Страница:
Что ж, резонно, я и сам задавался этим вопросом уже неоднократно… И не только этим. Я поспешил воспользоваться снисходительно-милостивым настроением Кривого, чтобы задать еще один вопрос:
— Кри… Аластор, а почему его имя Сабнэк? Что оно значит?
Имя Великого Жреца мне было известно со слов Урода.
Оно было странное, непонятное, нечеловеческое.
Я не любил это имя… Для меня Великий Жрец всегда был просто Великим Жрецом.
— Сабнэк означает — растлитель тел умерших. Таково имя одного из демонов… Низшего порядка. В средневековье «демонология» была одной из важнейших наук… И имена демонов это наследие тех времен, плоды многолетних исследований.
— Но ведь он не демон?!
— Конечно, нет. И я тоже — не демон. Хотя имя мое тоже оттуда.
— Значит Сабнэк — тоже титул?
— Вроде того… Великий Жрец зовется Сабнэком. Исполнитель Указов — Аластором. Главарь бандитов — Валафаром.
Покровитель проституток — сутенер по-нашему! — Филотанусом.
— Какой идиот это все придумал? — невольно вырвалось у меня.
Кривой улыбнулся.
— Сабнэк.
Ну, вот! Ляпнул, как всегда…
— Но это похоже на какую-то дурацкую игру, — промямлил я, мысленно обругал себя ищи и за слово «дурацкую».
— Это и есть игра. Игра, которую начал Сабнэк. А другие подхватили. Заразились, как чумой… Эта игра придает смысл их существованию. Заставляет видеть себя совсем не тем, что ты есть на самом деле. Ну, а некоторые приняли игру потому, что она оказалась им выгодна… Она позволяет управлять и выживать. Игра… А ты что думал?
Что я думал? Я ничего не думал! Я устал думать, я просто ждал, что будет дальше.
Игра… С принесением в жертву живых человеков! Игра, придуманная извращенцем, маньяком, шизиком, игра, в которую мы будем играть с ним вместе, все вместе… Нет, я снова сплю! Я все никак не могу проснуться!
Святилище — пещера, тонущая в черном вонючем дыму коптящих факелов.
Дорога в Ад — глубокая яма, почти у самой стены, три метра в диаметре, со скользкими покатыми краями, смотреть в нее жутко, гадко и омерзительно…
Прихожане — человек пятьдесят пьяных, сквернословящих бомжей.
Прибегают ребятишки-попрошайки, устраиваются поудобнее, чтобы видеть лучше, приходят их «мамаши», грызущие семечки, тихо переговариваются между собой, тоже хотят посмотреть, как кино, телевизоров-то нет у бедняжек!
Какая-то старуха приводит малышек — «жен» Сабнэка.
Этих приводят по личному его указу, дети вдохновляют его, особенно — маленькие девочки, целиком пребывающие в его власти, ему приятно, когда ЭТО происходит на глазах у детей, когда они видят ЭТО. лица у девочек — неподвижно-каменные.
Они смотрят в одну точку. Они изменяются, только когда появляется Великий Жрец.
Великий Жрец? Вот это — Великий Жрец?!
Я начинаю дергаться в истерике, в конвульсиях не то смеха, не то плача. Смешно, гадко, обидно до слез. Кривой кладет мне руку на плечо и сильно сжимает ее, так, чтобы мне было больно, чтобы я пришел в себя.
Великий Жрец…
Здоровенный мужик с копной нечесанных черных волос, гривой спадающих до самого пояса, одетый в драное женское пальто с засаленным меховым воротничком и свисающими из-под подкладки комьями ваты, грязно ругаясь, тащил за волосы жалобно хныкающую голую женщину. Похоже, ту самую, которую мы похитили в Битцевском Парке… Ужасающе-грязная, голая, в синяках, с искаженным лицом — теперь ее трудно было узнать.
А Сабнэк — он действительно был неестественно-огромен, огромен, как орангутанг, как зубр, и так же неловок, пальто на нем угрожающе трещало при каждом движении. Огромная лапища вцепилась в светлые — когда-то светлые, а теперь, из-за грязи, неопределенно-желтые волосы женщины.
Его пришествие встретил рев и гогот, вопли, смех. Я не могу с уверенностью сказать, кого приветствовала толпа: Великого Жреца или пухлотелую голую женщину, которая постанывала, ползя на коленях, обдирая колени в кровь.
…Нет, я не мог узнать в ней ту, розовощекую, в белой шубке, которая так лихо скатилась к нам в овраг — юную мамочку, счастливую женушку — она похудела и постарела за эти несколько дней…
— Помогите! Помогите! Помогите! — безостановочно верещала она, извиваясь в громадных лапищах Сабнэка с черными от грязи, обломанными ногтями.
Оглянувшись, я увидел малышек, «жен» Сабнэка, и на их лицах — те же кровожадные, дикие маски ярости, как и у всех здесь, и они тоже ждут, они смотрят на жертву горящими глазами, щечки розовеют, зубки блестят — всеобщий экстаз!
Сабнэк наваливается на визжащую девушку, начинает методично насиловать ее, женское пальто задирается, я вижу мохнатую голую задницу, ритмично сокращающуюся, и, в такт движениям, он выкрикивает:
— Ты думаешь, ты — человек? Ты — тварь! Тварь! Никто из вас от меня не скроется! Я вас всех… Всех… У меня сила! У меня — право! Вы думали, нету меня уже? Вы думали, я хуже всех? вы думали, я вас не достану?
Потом выкрики сменяются бормотанием, а бормотание жалобными всхлипами, которые даже самые сильные мужчины иной раз издают в момент соития… Наконец, задергавшись, Сабнэк скатывается с женщины. Деловито оправляет пальто и спрашивает каким-то почти что робким голосом:
— Еще кто хочет?
Хотели все.
Мерзкая солоноватая вонь выбрасываемой спермы заглушает даже смрад горящих факелов.
Мне нехорошо… Кривой придерживает меня за плечо.
Сабнэк приближается к нам. Смущенно говорит Кривому:
— Когда я трахаю их баб, мне кажется, я всех их трахаю, тех, которые думаю, что они — сверху… А когда мы до краев ее наполним — отдадим повелителю. В ней — наша сила, наша жертва…
Кажется, в этот момент меня начало безудержно рвать, но никто не обратил на это особого внимания.
— Не хочешь к ним присоединиться? — холодно интересуется Кривой.
Я трясу головой и исторгаю новую порцию желчи.
Хочу домой…
Наконец, поток желающих кончился.
Странно, что она все еще жива… Тихо стенает, свернувшись комочком, обхватив живот руками.
Сабнэк возвращается из темноты, неся в руке тесак: такими пользуются в мясных магазинах.
Ловким натренированным движением он сносит женщине голову. Голова скатывается по покатому краю в яму…
Кажется, я догадываюсь теперь, почему из этой ямы так воняет!
