Страница:
Другая фаланга – Висконсинская – просуществовала шесть лет.
К крушению ее привели не столько материальные трудности, сколько непрекращающиеся споры между сторонниками индивидуализма и коммунизма. Утешением для членов Висконсинской фаланги стало только то, что, расходясь, каждый ее член получил по сто восемь процентов от когда-то вложенного в дело капитала…
Сергей поднял голову.
Вагон подрагивал, сбавляя скорость.
Человечество исключительно богато талантами, считал Шарль Фурье.Поддатого мужика в тамбуре опять травило.
В принципе, каждый ребенок одарен от природы способностями, которых достаточно для того, чтобы сравняться (естественно, при условии постоянного совершенствования) с Гомером, Шекспиром или Ньютоном. А на каждые восемьсот человек, считал Фурье, приходится один очень крупный талант. Если тридцать шесть миллионов, составляющих население Франции, разделить на восемьсот, окажется, что в одной только Франции существует сорок пять тысяч человек, способных сравниться, скажем, с тем же Демосфеном или Сократом. Можно представить, каков будет при гармоничном развитии приток знаменитых во всех областях людей, если только одно лишь население Франции сразу дает их столько. Когда государства земного шара, считал Фурье, будут полностью организованы, а население планеты достигнет состава в три миллиарда, на каждое поколение будет приходиться по тридцать семь миллионов поэтов, равных Гомеру, по тридцать семь миллионов ученых, равных Ньютону, по тридцать семь миллионов драматургов, равных Мольеру, и так далее…
Ему явно не посчастливилось попасть в число тех, кто мог стать новым Гомером или Ньютоном. Но травил он поистине гомерически, гораздо дальше, чем видел, как сказал один по настоящему крупный талант.
Вот Басандайка, отметил Сергей.
Всего лишь полустанок, не Висконсин, не Брук Фарм, не Мемфис, не Новая Гармония. Впрочем, тоже община. В Томске такие крошечные личные наделы земли называют мичуринскими участками. Хозяева их в поте лица взращивают различные злаки, но исключительно для себя. Почему-то в стране бывшего воинствующего коммунизма, идея коллективизма не дала нужных всходов.
А собственно, где коммунистические идеи процветали долго?
Та же «Пенсильванская группа» просуществовала всего восемнадцать месяцев. «Мирное сообщество фурьеристов» ожидала столь же быстрая кончина. «Фаланга Лоресвилль» – восемь месяцев… Это только Великий Кормчий мог утверждать: нам все равно, сто лет или тысяча…
Стефан Кабэ родился в Дижоне в 1788 году.Что ж, может, это и справедливо.
Закончил юридический факультет. Утопические взгляды изложил в известной книге «Путешествие по Икарии», опубликованной в 1840 году. Икарийцы имели общее имущество, у всех были одинаковые права и обязанности. На основании постоянных статистических исследований каждая община икарийцев получала определенное число предметов, нужных для общественных нужд.(И это нам известно, удивленно отметил про себя Сергей. Ничем нас, похоже, не удивишь.) Промышленное и сельскохозяйственное производство Икарии было полностью централизовано, все излишки продукции сразу сдавались на общий склад, откуда граждане в любое время могли бесплатно получить все необходимое. Ну, а если вдруг каких-то запасов на всех не хватало, нужное можно было получить в порядке очереди…
Лица, неспособные к труду от рождения, не должны были получать меньше других, так как умственная или физическая слабость человека чаще всего происходит не по его вине. Только некоторым поэтам Икарии разрешалось публиковать свои произведения, да и то с позволения специального цензурного комитета.(Несовершеннолетний инвалид Венька-Бушлат, не способный ни к какому к полезному труду, наверное, прижился бы в Икарии, усмехнулся Сергей, а вот поэту-скандалисту пришлось бы в Икарии туго… А странно все-таки… Ведь именно поэты мечтают о счастливом коммунистическом будущем…) Произведения, признанные лучшими, рассылались во все Икарийские библиотеки, но если такие произведения оказывались вдруг обесцененными вновь появившимися, они предавались немедленному сожжению, чтобы своим существованием не распространять в обществе заблуждений. Для ученых строились институты и лаборатории, но и ученые обязаны были представлять свои труды на контроль своим более опытным коллегам. Все книги, написанные до эпохи коммунизма, в Икарии были уничтожены. А девизом икарийцев стал: «Один для всех и все для одного!»Прямо как у мушкетеров.
Главной системой верований в Икарии являлась государственная религия, однажды и навсегда установленная на общем собрании священников, ученых, писателей и учителей. Икарийцы предпочитали жить полной жизнью на земле, они не надеялись на лучшую жизнь на небесах. Их нравственные ограничения сводились к трем заповедям: люби ближнего своего, как самого себя, не делай другим людям зла, которого не желаешь себе, и, наконец, старайся делать другим людям такое добро, какого хотел бы для себя…Сергей хмыкнул.
Такие средства познания, как диалектический материализм, необыкновенно напоминают недобросовестные рекламы патентованных снадобий, врачующих сразу все болезни…Поддатого мужика снова травило.
Закрыв записную книжку, Сергей сунул ее в сумку.
Наверное, Суворов обрадуется возвращению записной книжки, подумал он, хотя непонятно, что, собственно, такого необычного в этих записях. Почему он так хотел их вернуть? Истории утопий и разного рода коммунистических колоний посвящены самые разнообразные труды. Впрочем, Суворов потому, наверное, и прозван Философом, что всегда любил обращаться к масштабным и красивым идеям. Правда, к Коляну, или к этому поддатому мужику, курящему в тамбуре, или к слепому мануальному терапевту или к пассажирам электрички все они не имеют никакого отношения. Они как обратная сторона Луны – рассуждай, как хочешь, все равно ничего не видно…
Электричка, дергаясь, тормозила.
Зажав рот рукой, поддатый мужик дергался в тамбуре.
