коровенков. – Только один немец ходит, водит шейлу, бабу, по-нашему. Вот у немца Кобельков и берет виски. И горячую водку у него берет. Как бы за аренду избенки. Он глупый немец, совсем того, – пожалел Коровенков. – Ему бы с шейлой в травку, дураку, нынче так сухо, что клещей нет, а он лезет в избенку. Может, хочет прохладнее? А то! – строго прикрикнул Коровенков на какого-то вдруг привидевшегося ему оппонента. – С немца слупить полезно!
Расступились ели, с неба выпали солнечные лучи.
Сразу высветилась запущенная изба на широкой поляне, пыльные кусты дикой смородины. Метрах в пятнадцати от избы стоял крепкий сарайчик, окруженный густым облаком запахов, – собственно, пихтоварка. Рядом на солнцепеке мрачно чернел колесный трактор с прицепом.
И – никого.
– Крыша-то прохудилась, – хмуро заметил Сергей. Рюкзак он бросил на землю, неудобный венок прислонил к колоде для колки дров. – Видишь, доски сдвинуты? – Но смотрел Сергей не на крышу, а на дощатую дверь, плотно прикрытую, сильно удивило его, что из потрескавшейся кирпичной трубы тянуло дымком. – Один помер, – сумрачно подвел он итоги, – а у другого крыша поехала. Кто в такую жару топит печь? Трудно обустроить летнюю кухню?
– Может, много работы…
Сергей покачал головой.
Пересохший мох седыми неопрятными космами выбивался из пазов, перед крылечком валялись еловые поленья. Груда таких же сучковатых поленьев высилась перед сарайчиком.
Зной.
Редкие комары.
– Не вижу могилки.
– Какой еще могилки?
– Ну, не хранит же гегемон тело своего напарника в сарайчике…
– Тьфу на тебя! – Сергей суеверно сплюнул и, поднявшись на крылечко, потянул на себя дверь.
Чуть наклонившись вперед, они долго всматривались в избу – как в перегретую темную пещеру. В сумеречной ее глубине на низких широких деревянных нарах, почти касающихся кирпичной печи, лежал человек; на печи в закопченной алюминиевой кастрюле что-то еще побулькивало.
Спящий лежал навзничь.
Он был абсолютно гол. Борода над землистым лицом стояла дико, как веник. К ней даже мухи не подлетали, хотя в избе их было не мало. Тут же, на нарах, на расстоянии вытянутой человеческой руки стояла мятая жестяная кружка. Что было налито в нее, ни Сергей, ни Валентин не видели, но вряд ли вода. Судя по тяжелому специфическому запаху, воду в этой избе не пили.
– Ну, если по-человечески… – пожал плечами Валентин. – В общем, можно понять мужика…
И спросил:
– Это Кобельков? Или Коровенков?
– А я знаю? – неодобрительно отозвался Сергей. – Я этих своих гегемонов ни разу не видел, их для нас Серый нанимал. Вот вижу, что примат, но даже и в этом не уверен.
– Примат не примат, но печень себе он успел испортить.
– С чего ты взял?
– А взгляни на лицо? Где ты видел такие желтые, такие землистые лица? Или он у тебя китаец?
– Не должен бы…
– Ну вот, выходит, я прав. Перспективный тип. Такой в тюрьму всегда может сесть по хорошей, но садится все-таки по самой грязной статье. Посмотри внимательно. Даже на вид этому примату не дашь столько, сколько бы дал нормальный судья.
– Эй…
Сергей тонким прутиком пощекотал голый потный, почти до черноты загорелый живот:
– Эй, дядя…
Мужик застонал.
– Проснись, проснись…
Мужик почесал в жарком страшном паху, потом тяжело приоткрыл желтые опухшие веки.
– Не узнаешь?
Мужик приподнялся.
Он, конечно, еще плохо соображал, но сразу пошарил по голым нарам рукой, как бы вдруг устыдясь, как бы не желая выставлять себя в таком слишком уж голом виде, но никакой одежонки рядом не обнаружил.
– Ты Коровенков или Кобельков?
– А то не видишь? – недоброжелательно прохрипел мужик.
– Он еще проснулся, дай ему по ушам, – посоветовал Валентин.
Оставив бессмысленные попытки найти хоть какую-то одежонку, голый мужик пугливо прикрыл уши руками.
– Тебя тут бьют? – удивился Сергей.
– Ну, это… По-всякому… Я и сам не промах… А Кобельков, так тот совсем расшалился… Как кончилась горючка, так вакханок требует, догаресс… У нас молонья горючку сожгла, – растерянно почесал бороду гегемон. – Стояла емкость на самом берегу, а молонья в нее так и шаркнула!