— Перестань блевать, Мелкий! — шипит на меня Кривой.
— Или хотя бы блюй не в мою сторону!
Сабнэк поднимает обезглавленное тело над головой и начинает раскручивать на ноги, сопровождая свои действия воплями:
— Причастие! Причастие! Примите мое причастие!
Кровь толчками выходит из перерезанных артерий, дождем крупных капель осыпается вокруг Сабнэка, а все присутствующие — даже дети! — принимаются подпрыгивать, протягивать руки, стараясь поймать как можно больше капель, обмазывают этой кровью свои лица, слизывают кровь с рук…
Меня все еще рвет, хотя, казалось бы, нечем уже, желудок пуст и сух, и мне уже кажется, что я сейчас просто вывернусь наизнанку.
Кривой выволакивает меня из пещеры, как мешок…
Неделю я болел. Есть ничего не мог… Потом Рыбка приволокла откуда-то бутылку «Альмагель А» и заставила меня ее выпить — всю целиком. В составе «Альмагеля А» есть какое-то обезболивающее… В общем, у меня так рот, язык и губы онемели, что я еще дня два не чувствовал вкуса пищи, которую впихивала в меня Рыбка.
А потом — полегчало.
— Да, Мелкий, ты меня все время поражаешь! — сказал мне однажды Кривой. — Вот уж не думал, что ты так сильно отреагируешь. Все ведь были в восторге! Даже дети… А ты?
Опозорил меня. Что с тобой такое, Мелкий?
Нет для Кривого развлечения приятнее, чем поиздеваться надо мной! Наверное, только и дожидался того момента, когда я буду способен воспринимать его слова…
Мне все равно! Пусть говорит, все что хочет…
— Если бы я знал, что ты заблюешь меня с ног до головы, а потом станешь будить меня каждую ночь своими воплями, я бы, пожалуй, не повел тебя на жертвоприношение.
Я не отвечал ему. Я мрачно смотрел в сторону.
— Настало время посвятить тебя в мои планы, — вздохнул Кривой. — А ведь я даже не знаю теперь, способен ли ты воспринимать…
— Думаешь, я спятил? — спросил я злобно.
— Ну, что-то вроде того…
— Не фига подобного! Это вы все здесь спятили! Думаешь, я не знаю, что это ты убил прежнего Аластора, а потом меня же и шантажировал!
Ну вот, понесло меня…
Я ожидал какой угодно реакции, только не смеха.
— Я тебя не шантажировал, — веселился Кривой. — Ты сам напросился. Мог ли я отказать, когда меня так просят? ну и потом, мне нужно было, чтобы ты слушался и не произносил свои вечные: «А почему?» А прежнего Аластора действительно я убил. Надо было… А потом — выволок на поверхность, чтобы не сразу нашли его, а еще лучше — чтобы его не наши нашли, а «верхние». Кто мог подумать, что не в меру любопытный Мелкий будет проходить рядом?
— А зачем ты убил его? — спросил я, про себя думая, что не к добру такая откровенность.
— Мешал он мне. И время пришло… Мне хотелось стать Аластором. Чем ближе к Сабнэку, тем больше знаешь. Тем больше возможностей у тебя в руках. Сабнэк и без того доверял мне — называл меня Данталианом, вторым человеком в его свите, в моем распоряжении были все проповедники — но мне необходимо было стать именно Аластором: вторым человеком после самого Сабнэка. и — утвердиться на этом, так сказать, посту… Чтобы меня увидели и приняли. И чтобы потом мне проще было бы справляться… Мне, конечно, далеко до этого маньяка. Но я и не собираюсь быть таким, как он. Конечно, сабнэк придумал культ, Сабнэк объединил всех, Сабнэк смог их подчинить и запугать каким-то образом. Но маньяк у власти — это, согласись, чревато! Да и потом… Какие силы, какие возможности у человека, в чьих руках все ниточки, все сведения, вся власть над этим миром — я имею в виду «нижний мир». А Сабнэк растрачивает все свои возможности на эту мистическую дребедень. Она, конечно, нужна, судя по всему… Хотя сложно судить. До Сабнэка был воровской мир, но не было Империи бомжей. Она появилась-то не так давно. С развалом Союза. А до того — их отлавливали, они не могли концентрироваться по большим городам… Теперь же — это сила! Причем — сила организованная, вопреки тому представлению, которое бытует у людей «верхнего мира». Но пока это — секта. А мне нужна — мафия! Мне, дружок, нужна выгода не духовно-экстатического, а самого что ни на есть материального плана! И никаких отрубленных голов, затраханных насмерть баб мне не нужно! И гарема малолеток — тоже не хочу… Пойми, Мелкий, из всего можно извлечь пользу, если действовать с умом! Я не смог стать чем-то значительным наверху. Но я могу стать самой большой лягушкой в этом болоте! Для этого мне надо воспользоваться Сабнэковыми начинаниями. Но при этом — убрать его. Он — видная личность. Он у них в почете… И, знаешь ли, я не одинок в своем мнении! У меня есть последователи.
Те, кто «поддержит мою кандидатуру», когда Сабнэка не станет. А еще мне нужен ты, Мелкий. Славный, искренний мальчик!
Только скажи сначала, будешь ли ты со мной? Мне бы хотелось, чтобы ты стал моим помощником сознательно, а не из страха…
— А что, у меня есть выбор?
— У тебя никогда его не было. Я только предлагаю тебе человеческие условия. Сделку, если хочешь! Ты убьешь для меня Сабнэка. причем — не таясь, на глазах у всех… Ты сделаешь вид, что не сознаешь творимого, что убиваешь его в мистическом экстазе. Риск есть… Что тебя разорвут в клочки сразу же. Но, возможно, я успею вмешаться и спасти тебя. У нас считается, что, чем более дико ведет себя человек во время жертвоприношения, тем ближе он к нашему Богу. Ты станешь пророком… Пророком нового видения нашей веры! Чем-то вроде Никона у православных. Ты хочешь стать Никоном, Мелкий? Мне ведь нужен кто-то такой… В ком я буду уверен. Кто выйдет из-под моего крыла, но, при этом, я буду уверен, что держу его в руках. Тебя я держу в руках, это я знаю. Я много про тебя знаю. Ты на самом деле хороший мальчик. Любишь папу, мама и сестричку, сюда попал по глупости. Романтики поискать захотел. Считай, что нашел! Соверши подвиг. Избавь мир от чудовища. Если останешься жив — возможен некий гешефт. К папе с мамой вернешься не бессеребренником, а удачливым и состоятельным молодым дельцом.
Я судорожно сглотнул. И спросил шепотом:
— А если нет?
— Ну… Тогда судьба твоя будет печальна. Папу с мамой точно больше не увидишь. И сестренку… Она у тебя, наверное, смазливенькая? Как и ты?
— Кривой!!!
