Страница:
Ант приехал в Колпашево, когда оцепление вокруг вскрывшегося захоронения было уже предельно плотным, а буксиры, намертво принайтовленные к специальным стоякам, гнали на берег мощную волну. Песчаный берег с шипением рушился, треугольный овраг на глазах въедался в берег.
К Мартемьянову, главному диспетчеру речпорта, Анта не пустили.
«Зачем тебе Александр Алексеич?» – спросил Анта подозрительный молодой человек в плаще и в шляпе. – «А ты кто?» – подозрительно заинтересовался Ант. – «Я первый спросил». – «Ну, хотел поговорить с ним». – «Об чем?» – «Об жизни». – «А выпить у тебя найдется?» – «Конечно, – кивнул Ант. – Приходи вечером в гостиницу?» Человек в шляпе охотно кивнул: «Ладно, приду». – И пояснил: «К Александру Алексеевичу тебя все равно не пустят».
Выпить в Колпашево было не просто.
Сухой закон. Вся страна страдала.
Ант знал, что подозрительный человек в шляпе непременно придет, поэтому весь день просидел на низком мыске, надежно укрывшись за кустами. Он внимательно наблюдал за тем, как гоняют по Оби два быстрых катера и несколько моторных лодок. Совсем простое занятие: увидел труп, утопи его! А встретишь мумию, раскроши веслом! Когда у Канеровской протоки раздавался веселый мат, и там начинали махаться веслами, Ант знал: добровольцы крошат очередную мумию. Может, своих собственных дедушек, и того самого дедушку Франка… В любом случае, соотечественников…
И хорошо, и ладно, спокойно думал Ант, вглядываясь в нежные полоски тумана. Неважно, чьи останки рубят веслами. Может, правда, дезертиров, как говорят власти, или останки спецпереселенцев. Кто скажет, кого это бросали в деревянные короба в конце улицы Дзержинского лет сорок назад? Вот вешняя вода сама, наконец, приступила к разборке. А добровольцы невнимательны. Или слишком пьяны. За день к низкому мыску, на котором затаился Ант, принесло течением два трупа. Один был, собственно, мумией: сухонький, голый, похожий на мартышку. Наверное, недавно выпал из захоронения, на шее даже сохранился шелковый шнурок. Ни отец Анта, ни его старшие братья не могли носить на шее такое, и Ант оттолкнул мумию палкой. Плыви, сволочь. На реке твои же внуки за бутылку искрошат тебя веслами…
Второй труп оказался зеленым, распухшим.
Наверное, он успел полежать в воде: часть кожи с лица и с груди слезла, весь он походил на рисунок из неправильного учебника анатомии. И почти не пах.
Ант долго сидел перед трупом на корточках.
Это вполне мог быть его отец. Его выслали в Сибирь в сороковом, а последнее письмо мать получила от него как раз из Колпашево.
Ант долго всматривался в ужасное лицо мертвеца.
То, что добровольцы, весело матерясь, крушили веслами мумии, Анту было все равно: славяне.Известно, слово переводится как рабы.Один умный философ написал: славяне занимают место не столько в истории, сколько в пространстве.Правильно написал. Пусть крушат веслами собственную историю.
Он долго всматривался в ужасное лицо трупа.
Это мог быть один из его старших братьев.
Или отец.
Ант терпеливо ждал, не откликнется ли сердце на какой-нибудь тайный знак или на невнятный зов крови, но ничего такого не чувствовал, кроме не очень ильного, какого-то сырогозапаха.
Но мог, мог труп оказаться родным!
В бумагах, выкраденных из архивов КГБ, Ант видел списки приговоренных к расстрелу. В одном из списков значился его отец, а среди начальства Колпашевского НКВД прочитывалась фамилия – Третьяков. Почти все фамилии неразборчивы, а эта как специально разборчивая – Третьяков…
Вечером в гостиницу пришел человек в шляпе. Анту было все равно, что выглядел он все так же подозрительно. Пока есть водка, не выдаст. «Давай бутылку, – сказал подозрительный человек Анту. – К Александру Алексеичу тебя все равно не пустят. Тебя вообще здесь никуда не пустят. Если нет у тебя в Колпашево каких-то конкретных дел, не болтайся в порту, не мозоль людям глаза. Я тебя честно предупреждаю».
Ант отдал бутылку, вторую они выпили вместе.
«Вы как животные, – подобрев, сказал Ант. – Вы здесь убили когда-то своих и чужих людей. Зачем вы убиваете их во второй раз? – И спросил: – Это правда, что здесь, в Колпашево незадолго до войны расстреляли семь тысяч репрессированных?»
«Неправда, – хмуро ответил гость. Он оказался патриотом и не любил преувеличений. – Ну, каких-нибудь сотни три-четыре. Не больше».
«Пишут, что в России репрессировали почти двадцать миллионов».
«И это врут! – отрезал гость. – Два-три миллиона. Не больше. Да и много нас, всех не репрессируешь».
«Один писатель говорит, что русские нисколько себя не ценят».
«Врет, конечно. Времени у нас нет ценить себя».
На другой день Ант снова пришел на облюбованный мысок.
Он сидел в тени туманных кустиков, не зная, что за ним наблюдают.
Когда течение поднесло к берегу очередной труп, он присел перед ним на корточки, почему-то сильно удивившись тому, что совсем не чувствует трупного запаха. Может, это знак? – подумал он. Может, это отец? И хмуро улыбнулся: или, может, это тот самый комиссар, который расстрелял моего отца, а потом сам был расстрелян? Теперь подплыл, смотрит на меня… Кто, кроме Бога, укажет?…
Ант поднял голову и взглянул на небо, низкое и серое.
Небо грозило дождем, а с болот пронзительно дуло. Весело и пьяно перекликались на реке поддатые добровольцы, рубя алюминиевыми веслами очередную мумию.
– Господи… Нельзя же так…
Наверное, Ант сказал это вслух, потому что его переспросили:
– А почему?
Он повернулся.
Двое крепких молодых людей стояли перед ним. Один, как его вчерашний гость, был в шляпе, другой простоволосый – мягкий шатен. Оба держали руки в карманах отвратительных спортивных плащей. Ант уже встречал их на местной спасательной станции, и знал, что они не местные.
Не вынимая рук из карманов, шатен переспросил:
– А почему нельзя? Ведь это враги народа, всякая антисоветчина. – И с любопытством кивнул на труп. – Своих разыскиваешь? Узнал, что ли?
– Не узнал…
– А если бы узнал?
– Если бы узнал, то похоронил.
– А если он дезертир вонючий?
– Откуда мне об этом знать?
– А если он враг народа?
– Откуда мне знать?
– Ты латыш?
– Эстонец.
