Прокофьева Елена. Князь грязи

   Веник отвел глаза и как-то сник… Но ни единого слова возмущения или протеста не сорвалось с его губ. Он принял пинок как что-то привычное… И справедливое.
   — Так вот, о религиозных сектах двадцатого века, о невозможности и возможности веры в Повелителя Мух и поклонения оному… Настя, слыхали ли вы о Джиме Джонсе и о его секте «Народный храм»?
   — Что-то знакомое… Напомните! Это не тот ли, который укрылся со своими последователями в джунглях, а потом они все там отравились, включая маленьких детей?
   — Да, около тысячи трупов обнаружили американские солдаты, с вертолетов «прочесывавшие» сельву Гайаны. Любопытно, что цианистый калий они выпили в столь рекламируемом нынче детском витаминизированном напитке «Кул Эйд». Сначала сбежали от цивилизацию в Гайану, затем — устраивали ритуалы, под названием Белые Ночи, то есть — проводили помногу ночей подряд, репетируя собственное массовое самоубийство, и, наконец, воплотили желаемое в действительность. Около тысячи трупов! Грандиозное, должно быть, было зрелище… А совсем недавно, в апреле девяносто третьего, в США члены секты «Ветвь Давидова» под предводительством Дэвида Кореша заперлись в крепости Маунт-Кармел в Техасе, отстреливались от полицейских, а потом покончили с жизнью самосожжением! В крепости Маунт-Кармел погибло семьдесят пять человек. Конечно, не тысяча, как в Гайане, но самосожжение — это серьезнее, чем цианистый калий в прохладительном напитке… А наше, отечественное «Белое Братство»? Вы верите в существование «Белого Братства»?
   — Ну, ведь по телевизору показывали…
   — Показывали. Сотни, сотни девочек и мальчиков, доведшие себя до предельного истощения или безумия постом и систематическим недосыпанием, хранившие верность своему кумиру — той симпатичной пухлогубой мадам, портретиками которой были в свое время все стенды в Москве обклеены — даже после ее разоблачения и развенчания, шедшие за ней в тюрьму, в тюрьме продолжавшие молитвы и бдения… И вам не кажется, что вера в старого доброго Вельзевула, покровителя грязнуль, гораздо менее дегенеративна, чем вера в то, что Христос и Мария во втором пришествии объединились в женщине, имевшей, как минимум, двоих мужей и одного ребенка?!
   — Отец! — неожиданно вмешался Веник. — Ты извини, конечно… Это все очень интересно… Но ты потом это все Насте расскажешь. Мне же идти на встречу с ними… Мы с Андрюшей вместе должны были идти… А теперь… Я не знаю… Мы, вроде бы, договорились. Встречаюсь сегодня с Мелким на пустыре где-то в районе метро Бауманская. И Кривой будет ждать… Мы должны были с Андрюшей… Андрей собирался убить этого… Их Сабнэка. А теперь…
   — Что? — холодно поинтересовался Юзеф, недовольный, видимо, тем, что Веник прервал его лекцию о сектантах двадцатого века. — Что ты сказать-то хочешь?
   — Мне идти? — тихо, не поднимая глаз на отца спросил Веник.
   — Идти.
   Меня поразило, как спокойно Юзеф произнес это слово!
   Оно упало, как камень в бездну. Как ком земли на крышку гроба. Я понимаю — мои сравнения избиты и помпезны, но… Но это действительно было так. От того, как Юзеф сказал — «Идти» — у меня сжалось сердце, и я не знаю, каково было Венику, ведь идти-то должен был он!
   — А не пойти ты не можешь? — чуть мягче поинтересовался Юзеф. — Позвонить им… Нет, конечно, нет. Но как-то еще решить эту проблему?
   — Ты же знаешь, что не могу! — безнадежно вздохнул Веник. — Я ведь так просто спросил… Я бы все равно пошел…
   Они ведь не оставят нас в покое… И я хоть узнаю, что именно произошло там… С Андреем.
   — А если я составлю тебе компанию? — спросил Юзеф таким беспечным тоном, каким, наверное, предлагают свое общество для похода в увеселительное заведение.