Сквозь мутное стекло Сергей разглядел освещенные окна серых хрущевок, выстроившихся по левую сторону железнодорожных путей – тесные, дряхлые, густо заселенные руины не доведенного до конца большого коммунистического эксперимента…
Приехали.
Часть II. Понять тьму
Осязаемый предмет действует гораздо сильнее отвлеченного понятия о нем.
Н. Г. Чернышевский
След Коляна
Хрустальная пепельница преломляла свет, как призма.
Сунуть окурок в такую пепельницу – значит, оскорбить саму Красоту.
Но, судя по безжалостно раздавленному окурку, кто-то недавно выкурил в кабинете сигарету «Прима» или «Луч». Это было странно: Суворов не курил и редко кому разрешал курить в кабинете. К тому же, выкурены были не «Кэмел», не «Марльборо», а вот именно «Прима» или «Луч».
И начал Суворов не с главного:
– Ты хорошо знал Олега?
– Мезенцева? Конечно. Он дважды втравливал меня в идиотские сделки. В последний раз я потерял на нем пятьдесят тысяч.
– Долларов?
– Само собой.
– Каким образом?
– Покупка валютных фьючерсов, – неохотно объяснил Сергей. – Мезенцев должен был оплатить убытки, но долг так за ним и остался. С Мезенцевым вообще никогда нельзя было расслабляться, по-моему, он сам у себя воровал. Даже когда занялся нефтью, ничего в этом смысле не изменилось. А ведь сильно пошел в гору. По крайней мере, прошлой весной он сам мне звонил. Как, мол, живешь, Рыжий, готов получить должок? Наличкой хочешь или нефтепродуктами?
– Совесть проснулась?
– В Мезенцеве? – Сергей невольно повел носом, потому что нежный запах горячего шоколада заполнил кабинет. Секретарша, безгласная, но улыбчивая, поставив серебряный поднос на стол, вышла. – Совесть и Мезенцев! Эти слова никогда не стояли рядом.
– Тогда почему ты работал с Мезенцевым?
– А где выбор? Томск не Москва с ее триллионами. А Мезенцев все же Новый капиталист, прозвали не зря, была у него хватка. Жаль, исчез, не выплатив долга. Уже год прошел, слухов много, но сдается мне, что совсем смылся Мезенцев. Почувствовал, что кредиторы по-настоящему берут его в оборот, вот и смылся. Прячется в каком-нибудь кукурузном штате.
Сергей осторожно поднял чашку. Его не переставал дивить окурок в хрустальной пепельнице. По какой-то непонятной ассоциации он сказал:
– Помнишь Якушева, капитана ФСБ? Теперь он, правда, майор. Мы занимались с ним аферой с противогазами. Завтра он приезжает.
– Это как-то связано с Мезенцевым?
– И не только с ним, – кивнул Сергей. – Это связано и с господином Фесуненко из «Русского чая». Помнишь, он как-то кинул меня, ну так вот, все повторяется: теперь в Москве кинули его самого. Он вложил большие деньги в некий солидный банк, а банк лопнул. По совету умных людей господин Фесуненко попросил Валентина помочь ему и Валентин согласился. Не мог не согласиться, потому что, независимо от договора с господином Фесуненко, понятно, договора, санкционированного сверху, официально прикомандирован к тому же банку – от экономического отдела ФСБ. В деле этом фамилия Мезенцева мелькала не раз. Как и твоя, впрочем. Твою, правда, скоро вынесли за скобки, но Олег…
– Что Олег?
– Ну, ты понимаешь, – несколько запоздало предупредил Сергей. – Это конфиденциальная информация. Оказалось, что именно с Мезенцевым связан один крупный заказ, уже проплаченный банком. Некоторых клиентов только тем и утешали, что вот, значит, пойдет скоро томская нефть, тогда все получите. Грешным делом, господина Фесуненко мне совсем не жаль, – усмехнулся Сергей. – По старой памяти я даже кое-что подсказал Валентину.
– Что именно? Не секрет?
– Да потяни ты все это дело, подсказал я. Потяни, сколько можешь. Мезенцева все равно нет, год как исчез. Так что, копни хорошенько. И заработаешь, и поймешь, что действительно за всем этим стоит. Если уж искать Мезенцева, то всерьез.
Суворов покачал головой:
– Утром звонил Каляев. Говорит, нашли Мезенцева.
– Где? – удивился Сергей.
– В Томске.
– Вернулся?
– Ну, можно сказать и так. – Суворова покачал головой. – Можно сказать, что вернулся.
– То есть?
– Я же сказал, нашлиМезенцева. Точнее, труп нашли. В Ушайке под железнодорожным мостом.
– Опять отец Даун?
– Все в Томске, как сговорились, – сжал губы Суворов. – Что бы ни случилось, всё валят на Дауна. И зарезал отец Даун. И украл отец Даун. И поджег, и изнасиловал, и ограбил он. Только в милиции не имеют ни его описания, ни его портрета. По-моему, сами преступники всё это придумали. Но если всерьез, то вот как раз с Мезенцевым получается интересно. Не обнаружили при нем ни денег, ни бумаг, один только паспорт. Разбух он от воды, понятно, но все же остался паспортом. А вот одежка на трупе самая что ни на есть мерзкая и потасканная. Никогда Мезенцев не носил таких лохмотьев, и не мог носить. И лицо разбито. Полковник Каляев считает, что Мезенцев вернулся в Томск тайком. Вот только не добрался Мезенцев до дома.
– А это точно он?
– Полковник утверждает, что да, но официального заключения пока нет.
– Значит, плакали мои денежки?
– Теперь уж точно плакали, – согласился Суворов. – Но у тебя есть другая возможность вернуть свои пятьдесят тысяч.
– Что ты имеешь в виду?
Суворов отставил пустую чашку:
– Что ты, собственно, знаешь о Мезенцеве?
– Большая скотина, – усмехнулся Сергей. – Можешь мне верить.
