Страница:
— Не значит. Бог создал человека из глины и дерьма. А дьявола — по образу и подобию, но из бездымного, чистого пламени! К тому же дьявол — любимейшее творение Господа!
Первое творение…
— Вы — христианка? Так почему же пересказываете мне мусульманские апокрифы?
— Вера в Бога — это не какая-то определенная религия.
Это — комплекс… В каждой религии есть зерно истины. И, если их слить воедино…
— Понимаю. Но оставим теософские споры. Я все же думаю, что в нашем случае мы имеем дело не с происками дьявола, извечного врага рода человеческого, а с происками людей…
— Слуг дьявола!
— Возможно. И все же они — люди из плоти и крови, а не какая-то там неведомая сверхъестественная сила.
— Но они творят сверхъестественные вещи!
— Вы это — о голове Андрея, подброшенной в холодильник? Абсолютно ничего сверхъестественного в этом нет! Пара отмычек… Дождаться, пока мы уйдем… А голова у них была припасена еще со вчерашнего дня.
— Господи! — накатила дурнота, я уткнулась лицом в ладони… И снова почувствовала его руку, ласкающую мои волосы. А ведь у меня все самые чувствительные местечки на голове располагаются. У кого — где, а у меня — на затылке и за ушами! Я — как кошка: млею, когда меня гладят по голове…
…И я млела, подныривая под его чуткую руку!
И несказанно огорчилась, когда он руку убрал.
— Итак, мы имеем дело с людьми. С некоей организацией, возможно — религиозного толка, хотя религия у них несколько специфическая.
— Поклонение Баал-Зеббулу, Повелителю Мух и гниения. В его честь на шабашах не ели соль, поскольку соль считалась лучшим консервантом, а значит — препятствовала гниению. Мне кажется, это уже не раз встречалось в истории… Особенно в больших городах! Например, в Париже, в пятнадцатом-шестнадцатом веках…
— Оставим в покое Париж. У нас — Москва, век двадцатый, а конкретно — одна тысяча девятьсот девяносто шестой год от рождества Христова! Организация религиозного толка.
Члены огранизации — деклассированные элементы, люди без определенного места жительства, то есть — живущие в городской канализации, в заброшенных шахтах метро и еще ниже… Если это «ниже» действительно существует, а не вымысел. Члены организации совершают убийства — ритуальные и просто ради собственного удовольствия… Но, однако, террористически направленной эту организацию назвать нельзя, потому что они не имеют целью уничтожение существующего строя. И, кстати, они не предсказывают конец света, после которого на земле останутся лишь представители их культа — как, например, это делают Свидетели Иеговы, переносившие дату конца света уже раза четыре…
— Ох! Жить в мире, в котором остались одни только свидетели Иеговы!
— Зато они обещают, что это будет рай на земле.
— Не надо мне такого рая…
— Да уж. Лучше в аду, где, по-видимому, соберутся все остальные представители рода человеческого — не «свидетели»! Прямо как в том анекдоте… Дескать, в раю климат лучше, в аду зато общество интереснее! Так мы отвлеклись… Те, с кем нам приходится иметь дело, не проповедуют наступление конца света, не жаждут уничтожения остального человечества или разрушения какого-то определенного строя. Напротив, они довольны существующей ситуацией и хотят, чтобы это продолжалось как можно дольше, и нас они преследует из страха, что через нас другие люди «верхнего мира» могут узнать о «мире нижнем» — об их мире.
— Как будто нам кто-нибудь поверит! Да нас просто в психушку упекут всех четверых! Только в разные отделения…
— Поверят нам, не поверят — это уже другой вопрос. Любую информацию можно преподнести так, что ей поверят. Но надо ли преподносить? Изменится ли хоть что-то? К тому же, сейчас наша основная задача — выжить. И уберечь от них Ольгу. А их задача — уничтожить нас. И захватить Ольгу. Все, казалось бы, просто… Интересно, что они, в общем-то, осознают полезность для них «верхнего мира»! Понимают, что они живут за счет нас! Они ведь не сеют пшеницу, не пекут хлеб, не доят коров, не ткут, не шьют обувь, не готовят вино они только потребляют то, что сделано нами! А так же — насилуют ради развлечения наших женщин, крадут наших детей, чтобы у нас же потом просить милостыню…
— Но ведь и их ряды пополняются за счет жителей «верхнего» мира, перешедших в «мир нижний»!
— Да, но, наверное, они считают, что это — избранные.
Не знаю…
— Андрей узнал от того бомжа клички всех тех, кто непосредственно виновен в случившемся с Ольгой…
— Сейчас пока они не могут нам пригодиться.
— Но, может, все-таки обратиться в милицию?
— Не думаю, чтобы это изменило хоть что-то. Они доказали нам свои возможности еще в начале, когда убили ту женщину, которая побиралась с детьми…
— Да, они убили ее, каким-то образом проникнув в камеру предварительного заключения. И ушли, никем не замеченные!
— Андрей был прав в одном: это дело нашей семьи и все необходимо сделать своими руками.
— Надеюсь, вы хотя бы не мечтаете о мести?!
— Не могу сказать, чтобы я совсем отказался от этой мысли… В страданиях Ольги виновны многие — но возможности добраться до всех и покарать всех у нас нет — для этого, наверное, пришлось бы залить ипритом всю московскую канализацию, а потому я ограничусь двумя: теми, кому я уж точно не могу позволить жить ни на земле, ни под землей — тем, кто ее похитил, убив этим еще и Лану, и тем, кто над ней надругался. Хотя, боюсь, добраться до них мне будет трудновато…
Прежде следовало бы вывезти за границу Ольгу. И вас с Вениамином.
— А вы не боитесь, что они доберутся до нас и в Кракове? И вообще — где угодно? Возможно, это разветвленная организация, ведь нищие и всякие там деклассированные элементы — они есть везде!
— Нет. У меня есть ощущение, что эта организация вся сконцентрирована в Москве. Подземный город — их мир. Для них нет смысла выбираться за пределы. Даже если мы просто уедем в какой-нибудь другой город… Например — Ленинград.
Санкт-Петербург по-новому…
— Но они же хотят заставить нас замолчать! Они могут быть сконцентрированными в Москве, но поедут хоть в Рио-де-Жанейро, чтобы поубивать нас!
— Логично… К сожалению. Ну, не знаю тогда! Надо дождаться Вениамина. Утро вечера мудренее. Но все же — как это ужасно и смешно, что мы все мним себя порядочными людьми и со снисходительным презрением глядим на них, на «падших», хотя на самом-то деле мы являемся для «падших» рабочим скотом, дойными коровами… Мы, налогоплательщики и производители материальных благ! Правда, мне должно быть не так обидно, как другим. Я произвожу блага духовные. А духовные блага их не слишком интересуют. У них свое понятие о духовном, совершенно отличное от нашего. Ладно, спать! Живо в постель, посуду я помою.
