Прокофьева Елена. Князь грязи

   Другой телефон — в комнате Андрея.
   И трубку взял Андрей…
   Меня этот звонок разбудил и напугал. Я посмотрела на светящийся циферблат будильника: половина третьего ночи! Даже деловые партнеры Андрея, напрочь лишенные какой бы то ни было воспитанности и деликатности, после часа ночи старались не звонить!
   Андрей говорил долго.
   Потом — я услышала, как он вышел на кухню, завозился там, зазвенел посудой…
   Я встала.
   Андрей сидел за кухонным столом, в пестрых сатиновых трусах, которые даже в самые лютые холода являлись единственной ночной одеждой, которую он признавал, сидел и пил коньяк прямо из горлышка бутылки.
   Он так задумался, что даже не услышал, как я вошла, и вздрогнул, когда я его окликнула.
   — Чего не спишь? Иди, ложись… Нечего тебе тут, — угрюмо буркнул мой нежный супруг.
   — Кто звонил?
   — Тебя это не касается… Это мое дело. Ну, может, этого дурака Веника еще придется взять с собой. Пацифиста сраного… Но дерется он неплохо, если его как следует достать.
   А одному на такое идти… Чистое самоубийство! — Андрей глотнул из бутылки, звучно икнул и сморщился. — Ой, ну и гадость! Если это коньяк, то я — губернатор Калифорнии.
   — И что же это за дело такое опасное, на которое Веника ты с собою берешь, но про которое мне даже знать нельзя?!
   — Веник — мужик, хоть и гомик… То есть, он — гомик, но при этом — мужик с принципами. И, потом, он Ольге не чужой…
   — А я, значит, чужая тетка и потому меня это дело никак не касается?! — у меня голос даже сорвался от обиды, и Андрей, кажется, понял это, не смотря на свое алкогольно-задумчивое состояние.
   — Ладно тебе, не злись, я не хотел тебя обидеть. И ты Ольге не чужая, конечно, а напротив даже — ее вторая мама, вот! Я имел в виду, что никакого другого мужика я в это дело взять не могу, потому как это дело сугубо личное. А тебе незачем соваться, потому что… Во-первых, ты — баба. В смысле, женщина. Во-вторых, меньше знаешь — крепче спишь, да и проживешь дольше…
   Господи! Да как я могла выйти замуж за такого? «Баба в смысле женщина»! Вот это да! Где ж все это было, когда он за мной ухаживал? Или — где были мои глаза?!! Придумала себе, дура-писательница, невесть что, то есть — сильного мужчину, за внешней грубостью скрывающего исстрадавшуюся душу! Собственно, замуж-то выходила за его исстрадавшуюся душу… Потому как не было в нем больше ничего привлекательного. А меня мамочка попреками изводила.
   Впрочем, когда он ухаживал за мною, он все-таки говорил разные красивые слова. И не называл меня «бабой».
   Андрей допил коньяк, поставил бутылку на стол, еще несколько раз икнул и потер рукой над желудком.
   — Ох… Неладно со мною что-то.
   — Сходи к гастроэнтерологу.
   — Схожу… Потом. Если жив буду…
   Он снова икнул.
   И вдруг повернулся ко мне с тем странным коровьим выражением на лице, которое я на начальном этапе нашего с ним общения принимала за выражение нежности.
   — Насть! Слушай, я могу попросить тебя… Об одной вещи. Это важно. Ты серьезно отнесись!
   — Попросить — можешь, — осторожно ответила я.
   Мало ли, о чем он меня попросит, в таком-то состоянии?
   Да и вообще — незачем загодя обещания давать!
   — Насть! Если что… То ты позаботься об Ольге. Ладно?
   — Не поняла… Что — «если что»?
   — Если убьют меня!!! — неожиданно заорал Андрей. — Если убьют и меня, и Веньку! Не верю я им!
   — А если ты «им» не веришь, то зачем соглашаешься на что-то там…
   — Потому что я должен. Потому что нет другого пути.
   — Для осуществления твоей мести?