– Ну, такое можно сказать про многих.
– Ладно, уточню, – согласился Сергей. – О мертвых плохо не говорят, но я уточню. На мой взгляд, он всегда был именно скотиной. Сам знаешь, что без некоторой доли мошенничества в бизнесе не выжить, но у Мезенцева любое мошенничество выглядело как-то особенно гнусно. Натолкать в задницу бумаг – нет проблем, нагнуть партнера – тоже. И жаба давила: собственную жену дальше Синего утеса никуда не пускал. Лучшие годы ее жизни прошли на Обской даче. Не побывала она ни на Кипре, ни на Мальдивах, как жены других ребят, не посмотрела мир, а когда однажды попробовала заняться благотворительностью, Мезенцев из этого акта устроил такое наглое рекламное шоу, что она раз и навсегда отошла от всякой деятельности. Да ты знаешь, Соня Хахлова об этом писала.
Он произнес имя Сони и сразу пожалел об этом.
Любое напоминание о людях, входивших в близкое окружение Веры Павловны, сразу меняло Суворова. Он мрачнел, в глазах появлялась странная тень. Он до сих пор никак не мог смириться с тем, что Веры нет. Иногда мне кажется, сипло и как бы даже виновато объяснял Суворов Сергею, что Вере попросту не хватило сил. Она слишком много времени провела в жизни, полной ограничений. Не понимаю, почему Вера не умерла с тоски еще раньше? В той, например, нашей двухкомнатной хрущевке на Красноармейской… Продолжайся та жизнь, Вера, наверное, точно умерла бы с тоски, или бросила меня… Оставайся я тем нищим доцентом, так бы все и случилось… Если помнишь, не раз объяснял Суворов, любимым Вериным писателем был Чернышевский. Так вот, в первом сне Веры Павловны, в самом первом, в самом поэтическом своем сне Верочка (героиня Чернышевского) видела себя лежащей в параличе, заточенной в сыром подвале. И когда чудом была вылечена и выведена из подвала, то подумала: «Как же это я могла так долго переносить паралич? Как же это я могла не умереть в таком сыром и темном подвале?» Суворов сумрачно качал головой. «Это я помогала тебе, это я вывела тебя из подвала и вылечила», – ответила Верочке некая девушка, лицо которой постоянно менялось. То оно было лицом француженки, то лицом полячки, немки, англичанки, то русским лицом. Это так писал сам Чернышевский. «У меня много самых разных имен». Прости, что я тебе все это напоминаю, не раз сумрачно косился Суворов на Сергея, но ты, наверное, давно уже забыл содержание снов Веры Павловны. Та странная девушка с меняющимися лицами сказала Верочке: у меня много имен, у меня разные имена. Дескать, кому как надобно меня называть, такое имя ему я и сказываю. А ты, предложила она Верочке, зови меня любовью к людям. Это я вылечила тебя и выпустила из подвала. Иди в мир, сказала она Вере Павловне, и всегда помни, что много еще в мире обиженных и страдающих. Иди, и помогай, и лечи.
И Вера Павловна пошла.
Как моя Вера, сипло пояснял Суворов.
Иногда мне кажется, не раз пояснял он, что в последние годы Вера любила уже не меня, а только то, что я как бы извлек ее из сырого подвала и дал возможность выпускать из подвала других. Вполне возможно, думал про себя Сергей. Ты ведь, наверное, даже не догадываешься про господина Хаттаби…
Вздохнув, Суворов подержал на ладони тонкую книжку.
– « Папася мамася, – негромко процитировал он. – Банька какуйка визийка Будютитька васька мамадя Уюля авайка зыбититюшка».Спасибо тебе за книжку Крученых. Почему-то Вера хотела, чтобы я что-то такое собирал. Теперь это мне помогает.
И вдруг спросил:
– Чем ты занят сейчас?
– Налаживаю связь с рабочими.
– В каком смысле? – удивился Суворов.
– А в самом прямом, – усмехнулся Сергей. – Прошлым летом с Колей Игнатовым поставили мы в Мариинской тайге пихтоварку. Сейчас сидят на таежной реке Кие два наших мужика и гонят пихтовое масло. Работы хватает, продукты есть, вот только рация оказалась слабоватая. По нынешней жаре воздух сильно наэлектризован, мужики часто теряются в эфире.
– Пихтоварка может приносить доход? – удивился Суворов.
– В пихтовом масле много редких компонентов, которые охотно используют французские парфюмеры. Мы договорились с химиками в новосибирском Академгородке. Они выделяют эти компоненты из пихтового масла, а мы отправляем продукт во Францию.
– Говоришь, на Кие? Где это? – Суворов извлек из ящика письменного стола топографическую карту Кузбасса: – Здесь?
– Примерно здесь, – указал Сергей. – Черневая тайга, почти нехоженая. Обычно моторная лодка доходит до старой заимки. Там мы поставили пихтоварку, но нынче лето сухое, вода упала. Раньше, говорят, поблизости находилась деревня, точнее, поселок при исправительном лагере, но теперь нет ни деревни, ни лагеря. Сидят мужики в глуши. Два раза в неделю должны выходить на связь, а вот уже вторую неделю не выходят.
Суворов кивнул.
Сунув карту обратно в ящик, задумался.
Похоже, с самого начала он неуклонно шел к главному вопросу. Судьба Мезенцева и дела Сергея явились только подходом.
– Помнишь Коляна?
– Еще бы не помнить, – нахмурился Сергей. – Я с ним литр водки выпил в прошлом году. Зачем ты его искал?
– Хотел поговорить с ним.
– О чем можно говорить с убийцей?
– О разном, – покачал головой Суворов.
– Ну, поговорил ты с ним, и что? – неодобрительно покачал головой Сергей. – Определил на исправительные работы? Отправил в монастырь?