Сергей и Валентин переглянулись.
Если на нарах сидит, рассуждая, Коровенков, значит, помер все-таки Кобельков. Но что может означать такое странное словосочетание – Кобельков расшалился? Как может расшалиться покойник? И для чего покойнику вакханки и догарессы?
Несмотря на бороду, которую, он мог расчесать только собственными скрюченными пальцами, Коровенков вблизи оказался не таким уж старым, просто обрамленное всклокоченной бородой лицо густо покрывали морщинки. А желтизна, Бог с ней, это дело для пьющего человека обычное; больше всего не понравились Сергею глаза. Похоже, нелады с печенью, прежде всего, отразились на глазах Коровенкова. Они у него были мутные и погасшие. Совсем нехорошие глаза. Если в них и вспыхивал какой-то интерес к происходящему, то тут же гас. Чистая патология, остаточные рефлексы. А о работе Коровенков, похоже, совсем забыл. По крайней мере, лапника перед пихтоваркой не наблюдалось и трактор был брошен прямо на солнцепеке. Ну да, конечно, горючка у них кончилась, молонья шаркнула, сожгла горючку… Может, она и по ним по самим шаркнула… После такого потрясения не хочешь, да начнешь гнать что-нибудь покрепче… Но куда он спрятал тело напарника?…
– Колись, Коровенков, – сурово сказал Сергей. – Где покойник?
– Ушел, – угрюмо ответил Коровенков.
Он все еще шарил руками вокруг себя, как паук, работающий вхолостую, но тщетно – никакой одежды не обнаруживалось. Зато рука наткнулась на мятую жестяную кружку и инстинктивно сжалась. Легко, без какой-либо дрожи в голых конечностях, Коровенков поднял кружку и сделал крупный глоток неимоверно вонючей жидкости, – неимоверно вонючей даже на том расстоянии, что отделяло Сергея от обнаженного примата.
– Куда ушел? – не понял Сергей, оглядываясь.
– Может, по воду…
– Ты что такое несешь? Зачем покойнику вода?
– А Кобельков не может глотать чистяк, желудок у него не принимает, – просто объяснил Коровенков. – Раньше принимал, а теперь – кранты! С одного глотка глохнет, как трактор, и видится ему рыба. Все рыба, рыба, все большая, не малая. А Кобельков на рыбу с кулаками, а она как закричит!
– Рыба?
– А ей чего? – презрительно прищурил припухшие веки Коровенков. Неизвестная жидкость подействовала на него живительно. – Кричать и не рыба может. Только Кобельков скис. Чистяк у него не идет. Стал драться.
Он ткнул желтым кулаком вниз:
– Видите?
Щелястый пол избы был грязен.
Его не то, что давно не мыли, его веником, наверное, ни разу не мели.
Зато на нешироком пространстве между порогом и только что протопленной печью под неровным слоем опилок, окурков, мелкой щепы слабо проступал силуэт, начертанный мелом. Похоже, здесь недавно лежал, скорчившись на грязном полу, человек. Безвольно лежал, не по живому откинув руки, а кто-то мелом старательно очертил его силуэт.
Ну да, догадался Сергей, труп Кобелькова… Где упал, там и валялся… А Коровенков, он, значит, насмотрелся в городе полицейских фильмов и для пущего порядка отметил положение трупа…
– Это он меня так.
Сергей и Валентин изумленно переглянулись.
– Ты погоди, Коровенков, – успокаивающе поднял руку Сергей. – Ты, наверное, еще не проснулся. Ты начни все с начала, все по порядку, как перед лицом закона, договорились?
Коровенков кивнул и сделал еще один глоток.
– Вот вы тут работали, правильно? – спросил Сергей.
– Правильно.
– Гнали пихтовое масло?
– И это тоже правильно.
– Ты и Кобельков?
– Врать не буду.
– А потом Кобельков умер…
– Как это умер? – испугался Коровенков и борода его затряслась, как грязная рукавица.