— Да не переживай ты так… Совершишь подвиг. Будет что в старости вспомнить. А мне же выгоднее тебя защитить! Я ж не просто так столько времени на тебя угробил. Ты мне нужен.
Тебе они будут верить. И ты сможешь ввести себя в экстаз, и напророчить такого… В общем, что я скажу, то и напророчишь.
Ну, так как?
Я молча кивнул. Страшно умирать в шестнадцать лет! Но этим я хотя бы искуплю свою вину… А еще… Все-таки подвиг! И, если Кривой не врет…
— Не вру. Кто ты такой, чтобы я тебе врал?
Неужели он мысли читает?
— Так у тебя все на лице написано, дурашка! Ладно, ладно, не разводи плечи, как горный орел — прибереги мужество для другого случая.
— А скоро?
— Нет, не скоро. Я скажу, когда… И ты постарайся не облеваться в ответственный момент, ладно?! Блюющему пророку никто не поверит. И не вздумай болтать! Той же Рыбке… Я ведь все-все знаю. высоко сижу, далеко гляжу… Предашь меня — я ведь вывернусь, а ты будешь умирать долго и больно!
Хороший разговор. Вдохновляющие обещания. Мне кажется, чего-то подобного я всегда ожидал… Знал я, что не просто так Кривой меня пригрел.
Первые дни после этого разговора я пребывал в возбужденном состоянии. Жил предвкушением грядущего подвига, идиот… Морально готовился. И физически тоже. Принес толстенную пластину пенопласта и часами метал в нее нож. Мне кто-то сказал, что пенопласт по вязкости и сопротивляемости ударам подобен человеческому тело.
Но Кривой не спешил.
Шло время.
От нечего делать я влюбился в Рыбку и воображал себе, как спасу ее, как вытащу из этой клоаки, когда сам стану влиятельным и состоятельным — короче, боссом!
Летом Рыбка предложила мне отправиться в путешествие «автостопом» ( только не на автомобилях — кто ж у нас нынче в машину бесплатно посадит двух оборвышей? ), а на поездах и электричках. Я загорелся было… Но Кривой меня не пустил.
Рыбка уехала.
Летние месяцы тянулись без нее невыносимо-скучно.
Потом наступил август. И — начались события!
Глава 9
— Кри… Аластор, а почему его имя Сабнэк? Что оно значит?
Имя Великого Жреца мне было известно со слов Урода.
Оно было странное, непонятное, нечеловеческое.
Я не любил это имя… Для меня Великий Жрец всегда был просто Великим Жрецом.
— Сабнэк означает — растлитель тел умерших. Таково имя одного из демонов… Низшего порядка. В средневековье «демонология» была одной из важнейших наук… И имена демонов это наследие тех времен, плоды многолетних исследований.
— Но ведь он не демон?!
— Конечно, нет. И я тоже — не демон. Хотя имя мое тоже оттуда.
— Значит Сабнэк — тоже титул?
— Вроде того… Великий Жрец зовется Сабнэком. Исполнитель Указов — Аластором. Главарь бандитов — Валафаром.
Покровитель проституток — сутенер по-нашему! — Филотанусом.
— Какой идиот это все придумал? — невольно вырвалось у меня.
Кривой улыбнулся.
— Сабнэк.
Ну, вот! Ляпнул, как всегда…
— Но это похоже на какую-то дурацкую игру, — промямлил я, мысленно обругал себя ищи и за слово «дурацкую».
— Это и есть игра. Игра, которую начал Сабнэк. А другие подхватили. Заразились, как чумой… Эта игра придает смысл их существованию. Заставляет видеть себя совсем не тем, что ты есть на самом деле. Ну, а некоторые приняли игру потому, что она оказалась им выгодна… Она позволяет управлять и выживать. Игра… А ты что думал?
Что я думал? Я ничего не думал! Я устал думать, я просто ждал, что будет дальше.
Игра… С принесением в жертву живых человеков! Игра, придуманная извращенцем, маньяком, шизиком, игра, в которую мы будем играть с ним вместе, все вместе… Нет, я снова сплю! Я все никак не могу проснуться!
Святилище — пещера, тонущая в черном вонючем дыму коптящих факелов.
Дорога в Ад — глубокая яма, почти у самой стены, три метра в диаметре, со скользкими покатыми краями, смотреть в нее жутко, гадко и омерзительно…
Прихожане — человек пятьдесят пьяных, сквернословящих бомжей.
Прибегают ребятишки-попрошайки, устраиваются поудобнее, чтобы видеть лучше, приходят их «мамаши», грызущие семечки, тихо переговариваются между собой, тоже хотят посмотреть, как кино, телевизоров-то нет у бедняжек!
Какая-то старуха приводит малышек — «жен» Сабнэка.
Этих приводят по личному его указу, дети вдохновляют его, особенно — маленькие девочки, целиком пребывающие в его власти, ему приятно, когда ЭТО происходит на глазах у детей, когда они видят ЭТО. лица у девочек — неподвижно-каменные.
Они смотрят в одну точку. Они изменяются, только когда появляется Великий Жрец.
Великий Жрец? Вот это — Великий Жрец?!
Я начинаю дергаться в истерике, в конвульсиях не то смеха, не то плача. Смешно, гадко, обидно до слез. Кривой кладет мне руку на плечо и сильно сжимает ее, так, чтобы мне было больно, чтобы я пришел в себя.
Великий Жрец…
Здоровенный мужик с копной нечесанных черных волос, гривой спадающих до самого пояса, одетый в драное женское пальто с засаленным меховым воротничком и свисающими из-под подкладки комьями ваты, грязно ругаясь, тащил за волосы жалобно хныкающую голую женщину. Похоже, ту самую, которую мы похитили в Битцевском Парке… Ужасающе-грязная, голая, в синяках, с искаженным лицом — теперь ее трудно было узнать.
А Сабнэк — он действительно был неестественно-огромен, огромен, как орангутанг, как зубр, и так же неловок, пальто на нем угрожающе трещало при каждом движении. Огромная лапища вцепилась в светлые — когда-то светлые, а теперь, из-за грязи, неопределенно-желтые волосы женщины.
Его пришествие встретил рев и гогот, вопли, смех. Я не могу с уверенностью сказать, кого приветствовала толпа: Великого Жреца или пухлотелую голую женщину, которая постанывала, ползя на коленях, обдирая колени в кровь.
…Нет, я не мог узнать в ней ту, розовощекую, в белой шубке, которая так лихо скатилась к нам в овраг — юную мамочку, счастливую женушку — она похудела и постарела за эти несколько дней…
— Помогите! Помогите! Помогите! — безостановочно верещала она, извиваясь в громадных лапищах Сабнэка с черными от грязи, обломанными ногтями.
Оглянувшись, я увидел малышек, «жен» Сабнэка, и на их лицах — те же кровожадные, дикие маски ярости, как и у всех здесь, и они тоже ждут, они смотрят на жертву горящими глазами, щечки розовеют, зубки блестят — всеобщий экстаз!