– К сожалению, нет, – Суворов рассеянно улыбнулся. – Колян сбежал. Мои люди его упустили. Тогда, из Тайги, его привезли прямо сюда. Мы проговорили с ним до утра. Он сидел вот здесь, у окна и, наверное, мог видеть двор… Под утро я ушел отдохнуть, а его повели в гараж… Как бы временная мера… А он сбежал… А может, ему помогли сбежать…
– Кто-то из твоих людей?
– Не знаю… Пока…
– Коляна ищут?
– Я попросил полковника Каляева закрыть дело.
– Что за черт? Как можно закрыть дело об убийстве?
– Закрыть можно любое дело, – нехотя усмехнулся Суворов. – Точнее, спустить на тормозах. На мой взгляд, это был правильный вариант.
– Фактически ты прости убийцу.
– Убийца убийце рознь, – покачал головой Суворов. – Есть убийцы, заслуживающие трех пожизненных заключений, а есть убийцы по случаю. Этот Колян… Он действительно не хотел убивать Веру.
– Это он так говорит. А полковник Каляев?
– Что полковник Каляев?
– Полковник знает, что Колян был в твоих руках?
– Зачем ему это знать? – отозвался Суворов. – Я тебе уже говорил, я сильно разочарован в полковнике. Он него несет мылом. Но дело не в нем. Дело, скорее, в тебе… Я не думаю, что ты много зарабатываешь на пихтовом масле…
– Я занимаюсь и другими делами.
– Потому и держишься на плаву. Не больше.
– Ну и что с того? – неохотно согласился Сергей.
– У тебя есть шанс заработать.
– Ты хочешь что-то предложить? Я и так пользуюсь процентами со средств, вложенных в твое дело.
– Это мелочь. Ты можешь получить больше.
– За что?
– Я объясню…
– Так за что все же?
– Найди мне Коляна…
– Как это? – растерялся Сергей.
Он ждал чего угодно, только не этого.
– Как это найди? – разозлился он. – Ты что, считаешь меня специалистом по этому придурку? На хрен он мне вообще сдался. Ты, наверное, перепугал его до смерти. Он, наверное, прячется сейчас в братской Белоруссии или в независимой Туркмении.
Суворов поднял тяжелый взгляд. Раньше он так не умел смотреть. И голос прозвучал сипло, но тяжело:
– Он где-то неподалеку.
– Откуда ты можешь это знать?
– Не важно откуда. Но Колян где-то неподалеку.
– Но, черт возьми, однажды он уже был в твоих руках!
– Был. Но я упустил его. А он мне нужен. – Суворов дотянулся до чашки, даже поднял ее, но поставил на место. – Если понадобится, привлеки к поискам своего приятеля майора ФСБ. Он ведь профессионал, да? Если понадобится, я договорюсь с начальством. Понадобится ему месяц или два месяца свободного времени, я и об этом договорюсь, есть у меня такая возможность. Понимаю, что ты не можешь бросить все дела ради этого Коляна, но на первом этапе тебе этого и не надо делать. Просто присматривайся, просто прислушивайся. Ты знаешь самых разных людей. Не бывает так, чтобы живой человек оставался в большом городе совсем один. А я слов на ветер не бросаю. Если вы с Якушевым выйдете на Коляна, премия окажется ощутимой.
– А если его нет в Томске?
– Он здесь…
Суворов медленно повернул голову и указал взглядом на пепельницу:
– Видишь?
– Ну?
– Сегодня утром в пепельнице оказался окурок. Охрана у меня не курящая, к тому же, доступ в кабинет резко ограничен. Я переговорил с каждым охранником отдельно, уверен, что никто из них не имеет никакого отношения к окурку. И все-таки окурок в пепельнице… Это сигарета «Прима»… Кто сейчас курит такое дерьмо?…
– Люди бедней, чем тебе кажется, – возразил Сергей.
– Может быть. Дело не в этом. Я знаю, что «Приму» курил Колян. В прошлом году он чуть не отравил меня дымом.
– Ты думаешь, окурок оставил Колян? – удивился Сергей. – Ты думаешь, что это он отметился таким странным образом?
Суворов молча кивнул.
– И ты хочешь его найти?
– С твоей помощью.
– Но зачем?
– Мы с ним не договорили.
Сунуть окурок в такую пепельницу – значит, оскорбить саму Красоту.
Но, судя по безжалостно раздавленному окурку, кто-то недавно выкурил в кабинете сигарету «Прима» или «Луч». Это было странно: Суворов не курил и редко кому разрешал курить в кабинете. К тому же, выкурены были не «Кэмел», не «Марльборо», а вот именно «Прима» или «Луч».
И начал Суворов не с главного:
– Ты хорошо знал Олега?
– Мезенцева? Конечно. Он дважды втравливал меня в идиотские сделки. В последний раз я потерял на нем пятьдесят тысяч.
– Долларов?
– Само собой.
– Каким образом?
– Покупка валютных фьючерсов, – неохотно объяснил Сергей. – Мезенцев должен был оплатить убытки, но долг так за ним и остался. С Мезенцевым вообще никогда нельзя было расслабляться, по-моему, он сам у себя воровал. Даже когда занялся нефтью, ничего в этом смысле не изменилось. А ведь сильно пошел в гору. По крайней мере, прошлой весной он сам мне звонил. Как, мол, живешь, Рыжий, готов получить должок? Наличкой хочешь или нефтепродуктами?
– Совесть проснулась?
– В Мезенцеве? – Сергей невольно повел носом, потому что нежный запах горячего шоколада заполнил кабинет. Секретарша, безгласная, но улыбчивая, поставив серебряный поднос на стол, вышла. – Совесть и Мезенцев! Эти слова никогда не стояли рядом.
– Тогда почему ты работал с Мезенцевым?
– А где выбор? Томск не Москва с ее триллионами. А Мезенцев все же Новый капиталист, прозвали не зря, была у него хватка. Жаль, исчез, не выплатив долга. Уже год прошел, слухов много, но сдается мне, что совсем смылся Мезенцев. Почувствовал, что кредиторы по-настоящему берут его в оборот, вот и смылся. Прячется в каком-нибудь кукурузном штате.