– Лучше бы ты был латышом, – сказал второй, закуривая. – Из латышей хорошие красные стрелки вышли. Жалко, что не всех эстонцев в свое время выслали. У нас еще будут проблемы с эстонцами, – повернувшись, заметил он шатену. – Они у себя бывших эсэсовцев признали «борцами за независимость». Демонстрации устраивают.
– Да ну, – презрительно глянул шатен на Анта. – С ними проблем не будет.
– Это почему?
– Да они же вырожденцы. Ты только взгляни, у него глаза пустые. Ты замечал, кстати, что все они как быки? И глаза у них всегда пустые. – Шатен покачал головой и негромко заметил: – Нашихпочему-то никто не ищет… А вы, – глянул он на Анта, – как воронье… Только мертвяки начинают всплывать, как вы налетаете… Все ищете… Все своих «борцов за независимость» ищете…
И приказал негромко, но властно:
– Вали отсюда!
– Почему?
– А потому, что здесь тебе нельзя находиться. – Шатен показал красные корки. – И из гостиницы не выходи, мы к тебе наведаемся.
Ант отвернулся.
Он долго смотрел сквозь легкий туман на далекий левый берег, низкий, пологий, чуть прорисовывающийся. Он смотрел сквозь легкий туман, и все пытался представить, как выглядели те, кто расстрелял здесь его отца и братьев. Не в конармейских же шлемах они были… Этот Третьяков, например… В плащах, наверное, в обмотках каких-нибудь… Вот их дети и играют нынче черепами…
И когда шатен подошел, Ант в мощном развороте выбил ему челюсть ногой, и тут же сбил с ног второго.
А туман плыл над рекой.
Серый выдался денек над Обью в самом начале мая – то дождь моросит, то легкий туман наносит.
Ант уехал из Колпашево в тот же день, и его никогда не интересовало, скоро ли нашли тех двоих на сыром берегу, или унесло водой трупы куда-нибудь в сторону села Новоникольского, а то даже и Прохоркино, того, что на самом севере Томской области…
Подумаешь, два трупа.
Это не двадцать.
Загадка Эль-Ниньо
Пуля для скорпионов
К Мартемьянову, главному диспетчеру речпорта, Анта не пустили.
«Зачем тебе Александр Алексеич?» – спросил Анта подозрительный молодой человек в плаще и в шляпе. – «А ты кто?» – подозрительно заинтересовался Ант. – «Я первый спросил». – «Ну, хотел поговорить с ним». – «Об чем?» – «Об жизни». – «А выпить у тебя найдется?» – «Конечно, – кивнул Ант. – Приходи вечером в гостиницу?» Человек в шляпе охотно кивнул: «Ладно, приду». – И пояснил: «К Александру Алексеевичу тебя все равно не пустят».
Выпить в Колпашево было не просто.
Сухой закон. Вся страна страдала.
Ант знал, что подозрительный человек в шляпе непременно придет, поэтому весь день просидел на низком мыске, надежно укрывшись за кустами. Он внимательно наблюдал за тем, как гоняют по Оби два быстрых катера и несколько моторных лодок. Совсем простое занятие: увидел труп, утопи его! А встретишь мумию, раскроши веслом! Когда у Канеровской протоки раздавался веселый мат, и там начинали махаться веслами, Ант знал: добровольцы крошат очередную мумию. Может, своих собственных дедушек, и того самого дедушку Франка… В любом случае, соотечественников…
И хорошо, и ладно, спокойно думал Ант, вглядываясь в нежные полоски тумана. Неважно, чьи останки рубят веслами. Может, правда, дезертиров, как говорят власти, или останки спецпереселенцев. Кто скажет, кого это бросали в деревянные короба в конце улицы Дзержинского лет сорок назад? Вот вешняя вода сама, наконец, приступила к разборке. А добровольцы невнимательны. Или слишком пьяны. За день к низкому мыску, на котором затаился Ант, принесло течением два трупа. Один был, собственно, мумией: сухонький, голый, похожий на мартышку. Наверное, недавно выпал из захоронения, на шее даже сохранился шелковый шнурок. Ни отец Анта, ни его старшие братья не могли носить на шее такое, и Ант оттолкнул мумию палкой. Плыви, сволочь. На реке твои же внуки за бутылку искрошат тебя веслами…
Второй труп оказался зеленым, распухшим.
Наверное, он успел полежать в воде: часть кожи с лица и с груди слезла, весь он походил на рисунок из неправильного учебника анатомии. И почти не пах.
Ант долго сидел перед трупом на корточках.
Это вполне мог быть его отец. Его выслали в Сибирь в сороковом, а последнее письмо мать получила от него как раз из Колпашево.
Ант долго всматривался в ужасное лицо мертвеца.
То, что добровольцы, весело матерясь, крушили веслами мумии, Анту было все равно: славяне.Известно, слово переводится как рабы.Один умный философ написал: славяне занимают место не столько в истории, сколько в пространстве.Правильно написал. Пусть крушат веслами собственную историю.
Он долго всматривался в ужасное лицо трупа.
Это мог быть один из его старших братьев.
Или отец.
Ант терпеливо ждал, не откликнется ли сердце на какой-нибудь тайный знак или на невнятный зов крови, но ничего такого не чувствовал, кроме не очень ильного, какого-то сырогозапаха.
Но мог, мог труп оказаться родным!
В бумагах, выкраденных из архивов КГБ, Ант видел списки приговоренных к расстрелу. В одном из списков значился его отец, а среди начальства Колпашевского НКВД прочитывалась фамилия – Третьяков. Почти все фамилии неразборчивы, а эта как специально разборчивая – Третьяков…
Вечером в гостиницу пришел человек в шляпе. Анту было все равно, что выглядел он все так же подозрительно. Пока есть водка, не выдаст. «Давай бутылку, – сказал подозрительный человек Анту. – К Александру Алексеичу тебя все равно не пустят. Тебя вообще здесь никуда не пустят. Если нет у тебя в Колпашево каких-то конкретных дел, не болтайся в порту, не мозоль людям глаза. Я тебя честно предупреждаю».
Ант отдал бутылку, вторую они выпили вместе.
«Вы как животные, – подобрев, сказал Ант. – Вы здесь убили когда-то своих и чужих людей. Зачем вы убиваете их во второй раз? – И спросил: – Это правда, что здесь, в Колпашево незадолго до войны расстреляли семь тысяч репрессированных?»
«Неправда, – хмуро ответил гость. Он оказался патриотом и не любил преувеличений. – Ну, каких-нибудь сотни три-четыре. Не больше».
«Пишут, что в России репрессировали почти двадцать миллионов».
«И это врут! – отрезал гость. – Два-три миллиона. Не больше. Да и много нас, всех не репрессируешь».