Сабнэк наваливается на визжащую девушку, начинает методично насиловать ее, женское пальто задирается, я вижу мохнатую голую задницу, ритмично сокращающуюся, и, в такт движениям, он выкрикивает:
— Ты думаешь, ты — человек? Ты — тварь! Тварь! Никто из вас от меня не скроется! Я вас всех… Всех… У меня сила! У меня — право! Вы думали, нету меня уже? Вы думали, я хуже всех? вы думали, я вас не достану?
Потом выкрики сменяются бормотанием, а бормотание жалобными всхлипами, которые даже самые сильные мужчины иной раз издают в момент соития… Наконец, задергавшись, Сабнэк скатывается с женщины. Деловито оправляет пальто и спрашивает каким-то почти что робким голосом:
— Еще кто хочет?
Хотели все.
Мерзкая солоноватая вонь выбрасываемой спермы заглушает даже смрад горящих факелов.
Мне нехорошо… Кривой придерживает меня за плечо.
Сабнэк приближается к нам. Смущенно говорит Кривому:
— Когда я трахаю их баб, мне кажется, я всех их трахаю, тех, которые думаю, что они — сверху… А когда мы до краев ее наполним — отдадим повелителю. В ней — наша сила, наша жертва…
Кажется, в этот момент меня начало безудержно рвать, но никто не обратил на это особого внимания.
— Не хочешь к ним присоединиться? — холодно интересуется Кривой.
Я трясу головой и исторгаю новую порцию желчи.
Хочу домой…
Наконец, поток желающих кончился.
Странно, что она все еще жива… Тихо стенает, свернувшись комочком, обхватив живот руками.
Сабнэк возвращается из темноты, неся в руке тесак: такими пользуются в мясных магазинах.
Ловким натренированным движением он сносит женщине голову. Голова скатывается по покатому краю в яму…
Кажется, я догадываюсь теперь, почему из этой ямы так воняет!
— Перестань блевать, Мелкий! — шипит на меня Кривой.
— Или хотя бы блюй не в мою сторону!
Сабнэк поднимает обезглавленное тело над головой и начинает раскручивать на ноги, сопровождая свои действия воплями:
— Причастие! Причастие! Примите мое причастие!
Кровь толчками выходит из перерезанных артерий, дождем крупных капель осыпается вокруг Сабнэка, а все присутствующие — даже дети! — принимаются подпрыгивать, протягивать руки, стараясь поймать как можно больше капель, обмазывают этой кровью свои лица, слизывают кровь с рук…
Меня все еще рвет, хотя, казалось бы, нечем уже, желудок пуст и сух, и мне уже кажется, что я сейчас просто вывернусь наизнанку.
Кривой выволакивает меня из пещеры, как мешок…
Неделю я болел. Есть ничего не мог… Потом Рыбка приволокла откуда-то бутылку «Альмагель А» и заставила меня ее выпить — всю целиком. В составе «Альмагеля А» есть какое-то обезболивающее… В общем, у меня так рот, язык и губы онемели, что я еще дня два не чувствовал вкуса пищи, которую впихивала в меня Рыбка.
А потом — полегчало.
— Да, Мелкий, ты меня все время поражаешь! — сказал мне однажды Кривой. — Вот уж не думал, что ты так сильно отреагируешь. Все ведь были в восторге! Даже дети… А ты?
Опозорил меня. Что с тобой такое, Мелкий?
Нет для Кривого развлечения приятнее, чем поиздеваться надо мной! Наверное, только и дожидался того момента, когда я буду способен воспринимать его слова…
Мне все равно! Пусть говорит, все что хочет…
— Если бы я знал, что ты заблюешь меня с ног до головы, а потом станешь будить меня каждую ночь своими воплями, я бы, пожалуй, не повел тебя на жертвоприношение.
Я не отвечал ему. Я мрачно смотрел в сторону.
— Настало время посвятить тебя в мои планы, — вздохнул Кривой. — А ведь я даже не знаю теперь, способен ли ты воспринимать…
— Думаешь, я спятил? — спросил я злобно.
— Ну, что-то вроде того…
— Не фига подобного! Это вы все здесь спятили! Думаешь, я не знаю, что это ты убил прежнего Аластора, а потом меня же и шантажировал!
Ну вот, понесло меня…
Я ожидал какой угодно реакции, только не смеха.
— Я тебя не шантажировал, — веселился Кривой. — Ты сам напросился. Мог ли я отказать, когда меня так просят? ну и потом, мне нужно было, чтобы ты слушался и не произносил свои вечные: «А почему?» А прежнего Аластора действительно я убил. Надо было… А потом — выволок на поверхность, чтобы не сразу нашли его, а еще лучше — чтобы его не наши нашли, а «верхние». Кто мог подумать, что не в меру любопытный Мелкий будет проходить рядом?
— А зачем ты убил его? — спросил я, про себя думая, что не к добру такая откровенность.
— Мешал он мне. И время пришло… Мне хотелось стать Аластором. Чем ближе к Сабнэку, тем больше знаешь. Тем больше возможностей у тебя в руках. Сабнэк и без того доверял мне — называл меня Данталианом, вторым человеком в его свите, в моем распоряжении были все проповедники — но мне необходимо было стать именно Аластором: вторым человеком после самого Сабнэка. и — утвердиться на этом, так сказать, посту… Чтобы меня увидели и приняли. И чтобы потом мне проще было бы справляться… Мне, конечно, далеко до этого маньяка. Но я и не собираюсь быть таким, как он. Конечно, сабнэк придумал культ, Сабнэк объединил всех, Сабнэк смог их подчинить и запугать каким-то образом. Но маньяк у власти — это, согласись, чревато! Да и потом… Какие силы, какие возможности у человека, в чьих руках все ниточки, все сведения, вся власть над этим миром — я имею в виду «нижний мир». А Сабнэк растрачивает все свои возможности на эту мистическую дребедень. Она, конечно, нужна, судя по всему… Хотя сложно судить. До Сабнэка был воровской мир, но не было Империи бомжей. Она появилась-то не так давно. С развалом Союза. А до того — их отлавливали, они не могли концентрироваться по большим городам… Теперь же — это сила! Причем — сила организованная, вопреки тому представлению, которое бытует у людей «верхнего мира». Но пока это — секта. А мне нужна — мафия! Мне, дружок, нужна выгода не духовно-экстатического, а самого что ни на есть материального плана! И никаких отрубленных голов, затраханных насмерть баб мне не нужно! И гарема малолеток — тоже не хочу… Пойми, Мелкий, из всего можно извлечь пользу, если действовать с умом! Я не смог стать чем-то значительным наверху. Но я могу стать самой большой лягушкой в этом болоте! Для этого мне надо воспользоваться Сабнэковыми начинаниями. Но при этом — убрать его. Он — видная личность. Он у них в почете… И, знаешь ли, я не одинок в своем мнении! У меня есть последователи.
