Прокофьева Елена. Князь грязи

   — Конечно. Великий Жрец вне себя был. Аластор… нынешний Аластор, тот, который привел тебя, нашел убийцу дня через два после того, как тело было обнаружено.
   — Нашел?!
   — Ну да. Проявил расторопность.
   — И что с ним сделали?
   — С кем? — рассеянный взгляд Золотой Рыбки был устремлен куда-то совсем не туда… То есть… Она смотрела на…
   Я заторопился с одеванием.
   — С убийцей, с кем же еще!
   — В коллектор сбросили, — проворковала Рыбка, проводя ладонью мне вдоль позвоночника.
   От этого движения, от этой вкрадчивой, почти нескромной ласки у меня вся кожа покрылась пупырышками, а внутри словно пузырьки от шампанского: взлетают и лопаются, щекоча нервные окончания! Я почувствовал, что снова возбуждаюсь…
   Рыбка заметила это и ехидно хихикнула.
   Я разозлился…
   Мне ли сейчас до этих глупостей?!
   Сбросили в коллектор… Через два дня после того, как труп нашли!.. Значит, когда я умолял Кривого о спасении, убийца был уже казнен?! Я ничего не понимаю!
   — Рыбка, а там еще улика была…
   — Точно. Какая-то штуковина… Газоанализатор что ли.
   — Так эта штука убийце принадлежала?
   — Мелкий, ты дурак что ли?.. Конечно, убийце!
   Я запутался совсем… Это же мой был газоанализатор!
   Точно мой!
   — Рыбка! И убийца признался, что это был его газоанализатор?
   — Нет, не признался. Но кто его слушать станет. Нашлись свидетели, которые доказали его ложь.
   — Значит нашлись люди, которые подтвердили, что это был его газоанализатор?
   — Конечно.
   — Этих людей Кривой нашел?
   — Кривой… Слушай, охота тебе во все это влезать?!
   Меньше знаешь — крепче спишь! Чем говорить обо всей этой опасной дребедени, могли бы сейчас с тобой поиграть… Позабавиться. По-дружески. Невинно…
   Взгляд у нее был весьма плотоядный — и чем только привлекла ее моя хилая плоть?!
   А я боялся до чертиков…
   Осрамиться боялся.
   Да и потом — другая забота у меня в мозгах свербила!
   Я все еще не понимал. Какая-то мысль крутилась в моей голове, но я никак не мог поймать ее и удержать. Мне нужно будет подумать обо всем этом не здесь и не сейчас. Когда я останусь один. Когда никто не будет жечь мое «мужское естество» наглыми и жадными глазами. И чего ей надо от меня?!
   Я же ничего не умею… Что до Кривого… Если я подумаю хорошенько — я все пойму! Я чувствую, что разгадка где-то очень близко!
   — Мелкий?..
   Рыбка смотрела на меня настороженно, пыталась понять, о чем я думаю.
   — Пошли отсюда, а? — сказал я, — У меня от твоего мыла все чешется.
   — Ты что-то знаешь, противный Мелкий, — брезгливо фыркнула Рыбка, не желая переводить разговор на другую тему, — Ну-ка, колись! А то я тебе ничего больше не расскажу!
   — Потом, Рыбка. Мне сначала подумать надо… о многом.
   — Ты что-то знаешь про Аластора?
   — Ничего я про него не знаю, в тот-то все и дело.
   Когда мы шли назад, молчали оба. Я — потому что размышлял, а Рыбка — потому что обиделась на мое невнимание. Ну и хорошо, пусть пока обиженная походит. Не могу я ей всего рассказать, что знаю. Иначе плохо мне будет.
   Кривой правая рука Великого Жреца… Советник… исполнитель указов… Кривое второе лицо в империи…
   Надо все вспомнить. С самого начала. С того дня, когда Кривой с кабаньей ногой пришел… С того дня, как я труп нашел — ведь это один и тот же день был. Стоп! Рыбка говорила, что Кривой и убитый хорошо знали друг друга, что были они чуть ли не друзья… С какой стати Кривой был радостным таким через несколько часов после его смерти? Мог не знать о ней еще, конечно… Но совпадение, согласитесь, очень-очень странное. А что, если Кривой убил прежнего Аластора? Чтобы занять его место? Это вполне логично!