«Один писатель говорит, что русские нисколько себя не ценят».
«Врет, конечно. Времени у нас нет ценить себя».
На другой день Ант снова пришел на облюбованный мысок.
Он сидел в тени туманных кустиков, не зная, что за ним наблюдают.
Когда течение поднесло к берегу очередной труп, он присел перед ним на корточки, почему-то сильно удивившись тому, что совсем не чувствует трупного запаха. Может, это знак? – подумал он. Может, это отец? И хмуро улыбнулся: или, может, это тот самый комиссар, который расстрелял моего отца, а потом сам был расстрелян? Теперь подплыл, смотрит на меня… Кто, кроме Бога, укажет?…
Ант поднял голову и взглянул на небо, низкое и серое.
Небо грозило дождем, а с болот пронзительно дуло. Весело и пьяно перекликались на реке поддатые добровольцы, рубя алюминиевыми веслами очередную мумию.
– Господи… Нельзя же так…
Наверное, Ант сказал это вслух, потому что его переспросили:
– А почему?
Он повернулся.
Двое крепких молодых людей стояли перед ним. Один, как его вчерашний гость, был в шляпе, другой простоволосый – мягкий шатен. Оба держали руки в карманах отвратительных спортивных плащей. Ант уже встречал их на местной спасательной станции, и знал, что они не местные.
Не вынимая рук из карманов, шатен переспросил:
– А почему нельзя? Ведь это враги народа, всякая антисоветчина. – И с любопытством кивнул на труп. – Своих разыскиваешь? Узнал, что ли?
– Не узнал…
– А если бы узнал?
– Если бы узнал, то похоронил.
– А если он дезертир вонючий?
– Откуда мне об этом знать?
– А если он враг народа?
– Откуда мне знать?
– Ты латыш?
– Эстонец.
– Лучше бы ты был латышом, – сказал второй, закуривая. – Из латышей хорошие красные стрелки вышли. Жалко, что не всех эстонцев в свое время выслали. У нас еще будут проблемы с эстонцами, – повернувшись, заметил он шатену. – Они у себя бывших эсэсовцев признали «борцами за независимость». Демонстрации устраивают.
– Да ну, – презрительно глянул шатен на Анта. – С ними проблем не будет.
– Это почему?
– Да они же вырожденцы. Ты только взгляни, у него глаза пустые. Ты замечал, кстати, что все они как быки? И глаза у них всегда пустые. – Шатен покачал головой и негромко заметил: – Нашихпочему-то никто не ищет… А вы, – глянул он на Анта, – как воронье… Только мертвяки начинают всплывать, как вы налетаете… Все ищете… Все своих «борцов за независимость» ищете…
И приказал негромко, но властно:
– Вали отсюда!
– Почему?
– А потому, что здесь тебе нельзя находиться. – Шатен показал красные корки. – И из гостиницы не выходи, мы к тебе наведаемся.
Ант отвернулся.
Он долго смотрел сквозь легкий туман на далекий левый берег, низкий, пологий, чуть прорисовывающийся. Он смотрел сквозь легкий туман, и все пытался представить, как выглядели те, кто расстрелял здесь его отца и братьев. Не в конармейских же шлемах они были… Этот Третьяков, например… В плащах, наверное, в обмотках каких-нибудь… Вот их дети и играют нынче черепами…
И когда шатен подошел, Ант в мощном развороте выбил ему челюсть ногой, и тут же сбил с ног второго.
А туман плыл над рекой.
Серый выдался денек над Обью в самом начале мая – то дождь моросит, то легкий туман наносит.
Ант уехал из Колпашево в тот же день, и его никогда не интересовало, скоро ли нашли тех двоих на сыром берегу, или унесло водой трупы куда-нибудь в сторону села Новоникольского, а то даже и Прохоркино, того, что на самом севере Томской области…
Подумаешь, два трупа.
Это не двадцать.
Загадка Эль-Ниньо
Сергей проснулся в восемь.
Он встал и попытался поднять жалюзи, но это не удалось.
Пожав плечами, пошел в душевую, побрился, с наслаждением растерся огромным махровым полотенцем. Это сразу прибавило ему уверенности. Он зверски захотел есть. Он даже подошел к деревянной, выкрашенной в непривычный кремовый цвет двери и нетерпеливо подергал металлическую ручку. Но вчера он не ошибся, – дверь была заперта снаружи.
Он подошел к телефону.
Тот же самый аппарат, по которому он звонил, но связь, вероятно, переключили на внутреннюю, потому что стоило поднять трубку, как в трубке раздалось: «Подавать завтрак?»
– А то!
Бросив трубку, он с удовольствием упал в мягкое кресло, поставленное под окном. Прекрасный сервис. Его, оказывается, уже ждут. Яркое пятно «Последнего дня Помпеи» уже не раздражало. Кондиционер работал и в комнате чувствовался влажный запах гари.
Влажный?
До Сергея вдруг дошло, что за окном идет дождь.
Капли стучали монотонно, перебивая одна другую. Прежде чем упасть на пересохшую землю, на сизые лапы елей, капли дождя пронизывали душные пространства, жгучие потоки гари и пепла, взметаемые над лесными пожарищами, и лишь потом, шипя, разбивались на горячих камнях, на комьях окаменевшей грязи, если, конечно, могли достичь их…
В дверь постучали.
– Войдите.
Сергей готов был увидеть кого угодно.
Он готов был увидеть томского желтоголовика, поэта-скандалиста, его шейлу, Мезенцева, наконец, обыкновенную гостиничную горничную, но в комнату, улыбаясь, вошла стройная молодая женщина в белой открытой блузке, и в короткой юбочке, едва прикрывавшей, ну, скажем так, бедра. Не ниже. Нисколько не ниже. Кажется, в Голландии принято, чтобы из-под таких вот коротких юбочек непременно выглядывали цветные панталончики, ухмыльнулся Сергей, но в сибирской черневой тайге таким мелочам можно не придавать значения. Светлые длинные волосы красиво рассыпались по загорелым плечам, белизна блузки прекрасно подчеркивалась ниткой настоящего жемчуга; ко всему прочему, светловолосая гостья, видимо, принципиально не признавала лифчиков.
Почему-то это приободрило Сергея.
Подкатив к креслу хромированный металлический столик на колесиках, плотно загруженный бутылками, бокалами, чашками, тарелками, соусниками, гостья насмешливо наклонила голову:
– Не стоит обманываться.
– В чем? – удивился Сергей.
– Я старше, чем вам показалось.
Сергей удивленно приподнялся.
– Нет, нет, сидите. – жестом остановила его женщина.