Те, кто «поддержит мою кандидатуру», когда Сабнэка не станет. А еще мне нужен ты, Мелкий. Славный, искренний мальчик!
Только скажи сначала, будешь ли ты со мной? Мне бы хотелось, чтобы ты стал моим помощником сознательно, а не из страха…
— А что, у меня есть выбор?
— У тебя никогда его не было. Я только предлагаю тебе человеческие условия. Сделку, если хочешь! Ты убьешь для меня Сабнэка. причем — не таясь, на глазах у всех… Ты сделаешь вид, что не сознаешь творимого, что убиваешь его в мистическом экстазе. Риск есть… Что тебя разорвут в клочки сразу же. Но, возможно, я успею вмешаться и спасти тебя. У нас считается, что, чем более дико ведет себя человек во время жертвоприношения, тем ближе он к нашему Богу. Ты станешь пророком… Пророком нового видения нашей веры! Чем-то вроде Никона у православных. Ты хочешь стать Никоном, Мелкий? Мне ведь нужен кто-то такой… В ком я буду уверен. Кто выйдет из-под моего крыла, но, при этом, я буду уверен, что держу его в руках. Тебя я держу в руках, это я знаю. Я много про тебя знаю. Ты на самом деле хороший мальчик. Любишь папу, мама и сестричку, сюда попал по глупости. Романтики поискать захотел. Считай, что нашел! Соверши подвиг. Избавь мир от чудовища. Если останешься жив — возможен некий гешефт. К папе с мамой вернешься не бессеребренником, а удачливым и состоятельным молодым дельцом.
Я судорожно сглотнул. И спросил шепотом:
— А если нет?
— Ну… Тогда судьба твоя будет печальна. Папу с мамой точно больше не увидишь. И сестренку… Она у тебя, наверное, смазливенькая? Как и ты?
— Кривой!!!
— Да не переживай ты так… Совершишь подвиг. Будет что в старости вспомнить. А мне же выгоднее тебя защитить! Я ж не просто так столько времени на тебя угробил. Ты мне нужен.
Тебе они будут верить. И ты сможешь ввести себя в экстаз, и напророчить такого… В общем, что я скажу, то и напророчишь.
Ну, так как?
Я молча кивнул. Страшно умирать в шестнадцать лет! Но этим я хотя бы искуплю свою вину… А еще… Все-таки подвиг! И, если Кривой не врет…
— Не вру. Кто ты такой, чтобы я тебе врал?
Неужели он мысли читает?
— Так у тебя все на лице написано, дурашка! Ладно, ладно, не разводи плечи, как горный орел — прибереги мужество для другого случая.
— А скоро?
— Нет, не скоро. Я скажу, когда… И ты постарайся не облеваться в ответственный момент, ладно?! Блюющему пророку никто не поверит. И не вздумай болтать! Той же Рыбке… Я ведь все-все знаю. высоко сижу, далеко гляжу… Предашь меня — я ведь вывернусь, а ты будешь умирать долго и больно!
Хороший разговор. Вдохновляющие обещания. Мне кажется, чего-то подобного я всегда ожидал… Знал я, что не просто так Кривой меня пригрел.
Первые дни после этого разговора я пребывал в возбужденном состоянии. Жил предвкушением грядущего подвига, идиот… Морально готовился. И физически тоже. Принес толстенную пластину пенопласта и часами метал в нее нож. Мне кто-то сказал, что пенопласт по вязкости и сопротивляемости ударам подобен человеческому тело.
Но Кривой не спешил.
Шло время.
От нечего делать я влюбился в Рыбку и воображал себе, как спасу ее, как вытащу из этой клоаки, когда сам стану влиятельным и состоятельным — короче, боссом!
Летом Рыбка предложила мне отправиться в путешествие «автостопом» ( только не на автомобилях — кто ж у нас нынче в машину бесплатно посадит двух оборвышей? ), а на поездах и электричках. Я загорелся было… Но Кривой меня не пустил.
Рыбка уехала.
Летние месяцы тянулись без нее невыносимо-скучно.
Потом наступил август. И — начались события!
Глава 9
НАСТЯ
Я так и не решилась на повторный звонок Юзефу Теодоровичу.
Но долго переживать из-за того, что родственники Ланы никак не участвуют в заботах об Ольге, мне тоже не пришлось.
Я была одна дома, когда в дверь позвонили.
Я нехотя оторвалась от книги и бросила взгляд на часы:
Андрей с Ольгой едва-едва добрались до парка… Или что-то случилось и они вернулись с пол дороги?
Я подошла к двери и посмотрела в «глазок».
«Глазок» у нас какой-то особенный — видно не только того, кто стоит точно напротив «глазка», но и того, кто, допустим, притаился внизу или сбоку от двери — то есть, стекло в «глазке» так выгнуто, что дает более «вместительную» картину происходящего рядом с дверью.
Удобный «глазок»! Но один недостаток у него есть: лица сквозь него тоже кажутся какими-то изогнутыми, вытянутыми и выпуклыми… Словно бы любой человек, остановившийся у нашей двери, на миг становился уродом. Очень неприятно и трудно привыкнуть. И даже знакомых иной раз сложновато бывает узнать!
А то, что стояло сейчас перед моей дверью…
Я даже не сразу определила, какого пола оно было!
Выгнутое вперед и сплюснутое лицо — ладно, это проделки «глазка», но волосы, обрамляющие лицо — вроде бы, длинные, локонами, женские… И одето существо во что-то светлое и блестящее… Мужчины так не одеваются. И, вместе с тем, это вроде бы — парень. Явно — незнакомый. Какой-то странный…
Пока я стояла в задумчивости под дверью, разглядывая гостя в «глазок», он, потоптавшись, позвонил еще несколько раз, настойчиво и долго, а потом — постучал кулаком в дверь, совсем рядом с «глазком», отчего кулак показался мне размером с кувалду.
— Кто там? — уныло спросила я.
— Это квартира Крушинских? — да, голос явно мужской.
— Да.
— Тогда откройте!
Вот ведь наглец! А я не так глупа, чтобы в наше время, при такой криминагенной обстановке, открывать дверь незнакомому мужчине! Тем более — так чудно одетому и причесанному.
— Не открою. Мужа нет дома. Я вас не знаю. А будете настаивать — вызову милицию!
— Будете штраф платить за ложный вызов. Я — ваш родственник.
— Вот ведь новость! Я вас впервые вижу и вы мне не нравитесь, — честно сказала я.
Он рассмеялся.
— Но я действительно родственник… Не ваш, но вашего мужа.
Я перебрала в памяти всех родственников Андрея — тех, кого я знала лично, тех, кого я видела на фотографиях в альбомах… Нет, не помню ничего подобного. Да и потом, невозможно как следует разглядеть лицо его в этот дурацкий «глазок»! Остается — впустить… А впустить — страшно…
— Я шурин вашего мужа! Я — младший брат Ланы! — похоже, он начал злиться. — Послушайте, вы ведь звонили моему отцу, так? Вы наговорили ему… Будто Ольга нашлась! И я пришел побеседовать с вами… На эту тему.
