Страница:
— Я не брошу тебя. Никогда. Мы с тобой не расстанемся, пока ты сама не захочешь меня оставить… А я боюсь, что ты совсем скоро поймешь, что я — не тот человек, какого ты во мне видишь.
— Никогда! Если ты меня не бросишь, мы не расстанемся, пока смерть не разлучит нас! — восторженно выкрикнула я.
И Юзеф расхохотался в ответ.
А с кухни донеслось шипение вытекающего на плиту супа.
Юзеф заставил меня пойти в милицию и сообщить об исчезновении Андрея.
Голова Андрея к тому времени была давно уже погребена где-то в Измайловском парке.
И все равно я ужасно переживала, боялась идти, боялась, что милиционеры, с помощью профессионального чутья и годами отработанной проницательности, смогут догадаться обо всем по моему мятущемуся взгляду или по каким-нибудь еще им известным признакам… То есть, обо всем им, конечно же, не догадаться. Но могут понять хотя бы то, что безутешная супруга на самом-то деле прекрасно знает, куда делся ее муж и что с ним случилось!
Но — нет, ничего они не поняли… А слезы, стоявшие у меня в глазах, дрожь в руках и в голосе только убедили их в искренности моих переживаний.
Милиционеры насторожились конечно же, когда узнали, что пропавший супруг — это тот самый, который совсем недавно обрел свою дочь, так же до того времени считавшуюся без вести пропавшей. Но мне их настороженность вряд ли могла чем-нибудь повредить… Ведь это я узнала девочку! И я осталась теперь обремененной чужим ребенком, а вовсе не веселой богатой вдовой, вызывающей множество подозрений!
…Если они как следует проведут следствие, догадаются об истинной подоплеке происходящего и тоже подключатся к охоте на Короля Нищих, это будет совсем не так уж плохо! У них есть хотя бы какие-то силы! А у нас — ничего…
Веник ходил в маленький полуподпольный тир тренироваться. И — ждал… Ждал звонка от человека по кличке Кривой.
Кривой должен был оповестить Веника о том, что их главарь, Сабнэк, собирается «выйти в люди», то есть — выступить перед народом, перед членами подземной секты.
Как я поняла, почти все время, почти всю свою жизнь Сабнэк проводил в кромешной темноте, на краю какой-то там ямы, в медитациях или размышлениях о судьбе той части человечества, которая была вверена его власти самим Повелителем Мух! И иногда, в результате медитаций и размышлений, Сабнэка охватывало вдохновение. И он являлся при свете, среди своих людей, и он говорил с ними, проповедовал от имени Баал-Зеббула, стоял среди толпы, но все-таки — был доступной мишенью. Настолько доступной, что, по словам Кривого, даже Веник сможет в него попасть… Если постарается. Сабнэк был крупным мужчиной. Крупной целью… И, словно специально для того, чтобы облегчить задачу своего возможного убийцы, Сабнэк давно уже завел привычку заблаговременно предупреждать о своих предстоящих «выступлениях». Разумеется, он это делал только для того, чтобы собрать побольше желающих послушать.
Но и для нас это оказалось удобно…
Точнее, я хочу сказать, не для нас, а для Веника. Все, на что оказалась способна я — это СОПЕРЕЖИВАНИЕ! Ну, и еще — приготовление пищи, стирка, уход за Ольгой… Правда, пищу я готовила плохо, в конце концов, Юзеф решился взять это на себя. И Ольгу к репетитору тоже он возил. А я — сопереживала. И страдала от собственной никчемности.
Увы, я — не героиня!
Очень нелегко давались мне телефонные разговоры с мамой. Ведь мама звонила часто… Практически каждый день! Она и раньше часто звонила и приезжала, и я должна была представлять ей подробные «отчеты» о своей супружеской жизни и о жизни вообще, с точностью до часа! А теперь… Теперь мне приходилось лгать и изворачиваться. С помощью Ольги — вернее, с помощью рассказов о том, какая нервная моя падчерица и как переживает Андрей ее нервозность — я еще могла удержать маму на каком-то расстоянии от моего дома. Но как быть с ее расспросами? Об Андрее… Она все время спрашивала о моих взаимоотношениях с Андреем… А Андрей был мертв… Его обезглавленное тело сбросили в коллектор! Его промороженную голову Юзеф похоронил где-то в Измайловском лесу! А я должна была отвечать маме: «Все хорошо, все в порядке» — не имея возможности открыть даже часть правды, хотя бы о том сказать, что Андрей пропал и мне пришлось заявить в милицию о его исчезновении… Потому что, стоит мне это сказать, мама тут же примчится: утешать меня, заботиться обо мне, жить со мной! А со мною уже жил Юзеф!!! И для мамы здесь места не было… Во-первых, она никогда не поняла бы моих отношений с мужчиной, который по возрасту старше моего отца! А во-вторых… Она бы всюду вмешивалась, всем интересовалась, высказывала бы свое отношение ко всему происходящему. А мы и так жили в чудовищном напряжении! Да и потом, Веник тоже переехал в эту квартиру. Чтобы всем быть вместе… Только с другом своим продолжал встречаться в той, своей квартире. Потому что здесь была Оля… Нет, конечно, потому что здесь был Юзеф! Юзеф — с его холодным, насмешливым, пренебрежительным взглядом! Юзеф, не перестававший осуждать Веника. Юзеф, старавшийся побольнее уязвить сына при каждом удобном случае.
Без жалости! Потому что сам был уязвлен до глубины души…
Во всяком случае, я именно так объясняла и оправдывала поведение Юзефа по отношению к Венику. И я не могла пустить сюда еще и маму! Она бы скорее смирилась с тем, что я сожительствую с шестидесятилетним стариком, изменяя Андрею, чем с гомосексуализмом Веника! И потому я лгала ей… Обливаясь холодным потом при мысли, что все равно когда-нибудь мне придется сказать ей правду!
Ушел дождливый слякотный ноябрь.
Пришел декабрь — такой же дождливый и слякотный.
Кажется, зима заблудилась по дороге к нам…
Шел декабрь — а я все еще не могла извлечь из недр шкафа свою хорошенькую шубку, чтобы блеснуть в ней перед Юзефом. Серебристый мех снежной лисы шел мне замечательно!
Не знаю, быть может, все женщины становятся красавицами, нарядившись в дорогие меха! Но я — уж точно! Стоило кому-нибудь увидеть мое лицо в обрамлении пушистого капюшона…
Нет, правда, я не хвастаюсь! Так вообще — я не очень, а вот в меховом капюшоне — очень даже ничего!
Мне так хотелось показаться Юзефу в этой шубке, но все никак не предоставлялось случая: декабрь — а все еще слякотно и дождливо. Будто и не в России живем! И мы — все трое — ходили в своих осенних кожаных пальто.