Сергей осторожно поднял чашку. Его не переставал дивить окурок в хрустальной пепельнице. По какой-то непонятной ассоциации он сказал:
– Помнишь Якушева, капитана ФСБ? Теперь он, правда, майор. Мы занимались с ним аферой с противогазами. Завтра он приезжает.
– Это как-то связано с Мезенцевым?
– И не только с ним, – кивнул Сергей. – Это связано и с господином Фесуненко из «Русского чая». Помнишь, он как-то кинул меня, ну так вот, все повторяется: теперь в Москве кинули его самого. Он вложил большие деньги в некий солидный банк, а банк лопнул. По совету умных людей господин Фесуненко попросил Валентина помочь ему и Валентин согласился. Не мог не согласиться, потому что, независимо от договора с господином Фесуненко, понятно, договора, санкционированного сверху, официально прикомандирован к тому же банку – от экономического отдела ФСБ. В деле этом фамилия Мезенцева мелькала не раз. Как и твоя, впрочем. Твою, правда, скоро вынесли за скобки, но Олег…
– Что Олег?
– Ну, ты понимаешь, – несколько запоздало предупредил Сергей. – Это конфиденциальная информация. Оказалось, что именно с Мезенцевым связан один крупный заказ, уже проплаченный банком. Некоторых клиентов только тем и утешали, что вот, значит, пойдет скоро томская нефть, тогда все получите. Грешным делом, господина Фесуненко мне совсем не жаль, – усмехнулся Сергей. – По старой памяти я даже кое-что подсказал Валентину.
– Что именно? Не секрет?
– Да потяни ты все это дело, подсказал я. Потяни, сколько можешь. Мезенцева все равно нет, год как исчез. Так что, копни хорошенько. И заработаешь, и поймешь, что действительно за всем этим стоит. Если уж искать Мезенцева, то всерьез.
Суворов покачал головой:
– Утром звонил Каляев. Говорит, нашли Мезенцева.
– Где? – удивился Сергей.
– В Томске.
– Вернулся?
– Ну, можно сказать и так. – Суворова покачал головой. – Можно сказать, что вернулся.
– То есть?
– Я же сказал, нашлиМезенцева. Точнее, труп нашли. В Ушайке под железнодорожным мостом.
– Опять отец Даун?
– Все в Томске, как сговорились, – сжал губы Суворов. – Что бы ни случилось, всё валят на Дауна. И зарезал отец Даун. И украл отец Даун. И поджег, и изнасиловал, и ограбил он. Только в милиции не имеют ни его описания, ни его портрета. По-моему, сами преступники всё это придумали. Но если всерьез, то вот как раз с Мезенцевым получается интересно. Не обнаружили при нем ни денег, ни бумаг, один только паспорт. Разбух он от воды, понятно, но все же остался паспортом. А вот одежка на трупе самая что ни на есть мерзкая и потасканная. Никогда Мезенцев не носил таких лохмотьев, и не мог носить. И лицо разбито. Полковник Каляев считает, что Мезенцев вернулся в Томск тайком. Вот только не добрался Мезенцев до дома.
– А это точно он?
– Полковник утверждает, что да, но официального заключения пока нет.
– Значит, плакали мои денежки?
– Теперь уж точно плакали, – согласился Суворов. – Но у тебя есть другая возможность вернуть свои пятьдесят тысяч.
– Что ты имеешь в виду?
Суворов отставил пустую чашку:
– Что ты, собственно, знаешь о Мезенцеве?
– Большая скотина, – усмехнулся Сергей. – Можешь мне верить.
– Ну, такое можно сказать про многих.
– Ладно, уточню, – согласился Сергей. – О мертвых плохо не говорят, но я уточню. На мой взгляд, он всегда был именно скотиной. Сам знаешь, что без некоторой доли мошенничества в бизнесе не выжить, но у Мезенцева любое мошенничество выглядело как-то особенно гнусно. Натолкать в задницу бумаг – нет проблем, нагнуть партнера – тоже. И жаба давила: собственную жену дальше Синего утеса никуда не пускал. Лучшие годы ее жизни прошли на Обской даче. Не побывала она ни на Кипре, ни на Мальдивах, как жены других ребят, не посмотрела мир, а когда однажды попробовала заняться благотворительностью, Мезенцев из этого акта устроил такое наглое рекламное шоу, что она раз и навсегда отошла от всякой деятельности. Да ты знаешь, Соня Хахлова об этом писала.
Он произнес имя Сони и сразу пожалел об этом.
Любое напоминание о людях, входивших в близкое окружение Веры Павловны, сразу меняло Суворова. Он мрачнел, в глазах появлялась странная тень. Он до сих пор никак не мог смириться с тем, что Веры нет. Иногда мне кажется, сипло и как бы даже виновато объяснял Суворов Сергею, что Вере попросту не хватило сил. Она слишком много времени провела в жизни, полной ограничений. Не понимаю, почему Вера не умерла с тоски еще раньше? В той, например, нашей двухкомнатной хрущевке на Красноармейской… Продолжайся та жизнь, Вера, наверное, точно умерла бы с тоски, или бросила меня… Оставайся я тем нищим доцентом, так бы все и случилось… Если помнишь, не раз объяснял Суворов, любимым Вериным писателем был Чернышевский. Так вот, в первом сне Веры Павловны, в самом первом, в самом поэтическом своем сне Верочка (героиня Чернышевского) видела себя лежащей в параличе, заточенной в сыром подвале. И когда чудом была вылечена и выведена из подвала, то подумала: «Как же это я могла так долго переносить паралич? Как же это я могла не умереть в таком сыром и темном подвале?» Суворов сумрачно качал головой. «Это я помогала тебе, это я вывела тебя из подвала и вылечила», – ответила Верочке некая девушка, лицо которой постоянно менялось. То оно было лицом француженки, то лицом полячки, немки, англичанки, то русским лицом. Это так писал сам Чернышевский. «У меня много самых разных имен». Прости, что я тебе все это напоминаю, не раз сумрачно косился Суворов на Сергея, но ты, наверное, давно уже забыл содержание снов Веры Павловны. Та странная девушка с меняющимися лицами сказала Верочке: у меня много имен, у меня разные имена. Дескать, кому как надобно меня называть, такое имя ему я и сказываю. А ты, предложила она Верочке, зови меня любовью к людям. Это я вылечила тебя и выпустила из подвала. Иди в мир, сказала она Вере Павловне, и всегда помни, что много еще в мире обиженных и страдающих. Иди, и помогай, и лечи.
