Страница:
Здесь не то, что в тоннеле метро или в канализации, там можно обходиться без света — не везде, конечно, но в большинстве мест — там можно, в конце концов, выбраться куда-то просто на ощупь, держась за трубы или провода. Но здесь без фонаря точно обойтись нельзя было. Здесь мертвая темнота, от которой больно глазам, и имей даже хоть кошачье зрение — не увидишь ничего.
Конечно, у Кривого был фонарь. Мощный геологический фонарь, свет от которого как прожектор освещал нам дорогу на много метров вперед.
Я давно знал про этот ход в царство Баал-Зеббула, но никогда не углублялся в него так далеко. Не за чем было.
Впрочем, про этот ход знают все, по нему всегда проповедники ходят, и люди спускаются в день ежегодного жертвоприношения.
Я знаю еще несколько ходов, уже не на столько хорошо известных, некоторые из них выходят прямо на поверхность земли, минуя метро и канализацию, причем выходят они в таких местах, где ни ходит никто — в самых глухих местах лесочков и парков, на заброшенных стройках, один, я знаю, выходит к отстойнику, один — тот самый, откуда вытаскивали человека, которого убили потом — к коллектору. К самому страшному коллектору в Москве, основному, идущему прямой наводкой на станцию аэрации в Люберцы. Представьте себе железобетонную трубу, диаметром в пять метров, с бурным потоком несущимися по ней нечистотами… Представьте себе человеческое тело, пущенное в такой поток. Что с ним станется?
То, как в коллектор кидали людей, мне приходилось наблюдать неоднократно. Только избранных колют какой-то гадостью перед этим, простых бомжей, от которых хотят избавиться по-быстрому, кидают живыми. Вылавливают таких потом работники водоканала у очистительных решеток, и никто особенно не задумывается, откуда человек там взялся. Все уверены. что такие идиоты, как бомжи, никогда не смотрят, куда прут и валятся в коллекторы пачками. Так что нет для них, наверное, ничего естественнее, чем прийдя утром на работу выудить вилами прибитого к решетке бомжа, с переломанными костями, захлебнувшегося в нечистотах.
Последние несколько дней этот коллектор ночами мне снился. Каким образом, вы думаете, меня лишили бы жизни?.. И не вкололи бы наркотик предварительно, уверяю вас!
Так что, согласитесь, лучше принять любые условия, делать самые ужасные вещи, чем подобная перспектива.
О настоящих размерах империи Баал-Зеббула я долго не имел представления. Сперва я боялся совершать свои обычные вылазки, а потом не до того стало. Но я и предположить себе не мог, что под Москвой могут быть пещеры! И не маленькие пещеры. Одна только та, где совершались жертвоприношения, чего стоила! А впрочем, из всех, что я видел, она является самой большой.
Когда я впервые спустился в подземный мир вместе с Кривым, я увидел только множество узких, кривых переходов, переплетающихся, как лабиринт, некоторые из них были естественного, но большинство искусственного происхождения. И, что удивительно, было там почти даже не душно! Воздуху хватало, а при таких обстоятельствах привыкнуть к глубине не так уж сложно.
Я шел за Кривым по этим узким переходам, в которых он, похоже, ориентировался прекрасно — чего не скажу о себе и не переставал удивляться, насколько в подземной империи все, было приспособлено для жизни.
Не считая того, что каким-то образом здесь действовала система вентиляции, здесь еще и лампы висели во всех переходах через каждые десять метров. Лампы не какие-нибудь там масляные, а настоящие — электрические, и порядочной мощности. К стене был приторочен толстый кабель, который эти лампы и питал.
Кривой привел меня в небольшое помещение, где в углу стояли какие-то ящики, на которых, удобно расположившись, двое парней лет по двадцати, играли в карты.
Вдоль стены стояли кривые и ржавые железные кровати и деревянные нары, заваленные грязными и рваными одеялами, пледами и покрывалами. Наверняка, все это было выужено когда-то из помоек, ну и кое-что украдено, конечно, но уже достаточно измызгано, чтобы иметь помоечный вид. Наверняка, не один десяток человек за много лет спал на этих кроватях, укрываясь этими одеялами. Ну, и не стирали их никогда, так что можете себе представить — они едва не шевелились от количества живущих в них насекомых.
— Останешься сегодня здесь, — сказал мне Кривой, — И ложись спать. Завтра вечером нам важное дело предстоит.
— Слышали, парни? — обратился он к играющим в карты, — Это и вас касается!
Парни были рослые и крепкие, как на подбор. С почти одинаковыми тупыми физиономиями. Перспектива оставаться с ними вместе пусть даже на короткое время не особенно меня вдохновляла. Но не спорить же мне с Кривым!
То, что этот самый Кривой действительно имеет порядочный вес в империи, я понял из того, что парни послушались его в один момент. Как только Кривой распорядился, они тот час же бросили игру и стали устраиваться на ночлег. Впрочем, может быть, эти молодые люди просто принадлежали к категории тех людей, которые предпочитают жить по команде — в уборную не сходят без приказа. Привычка такая существует у тех, кто всю жизнь в зоне прожил, ну и у солдат-контрактников, наверное.
— Во сколько выходим? — спросил только один из парней.
— В десять..
— И этот что ли с нами пойдет?
— Да.
Кривой смотрел на меня и улыбался. Очень странно улыбался. Ему нравился мой перепуганный вид, ну а я… я изо всех сил изображал преданность. Пусть он видит, что я его боюсь, пусть видит, что я на все готов.
— Вы посвятите его, мальчики, в специфику… предстоящей нам операции. Так, чтобы он понял все и не устроил истерику в самый неподходящий момент.
Он ушел, и я остался один с двумя головорезами.
— Ты че-нибудь понял? — спросил один у другого, — На фиг он этого берет?