Я попыталась вяло воспротивиться, но потом с удовольствием покорилась: я действительно страшно устала, я просто с ног валилась… И я с наслаждением нырнула в постель. В сон.
Чьи-то крылья хлопают надо мной…
Или — это где-то хлопает дверь?!
Какой-то навязчивый звук…
Уйди, противный… Спать мешаешь!
Чьи-то крылья…
В комнате очень темно. Непривычно темно! Словно погасли разом все уличные фонари, словно не было света витрин и рекламных щитов.
В комнате темно…
Жарко…
Душно…
Страшно…
И очень хочется пить. Горло саднит, съеденные оладьи комом в желудке. Меня нельзя подпускать к плите… Наверное, Ольга и Юзеф тоже страдают теперь несварением желудка.
Пить…
Надо встать и пройти на кухню.
В холодильнике — кувшин с апельсиновым соком.
Я поднялась и пошла.
Тьма…
Жара…
Тяжесть в ногах…
Коридор — нескончаемо-длинный!
Вот кухня наконец, дверца холодильника, белая и блестящая, словно лед, вот сейчас я напьюсь, я тяну за ручку дверцы, дверца тяжелая, каменная, высечена из камня, из ледяного белого мрамора, но наконец она подается, мне удается открыть, я заглядываю в холодильник…
На средней полке, на большом блюде лежит голова Веника!
Светлые волосы намокли от крови. Лица не видно, голова повернута ко мне правым ухом — тем, в котором жемчужная сережка! Кровь…
Очень много крови.
Блюдо полно яркой алой кровью.
Кровь переливается через край блюда, капает на дно холодильника, течет на пол…
На полу, возле холодильника — лужа крови.
Я стою в этой луже босыми ногами!
Я пытаюсь отойти — и не могу!
Мои ноги — словно в стремительно густеющем цементе…
Крылья…
Крылья хлопают надо мной…
Какой-то навязчивый звук…
Нарастающий гул…
Я оборачиваюсь к окну.
Окно открыто, тьма за окном — непроницаемая, вязкая, густая, как кровь — колышется, вздувается и начинает медленно переливаться через подоконник.
Тьма заливает кухню…
Сейчас она дойдет мне до горла и я захлебнусь.
Надо закричать. Да, сейчас я закричу, я больше не могу сдерживаться, я должна закричать!
Не получается…
Не хватает воздуха…
Я кричу — беззвучно, как рыба…
Что толку от беззвучного крика? Я напрягаюсь из последних сил и…
О, чудо! О, радость! Крик — живой, звонкий, НАСТОЯЩИЙ крик вырывается у меня из горла, взрывает тишину, темноту…
…И разбивает мой сон на тысячи осколков!
Я сижу на постели, вся в поту от пережитого ужаса, выпучив глаза в темноту ( которая — совсем не тьма из сна, а нормальная темнота комнаты в городском доме, темнота, пульсирующая серым светом фонарей ) и верещу, как героиня американского ужастика!
Я всегда удивлялась — чего это американки в кино так орут? Чуть что — сразу вопить! Мне это казалось неестественным… Доказательством несдержанности и дурного воспитания американских женщин.
Теперь я сижу в постели и визжу всего лишь из-за того, что мне приснился страшный сон! Визжу — и не могу остановиться!
— Настя! Настя! Что с вами? Что случилось?
Юзеф…
В тех же брюках и свитере, только шейного платка нет.
Не ложился? Или — лег прямо в одежде?
Он сидит на моей постели, обнимает меня, а я плачу, плачу, плачу, прижимаясь лицом к его груди, к его грубому свитеру. Я задыхаюсь. Меня трясет. Я хочу стать маленькой, совсем маленькой и незаметной… и чтобы он всегда вот так обнимал меня и никогда, никогда не разжимал объятий!
Юзеф гладит меня по волосам. Потом — его пальцы забираются в волосы, мягко массируют затылок, мне становится хорошо, я чувствую, как тело расслабляется, раскручивается та тугая пружина внутри меня, тепло приливает к рукам, к ногам… Я готова заснуть… Но только пусть он будет рядом!
Пусть он не уходит никуда…
В дверях появляется Ольга. Бледная. Глаза — на пол лица. Я разбудила ее своим визгом.
Вот сейчас Юзеф оставит меня и пойдет к ней, баюкать ее, утешать, заново укладывать…
И я не верю своим ушам, когда слышу, как Юзеф говорит Ольге беспрекословно и жестко:
— Уйди и закрой дверь. Насте приснился страшный сон…
Я останусь с ней. Ложись, у нас завтра тяжелый день. Надо выспаться.
Ольга слушается. Уходит и закрывает дверь.
Мы с Юзефом — вдвоем в мягкой полутьме супружеской спальни. Нашей с Андреем спальни… На нашей с Андреем кровати…
Я лежу, положив голову на плечо Юзефа, обхватив его рукой. А его рука продолжает размеренно гладить меня по волосам, по спине… Успокаивает. Усыпляет.
Я бы рада не спать! Я бы должна наслаждаться этими мгновениями близости — ведь никогда больше не будет такого, никогда!
Но я слишком устала… Усталость сильнее меня.
Я сплю…
Мы с Юзефом — в море. На плоту из водорослей. Водоросли — сухие, упругие. Волны мягко покачивают нас. Солоноватый, свежий запах моря. Над нами — купол звездного неба.
Большие, яркие звезды. Бесконечное море. Бесконечное небо.
Юзеф целует меня… Нежно, без страсти… Наше дыхание сливается… Перетекает из его груди — в мою, из моей — в его, и я начинаю растворяться, таять в его руках…
Да, любовь моя, я всегда хотела, чтобы меня целовали ТАК! Так, как целуешь ты…
Да, любовь моя, я всегда ждала…
Ждала тебя…
Юзеф целует меня…
Я сплю?
Нет, я не сплю уже!
Раннее утро, первые солнечные лучи косым снопом падают сквозь окно.
Юзеф целует меня…
Я обнимаю его, крепче, еще крепче, прижимаюсь к нему, вжимаюсь в него… Никогда не оставляй меня!
Тонколикий, седовласый, с желтыми и пронзительными, как у кошки, глазами.
Ведьмак.
Юзеф из Ривии.
Геральт из Кракова…
Я не сплю!
Утро. Мы трое — Юзеф, Ольга и я — сидим на кухне и вяло жуем приготовленную мною страшно сухую яичницу. Одно утешение — свежий крепкий чай. Прекрасный крупнолистовой цейлонский чай компании «Май», сорта «Бухта Коломбо» — ради чашки такого чая стоит вставать с утра пораньше, стоит бороться и жить!