   — Не только. Ольгу снова пытались похитить… И они не оставят нас в покое… Да и потом — я верю ему, понимаешь?!
   — Ты только что сказал, что ты «им» не веришь!
   — И верю, и не верю! Господи, Насть, не доводи ты меня! Просто пообещай, что ты позаботишься об Ольге, если меня не станет. Что ты не просто отправишь ее к Юзефу в Краков, но проследишь, чтобы у нее все было хорошо! Пойми же… Ему я совсем не верю! То есть, не «не доверяю», а не верю вовсе, если ты можешь понять разницу…
   — …могу.
   — Так вот: не верю я ему. Никого никогда не любил он по-настоящему! Даже Лану. Для него главное — его творчество. Как говорится, «вся жизнь в искусстве», а для живых близких уже нет места, да и времени нет. Мертвую Лану он любит больше, чем любил ее — живую. Он горевал о пропавшей Оле, но я не знаю, не будет ли мешать ему ее присутствие рядом и согласится ли он пожертвовать хоть чем-то из своего привычного образа жизни ради моей девочки!
   — А что ты имеешь в виду под «привычным образом жизни»
   Юзефа Теодоровича? — заинтересовалась я.
   — Ну, не знаю, что там у людей искусства… Кокаин, оргии, ночной образ жизни, девочки, мальчики… Групповой секс…
   — Господи, Андрей! Ему же шестьдесят лет! — восхитилась я.
   — Пятьдесят восемь… И это не имеет значения. Ты не знаешь Юзефа!
   — А ты мне ничего такого и не рассказывал… Про оргии и про групповой секс.
   — А раньше ничего такого и не было! Но ведь то — советский и раннеперестроечный период, это все было еще не принято у нас здесь, да и потом, Юзеф был женат, а когда умерла жена — оставалась Лана! А теперь — и время другое, и он свободе, да и вообще — живет за границей! Но я не о том… То есть, о том как раз… Просто — пообещай, что не забудешь про Ольгу, что будешь о ней заботиться. Я не прошу тебя удочерять ее…
   — …и на том спасибо!
   — Не перебивай!!! Я важное говорю!!! Так вот… О чем я говорил?
   — Ты просишь меня пообещать тебе позаботиться об Ольге, но при этом не настаиваешь на том, чтобы я ее удочеряла.
   — Да, именно так!
   — Ты что, действительно, всерьез собираешься погибнуть?
   То есть — рисковать так, что это может стоить жизни не только тебе, но и Венику?!!
   — Господи, Насть! Ты действительно такая дура или притворяешься?!
   — Действительно.
   Он минуту помолчал, озадаченный. Потом — испустил глубокий, тяжелый вздох, сопровождаемый пулеметной очередью икоты.
   — Да как же я на тебе женился? Да где же были глаза мои и все остальное?
   — Я тоже мучаюсь этим вопросом весь последний год. Как же это я вышла за тебя замуж?
   — Черт! Нам надо развестись. Срочно!
   — А Ольга? Ты же говорил…
   — Да, да, действительно… Тогда — после этого всего.
   Или — мы разведемся после этого всего, или — ты овдовеешь.
   В любом случае расставание пойдет нам на пользу.
   — Хорошо… Если я овдовею, я позабочусь об Ольге. И не буду доверять Юзефу Теодоровичу. Если он действительно окажется так ужасен, как ты о нем рассказываешь… А ведь интересно было бы познакомиться с ним, раз он так ужасен! Оргии, групповой секс, девочки, мальчики, кокаин! Живут же люди, мечтательно вздохнула я.
   — Надеюсь, ты шутишь, — буркнул Андрей.
   — Почему? Ты не хочешь, чтобы я получала хоть какие-то удовольствия в этой жизни?
   — Я тогда не смогу со спокойной душой оставить на тебя Олю! Да и потом, каково мне будет смотреть с того света на то, как ты в оргиях участвуешь, тогда как со мной была фригидна!
   — Ты безнадежный эгоист. Но, слушай, Андрюш, если серьезно, то, может, лучше в милицию заявить?