– Ну, как? Тебе лучше знать, – заметил Сергей, не спуская глаз с Коровенкова. – Может, по пьяни упал головой на печку… А ты не дурак, ты сразу зафиксировал положение трупа… Хотел помочь следствию… А потом закопал труп…
– Еще чего! Возиться по такой жаре! – Коровенков сделал большой глоток и перекрестил потную голую грудь. – Я ж говорю, это он меня! Это я здесь звезданулся головой о печку. – Показывая, что он говорит чистую правду, Коровенков клятвенно приложил руку к тому месту голой потной груди, где предполагал местонахождение сердца: – Я в тот день рассказал ему про чудо, а он, зараза, смеялся. Он прирожденный атеист, ему бы вакханок да догаресс! Нажрался горячей водки и все тыкал пальцем, мол, неубедительное у тебя чудо. А я не соврал ни слова. Я в последний раз когда был в городе, пошел в храм и всю ночь молился. Я ведь православный, крещенный, со мною Господь лично знаком. Я цельную ночь не пил, не ел, не спал, утром только выпил, а так всю ночь молился. Чтобы не было войны! – торжествующе объявил Коровенков. – И сами видите, нет ее! Разве это не чудо?
– Ты погоди про чудо, – прервал гегемона Сергей. – Ты где закопал Кобелькова?
– А я закопал? – совсем испугался Коровенков.
– Ну, не утопил же ты его, – совсем разозлился Сергей. – Ты поднимись, поднимись, а то у тебя к голове прилило… – Он не стал уточнять, что у Коровенкова к голове прилило. – Там на крылечке одежонка какая-то, может, твоя?
Коровенков тяжело поднялся.
Стесняясь неодетого тела, он, пошатываясь, выбрался на крылечко, где действительно обнаружил под перилами сваленное кучей бельишко. Отворачиваясь, натянул черные, как ночь, трусы и такую же майку. Потом, вцепившись в перила крылечка, хмуро обозрел обрыдший ему пейзаж: крепкий бревенчатый сарайчик, голую поляну, брошенный на солнцепеке трактор… И вдруг вычислил чужие рюкзаки и жестяной похоронный венок, аккуратно прислоненный к колоде для колки дров… Кстати, на фоне тайги и еловых поленьев венок, как это ни странно, выглядел почти празднично.
– Это кому? – испугался Коровенков.
– Покойнику, – Сергей начал злиться. – Где закопал кореша?
Коровенков с великой тоской посмотрел на сизую тайгу, на сизое от зноя небо, отмахнулся от назойливого комара и все с той же тоской вдохнул горячий, горчащий от примеси дыма воздух.
– Ну? Где?
– Ага, вот прямо щас скажу! Вот так прямо и разбежался! – Коровенков неожиданно икнул.
– Не скажешь? – удивился Сергей.
– Да как скажу? Я ж не помню, – Коровенков снова болезненно икнул. – Может и закопал, да не помню.
– Колись, колись, Коровенков!
– Да правда не помню, – ничего не мог понять Коровенков. – Это ведь не я, а он считал чертиков.
– Каких чертиков?
– Да тут стали бегать по Кобелькову чертики. Поддаст горячего, они и бегают. Сам черный, а чертики бледные, хорошо видно. Ночью проснусь, а Кобельков сидит у печки и при лунном свете давит чертиков ногтями. А разве чертика, даже малого, ногтем возьмешь? Жара страшенная, сами видите, а Кобельков из-за чертиков стал робу рабочую надевать на ночь. А то, говорит, чертики щекочут кожу. Я что? Мне жалко. Я присоветовал. Бери химический карандаш, присоветовал, и каждого отдельного чертика помечай святым крестиком. Прямо так по чертику и помечай. Они, заразы, святого крестика совсем не терпят, мрут на месте или разбегаются. Поставь, присоветовал, на каждом крестик, они и спекутся! Ночью просыпаюсь, а Кобельков снова считает. Прямо как главбух в дорстрое. И губы фиолетовые. «Что, Кобельков, – спрашиваю, – химичишь?» – «Химичу». – «Что, Кобельков, помечаешь?» – «Буквально каждого, – отвечает. – Только, – жалуется, – им это по барабану. Как бегали, так и бегают. Только одни теперь помечены святым крестиком, а другие просто так».
Коровенков злобно сплюнул:
– Он в чудо не верит!
Сергей покачал головой:
– Приехали мы тебя огорчить, Коровенков.
– Это еще как?
– А очень сильно. Ты, правда, сильно огорчишься, даже жалко тебя.
– Это еще почему?
– А ты не кулдычь – почему да почему. Ты сам догадайся.
Коровенков догадываться не стал, а икнув, переспросил тупо:
– Венок кому?
– Ты уже спрашивал.
– Ну, забыл я, – виновато опустил глаза Коровенков. И опять переспросил: – Венок кому?
– Кобелькову, наверное.
– Да почему все ему, да ему?
– Ну, ты тип! – изумился Сергей. – Венок и тот под себя гребешь.