И представилась:
– Раиса Сергеевна. Не Рая, не Раечка, даже не Раиса, а именно Раиса Сергеевна. Так меня называйте. Будет лучше, если мы сразу правильно расставим акценты, правда? Я не люблю фамильярности. Ну, знаете, этого вечного – ой, Коля! ой, Нюра! Никакого амикошонства, договорились? – она улыбнулась. – Зато, учтите, я понимаю и принимаю с благодарностью любую откровенность. Откровенность, если она идет от сердца, мне приятна. Так что, чувствуйте себя свободно, – Раиса Сергеевна внимательно глянула Сергею в глаза, и он ощутил таинственный холодок под сердцем. – Постарайтесь расслабиться. Понимаете? Мне бы не хотелось прибегать к искусственным приемам.
– О чем это вы?
– О химии, – охотно объяснила Раиса Сергеевна.
– О какой химии?
– В наши дни есть много средств, позволяющих человеку расслабиться, – улыбнулась Раиса Сергеевна. – Алкоголь, табак, некоторые лекарства. Но мы ведь обойдемся без всего этого? Правда?
Неплохой гид, пожал плечами Сергей.
Лучшего гида по Новым Гармошкам трудно было ожидать.
Где-где, а в старательских артелях такие красавицы встречаются, наверное, не часто. Не знаю, кто набирал штат периметра, но с Раисой Сергеевной у этого человека промашки не вышло.
– Садитесь.
Раиса Сергеевна кивнула.
Сначала она хотела сесть на стул, но стул ее не устроил.
Жестом остановив Сергея, она сама подкатила к столику второе кресло и откинулась в нем, свободно закинув одну ногу на другую. Может быть, только для того, чтобы Сергей оценил цвет ее загорелой кожи – смуглый и нежный. И чтобы он оценил свободную и обдуманную динамику ее движений.
Он оценил.
Любое движение Раисы Сергеевны мгновенно меняло пейзаж.
Любое движение Раисы Сергеевны мгновенно меняло ее фигуру, ее позу, ее одежду. Даже «Последний день Помпеи» в присутствии Раисы Сергеевны выглядел празднично. Бежали люди, пепел падал, что такого? Лето на улице, вулкан поёт! Улыбаясь, слегка поворачивая красивую голову, Раиса Сергеевна будто непрестанно раздевалась перед Сергеем – откровенно и уверенно; она беспрестанно менялась, вовлекая его в ту же игру, и против своей воли Сергей одновременно и хотел этого, и испытывал неясное раздражение. С некоторым усилием он отвел взгляд от длинных загорелых ног и разлил в чашки кофе. Он почти не видел того, что берет на вилку, что режет ножом. Зато все время чувствовал пристальный взгляд.
– Вы пришли только позавтракать со мной?
– А вам хотелось большего?
– Что вы имеете в виду?
– Давайте договоримся так, – улыбнулась Раиса Сергеевна. – Давайте сразу договоримся, что вы будете говорить мне только то, что чувствуете. Что по-настоящему чувствуете. Вам, наверное, давно надоело играть в прятки, лгать, уводить свои мысли в сторону. Вы ведь, как все, постоянно лжете и прячете свои настоящие мысли, так ведь? – она располагающе улыбнулась. – К сожалению, вообще так устроена жизнь. Это не ваша вина. Свои самые сокровенные и глубокие желания люди привыкли прятать за фальшивыми словами. Все постоянно лгут, – доверительно улыбнулась Раиса Сергеевна. – Все постоянно вынуждены лгать. Считайте, что я делаю вам подарок. Как гостю. Сегодня вы можете говорить абсолютно откровенно и обо всем. Сегодня вы можете разговаривать так, как вам хотелось бы разговаривать.
– То есть, вы задаете вопросы, – догадался Сергей, – а я должен отвечать?
– Вы никому ничего не должны. Но, понятно, какая-то ответственность подразумевается, – доверительно улыбнулась Раиса Сергеевна, и темные ее глаза на секунду сверкнули, так показалось Сергею. – Впрочем, боюсь, что вы, наверное, вообще склонны к преувеличениям. Боюсь, что вы не понимаете, что значит разговаривать абсолютно откровенно. Вы еще не научились этому. У вас не было настоящих примеров. Так что, не мучайтесь, – опять улыбнулась Раиса Сергеевна, – отвечайте так, как привыкли. Потом, возможно, мы пойдем дальше. Свои проблемы всегда самые существенные. Надеюсь, вы не станете это оспаривать?
– Не стану, – усмехнулся Сергей.
Его смущение прошло.
Все-таки, отметил он про себя, очарование Раисы Сергеевны несколько глушится холодком, исходящим от нее. И откровенность ее, пожалуй, несколько наиграна.
– Вы хотите что-то узнать от меня?
– А вы что-то такое знаете?
Сергей пожал плечами:
– Каждый что-то такое знает.
– Например, вес земного шара?
– Когда-то знал. Сейчас боюсь ошибиться.
– Или общий объем воды на планете?
– Тоже когда-то знал.
– А причины возникновения Эль-Ниньо? Слышали о загадке Эль-Ниньо?
– Что-то такое слышал, – признался Сергей. – Но недостаточно, чтобы ясно растолковать это другому человеку. Кажется, морское течение, влияющее на климат Земли. Впрочем, зачем все помнить, если существуют специальные словари? Какой смысл забивать голову бесполезными знаниями?
– Вы считаете, существуют бесполезные знания?
– Для человечества нет. Но для каждого отдельного человека, конечно. Зачем плотнику таблица морских приливов?
Раиса Сергеевна улыбнулась:
– А я считала, что бесполезных знаний нет.
И вдруг спросила:
– Вы знаете, чем занимался ваш прадед?
– К сожалению, нет.
– А дед?
– Знаю.
– Как интересно! – Раиса Сергеевна расположилась в кресле еще свободнее. И Сергей сразу воспринял ее новую позу, как некое тайное, только им двоим понятное поощрение. – Чем же он занимался?
– Выращивал элитную пшеницу. На Алтае. Советская власть строго обязала всю пшеницу, выращиваемую им, сдавать государству на семена. Категорически было запрещено использовать полученное зерно на выпечку или на корм, или уж тем более продавать. До тридцать второго года дед жил более или менее нормально, никто его не трогал. Но в тридцать втором все изменилось. Только-только дед повез в Омск свою пшеницу, как в село вошел отряд чекистов. Шесть семей усадили на подводы и погнали в сторону Новосибирска. Из вещей ничего не разрешили взять, только бабушка каким-то чудом прихватила бидончик с дрожжами.
– Откуда такие подробности?