   — Нет. Не лучше. Если я и сам им не до конца верю, то кто ж мне в милиции поверит?! И потом, это мое дело!
   — Ну да. «Честь семьи Прицци» в русском варианте.
   — А что это такое?
   — Фильм.
   — Клевый фильм? Надо бы мне посмотреть… После того, как разделаюсь с этими гадами, разведусь с тобой и заживу наконец спокойно!
   …Надо ли говорить, что Андрей так и не посмотрел «Честь семьи Прицци»?
   …И не развелся со мной.
   …И не зажил спокойно.
   Но с «этими гадами» он все же в некотором смысле разделался. Пусть и не своими руками, но… Вдохновителем акции все же был он.
   Он умер, как воин, в бою, и вполне бы заслуживал «огненного погребения», если бы мы только смогли найти его тело!
   Надеюсь, для таких, как он, есть своя Вальхалла — одна на все времена и вне зависимости от вероисповедания ( или от отсутствия такового ).
   Надеюсь, на Вальхалле он снова найдет свою голову.
   Или — голова получит назад свое тело ( выловленное валькириями из коллектора).
   В общем, надеюсь, на Вальхалле части Андрея воссоединятся и он обретет там, наконец, желанный покой, приятное мужское общество, пиво, баню, ежедневные тренировки и вообще все, чего когда-либо желала его душа.

Глава 4
МЕЛКИЙ

   Лучших времен скоро ожидать не следовало. Я понял это уже утром следующего дня, когда Кривой — наш будущий Великий Император — призвал меня к своей особе.
   Император восседал на тро… Простите, на колченогом стульчике, за бывшей школьной партой, которая, вероятно, очутилась здесь мистическим образом, ибо никаким другим образом проникнуть сюда просто не могла.
   Кривой что-то писал. Я обалдел, когда увидел его с ручкой в руках — честное слово, я уже два года не то, что ручку, карандаша в глаза не видел!
   При виде меня, Кривой спрятал лист бумаги, на котором писал, в карман, и поднялся. Колченогий стульчик жалобно скрипнул — точно развалится, если сесть на него еще раз.
   — Значит так, Мелкий, — заявил мне Кривой, — Сегодня вечером ты идешь на встречу с отцом девочки. Он будет ждать тебя на пустыре возле станции метро Бауманская. Знаешь, где это?
   — Вроде, знаю.
   — Он будет одет в джинсы и черную куртку, с ним вместе будет этот паренек, дядя девочки.
   На моем лице отразилось искреннее удивление.
   — Страшно ему одному идти, — объяснил Кривой, — Да это и к лучшему, что юный Лещинский тоже будет в деле. Нельзя его все равно в живых оставлять, больно уж много знает.
   Конец фразы я договорил за Кривого сам: «И тебя, Мелкий, в живых оставлять нельзя, и Рыбку тоже, вы все много знаете». Хотя — нет, Рыбка о предательстве Кривого не знает, так что, может быть, одна она будет жить, благоденствовать и недоумевать: куда это столько народу разом подевалось?!
   — Проведешь их тем ходом, помнишь, что мне показывал?
   — Прямо сюда?
   — Прямо сюда. Потому что здесь вокруг верные мне люди, потому что здесь их можно будет уничтожить тихо и незаметно, если что… Ты понимаешь.
   Я понимаю. Я снова вспоминаю бессмертную фразочку урода: «Тот, кто уходит туда, никогда не возвращается».
   — Говорить вы будете здесь.
   — Мы?!
   — Да, ты и они. Ты — мое доверенное лицо, Мелкий.
   Какая честь для меня.
   — А о чем я буду говорить с ними?
   — Если не будешь перебивать меня своими дурацкими вопросами, то скоро узнаешь, — терпеливо ответил Кривой, — Итак, говорить вы будете здесь, а я буду слушать, находясь в смежной комнатке за зановесочкой.