— Хоть бы к Рождеству снег выпал! — вздыхал Веник.
Он, как ребенок, мечтал о праздновании Рождества и Нового Года, о нарядной елке, о подарках под елкой, завернутых в несколько слоев цветной бумаги — так, чтобы под оберткой не угадывались очертания даримого предмета! Он, конечно, оправдывался тем, что, якобы, мечтает устроить для Оли два замечательных праздника подряд… Но я-то понимала, что он мечтает о детском празднике для себя! Потому что сам до конца не вышел из детского возраста…
Думаю, Юзеф тоже понимал это. Ведь это благодаря отцу остались у Веника такие чарующие воспоминания о Рождестве и о праздновании Нового Года!
В семье Юзефа праздновали Рождество даже в советские времена, причем — Рождество католическое, в ночь с 24 на 25 декабря. Как дань памяти польским предкам, как обряд, не более, потому что сам Юзеф верующих христианином не был.
Елку наряжали перед Рождеством.
А сразу после Нового Года разбирали.
Подарки-сюрпризы были на Рождество… Да и вообще — на Рождество приходились все те тихие радости и чудеса уютного семейного праздника, который у меня, например, связан с Новым Годом.
На Новый Год Юзеф, как правило, отбывал — куда-нибудь в ресторан или на иное богемное сборище. Новый Год он с семьей не праздновал. И на Новый Год детям — Лане и Венику — дарились только сласти в подарочной упаковке.
Веник очень трогательно вспоминал для замечательные игрушки, привезенные Юзефом из-за границы. Каждая из этих игрушек вынималась всего только раз в году и потому появление ее ожидалось и предвкушалось, как настоящее чудо!
Одна — маленький «вертеп» — музыкальный макет пещеры, в которой родился Христос. Там были крохотные ясли с младенцем, и златокудрая Мария в голубой накидке и белом платье, и лысый коленопреклонный Иосиф, и три царя с дарами, и три пастуха — старик, зрелый муж и юный мальчик с ягненочком на руках — и еще три овечки, и коровка, и теленок, и ослик, и пухлая розовая свинка, и даже два ангела с золотыми крылышками, восседавшие на крыше «вертепа». Фигурки хранились завернутыми в папиросную бумагу, и расставлять их было привилегией Ланы, а Юзеф заводил игрушку и, ровно в полночь, маленький «вертеп» вдруг освещался изнутри невидимыми лампочками, от света которых — о, чудо! о, радость! — начинали по-настоящему светиться младенец в яслях и нимбы над головами Иосифа и Марии! И слышалась нежная музыка, перезвон колокольчиков, католический рождественский гимн… Веник до сих пор едва не плакал от умиления, когда рассказывал об этом!
Маленький «вертеп» Юзеф увез в Краков, в память о Лане.
Веник до сих пор тосковал об этой игрушке, очень переживал разлуку с ней…
Но зато другая игрушка, достававшаяся перед Новым Годом, осталась ему в личное пользование! Это была «мельница».
Круг, на котором укреплялись четыре свечи. При горении теплый воздух от свечей приводил в движение лопасти вертушки, укрепленной наверху. Вертушка приводила в движение еще два круга в основании: один, в центре — круг с вращающейся елочкой, украшенной красными шариками, серебряными бантиками и золотыми шишечками, другой — внешний круг — на котором были укреплены сани Деда Мороза, запряженные северными оленями, а за санями бежала целая вереница мелких зверушек белочек, зайчиков, барсучков и даже один ежик, завершавший кавалькаду. Все вращалось, сверкало, звенела какая-то простенькая мелодия… Конечно, новогодняя «мельница» не была такой уж волшебной, как рождественский «вертеп», но зато и любоваться ею можно было хоть всю ночь!
Правда, когда «мельница» оказалась в распоряжении Веника, она утеряла много от своей прелести: ведь теперь он сам мог заводить ее хоть каждый день, в любое время года, хоть даже в середине лета!
А о «вертепе» он по-прежнему мечтал. Увидеть его, услышать его — еще хоть раз! И чтобы засияли нимбы над головами Иосифа и Марии, и чтобы засветился младенец в яслях… Но «вертеп» хранился у Юзефа в Кракове. А Юзеф сына к себе не приглашал…
…Но пусть даже без музыкального «вертепа» — Веник все равно с детским нетерпением ждал Рождества!
Я хотела купить искусственную елку — хорошую, немецкую искусственную елку — модный набор маленьких деревянных игрушечек, стилизованных под старину, у нас с Андреем был…
Но Веник говорил, что елка должна быть обязательно живая! Свежая! Пахучая! Что выбирать елку — одна из главных рождественских радостей!
Он все время говорил о предстоящем празднике Оле. И Оля, казалось, заразилась от него радостным ожиданием! Она вообще стала гораздо лучше. Не знаю, чья здесь заслуга: Юзефа или Лилии Михайловны.
Оля стала гораздо веселее, разговорчивее, реагировала на происходящие события более или менее адекватно…
Не знаю только, как она восприняла исчезновение Андрея.
По-моему, совсем никак… Она этого просто не заметила!
Для Оли существовал только Юзеф.
Как и для меня…
В этом мы с ней были соперницами. Причем для меня это соперничество было совершенно безнадежным! Потому что Оля его единственная внучка. А я… Всего лишь женщина. У него много таких.
Да, шел декабрь…
Кривой не звонил.
Я начала надеяться, что он и вовсе не позвонит, что он забудет о нас! Как переживала я после смерти Андрея, как боялась каждого звука, каждого незнакомого лица… А теперь совсем немного времени прошло, а на смену страху уже пришел покой, и так не хочется, чтобы этот покой как-то нарушался!
Ведь у нас такая прекрасная семья — Юзеф, Веник, Оля, я… И никому из нас, по-моему, уже и не нужно мести! Только оставили бы нас в покое… Это Андрей — он горел желанием мстить, убить Сабнэка, убить того, другого, который Олю похитил в Одессе… Но Андрея больше нет, он поплатился за свою храбрость и неугомонность. А мы, оставшиеся, мы конечно же не простили, но, вместе с тем, для нас главное — не месть, не расправа, а счастье и покой! Счастье и покой для Оли! Ее окончательное возвращение в мир нормальных людей! И чтобы она пошла в школу… И чтобы у нее были друзья…
Я не знаю, конечно, что думали обо всем этом мужчины.
Но, сдается мне, они были бы солидарны со мной… Даже если бы не осмелились высказать этого вслух, боясь показаться трусами!