   Ну и дурак же я! Умолял убийцу поверить мне, что не я убийца! Конечно, он поверил! Он еще улыбался… Какой же я идиот! Ведь он и не думал подозревать меня, наверняка уже нашел человека, которого подставить собирался, и свидетелей подкупил!
   «Можно было бы попытаться тебя спасти. Но трудно это. И опасно.»
   Какая сволочь!
   Так, но это значит, что не потому он заинтересовался моей персоной, чтобы Великому Жрецу отдать как убийцу. Значит, он с самого начала правду говорил, что я ему нужен для чего-то.
   «Ты должен будешь делать все, что я тебе скажу. Выполнять мои поручения и молчать.»
   Для чего я ему нужен? Что я должен буду делать? О чем молчать?
   Кривой убил прежнего Аластора…
   Может быть, он сделал это с согласия Великого Жреца или даже по прямому его приказу. Прежний Аластор мог мешать Великому Жрецу чем-то. И они сговорились с Кривым, с тем, чтобы тот потом занял его место… Да, вот это история! Еще бы я стал ее Рыбке рассказывать! Да я скорее умру!
   Рыбка дулась долго, но так как я не особенно мучился по этому поводу — согласитесь, не до того было — то она вскоре вернула мне расположение.
   — Меня сегодня с женами просили посидеть, — сказала мне она, заходя однажды утром в мою комнату, — Пойдешь со мной?
   — С какими еще женами? — не понял я.
   — С какими, с какими, Великого Жреца, конечно!
   — А чего с ними сидеть?..
   — Мелкий! Ты как будто вчера на свет родился! Что ж мне все тебе рассказывать-то приходится?!
   Я только пожал плечами. Не хочешь — не говори! Тогда иди одна.
   — Женам Сабнэка по семь-восемь лет. Одиннадцать — самой старшей.
   У меня отвалилась челюсть. Я смотрел на Рыбку с открытым ртом и не знал, что и сказать.
   О том, что она рассказала мне, я слышал уже краем уха от Урода — но думал, что это какие-то его религиозные метафоры, и от Хряка — но он отпускал только скабрезные шуточки по этому поводу.
   Я не думал, что это НА САМОМ ДЕЛЕ так.
   В нежных Рыбкиных глазах появилось что-то темное, тоскливое, она села со мной рядом и шепнула на ухо.
   — Я боюсь к ним ходить одна. Мне на них страшно смотреть.
   — Они что… изуродованы?!
   — Да нет… Я не знаю почему. Просто потому, что они маленькие… Пойдем со мной. Пожалуйста.
   Я пошел. Но мне тоже было страшно.
   Жены Великого Жреца… Жены Сабнэка… Девчонки по семь-восемь лет…
   — Их воровали для Сабнэка у родителей, — говорила Рыбка так тихо, что я едва-едва различал ее слова, — Те, кому что-то нужно было от него, приводили ему девчонок. Самый верный способ добиться от него всего, что захочешь.
   — А когда они подрастают? — спросил я так же тихо.
   — Их отделяют от других и женщинам отдают, тем, которые с детьми ходят милостыню собирать, чтобы они девчонок этих кормили и все такое. Только они все равно в пещерах всегда сидят, никогда на улицу не выходят. Таков приказ Сабнэка его жены, пусть даже бывшие, империи покидать не должны. Никогда.
   — А почему?
   — Потому что видели слишком много. Представляешь, если вдруг сбежит и расскажет что-нибудь людям сверху?.. Женщины, конечно, очень неохотно этих девчонок берут. Охота им кормить лишний рот, который, к тому же, пользы никакой не приносит, но их, сам понимаешь, не спрашивают.
   — И что, они так и сидят в пещерах безвылазно днями и ночами, ничего не делая?
   — Ага. Но они быстро умирают, Мелкий. Не знаю почему.