И Вера Павловна пошла.
Как моя Вера, сипло пояснял Суворов.
Иногда мне кажется, не раз пояснял он, что в последние годы Вера любила уже не меня, а только то, что я как бы извлек ее из сырого подвала и дал возможность выпускать из подвала других. Вполне возможно, думал про себя Сергей. Ты ведь, наверное, даже не догадываешься про господина Хаттаби…
Вздохнув, Суворов подержал на ладони тонкую книжку.
– « Папася мамася, – негромко процитировал он. – Банька какуйка визийка Будютитька васька мамадя Уюля авайка зыбититюшка».Спасибо тебе за книжку Крученых. Почему-то Вера хотела, чтобы я что-то такое собирал. Теперь это мне помогает.
И вдруг спросил:
– Чем ты занят сейчас?
– Налаживаю связь с рабочими.
– В каком смысле? – удивился Суворов.
– А в самом прямом, – усмехнулся Сергей. – Прошлым летом с Колей Игнатовым поставили мы в Мариинской тайге пихтоварку. Сейчас сидят на таежной реке Кие два наших мужика и гонят пихтовое масло. Работы хватает, продукты есть, вот только рация оказалась слабоватая. По нынешней жаре воздух сильно наэлектризован, мужики часто теряются в эфире.
– Пихтоварка может приносить доход? – удивился Суворов.
– В пихтовом масле много редких компонентов, которые охотно используют французские парфюмеры. Мы договорились с химиками в новосибирском Академгородке. Они выделяют эти компоненты из пихтового масла, а мы отправляем продукт во Францию.
– Говоришь, на Кие? Где это? – Суворов извлек из ящика письменного стола топографическую карту Кузбасса: – Здесь?
– Примерно здесь, – указал Сергей. – Черневая тайга, почти нехоженая. Обычно моторная лодка доходит до старой заимки. Там мы поставили пихтоварку, но нынче лето сухое, вода упала. Раньше, говорят, поблизости находилась деревня, точнее, поселок при исправительном лагере, но теперь нет ни деревни, ни лагеря. Сидят мужики в глуши. Два раза в неделю должны выходить на связь, а вот уже вторую неделю не выходят.
Суворов кивнул.
Сунув карту обратно в ящик, задумался.
Похоже, с самого начала он неуклонно шел к главному вопросу. Судьба Мезенцева и дела Сергея явились только подходом.
– Помнишь Коляна?
– Еще бы не помнить, – нахмурился Сергей. – Я с ним литр водки выпил в прошлом году. Зачем ты его искал?
– Хотел поговорить с ним.
– О чем можно говорить с убийцей?
– О разном, – покачал головой Суворов.
– Ну, поговорил ты с ним, и что? – неодобрительно покачал головой Сергей. – Определил на исправительные работы? Отправил в монастырь?
– К сожалению, нет, – Суворов рассеянно улыбнулся. – Колян сбежал. Мои люди его упустили. Тогда, из Тайги, его привезли прямо сюда. Мы проговорили с ним до утра. Он сидел вот здесь, у окна и, наверное, мог видеть двор… Под утро я ушел отдохнуть, а его повели в гараж… Как бы временная мера… А он сбежал… А может, ему помогли сбежать…
– Кто-то из твоих людей?
– Не знаю… Пока…
– Коляна ищут?
– Я попросил полковника Каляева закрыть дело.
– Что за черт? Как можно закрыть дело об убийстве?
– Закрыть можно любое дело, – нехотя усмехнулся Суворов. – Точнее, спустить на тормозах. На мой взгляд, это был правильный вариант.
– Фактически ты прости убийцу.
– Убийца убийце рознь, – покачал головой Суворов. – Есть убийцы, заслуживающие трех пожизненных заключений, а есть убийцы по случаю. Этот Колян… Он действительно не хотел убивать Веру.
– Это он так говорит. А полковник Каляев?
– Что полковник Каляев?
– Полковник знает, что Колян был в твоих руках?
– Зачем ему это знать? – отозвался Суворов. – Я тебе уже говорил, я сильно разочарован в полковнике. Он него несет мылом. Но дело не в нем. Дело, скорее, в тебе… Я не думаю, что ты много зарабатываешь на пихтовом масле…
– Я занимаюсь и другими делами.
– Потому и держишься на плаву. Не больше.
– Ну и что с того? – неохотно согласился Сергей.
– У тебя есть шанс заработать.
– Ты хочешь что-то предложить? Я и так пользуюсь процентами со средств, вложенных в твое дело.
– Это мелочь. Ты можешь получить больше.
– За что?
– Я объясню…
– Так за что все же?
– Найди мне Коляна…
– Как это? – растерялся Сергей.
Он ждал чего угодно, только не этого.
– Как это найди? – разозлился он. – Ты что, считаешь меня специалистом по этому придурку? На хрен он мне вообще сдался. Ты, наверное, перепугал его до смерти. Он, наверное, прячется сейчас в братской Белоруссии или в независимой Туркмении.
Суворов поднял тяжелый взгляд. Раньше он так не умел смотреть. И голос прозвучал сипло, но тяжело:
– Он где-то неподалеку.
– Откуда ты можешь это знать?