И не знаю, как бы все сложилось, если бы не…
Глава 9
— Никогда! Если ты меня не бросишь, мы не расстанемся, пока смерть не разлучит нас! — восторженно выкрикнула я.
И Юзеф расхохотался в ответ.
А с кухни донеслось шипение вытекающего на плиту супа.
Юзеф заставил меня пойти в милицию и сообщить об исчезновении Андрея.
Голова Андрея к тому времени была давно уже погребена где-то в Измайловском парке.
И все равно я ужасно переживала, боялась идти, боялась, что милиционеры, с помощью профессионального чутья и годами отработанной проницательности, смогут догадаться обо всем по моему мятущемуся взгляду или по каким-нибудь еще им известным признакам… То есть, обо всем им, конечно же, не догадаться. Но могут понять хотя бы то, что безутешная супруга на самом-то деле прекрасно знает, куда делся ее муж и что с ним случилось!
Но — нет, ничего они не поняли… А слезы, стоявшие у меня в глазах, дрожь в руках и в голосе только убедили их в искренности моих переживаний.
Милиционеры насторожились конечно же, когда узнали, что пропавший супруг — это тот самый, который совсем недавно обрел свою дочь, так же до того времени считавшуюся без вести пропавшей. Но мне их настороженность вряд ли могла чем-нибудь повредить… Ведь это я узнала девочку! И я осталась теперь обремененной чужим ребенком, а вовсе не веселой богатой вдовой, вызывающей множество подозрений!
…Если они как следует проведут следствие, догадаются об истинной подоплеке происходящего и тоже подключатся к охоте на Короля Нищих, это будет совсем не так уж плохо! У них есть хотя бы какие-то силы! А у нас — ничего…
Веник ходил в маленький полуподпольный тир тренироваться. И — ждал… Ждал звонка от человека по кличке Кривой.
Кривой должен был оповестить Веника о том, что их главарь, Сабнэк, собирается «выйти в люди», то есть — выступить перед народом, перед членами подземной секты.
Как я поняла, почти все время, почти всю свою жизнь Сабнэк проводил в кромешной темноте, на краю какой-то там ямы, в медитациях или размышлениях о судьбе той части человечества, которая была вверена его власти самим Повелителем Мух! И иногда, в результате медитаций и размышлений, Сабнэка охватывало вдохновение. И он являлся при свете, среди своих людей, и он говорил с ними, проповедовал от имени Баал-Зеббула, стоял среди толпы, но все-таки — был доступной мишенью. Настолько доступной, что, по словам Кривого, даже Веник сможет в него попасть… Если постарается. Сабнэк был крупным мужчиной. Крупной целью… И, словно специально для того, чтобы облегчить задачу своего возможного убийцы, Сабнэк давно уже завел привычку заблаговременно предупреждать о своих предстоящих «выступлениях». Разумеется, он это делал только для того, чтобы собрать побольше желающих послушать.
Но и для нас это оказалось удобно…
Точнее, я хочу сказать, не для нас, а для Веника. Все, на что оказалась способна я — это СОПЕРЕЖИВАНИЕ! Ну, и еще — приготовление пищи, стирка, уход за Ольгой… Правда, пищу я готовила плохо, в конце концов, Юзеф решился взять это на себя. И Ольгу к репетитору тоже он возил. А я — сопереживала. И страдала от собственной никчемности.
Увы, я — не героиня!
Очень нелегко давались мне телефонные разговоры с мамой. Ведь мама звонила часто… Практически каждый день! Она и раньше часто звонила и приезжала, и я должна была представлять ей подробные «отчеты» о своей супружеской жизни и о жизни вообще, с точностью до часа! А теперь… Теперь мне приходилось лгать и изворачиваться. С помощью Ольги — вернее, с помощью рассказов о том, какая нервная моя падчерица и как переживает Андрей ее нервозность — я еще могла удержать маму на каком-то расстоянии от моего дома. Но как быть с ее расспросами? Об Андрее… Она все время спрашивала о моих взаимоотношениях с Андреем… А Андрей был мертв… Его обезглавленное тело сбросили в коллектор! Его промороженную голову Юзеф похоронил где-то в Измайловском лесу! А я должна была отвечать маме: «Все хорошо, все в порядке» — не имея возможности открыть даже часть правды, хотя бы о том сказать, что Андрей пропал и мне пришлось заявить в милицию о его исчезновении… Потому что, стоит мне это сказать, мама тут же примчится: утешать меня, заботиться обо мне, жить со мной! А со мною уже жил Юзеф!!! И для мамы здесь места не было… Во-первых, она никогда не поняла бы моих отношений с мужчиной, который по возрасту старше моего отца! А во-вторых… Она бы всюду вмешивалась, всем интересовалась, высказывала бы свое отношение ко всему происходящему. А мы и так жили в чудовищном напряжении! Да и потом, Веник тоже переехал в эту квартиру. Чтобы всем быть вместе… Только с другом своим продолжал встречаться в той, своей квартире. Потому что здесь была Оля… Нет, конечно, потому что здесь был Юзеф! Юзеф — с его холодным, насмешливым, пренебрежительным взглядом! Юзеф, не перестававший осуждать Веника. Юзеф, старавшийся побольнее уязвить сына при каждом удобном случае.
Без жалости! Потому что сам был уязвлен до глубины души…
Во всяком случае, я именно так объясняла и оправдывала поведение Юзефа по отношению к Венику. И я не могла пустить сюда еще и маму! Она бы скорее смирилась с тем, что я сожительствую с шестидесятилетним стариком, изменяя Андрею, чем с гомосексуализмом Веника! И потому я лгала ей… Обливаясь холодным потом при мысли, что все равно когда-нибудь мне придется сказать ей правду!
Ушел дождливый слякотный ноябрь.
Пришел декабрь — такой же дождливый и слякотный.
Кажется, зима заблудилась по дороге к нам…
Шел декабрь — а я все еще не могла извлечь из недр шкафа свою хорошенькую шубку, чтобы блеснуть в ней перед Юзефом. Серебристый мех снежной лисы шел мне замечательно!
Не знаю, быть может, все женщины становятся красавицами, нарядившись в дорогие меха! Но я — уж точно! Стоило кому-нибудь увидеть мое лицо в обрамлении пушистого капюшона…
Нет, правда, я не хвастаюсь! Так вообще — я не очень, а вот в меховом капюшоне — очень даже ничего!
Мне так хотелось показаться Юзефу в этой шубке, но все никак не предоставлялось случая: декабрь — а все еще слякотно и дождливо. Будто и не в России живем! И мы — все трое — ходили в своих осенних кожаных пальто.
— Хоть бы к Рождеству снег выпал! — вздыхал Веник.