   Может быть, их кормят плохо, чтобы избавиться поскорее?..
   Я чувствовал, что меня начинает бить дрожь от этих Рыбкиных рассказов.
   — Сабнэку уже все равно, что будет с теми, кто ему надоел… Он их жизнью не интересуется.
   Я все-таки, наверное, сплю. Затянувшийся какой-то кошмар. Ну не может, не может все это происходить в двадцатом веке под Москвой! Неужели эти люди сверху такие идиоты, что не могут сообразить, что под самым их носом делается?! Куда их дети пропадают?
   — И все эти девчонки в Москве украдены?
   — Как раз из Москвы ни одной и нет. Ото всюду их привозят, со всей страны, только не из Москвы. Осторожничают.
   — Со всей страны… Их что, так много?!
   В пещере, куда мы вошли, их было восемь.
   Восемь маленьких девчонок, тихо сидевших по своим углам.
   Девчонок с недетскими лицами. Они все были очень миленькие и хорошенькие… когда-то. Но эта серьезность на бледненьких личиках, эти плотно сжатые губы… Кажется, будто взрослых людей, даже не просто взрослых, а пожилых, прошедших все в этой жизни, заключили в маленькие детские тела.
   Мне было страшно.
   Так страшно, как не было никогда. Даже когда Урод рассказывал мне об убитом. То, что я испытывал сейчас — это был другой страх. Это был ужас, это был кошмар. Как во сне. Да, не может наяву такого быть. Это искажение реальности, это бред.
   Девчонки почти не разговаривали между собой, а если и разговаривали, то только о нем… о Сабнэке.
   Никто из них не вспоминал о доме, о родителях, никто не плакал, не просил, чтобы отпустили, они словно забыли все…
   После того, как я находился с ними какое-то время, мне начинало казаться, что у них просто стерли память, заставили думать, что они родились здесь под землей, родились для того, чтобы принадлежать Сабнэку.
   Что этот человек делает с ними?.. Если это вообще человек, в чем я, признаюсь честно, сомневаюсь.
   Я никогда не видел Сабнэка. Спрашивал у Рыбки, как он выглядит, и что из себя представляет, но она не отвечала ничего определенного. Она говорила только, что он огромный и черный…
   — Негр что ли? — спросил я удивленно.
   Она посмотрела на меня очень злобно.
   — Сам ты негр!
   Оказывается, как и все другие простые смертные, Рыбка никогда не видела Великого Жреца, кроме как на Жертвоприношении. Там, где он живет, не бывает никого, кроме самых приближенных, кому Сабнэк безусловно доверяет, ну и жен, конечно.
   А на жертвоприношении он, видите ли, огромный и черный!
   Кривой знает, как выглядит Великий Жрец на самом деле… Но Кривого я не видел с того самого дня, как он привел меня к Рыбке, да и особенно не горю желанием его видеть.
   Все последние дни перед жертвоприношением я думал о той женщине в беленькой шубке. О той самой жертве, которая должна быть принесена.
   — Где ее держат? — спросил я как-то у Рыбки.
   — Она где-то у проповедников. Точно не знаю, где. Они ее как-то готовят.
   — Наркотиками что ли закармливают?
   — Не знаю, Мелкий… Нет, наркотиками не закармливают.
   Жертва должна все очень отчетливо воспринимать. Да и потом, наркотики дорого стоят…
   Я думал о ней постоянно, заставлял себя не думать и думал все равно. Она мне снилась: ее побелевшее от страха лицо и обезумевшие глаза представали перед моим внутренним взором, стоило мне только смежить веки.
   Она была где-то здесь. Она была еще жива!
   Я думал, что наверное могу что-нибудь сделать… Но, кроме того, что думать, я на самом деле, не мог ничего.
   — Рыбка, как ее убьют? — спрашивал я, когда мы сидели без дела в ее пещере.
   Некоторые мои вопросы имели обыкновение моментально выводить Рыбку из себя. Этот вопрос был из таких, как выяснилось.