— А хуй с ним, наше дело маленькое, — резонно заметил тот, усаживаясь на кровать.
Он сидел, он смотрел на меня, видимо, размышляя, что мне рассказывать и как далеко стоит углубляться. Молчание затянулось минут на пять, я устал стоять и уселся на ящик, принявшись рассматривать колоду засаленных карт.
Тот, что все время задавал вопросы, завалился спать, а второй сидел и чесался. Все пять минут, что он молчал — он чесался.
— Тебя как зовут? — спросил он, наконец.
Я ему ответил.
И имя мое ему, кажется, понравилось, потому что он весело хрюкнул.
— Значится так, Мелкий, — сказал он, — Дело наше заключается, собственно, вот в чем… мы идем искать жертву…
Ты понял?
Я понял.
— Жертву для праздника. Знаешь, небось, что праздник через две недели? Великий Жрец будет приносить жертву Баал-Зеббулу, а мы ее идем искать. Ты понял?
Трудно было не понять. Непонятно было одно — на фиг, действительно, Кривой берет меня с собой? Чтобы я втянулся, чтобы понаблюдал? Ведь пользы от меня там явно никакой…
— А Кривой… он кто? — решился я задать вопрос, мучивший меня уже очень давно.
— А ты не знаешь? Новенький что ли?
Новенький! Конечно, я новенький!
— Ну и дела… — парень даже перестал чесаться и оглядел меня долгим изучающим взглядом, — Это что, значит он тебя собственноручно сюда привел?
— Ну да, — ответил я, чувствуя, что сейчас узнаю нечто такое, что приведет меня в ужас.
— Дела… — повторил парень и вдруг добавил, — Коли так, то я трепаться не стану. Пусть он сам тебе рассказывает все, что хочет. А то я ляпну что-нибудь, а потом мне…
Иди спать… как велено тебе.
И я пошел спать, как велено мне. Закопался в одеяла почти с головой, лежал и хлопал глазами.
Попробуй тут усни.
Я не знал и, сколько не думал, придумать не мог, для чего Кривой намеревается использовать меня. И еще… я думал о жертве.
Чем должна являться жертва и по каким признакам отбирается она. Ведь явно не хватается первый попавшийся на улице… Какая жертва может удовлетворить Баал-Зеббула?
В конце концов, подробно объяснил мне все конечно же никто иной, как Кривой. Он пришел за мной, разбудил и повел куда-то.
Прямо перед тем, как он меня разбудил, мне снился сон.
О доме. Не о том доме, что в тоннеле, а о том… наверху, где я жил вместе с родителями. Сон был таким реальным, что, проснувшись, я долго не мог сообразить, где я, собственно, нахожусь. Таращился несколько мгновений на рожу Кривого, надеясь, что он сгинет сейчас… Как бы не так.
Кривой снова вел меня по каким-то узким переходам, навстречу нам иногда попадались люди, но никто никогда не заговаривал с Кривым, и он тоже ни с кем не говорил. А я пытался разглядеть этих людей понять, чем они отличаются от всех остальных, от Урода, от Хряка, от Михалыча… Честно говоря, не отличались они ничем. Может быть, не снаружи эти отличия?
Кривой привел меня в огромную пещеру. Такую огромную, что я не смог удержаться от восхищенного возгласа. Несмотря на мощный фонарь Кривого, не было видно ни стен, ни потолка ее, куда бы ни падал луч — он терялся в непроглядной темноте.
Да, я не видел размеров пещеры, я ощутил их кожей. Я услышал это огромное пространство в гулких звуках наших шагов… в самой тишине.
Здесь была мертвая тишина, глухая и тяжелая, как… я не знаю, с чем сравнить ее, потому что никогда и нигде еще не слышал подобной тишины. А раньше мне казалось, что в таких огромных пещерах никак не может быть такой тишины…
Просто потому, что не может!
Но это была необыкновенная пещера. Здесь могло быть все. Здесь жил наш Бог… Я это понял еще до того, как Кривой сказал мне об этом. Я сам почувствовал дыхание Баал-Зеббула в этой тишине.
— Это святилище, — сказал мне Кривой, — Через несколько дней здесь свершится ритуал. Здесь будет светло и будет много народа… А сейчас мы здесь одни. Ты, я и… он.
— Наш Бог? — спросил я трепещущим голосом.
Кривой обнял меня за плечи, наверное для того, чтобы я не боялся так сильно. Но я и не боялся, вернее, это был не просто страх — это был мистический ужас. Перед темнотой, из которой на меня смотрел… ОН.
Прежде я никогда не боялся темноты, я жил в ней, я любил ее, я умел сливаться с ней и становиться частью темноты, но сейчас я боялся ее, потому что эта темнота не была моей. Она была ЕГО темнотой.
— Баал-Зеббул, — произнес Кривой печально, потом добавил, — Иди за мной, Мелкий.
Он повел меня куда-то в глубину пещеры, луч фонарика светил нам под ноги, я видел каменный пол, почти ровную поверхность, истертую ногами… за сколько же лет? Надо топтаться, по крайней мере, тысячу лет, чтобы каменный пол стал таким ровным… Нет, не может этого быть камень сделала гладким вода… Да, на счет воды, это, конечно, очень хорошее объяснение, только не было здесь воды никогда. Здесь сухо. Так сухо, что даже губы сохнут, и их приходится все время облизывать. И звука падающих капель не слышно, если была здесь вода, то куда она делась? Так, чтобы и следа не осталось?
Занятый своими мыслями, я шел и шел, куда влекла меня рука Кривого, пока он вдруг резко не остановил меня, когда… я уже занес ногу над бездной.
Я даже не вскрикнул — у меня пересохло горло — я только охнул, я почти повис над пропастью, инстинктивно схватившись за одежду Кривого мертвой хваткой.