Мы молчим. Все трое. Говорить не о чем. Мы страшно переживаем за Вениамина.
И вот — долгожданный звонок в дверь!
Долгожданный — и все равно я пугаюсь, подскакиваю на месте и опрокидываю свою чашку. Я вообще стала нервная…
Юзеф идет открывать. Не спеша… Хотя, наверное, сердце вырывается из груди навстречу сыну!
— Живой?
— Жрать хочу!!!
— И голова на месте?
— А что?!
— Настасье приснилось, что твою голову нам в холодильник подбросили.
— Фу… Лучше бы не напоминали мне об этом! А есть какая-нибудь жратва, которая не соприкасалась с головой Андрея? Что-нибудь, что было в упаковке? Не могу — помираю!
— Яйца. Они уж точно были в скорлупе. Яичницу будешь?
Веник! Живой… И даже веселый… Несколько бледный, под глазами залегли глубокие тени, но мы все сейчас хороши… Пахнет от него ужасно! Светлый костюм — в пятнах всех цветов! Походит теперь на камуфляжный костюм десантников. И волосы такие грязные, словно он несколько часов в помойке на голове стоял. Бедный Веник… Он же такой чистюля, такой эстет! А теперь — стоя пожирает прямо со сковородки мою гадкую сухую яичницу…
— Ты бы хоть руки помыл! — вздыхает Юзеф.
Веник только мычит что-то нечленораздельное, сквозь яичницу с хлебом, заполняющую его рот. Жадно пьет апельсиновый сок. Потом наливает себе чаю и наконец садится.
— Ох! Думал, помру от голода! Никогда еще не было такого… Полторы сутки не ел! Или правильнее сказать — полтора сутка? Ну, да черт с ним… Ну и ну, скажу я вам! Хреновато там у них! И это еще мягко сказано… Такая жуть! Такая вонь! Такая темень! У них глаза с каким-то особым строением — они в этой темноте двигаются запросто!
— Ладно, эмоции потом, — не выдерживает Юзеф. — Давай, говори по делу…
— Если совсем коротко, то, значит… Чтобы они оставили в покое Ольгу и всех нас, я должен порешить их главного — Сабнэка. Тогда у них будет переворот и перестройка… Не до нас будет. Да и не будет уже иметь значения, где Ольга, раз не будет того, ради чьего инкогнито соблюдения они за ней охотятся! В смысле, ради соблюдения инкогнито Сабнэка и тайны культа, они хотят Ольгу вернуть, но не могут убить, потому что она вроде как принадлежит Сабнэку, а если убить этого Сабнэка — они сразу к ней всякий интерес потеряют и уже не будет иметь значения, внизу она живет или наверху, и что она там кому расскажет!
— Ты хоть сам понимаешь, что сказал?
— Я-то понимаю… Надо убить этого парня — Сабнэка.
Этим мы сразу и отомстим, и справедливость восстановим, и покой себе обеспечим… Возможно, вечный покой… Извините за каламбур! В общем, тот парень, с которым свел меня покойник-Андрюша, сообщил мне под большим секретом, что на президентское кресло Сабнэка есть еще один претендент. И у этого претендента есть своя партия, которая его поддерживает, своя программа, в которой нет места для нас, да и вообще — как я понял, он, этот претендент, парень куда менее религиозный и куда более трезвомыслящий, нежели Сабнэк. Но, пока Сабнэк жив, другой к власти прийти не может. Потому что Сабнэк сильная личность… В общем, роль личности в истории. Убрать личность — изменится история.
— Сабнэк — пророк Баал-Зеббула. Ты не сможешь его убить. Никто не сможет, — тихо и как-то отрешенно сказала Ольга.
— Ерунда… Уверен, что он не бессмертен! А коли так убить можно… Ну, возьму ружье с серебряной пулей, осиновый кол и еще огнемет для верности! Надо же мразь извести…
Пусть он глубоко под землей сидит, но до него все равно легче добраться, чем до того, другого мерзавца, который Ольгу к нему привел.
Я удивлялась — почему же они не отошлют Олю, почему они говорят при ней, почему позволяют ей слушать?! Зачем пробуждать в ней все эти кошмарные воспоминания?
Как глупа я была… Была и осталась глупа! Но теперь я хотя бы знаю, что эти воспоминания невозможно было пробудить, потому что они никогда не затухали, никогда не оставляли ее, потому что эти воспоминания были для нее более насущны, чем текущая жизнь!
Гораздо более насущны, чем чай и сухая яичница!
— А почему же они сами его не порешат? — заинтересовался Юзеф.
— Потому что его любят. Тайно убить его невозможно… А если убить открыто — это повлечет за собой много жертв… А этот парень, как я понял, хочет устроить что-то вроде «бархатной революции» с одним только трупом — сабнэковым трупом. Он придет на место Сабнэка, пообещает вести народ тем же курсом, но понемногу повернет руль в другую сторону, а массы, как водится, не заметят…
— А что будет с тем, кто убьет этого… Сабнэка?
— Наверное, его расстреляют на месте, как врага народа!
— легко ответил Веник. — А что, ребята, у вас есть какое-нибудь контрпредложение? У меня например — нету. И, сдается мне, надо идти ва-банк! «Иду на вы!» — как Дмитрий Донской! Кривой, то есть тот парень, с которым меня Андрюша свел, похоже, принадлежит как раз к партии тех, кто против Сабнэка. Если я все правильно понял, потому что у них там все сложно — сложнее, чем у нас, наверху! Этому парню выгодно было, чтобы Андрюша расправился с Сабнэком, он потому сам на него и вышел… Хотел с помощью Андрея решить свои проблемы. И посвятил Андрея в свои секреты. Ну, и меня вместе с Андреем… Андрей совершил глупость. И нарвался. И теперь Кривой, как я понимаю, оказался в неприятном положении: тот человек, на которого он «ставил» — мертв. И есть другой человек, знающий о его, Кривого, отступничестве. Я имею в виду себя… И, боюсь, у меня уже нет другого выхода, кроме как пойти и попытаться порешить эту мразь — Сабнэка. Кривой наверняка не многим лучше, но он не трогал Ольгу… Кривой обещал, что проведет меня на какое-то их, бомжовое, празднество. Дело в том, что Сабнэк все время в темноте сидит, на люди редко показывается, а как я его буду искать в темноте — на ощупь, что ли? В общем, меня приведут, покажут место, с какого удобно стрелять, я залягу там с винтовкой, и, даст Бог, пристрелю гада, как Кеннеди в Далласе. Все равно я покойник уже, раз с Кривым познакомился и по их подземельям походил, — закончил Веник с такой обворожительной и беспечной улыбкой, что у меня сердце сжалось.