   Рыбка выходила из себя каждый раз, когда я спрашивал ее что-то о жертвоприношении. Я очень хорошо понимал, что ей не хочется присутствовать на нем. Как и мне. Мы оба отдали бы все, чтобы откосить… Она — потому что знает, что это такое, я — потому что догадываюсь. И еще потому, что жертва… жертва для Сабнэка доставлялась при моем участии.
   Деятельном участии.
   Мы оба мрачнели с каждым днем и, думается мне, Рыбку тоже мучили кошмары по ночам, но мы молчали, мы ничего не говорили даже друг другу.
   Уже гораздо позже я узнал, в чем именно состояло приготовление жертвы. Ни в чем особенном оно не состояло.
   Жертву держали в самом комфортабельном помещении, где было все необходимое для жизни — постель, нужник, умывальник. Жертву хорошо кормили по несколько раз в день, чтобы не дай Бог она не стала выглядеть заморенной.
   Собственно, вся подготовка ее заключалась в том, что с ней не разговаривали. Вообще. Не отвечали ни на какие вопросы и никак не объясняли причины ее похищения и содержания здесь. Жертва постоянно лицезрела только проповедников людей обычно грязных до невозможности и в большинстве своем увечных. Урод старался быть похожим на них. Так что можете себе представить, ЧТО имела честь лицезреть несчастная женщина!
   Ее заставляли бояться. Не рассказами о том, что ей предстоит, а неизвестностью. Ей искажали реальность, заставляли чувствовать себя, как в кошмарном сне…
   Этим ее, пожалуй, приравнивали к другим гражданам империи — здесь все себя чувствовали как в кошмарном сне и вели себя соответственно.
   Я прожил в империи чуть больше двух недель, и этого времени мне хватило, чтобы очень многое узнать о ее обитателях, не без помощи Рыбки, конечно.
   Империя держалась на плечах женщин и детей.
   Я не знаю, откуда взялись эти женщины, как они попали сюда, но они все были настолько мало похожи на… не то что на женщин, просто на людей! Здешняя жизнь убила в них все или они пришли сюда уже такими, сие мне не ведомо, но они — они больше, чем кто бы то ни было еще, даже больше, чем проповедники — жили по законам кошмарного сна.
   Они не играли роль, написанную для них Великим Жрецом, они именно ЖИЛИ.
   Я могу понять Сабнэка.
   Я могу понять Аластора.
   Я могу понять проповедников.
   Я могу даже понять жестоких и тупых убийц типа Слона и Марика.
   Я могу понять воров, которых здесь много.
   Но не их…
   В отличие от всех, выше перечисленных, которые жили под землей потому что по разным причинам им было здесь удобнее и безопаснее, им не было ни удобно, ни безопасно. И им приходилось работать. С утра до ночи ходить по вагонам метро и электричек с выводком детей, изображая из себя то многодетную мамашу, то воспитательницу эвакуированного из горячей точки детского дома, то просто добрую женщину, воспитывающую бездомных детей. Им приходилось трудно, могу вас уверить нужно в каждом вагоне повторить жалобную речь: «Мы сами неместные…», следить, чтобы дети вели себя подобающим образом, и умудряться не нарваться на мента, которому придется отстегнуть.
   У каждой из этих женщин как минимум по три-четыре ребенка различных возрастов — от младенческого до среднего школьного. Откуда они их берут, я точно не знаю, но вполне себе представляю… Сунуть директору дома ребенка кругленькую сумму… В общем, все вы знаете, как это делается. Была парочка громких процессов по этому поводу.
   Детей надо кормить хоть как-то. Они должны быть худенькими и бледными, но иметь достаточно сил, чтобы целыми днями канючить у людей деньги. Дети имеют обыкновение болеть, и их надо хоть как-то лечить. В общем, забот хватает.
   И, самое характерное, что я замечал в каждой из них они ненавидят тех детей, которых воспитывают и содержат.
   Или, если хотите, которые содержат их.