   Кривой указал мне, где конкретно он будет, потом подробно объяснил мне суть возложенной на меня задачи, объяснил, а потом заставил повторить чуть ли не три раза, наверное, полагает, что я дебильный и с первого раза ну никак не запомню. Что ж, давно он меня знает, наверное успел изучить.
   С меня сняли мои лохмотья. Меня вымыли. Меня одели в чуть потертые джинсы и приличную куртку, я должен был выглядеть нормальным мальчиком и не привлекать к себе особенно пристального внимания прохожих…
   Рассматривая себя, такого чистенького и так хорошо одетого, я с ужасом представлял, где мне придется пролезть, чтобы привести этих двоих куда надо. Одно только радовало мне сердце и заставляло сладостно улыбаться: это была мысль о том, что там же, где и мне, придется лезть прекрасному и восхитительному сэру Ланселоту, утонченному эстету, который не пожалел своих дорогостоящих ароматизаторов для бедной вонючей Рыбки… Ты у меня еще так пахнуть будешь, благородный Черный Плащ! Ты у меня будешь БЛАГОУХАТЬ!
   Когда я выбрался на поверхность, то едва не задохнулся от сильного ветра, ударившего мне в лицо, от миллионов запахов, я просто обалдел от шума, грохота, гула людских голосов. Я был сражен приступом агрофобии, стоял, втянув голову в плечи и прислонясь спиной к стволу дерева, безумный мой взгляд тонул в бескрайности горизонта. Нет горизонтов в городе Москва, кругом дома, столбы, палатки и люди… люди… люди, но я отвык от людей, от такого их количества, я отвык от неба, оно казалось мне огромным и подавляющим, и здание на другом конце улицы было далеким, как горизонт.
   Была середина ноября, так мне сказали, когда вышвыривали на поверхность, но снега не было, и было достаточно тепло для такого времени года, что еще больше дезориентировало меня и… мне хотелось обратно под землю, в черные пещеры, в узкие переходы. Панически хотелось.
   Последнее время мне снилось небо, почти каждую ночь.
   Мне снилась трава, деревья, солнечные блики на асфальте, и я просыпался чуть ли не в слезах, а теперь… я боюсь оторвать спину от дерева. Что же такое случилось со мной?
   Я здесь чужой. Это ужасно, но я действительно здесь чужой. Империя переродила меня, сделала мутантом, я больше не могу жить на поверхности!
   С раннего утра я бродил в районе станции Бауманская, медленно и осторожно, как инвалид, впервые вставший с костылей. Я бродил по парку, слушая почти неуловимый шорох тлеющих листьев под ногами, вдыхая их запах, терпкий, свежий, острый запах осени.
   Когда наступает вечер и приближается час моей встречи с предполагаемыми убийцами Сабнэка, я понимаю — ничто не в силах заставить меня снова лезть под землю. Ничто!
   А не сбежать ли мне? Не пойти ли мне домой, не рассказать ли все родителям? И пусть доблестные солдаты ОМОНа… эх, жалко, что невозможно это, невозможно просто потому, что никто не поверит мне.
   И я отправляюсь на пустырь в назначенное место.
   Выполняя подробные указания Кривого, я не сразу подхожу к двоим мужчинам, стоящим вроде бы как раз там, где надо, я обхожу вокруг и своими привычными к темноте глазами, внимательно оглядываюсь: не притаился ли поблизости кто-нибудь еще.
   Нет, их действительно только двое. Дюжий мужчина в джинсах и черной куртке — это отец Ольги, а молодой парень в светлых брючках и светлом плаще… сэр Ланселот.
   Можешь с плащем попрощаться!
   Я находился от них в нескольких шагах и успел рассмотреть очень хорошо, они же, разумеется, даже не заметили меня, не видят они ни фига в темноте, туго им придется, бедненьким, в наших подземельях.
   От назначенного времени прошло уже пять минут, я нарочно не торопился подходить к ним, и они начали волноваться.