   — Нет, отец. Меня — знают. Тебя — нет. Подумают, что ты — мент. Или еще хуже — из ФСК. С твоей-то физиономией!
   — А что агенту ФСК делать в канализации?
   — Знаешь ли, сейчас такое время, что агентов — много, а делать им — нечего, вот они и суют нос всюду, даже туда, куда в прежние времена их и пачкой «зеленых» не заманишь!
   — Пачкой «зеленых» можно заманить кого угодно и куда угодно, — проворчала я.
   Веник рассмеялся.
   — Нет, отец, правда, Мелкий может и не подойти, если увидит со мной незнакомого человека.
   — Тогда скажи им, что в следующий раз придешь с папой… Или — попробуй лучше отказаться от следующего визита.
   — Мы уже обо всем договорились! И я слишком много знаю.
   — Тогда — тяни время… Я пока что-нибудь придумаю.
   Может быть… Ладно, с Богом!
   — Да я не сразу туда. Я должен еще к одному человеку заехать… Обязательно. Я договорился… С таким трудом уговорил его снова встретиться! Понимаешь, мы так плохо расстались в прошлый раз… Я не хочу, чтобы он зло на меня держал. Я хочу, чтобы, если что, он хотя бы вспоминал обо мне хорошо!
   Мечтательная улыбка озарила лицо Веника, а Юзеф — помрачнел и тонкие губы его дрогнули в брезгливой гримасе.
   — Ты опять? — жестко спросил он.
   — Да, отец. Только не «опять», а все еще. И, видимо, так будет всегда. Таким меня создал Бог.
   — Бог ли?
   — Не знаю. Мне все равно… Я — такой. Чтобы измениться, мне надо, по меньшей мере, умереть и родиться заново. И я не уверен, что даже это поможет!
   — Так значит внуков мне уже не дождаться?
   — У тебя есть Ольга, — отрезал Веник. — А у меня есть своя жизнь! Я имею право… Прости, отец, я, наверное, не очень-то вежлив, но мне тяжело говорить с тобой об этом. И вообще мне об этом тяжело говорить! А ты — ты давишь… Рядом с тобой я чувствую себя мразью. Возможно, так оно и есть, возможно, я — мразь! Но позволь мне все-таки пребывать в иллюзиях! И я, между прочим, считаю, что влюблен…
   Или даже люблю. Для тебя любые проявления такой любви — не более, чем «грязненькие стастишечки». Для меня же это единственное, что придает жизни какие-то краски… Причем многообразие красок, а не только одну голубую! Я все-таки художник… Хоть и не Леонардо да Винчи и не Микеланджело, и не Сандро Ботичелли, которые тоже, кстати, принадлежали к сексуальным меньшинствам… Но я все-таки неплохой художник!
   И мне необходимо что-то, чтобы видеть мир в цвете, а не в черно-белых тонах! Чувства! Страсти! Любовь!
   — А я не слышала про Сандро Ботичелли… Что он — голубой… Ты не ошибаешься, Веник? — вмешалась я, видя, как с каждым восторженным выкриком Веника, Юзеф становится все мрачнее и мрачнее.
   Веник воззрился на меня с недоумением сбитого на вираже стрижа.
   — Сандро Ботичелли так прекрасно писал обнаженные женские тела! Микеланджело — понятно, у него все, даже святая Екатерина, мускулистые и мужеподобные, но — Ботичелли? щебетала я, косясь на Юзефа.
   — Настенька! Ангел ты мой! — сквозь зубы выдавил Веник. — Чтобы чувствовать красоту обнаженной натуры, совершенно необязательно иметь эротический импульс! Ведь, когда художник пишет прекрасный цветок или сочный плод, он вовсе не хочет его трахнуть! Так же и с обнаженными женщинами на полотнах Ботичелли…
   — Так, все, хватит! Пошел вон! — не выдержал Юзеф.
   — Тебя там кто-то ждет… С кем ты собираешься примириться.
   Иди, тебе подарят эротический импульс, а после ты сможешь видеть приют бомжей во всех дивных красках.