Он, как ребенок, мечтал о праздновании Рождества и Нового Года, о нарядной елке, о подарках под елкой, завернутых в несколько слоев цветной бумаги — так, чтобы под оберткой не угадывались очертания даримого предмета! Он, конечно, оправдывался тем, что, якобы, мечтает устроить для Оли два замечательных праздника подряд… Но я-то понимала, что он мечтает о детском празднике для себя! Потому что сам до конца не вышел из детского возраста…
Думаю, Юзеф тоже понимал это. Ведь это благодаря отцу остались у Веника такие чарующие воспоминания о Рождестве и о праздновании Нового Года!
В семье Юзефа праздновали Рождество даже в советские времена, причем — Рождество католическое, в ночь с 24 на 25 декабря. Как дань памяти польским предкам, как обряд, не более, потому что сам Юзеф верующих христианином не был.
Елку наряжали перед Рождеством.
А сразу после Нового Года разбирали.
Подарки-сюрпризы были на Рождество… Да и вообще — на Рождество приходились все те тихие радости и чудеса уютного семейного праздника, который у меня, например, связан с Новым Годом.
На Новый Год Юзеф, как правило, отбывал — куда-нибудь в ресторан или на иное богемное сборище. Новый Год он с семьей не праздновал. И на Новый Год детям — Лане и Венику — дарились только сласти в подарочной упаковке.
Веник очень трогательно вспоминал для замечательные игрушки, привезенные Юзефом из-за границы. Каждая из этих игрушек вынималась всего только раз в году и потому появление ее ожидалось и предвкушалось, как настоящее чудо!
Одна — маленький «вертеп» — музыкальный макет пещеры, в которой родился Христос. Там были крохотные ясли с младенцем, и златокудрая Мария в голубой накидке и белом платье, и лысый коленопреклонный Иосиф, и три царя с дарами, и три пастуха — старик, зрелый муж и юный мальчик с ягненочком на руках — и еще три овечки, и коровка, и теленок, и ослик, и пухлая розовая свинка, и даже два ангела с золотыми крылышками, восседавшие на крыше «вертепа». Фигурки хранились завернутыми в папиросную бумагу, и расставлять их было привилегией Ланы, а Юзеф заводил игрушку и, ровно в полночь, маленький «вертеп» вдруг освещался изнутри невидимыми лампочками, от света которых — о, чудо! о, радость! — начинали по-настоящему светиться младенец в яслях и нимбы над головами Иосифа и Марии! И слышалась нежная музыка, перезвон колокольчиков, католический рождественский гимн… Веник до сих пор едва не плакал от умиления, когда рассказывал об этом!
Маленький «вертеп» Юзеф увез в Краков, в память о Лане.
Веник до сих пор тосковал об этой игрушке, очень переживал разлуку с ней…
Но зато другая игрушка, достававшаяся перед Новым Годом, осталась ему в личное пользование! Это была «мельница».
Круг, на котором укреплялись четыре свечи. При горении теплый воздух от свечей приводил в движение лопасти вертушки, укрепленной наверху. Вертушка приводила в движение еще два круга в основании: один, в центре — круг с вращающейся елочкой, украшенной красными шариками, серебряными бантиками и золотыми шишечками, другой — внешний круг — на котором были укреплены сани Деда Мороза, запряженные северными оленями, а за санями бежала целая вереница мелких зверушек белочек, зайчиков, барсучков и даже один ежик, завершавший кавалькаду. Все вращалось, сверкало, звенела какая-то простенькая мелодия… Конечно, новогодняя «мельница» не была такой уж волшебной, как рождественский «вертеп», но зато и любоваться ею можно было хоть всю ночь!
Правда, когда «мельница» оказалась в распоряжении Веника, она утеряла много от своей прелести: ведь теперь он сам мог заводить ее хоть каждый день, в любое время года, хоть даже в середине лета!
А о «вертепе» он по-прежнему мечтал. Увидеть его, услышать его — еще хоть раз! И чтобы засияли нимбы над головами Иосифа и Марии, и чтобы засветился младенец в яслях… Но «вертеп» хранился у Юзефа в Кракове. А Юзеф сына к себе не приглашал…
…Но пусть даже без музыкального «вертепа» — Веник все равно с детским нетерпением ждал Рождества!
Я хотела купить искусственную елку — хорошую, немецкую искусственную елку — модный набор маленьких деревянных игрушечек, стилизованных под старину, у нас с Андреем был…
Но Веник говорил, что елка должна быть обязательно живая! Свежая! Пахучая! Что выбирать елку — одна из главных рождественских радостей!
Он все время говорил о предстоящем празднике Оле. И Оля, казалось, заразилась от него радостным ожиданием! Она вообще стала гораздо лучше. Не знаю, чья здесь заслуга: Юзефа или Лилии Михайловны.
Оля стала гораздо веселее, разговорчивее, реагировала на происходящие события более или менее адекватно…
Не знаю только, как она восприняла исчезновение Андрея.
По-моему, совсем никак… Она этого просто не заметила!
Для Оли существовал только Юзеф.
Как и для меня…
В этом мы с ней были соперницами. Причем для меня это соперничество было совершенно безнадежным! Потому что Оля его единственная внучка. А я… Всего лишь женщина. У него много таких.
Да, шел декабрь…
Кривой не звонил.
Я начала надеяться, что он и вовсе не позвонит, что он забудет о нас! Как переживала я после смерти Андрея, как боялась каждого звука, каждого незнакомого лица… А теперь совсем немного времени прошло, а на смену страху уже пришел покой, и так не хочется, чтобы этот покой как-то нарушался!
Ведь у нас такая прекрасная семья — Юзеф, Веник, Оля, я… И никому из нас, по-моему, уже и не нужно мести! Только оставили бы нас в покое… Это Андрей — он горел желанием мстить, убить Сабнэка, убить того, другого, который Олю похитил в Одессе… Но Андрея больше нет, он поплатился за свою храбрость и неугомонность. А мы, оставшиеся, мы конечно же не простили, но, вместе с тем, для нас главное — не месть, не расправа, а счастье и покой! Счастье и покой для Оли! Ее окончательное возвращение в мир нормальных людей! И чтобы она пошла в школу… И чтобы у нее были друзья…
Я не знаю, конечно, что думали обо всем этом мужчины.
Но, сдается мне, они были бы солидарны со мной… Даже если бы не осмелились высказать этого вслух, боясь показаться трусами!
И не знаю, как бы все сложилось, если бы не…
Глава 9
НАСТЯ
Однажды, когда мы с Ольгой возвращались от Лилии Михайловны, когда мы уже подходили к метро, Ольга вдруг попросила меня:
— Давай, не поедем! Давай, погуляем…
Погода была не слишком располагающая к прогулкам, но я Оле ни в чем не отказывала, потому что она практически никогда ничего не просила.