— Надо сообщить в милицию! — подала я дрожащий голосок, хотя знала, что меня не послушают.
И действительно — от меня только отмахнулись, как от жалкой назойливой мушки, которую, однако, и прихлопнуть-то лень…
Вот, всегда так! Молчи, кобыла, когда ковбои разговаривают!
Я встала и принялась мыть посуду.
А они — Юзеф с Вениамином, отец и сын, дедушка и дядя Ольги — они обсуждали, как им проникнуть в подземный мир, в московский Двор Чудес, чтобы убить Короля Нищих. Кажется, где-то я уже читала такое… Только не помню, чем кончилась эта книга. Наверняка ведь хорошо! В книгах всегда все хорошо кончается… Во всяком случае, в хороших книгах.
Глава 8
Первое творение…
— Вы — христианка? Так почему же пересказываете мне мусульманские апокрифы?
— Вера в Бога — это не какая-то определенная религия.
Это — комплекс… В каждой религии есть зерно истины. И, если их слить воедино…
— Понимаю. Но оставим теософские споры. Я все же думаю, что в нашем случае мы имеем дело не с происками дьявола, извечного врага рода человеческого, а с происками людей…
— Слуг дьявола!
— Возможно. И все же они — люди из плоти и крови, а не какая-то там неведомая сверхъестественная сила.
— Но они творят сверхъестественные вещи!
— Вы это — о голове Андрея, подброшенной в холодильник? Абсолютно ничего сверхъестественного в этом нет! Пара отмычек… Дождаться, пока мы уйдем… А голова у них была припасена еще со вчерашнего дня.
— Господи! — накатила дурнота, я уткнулась лицом в ладони… И снова почувствовала его руку, ласкающую мои волосы. А ведь у меня все самые чувствительные местечки на голове располагаются. У кого — где, а у меня — на затылке и за ушами! Я — как кошка: млею, когда меня гладят по голове…
…И я млела, подныривая под его чуткую руку!
И несказанно огорчилась, когда он руку убрал.
— Итак, мы имеем дело с людьми. С некоей организацией, возможно — религиозного толка, хотя религия у них несколько специфическая.
— Поклонение Баал-Зеббулу, Повелителю Мух и гниения. В его честь на шабашах не ели соль, поскольку соль считалась лучшим консервантом, а значит — препятствовала гниению. Мне кажется, это уже не раз встречалось в истории… Особенно в больших городах! Например, в Париже, в пятнадцатом-шестнадцатом веках…
— Оставим в покое Париж. У нас — Москва, век двадцатый, а конкретно — одна тысяча девятьсот девяносто шестой год от рождества Христова! Организация религиозного толка.
Члены огранизации — деклассированные элементы, люди без определенного места жительства, то есть — живущие в городской канализации, в заброшенных шахтах метро и еще ниже… Если это «ниже» действительно существует, а не вымысел. Члены организации совершают убийства — ритуальные и просто ради собственного удовольствия… Но, однако, террористически направленной эту организацию назвать нельзя, потому что они не имеют целью уничтожение существующего строя. И, кстати, они не предсказывают конец света, после которого на земле останутся лишь представители их культа — как, например, это делают Свидетели Иеговы, переносившие дату конца света уже раза четыре…
— Ох! Жить в мире, в котором остались одни только свидетели Иеговы!
— Зато они обещают, что это будет рай на земле.
— Не надо мне такого рая…
— Да уж. Лучше в аду, где, по-видимому, соберутся все остальные представители рода человеческого — не «свидетели»! Прямо как в том анекдоте… Дескать, в раю климат лучше, в аду зато общество интереснее! Так мы отвлеклись… Те, с кем нам приходится иметь дело, не проповедуют наступление конца света, не жаждут уничтожения остального человечества или разрушения какого-то определенного строя. Напротив, они довольны существующей ситуацией и хотят, чтобы это продолжалось как можно дольше, и нас они преследует из страха, что через нас другие люди «верхнего мира» могут узнать о «мире нижнем» — об их мире.
— Как будто нам кто-нибудь поверит! Да нас просто в психушку упекут всех четверых! Только в разные отделения…
— Поверят нам, не поверят — это уже другой вопрос. Любую информацию можно преподнести так, что ей поверят. Но надо ли преподносить? Изменится ли хоть что-то? К тому же, сейчас наша основная задача — выжить. И уберечь от них Ольгу. А их задача — уничтожить нас. И захватить Ольгу. Все, казалось бы, просто… Интересно, что они, в общем-то, осознают полезность для них «верхнего мира»! Понимают, что они живут за счет нас! Они ведь не сеют пшеницу, не пекут хлеб, не доят коров, не ткут, не шьют обувь, не готовят вино они только потребляют то, что сделано нами! А так же — насилуют ради развлечения наших женщин, крадут наших детей, чтобы у нас же потом просить милостыню…
— Но ведь и их ряды пополняются за счет жителей «верхнего» мира, перешедших в «мир нижний»!
— Да, но, наверное, они считают, что это — избранные.
Не знаю…
— Андрей узнал от того бомжа клички всех тех, кто непосредственно виновен в случившемся с Ольгой…
— Сейчас пока они не могут нам пригодиться.
— Но, может, все-таки обратиться в милицию?
— Не думаю, чтобы это изменило хоть что-то. Они доказали нам свои возможности еще в начале, когда убили ту женщину, которая побиралась с детьми…
— Да, они убили ее, каким-то образом проникнув в камеру предварительного заключения. И ушли, никем не замеченные!
— Андрей был прав в одном: это дело нашей семьи и все необходимо сделать своими руками.
— Надеюсь, вы хотя бы не мечтаете о мести?!
— Не могу сказать, чтобы я совсем отказался от этой мысли… В страданиях Ольги виновны многие — но возможности добраться до всех и покарать всех у нас нет — для этого, наверное, пришлось бы залить ипритом всю московскую канализацию, а потому я ограничусь двумя: теми, кому я уж точно не могу позволить жить ни на земле, ни под землей — тем, кто ее похитил, убив этим еще и Лану, и тем, кто над ней надругался. Хотя, боюсь, добраться до них мне будет трудновато…
Прежде следовало бы вывезти за границу Ольгу. И вас с Вениамином.
— А вы не боитесь, что они доберутся до нас и в Кракове? И вообще — где угодно? Возможно, это разветвленная организация, ведь нищие и всякие там деклассированные элементы — они есть везде!
— Нет. У меня есть ощущение, что эта организация вся сконцентрирована в Москве. Подземный город — их мир. Для них нет смысла выбираться за пределы. Даже если мы просто уедем в какой-нибудь другой город… Например — Ленинград.
Санкт-Петербург по-новому…
— Но они же хотят заставить нас замолчать! Они могут быть сконцентрированными в Москве, но поедут хоть в Рио-де-Жанейро, чтобы поубивать нас!