   — Отец, я…
   — Уйди!!!
   Кажется, Веник хотел еще что-то сказать. Но — не решился. И ушел.
   Мне было стыдно… За них обоих.
   И очень жалко — так же обоих.
   Но все же…
   Все же Юзефа я понимала лучше!
   А Веника я не понимала совсем…
   А потому я гораздо больше сочувствовала сейчас Юзефу.
   Не слишком-то повезло ему в жизни… Талантливый человек, но — одинок. Жена и дочь — в могиле. Внучка — невменяема и неизвестно, сможет ли когда-нибудь восстановиться. Сын гомосексуалист.
   За внешней холодностью, за едкой иронией, за некоторой отстраненностью — я чувствовала его страдающую душу!
   Опять!!!
   Но в этот раз, наверное, я не ошибаюсь…
   «Она меня за муки полюбила…»
   Да, именно так оно и было.
   Но как великолепна следующая строка!
   «А я ее — за состраданье к ним!»
   Жаль только, финал грустный у этой красивой истории!

Глава 6
МЕЛКИЙ

   Мы встретились с сэром Ланселотом на том же самом месте, что и в прошлый раз. Он снова был в светлом костюмчике.
   Уже в другом, разумеется, но опять-таки в светлом! Совсем ненормальный, что ли?
   — Что случилось с Андреем? — спросил он глухим голосом.
   — Его убили.
   — Это я понял уже, но почему, что случилось?
   Я вкратце поведал ему все, что знал.
   — Да… Теперь я понимаю. Но голову… Зачем?
   — Не я это придумал. И не Кривой…
   Пытаюсь еще оправдать своего патрона!
   Венечка долго молчал. Сидел, опустив голову, и смотрел в одну точку.
   — Это значит, теперь я должен?
   — Теперь вы.
   — А если я откажусь?
   Теперь уже я молчал и ничего не отвечал ему. Он сам все понимает… Надеется, конечно, что ему позволят остаться жить, да и то — надеется потому только, что надежда, как известно, последнее, что покидает душу человека. Не могу я дать ему надежду!
   — Да, грустно умирать в восемнадцать лет…
   Я даже вздрогнул — ведь это мои слова! — и холодная волна пробежала по позвоночнику.
   — мы придумаем чего-нибудь, — сказал я с усилием.
   — Сабнэка вам придется убить, тут уж ничего не поделаешь, но потом… Есть у меня одна мысль.
   Венечка сидел по-прежнему глядя в землю, но я чувствовал, что он слушает меня очень внимательно.
   — Вряд ли получится, конечно, но ведь стоит попробовать.
   — Пожалуй, стоит все попробовать, мне терять нечего.
   Он посмотрел на меня и улыбнулся.
   — Как тебя зовут-то, Мелкий?
   Я несколько опешил.
   — Как тебя на самом деле зовут? Ведь есть у тебя имя какое-нибудь человеческое, или как?
   — Се… Сергей…
   — Ну, вот, так что у тебя за мысль, Сережа?
   Я не могу допустить, чтобы его убили! Честное слово, не могу… Может быть, крысеныш подвальный Мелкий и мог бы…
   Поймете ли вы, что это значит — имя? Вот всегда говорят человек делает себе имя, а не оно его. Но человек всегда ведет себя в соответствии со своим именем. Можете ли вы себе представить, что Хряка, к примеру, зовут на самом деле Валентином Викторовичем? Придет ли вам в голову так его назвать? Не думаю, разве что в суде его так назовут. И вот, когда его так назовут, то и станет он жалким, бесполезным, гнилым человечишком. Подонком общества. А Хряк — это авторитет! Хряк — это сила! Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать? Надеюсь, вы понимаете, что крысеныш Мелкий и мальчик Сережа — это совсем разные люди. Совсем!
   Только вот кто я из этих двоих? Вопрос остается нерешенным. Как я сам буду называть себя всю оставшуюся жизнь?
   Мелким или Сергеем Анатольевичем Лебедевым? Мне надо решить это прямо сейчас!