– Отец рассказывал, – Сергей старался не смотреть на скрещенные загорелые ноги Раисы Сергеевны. – Каким-то образом бабушка успела прихватить с собой дрожжи. Ей здорово повезло, бидончик у нее почему-то не отобрали. Схватила, наверное, первое, что оказалось под рукой. В Новосибирск все шесть семей неделю продержали на пересылочном пункте. Потом загнали на деревянную баржу и отправили по Оби на глухую реку Васюган. Там высадили прямо на берег вблизи поселка Айполово – вот, мол, самое для вас, кулаков, подходящее место. И пришлось жить, – покачал головой Сергей. – Можно считать, повезло. Могли высадить в Благино, была такая деревенька рядом с Колпашево, там потом всех расстреляли. А могли в Назино, там три тысячи ссыльнопоселенцев оставили на сыром острове, не дав им никакого инструмента, никаких продуктов, а в каждой протоке на плотах поставили пулеметы. А это же Север. Холодно, ночи лунные. Одни пропали под пулеметами, пытаясь перебраться через протоки, другие дошли до людоедства. Ну а самых живучих прикончили зимние морозы.
Сергей покачал головой:
– А нашим повезло. У них оказался кое-какой инструмент. Выменяли по дороге, кто на утаенное колечко, кто на сережку. Сумели выкопать до холодов землянки, поставили баньку. Работали все, даже дети. Времена не выбирают, в них живут и умирают.Помните такие стихи? Все равно пять человек умерли в первую зиму – от холодов. Бабушка, а с нею пара старух ходили подрабатывать к местным остякам, дети оставались одни. Ловили рыбу, собирали ягоды. Только весной появился на поселении дед. Не испугался, сам приехал. И не просто так, не с пустыми руками, а привез то, о чем в такой глуши и мечтать было нечего – продольно-поперечную пилу. Благодаря этому к осени справили избу. За ней другую. И так тихо и мирно начали строить подобие нормальной жизни: заготавливали дрова, охотились, сдавали государству рыбу и кедровые орехи, получали в обмен спички, соль, иногда дробь, порох. Корчевали землю, высевали пшеницу, привезенную дедом, ну и все такое. Зато уже на третий год ушел в Новосибирск первый небольшой обоз с хлебом. Так что, я кое-что знаю про своего деда.
– Он был хороший человек?
– Это точно.
– Он не пил? Не ругался? Не бил жену? – доверительно улыбнулась Раиса Сергеевна. – Никогда не богохульствовал? Не третировал детей? Не ссорился с соседями?
– Думаю, что человек он был неплохой, – пробормотал Сергей, отводя взгляд от замечательных обнаженных ног.
– А отец? Что вы знаете об отце?
– Зачем вам это?
Раиса Сергеевна улыбнулась.
Когда она наклонялась к столику, под тонкой кофточкой отчетливо вырисовывались нежные груди. Это волновало и раздражало Сергея.
– Зачем вам это? – повторил он.
– Мне хочется понять вас.
– А кто вы?
– Я психолог, – доверительно улыбнулась Раиса Сергеевна, и Сергей вдруг понял причину некоторой холодности, исходящей от нее. – Мое дело – оценивать интеллектуальный и эмоциональный уровень прибывающих к нам людей.
– А они хотят этого? – невольно спросил Сергей.
– У вас есть право отказаться от беседы. – Раиса Сергеевна доверительно улыбнулась: – Вы хотите отказаться?
– Да нет, – ответил Сергей, пожалуй, чуть поспешней, чем следовало. – Пожалуй, что нет.
– Но вам что-то мешает?
– Это верно.
– Что именно?
– Ваши ноги.
– Но чем?
– Они находятся слишком близко…
– Мне отодвинуться? Или сесть как-то иначе? Хотите, я накину на колени плед?
– Не знаю, – ответил Сергей, опять чуть поспешнее, чем следовало. – Впрочем, сидите, как вам удобно. Я с этим справлюсь.
– У вас есть жена?
– Конечно.
– А дети?
– Конечно.
– А любовница?
Сергей улыбнулся.
– Я вижу, вы стараетесь быть откровенным, спасибо, – Раиса Сергеевна тоже улыбнулась. И это было мучительно: так сильно чувствовать красивую женщину, сидеть так близко к ней, и при этом ни на что не решиться. Если я ее обниму, почему-то подумал Сергей, она, наверное, не будет противиться. Но никакой уверенности не почувствовал.
– На отца у меня обид нет, – отвел он взгляд от загорелых ног Раисы Сергеевны. – Он был небольшого роста, но крепкий, и не боялся никакой работы. И все умел. Собственно, в то время нельзя было иначе. Те, кто ничего не умел или умел слишком мало, попросту вымирали. Когда началась война, отца забраковали по росту, но домой с призывного пункта не отпустили, оставили в Новосибирске на заводе «Электросила». Там он прожил несколько лет в заводской общаге с такими же, как он, бедолагами. Впрочем… – Сергей сделал паузу: – Действительно, зачем вам все это?
– Вас любят друзья?
– Думаю, что да.
– Вы думаете или вы уверены?
– Сейчас такое время, что лучше сказать – думаю, – усмехнулся Сергей.
– А в жене вы уверены?
– А как же иначе?
– А враги у вас есть?
– Наверное.
– Явные враги?
Сергей задумался.
– Явные? – переспросил он. – Не знаю. Есть явные конкуренты, это точно, но это не значит, что они враги. Ну, понятно, есть люди, которым я по тем или иным причинам не нравлюсь. Что тут поделаешь?
Он заколебался.
– Ну?
– Было бы лучше, – произнес Сергей внезапно пересохшими губами, – если бы вы сели рядом… – И добавил неуверенно: – Может, я еще что-то вспомню…
Раиса Сергеевна покачала головой:
– Я так не думаю.
И подвела итог:
– Все-таки вы не смогли расслабиться.
И легко поднялась:
– Кажется, вы слишком легко вспоминаете. При этом вспоминаете в основном то, что хочется вспоминать. Так сказать, гладите себя по шерсти. Жаль, но нам придется встретиться еще раз.
Сергей усмехнулся.
Он нисколько не жалел, что им придется встретиться еще раз.
Правда, он испытывал жуткую неловкость. Он, например, вряд ли мог объяснить свои неожиданно вырвавшиеся слова: «Если бы вы сели рядом…» Он действительно испытывал неловкость. С чего она взяла, что я отвечал не совсем откровенно? И какое ей дело до того, гонял мой дед бабку ухватом, или были у деда какие-то другие подобные наклонности? Разве ими определяется сущность человека?
Главное, что дед выжил. И помог выжить другим.
Он встал и попытался поднять жалюзи, но это не удалось.