   И дети тоже ненавидят всех окружающих. Они ненавидят друг друга и способны, мне кажется, не все. За лишний кусок хлеба, за сторублевую бумажку, упавшую на асфальт, за банку газировки или пива они могут убить. Того, кто меньше, кто слабее.
   Закон самосохранения. Борьба за выживание.
   Да, этот мальчишка, что идет по вагону, неся за плечами своего так называемого «братика» или «сестричку», может заботиться о нем очень трогательно — совать в маленькие пальчики пирожок, утешать, если расплачется. Но это актерская игра. Для вас, люди сверху.
   Ну и конечно неписанный закон — маленькому больше дадут, поэтому маленьких надо беречь.
   А если вдруг идешь домой, не заработав за день достаточно, если знаешь, что за это изобьют и ужином не накормят, отберешь и у младенца. Тут все просто — или ты или тебя.
   Точно так, как и в мире взрослых, который эти дети пополняют, когда подрастают.
   Дети пополняют мир взрослых в основном в возрасте двенадцати-тринадцати лет, девчонки выходят на панель, кое-кто из мальчишек тоже, а остальные пополняют бандитские группировки. Их берут к себе охотно — знают, что любое дело можно поручить.
   Рыбка была проституткой, как и другие девчонки ее возраста, но она на самом деле была на особенном положении, потому как была красивой. Действительно очень красивой со своими ясными глазами, сливочной кожей и золотыми волосами. Если дело было сложное — его всегда поручали Рыбке, и она всегда справлялась. Она умела быть ласковой, как котенок, умела быть злой, умела быть жестокой. Она могла обольстить, могла шантажировать, могла и убить.
   Рыбка очень часто выходила на поверхность, гораздо чаще, чем все остальные, иногда пропадала по несколько суток, а я сидел и ждал ее, помирая от скуки.
   Я помирал от скуки и думал… Много думал. Себе на беду! Я за то, собственно, и любил Рыбку, что она отвлекала меня от всех этих тошнотворных размышлений!
   Я думал о жертвоприношении постоянно с того самого дня, когда мы ловили жертву для него… Оно снилось мне по ночам и грезилось всеми этими тоскливыми пустыми днями.
   Я до сих пор помню один из тех моих снов, особенно красочный и удивительно реалистичный, то есть, конечно, это было чистейшей воды фантасмагорией, но воспринимал я это со сне, как реальность!
   Во сне этом мы шли вместе с Кривым безумно длинными и узкими переходами, лампы в которых горели не как обычно так, что смотреть на них больно! — а очень слабенько, в пол накала. Они почти не рассеивали тьму, они были болезненно-желтыми пятнами, указывающими нам путь, они нервно дрожали нам вслед вольфрамовыми спиральками, словно трепетали от страха.
   Я сам был одной из этих вольфрамовых спиралек, я чувствовал себя тоненьким, хрупким, дрожащим, готовым оборваться и погаснуть в любой момент. И я, и Кривой — мы оба были одеты в длинные черные балахоны, Кривой скользил где-то впереди бесплотной тенью, а я, путаясь в полах слишком длинной и узкой одежды, едва поспевал за ним, пытался окликнуть, просил подождать, но так запыхался, что не мог произнести ни слова.
   Но я не потерялся в этих бесконечных переходах с желтыми огоньками, Кривой, к счастью, остановился, дождался меня и сказал своим обычным, безразличным и чуть насмешливым тоном:
   — Да, Мелкий, я забыл сказать тебе, что Сабнэк на самом деле… Не совсем человек. Ты понимаешь?
   — А кто ж он? А, Кривой?
   — Кривой? — услышал я глухой голос из-под капюшона.
   — Меня зовут Аластор, милый мальчик!
   Всего лишь на мгновения я увидел, как из глубокой тени на меня глянули два живых красных огонька — глаза Кривого!
   — А где Кривой?! — промяукал я, но услышал в ответ только зловещий смех.
   Я оглянулся назад, я хотел сбежать, но из глубины коридора навстречу мне шли еще какие-то личности в черных балахонах, и я понял, что бежать мне некуда, разве что — туда…
   …Туда, откуда я слышал гул тысячи голосов.