– Да я же по справедливости!
– А нужно по закону, – строго возразил Валентин, вступая в беседу. Он даже помахал рукой, отгоняя редких, но надоедливых комаров. – Мы, правда, приехали сильно тебя огорчить, Коровенков. Вот прямо сейчас и огорчим.
И потребовал:
– Показывай!
– Чего показывать?
– Покойника.
– Какого еще покойника?
– Кобелькова.
– А почему он покойник?
– А ты не знаешь?
– Да откуда ж мне знать? Вы когда пришли, я спал. А Кобельков ушел раньше. Не привязывать же его. Может, по воду ушел, а может, по виски. А может, по горячую японскую водку.
– По виски?
– А что такого?
– Где можно найти виски в тайге?
– Да у немца.
– У какого еще немца? – От жары, от редких, но назойливых комаров, от тяжких запахов, облаком окружающих потного Коровенкова, Сергея буквально мутило: – Глотни воды и расскажи толком, где покойник?
– Где покойник, не знаю, – уже несколько уверенней заявил Коровенков. – А вот Кобельков, козел, пошел, наверное, по виски. Я ж говорю, не идет ему чистяк. Ну, никак не идет, обязательно нужно разбавить. Лучше бы горячей водкой, но водка кончилась, вот он и пошел.
– Выходит, он жив?
– Кто?
– Да Кобельков, Кобельков. Что тут непонятного?
– Я же говорю, тот еще козел!
– А силуэт на полу?
– Так я ж говорю, это я падал.
– А звонок Серому? Какой-то рыбак звонил, дескать, на заимке по немыслимой жаре какой-то мужик помер. Это что?
– Ну, было… – с трудом вспомнил Коровенков. – Рыбака помню. Думал, он утонул… Сидели, пили горячую водку. С банки кольцо сорвешь, водка чуть не вскипает… Кобельков расстроился – жарко, пошел к немцу по виски, а мы заправились чистяком… А Кобелькова все нет и нет, как помер, зараза… Наверное, помер, говорю, такого и посылать за смертью… Рыбак вроде как испугался и пополз в лодку… Хороший человек, не забыл, позвонил Серому, – похвалил рыбака Коровенков. – А потом я сам, кажется, выходил в эфир… Только батареи не тянут, ничего не слышно…
До Коровенкова вдруг что-то дошло:
– Вы от Серого, что ли?
Сергей кивнул.
Он не знал, радоваться или злиться.
Радоваться, наверное, решил он. Что бы там ни было оба гегемона, кажется, живы. И обрадовал Коровенкова: венок за ваш счет, дескать! Это дорогой венок! И весь проезд до заимки теперь за ваш счет! Хотел устрашить гегемона. И все простои оплатите.
– У нас же горючка кончилась, – раздумчиво удивился Коровенков. – Говорю, молонья шаркнула, все выгорело до дна. Как налетит-налетит гроза, сухая, страшная! Хорошо, тайга не загорелась. Правда, она и так горит, – повел морщинистым носом Коровенков. – Всей горючки осталось литров двадцать, держим отдельно в канистрах. Мало ли что… А лапник тяжелый, в руках его не потащишь… – Он одним глотком прикончил вонючее пойло, бросил кружку на крылечко и глаза у него зажглись. – Ты же видишь, начальник, я всегда твердо на рабочем месте! А Кобельков? Вот с него и слупи растрату! Ишь ведь, Башмачок хрюстальный, Живой труп, – выругался он. – Все, все слупи с него, начальник, а то уйдет, зараза, а я за двоих мантулю.
– Что-то я не понял, – осторожно спросил Сергей. – Где это в тайге можно взять виски и японскую водку? Тут рядом деревня есть? Лавка в ней городская?
– Да ну, деревня, – фыркнул Коровенков. – Стоит тут в полукилометре старая пустая изба. Светлая, стоит на речной излуке. Кто мимо плывет, не может не завернуть в избенку. А раз завернул, плати за ночлег. Все по понятиям. Правда, этим летом мало кто заворачивает, обмелела река, – пожаловался Коровенков. – Только один немец ходит, водит шейлу, бабу, по-нашему. Вот у немца Кобельков и берет виски. И горячую водку у него берет. Как бы за аренду избенки. Он глупый немец, совсем того, – пожалел Коровенков. – Ему бы с шейлой в травку, дураку, нынче так сухо, что клещей нет, а он лезет в избенку. Может, хочет прохладнее? А то! – строго прикрикнул Коровенков на какого-то вдруг привидевшегося ему оппонента. – С немца слупить полезно!