— Логично… К сожалению. Ну, не знаю тогда! Надо дождаться Вениамина. Утро вечера мудренее. Но все же — как это ужасно и смешно, что мы все мним себя порядочными людьми и со снисходительным презрением глядим на них, на «падших», хотя на самом-то деле мы являемся для «падших» рабочим скотом, дойными коровами… Мы, налогоплательщики и производители материальных благ! Правда, мне должно быть не так обидно, как другим. Я произвожу блага духовные. А духовные блага их не слишком интересуют. У них свое понятие о духовном, совершенно отличное от нашего. Ладно, спать! Живо в постель, посуду я помою.
Я попыталась вяло воспротивиться, но потом с удовольствием покорилась: я действительно страшно устала, я просто с ног валилась… И я с наслаждением нырнула в постель. В сон.
Чьи-то крылья хлопают надо мной…
Или — это где-то хлопает дверь?!
Какой-то навязчивый звук…
Уйди, противный… Спать мешаешь!
Чьи-то крылья…
В комнате очень темно. Непривычно темно! Словно погасли разом все уличные фонари, словно не было света витрин и рекламных щитов.
В комнате темно…
Жарко…
Душно…
Страшно…
И очень хочется пить. Горло саднит, съеденные оладьи комом в желудке. Меня нельзя подпускать к плите… Наверное, Ольга и Юзеф тоже страдают теперь несварением желудка.
Пить…
Надо встать и пройти на кухню.
В холодильнике — кувшин с апельсиновым соком.
Я поднялась и пошла.
Тьма…
Жара…
Тяжесть в ногах…
Коридор — нескончаемо-длинный!
Вот кухня наконец, дверца холодильника, белая и блестящая, словно лед, вот сейчас я напьюсь, я тяну за ручку дверцы, дверца тяжелая, каменная, высечена из камня, из ледяного белого мрамора, но наконец она подается, мне удается открыть, я заглядываю в холодильник…
На средней полке, на большом блюде лежит голова Веника!
Светлые волосы намокли от крови. Лица не видно, голова повернута ко мне правым ухом — тем, в котором жемчужная сережка! Кровь…
Очень много крови.
Блюдо полно яркой алой кровью.
Кровь переливается через край блюда, капает на дно холодильника, течет на пол…
На полу, возле холодильника — лужа крови.
Я стою в этой луже босыми ногами!
Я пытаюсь отойти — и не могу!
Мои ноги — словно в стремительно густеющем цементе…
Крылья…
Крылья хлопают надо мной…
Какой-то навязчивый звук…
Нарастающий гул…
Я оборачиваюсь к окну.
Окно открыто, тьма за окном — непроницаемая, вязкая, густая, как кровь — колышется, вздувается и начинает медленно переливаться через подоконник.
Тьма заливает кухню…
Сейчас она дойдет мне до горла и я захлебнусь.
Надо закричать. Да, сейчас я закричу, я больше не могу сдерживаться, я должна закричать!
Не получается…
Не хватает воздуха…
Я кричу — беззвучно, как рыба…
Что толку от беззвучного крика? Я напрягаюсь из последних сил и…
О, чудо! О, радость! Крик — живой, звонкий, НАСТОЯЩИЙ крик вырывается у меня из горла, взрывает тишину, темноту…
…И разбивает мой сон на тысячи осколков!
Я сижу на постели, вся в поту от пережитого ужаса, выпучив глаза в темноту ( которая — совсем не тьма из сна, а нормальная темнота комнаты в городском доме, темнота, пульсирующая серым светом фонарей ) и верещу, как героиня американского ужастика!
Я всегда удивлялась — чего это американки в кино так орут? Чуть что — сразу вопить! Мне это казалось неестественным… Доказательством несдержанности и дурного воспитания американских женщин.
Теперь я сижу в постели и визжу всего лишь из-за того, что мне приснился страшный сон! Визжу — и не могу остановиться!
— Настя! Настя! Что с вами? Что случилось?
Юзеф…
В тех же брюках и свитере, только шейного платка нет.
Не ложился? Или — лег прямо в одежде?
Он сидит на моей постели, обнимает меня, а я плачу, плачу, плачу, прижимаясь лицом к его груди, к его грубому свитеру. Я задыхаюсь. Меня трясет. Я хочу стать маленькой, совсем маленькой и незаметной… и чтобы он всегда вот так обнимал меня и никогда, никогда не разжимал объятий!
Юзеф гладит меня по волосам. Потом — его пальцы забираются в волосы, мягко массируют затылок, мне становится хорошо, я чувствую, как тело расслабляется, раскручивается та тугая пружина внутри меня, тепло приливает к рукам, к ногам… Я готова заснуть… Но только пусть он будет рядом!
Пусть он не уходит никуда…
В дверях появляется Ольга. Бледная. Глаза — на пол лица. Я разбудила ее своим визгом.
Вот сейчас Юзеф оставит меня и пойдет к ней, баюкать ее, утешать, заново укладывать…
И я не верю своим ушам, когда слышу, как Юзеф говорит Ольге беспрекословно и жестко:
— Уйди и закрой дверь. Насте приснился страшный сон…
Я останусь с ней. Ложись, у нас завтра тяжелый день. Надо выспаться.
Ольга слушается. Уходит и закрывает дверь.
Мы с Юзефом — вдвоем в мягкой полутьме супружеской спальни. Нашей с Андреем спальни… На нашей с Андреем кровати…
Я лежу, положив голову на плечо Юзефа, обхватив его рукой. А его рука продолжает размеренно гладить меня по волосам, по спине… Успокаивает. Усыпляет.
Я бы рада не спать! Я бы должна наслаждаться этими мгновениями близости — ведь никогда больше не будет такого, никогда!
Но я слишком устала… Усталость сильнее меня.
Я сплю…
Мы с Юзефом — в море. На плоту из водорослей. Водоросли — сухие, упругие. Волны мягко покачивают нас. Солоноватый, свежий запах моря. Над нами — купол звездного неба.
Большие, яркие звезды. Бесконечное море. Бесконечное небо.
Юзеф целует меня… Нежно, без страсти… Наше дыхание сливается… Перетекает из его груди — в мою, из моей — в его, и я начинаю растворяться, таять в его руках…
Да, любовь моя, я всегда хотела, чтобы меня целовали ТАК! Так, как целуешь ты…
Да, любовь моя, я всегда ждала…
Ждала тебя…
Юзеф целует меня…
Я сплю?
Нет, я не сплю уже!
Раннее утро, первые солнечные лучи косым снопом падают сквозь окно.
Юзеф целует меня…
Я обнимаю его, крепче, еще крепче, прижимаюсь к нему, вжимаюсь в него… Никогда не оставляй меня!