Мы пошли гулять.
Под промозглым ледяным ветром.
Под колким мелким дождем.
Направление для прогулки выбирала Ольга…
Я была несколько удивлена — я не знала этих мест, этих улиц, этих дворов — а ведь Ольга шагала весьма целенаправленно, словно шла куда-то в определенное место.
Заметив мое замешательство, Оля по-детски светло улыбнулась мне и сказала:
— Я помню эту улицу… И этот сквер… мы здесь гуляли с мамой. С моей мамой. А вон в том доме, вон в том дворе жила мамина подруга… Зайдем? Хотя бы во двор? Там был гриб-мухомор в песочнице и смешные качели с деревянными медвежатами… Я хочу посмотреть, остались ли они…
Я была поражена — до сих пор Ольга никогда не вспоминала свою маму и я была уверена, что она считает мамой МЕНЯ!
Я даже не обратила внимания на то, что и двор, и дом выглядят какими-то неживыми…
Ольга тянула меня за руку.
И я пошла за ней.
Никаких качелей во дворе не было!
А гриб — был… Но определить, мухомор ли он, было уже невозможно: краска с него облезла, шляпка растрескалась и разбухла от воды. Песочница была полна строительного мусора… А «дом маминой подруги» пялился на меня черными провалами пустых окон!
Я оглянулась на Олю…
Я хотела что-то сказать…
Поскорее увести ее отсюда…
Как вдруг — Ольга вырвала свою ручку из моей руки и бросилась бежать через двор к полуразрушенному дому, нырнула в подвал!
Догнать ее я не успела.
Остановилась у жутковатого вида дыры, в которую нырнула Ольга. Из подвала веяло холодом, кислой гнилостной вонью…
И ужасом! Там было так темно… Да и вообще — темнело стремительно…
Мне захотелось скорее удрать отсюда.
Но не могла же я бросить девочку!
Юзеф убил бы меня…
И я принялась ее звать… Долго звала! насмешливое эхо откликалось мне из темноты подвала.
Я поняла, что придется спуститься туда.
И полезла, преодолевая страх и брезгливость, продолжая звать Ольгу!
Ольга не откликалась…
Но глаза мои быстро привыкли к темноте, и темнота уже не была такой уж кромешной, она стала темно-серой, и я начала различать какие-то стены, арки, амфилады комнат… Странное здание! Я пошла, придерживаясь за стену, поминутно боясь провалиться в какую-нибудь яму.
Меня тошнило от страха и от жуткой вони…
А тут еще и шевелилось что-то рядом, в темноте…
Крысы?
Или…
А что здесь может быть еще?!
Я снова принялась звать Ольгу, теперь уже в моем голосе против воли зазвучали истерические нотки, а эхо стало еще звучнее, словно где-то рядом была большая глубина…
…И вдруг она откликнулась мне!
Это действительно был ее голосок, а не эхо!
— Мамочка! Мамочка Настя! Иди сюда… Вытащи меня отсюда! Я больше не буду…
Я рванулась в темноту, на ее голос… И — рухнула, зацепившись за что-то ногой.
Десятки рук подхватили меня.
Те существа, которые крались за мной от самого входа в подвал…
— Ольга! Убегай! Беги! — завизжала я, отчаянно дергаясь и брыкаясь.
Ответом мне был смех!
Мелодичный детский смех!
И я услышала мужской голос, спросивший:
— Зачем ты вернулась? Кто она? Зачем ты привела ее сюда?
И — ответ Ольги:
— Я вернулась, чтобы жить здесь всегда. Она — моя приемная мать. Я привела ее для жертвы Сабнэку. Чтобы он простил меня… Чтобы мне еще хоть раз его увидеть!
В ее голосе зазвучала такая мольба, такая искренняя надежда, что я взвыла от ужаса — и тут же получила по голове… Перед глазами у меня взорвалась огненная радуга. И я провалилась в пылающую бездну…
Очнулась я среди метел.
Вернее, когда я открыла глаза, сквозь туманную муть, застилавшую в первые мгновения окружающий мир, я увидела совсем рядом со своим лицом какие-то вязанки хвороста. Много, много вязанок, вокруг — одни только сухие прутья, перевязанные проволокой, один прутик царапал мне щеку. Я попыталась пошевелиться — и не смогла! Мне показалась, что я связана… И, не знаю уж, почему — быть может, из-за огромного количества книг о средневековье, прочитанных мною, из-за буйной фантазии неудавшегося писателя — но мне вдруг представилось, что я лежу в центре огромного костра, обреченная на сожжение, как колдунья во времена святой инквизиции! Вот сейчас придет священник, прижмет к моим губам холодное серебро распятия, потом — помощник палача плеснет на вязанки смолою ( а если он будет милосерден, то он плеснет еще и на меня ), а потом палач поднесет факел, и…
Нет, конечно, быть этого не может, но почему я, связанная, лежу среди вязанок хвороста!
Я принялась дергаться.
И выяснила, что вовсе не связана — просто, наверное, руки и ноги затекли, и мне сложно было пошевелить ими в первое мгновение. К тому же — голова болела и кружилась от удара, меня тошнило, перед глазами кружились мелкие черные пятнышки, похожие на мух ( но это точно были не мухи — они не жужжали и не пытались сесть на меня! ), да и координация была нарушена. Я с огромным трудом смогла встать на четвереньки.
И, оглядевшись как следует, поняла, что лежу я вовсе не среди вязанок хвороста!
Я лежала среди метел.
Огромное количество метел, скрученных из прутьев, притороченных к длинным толстым палкам, — метел, какими обычно пользуются дворники! — стояли вдоль стен в несколько рядов.
Здесь же были и некоторые другие предметы из рабочего арсенала дворника: широкие аллюминевые лопаты для сгребания снега, два мешка с крупной солью, смешанной с песком, и один лом.
Маленькая комнатка освещалась одной тусклой лампочкой в металлическом каркасе.
Под самым потолком находилось крохотное оконце, забранное сеткой.
Впрочем, не будь даже этой сетки, я все равно не смогла бы сбежать через это окно. Разве что превратившись в мышку…
Дверь была тяжелая, железная.
«Наверняка ведь заперта снаружи, холерная дверь!» подумала я, но все равно подползла к ней и, цепляясь за стенку, поднялась на ноги и попыталась попинать и подергать за ручку… Бесполезно!
Я сползла на пол возле двери.
ГОСПОДИ, НУ, ПОЧЕМУ МНЕ ТАК НЕВЕЗЕТ?!!!
Причем — всегда и во всем!