   Новый русский закурил очередную сигарету, сразу же вслед за предыдущей. А Зорро (в светлом плащике) с беспокойством оглядывался по сторонам. Неужели надеется разглядеть что-нибудь? Да вот же я, под самым вашим носом! Они молчат, вслушиваются в тишину, боятся быть застигнутыми врасплох, и я нарочно подкрадываюсь к ним так близко, что даже слышу их дыхание… и громко кашляю.
   Вы б видели, как они подпрыгнули!
   — Привет вам от Кривого! — говорю я, стилизуя голос под блатной.
   — Это ты — Мелкий? — спрашивает новый русский.
   — Нет, я крупный.
   Не могу я выдержать стиля. Да разве я тяну на блатного с моей-то внешностью, а главное, с моей сутью?
   — Да Мелкий я, Мелкий! — сказал я, не в силах сдержать улыбку, хорошо, что они все равно не увидят ее в темноте, — Давайте, идите со мной…
   И мы пошли.
   Они молчали, и я молчал. Как три бесплотные тени мы скользили вдоль стен домов, заворачивали в кривые переулочки, в узкие дворики. Я нарочно вел их самым странным и запутанным путем, чтобы ни за что они не вспомнили дороги, чтобы ни за что не смогли найти ее самостоятельно.
   Мы спускаемся в подвал полуразрушенного дома, и я поднимаю люк.
   — Сюда давайте…
   — Сюда? — неожиданно восклицает сэр Ланселот, — Я туда должен лезть?!
   И смотрит на меня, как на безумца.
   — Не хочешь, не лезь, — отвечаю я равнодушно.
   — Перестань паясничать! — устало и обреченно говорит новый русский, — Ты ж не на дискотеку собирался…
   — Да, я предполагал что-то подобное… — пробормотал высокоэстетичный юноша, с опаской заглядывая вниз.
   Ха-ха, предполагал он! Ты еще не знаешь ГДЕ я собираюсь тебя провести!
   — Я пойду первым, — сказал я и, заранее злорадствуя, добавил, — Идите прямо за мной. След в след. Руками ни за что не хвататься — только там, где я скажу, а то в радиационные отходы вляпаетесь, сразу вся кожа слезет… И крыс не пугайтесь, они там носятся по трубам, как торпеды, но они вам не сделают ничего, разве что укусят.
   Милый Венечка посмотрел на меня с ужасом. Можно сказать, я был удовлетворен.
   — Скажи, что ты врешь, — попросил он смиренно.
   — Не-ет, не вру.
   — Андрей, я пойду в середине, хорошо?
   — Да иди ты где хочешь, — мрачно буркнул Андрей.
   Я повел их такой дорогой, по которой сам не ходил никогда! И не только потому, что противно, но и опасно еще.
   Кривой просил меня вести их кружными путями, а выбирал я их на свой вкус. Я должен был отомстить этому новому русскому за избитую Рыбку, а Венечке… за то, что он такой!
   Один единственный раз вы здесь пройдете и, уверяю, не забудете этого никогда! До конца своих дней!
   — Смотрите, не упадите, — заботливо предупредил я, когда мы начали спускаться.
   Кривой, когда узнал о моей выходке, чуть не убил меня.
   А узнал он о ней сразу, как только мы пришли. Понял по запаху, которым мы пропитались, кажется, до самых костей.
   Впрочем, через коллектор мы шли недолго, всего лишь метров двадцать, я же на садист все-таки… да и не мазохист, потом мы петляли бесконечными переходами, где были проложены ржавые, текущие повсеместно трубы, телефонные кабели… в общем, все как обычно, в одном месте пришлось даже ползти на пузе — забыл я о том, что кое-где трубы уложили под бетон — но не могу же я помнить все! Я не компьютер!
   Так что, когда мы пришли на место, то представляли из себя достойные образцы жителей трущоб. Особенно милый Венечка. Так что я вполне был удовлетворен местью.
   В самом сердце Империи передвигаться следовало осторожно. Никто не должен был видеть посторонних, поэтому я вел их не совсем обычным путем, тем, который мы с Кривым специально придумали для них — темные и грязные подземелья, вонь, крысы и — внезапно та миленькая пещерка со школьной партой и дохлым стульчиком, освещенная керосиновой лампой столетней давности.