   — Кривому нельзя допускать, чтобы убийца Сабнэка остался жить, — сказал я. — Из того места, откуда вы должны будете стрелять, вам никуда не убежать. Поймают. Спрятаться в другом месте вы тоже не сможете — негде там больше спрятаться. Так что единственное, что мы можем сделать, так это чтобы вы, с громким индейским воплем, выскочили прямо туда… ну, туда, где все сидеть будут! Застрелили Сабнэка, а потом, пока они еще не опомнятся, сразу бежали бы туда, куда я вам скажу. есть у меня несколько мест под землей, где вас никогда не найдут. Только вам надо будет как следует дорогу запомнить, как туда добраться.
   — Дорогу запомнить?! Там, внизу?!
   — Ну, я же запомнил…
   Против этого аргумента возразить было нечего.
   — К тому же речь о вашей жизни идет.
   — Стрелочки начертить можно, — размышлял Венечка.
   — Ага, вот по этим стрелочкам они вас и найдут быстро!
   — Да, действительно… Что-то я тупею не по дням, а по часам…
   — Придется вам запомнить количество поворотов и всякие характерные особенности.
   Венечка посмотрел на меня с тоской.
   — Ты мне покажешь все?
   — Конечно… Сначала вы с Кривым поговорите, а потом уж я вас водить буду. Только это… Вы бы из одежды что-нибудь похуже выбрали. Темное что-нибудь желательно…
   Венечку мое предложение весьма позабавило.
   — Знаешь, Сереженька, я как-то не предполагал никогда, что мне предстоят частые и длительные прогулки по канализации. И соответствующим прикидом не обзавелся… К тому же, вполне может статься, что мне никакие прикиды больше не пригодятся. Разве что белые тапочки. Так что имеет ли смысл их беречь?!
   Я подумал, что вряд ли Венечку станут сбрасывать в коллектор в белых тапочках — разве что по личной просьбе влюбленной Рыбки — но, разумеется, не сказал ему об этом.
   История повторилась.
   Я отвел сэра Ланселота к Кривому, где тот посвятил его в детали предстоящей операции — как до того господина Крушинского. Единственно — Венечка был в основном в курсе дела, и разговор у них получился значительно более короткий.
   Зато потом! Пришлось нам с Венеамином Юзефовичем полазить!
   Тайное место, о котором я ему говорил, было тем самым знаменитым заброшенным депо, с которым у меня столько связано!.. Столько глупостей. раз уж я там умудрился потеряться, так там кто угодно потеряется, да и не полезет туда никто, в здравом рассудке, разумеется.
   Сам путь под землей был невероятно длинным и извилистым, если бы в былые времена я не изучил его так хорошо, то, может быть, и сейчас заблудился бы. А Венечка был просто в отчаянии!
   — Я не смогу запомнить! Умру, но не смогу!
   — Точно умрешь, если не сможешь, — сказал я загробным голосом.
   Мы посмотрели друг другу в глаза и Венечка сказал:
   — Ну, давай еще раз… С самого начала. только теперь я тебя поведу, хорошо?
   — Хорошо! — простонал я.
   Куда он меня только не заводил!
   Честно говоря, я тоже начал впадать в отчаяние. Более неприспособленного к жизни человека, чем Вениамин Юзефович лещинский мне видеть никогда не приходилось!
   Он абсолютно не умел ориентироваться в пространстве!
   Он не запоминал особых примет и поворотов!
   Его фатально тянуло в опасные места!
   Если б я действительно доверился ему, как провожатому, мы давно задохнулись бы, провалились бы, утонули бы…
   Мы прошли этим путем не один… И не два… И не три раза! Когда я мог уже пройти там с завязанными глазами, когда у меня выработался уже условный рефлекс, Венечка наконец произнес неуверенно:
   — Кажется, я уже начинаю запоминать.
   — Только начинаешь?
   Наверное, мой голос был страшен! Ну, еще бы! мы не меньше суток уже ползаем по одному и тому же месту, почти не отдыхая и не жрамши! Мало того, Кривой еще может хватиться… Господи, за что мне это все?
   — Может, еще раз? — спросил Венечка. — Последний?
   — А может, нам съесть чего-нибудь?