Пожав плечами, пошел в душевую, побрился, с наслаждением растерся огромным махровым полотенцем. Это сразу прибавило ему уверенности. Он зверски захотел есть. Он даже подошел к деревянной, выкрашенной в непривычный кремовый цвет двери и нетерпеливо подергал металлическую ручку. Но вчера он не ошибся, – дверь была заперта снаружи.
Он подошел к телефону.
Тот же самый аппарат, по которому он звонил, но связь, вероятно, переключили на внутреннюю, потому что стоило поднять трубку, как в трубке раздалось: «Подавать завтрак?»
– А то!
Бросив трубку, он с удовольствием упал в мягкое кресло, поставленное под окном. Прекрасный сервис. Его, оказывается, уже ждут. Яркое пятно «Последнего дня Помпеи» уже не раздражало. Кондиционер работал и в комнате чувствовался влажный запах гари.
Влажный?
До Сергея вдруг дошло, что за окном идет дождь.
Капли стучали монотонно, перебивая одна другую. Прежде чем упасть на пересохшую землю, на сизые лапы елей, капли дождя пронизывали душные пространства, жгучие потоки гари и пепла, взметаемые над лесными пожарищами, и лишь потом, шипя, разбивались на горячих камнях, на комьях окаменевшей грязи, если, конечно, могли достичь их…
В дверь постучали.
– Войдите.
Сергей готов был увидеть кого угодно.
Он готов был увидеть томского желтоголовика, поэта-скандалиста, его шейлу, Мезенцева, наконец, обыкновенную гостиничную горничную, но в комнату, улыбаясь, вошла стройная молодая женщина в белой открытой блузке, и в короткой юбочке, едва прикрывавшей, ну, скажем так, бедра. Не ниже. Нисколько не ниже. Кажется, в Голландии принято, чтобы из-под таких вот коротких юбочек непременно выглядывали цветные панталончики, ухмыльнулся Сергей, но в сибирской черневой тайге таким мелочам можно не придавать значения. Светлые длинные волосы красиво рассыпались по загорелым плечам, белизна блузки прекрасно подчеркивалась ниткой настоящего жемчуга; ко всему прочему, светловолосая гостья, видимо, принципиально не признавала лифчиков.
Почему-то это приободрило Сергея.
Подкатив к креслу хромированный металлический столик на колесиках, плотно загруженный бутылками, бокалами, чашками, тарелками, соусниками, гостья насмешливо наклонила голову:
– Не стоит обманываться.
– В чем? – удивился Сергей.
– Я старше, чем вам показалось.
Сергей удивленно приподнялся.
– Нет, нет, сидите. – жестом остановила его женщина.
И представилась:
– Раиса Сергеевна. Не Рая, не Раечка, даже не Раиса, а именно Раиса Сергеевна. Так меня называйте. Будет лучше, если мы сразу правильно расставим акценты, правда? Я не люблю фамильярности. Ну, знаете, этого вечного – ой, Коля! ой, Нюра! Никакого амикошонства, договорились? – она улыбнулась. – Зато, учтите, я понимаю и принимаю с благодарностью любую откровенность. Откровенность, если она идет от сердца, мне приятна. Так что, чувствуйте себя свободно, – Раиса Сергеевна внимательно глянула Сергею в глаза, и он ощутил таинственный холодок под сердцем. – Постарайтесь расслабиться. Понимаете? Мне бы не хотелось прибегать к искусственным приемам.
– О чем это вы?
– О химии, – охотно объяснила Раиса Сергеевна.
– О какой химии?
– В наши дни есть много средств, позволяющих человеку расслабиться, – улыбнулась Раиса Сергеевна. – Алкоголь, табак, некоторые лекарства. Но мы ведь обойдемся без всего этого? Правда?
Неплохой гид, пожал плечами Сергей.
Лучшего гида по Новым Гармошкам трудно было ожидать.
Где-где, а в старательских артелях такие красавицы встречаются, наверное, не часто. Не знаю, кто набирал штат периметра, но с Раисой Сергеевной у этого человека промашки не вышло.
– Садитесь.
Раиса Сергеевна кивнула.
Сначала она хотела сесть на стул, но стул ее не устроил.
Жестом остановив Сергея, она сама подкатила к столику второе кресло и откинулась в нем, свободно закинув одну ногу на другую. Может быть, только для того, чтобы Сергей оценил цвет ее загорелой кожи – смуглый и нежный. И чтобы он оценил свободную и обдуманную динамику ее движений.
Он оценил.
Любое движение Раисы Сергеевны мгновенно меняло пейзаж.
Любое движение Раисы Сергеевны мгновенно меняло ее фигуру, ее позу, ее одежду. Даже «Последний день Помпеи» в присутствии Раисы Сергеевны выглядел празднично. Бежали люди, пепел падал, что такого? Лето на улице, вулкан поёт! Улыбаясь, слегка поворачивая красивую голову, Раиса Сергеевна будто непрестанно раздевалась перед Сергеем – откровенно и уверенно; она беспрестанно менялась, вовлекая его в ту же игру, и против своей воли Сергей одновременно и хотел этого, и испытывал неясное раздражение. С некоторым усилием он отвел взгляд от длинных загорелых ног и разлил в чашки кофе. Он почти не видел того, что берет на вилку, что режет ножом. Зато все время чувствовал пристальный взгляд.
– Вы пришли только позавтракать со мной?
– А вам хотелось большего?
– Что вы имеете в виду?
– Давайте договоримся так, – улыбнулась Раиса Сергеевна. – Давайте сразу договоримся, что вы будете говорить мне только то, что чувствуете. Что по-настоящему чувствуете. Вам, наверное, давно надоело играть в прятки, лгать, уводить свои мысли в сторону. Вы ведь, как все, постоянно лжете и прячете свои настоящие мысли, так ведь? – она располагающе улыбнулась. – К сожалению, вообще так устроена жизнь. Это не ваша вина. Свои самые сокровенные и глубокие желания люди привыкли прятать за фальшивыми словами. Все постоянно лгут, – доверительно улыбнулась Раиса Сергеевна. – Все постоянно вынуждены лгать. Считайте, что я делаю вам подарок. Как гостю. Сегодня вы можете говорить абсолютно откровенно и обо всем. Сегодня вы можете разговаривать так, как вам хотелось бы разговаривать.
– То есть, вы задаете вопросы, – догадался Сергей, – а я должен отвечать?
– Вы никому ничего не должны. Но, понятно, какая-то ответственность подразумевается, – доверительно улыбнулась Раиса Сергеевна, и темные ее глаза на секунду сверкнули, так показалось Сергею. – Впрочем, боюсь, что вы, наверное, вообще склонны к преувеличениям. Боюсь, что вы не понимаете, что значит разговаривать абсолютно откровенно. Вы еще не научились этому. У вас не было настоящих примеров. Так что, не мучайтесь, – опять улыбнулась Раиса Сергеевна, – отвечайте так, как привыкли. Потом, возможно, мы пойдем дальше. Свои проблемы всегда самые существенные. Надеюсь, вы не станете это оспаривать?