Тонколикий, седовласый, с желтыми и пронзительными, как у кошки, глазами.
Ведьмак.
Юзеф из Ривии.
Геральт из Кракова…
Я не сплю!
Утро. Мы трое — Юзеф, Ольга и я — сидим на кухне и вяло жуем приготовленную мною страшно сухую яичницу. Одно утешение — свежий крепкий чай. Прекрасный крупнолистовой цейлонский чай компании «Май», сорта «Бухта Коломбо» — ради чашки такого чая стоит вставать с утра пораньше, стоит бороться и жить!
Мы молчим. Все трое. Говорить не о чем. Мы страшно переживаем за Вениамина.
И вот — долгожданный звонок в дверь!
Долгожданный — и все равно я пугаюсь, подскакиваю на месте и опрокидываю свою чашку. Я вообще стала нервная…
Юзеф идет открывать. Не спеша… Хотя, наверное, сердце вырывается из груди навстречу сыну!
— Живой?
— Жрать хочу!!!
— И голова на месте?
— А что?!
— Настасье приснилось, что твою голову нам в холодильник подбросили.
— Фу… Лучше бы не напоминали мне об этом! А есть какая-нибудь жратва, которая не соприкасалась с головой Андрея? Что-нибудь, что было в упаковке? Не могу — помираю!
— Яйца. Они уж точно были в скорлупе. Яичницу будешь?
Веник! Живой… И даже веселый… Несколько бледный, под глазами залегли глубокие тени, но мы все сейчас хороши… Пахнет от него ужасно! Светлый костюм — в пятнах всех цветов! Походит теперь на камуфляжный костюм десантников. И волосы такие грязные, словно он несколько часов в помойке на голове стоял. Бедный Веник… Он же такой чистюля, такой эстет! А теперь — стоя пожирает прямо со сковородки мою гадкую сухую яичницу…
— Ты бы хоть руки помыл! — вздыхает Юзеф.
Веник только мычит что-то нечленораздельное, сквозь яичницу с хлебом, заполняющую его рот. Жадно пьет апельсиновый сок. Потом наливает себе чаю и наконец садится.
— Ох! Думал, помру от голода! Никогда еще не было такого… Полторы сутки не ел! Или правильнее сказать — полтора сутка? Ну, да черт с ним… Ну и ну, скажу я вам! Хреновато там у них! И это еще мягко сказано… Такая жуть! Такая вонь! Такая темень! У них глаза с каким-то особым строением — они в этой темноте двигаются запросто!
— Ладно, эмоции потом, — не выдерживает Юзеф. — Давай, говори по делу…
— Если совсем коротко, то, значит… Чтобы они оставили в покое Ольгу и всех нас, я должен порешить их главного — Сабнэка. Тогда у них будет переворот и перестройка… Не до нас будет. Да и не будет уже иметь значения, где Ольга, раз не будет того, ради чьего инкогнито соблюдения они за ней охотятся! В смысле, ради соблюдения инкогнито Сабнэка и тайны культа, они хотят Ольгу вернуть, но не могут убить, потому что она вроде как принадлежит Сабнэку, а если убить этого Сабнэка — они сразу к ней всякий интерес потеряют и уже не будет иметь значения, внизу она живет или наверху, и что она там кому расскажет!
— Ты хоть сам понимаешь, что сказал?
— Я-то понимаю… Надо убить этого парня — Сабнэка.
Этим мы сразу и отомстим, и справедливость восстановим, и покой себе обеспечим… Возможно, вечный покой… Извините за каламбур! В общем, тот парень, с которым свел меня покойник-Андрюша, сообщил мне под большим секретом, что на президентское кресло Сабнэка есть еще один претендент. И у этого претендента есть своя партия, которая его поддерживает, своя программа, в которой нет места для нас, да и вообще — как я понял, он, этот претендент, парень куда менее религиозный и куда более трезвомыслящий, нежели Сабнэк. Но, пока Сабнэк жив, другой к власти прийти не может. Потому что Сабнэк сильная личность… В общем, роль личности в истории. Убрать личность — изменится история.
— Сабнэк — пророк Баал-Зеббула. Ты не сможешь его убить. Никто не сможет, — тихо и как-то отрешенно сказала Ольга.
— Ерунда… Уверен, что он не бессмертен! А коли так убить можно… Ну, возьму ружье с серебряной пулей, осиновый кол и еще огнемет для верности! Надо же мразь извести…
Пусть он глубоко под землей сидит, но до него все равно легче добраться, чем до того, другого мерзавца, который Ольгу к нему привел.
Я удивлялась — почему же они не отошлют Олю, почему они говорят при ней, почему позволяют ей слушать?! Зачем пробуждать в ней все эти кошмарные воспоминания?
Как глупа я была… Была и осталась глупа! Но теперь я хотя бы знаю, что эти воспоминания невозможно было пробудить, потому что они никогда не затухали, никогда не оставляли ее, потому что эти воспоминания были для нее более насущны, чем текущая жизнь!
Гораздо более насущны, чем чай и сухая яичница!
— А почему же они сами его не порешат? — заинтересовался Юзеф.
— Потому что его любят. Тайно убить его невозможно… А если убить открыто — это повлечет за собой много жертв… А этот парень, как я понял, хочет устроить что-то вроде «бархатной революции» с одним только трупом — сабнэковым трупом. Он придет на место Сабнэка, пообещает вести народ тем же курсом, но понемногу повернет руль в другую сторону, а массы, как водится, не заметят…
— А что будет с тем, кто убьет этого… Сабнэка?
— Наверное, его расстреляют на месте, как врага народа!
— легко ответил Веник. — А что, ребята, у вас есть какое-нибудь контрпредложение? У меня например — нету. И, сдается мне, надо идти ва-банк! «Иду на вы!» — как Дмитрий Донской! Кривой, то есть тот парень, с которым меня Андрюша свел, похоже, принадлежит как раз к партии тех, кто против Сабнэка. Если я все правильно понял, потому что у них там все сложно — сложнее, чем у нас, наверху! Этому парню выгодно было, чтобы Андрюша расправился с Сабнэком, он потому сам на него и вышел… Хотел с помощью Андрея решить свои проблемы. И посвятил Андрея в свои секреты. Ну, и меня вместе с Андреем… Андрей совершил глупость. И нарвался. И теперь Кривой, как я понимаю, оказался в неприятном положении: тот человек, на которого он «ставил» — мертв. И есть другой человек, знающий о его, Кривого, отступничестве. Я имею в виду себя… И, боюсь, у меня уже нет другого выхода, кроме как пойти и попытаться порешить эту мразь — Сабнэка. Кривой наверняка не многим лучше, но он не трогал Ольгу… Кривой обещал, что проведет меня на какое-то их, бомжовое, празднество. Дело в том, что Сабнэк все время в темноте сидит, на люди редко показывается, а как я его буду искать в темноте — на ощупь, что ли? В общем, меня приведут, покажут место, с какого удобно стрелять, я залягу там с винтовкой, и, даст Бог, пристрелю гада, как Кеннеди в Далласе. Все равно я покойник уже, раз с Кривым познакомился и по их подземельям походил, — закончил Веник с такой обворожительной и беспечной улыбкой, что у меня сердце сжалось.