Умереть в двадцать семь лет на пике первой серьезной любви, выпустив всего одну книгу, не родив ни одного ребенка!
Умереть из-за предательства девочки, которую я любила, как свою родную дочь!!!
Впрочем — Ольгу я почти не винила в произошедшем. Скорее — тех, кто с ней это сделал, кто искалечил ее душу, кто в корне изменил ее восприятие мира, кто заставил ее поступить так, предать меня!
Мне было очень жалко Ольгу… Несмотря ни на что жалко! И вовсе не потому, что я — такая хорошая, добродетельная, всепрощающая — нет, напротив, я мстительна, как и все, рожденные под знаком Рака! Но Ольга — дитя… В ней самое не может еще быть зла! Зло пришло к ней извне. От тех, кого Андрей собирался уничтожить, от тех, кто уничтожил Андрея! Ребенок — это зеркало, отражающее духовную сущность тех, кто его, ребенка, окружает, кто его воспитывает, кто так или иначе на него влияет.
Ольга пробыла четыре года среди этих подонков, отбросов, среди этих нелюдей! И только три месяца — в семье…
Бедное дитя! Что будет с ней теперь?
…А что будет со мной?!! Что они со мной сделают?!!
Отрубят голову, как Андрею, а тело сбросят в коллектор — набитую дерьмом трубу шириной в пять метров?!
Изнасилуют для начала, как мне говорил Веник?!
И что означали слова Ольги о том, что она приготовила меня в жертву Сабнэку?! Что делает Сабнэк со своими жертвами?! Употребляет в пищу?! С него станется…
Господи, как же обидно! Как обидно и как жалко себя!
Как обидно не разу не показаться перед Юзефом в шубке из снежной лисы!
А что предпримет Юзеф, когда обнаружит наше с Ольгой исчезновение? Насколько я его знаю, он начнет беспокоиться, даже если мы задержимся всего на час… Не за меня беспокоиться — за Олю! Ведь ее уже пытались похитить один раз, когда Андрей по чистой случайности предотвратил похищение!
Случайность.
Какую огромную роль в этой истории сыграла случайность!
Стечение обстоятельств… Счастливое, несчастное…
То, что я нашла Олю, узнала ее среди восьмерых детей «многодетной матери» — тоже случайность.
Если бы я ее не нашла или если бы я не узнала ее… Не сидела бы сейчас запертая среди метел и лопат, не ожидала бы с тоской решения своей участи!
Заранее ясно, какая участь меня ждет…
Но Оля ни в чем не виновата! Она — всего лишь ребенок, несчастный маленький ребенок, всю ответственность за ее поступки несут взрослые. И в том числе я! Могла бы, дура, догадаться, что не просто так она возжелала отправиться на прогулку! И не просто так завела меня именно в этот заброшенный дворик, к полуразрушенному дому! Хотя — откуда мне было знать? Я не ждала от нее зла!
Вот и нарвалась…
Интересно, Юзеф уже заметил наше исчезновение?
Сколько прошло времени? От Лилии Михайловны мы вышли где-то в половине первого…
Я посмотрела на левую руку — там, где я носила часы конечно же, часов не было! И двух колец — обручального и сапфировой бабочки, подаренной Андреем на новый 1996 год тоже нет! И серег… И сумочки… Хорошо, хоть одежду не сняли! И даже, по-видимому, не расстегивали. Значит, моя женская честь еще при мне.
…Я вспомнила о кольце и о праздновании Нового Года, и подумала, что, наверное, уже больше ни одного Нового Года мне не удастся встретить! А я ведь закупила подарки всем: для мамы с папой — двуспальный набор роскошного постельного белья из плотного гладкого льна с вышивкой «ришелье», Венику — духи «Ангел» от Тьерри Миглера, во флаконе, оформленном в виде серебристо-голубой звезды ( я надеялась, что у него нет еще таких духов, они предназначены для женщина, но — восхитительны и очень подходят Венику — аромат горького шоколада и сладкого миндаля! ), Ольге — новое розовое платье с оборочками и пышной нижней юбкой. Я только для Юзефа ничего не купила… Не могла придумать, что ему подарить. И до сих пор придумать не могу. Хотя теперь — поздно уже что-то придумывать, для меня все кончено, я обречена, хорошо бы только добрый Санта Клаус указал им тайничок в шкафу, в котором я хранила свои подарки, чтобы мои старания и беготня по магазинам не пропали зря! И пусть они догадаются отдать набор постельного белья моим родителям… Мама всегда мечтала иметь такие вот роскошные простыни… То есть, мама конечно мечтала о шелковых, но продавец в ужасно дорогом магазине, в котором я покупала эти ужасно дорогие простыни, в ущерб магазину и себе посоветовал мне все-таки взять льняные, потому что на шелке в России холодно спать…
Я сидела на полу и ревела от жалости к себе.
Я не верила, что мне удастся спастись…
Не верила, что Юзеф ворвется сюда с автоматом наперевес и вырвет меня из грязных лап похитителей! Я очень люблю его и уважаю, но… Это не его стиль! Он действовал бы какими-нибудь другими способами. Не знаю — какими… Остается только надеяться, что эти способы окажутся столь же действенны, как вторжение в подземелье с автоматом, огнеметом и отрядом ОМОН!
Надеяться…
Как говорила одна моя институтская подруга, «надежда умирает последней, а предпоследним умирает надеющийся»! Не слишком оптимистично, зато — верно! Особенно — теперь…
Когда смерть стоит передо мной… Надеюсь, что это будет не очень больно! То, как они станут меня убивать… Надеюсь!
Опять надеюсь! Надежда умирает последней… А предпоследним… Смерть стоит передо мною…
"Смерть стоит передо мной сегодня подобно выздоровлению, подобно выходу после болезни.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату мирры, подобно сидению под навесом в ветренный день.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату лотоса, подобно сидению на берегу опьянения.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно удалению бури, подобно возвращению человека из похода к своему дому.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно тому, как желает человек увидеть свой дом после того, как он провел многие годы в заключении…"
Четыре тысячи лет назад, один человек в Египте, узнав о своей скорой смерти от неизлечимой по тем временам болезни, написал эти слова. Имени человека не сохранилось… Зато сохранился папирус — «Беседа разочарованного со своим духом».
Девять лет назад, на первом курсе института, по предмету, называвшемуся «Выразительное чтение», считавшемуся совершенно необходимым для будущих учителей, нам задали выучить наизусть и прочесть ( разумеется, выразительно! ) какой-нибудь прозаический отрывок, монолог… Я выучила вот этот кусочек из «Беседы разочарованного со своим духом». Я всегда умела выпендриться! Получила оценку «отлично» и зачет «автоматом».