Это продолжалось всего лишь несколько мгновений. Я смотрел вниз, следя взглядом за тонущим в бездонной глубине лучом фонарика, я не дышал, я замер и прошла, мне казалось, целая вечность, прежде чем Кривой отодвинул меня назад.
Я повис на его руке, я хотел упасть на землю, чтобы ощутить всем телом ее твердость и надежность. У меня потемнело в глазах и, замершее было сердце, заколотилось так сильно, что стало больно в груди.
— Испугался? — услышал я голос Кривого как будто издалека.
Он резким движением поставил меня на ноги и встряхнул, чтобы привести в чувства.
— Ты едва не отправился прямо в объятия Баал-Зеббула.
— Эта яма… — выдохнул я, — Пропасть?..
— Пропасть, и находится она в самом центре святилища.
Этой пропасти нет дна, она уходит в самые глубины Ада…
Очень немного мест на земле, откуда ведет дорога в Ад, Мелкий. И это место — одно из них. Как тебе это… а, Мелкий?
Там, над каменными сводами проходят тоннели метро, и в метрах тридцати справа от тебя располагается станция Бауманская.
Я молчал, пораженный до глубины души. Не станцией Бауманская над моей головой, а самим существованием этой пропасти… Я висел над Адом. Может быть, я сплю?..
— Именно здесь мы приносим жертву нашему Богу, — продолжал Кривой, — Великий Жрец призывает Баал-Зеббула почти на самую поверхность. Ты увидишь это, Мелкий, очень скоро увидишь. Тогда здесь будут гореть факелы, здесь будет почти светло, и от этого там… внизу станет еще темнее… Баал-Зеббул поднимется для того, чтобы принять от нас жертву…
— А он… не слышит нас сейчас?
— Он слышит нас всегда. А здесь — особенно хорошо.
Тот, кто ступает на камни святилища, Мелкий, отмечается особым благоволением и может быть уверен в покровительстве Великого Герцога Ада.
— Кривой… а он не выйдет на поверхность… совсем?
Кривой расхохотался так громко, что эхо его голоса достигло даже каменных сводов и упало, отразившись от них, прямо в бездну… Упало и не вернулось. Мне показалось, что смех Кривого достиг самого Ада, и что оттуда ответили ему… каким-то неясным гулом, словно тысячи голосов произнесли одно и то же слово… Только вот какое, я не разобрал.
— Неужели ты так боишься нашего Властелина, Мелкий?
Ведь ты должен любить его. Ты служить ему пришел сюда или как?..
Я промычал что-то, что должно было означать утверждение.
— Властелин никогда не поднимется на поверхность. До конца времен, по крайней мере. Он не может этого сделать, да и не хочет. Что он здесь забыл?..
— А для чего тогда Великий Жрец вызывает его и приносит жертву?
— Тебе следовало бы задать вопрос иначе. Зачем эта жертва приносится каждый раз в один и тот же день при большом стечении народа.
Кривой подошел к самому краю пропасти и осветил лучом фонарика ее противоположную стенку. Пропасть была шириною метра в три, не больше. Я подумал, что мне стоит проявить хоть немного расторопности, и я запросто могу столкнуть Кривого вниз. Кривой стоял ко мне спиной и, похоже, совсем этого не опасался, он знал, что я не решусь, — В день жертвоприношения, Мелкий, здесь собираются люди со всех уголков Москвы. Все, кто живет в тоннелях, в канализации, на вокзалах и в подвалах домов. Здесь собираются люди, объединенные одним чувством и одним желанием. Ты знаешь, почему мы непобедимы? Почему нас так много, почему в наших руках весь этот огромный город? Потому что мы действуем сообща, потому что наша жизнь, которая кажется людям сверху бесцельной и хаотичной, на самом деле очень хорошо спланирована. Управлять бродягами и уголовниками не очень-то легко, Мелкий. Нужна сила, которую они уважали бы и боялись.
Та сила, на которую они могли бы рассчитывать в случае неудач, сила, которая поддерживала бы их благополучие. Возьмем, к примеру, нашего общего друга Хряка. Если к нему придет проповедник и прикажет что-то — Хряк исполнит. Он будет недоволен, но исполнит. Потому что знает — в конечном итоге он старается ради собственного благополучия. Михалыч твой тоже исполнит все, что прикажут ему, потому что тоже хочет быть уверенным в мощи империи, являющейся гарантом его благополучия — гарантом того, что славные бойцы ОМОНа не станут прочесывать канализацию с огнеметами, уничтожая все на своем пути. Михалыч может даже позволить себе ненавидеть империю — он в любом случае останется верным ее гражданином.
Я смотрел в спину Кривого и думал о том, зачем он рассказывает мне все это? Для того, чтобы я понял, что жертвоприношение — это всего лишь спектакль, разыгрываемый для «публики»?
— Мы культивировали наш образ жизни, позволяющий нам из глубины этих пещер управлять миром чистеньких глупцов. Мы проповедуем гниение, чтобы противопоставить себя им — ничтожным. Они живут в своих удобных квартирах, каждое утро ходят на работу, чтобы в поте лица производить все необходимое для нас. Мы живем за их счет, Мелкий и замен на это позволяем им жить, жить в неведении. Мы выпрашиваем у них же деньги и заставляем нас же жалеть. Им — людям сверху — кажется, что мы глубоко несчастны, раз у нас нет комфортабельной квартиры и возможности принимать ванну каждый день. Они и должны нас жалеть, и не только жалеть, но и чувствовать себя виноватыми! Понимаешь ли, Мелкий, таков порядок вещей. И он должен оставаться таковым всегда. И, как говорится, если бы Бога не было, его стоило бы придумать…
— Но он есть?.. — спросил я робко.