— Надо сообщить в милицию! — подала я дрожащий голосок, хотя знала, что меня не послушают.
И действительно — от меня только отмахнулись, как от жалкой назойливой мушки, которую, однако, и прихлопнуть-то лень…
Вот, всегда так! Молчи, кобыла, когда ковбои разговаривают!
Я встала и принялась мыть посуду.
А они — Юзеф с Вениамином, отец и сын, дедушка и дядя Ольги — они обсуждали, как им проникнуть в подземный мир, в московский Двор Чудес, чтобы убить Короля Нищих. Кажется, где-то я уже читала такое… Только не помню, чем кончилась эта книга. Наверняка ведь хорошо! В книгах всегда все хорошо кончается… Во всяком случае, в хороших книгах.
Глава 8
НАСТЯ
Решительное объяснение с Юзефом произошло достаточно случайно. Да и место было неподходящее — опять кухня! Я перетирала вареную цветную капусту со сливочным маслом. Полученное пюре должно было стать основой для диетического супчика, которым я собиралась кормить Ольгу по совету врача.
Вообще-то, я люблю цветную капусту. Но этот супчик — гадость жуткая! Ольга его ненавидит… Да и все остальные тоже. Поэтому для «остальных» приходилось готовить другой суп — что-нибудь вкусное… А этот — впихивать в Ольгу насильственным способом! Правда, в последние дни мне очень помогал Веник. Он приносил себя в жертву и ел вместе с Ольгой этот гадкий суп. И еще делал вид, что ему нравится!
Я перетирала вареную цветную капусту со сливочным маслом, а Юзеф сидел тут же и, близоруко морщась, перечитывал и правил какую-то свою рукопись. Не знаю, почему он не хотел носить очки… Из принципа, разумеется, а вот из какого принципа — не знаю!
Поскольку я была влюблена в Юзефа, то меня умиляло в нем все, даже эта особенная манера читать, даже нервные движения его пальцев, вертевших карандаш…
Я перетирала капусту и время от времени поглядывала на Юзефа. Любовалась, надеясь, что он не замечает моих восторженных взглядов.
Но он, как выяснилось, прекрасно все замечал.
Он спросил, не отрываясь от рукописи:
— Почему вы так смотрите на меня, Настя? Неужели я вам действительно так сильно нравлюсь?
Его вопрос удивил меня — неужели же он до сих пор не понял, как сильно он мне нравится? Уж сколько недель мы с ним — любовники!
И я честно ответила ему, не прекращая тереть капусту:
— Я люблю вас, Юзеф.
— Действительно? Вы действительно искренне считаете, что любите меня? — заинтересовался Юзеф, отложив-таки рукопись в сторону.
— А почему бы и нет? В моей жизни еще не было таких ярких людей, как вы, — я старалась казаться спокойной, хотя внутри у меня все дрожало от возмущения, даже руки начали трястись!
— Но я же стар для вас!
— Ночью вы были иного мнения…
— Ночью — это другое… Обоюдное желание… Но я не думал, что вы меня любите! — самодовольно усмехнулся Юзеф.
— Поверьте, Настя, для меня это — большая честь… Нет, право же… Сколько вам лет?
— Двадцать семь. Вы старше меня на тридцать один год. И я прошу вас, перестаньте так со мной разговаривать! Давайте вообще больше не говорить на эту тему… Мне неприятно.
— Что именно?
— То, как вы со мною разговариваете об этом!
— Но я действительно не мог поверить в то, что вы испытываете какие-то серьезные чувства ко мне! Если бы я не заметил, КАК вы на меня оглядываетесь…
— Я люблю вас. Наверное, я вообще впервые в жизни люблю мужчину, не являющегося моим кровным родственником! Я люблю вас, и мне странно, что вы до сих пор этого не видели и не понимали!
— Я не осмеливался понимать этого…
— Лжете! Все вы понимали! Но вам хотелось услышать это от меня. Вот и все… Но вы можете не беспокоиться. Я не стану навязываться и усложнять вам жизнь. Когда вам придет время уехать, мы расстанемся, как цивилизованные люди! Ну, может быть, я иногда буду вам писать… А вы мне — отвечать. Но наша переписка будет касаться только Ольги, ее жизни, развития. Я обещала Андрею, что не оставлю ее совсем…
Что буду наблюдать за ее жизнью.
— Настя! Ну, о чем вы говорите?! Вы — мне — навязываться?!! Вы — молодая женщина, я — старик… Или почти старик. Вы делаете мне честь…
— Я не хочу делать вам честь! А так же — делать вам рекламу перед вашими богемными знакомыми! — заревела я, стряхивая с рук пюре. — Я хочу, чтобы вы женились на мне, чтобы вы любили меня одну, чтобы мы жили долго и счастливо, и…
— …и умерли в один день? Ничего не получится, Настенька. Против нас — закон природы. Я уйду из этого мира много раньше, чем вы. Для вас, умереть одновременно со мной было бы — преждевременной смертью!
— Вы смеетесь надо мной! Прекратите! А то я уйду! И суп готовить не буду! — заверещала я, вываливая пюре в кастрюльку, в которой уже варились другие овощи, измельченные на терке.
— Я не смеюсь над вами! — смеясь, ответил Юзеф. — Клянусь вам, Настя, что это не более чем дурная привычка высмеивать все, что хоть сколько-нибудь задевает мои чувства! Ну же, девочка, перестаньте плакать…
Он повернул меня от плиты — к себе, обнял, принялся целовать — мелкими, нежными, холодными поцелуями осыпал он мое лицо, мою шею, мои плечи… Волосы… Но я все равно ревела и не могла остановиться, и для дальнейших утешений мы переместились в спальню, и там Юзеф оставался столь же нежен и деликатен, но уже не так холоден и весьма искусен, он вообще привносил в занятия любовь творческое начало, а наши постельные игры были настоящими спектаклями, причем всякий раз я следила за развитием событий с самым искренним интересом, хотя приблизительно знала, каким будет финал. Больше всего я любила, когда Юзеф изображал тигра-людоеда, а я становилась его жертвой… Но — это уже совсем ненужные интимные подробности!