   Как партизаны, ей Богу!
   Убогое сие место вызвало у наших гостей такую бурную реакцию, словно они попали в царские палаты. Я их понимаю, конечно — там было сухо, там было относительно тепло и светло.
   — О черт! — воскликнул сэр Ланселот, когда увидел, во что превратился его светлый плащик. Он смотрел на себя с ужасом и отвращением, но не сказал больше ни слова. Наверное, не было у него слов. мы проделали долгий путь, и все устали порядочно, а эти двое особенно, мне то что — я привычный, и милый Венечка долго и уныло осматривая дохлый стульчик, решил-таки сесть на него. предварительно он положил на него газетку, чем привел меня в состояние восторга, да и нового русского тоже.
   — Ну ты!.. — он даже не нашелся что сказать.
   — Я вам мешаю? — устало буркнул Венечка, — Мало ли какой заразный на нем сидел…
   Воистину, сэр Ланселот начинает мне нравиться!
   Кривой сидел на этом стульчике. Драгоценный наш Аластор и будущий Сабнэк! И, между прочим, он слышит все!
   Я так был благодарен Венечке за сего слова, что даже предупредил:
   — Осторожно, он сломанный.
   Венечка предупреждению внял и опустился на стул со всей возможной осторожностью.
   — Итак? — произнес новый русский, теряя терпение.
   «У нас товар, у вас купец», — захотелось мне сказать, но я сдержался, все-таки дело действительно серьезное.
   — Итак, вы хотите убить Сабнэка, — сказал я глубокомысленно.
   — Я хочу убить ту скотину, которая похитила мою девочку и ту, которая надругалась над ней! Это единственное, что меня интересует!
   — Мы так и поняли, — заметил я, отчетливо видя в глазах господина Крушинского желание побить меня головой о стену или проделать еще что-нибудь в этом роде.
   Я как следует насладился паузой и только было собрался продолжать, как неожиданно появился Кривой. Появился он намного раньше оговоренного срока, и я воззрился на него с недоумением.
   — Пошел вон отсюда, — сказал мне Кривой и по тону его голоса я понял, что он сильно рассержен.
   Да, пожалуй переборщил я с местью за Рыбку… Достанется мне теперь… Ну, да ладно. Как можно тише и незаметнее я юркнул за занавесочку, лучше уж теперь не привлекать к себе внимания, авось, забудут.
   Дальнейший разговор я слушал уже оттуда.
   — Вы здесь не на увеселительной прогулке по экзотическим местам, — сказал Кривой господину Крушинскому, — Нам тоже, знаете, не до развлечений, так что извольте слушать внимательно то, что я намереваюсь вам сказать!
   Браво, Кривой!
   — Не думайте, что вы слишком хорошая кандидатура для предстоящего дела, мы долго думали прежде чем принять решение… относительно вас, и все же решили пойти вам навстречу, единственно потому, что вы лицо заинтересованное в удачном исходе предприятия не меньше, чем мы.
   Батюшки, во дает! Никак Кривой до того, как оказался в канализации был депутатом государственной думы!
   — А кто это вы? — поинтересовался господин Крушинский.
   — Вот это вам знать совсем необязательно.
   — Хорошо. Что я должен знать?
   — Во-первых, вы должны точно придерживаться моих указаний. Вы поняли? Досконально! Ставка здесь — ваша жизнь.
   Малейшая ошибка, и ничто уже не спасет вас. И справедливости не совершите и сами угодите… в коллектор.
   — О! — воскликнул сэр Ланселот.
   — Да, молодой человек, вас это тоже касается.
   — Я уже понял, — уныло сказал Венечка.
   — А во-вторых? — осведомился Крушинский.
   Он, по видимому, не особенно боялся коллектора. Эх, надо было его чуть позже там провести, по другому заговорил бы!
   — А во-вторых, речь пока у нас с вами будет идти только о Сабнэке, то есть о том человеке, который сожительствовал с вашей дочерью.
   — Что это еще за кликуха? — злобно хмыкнул новый русский.