   — Здесь есть палатки поблизости?!
   — Нет… Но здесь неподалеку овощной склад… Там можно чего-нибудь…
   Венечка не дал мне договорить:
   — Знаешь, что, ты иди, поешь, если хочешь, а я — переживу!
   — Да, ладно, я тоже переживу.
   Чем ему овощной склад не угодил? Я же не в помойку ему лезть предлагаю?
   И мы прошли еще один раз. После чего у нас едва достало сил выбраться на поверхность.
   Мы сидели на куче жухлой листвы, с наслаждением вдыхая свежий вечерний воздух. Ноябрь уже был… А тепло — и никакого намека на снег!
   — Получится у меня, как думаешь? — спросил Венечка.
   — Не знаю.
   — Да, если смотреть правде в глаза, то вряд ли…
   Ну, уж если смотреть правде в глаза! В очень редких случаях стоит это делать, и уж не в этом — точно!
   — Но ведь мы сделали все, что могли?
   — Думаю, да.
   — Так что… Чем бы не кончилось все… Спасибо.
   — Не за что… А если получится все-таки… То придется тебе пересидеть в этом депо пару месяцев как минимум. Еду я тебе таскать буду.
   — С овощной базы?!
   — Да хоть из ресторана! За твои бабки-то… Ну, мне идти пора, а то хватятся. Надеюсь, увидимся еще!
   — А я-то как надеюсь!
   Мы смотрели друг на друга и не хотелось прощаться. Из мистических соображений — вроде как, если не сказали «прощай», то обязательно встретимся…
   Венька улыбнулся и протянул мне руку. Которую я пожал.
   Этим рукопожатием мы, наверное, все сказали друг другу, лучше, чем любыми словами.
   Мы можем быть уверены друг в друге.
   Мы на одной стороне…

Глава 7
НАСТЯ

   Юзеф укладывал Ольгу спать… Уже сорок пять минут!
   А я ждала его на кухне с тарелкой остывающих оладьев.
   Юзеф явно не торопился ко мне… Что он там делает так долго? Почему она все никак не заснет? Гадкая, капризная девчонка… А Юзеф избалует ее, как избаловал свою драгоценную Лану — так, что Ольга вырастет такой же неприспособленной к жизни, как и ее мать! Если бы меня так баловали в детстве, я бы, наверное, тоже…
   Если бы меня так баловали! Если бы Юзеф…
   О, Боже! Я ревновала его — к Ольге, к памяти Ланы. Я ревновала его к его гневу и мести, я ревновала его к его сценариям, к его творчеству, к его прошлому, к самой жизни… Я ревновала его ко всему! Наверное, единственное, к чему я его не ревновала, была его трогательная любовь к покойной Шарон Тейт. И Шарон была единственной женщиной, к которой я его не ревновала, не могла бы ревновать, не осмелилась бы, и не только потому, что она — умерла, была зверски убита как раз в тот год, когда я появилась на свет, но еще и потому, что при жизни она действительно была самой прекрасной. Я видела Шарон всего в одном фильме — в фильме ее мужа, Романа Поланского. Фильм назывался «Бал вампиров» и был великолепной пародией на фильмы ужасов. Наверное, я не смогла бы описать внешность Шарон, но я помню то ощущение тепла, света и чистоты, которое дарила ее красота, сиявшая с экрана. Нет, к Шарон Тейт я его ревновать не могла бы, но зато ко всем остальным и ко всему остальному… Я хотела, чтобы он принадлежал мне, мне одной! Чтобы все его чувства, все его переживания, все его воспоминания, все его время, все прошлое и будущее — даже творчество! — чтобы все радости и горести, все, все принадлежало бы мне! Я так хотела быть с ним… Всегда… Я любила его…
   Я его любила.
   Я хотела, чтобы это меня он убаюкивал сейчас, мои волосы гладил, мою руку держал в своих теплых чуть суховатых ладонях, мне на ухо шептал ласковые, утешающие слова!
   Пусть бы даже он был моим дедушкой…
   Или — моим отцом…
   Или…
   Лучше всего было бы, если бы он был моим любовником.