Кривой повернулся ко мне, осветил меня фонариком и долго смотрел на меня, прежде чем произнес:
— У тебя будет возможность убедиться в этом… или в обратном, когда придет время.
— Но Михалычу, например, не особенно нравится наш образ жизни, — сказал я, надеясь, что Кривой продолжит говорить, и я начну понимать… Я, кажется, и так уже начал понимать…
— Поэтому Михалыч — на задворках даже нашего «общества». Поэтому Михалыч сидит на морозе и выпрашивает милостыню… Что ты задаешь глупые вопросы?
— Значит люди… те, которые наверху, плодятся и процветают для того, чтобы обеспечивать нас всем необходимым?
— Ну согласись, Мелкий, не могли бы мы существовать иначе.
Не согласиться было трудно.
— А для того, чтобы граждане нашей бомжовой империи на своем примитивном уровне осознали свое величие и их ничтожество, в качестве жертвы каждый раз избирается тот индивид сверху, который, по их меркам, ведет наиболее благополучный образ жизни. Обычно это женщина. Чистенькая, хорошо одетая женщина, имеющая мужа и парочку детишек, женщина, которая спешит по вечерам с работы домой, думая о том, что сейчас приготовит на ужин для своей семьи. Женщина должна быть молодой и красивой, она должна жаждать жизни. И бороться за нее до последнего.
— А мне обязательно идти за жертвой? — отважился я спросить, — Я только под ногами путаться буду…
— Ты пойдешь, — сказал Кривой, — Я хочу, чтобы ты пошел. У меня обширные планы на счет тебя, мальчик, знай это.
И знай также , что я проведу тебя по всем кругам Ада. Ты узнаешь все!
— А для чего, Кривой?!! — воскликнул я с тоской.
— Быть может, мне просто жаль тебя и я просто пытаюсь тебе помочь? Или — наоборот: бессовестно использую тебя, такого юного и наивного, в своих гнусных целях… Не все сразу, Мелкий! На сегодня достаточно с тебя информации.
Я чувствовал себя обреченным. Жертвой, которая тоже для чего-то предназначена. Предназначение… я ощущал его и раньше, но, выходит, я несколько ошибался относительно того, какое оно. Раньше я понимал его, а теперь не понимаю. Я думал, что оно другое — это мое предназначение, я думал, что предназначен нашему Богу, а оказалось, я предназначен Кривому… и непонятно для чего предназначен к тому же. Вот что порою приходится выяснять о себе! Эх, гнусная все-таки штука — жизнь!
С тех пор, как Кривой привел меня сюда, я постоянно чувствую себя озадаченным. И от того, что рассказывает он, я не начинаю понимать больше, я только запутываюсь. Почему я вдруг начал сомневаться в существовании нашего Бога? Ведь Кривой рассказал мне только об устройстве нашего подземного государства. О железной логике этого устройства, которое вполне понятно и до которого я додумался бы и сам, если бы стал думать об этом… Так почему же?
Может быть, потому, что Баал-Зеббул потерял свое значение как верховный владыка, без которого мы не смогли бы существовать?
Мое представление о мире меняется и от этого я, кажется, впадаю в депрессию. Моя прежняя свободная жизнь, которой я так дорожил, кажется мне такой далекой, и я понимаю теперь, понимаю очень отчетливо только одно — мне никогда уже не вернуться к ней, даже если вдруг Кривой отпустит меня.
Я понимаю теперь смысл фразы, которую услышал когда-то от Урода: «Тот, кто уходит вниз, никогда не возвращается обратно»…
— Пора идти, Мелкий, — услышал я голос Кривого, — Настало время отправляться за жертвой.
— Мы будем ее выслеживать? — спросил я , когда мы шли по узким переходам, освещенным лампами, жрущими энергию с электростанции, построенной людьми сверху.
— Охотничек! — усмехнулся Кривой, — Жертву уже давно выследили, нам остается только ее отловить. Понимаешь, Мелкий, наши люди выбирают несколько более-менее подходящих и постоянно наблюдают за ними. Они узнают мельчайшие подробности из жизни избранных на заклание и доставляют сведения нам. Накануне жертвоприношения остаются две-три кандидатки, распорядок жизни которых нам известен досконально. Мы просто идем и забираем одну из них. В определенном месте и в определенное время.
Не знаю, нарочно ли Кривой говорил о жертвах — как о бездушных животных, чтобы я понял, как должен к ним относиться или это получилось у него само собой, потому что он действительно не думает о них, как о себе подобных?
Интересно, если пройдет несколько лет, может быть я тоже привыкну и буду говорить так, как он. Как проповедники, как Урод… Как все, кого я знаю, исключая Михалыча, конечно.
Глава 5
Конечно, у Кривого был фонарь. Мощный геологический фонарь, свет от которого как прожектор освещал нам дорогу на много метров вперед.
Я давно знал про этот ход в царство Баал-Зеббула, но никогда не углублялся в него так далеко. Не за чем было.
Впрочем, про этот ход знают все, по нему всегда проповедники ходят, и люди спускаются в день ежегодного жертвоприношения.
Я знаю еще несколько ходов, уже не на столько хорошо известных, некоторые из них выходят прямо на поверхность земли, минуя метро и канализацию, причем выходят они в таких местах, где ни ходит никто — в самых глухих местах лесочков и парков, на заброшенных стройках, один, я знаю, выходит к отстойнику, один — тот самый, откуда вытаскивали человека, которого убили потом — к коллектору. К самому страшному коллектору в Москве, основному, идущему прямой наводкой на станцию аэрации в Люберцы. Представьте себе железобетонную трубу, диаметром в пять метров, с бурным потоком несущимися по ней нечистотами… Представьте себе человеческое тело, пущенное в такой поток. Что с ним станется?