— Давай, не поедем! Давай, погуляем…
Погода была не слишком располагающая к прогулкам, но я Оле ни в чем не отказывала, потому что она практически никогда ничего не просила.
Мы пошли гулять.
Под промозглым ледяным ветром.
Под колким мелким дождем.
Направление для прогулки выбирала Ольга…
Я была несколько удивлена — я не знала этих мест, этих улиц, этих дворов — а ведь Ольга шагала весьма целенаправленно, словно шла куда-то в определенное место.
Заметив мое замешательство, Оля по-детски светло улыбнулась мне и сказала:
— Я помню эту улицу… И этот сквер… мы здесь гуляли с мамой. С моей мамой. А вон в том доме, вон в том дворе жила мамина подруга… Зайдем? Хотя бы во двор? Там был гриб-мухомор в песочнице и смешные качели с деревянными медвежатами… Я хочу посмотреть, остались ли они…
Я была поражена — до сих пор Ольга никогда не вспоминала свою маму и я была уверена, что она считает мамой МЕНЯ!
Я даже не обратила внимания на то, что и двор, и дом выглядят какими-то неживыми…
Ольга тянула меня за руку.
И я пошла за ней.
Никаких качелей во дворе не было!
А гриб — был… Но определить, мухомор ли он, было уже невозможно: краска с него облезла, шляпка растрескалась и разбухла от воды. Песочница была полна строительного мусора… А «дом маминой подруги» пялился на меня черными провалами пустых окон!
Я оглянулась на Олю…
Я хотела что-то сказать…
Поскорее увести ее отсюда…
Как вдруг — Ольга вырвала свою ручку из моей руки и бросилась бежать через двор к полуразрушенному дому, нырнула в подвал!
Догнать ее я не успела.
Остановилась у жутковатого вида дыры, в которую нырнула Ольга. Из подвала веяло холодом, кислой гнилостной вонью…
И ужасом! Там было так темно… Да и вообще — темнело стремительно…
Мне захотелось скорее удрать отсюда.
Но не могла же я бросить девочку!
Юзеф убил бы меня…
И я принялась ее звать… Долго звала! насмешливое эхо откликалось мне из темноты подвала.
Я поняла, что придется спуститься туда.
И полезла, преодолевая страх и брезгливость, продолжая звать Ольгу!
Ольга не откликалась…
Но глаза мои быстро привыкли к темноте, и темнота уже не была такой уж кромешной, она стала темно-серой, и я начала различать какие-то стены, арки, амфилады комнат… Странное здание! Я пошла, придерживаясь за стену, поминутно боясь провалиться в какую-нибудь яму.
Меня тошнило от страха и от жуткой вони…
А тут еще и шевелилось что-то рядом, в темноте…
Крысы?
Или…
А что здесь может быть еще?!
Я снова принялась звать Ольгу, теперь уже в моем голосе против воли зазвучали истерические нотки, а эхо стало еще звучнее, словно где-то рядом была большая глубина…
…И вдруг она откликнулась мне!
Это действительно был ее голосок, а не эхо!
— Мамочка! Мамочка Настя! Иди сюда… Вытащи меня отсюда! Я больше не буду…
Я рванулась в темноту, на ее голос… И — рухнула, зацепившись за что-то ногой.
Десятки рук подхватили меня.
Те существа, которые крались за мной от самого входа в подвал…
— Ольга! Убегай! Беги! — завизжала я, отчаянно дергаясь и брыкаясь.
Ответом мне был смех!
Мелодичный детский смех!
И я услышала мужской голос, спросивший:
— Зачем ты вернулась? Кто она? Зачем ты привела ее сюда?
И — ответ Ольги:
— Я вернулась, чтобы жить здесь всегда. Она — моя приемная мать. Я привела ее для жертвы Сабнэку. Чтобы он простил меня… Чтобы мне еще хоть раз его увидеть!
В ее голосе зазвучала такая мольба, такая искренняя надежда, что я взвыла от ужаса — и тут же получила по голове… Перед глазами у меня взорвалась огненная радуга. И я провалилась в пылающую бездну…
Очнулась я среди метел.
Вернее, когда я открыла глаза, сквозь туманную муть, застилавшую в первые мгновения окружающий мир, я увидела совсем рядом со своим лицом какие-то вязанки хвороста. Много, много вязанок, вокруг — одни только сухие прутья, перевязанные проволокой, один прутик царапал мне щеку. Я попыталась пошевелиться — и не смогла! Мне показалась, что я связана… И, не знаю уж, почему — быть может, из-за огромного количества книг о средневековье, прочитанных мною, из-за буйной фантазии неудавшегося писателя — но мне вдруг представилось, что я лежу в центре огромного костра, обреченная на сожжение, как колдунья во времена святой инквизиции! Вот сейчас придет священник, прижмет к моим губам холодное серебро распятия, потом — помощник палача плеснет на вязанки смолою ( а если он будет милосерден, то он плеснет еще и на меня ), а потом палач поднесет факел, и…
Нет, конечно, быть этого не может, но почему я, связанная, лежу среди вязанок хвороста!
Я принялась дергаться.
И выяснила, что вовсе не связана — просто, наверное, руки и ноги затекли, и мне сложно было пошевелить ими в первое мгновение. К тому же — голова болела и кружилась от удара, меня тошнило, перед глазами кружились мелкие черные пятнышки, похожие на мух ( но это точно были не мухи — они не жужжали и не пытались сесть на меня! ), да и координация была нарушена. Я с огромным трудом смогла встать на четвереньки.
И, оглядевшись как следует, поняла, что лежу я вовсе не среди вязанок хвороста!
Я лежала среди метел.
Огромное количество метел, скрученных из прутьев, притороченных к длинным толстым палкам, — метел, какими обычно пользуются дворники! — стояли вдоль стен в несколько рядов.
Здесь же были и некоторые другие предметы из рабочего арсенала дворника: широкие аллюминевые лопаты для сгребания снега, два мешка с крупной солью, смешанной с песком, и один лом.
Маленькая комнатка освещалась одной тусклой лампочкой в металлическом каркасе.
Под самым потолком находилось крохотное оконце, забранное сеткой.
Впрочем, не будь даже этой сетки, я все равно не смогла бы сбежать через это окно. Разве что превратившись в мышку…
Дверь была тяжелая, железная.
«Наверняка ведь заперта снаружи, холерная дверь!» подумала я, но все равно подползла к ней и, цепляясь за стенку, поднялась на ноги и попыталась попинать и подергать за ручку… Бесполезно!
Я сползла на пол возле двери.
ГОСПОДИ, НУ, ПОЧЕМУ МНЕ ТАК НЕВЕЗЕТ?!!!
Причем — всегда и во всем!