   А еще лучше — моим мужем.
   Юзеф старше моего отца… Не представляю, что сказали бы мои родители, если бы узнали! Но мне было бы все равно, что скажут мои родители, если бы Юзеф снизошел до меня, если бы он увидел во мне женщину! Женщину, а не глупую навязчивую девчонку, вторую жену ненавистного зятя, узурпировавшую место боготворимой Ланочки, глупую навязчивую девчонку, которую он терпит рядом с собой только ради Ольги! Прислугу для Ольги! Придаток к Ольге! Как в старые добрые времена в нагрузку к дефицитным книгам или театральным билетам вынуждали покупать какой-нибудь хлам… Так и Юзеф получил «в нагрузку» к Ольге меня. Если бы Ольга не нуждалась во мне, Юзеф наверняка послал бы меня куда подальше, ничуть не заботясь о том, что со мной дальше будет!
   Возможно, я могла бы разыграть сейчас карту «скорбящей вдовы» и потребовать свою порцию сочувствия и утешений, если бы… Если бы Юзеф не знал, что я терпеть не могла Андрея и собиралась развестись с ним!
   Нет… Ничего у меня не получится! Он просто посмеется надо мной, если узнает, как я его люблю! Я на два года моложе его Ланы… Возможно, глядя на меня, Юзеф каждый раз размышляет о несправедливости судьбы, унесшей жизнь его дочери и сохранившей сотни, тысячи ее сверстниц, и меня среди них, в их ряду… Я для него — одна из сотен. Лана была единственная! Теперь ее место заняла Ольга. Для своего отца я тоже — единственная, но мамочку он все-таки любит больше, чем меня, а Юзеф, насколько мне известно, не любил свою жену: их брак был чем-то вынужденным, неизбежным, их семьи дружили между собой… Юзеф не любил свою жену. Он уважал ее, он был с ней добр, но не больше. А вот дочь… Дочь он боготворил!
   …Интересно, были ли у него любовницы? Были ли у него в жизни другие женщины, кроме его жены?
   Наверняка. Не мог он прожить пятьдесят восемь лет и познать за это время всего одну женщину — свою жену! Он учился во ВГИКе, а ведь тогда еще, в те годы, когда Юзеф был длинноносым и длинноволосым мальчишкой в грубом свитере ( я видела его фотографию вгиковских времен и умилялась несказанно ), тогда еще богемные нравы отличались некоторой легкостью в подходе к вопросам взаимоотношения полов! А потом — он был удачливым сценаристом, он много зарабатывал, он был достаточно популярен в кинематографических кругах ( хотя в кругах зрительских сценаристы редко бывают популярны — в отличии от режиссеров и актеров, сценаристы всегда в тени ), а посему — наверняка имел успех у женщин! К тому же — он привлекателен, и с возрастом становился все привлекательнее.
   А потом — он овдовел шесть лет назад, а до того, после рождения Веника, его жена много лет тяжело болела и практически жила в больницах и санаториях. Так неужели же никто не утешил его?! Быть такого не может… Я бы первая… если бы знала его тогда… Правда, тогда я сама была еще ребенком!
   Возможно, у него есть женщина — там, в Кракове. Наверняка даже есть! Великолепная, утонченная, холодная полячка.
   Непременно красавица. Непременно блондинка с атласной кожей, с точеными ногами и голубыми с поволокой глазами. И она обязательно имеет отношение к искусству — актриса, фотохудожник или модельер… Богата. Свободна. Сменила шестерых мужей. Мечтает выйти замуж за Юзефа. Но Юзеф держит ее на расстоянии — он никому не позволяет приблизиться к себе…
   И наверняка ведь эта женщина ближе ему по возрасту, чем я!
   Ей лет тридцать восемь или сорок, то есть — она моложе его всего на двадцать лет, тогда как я…
   У нас с Юзефом тридцать один год разницы!