То, как в коллектор кидали людей, мне приходилось наблюдать неоднократно. Только избранных колют какой-то гадостью перед этим, простых бомжей, от которых хотят избавиться по-быстрому, кидают живыми. Вылавливают таких потом работники водоканала у очистительных решеток, и никто особенно не задумывается, откуда человек там взялся. Все уверены. что такие идиоты, как бомжи, никогда не смотрят, куда прут и валятся в коллекторы пачками. Так что нет для них, наверное, ничего естественнее, чем прийдя утром на работу выудить вилами прибитого к решетке бомжа, с переломанными костями, захлебнувшегося в нечистотах.
Последние несколько дней этот коллектор ночами мне снился. Каким образом, вы думаете, меня лишили бы жизни?.. И не вкололи бы наркотик предварительно, уверяю вас!
Так что, согласитесь, лучше принять любые условия, делать самые ужасные вещи, чем подобная перспектива.
О настоящих размерах империи Баал-Зеббула я долго не имел представления. Сперва я боялся совершать свои обычные вылазки, а потом не до того стало. Но я и предположить себе не мог, что под Москвой могут быть пещеры! И не маленькие пещеры. Одна только та, где совершались жертвоприношения, чего стоила! А впрочем, из всех, что я видел, она является самой большой.
Когда я впервые спустился в подземный мир вместе с Кривым, я увидел только множество узких, кривых переходов, переплетающихся, как лабиринт, некоторые из них были естественного, но большинство искусственного происхождения. И, что удивительно, было там почти даже не душно! Воздуху хватало, а при таких обстоятельствах привыкнуть к глубине не так уж сложно.
Я шел за Кривым по этим узким переходам, в которых он, похоже, ориентировался прекрасно — чего не скажу о себе и не переставал удивляться, насколько в подземной империи все, было приспособлено для жизни.
Не считая того, что каким-то образом здесь действовала система вентиляции, здесь еще и лампы висели во всех переходах через каждые десять метров. Лампы не какие-нибудь там масляные, а настоящие — электрические, и порядочной мощности. К стене был приторочен толстый кабель, который эти лампы и питал.
Кривой привел меня в небольшое помещение, где в углу стояли какие-то ящики, на которых, удобно расположившись, двое парней лет по двадцати, играли в карты.
Вдоль стены стояли кривые и ржавые железные кровати и деревянные нары, заваленные грязными и рваными одеялами, пледами и покрывалами. Наверняка, все это было выужено когда-то из помоек, ну и кое-что украдено, конечно, но уже достаточно измызгано, чтобы иметь помоечный вид. Наверняка, не один десяток человек за много лет спал на этих кроватях, укрываясь этими одеялами. Ну, и не стирали их никогда, так что можете себе представить — они едва не шевелились от количества живущих в них насекомых.
— Останешься сегодня здесь, — сказал мне Кривой, — И ложись спать. Завтра вечером нам важное дело предстоит.
— Слышали, парни? — обратился он к играющим в карты, — Это и вас касается!
Парни были рослые и крепкие, как на подбор. С почти одинаковыми тупыми физиономиями. Перспектива оставаться с ними вместе пусть даже на короткое время не особенно меня вдохновляла. Но не спорить же мне с Кривым!
То, что этот самый Кривой действительно имеет порядочный вес в империи, я понял из того, что парни послушались его в один момент. Как только Кривой распорядился, они тот час же бросили игру и стали устраиваться на ночлег. Впрочем, может быть, эти молодые люди просто принадлежали к категории тех людей, которые предпочитают жить по команде — в уборную не сходят без приказа. Привычка такая существует у тех, кто всю жизнь в зоне прожил, ну и у солдат-контрактников, наверное.
— Во сколько выходим? — спросил только один из парней.
— В десять..
— И этот что ли с нами пойдет?
— Да.
Кривой смотрел на меня и улыбался. Очень странно улыбался. Ему нравился мой перепуганный вид, ну а я… я изо всех сил изображал преданность. Пусть он видит, что я его боюсь, пусть видит, что я на все готов.
— Вы посвятите его, мальчики, в специфику… предстоящей нам операции. Так, чтобы он понял все и не устроил истерику в самый неподходящий момент.
Он ушел, и я остался один с двумя головорезами.
— Ты че-нибудь понял? — спросил один у другого, — На фиг он этого берет?
— А хуй с ним, наше дело маленькое, — резонно заметил тот, усаживаясь на кровать.
Он сидел, он смотрел на меня, видимо, размышляя, что мне рассказывать и как далеко стоит углубляться. Молчание затянулось минут на пять, я устал стоять и уселся на ящик, принявшись рассматривать колоду засаленных карт.
Тот, что все время задавал вопросы, завалился спать, а второй сидел и чесался. Все пять минут, что он молчал — он чесался.
— Тебя как зовут? — спросил он, наконец.
Я ему ответил.
И имя мое ему, кажется, понравилось, потому что он весело хрюкнул.
— Значится так, Мелкий, — сказал он, — Дело наше заключается, собственно, вот в чем… мы идем искать жертву…
Ты понял?
Я понял.
— Жертву для праздника. Знаешь, небось, что праздник через две недели? Великий Жрец будет приносить жертву Баал-Зеббулу, а мы ее идем искать. Ты понял?
Трудно было не понять. Непонятно было одно — на фиг, действительно, Кривой берет меня с собой? Чтобы я втянулся, чтобы понаблюдал? Ведь пользы от меня там явно никакой…
— А Кривой… он кто? — решился я задать вопрос, мучивший меня уже очень давно.
— А ты не знаешь? Новенький что ли?
Новенький! Конечно, я новенький!
— Ну и дела… — парень даже перестал чесаться и оглядел меня долгим изучающим взглядом, — Это что, значит он тебя собственноручно сюда привел?