   Кривой взял меня за руку и повел в святилище.
   Мы идем…
   Поворот, еще один поворот, и грохот — уже не гул, а именно грохот! — обрушивается на меня, как лавина. Я смотрю, и у меня кружится голова так, что я едва не падаю: передо мной открывается огромное пространство. Это пещера, это святилище, здесь мы были с Кривым… Очень давно, тысячу лет назад. Я знал, что она — огромна, но не настолько же!
   Мы смотрим вниз с балкона, расположенного почти под самым потолком.
   Металлического балкона, покрытого облупившейся синей краской, такой балкон в квартире моих родителей, летом на него выставляют цветы и выходит греться кошка, зимой на нем мерзнут соленые огурцы и квашеная капуста в больших бочках.
   Сейчас на нем нет ни бочек, ни цветов, ни кошки… Только мы с Кривым.
   Тихо и бесшумно, как призраки, входят на балкон другие приближенные Великого Жреца, я пытаюсь рассмотреть их… Не получается почему-то. Хотя — они стоят совсем рядом. Стоят и ждут.
   — Да, Мелкий, я забыл сказать тебе: все мы на самом деле… Не совсем люди!
   Пещера освещается какими-то странными светильниками как в фильмах про средневековье! — чаши, наполненные жидким пламенем. Я вижу толпы народа, бесконечные, как море, как первомайская демонстрация моего детства. Я пытаюсь позвать Рыбку, которая — я знаю! — стоит где-то там, внизу, но у меня нет голоса, я только жалобно всхлипываю, колупая ногтями облупившуюся синюю краску.
   Внезапно скала подо мной начала вибрировать: сначала еле заметно, но потом все сильнее, мне показалось, что начинается землетрясение и сейчас балкон рухнет, и мы вместе с ним! Меня охватил ужас, ужас перед огромными массами земли, готовыми обрушиться, погребя нас всех в святилище — как в коллективной могиле!
   Трясло всю пещеру, мелкие камешки сыпались с потолка на собравшихся внизу людей, замерших, как и я, от ужаса. Но они все прекрасно знали, ЧТО предвещает это землетрясение, и ужас их был другого характера, чем у меня. Люди просто опустились на колени, склонили головы и воздели руки. Они ждали… Наверное, знали, что землетрясение обязательно происходит перед тем, как…
   Появился тот, кого я называл Великим Жрецом.
   Он появился позади нас, на балконе. Я не заметил, как он вошел, я просто почувствовал НЕЧТО за своею спиной, я обернулся… Очень медленно…
   Сабнэк был огромен, неестественно огромен для человека, и он раздувался, становился все больше, грозя вытеснить, выдавить нас с балкона в черную бездну, разверзающуюся внизу, воняло от него невыносимо — какой-то кислятиной, дерьмом и гнилым мясом — а рожа у него была… Вылитый Хряк, только хуже! И — глаза… Такие глаза!
   Чудовище смотрело на меня несколько мгновений, и вдруг сказало нежным голосом Рыбки:
   — Кончай орать, Мелкий, обалдел, что ли?!
   Я проснулся, вскочил на своей подстилке, чувствуя, что отчаянный вопль ободрал мне горло и, кажется, еще дрожит на языке… Безумными глазами смотрел я на Рыбку, пока реальность медленно, очень медленно возвращалась ко мне.
   — А что… было… это?!! — просипел я, растирая затекшую шею.
   Рыбка посмотрела на меня с насмешливым презрением.
   — Мелкому ребеночку приснился страшный сон. Ты, случаем, во сне не обмочился?
   Она протянула руку и бесстыдным жестом пощупала мои штаны! Потом — посмотрела мне прямо в глаза, усмехнулась, и — удалилась!
   …Сволочь все-таки эта Рыбка!
   Могла бы сказать, что, пока я спал, свод одной из пещер обвалился, что были и землетрясение, и грохот… Сама небось перепугалась и в штаны наложила! Только я не полезу проверять… Дурища!