Лана! Ну, конечно же, Лана — блондинка, а у нее был младший братик, тогда — еще совсем мальчик, а теперь ему должно быть лет восемнадцать…
Я открыла.
Он оказался совсем не такой уж урод, каким виделся мне сквозь «глазок».
Высокий, стройный, удивительно грациозный — он мне чем-то напомнил великолепную длинноногую борзую… Еще не совсем вышедшую из щенячьего возраста. Он был похож на Лану.
То есть, я хочу сказать, что я сразу поверила, что он действительно брат Ланы ( его фотография в альбоме была только одна, да и та — нечеткая ), сходство было бесспорным, и еще я хочу сказать, что красавцем он, конечно же, не был: Андрей, муж мой, гораздо красивее по всем мужским статям. Но в этом мальчишке было другое… Какое-то чарующее обаяние… Что-то пленительно-порочное в линиях чувственного рта, в улыбке, во взгляде…
Глаза у него были фиалковые.
Действительно — не серые, не синие, не голубые, но светло-фиолетовые, лилово-голубые — действительно фиалковые!
А волосы — видимо, светлые, как и у Ланы, но выкрашены, вернее — оттенены, какой-то совершенно невозможной серебристо-перламутровой краской! И завиты легкими локонами…
Это само по себе было чудно — я не видела, чтобы девушки-то так красили волосы! А парень…
Одет он был в костюм из фосфорицирующей белой ткани.
Курточка — несколько коротковата, между краем куртки и поясом штанов виднелась полоска тела… Костюм украшен мелкими светящимися «жемчужинками» и бахромой.
На ногах — белые ковбойские сапоги с бахромой.
На пальцах — множество тонких серебряных перстеньков.
В правом ухе — серьга с крупной настоящей жемчужиной…
…Я не знаю, как модно одеваться у современной молодежи — у всяких там рэйверов или как они называются! — может, в ночные клубы так и принято ходить… Но я ТАКОГО никогда не видела! Во всяком случае, по улицам ТАКИЕ не ходят.
Представляю, какими глазами смотрели на него соседки и вахтерша… А в метро?!
— Не беспокойтесь, — улыбнулся он, словно прочитав мои мысли. — Я приехал на машине.
У него были подкрашены глаза!
У него на губах был нанесен перламутровый блеск!
У него на ресницах была тушь — коричневая, объемная, нанесенная специальной щеточкой для завивки ресниц — уж я-то, женщина, хорошо знакома со всеми этими ухищрениями!
Боже…
Родственник моего мужа…
Я поспешила захлопнуть дверь за его спиной. Чтобы никто не дай бог не увидел, что он — к нам…
— Веник, — сказал он, протягивая мне раскрытую ладонь.
— Что?!! — ужаснулась я.
Неужели он так одет просто потому, что он — сумасшедший? Быть может, никакая это не мода…
— Зачем вам? — стараясь говорить как можно мягче и спокойнее ( как советуют врачи разговаривать с психами ), спросила я.
Он недоуменно приподнял брови.
— Я пытаюсь представиться… Вениамин. Сокращенно — Веник.
— О, Господи! — облегченно вздохнула я. — А я-то подумала, что вы у меня веник просите! Ну, знаете, чем пол подметают…
— Не остроумно, — обиделся он.
— Ну, извините… Но я действительно подумала… Вы так ворвались, вы так… необычно одеты! И вдруг… Я подумала — вы просите веник…
— Ладно, оставим. Можете называть меня официально — Вениамин Юзефович. Вы ведь Настя?
— Да. Я — Настя. И я действительно звонила Юзефу Теодоровичу… Только он, почему-то, был не очень любезен.
— Неужели вы ожидали ЛЮБЕЗНОСТИ?! Какая может быть любезность?! Что вы вообще наговорили ему?!!
— Я сказала, что Ольга нашлась. Я подумала, что Юзеф Теодорович — Олечкин дедушка. Я подумала, что для него это тоже важно. А Андрей… Андрей был так на него обижен, что не хотел даже ставить его в известность…
Веник привалился спиной к двери и посмотрел на меня нарочито-округленными, «обезумевшими» глазами. Не слишком-то нравилось мне это его актерство…
— Вы что, пытаетесь уверить меня, что говорите правду?!
— Да. А для чего мне вам лгать? По-моему, это не имеет смысла…
— Не знаю… Но отец не поверил вам. И я не верю. Ольга погибла. Давно. Четыре года назад. Мы все это уже пережили… И незачем было бередить. Он велел мне приехать, разобраться, для чего вы это все устроили. И надавать вам по шее.
Он произнес это так спокойно и мило, даже сопроводил свои слова улыбочкой, что я даже не сразу поняла и мгновение потрясенно молчала… А потом — взвилась просто!
— По шее?! Мне?!! Убирайтесь вон! Чтобы какой-то разряженный дегенерат являлся сюда и… Вон! Андрей был прав, я не должна была звонить вам! Вы все — сумасшедшие, и передайте своему отцу…
Я задохнулась, соображая, чтобы передать через него этому возмутительному Юзефу Теодоровичу, но Веник, вместо того, чтобы обидеться, снова улыбнулся, на этот раз — примиряюще.
— Не надо. Не надо так злиться, я сказал глупость, к тому же отец не просил давать вам по шее, он слов-то таких не произносит никогда, особенно — в отношении дамы… Он просто просил разобраться, отчего вам вдруг вздумалось так жестоко шутить, а по шее — это уже мой замысел, причем не вам, а Андрею, я давно уже хочу…
— Я тоже, — угрюмо буркнула я.
— Правда? Значит, мы с вами найдем общий язык… И я, между прочим, не дегенерат! Что до костюма — да, согласен, туалет у меня несколько шокирующий, но я сюда прямо с дискотеки приехал, вернее — от одного моего приятеля, к которому мы ездили после дискотеки. У меня не было возможности переодеться, домой я не заезжал…
— А что, на дискотеки теперь так одеваются?!
— Не все. Но… Мне захотелось произвести впечатление на… На мою очередную пассию!
— У вас это наверняка получилось, — выдохнула я, судорожно думая, как бы Я среагировала, если бы МОЙ парень явился на дискотеку в таком виде.
Правда, на дискотеки я не хожу.
И никогда не ходила.
— Так что… Насчет Ольги? Вы узнали что-то новое? его голос чуть дрогнул.