— Ну да, — ответил я, чувствуя, что сейчас узнаю нечто такое, что приведет меня в ужас.
— Дела… — повторил парень и вдруг добавил, — Коли так, то я трепаться не стану. Пусть он сам тебе рассказывает все, что хочет. А то я ляпну что-нибудь, а потом мне…
Иди спать… как велено тебе.
И я пошел спать, как велено мне. Закопался в одеяла почти с головой, лежал и хлопал глазами.
Попробуй тут усни.
Я не знал и, сколько не думал, придумать не мог, для чего Кривой намеревается использовать меня. И еще… я думал о жертве.
Чем должна являться жертва и по каким признакам отбирается она. Ведь явно не хватается первый попавшийся на улице… Какая жертва может удовлетворить Баал-Зеббула?
В конце концов, подробно объяснил мне все конечно же никто иной, как Кривой. Он пришел за мной, разбудил и повел куда-то.
Прямо перед тем, как он меня разбудил, мне снился сон.
О доме. Не о том доме, что в тоннеле, а о том… наверху, где я жил вместе с родителями. Сон был таким реальным, что, проснувшись, я долго не мог сообразить, где я, собственно, нахожусь. Таращился несколько мгновений на рожу Кривого, надеясь, что он сгинет сейчас… Как бы не так.
Кривой снова вел меня по каким-то узким переходам, навстречу нам иногда попадались люди, но никто никогда не заговаривал с Кривым, и он тоже ни с кем не говорил. А я пытался разглядеть этих людей понять, чем они отличаются от всех остальных, от Урода, от Хряка, от Михалыча… Честно говоря, не отличались они ничем. Может быть, не снаружи эти отличия?
Кривой привел меня в огромную пещеру. Такую огромную, что я не смог удержаться от восхищенного возгласа. Несмотря на мощный фонарь Кривого, не было видно ни стен, ни потолка ее, куда бы ни падал луч — он терялся в непроглядной темноте.
Да, я не видел размеров пещеры, я ощутил их кожей. Я услышал это огромное пространство в гулких звуках наших шагов… в самой тишине.
Здесь была мертвая тишина, глухая и тяжелая, как… я не знаю, с чем сравнить ее, потому что никогда и нигде еще не слышал подобной тишины. А раньше мне казалось, что в таких огромных пещерах никак не может быть такой тишины…
Просто потому, что не может!
Но это была необыкновенная пещера. Здесь могло быть все. Здесь жил наш Бог… Я это понял еще до того, как Кривой сказал мне об этом. Я сам почувствовал дыхание Баал-Зеббула в этой тишине.
— Это святилище, — сказал мне Кривой, — Через несколько дней здесь свершится ритуал. Здесь будет светло и будет много народа… А сейчас мы здесь одни. Ты, я и… он.
— Наш Бог? — спросил я трепещущим голосом.
Кривой обнял меня за плечи, наверное для того, чтобы я не боялся так сильно. Но я и не боялся, вернее, это был не просто страх — это был мистический ужас. Перед темнотой, из которой на меня смотрел… ОН.
Прежде я никогда не боялся темноты, я жил в ней, я любил ее, я умел сливаться с ней и становиться частью темноты, но сейчас я боялся ее, потому что эта темнота не была моей. Она была ЕГО темнотой.
— Баал-Зеббул, — произнес Кривой печально, потом добавил, — Иди за мной, Мелкий.
Он повел меня куда-то в глубину пещеры, луч фонарика светил нам под ноги, я видел каменный пол, почти ровную поверхность, истертую ногами… за сколько же лет? Надо топтаться, по крайней мере, тысячу лет, чтобы каменный пол стал таким ровным… Нет, не может этого быть камень сделала гладким вода… Да, на счет воды, это, конечно, очень хорошее объяснение, только не было здесь воды никогда. Здесь сухо. Так сухо, что даже губы сохнут, и их приходится все время облизывать. И звука падающих капель не слышно, если была здесь вода, то куда она делась? Так, чтобы и следа не осталось?
Занятый своими мыслями, я шел и шел, куда влекла меня рука Кривого, пока он вдруг резко не остановил меня, когда… я уже занес ногу над бездной.
Я даже не вскрикнул — у меня пересохло горло — я только охнул, я почти повис над пропастью, инстинктивно схватившись за одежду Кривого мертвой хваткой.
Это продолжалось всего лишь несколько мгновений. Я смотрел вниз, следя взглядом за тонущим в бездонной глубине лучом фонарика, я не дышал, я замер и прошла, мне казалось, целая вечность, прежде чем Кривой отодвинул меня назад.
Я повис на его руке, я хотел упасть на землю, чтобы ощутить всем телом ее твердость и надежность. У меня потемнело в глазах и, замершее было сердце, заколотилось так сильно, что стало больно в груди.
— Испугался? — услышал я голос Кривого как будто издалека.
Он резким движением поставил меня на ноги и встряхнул, чтобы привести в чувства.
— Ты едва не отправился прямо в объятия Баал-Зеббула.
— Эта яма… — выдохнул я, — Пропасть?..
— Пропасть, и находится она в самом центре святилища.
Этой пропасти нет дна, она уходит в самые глубины Ада…
Очень немного мест на земле, откуда ведет дорога в Ад, Мелкий. И это место — одно из них. Как тебе это… а, Мелкий?
Там, над каменными сводами проходят тоннели метро, и в метрах тридцати справа от тебя располагается станция Бауманская.
Я молчал, пораженный до глубины души. Не станцией Бауманская над моей головой, а самим существованием этой пропасти… Я висел над Адом. Может быть, я сплю?..
— Именно здесь мы приносим жертву нашему Богу, — продолжал Кривой, — Великий Жрец призывает Баал-Зеббула почти на самую поверхность. Ты увидишь это, Мелкий, очень скоро увидишь. Тогда здесь будут гореть факелы, здесь будет почти светло, и от этого там… внизу станет еще темнее… Баал-Зеббул поднимется для того, чтобы принять от нас жертву…
— А он… не слышит нас сейчас?