   Какой кошмар…
   Возможно, я могла бы завоевать его, но как? Он настолько многоопытен, он привык к обществу самых изысканных женщин — мое кокетство наверняка покажется ему грубым! Вульгарным и грубым…
   К тому моменту, когда Юзеф вышел наконец из ольгиной комнаты, аккуратно притворив за собой дверь, я уже успела прийти к выводу, что чувства мои безнадежны, а любые попытки завоевать его — бессмысленны.
   Наверное, у меня было очень кислое выражение лица, потому что Юзеф при виде меня беззвучно рассмеялся и, приблизившись, погладил меня по голове.
   — Бедные вы дети! Что Ольга, что вы, Настя… Измучились вы обе. Ольга заснула, как убитая, да боюсь, кошмары ее ночью замучают! А на вас, Настя, тоже лица нет… Похудели вы обе, побледнели, словно жертвы вампира. Смотреть на вас страшно и противно! Бедные дети… И бедный я, на попечении у которого оказалось двое таких детей.
   Я обиделась и убрала голову из под ласкающей руки.
   — Ну, ну, не огорчайтесь. Вы — не ребенок, вы — уже почти что взрослая девочка! Но с меня это ответственности не снимает. Я все думаю — быть может, отправить вас все-таки домой, к родителям. А уж мы с Ольгой как-нибудь вдвоем обойдемся. Неизвестно ведь, чем все это может обернуться! Добро ведь только в сказках побеждает… Это я вам говорю, как сказочник-профессионал. Фильмы по моим сценариям всегда светло и хорошо кончались, если только режиссер чего-нибудь своего не привносил. А вот в жизни! В жизни — ни доброго, ни светлого, и неизбежно побеждает зло. И лучше бы вам уйти, пока не поздно.
   — Поздно! — угрюмо ответила я. — Они меня знают как самого близкого Ольге человека! Меня, а не вас! И от того, что я уеду к родителям, ничего не изменится. Они меня и там найдут. Да еще и на родителей беду навлеку… Я, слава Богу, не единственный ребенок: у меня еще есть старший брат, он сейчас в Англии живет, работает… Так что о родителях будет кому позаботиться, если я… если все плохо кончится. А нам всем следует вместе держаться. Вместе — вокруг Ольги. Нас и так-то трое осталось: вы, я да Веник!
   — Я просто не хочу, чтобы вы жертвовали собой ради Ольги. Ведь мы с ней, по сути, чужие люди вам…
   — Вы — чужой! — голос у меня дрогнул, когда я произносила эти слова, и я заметила, что в ответ у Юзефа дрогнули в улыбке губы, и я повторила ожесточенно. — Вы — чужой, а вот Ольга — не чужая уже. Я за нее отвечаю… Перед Богом.
   — Вы верите в Бога? — спросил Юзеф тем тоном, каким спрашивают — «Вы любите креветок?»
   — Да, верю! Я верю в Бога. Да и потом… Все равно так уж получилось — мы связаны с вами, мы связаны с Ольгой, и мне уже не удастся спрятаться, даже если бы захотелось.
   — Наверное, это судьба, — насмешливо сказал Юзеф, но насмешка была лишь в его голосе, а в глазах — грусть.
   — Да, это судьба, — серьезно подтвердила я. — Ведь это именно я нашла Ольгу.
   — Я не успел поблагодарить вас за это…
   — Не надо. Благодарят за то, что человек сделал из любезности, а мог бы и не сделать. А здесь — от меня не зависело ничего. Все зависело от судьбы. От Бога, указавшего на меня! И на Ольгу…
   — А кто по-вашему указал на Ольгу ИМ?! Тоже Бог?
   — Нет… Не он. Другой.
   — Дьявол?
   — Не надо! Не произносите этого к ночи…
   — Вы в дьявола тоже верите?
   — Не просто верю — я боюсь его.
   — А в Бога верите, но не боитесь?
   — Я верю и люблю его.
   — Завидую вам, Настя… Я не верю. Не люблю. Не боюсь…
   — И ИХ вы тоже не боитесь?!!
   — ИХ… Возможно. Но не дьявола. Более того — думаю, дьявол тут не при чем. Люди… Они хуже и сильнее, чем дьявол. Если исходить из религиозной концепции, Бог создал человека по образу и подобию своему, а значит…