– Не стану, – усмехнулся Сергей.
Его смущение прошло.
Все-таки, отметил он про себя, очарование Раисы Сергеевны несколько глушится холодком, исходящим от нее. И откровенность ее, пожалуй, несколько наиграна.
– Вы хотите что-то узнать от меня?
– А вы что-то такое знаете?
Сергей пожал плечами:
– Каждый что-то такое знает.
– Например, вес земного шара?
– Когда-то знал. Сейчас боюсь ошибиться.
– Или общий объем воды на планете?
– Тоже когда-то знал.
– А причины возникновения Эль-Ниньо? Слышали о загадке Эль-Ниньо?
– Что-то такое слышал, – признался Сергей. – Но недостаточно, чтобы ясно растолковать это другому человеку. Кажется, морское течение, влияющее на климат Земли. Впрочем, зачем все помнить, если существуют специальные словари? Какой смысл забивать голову бесполезными знаниями?
– Вы считаете, существуют бесполезные знания?
– Для человечества нет. Но для каждого отдельного человека, конечно. Зачем плотнику таблица морских приливов?
Раиса Сергеевна улыбнулась:
– А я считала, что бесполезных знаний нет.
И вдруг спросила:
– Вы знаете, чем занимался ваш прадед?
– К сожалению, нет.
– А дед?
– Знаю.
– Как интересно! – Раиса Сергеевна расположилась в кресле еще свободнее. И Сергей сразу воспринял ее новую позу, как некое тайное, только им двоим понятное поощрение. – Чем же он занимался?
– Выращивал элитную пшеницу. На Алтае. Советская власть строго обязала всю пшеницу, выращиваемую им, сдавать государству на семена. Категорически было запрещено использовать полученное зерно на выпечку или на корм, или уж тем более продавать. До тридцать второго года дед жил более или менее нормально, никто его не трогал. Но в тридцать втором все изменилось. Только-только дед повез в Омск свою пшеницу, как в село вошел отряд чекистов. Шесть семей усадили на подводы и погнали в сторону Новосибирска. Из вещей ничего не разрешили взять, только бабушка каким-то чудом прихватила бидончик с дрожжами.
– Откуда такие подробности?
– Отец рассказывал, – Сергей старался не смотреть на скрещенные загорелые ноги Раисы Сергеевны. – Каким-то образом бабушка успела прихватить с собой дрожжи. Ей здорово повезло, бидончик у нее почему-то не отобрали. Схватила, наверное, первое, что оказалось под рукой. В Новосибирск все шесть семей неделю продержали на пересылочном пункте. Потом загнали на деревянную баржу и отправили по Оби на глухую реку Васюган. Там высадили прямо на берег вблизи поселка Айполово – вот, мол, самое для вас, кулаков, подходящее место. И пришлось жить, – покачал головой Сергей. – Можно считать, повезло. Могли высадить в Благино, была такая деревенька рядом с Колпашево, там потом всех расстреляли. А могли в Назино, там три тысячи ссыльнопоселенцев оставили на сыром острове, не дав им никакого инструмента, никаких продуктов, а в каждой протоке на плотах поставили пулеметы. А это же Север. Холодно, ночи лунные. Одни пропали под пулеметами, пытаясь перебраться через протоки, другие дошли до людоедства. Ну а самых живучих прикончили зимние морозы.
Сергей покачал головой:
– А нашим повезло. У них оказался кое-какой инструмент. Выменяли по дороге, кто на утаенное колечко, кто на сережку. Сумели выкопать до холодов землянки, поставили баньку. Работали все, даже дети. Времена не выбирают, в них живут и умирают.Помните такие стихи? Все равно пять человек умерли в первую зиму – от холодов. Бабушка, а с нею пара старух ходили подрабатывать к местным остякам, дети оставались одни. Ловили рыбу, собирали ягоды. Только весной появился на поселении дед. Не испугался, сам приехал. И не просто так, не с пустыми руками, а привез то, о чем в такой глуши и мечтать было нечего – продольно-поперечную пилу. Благодаря этому к осени справили избу. За ней другую. И так тихо и мирно начали строить подобие нормальной жизни: заготавливали дрова, охотились, сдавали государству рыбу и кедровые орехи, получали в обмен спички, соль, иногда дробь, порох. Корчевали землю, высевали пшеницу, привезенную дедом, ну и все такое. Зато уже на третий год ушел в Новосибирск первый небольшой обоз с хлебом. Так что, я кое-что знаю про своего деда.
– Он был хороший человек?
– Это точно.
– Он не пил? Не ругался? Не бил жену? – доверительно улыбнулась Раиса Сергеевна. – Никогда не богохульствовал? Не третировал детей? Не ссорился с соседями?
– Думаю, что человек он был неплохой, – пробормотал Сергей, отводя взгляд от замечательных обнаженных ног.
– А отец? Что вы знаете об отце?
– Зачем вам это?
Раиса Сергеевна улыбнулась.
Когда она наклонялась к столику, под тонкой кофточкой отчетливо вырисовывались нежные груди. Это волновало и раздражало Сергея.
– Зачем вам это? – повторил он.
– Мне хочется понять вас.
– А кто вы?
– Я психолог, – доверительно улыбнулась Раиса Сергеевна, и Сергей вдруг понял причину некоторой холодности, исходящей от нее. – Мое дело – оценивать интеллектуальный и эмоциональный уровень прибывающих к нам людей.
– А они хотят этого? – невольно спросил Сергей.
– У вас есть право отказаться от беседы. – Раиса Сергеевна доверительно улыбнулась: – Вы хотите отказаться?
– Да нет, – ответил Сергей, пожалуй, чуть поспешней, чем следовало. – Пожалуй, что нет.
– Но вам что-то мешает?
– Это верно.
– Что именно?
– Ваши ноги.
– Но чем?
– Они находятся слишком близко…
– Мне отодвинуться? Или сесть как-то иначе? Хотите, я накину на колени плед?
– Не знаю, – ответил Сергей, опять чуть поспешнее, чем следовало. – Впрочем, сидите, как вам удобно. Я с этим справлюсь.
– У вас есть жена?
– Конечно.
– А дети?
– Конечно.
– А любовница?
Сергей улыбнулся.
– Я вижу, вы стараетесь быть откровенным, спасибо, – Раиса Сергеевна тоже улыбнулась. И это было мучительно: так сильно чувствовать красивую женщину, сидеть так близко к ней, и при этом ни на что не решиться. Если я ее обниму, почему-то подумал Сергей, она, наверное, не будет противиться. Но никакой уверенности не почувствовал.