— Он слышит нас всегда. А здесь — особенно хорошо.
Тот, кто ступает на камни святилища, Мелкий, отмечается особым благоволением и может быть уверен в покровительстве Великого Герцога Ада.
— Кривой… а он не выйдет на поверхность… совсем?
Кривой расхохотался так громко, что эхо его голоса достигло даже каменных сводов и упало, отразившись от них, прямо в бездну… Упало и не вернулось. Мне показалось, что смех Кривого достиг самого Ада, и что оттуда ответили ему… каким-то неясным гулом, словно тысячи голосов произнесли одно и то же слово… Только вот какое, я не разобрал.
— Неужели ты так боишься нашего Властелина, Мелкий?
Ведь ты должен любить его. Ты служить ему пришел сюда или как?..
Я промычал что-то, что должно было означать утверждение.
— Властелин никогда не поднимется на поверхность. До конца времен, по крайней мере. Он не может этого сделать, да и не хочет. Что он здесь забыл?..
— А для чего тогда Великий Жрец вызывает его и приносит жертву?
— Тебе следовало бы задать вопрос иначе. Зачем эта жертва приносится каждый раз в один и тот же день при большом стечении народа.
Кривой подошел к самому краю пропасти и осветил лучом фонарика ее противоположную стенку. Пропасть была шириною метра в три, не больше. Я подумал, что мне стоит проявить хоть немного расторопности, и я запросто могу столкнуть Кривого вниз. Кривой стоял ко мне спиной и, похоже, совсем этого не опасался, он знал, что я не решусь, — В день жертвоприношения, Мелкий, здесь собираются люди со всех уголков Москвы. Все, кто живет в тоннелях, в канализации, на вокзалах и в подвалах домов. Здесь собираются люди, объединенные одним чувством и одним желанием. Ты знаешь, почему мы непобедимы? Почему нас так много, почему в наших руках весь этот огромный город? Потому что мы действуем сообща, потому что наша жизнь, которая кажется людям сверху бесцельной и хаотичной, на самом деле очень хорошо спланирована. Управлять бродягами и уголовниками не очень-то легко, Мелкий. Нужна сила, которую они уважали бы и боялись.
Та сила, на которую они могли бы рассчитывать в случае неудач, сила, которая поддерживала бы их благополучие. Возьмем, к примеру, нашего общего друга Хряка. Если к нему придет проповедник и прикажет что-то — Хряк исполнит. Он будет недоволен, но исполнит. Потому что знает — в конечном итоге он старается ради собственного благополучия. Михалыч твой тоже исполнит все, что прикажут ему, потому что тоже хочет быть уверенным в мощи империи, являющейся гарантом его благополучия — гарантом того, что славные бойцы ОМОНа не станут прочесывать канализацию с огнеметами, уничтожая все на своем пути. Михалыч может даже позволить себе ненавидеть империю — он в любом случае останется верным ее гражданином.
Я смотрел в спину Кривого и думал о том, зачем он рассказывает мне все это? Для того, чтобы я понял, что жертвоприношение — это всего лишь спектакль, разыгрываемый для «публики»?
— Мы культивировали наш образ жизни, позволяющий нам из глубины этих пещер управлять миром чистеньких глупцов. Мы проповедуем гниение, чтобы противопоставить себя им — ничтожным. Они живут в своих удобных квартирах, каждое утро ходят на работу, чтобы в поте лица производить все необходимое для нас. Мы живем за их счет, Мелкий и замен на это позволяем им жить, жить в неведении. Мы выпрашиваем у них же деньги и заставляем нас же жалеть. Им — людям сверху — кажется, что мы глубоко несчастны, раз у нас нет комфортабельной квартиры и возможности принимать ванну каждый день. Они и должны нас жалеть, и не только жалеть, но и чувствовать себя виноватыми! Понимаешь ли, Мелкий, таков порядок вещей. И он должен оставаться таковым всегда. И, как говорится, если бы Бога не было, его стоило бы придумать…
— Но он есть?.. — спросил я робко.
Кривой повернулся ко мне, осветил меня фонариком и долго смотрел на меня, прежде чем произнес:
— У тебя будет возможность убедиться в этом… или в обратном, когда придет время.
— Но Михалычу, например, не особенно нравится наш образ жизни, — сказал я, надеясь, что Кривой продолжит говорить, и я начну понимать… Я, кажется, и так уже начал понимать…
— Поэтому Михалыч — на задворках даже нашего «общества». Поэтому Михалыч сидит на морозе и выпрашивает милостыню… Что ты задаешь глупые вопросы?
— Значит люди… те, которые наверху, плодятся и процветают для того, чтобы обеспечивать нас всем необходимым?
— Ну согласись, Мелкий, не могли бы мы существовать иначе.
Не согласиться было трудно.
— А для того, чтобы граждане нашей бомжовой империи на своем примитивном уровне осознали свое величие и их ничтожество, в качестве жертвы каждый раз избирается тот индивид сверху, который, по их меркам, ведет наиболее благополучный образ жизни. Обычно это женщина. Чистенькая, хорошо одетая женщина, имеющая мужа и парочку детишек, женщина, которая спешит по вечерам с работы домой, думая о том, что сейчас приготовит на ужин для своей семьи. Женщина должна быть молодой и красивой, она должна жаждать жизни. И бороться за нее до последнего.
— А мне обязательно идти за жертвой? — отважился я спросить, — Я только под ногами путаться буду…
— Ты пойдешь, — сказал Кривой, — Я хочу, чтобы ты пошел. У меня обширные планы на счет тебя, мальчик, знай это.