Наверное, он действительно переживал… И ехал сюда с надеждой в сердце, сам себе не смея в этой надежде признаться. Он все-таки дядя Ольги! Хоть и очень молодой… Хоть и странноватый несколько…
— Ольга нашлась. Я нашла ее… Сейчас Андрей поехал с нею в парк. Врачи советуют нам развлекать ее, чтобы вывести из шока. Жить так, как будто ничего не случилось… И они поехали на аттракционы. Ольга попросила… Она, знаете ли, совсем ни о чем не просит, а тут — попросила, и Андрей не пошел сегодня на работу и повез ее в парк. Он не хотел, он вообще боится куда-либо выводить ее, пусть даже под своим же присмотром… Вы же понимаете, когда она пропала, они же были совсем рядом — Андрей и… И ваша сестра. Они стояли рядом, а девочка исчезла! И теперь он боится с ней выходить…
Боится, что она снова исчезнет.
— Это он виноват. Это он должен был держать ее за ручку! — как-то заучено произнес Вениамин и вдруг начал съезжать по стене, сгибая в коленях свои длинные ноги. Усевшись на пол, он посмотрел на меня и сказал:
— Я вам не верю. Ольга умерла…
Мне стало жалко его, несмотря на то, что он уже начал действовать мне на нервы.
— Идемте на кухню. Я напою вас чаем и все расскажу. А потом и они придут… Но вам придется подождать. Я не думаю, чтобы они пришли совсем скоро.
Он покорно пошел за мною на кухню.
Я дала ему чая и влила в его чашку ложечку коньяку.
А потом я рассказала.
Я рассказала ему все…
Все. Включая и то, что мы с Андреем уже собирались разводиться.
Он слушал меня молча. Только бледнел все больше, все шире становились глаза и плотнее сжимались губы. Когда я закончила, он еще недолго помолчал, а потом вдруг с размаху ударил кулаком по столу — так, что подскочили и чашки, и сахарница, и я, а бутылка с коньяком и вовсе упала.
— Так все это время она была жива! Все это время она жила, страдала, над ней измывались какие-то подонки, причем — здесь, в Москве, они привезли ее в Москву… А мы жили рядом! Мы были здесь же и нам было удобнее верить в ее смерть! Удобнее принять ее смерть, нежели страдать от неопределенности! Боже… Мы ведь прекратили поиски… Мы ничего не предпринимали! Мы смирились! Опустили руки!
Но долго переживать из-за того, что родственники Ланы никак не участвуют в заботах об Ольге, мне тоже не пришлось.
Я была одна дома, когда в дверь позвонили.
Я нехотя оторвалась от книги и бросила взгляд на часы:
Андрей с Ольгой едва-едва добрались до парка… Или что-то случилось и они вернулись с пол дороги?
Я подошла к двери и посмотрела в «глазок».
«Глазок» у нас какой-то особенный — видно не только того, кто стоит точно напротив «глазка», но и того, кто, допустим, притаился внизу или сбоку от двери — то есть, стекло в «глазке» так выгнуто, что дает более «вместительную» картину происходящего рядом с дверью.
Удобный «глазок»! Но один недостаток у него есть: лица сквозь него тоже кажутся какими-то изогнутыми, вытянутыми и выпуклыми… Словно бы любой человек, остановившийся у нашей двери, на миг становился уродом. Очень неприятно и трудно привыкнуть. И даже знакомых иной раз сложновато бывает узнать!
А то, что стояло сейчас перед моей дверью…
Я даже не сразу определила, какого пола оно было!
Выгнутое вперед и сплюснутое лицо — ладно, это проделки «глазка», но волосы, обрамляющие лицо — вроде бы, длинные, локонами, женские… И одето существо во что-то светлое и блестящее… Мужчины так не одеваются. И, вместе с тем, это вроде бы — парень. Явно — незнакомый. Какой-то странный…
Пока я стояла в задумчивости под дверью, разглядывая гостя в «глазок», он, потоптавшись, позвонил еще несколько раз, настойчиво и долго, а потом — постучал кулаком в дверь, совсем рядом с «глазком», отчего кулак показался мне размером с кувалду.
— Кто там? — уныло спросила я.
— Это квартира Крушинских? — да, голос явно мужской.
— Да.
— Тогда откройте!
Вот ведь наглец! А я не так глупа, чтобы в наше время, при такой криминагенной обстановке, открывать дверь незнакомому мужчине! Тем более — так чудно одетому и причесанному.
— Не открою. Мужа нет дома. Я вас не знаю. А будете настаивать — вызову милицию!
— Будете штраф платить за ложный вызов. Я — ваш родственник.
— Вот ведь новость! Я вас впервые вижу и вы мне не нравитесь, — честно сказала я.
Он рассмеялся.
— Но я действительно родственник… Не ваш, но вашего мужа.
Я перебрала в памяти всех родственников Андрея — тех, кого я знала лично, тех, кого я видела на фотографиях в альбомах… Нет, не помню ничего подобного. Да и потом, невозможно как следует разглядеть лицо его в этот дурацкий «глазок»! Остается — впустить… А впустить — страшно…
— Я шурин вашего мужа! Я — младший брат Ланы! — похоже, он начал злиться. — Послушайте, вы ведь звонили моему отцу, так? Вы наговорили ему… Будто Ольга нашлась! И я пришел побеседовать с вами… На эту тему.
Лана! Ну, конечно же, Лана — блондинка, а у нее был младший братик, тогда — еще совсем мальчик, а теперь ему должно быть лет восемнадцать…
Я открыла.
Он оказался совсем не такой уж урод, каким виделся мне сквозь «глазок».
Высокий, стройный, удивительно грациозный — он мне чем-то напомнил великолепную длинноногую борзую… Еще не совсем вышедшую из щенячьего возраста. Он был похож на Лану.
То есть, я хочу сказать, что я сразу поверила, что он действительно брат Ланы ( его фотография в альбоме была только одна, да и та — нечеткая ), сходство было бесспорным, и еще я хочу сказать, что красавцем он, конечно же, не был: Андрей, муж мой, гораздо красивее по всем мужским статям. Но в этом мальчишке было другое… Какое-то чарующее обаяние… Что-то пленительно-порочное в линиях чувственного рта, в улыбке, во взгляде…
Глаза у него были фиалковые.
Действительно — не серые, не синие, не голубые, но светло-фиолетовые, лилово-голубые — действительно фиалковые!
А волосы — видимо, светлые, как и у Ланы, но выкрашены, вернее — оттенены, какой-то совершенно невозможной серебристо-перламутровой краской! И завиты легкими локонами…
Это само по себе было чудно — я не видела, чтобы девушки-то так красили волосы! А парень…
Одет он был в костюм из фосфорицирующей белой ткани.
Курточка — несколько коротковата, между краем куртки и поясом штанов виднелась полоска тела… Костюм украшен мелкими светящимися «жемчужинками» и бахромой.
На ногах — белые ковбойские сапоги с бахромой.
На пальцах — множество тонких серебряных перстеньков.
В правом ухе — серьга с крупной настоящей жемчужиной…
…Я не знаю, как модно одеваться у современной молодежи — у всяких там рэйверов или как они называются! — может, в ночные клубы так и принято ходить… Но я ТАКОГО никогда не видела! Во всяком случае, по улицам ТАКИЕ не ходят.