– На отца у меня обид нет, – отвел он взгляд от загорелых ног Раисы Сергеевны. – Он был небольшого роста, но крепкий, и не боялся никакой работы. И все умел. Собственно, в то время нельзя было иначе. Те, кто ничего не умел или умел слишком мало, попросту вымирали. Когда началась война, отца забраковали по росту, но домой с призывного пункта не отпустили, оставили в Новосибирске на заводе «Электросила». Там он прожил несколько лет в заводской общаге с такими же, как он, бедолагами. Впрочем… – Сергей сделал паузу: – Действительно, зачем вам все это?
– Вас любят друзья?
– Думаю, что да.
– Вы думаете или вы уверены?
– Сейчас такое время, что лучше сказать – думаю, – усмехнулся Сергей.
– А в жене вы уверены?
– А как же иначе?
– А враги у вас есть?
– Наверное.
– Явные враги?
Сергей задумался.
– Явные? – переспросил он. – Не знаю. Есть явные конкуренты, это точно, но это не значит, что они враги. Ну, понятно, есть люди, которым я по тем или иным причинам не нравлюсь. Что тут поделаешь?
Он заколебался.
– Ну?
– Было бы лучше, – произнес Сергей внезапно пересохшими губами, – если бы вы сели рядом… – И добавил неуверенно: – Может, я еще что-то вспомню…
Раиса Сергеевна покачала головой:
– Я так не думаю.
И подвела итог:
– Все-таки вы не смогли расслабиться.
И легко поднялась:
– Кажется, вы слишком легко вспоминаете. При этом вспоминаете в основном то, что хочется вспоминать. Так сказать, гладите себя по шерсти. Жаль, но нам придется встретиться еще раз.
Сергей усмехнулся.
Он нисколько не жалел, что им придется встретиться еще раз.
Правда, он испытывал жуткую неловкость. Он, например, вряд ли мог объяснить свои неожиданно вырвавшиеся слова: «Если бы вы сели рядом…» Он действительно испытывал неловкость. С чего она взяла, что я отвечал не совсем откровенно? И какое ей дело до того, гонял мой дед бабку ухватом, или были у деда какие-то другие подобные наклонности? Разве ими определяется сущность человека?
Главное, что дед выжил. И помог выжить другим.
Пуля для скорпионов
Он проспал весь день.
Это казалось невероятным, но он проспал весь день.
Он понял это по тихим неярким сумеркам, затопившим гостиничную комнату, и по какой-то особенной тишине, установившейся за окном. При этом Сергей совершенно не помнил, когда лег, и почему, собственно, лег, и когда из его комнаты забрали столик с остатками завтрака?
Дождь за окном прекратился.
Да и не дождь это был. Так… Дождичек…
Пахло гарью. Телефон был отключен. Входная дверь оставалась запертой.
Сергей вяло постучал в дверь, но никто на зов не отозвался, на лестничной площадке стояла настороженная тишина.
Что-то меня закорачивает, подумал он, залезая под душ. Что-то меня в сон тянет. И голова болит. Может, подсыпали что-то в кофе? Мысль показалась глупой, но ничего другого в голову не приходило. Эта Раиса Сергеевна, вспомнил он, она себе на уме. Ишь, оценивает интеллектуальный и эмоциональный уровень… Психолог старательской артели…
Душ не помог.
Голова заболела еще сильнее.
Упав в кресло, стараясь не замечать на стене раздражающе яркий прямоугольник «Последнего дня Помпеи», он смутно припомнил сон.
Ну да… Сон…
Ему снились широкие поля, колеблющиеся спелые овсы, а вдали белый дворец – смутные готические башни, зубцы над стенами, вымпелы. Во сне, разгребая овсы (как в сентиментальном кино), Сергей бежал через поле, зная, что в белом дворце кипит пир. Он не помнил, как вдруг оказался в огромной зале. Свет в нее вливался только сквозь узкие окна. Стекла в них были цветные, мозаичные, от этого казалось, что цвет одежд постоянно меняется. Неподвижные мраморные статуи в разных местах зала мешались с кружащимися в танце людьми. В сумеречной круговерти танца сквозь праздничный дождь конфетти Сергей выхватывал взглядом то мраморную Афродиту, то поддавшего Мишку Чугунка, ревниво обхватившего за плечи партнершу, кажется, противную шейлу Морица, то веселого мошенника Варакина, то Мезенцева, то еще кого-то, напоминающего Сергею сразу самых разных людей…
Это казалось невероятным, но он проспал весь день.
Он понял это по тихим неярким сумеркам, затопившим гостиничную комнату, и по какой-то особенной тишине, установившейся за окном. При этом Сергей совершенно не помнил, когда лег, и почему, собственно, лег, и когда из его комнаты забрали столик с остатками завтрака?
Дождь за окном прекратился.
Да и не дождь это был. Так… Дождичек…
Пахло гарью. Телефон был отключен. Входная дверь оставалась запертой.
Сергей вяло постучал в дверь, но никто на зов не отозвался, на лестничной площадке стояла настороженная тишина.
Что-то меня закорачивает, подумал он, залезая под душ. Что-то меня в сон тянет. И голова болит. Может, подсыпали что-то в кофе? Мысль показалась глупой, но ничего другого в голову не приходило. Эта Раиса Сергеевна, вспомнил он, она себе на уме. Ишь, оценивает интеллектуальный и эмоциональный уровень… Психолог старательской артели…
Душ не помог.
Голова заболела еще сильнее.
Упав в кресло, стараясь не замечать на стене раздражающе яркий прямоугольник «Последнего дня Помпеи», он смутно припомнил сон.
Ну да… Сон…
Ему снились широкие поля, колеблющиеся спелые овсы, а вдали белый дворец – смутные готические башни, зубцы над стенами, вымпелы. Во сне, разгребая овсы (как в сентиментальном кино), Сергей бежал через поле, зная, что в белом дворце кипит пир. Он не помнил, как вдруг оказался в огромной зале. Свет в нее вливался только сквозь узкие окна. Стекла в них были цветные, мозаичные, от этого казалось, что цвет одежд постоянно меняется. Неподвижные мраморные статуи в разных местах зала мешались с кружащимися в танце людьми. В сумеречной круговерти танца сквозь праздничный дождь конфетти Сергей выхватывал взглядом то мраморную Афродиту, то поддавшего Мишку Чугунка, ревниво обхватившего за плечи партнершу, кажется, противную шейлу Морица, то веселого мошенника Варакина, то Мезенцева, то еще кого-то, напоминающего Сергею сразу самых разных людей…