– Не важно откуда. Но Колян где-то неподалеку.
– Но, черт возьми, однажды он уже был в твоих руках!
– Был. Но я упустил его. А он мне нужен. – Суворов дотянулся до чашки, даже поднял ее, но поставил на место. – Если понадобится, привлеки к поискам своего приятеля майора ФСБ. Он ведь профессионал, да? Если понадобится, я договорюсь с начальством. Понадобится ему месяц или два месяца свободного времени, я и об этом договорюсь, есть у меня такая возможность. Понимаю, что ты не можешь бросить все дела ради этого Коляна, но на первом этапе тебе этого и не надо делать. Просто присматривайся, просто прислушивайся. Ты знаешь самых разных людей. Не бывает так, чтобы живой человек оставался в большом городе совсем один. А я слов на ветер не бросаю. Если вы с Якушевым выйдете на Коляна, премия окажется ощутимой.
– А если его нет в Томске?
– Он здесь…
Суворов медленно повернул голову и указал взглядом на пепельницу:
– Видишь?
– Ну?
– Сегодня утром в пепельнице оказался окурок. Охрана у меня не курящая, к тому же, доступ в кабинет резко ограничен. Я переговорил с каждым охранником отдельно, уверен, что никто из них не имеет никакого отношения к окурку. И все-таки окурок в пепельнице… Это сигарета «Прима»… Кто сейчас курит такое дерьмо?…
– Люди бедней, чем тебе кажется, – возразил Сергей.
– Может быть. Дело не в этом. Я знаю, что «Приму» курил Колян. В прошлом году он чуть не отравил меня дымом.
– Ты думаешь, окурок оставил Колян? – удивился Сергей. – Ты думаешь, что это он отметился таким странным образом?
Суворов молча кивнул.
– И ты хочешь его найти?
– С твоей помощью.
– Но зачем?
– Мы с ним не договорили.
Секреты скинов
Сергей давно не помнил такого жаркого дня.
Черная кошка выскочила под колёса. Опасно поменял ряд ошалевший от жары водила какого-то лилового «мерса». Выбежал на красный свет некто в черном, – вырядился, блин, как на похороны! А в нижнем гастрономе на Ленина Сергей столкнулся с белокурым громилой. Типичный прибалт: светлые волосы, светлые глаза, холодные, водянистые. Жарища, а он упакован в джинсу и прет, как танк, ничего не видит. Продавщица, все видевшая, выдохнула: «Вот хам! Ничего не купил, а толкается». Наконец, ко всему прочему забренчало что-то в движке. Сергей позвонил знакомому механику и повернул к вокзалу. И где-то на Кирова обратил внимание на упорно следующий за ним серый БМВ.
Неприметный окрас.
Ничего вызывающего.
Сильная машина скромного цвета.
Но за рулем (это неприятно удивило Сергея) сидел тот самый прибалт, с которым он полчаса назад столкнулся в нижнем гастрономе. Случайности, конечно, бывают, но серый БМВ не отставал.
Сергею стало интересно.
У выхода на привокзальную площадь он подрезал синего «москвича» и описав круг по площади, рискованно тормознул под аркой гостиницы. Приоткрыв дверцу, выглянул и сразу увидел серый БМВ. Светловолосый громила, явно обескураженный, озирал площадь своими водянистыми глазами.
Неужели, правда следил за мной?
Предостережение Карпицкого моментально всплыло в памяти Сергея.
Карпицкий ясно намекнул в прошлом году: поостерегись, дескать, Сергей, попал ты в какой-то серьезный список. Неизвестно, что это за список, но ты в нем. В конце концов, те же господа Тоом и Коблаков действительно могут припомнить прогулку по Эстонии…
Оставив машину механику («Сделаю, выставлю за ворота, в мастерской места совсем нет»), Сергей отправился в Лагерный сад. Только расслабился, затренькал сотовый. «Ну и жара у вас! – услышал он голос Валентина. – Никак не ожидал такого в Сибири». – «Откуда звонишь?» – «Из аэропорта». – «Почему не предупредил, я бы подъехал». – «За мной уже подъехали, – засмеялся Якушев. – Ребята из вашей Конторы. Я весь мокрый, но считай, уже включился в работу». – «Когда ко мне?» – «А ты уже один? Семья на Алтае?» – «Уже неделю как один». – «Тогда завтра переселюсь к тебе». – «Почему завтра?»
Валентин засмеялся и переспрашивать Сергей не стал.
Расслабившись, развалился на скамье.
Вот хреновина это или нет?
Неделю назад прямо у подъезда какие-то бандиты шлепнули своего же братка. Шлепают они друг друга постоянно, Бог в помощь, но тут разборка состоялась какая-то слишком наглая. С утра торчали во дворе милицейские машины, труп увезли, но к Сергею (первый этаж) оперативники заглядывали раз пять. Слышали выстрелы? Где находились ночью? Видели кого-нибудь? Ну, и так далее, весь набор обязательных вопросов. А на следующее утро прямо под окном кухни (там, где раньше валялся труп) появился жестяной похоронный венок веселого зеленого цвета. Понятно, не от милиции, а от других братков. От жары крыша и у братков едет. Жаришь яичницу, а перед глазами венок маячит. Пьешь кофе, а перед глазами все тот же венок. Тут никакая еда в рот не полезет, пожаловался Сергей милиции.
Венок, естественно, увезли.
Но на следующий день он появился снова.
В конце недели милиция плюнула. «У нас столько сотрудников нет, чтобы держать их на вывозке ваших венков, – недовольно сказал Сергею начальник местного отделения. – Потерпите дней сорок, бандиты сами прекратят комедию». – «А если не только не прекратят, а еще и памятник поставят убитому?» – «У них конкуренты, памятник долго не простоит», – хмыкнул милицейский майор. «Это почему?» – «Да рванут его к чертовой матери!»
Сергей сидел на скамье, лениво созерцая пыльную улицу.