Умереть в двадцать семь лет на пике первой серьезной любви, выпустив всего одну книгу, не родив ни одного ребенка!
Умереть из-за предательства девочки, которую я любила, как свою родную дочь!!!
Впрочем — Ольгу я почти не винила в произошедшем. Скорее — тех, кто с ней это сделал, кто искалечил ее душу, кто в корне изменил ее восприятие мира, кто заставил ее поступить так, предать меня!
Мне было очень жалко Ольгу… Несмотря ни на что жалко! И вовсе не потому, что я — такая хорошая, добродетельная, всепрощающая — нет, напротив, я мстительна, как и все, рожденные под знаком Рака! Но Ольга — дитя… В ней самое не может еще быть зла! Зло пришло к ней извне. От тех, кого Андрей собирался уничтожить, от тех, кто уничтожил Андрея! Ребенок — это зеркало, отражающее духовную сущность тех, кто его, ребенка, окружает, кто его воспитывает, кто так или иначе на него влияет.
Ольга пробыла четыре года среди этих подонков, отбросов, среди этих нелюдей! И только три месяца — в семье…
Бедное дитя! Что будет с ней теперь?
…А что будет со мной?!! Что они со мной сделают?!!
Отрубят голову, как Андрею, а тело сбросят в коллектор — набитую дерьмом трубу шириной в пять метров?!
Изнасилуют для начала, как мне говорил Веник?!
И что означали слова Ольги о том, что она приготовила меня в жертву Сабнэку?! Что делает Сабнэк со своими жертвами?! Употребляет в пищу?! С него станется…
Господи, как же обидно! Как обидно и как жалко себя!
Как обидно не разу не показаться перед Юзефом в шубке из снежной лисы!
А что предпримет Юзеф, когда обнаружит наше с Ольгой исчезновение? Насколько я его знаю, он начнет беспокоиться, даже если мы задержимся всего на час… Не за меня беспокоиться — за Олю! Ведь ее уже пытались похитить один раз, когда Андрей по чистой случайности предотвратил похищение!
Случайность.
Какую огромную роль в этой истории сыграла случайность!
Стечение обстоятельств… Счастливое, несчастное…
То, что я нашла Олю, узнала ее среди восьмерых детей «многодетной матери» — тоже случайность.
Если бы я ее не нашла или если бы я не узнала ее… Не сидела бы сейчас запертая среди метел и лопат, не ожидала бы с тоской решения своей участи!
Заранее ясно, какая участь меня ждет…
Но Оля ни в чем не виновата! Она — всего лишь ребенок, несчастный маленький ребенок, всю ответственность за ее поступки несут взрослые. И в том числе я! Могла бы, дура, догадаться, что не просто так она возжелала отправиться на прогулку! И не просто так завела меня именно в этот заброшенный дворик, к полуразрушенному дому! Хотя — откуда мне было знать? Я не ждала от нее зла!
Вот и нарвалась…
Интересно, Юзеф уже заметил наше исчезновение?
Сколько прошло времени? От Лилии Михайловны мы вышли где-то в половине первого…
Я посмотрела на левую руку — там, где я носила часы конечно же, часов не было! И двух колец — обручального и сапфировой бабочки, подаренной Андреем на новый 1996 год тоже нет! И серег… И сумочки… Хорошо, хоть одежду не сняли! И даже, по-видимому, не расстегивали. Значит, моя женская честь еще при мне.
…Я вспомнила о кольце и о праздновании Нового Года, и подумала, что, наверное, уже больше ни одного Нового Года мне не удастся встретить! А я ведь закупила подарки всем: для мамы с папой — двуспальный набор роскошного постельного белья из плотного гладкого льна с вышивкой «ришелье», Венику — духи «Ангел» от Тьерри Миглера, во флаконе, оформленном в виде серебристо-голубой звезды ( я надеялась, что у него нет еще таких духов, они предназначены для женщина, но — восхитительны и очень подходят Венику — аромат горького шоколада и сладкого миндаля! ), Ольге — новое розовое платье с оборочками и пышной нижней юбкой. Я только для Юзефа ничего не купила… Не могла придумать, что ему подарить. И до сих пор придумать не могу. Хотя теперь — поздно уже что-то придумывать, для меня все кончено, я обречена, хорошо бы только добрый Санта Клаус указал им тайничок в шкафу, в котором я хранила свои подарки, чтобы мои старания и беготня по магазинам не пропали зря! И пусть они догадаются отдать набор постельного белья моим родителям… Мама всегда мечтала иметь такие вот роскошные простыни… То есть, мама конечно мечтала о шелковых, но продавец в ужасно дорогом магазине, в котором я покупала эти ужасно дорогие простыни, в ущерб магазину и себе посоветовал мне все-таки взять льняные, потому что на шелке в России холодно спать…
Я сидела на полу и ревела от жалости к себе.
Я не верила, что мне удастся спастись…
Не верила, что Юзеф ворвется сюда с автоматом наперевес и вырвет меня из грязных лап похитителей! Я очень люблю его и уважаю, но… Это не его стиль! Он действовал бы какими-нибудь другими способами. Не знаю — какими… Остается только надеяться, что эти способы окажутся столь же действенны, как вторжение в подземелье с автоматом, огнеметом и отрядом ОМОН!
Надеяться…
Как говорила одна моя институтская подруга, «надежда умирает последней, а предпоследним умирает надеющийся»! Не слишком оптимистично, зато — верно! Особенно — теперь…
Когда смерть стоит передо мной… Надеюсь, что это будет не очень больно! То, как они станут меня убивать… Надеюсь!
Опять надеюсь! Надежда умирает последней… А предпоследним… Смерть стоит передо мною…
"Смерть стоит передо мной сегодня подобно выздоровлению, подобно выходу после болезни.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату мирры, подобно сидению под навесом в ветренный день.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату лотоса, подобно сидению на берегу опьянения.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно удалению бури, подобно возвращению человека из похода к своему дому.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно тому, как желает человек увидеть свой дом после того, как он провел многие годы в заключении…"
Четыре тысячи лет назад, один человек в Египте, узнав о своей скорой смерти от неизлечимой по тем временам болезни, написал эти слова. Имени человека не сохранилось… Зато сохранился папирус — «Беседа разочарованного со своим духом».
Девять лет назад, на первом курсе института, по предмету, называвшемуся «Выразительное чтение», считавшемуся совершенно необходимым для будущих учителей, нам задали выучить наизусть и прочесть ( разумеется, выразительно! ) какой-нибудь прозаический отрывок, монолог… Я выучила вот этот кусочек из «Беседы разочарованного со своим духом». Я всегда умела выпендриться! Получила оценку «отлично» и зачет «автоматом».