Представляю, какими глазами смотрели на него соседки и вахтерша… А в метро?!
— Не беспокойтесь, — улыбнулся он, словно прочитав мои мысли. — Я приехал на машине.
У него были подкрашены глаза!
У него на губах был нанесен перламутровый блеск!
У него на ресницах была тушь — коричневая, объемная, нанесенная специальной щеточкой для завивки ресниц — уж я-то, женщина, хорошо знакома со всеми этими ухищрениями!
Боже…
Родственник моего мужа…
Я поспешила захлопнуть дверь за его спиной. Чтобы никто не дай бог не увидел, что он — к нам…
— Веник, — сказал он, протягивая мне раскрытую ладонь.
— Что?!! — ужаснулась я.
Неужели он так одет просто потому, что он — сумасшедший? Быть может, никакая это не мода…
— Зачем вам? — стараясь говорить как можно мягче и спокойнее ( как советуют врачи разговаривать с психами ), спросила я.
Он недоуменно приподнял брови.
— Я пытаюсь представиться… Вениамин. Сокращенно — Веник.
— О, Господи! — облегченно вздохнула я. — А я-то подумала, что вы у меня веник просите! Ну, знаете, чем пол подметают…
— Не остроумно, — обиделся он.
— Ну, извините… Но я действительно подумала… Вы так ворвались, вы так… необычно одеты! И вдруг… Я подумала — вы просите веник…
— Ладно, оставим. Можете называть меня официально — Вениамин Юзефович. Вы ведь Настя?
— Да. Я — Настя. И я действительно звонила Юзефу Теодоровичу… Только он, почему-то, был не очень любезен.
— Неужели вы ожидали ЛЮБЕЗНОСТИ?! Какая может быть любезность?! Что вы вообще наговорили ему?!!
— Я сказала, что Ольга нашлась. Я подумала, что Юзеф Теодорович — Олечкин дедушка. Я подумала, что для него это тоже важно. А Андрей… Андрей был так на него обижен, что не хотел даже ставить его в известность…
Веник привалился спиной к двери и посмотрел на меня нарочито-округленными, «обезумевшими» глазами. Не слишком-то нравилось мне это его актерство…
— Вы что, пытаетесь уверить меня, что говорите правду?!
— Да. А для чего мне вам лгать? По-моему, это не имеет смысла…
— Не знаю… Но отец не поверил вам. И я не верю. Ольга погибла. Давно. Четыре года назад. Мы все это уже пережили… И незачем было бередить. Он велел мне приехать, разобраться, для чего вы это все устроили. И надавать вам по шее.
Он произнес это так спокойно и мило, даже сопроводил свои слова улыбочкой, что я даже не сразу поняла и мгновение потрясенно молчала… А потом — взвилась просто!
— По шее?! Мне?!! Убирайтесь вон! Чтобы какой-то разряженный дегенерат являлся сюда и… Вон! Андрей был прав, я не должна была звонить вам! Вы все — сумасшедшие, и передайте своему отцу…
Я задохнулась, соображая, чтобы передать через него этому возмутительному Юзефу Теодоровичу, но Веник, вместо того, чтобы обидеться, снова улыбнулся, на этот раз — примиряюще.
— Не надо. Не надо так злиться, я сказал глупость, к тому же отец не просил давать вам по шее, он слов-то таких не произносит никогда, особенно — в отношении дамы… Он просто просил разобраться, отчего вам вдруг вздумалось так жестоко шутить, а по шее — это уже мой замысел, причем не вам, а Андрею, я давно уже хочу…
— Я тоже, — угрюмо буркнула я.
— Правда? Значит, мы с вами найдем общий язык… И я, между прочим, не дегенерат! Что до костюма — да, согласен, туалет у меня несколько шокирующий, но я сюда прямо с дискотеки приехал, вернее — от одного моего приятеля, к которому мы ездили после дискотеки. У меня не было возможности переодеться, домой я не заезжал…
— А что, на дискотеки теперь так одеваются?!
— Не все. Но… Мне захотелось произвести впечатление на… На мою очередную пассию!
— У вас это наверняка получилось, — выдохнула я, судорожно думая, как бы Я среагировала, если бы МОЙ парень явился на дискотеку в таком виде.
Правда, на дискотеки я не хожу.
И никогда не ходила.
— Так что… Насчет Ольги? Вы узнали что-то новое? его голос чуть дрогнул.
Наверное, он действительно переживал… И ехал сюда с надеждой в сердце, сам себе не смея в этой надежде признаться. Он все-таки дядя Ольги! Хоть и очень молодой… Хоть и странноватый несколько…
— Ольга нашлась. Я нашла ее… Сейчас Андрей поехал с нею в парк. Врачи советуют нам развлекать ее, чтобы вывести из шока. Жить так, как будто ничего не случилось… И они поехали на аттракционы. Ольга попросила… Она, знаете ли, совсем ни о чем не просит, а тут — попросила, и Андрей не пошел сегодня на работу и повез ее в парк. Он не хотел, он вообще боится куда-либо выводить ее, пусть даже под своим же присмотром… Вы же понимаете, когда она пропала, они же были совсем рядом — Андрей и… И ваша сестра. Они стояли рядом, а девочка исчезла! И теперь он боится с ней выходить…
Боится, что она снова исчезнет.
— Это он виноват. Это он должен был держать ее за ручку! — как-то заучено произнес Вениамин и вдруг начал съезжать по стене, сгибая в коленях свои длинные ноги. Усевшись на пол, он посмотрел на меня и сказал:
— Я вам не верю. Ольга умерла…
Мне стало жалко его, несмотря на то, что он уже начал действовать мне на нервы.
— Идемте на кухню. Я напою вас чаем и все расскажу. А потом и они придут… Но вам придется подождать. Я не думаю, чтобы они пришли совсем скоро.
Он покорно пошел за мною на кухню.
Я дала ему чая и влила в его чашку ложечку коньяку.
А потом я рассказала.
Я рассказала ему все…
Все. Включая и то, что мы с Андреем уже собирались разводиться.
Он слушал меня молча. Только бледнел все больше, все шире становились глаза и плотнее сжимались губы. Когда я закончила, он еще недолго помолчал, а потом вдруг с размаху ударил кулаком по столу — так, что подскочили и чашки, и сахарница, и я, а бутылка с коньяком и вовсе упала.
— Так все это время она была жива! Все это время она жила, страдала, над ней измывались какие-то подонки, причем — здесь, в Москве, они привезли ее в Москву… А мы жили рядом! Мы были здесь же и нам было удобнее верить в ее смерть! Удобнее принять ее смерть, нежели страдать от неопределенности! Боже… Мы ведь прекратили поиски… Мы ничего не предпринимали! Мы смирились! Опустили руки!