Когда-то ему очень хотелось перебраться из Киселевска в Томск.
Смешно и грустно вспоминать киселевский Брод, покачал он головой, а ведь было время, когда он казался ему настоящим Бродвеем. От главного гастронома до горкома партии, и от горкома партии до главного гастронома, – с обеих сторон улицы Ленина поднимались огромные тополя. Летом белый пух покрывал обочины, забивал канавы. Пацаны умело швыряли в сухие сугробы зажженную спичку. Сугробы вспыхивали спиртовым, почти невидимым пламенем. Все самые интересные события всегда происходили на Броде, там же в местном ДК можно было побалдеть под музыку «Викингов». К их смелым аранжировкам изумленно прислушивались основатели марксизма, изваянные на Броде в полный рост. Внимательно прислушивался к неистовству «Викингов» и вождь мирового пролетариата, привычно сунув каменную руку за отворот каменного плаща. Держался, наверное, за каменный кошелек, не доверял местной шпане.
Черная кошка выскочила под колёса. Опасно поменял ряд ошалевший от жары водила какого-то лилового «мерса». Выбежал на красный свет некто в черном, – вырядился, блин, как на похороны! А в нижнем гастрономе на Ленина Сергей столкнулся с белокурым громилой. Типичный прибалт: светлые волосы, светлые глаза, холодные, водянистые. Жарища, а он упакован в джинсу и прет, как танк, ничего не видит. Продавщица, все видевшая, выдохнула: «Вот хам! Ничего не купил, а толкается». Наконец, ко всему прочему забренчало что-то в движке. Сергей позвонил знакомому механику и повернул к вокзалу. И где-то на Кирова обратил внимание на упорно следующий за ним серый БМВ.
Неприметный окрас.
Ничего вызывающего.
Сильная машина скромного цвета.
Но за рулем (это неприятно удивило Сергея) сидел тот самый прибалт, с которым он полчаса назад столкнулся в нижнем гастрономе. Случайности, конечно, бывают, но серый БМВ не отставал.
Сергею стало интересно.
У выхода на привокзальную площадь он подрезал синего «москвича» и описав круг по площади, рискованно тормознул под аркой гостиницы. Приоткрыв дверцу, выглянул и сразу увидел серый БМВ. Светловолосый громила, явно обескураженный, озирал площадь своими водянистыми глазами.
Неужели, правда следил за мной?
Предостережение Карпицкого моментально всплыло в памяти Сергея.
Карпицкий ясно намекнул в прошлом году: поостерегись, дескать, Сергей, попал ты в какой-то серьезный список. Неизвестно, что это за список, но ты в нем. В конце концов, те же господа Тоом и Коблаков действительно могут припомнить прогулку по Эстонии…
Оставив машину механику («Сделаю, выставлю за ворота, в мастерской места совсем нет»), Сергей отправился в Лагерный сад. Только расслабился, затренькал сотовый. «Ну и жара у вас! – услышал он голос Валентина. – Никак не ожидал такого в Сибири». – «Откуда звонишь?» – «Из аэропорта». – «Почему не предупредил, я бы подъехал». – «За мной уже подъехали, – засмеялся Якушев. – Ребята из вашей Конторы. Я весь мокрый, но считай, уже включился в работу». – «Когда ко мне?» – «А ты уже один? Семья на Алтае?» – «Уже неделю как один». – «Тогда завтра переселюсь к тебе». – «Почему завтра?»
Валентин засмеялся и переспрашивать Сергей не стал.
Расслабившись, развалился на скамье.
Вот хреновина это или нет?
Неделю назад прямо у подъезда какие-то бандиты шлепнули своего же братка. Шлепают они друг друга постоянно, Бог в помощь, но тут разборка состоялась какая-то слишком наглая. С утра торчали во дворе милицейские машины, труп увезли, но к Сергею (первый этаж) оперативники заглядывали раз пять. Слышали выстрелы? Где находились ночью? Видели кого-нибудь? Ну, и так далее, весь набор обязательных вопросов. А на следующее утро прямо под окном кухни (там, где раньше валялся труп) появился жестяной похоронный венок веселого зеленого цвета. Понятно, не от милиции, а от других братков. От жары крыша и у братков едет. Жаришь яичницу, а перед глазами венок маячит. Пьешь кофе, а перед глазами все тот же венок. Тут никакая еда в рот не полезет, пожаловался Сергей милиции.
Венок, естественно, увезли.
Но на следующий день он появился снова.
В конце недели милиция плюнула. «У нас столько сотрудников нет, чтобы держать их на вывозке ваших венков, – недовольно сказал Сергею начальник местного отделения. – Потерпите дней сорок, бандиты сами прекратят комедию». – «А если не только не прекратят, а еще и памятник поставят убитому?» – «У них конкуренты, памятник долго не простоит», – хмыкнул милицейский майор. «Это почему?» – «Да рванут его к чертовой матери!»
Сергей сидел на скамье, лениво созерцая пыльную улицу.
Когда-то ему очень хотелось перебраться из Киселевска в Томск.
Смешно и грустно вспоминать киселевский Брод, покачал он головой, а ведь было время, когда он казался ему настоящим Бродвеем. От главного гастронома до горкома партии, и от горкома партии до главного гастронома, – с обеих сторон улицы Ленина поднимались огромные тополя. Летом белый пух покрывал обочины, забивал канавы. Пацаны умело швыряли в сухие сугробы зажженную спичку. Сугробы вспыхивали спиртовым, почти невидимым пламенем. Все самые интересные события всегда происходили на Броде, там же в местном ДК можно было побалдеть под музыку «Викингов». К их смелым аранжировкам изумленно прислушивались основатели марксизма, изваянные на Броде в полный рост. Внимательно прислушивался к неистовству «Викингов» и вождь мирового пролетариата, привычно сунув каменную руку за отворот каменного плаща. Держался, наверное, за каменный кошелек, не доверял местной шпане.