   Но этот Сабнэк в образе Хряка… Я потом остаток ночи уснуть не мог, как закрою глаза — тут же эту рожу вижу! А то — похуже что-нибудь, неприличное, с участием Рыбки…
   Через пару дней Великий Жрец приснился мне в принципиально другом облике — он шествовал по воздуху, тонкий, изящный, непередаваемо-прекрасный, как ангел — падший ангел. Он не имел плотской оболочки и весь состоял из серебряных бликов, из звезд, из искр, слившихся воедино и принявших очертание человеческой фигуры. Каждое движение демона излучало Силу — Силу завораживающую, всеобъемлющую, всепроникающую, ощущаемую почти физически, Силу, которую я видел в глазах каждого, кто смотрел на Него, отраженную и в сто крат увеличенную, напитавшуюся от безумного желания зла, от жажды крови, от предвосхищения чужих страданий… Сияющий демон!
   Серебряный ангел! Он и его слуги — они были едины, и я тоже был среди них, и в меня, спящего, проникал исходящий от него свет, и забирал с собой, и уносил вниз. Я падал, падал, падал — пока не просыпался! — в безумную черную бездну, которой не было конца…
   Глупо. Наивно. Восторженный мальчишка с чрезмерно развитой фантазией.
   Все последние дни перед жертвоприношением я чувствовал себя странно, был молчалив и выглядел каким-то забитым. Мне было страшно, и спасала меня только Рыбка — спасала своими насмешками, ехидством, болтовней и внешней беззаботностью.
   Когда я находился с ней рядом, я переставал думать о жертвоприношении, представлять себе, как это будет… Ведь все равно не сейчас! Не сейчас! Когда-то потом…
   И вот я дожил. «Потом» превратилось в «сейчас».
   После всех этих снов и раздумий, я шел на жертвоприношение, как во сне, заторможенный и вялый, слыша все посторонние звуки как бы издалека…
   Что же было на самом деле?
   Как и предупреждал Кривой — очень давно еще он мне рассказывал об этом — пещера была хорошо освещена. Чадящие факелы — неровные толстые палки, обмотанные тряпками, пропитанными каким-то горючим жиром — дым от них не поднимался к потолку, а оседал грязной копотью на стенах, на собирающихся в «святилище» бомжах. От дыма было трудно дышать, глаза слезились, ведь весь этот смрад не имел выхода, он скапливался здесь… А пещера была не такой огромной, как показалась мне тогда, в темноте, когда мы были здесь с Кривым, и какой она виделась мне во снах. Ярко освещенная факелами, она теряла и мрачность, и своеобразное величественное очарование, повергнувшее меня тогда в состояние прострации… Теперь я видел просто пещеру, с неровными стенами и достаточно низким потолком, в которой собирались жители Империи и обитатели канализаций. Они пили водку. Перебрасывались сальными шуточками. Ругались. Ржали.
   Кривой требовал, чтобы я все время находился рядом с ним. Когда мы еще шли сюда, он говорил:
   — Из толпы ничего видно не будет, а я хочу, чтобы ты как следует рассмотрел… Великого Жреца! И то, что он будет проделывать. И ты будешь стоять рядом со мной, среди приближенных Сабнэка. Это еще и для того, чтобы все знали, кем ты являешься…
   — А кем я являюсь? — робко поинтересовался я.
   — На самом деле — никем! Но, видя тебя рядом со мной, все подумают, что ты лицо значительное, — в голосе Кривого явно слышались издевательские нотки.
   — А зачем?
   Я спросил, уже зная заранее, что мне ответят: «Заткнись, Мелкий!» — но, к моему удивлению, Кривой снизошел до объяснения, правда, очень туманного, но все-таки оно звучало лучше, чем — «Заткнись, Мелкий!»
   — Чтобы потом, когда ты скажешь: я исполняю указ Аластора, тебе верили бы на слово, а не тащили за ухо ко мне, чтобы проверять. Чтобы тебя везде пускали. Чтобы не задавался никто вопросом, какого черта здесь болтается мальчишка безо всякого дела.