После, когда мы лежали, прижавшись, и я, разморенная, лениво думала, что надо бы пойти на кухню и снять пену с супа, но никак не находила сил подняться, Юзеф вдруг сказал мне те самые слова — слова из моего сна! — которых я подспудно ждала от него с того самого мига, когда впервые увидела его в дверях квартиры:
— Девочка моя, как хорошо мне с тобой… Я становлюсь рядом с тобой молодым. Это — счастье… Но это счастье не более, чем иллюзия…
Договорить до конца я ему не дала. Зажала его рот ладонью.
— Не надо дальше… Я знаю, что ты мне скажешь. Не надо этого говорить. Ты дал мне счастье, которого я ждала много лет! Теперь у меня эмоций — на целый любовный роман… И я, возможно, напишу его, когда ты меня бросишь. Чтобы для самой себя сохранить воспоминания об этом чувстве, об этом чуде!
Вообще-то, я люблю цветную капусту. Но этот супчик — гадость жуткая! Ольга его ненавидит… Да и все остальные тоже. Поэтому для «остальных» приходилось готовить другой суп — что-нибудь вкусное… А этот — впихивать в Ольгу насильственным способом! Правда, в последние дни мне очень помогал Веник. Он приносил себя в жертву и ел вместе с Ольгой этот гадкий суп. И еще делал вид, что ему нравится!
Я перетирала вареную цветную капусту со сливочным маслом, а Юзеф сидел тут же и, близоруко морщась, перечитывал и правил какую-то свою рукопись. Не знаю, почему он не хотел носить очки… Из принципа, разумеется, а вот из какого принципа — не знаю!
Поскольку я была влюблена в Юзефа, то меня умиляло в нем все, даже эта особенная манера читать, даже нервные движения его пальцев, вертевших карандаш…
Я перетирала капусту и время от времени поглядывала на Юзефа. Любовалась, надеясь, что он не замечает моих восторженных взглядов.
Но он, как выяснилось, прекрасно все замечал.
Он спросил, не отрываясь от рукописи:
— Почему вы так смотрите на меня, Настя? Неужели я вам действительно так сильно нравлюсь?
Его вопрос удивил меня — неужели же он до сих пор не понял, как сильно он мне нравится? Уж сколько недель мы с ним — любовники!
И я честно ответила ему, не прекращая тереть капусту:
— Я люблю вас, Юзеф.
— Действительно? Вы действительно искренне считаете, что любите меня? — заинтересовался Юзеф, отложив-таки рукопись в сторону.
— А почему бы и нет? В моей жизни еще не было таких ярких людей, как вы, — я старалась казаться спокойной, хотя внутри у меня все дрожало от возмущения, даже руки начали трястись!
— Но я же стар для вас!
— Ночью вы были иного мнения…
— Ночью — это другое… Обоюдное желание… Но я не думал, что вы меня любите! — самодовольно усмехнулся Юзеф.
— Поверьте, Настя, для меня это — большая честь… Нет, право же… Сколько вам лет?
— Двадцать семь. Вы старше меня на тридцать один год. И я прошу вас, перестаньте так со мной разговаривать! Давайте вообще больше не говорить на эту тему… Мне неприятно.
— Что именно?
— То, как вы со мною разговариваете об этом!
— Но я действительно не мог поверить в то, что вы испытываете какие-то серьезные чувства ко мне! Если бы я не заметил, КАК вы на меня оглядываетесь…
— Я люблю вас. Наверное, я вообще впервые в жизни люблю мужчину, не являющегося моим кровным родственником! Я люблю вас, и мне странно, что вы до сих пор этого не видели и не понимали!
— Я не осмеливался понимать этого…
— Лжете! Все вы понимали! Но вам хотелось услышать это от меня. Вот и все… Но вы можете не беспокоиться. Я не стану навязываться и усложнять вам жизнь. Когда вам придет время уехать, мы расстанемся, как цивилизованные люди! Ну, может быть, я иногда буду вам писать… А вы мне — отвечать. Но наша переписка будет касаться только Ольги, ее жизни, развития. Я обещала Андрею, что не оставлю ее совсем…
Что буду наблюдать за ее жизнью.
— Настя! Ну, о чем вы говорите?! Вы — мне — навязываться?!! Вы — молодая женщина, я — старик… Или почти старик. Вы делаете мне честь…
— Я не хочу делать вам честь! А так же — делать вам рекламу перед вашими богемными знакомыми! — заревела я, стряхивая с рук пюре. — Я хочу, чтобы вы женились на мне, чтобы вы любили меня одну, чтобы мы жили долго и счастливо, и…
— …и умерли в один день? Ничего не получится, Настенька. Против нас — закон природы. Я уйду из этого мира много раньше, чем вы. Для вас, умереть одновременно со мной было бы — преждевременной смертью!
— Вы смеетесь надо мной! Прекратите! А то я уйду! И суп готовить не буду! — заверещала я, вываливая пюре в кастрюльку, в которой уже варились другие овощи, измельченные на терке.
— Я не смеюсь над вами! — смеясь, ответил Юзеф. — Клянусь вам, Настя, что это не более чем дурная привычка высмеивать все, что хоть сколько-нибудь задевает мои чувства! Ну же, девочка, перестаньте плакать…
Он повернул меня от плиты — к себе, обнял, принялся целовать — мелкими, нежными, холодными поцелуями осыпал он мое лицо, мою шею, мои плечи… Волосы… Но я все равно ревела и не могла остановиться, и для дальнейших утешений мы переместились в спальню, и там Юзеф оставался столь же нежен и деликатен, но уже не так холоден и весьма искусен, он вообще привносил в занятия любовь творческое начало, а наши постельные игры были настоящими спектаклями, причем всякий раз я следила за развитием событий с самым искренним интересом, хотя приблизительно знала, каким будет финал. Больше всего я любила, когда Юзеф изображал тигра-людоеда, а я становилась его жертвой… Но — это уже совсем ненужные интимные подробности!
После, когда мы лежали, прижавшись, и я, разморенная, лениво думала, что надо бы пойти на кухню и снять пену с супа, но никак не находила сил подняться, Юзеф вдруг сказал мне те самые слова — слова из моего сна! — которых я подспудно ждала от него с того самого мига, когда впервые увидела его в дверях квартиры:
— Девочка моя, как хорошо мне с тобой… Я становлюсь рядом с тобой молодым. Это — счастье… Но это счастье не более, чем иллюзия…
Договорить до конца я ему не дала. Зажала его рот ладонью.
— Не надо дальше… Я знаю, что ты мне скажешь. Не надо этого говорить. Ты дал мне счастье, которого я ждала много лет! Теперь у меня эмоций — на целый любовный роман… И я, возможно, напишу его, когда ты меня бросишь. Чтобы для самой себя сохранить воспоминания об этом чувстве, об этом чуде!