   — Можете называть его как хотите, главное, чтобы вы понимали, о чем идет речь. Так вот, господин Крушинский, убить этого человека и есть самая большая сложность. Но мы почти разработали план, вам нужно будет только нажать на курок. Вы спрячетесь в том месте, которое мы вам укажем, стреляете в Сабнэка и уходите потайным путем, которым проведет вас Мелкий на поверхность. После чего возвращаетесь домой и сидите тихо, пока мы не сообщимся с вами. Определенная доля риска есть, но…
   — Так, а второй?! — резко оборвал его Крушинский.
   — Второй потом. Важнее уничтожить Сабнэка. Того другого я… мы вам отдадим чуть позже, когда вся эта история уляжется.
   — Какие вы можете дать мне гарантии?
   Воцарилось молчание на несколько мгновений. По-видимому, господин Крушинский поверг Кривого в сильное недоумение.
   — Вы хотите гарантий? Ну знаете, вы не в своей фирме, и мы с вами договора не подписываем. Рискуем мы с вами одинаково и рискуем жизнью.
   — Ну, положим, я рискую больше. Не станете же вы отрицать, что если мне не удастся уйти, меня убьют, а вы… ну, на вас-то вряд ли падет подозрение. Так что позвольте мне тоже свои условия ставить.
   — Я вас слушаю…
   — Я не уверен, что после совершения этого первого убийства, вы вспомните обо мне и укажете на второго…
   — Если вы пообещаете мне не трогать его до того, как я вам позволю, я назову вам его имя хоть сейчас.
   — Обещаю…
   — Имя этого человека Дед Николай, Мелкий покажет вам его завтра.
   — И еще я хотел бы гарантии, что убив этого… Сабнэка, я не буду схвачен на месте, и у меня будет возможность уйти.
   — Повторяю, у вас будет такая возможность, если не нарушите инструкции. А гарантии… Вам самому не смешно? Какие могут быть гарантии? Вы бы уж подумали хорошенько, господин Крушинский, прежде чем строить планы мести, неужели вам в голову не приходило, что это может быть опасно?
   — Ладно, забудьте о том, что я говорил… Когда?
   — Я позвоню вам.
   Смертный приговор был подписан.
   За несколько минут — подписан троим. Сабнэк, господин Крушинский и Венечка должны умереть.
   Я сидел, я слушал их голоса, взволнованные, жестокие, насмешливые. Холодный, отрывистый — господина Крушинского, мягкий и нежный — сэра Ланселота…
   Когда мы только впервые говорили с Кривым об этих людях, он выразился очень ясно — они должны умереть. Вернее, речь тогда шла только об одном, о господине Крушинском, об исполнителе. На то, что появится еще и сэр Ланселот, никто не рассчитывал.
   Знала бы Рыбка, что ее герой сейчас здесь… и что он обречен. Что бы сделала она?..
   А на моей совести еще два трупа. Потому что я опять все знаю, черт побери, и потому что я снова ничего не смогу изменить!
   Кривой уверяет Крушинского, что ему почти ничего не угрожает… что Мелкий проведет его потайным ходом. Да, господину Крушинскому и шага не дадут ступить после того, как выстрел прозвучит. И Аластор собственноручно убьет его, потому что просто не может иначе! Потому что не быть ему иначе Сабнэком, потому что пошатнется авторитет Империи, потому что нельзя допустить, чтобы наши секреты вышли наверх! Был бы господин Крушинский поумнее, сам понял бы все, а был бы Кривой чуть почестнее…
   И не врали бы друг другу, и не изворачивались, а обговорили бы все от и до, как подобало бы мужикам.
   В любом случае придется господину Крушинскому рискнуть, просто потому, что если Сабнэк будет жив, никогда не оставит он его семейку в покое. Так что выбора у господина Крушинского, собственно, и нет. Жаль только сэра Ланселота, которого он притащил с собой. Для охраны что ли? Лучше бы амбала какого-нибудь прихватил, чем этого, который от вида крови в обморок упадет.