И знай также , что я проведу тебя по всем кругам Ада. Ты узнаешь все!
— А для чего, Кривой?!! — воскликнул я с тоской.
— Быть может, мне просто жаль тебя и я просто пытаюсь тебе помочь? Или — наоборот: бессовестно использую тебя, такого юного и наивного, в своих гнусных целях… Не все сразу, Мелкий! На сегодня достаточно с тебя информации.
Я чувствовал себя обреченным. Жертвой, которая тоже для чего-то предназначена. Предназначение… я ощущал его и раньше, но, выходит, я несколько ошибался относительно того, какое оно. Раньше я понимал его, а теперь не понимаю. Я думал, что оно другое — это мое предназначение, я думал, что предназначен нашему Богу, а оказалось, я предназначен Кривому… и непонятно для чего предназначен к тому же. Вот что порою приходится выяснять о себе! Эх, гнусная все-таки штука — жизнь!
С тех пор, как Кривой привел меня сюда, я постоянно чувствую себя озадаченным. И от того, что рассказывает он, я не начинаю понимать больше, я только запутываюсь. Почему я вдруг начал сомневаться в существовании нашего Бога? Ведь Кривой рассказал мне только об устройстве нашего подземного государства. О железной логике этого устройства, которое вполне понятно и до которого я додумался бы и сам, если бы стал думать об этом… Так почему же?
Может быть, потому, что Баал-Зеббул потерял свое значение как верховный владыка, без которого мы не смогли бы существовать?
Мое представление о мире меняется и от этого я, кажется, впадаю в депрессию. Моя прежняя свободная жизнь, которой я так дорожил, кажется мне такой далекой, и я понимаю теперь, понимаю очень отчетливо только одно — мне никогда уже не вернуться к ней, даже если вдруг Кривой отпустит меня.
Я понимаю теперь смысл фразы, которую услышал когда-то от Урода: «Тот, кто уходит вниз, никогда не возвращается обратно»…
— Пора идти, Мелкий, — услышал я голос Кривого, — Настало время отправляться за жертвой.
— Мы будем ее выслеживать? — спросил я , когда мы шли по узким переходам, освещенным лампами, жрущими энергию с электростанции, построенной людьми сверху.
— Охотничек! — усмехнулся Кривой, — Жертву уже давно выследили, нам остается только ее отловить. Понимаешь, Мелкий, наши люди выбирают несколько более-менее подходящих и постоянно наблюдают за ними. Они узнают мельчайшие подробности из жизни избранных на заклание и доставляют сведения нам. Накануне жертвоприношения остаются две-три кандидатки, распорядок жизни которых нам известен досконально. Мы просто идем и забираем одну из них. В определенном месте и в определенное время.
Не знаю, нарочно ли Кривой говорил о жертвах — как о бездушных животных, чтобы я понял, как должен к ним относиться или это получилось у него само собой, потому что он действительно не думает о них, как о себе подобных?
Интересно, если пройдет несколько лет, может быть я тоже привыкну и буду говорить так, как он. Как проповедники, как Урод… Как все, кого я знаю, исключая Михалыча, конечно.
Глава 5
НАСТЯ
Ванная — единственная комната в этом доме, где я могу почувствовать себя спокойно.
Где я могу побыть сама собой. Сама с собой…
Эта роскошная ванная — единственное, о чем я сожалела, принимая решение расстаться с Андреем. Черт с ними, с квартирой, с машиной, с шикарными магазинами, с шубой и с бриллиантами — перебьюсь! В метро у меня голова не кружится и я снова научусь ездить на оптовые продуктовые рынки с каталкой каждое воскресенье… Но ванная!
Белоснежный кафель с рисунком в виде цветов миндаля.
Под цвет миндалю — нежно-розовая раковина ванны и нежно-розовый «тюльпан» умывальника. Пушистый розовый коврик, чтобы ножки, распаренные и разнеженные в теплой воде, не «обожглись» холодом кафеля. Сушилка для полотенец — чтобы пышные махровые полотенца всегда были теплыми. Шкафчик для купальных халатов, в шкафчике — мой, нежно-розовый и пушистый, с капюшоном и котенком-аппликацией на спине. И главное: три целых три! — полочки со всякими-разными средствами по уходу за телом! Тут есть и масла для ванны: расслабляющие, успокаивающие, или же, наоборот — бодрящие тонизирующие. Всего две капли масла — и над водой поднимается остро-ароматный пар… Массажные масла. Скрабы для лица и тела, делающие кожу такой восхитительно-мягкой, обольстительно-гладкой! Жидкое мыло для ванны — ароматизированное и кремообразное.
Гель для душа — ароматизированный и увлажняющий. Молочко после душа — ароматизированное или питательное. Маски, гели, кремы — все чудеса французской косметики! — воздействующие более на душу, нежели на тело. Мягчайшие шампуни, придающие волосам шелковистость. Восстановители, придающие волосам блеск. Двенадцать различных дезодорантов. Восемь туалетных вод. Они наносятся прямо на тело, распыляются по коже, прежде, чем идти в постель… Важно, чтобы аромат дезодоранта или туалетной воды гармонировал с тем легчайшим ароматом, который оставляет на коже применение ароматизированного геля или молочка. Малейший диссонанс — и настроение испорчено! Духи — даже дневные, слабо концентрированные духи — на ночь не годятся: запах мешает спать, будоражит. Хотя, духи я тоже люблю — больше всего на свете! Если бы я знала, где получить соответствующее образование, я бы, наверное, попыталась стать парфюмером… Жаль, я слишком поздно получила доступ к французским парфюмам и осознала свое призвание! Грубые советские духи ранили мое нежное обоняние… Я совсем не пользовалась духами, пока мой первый поклонник не подарил мне мои первые французские духи — крохотный флакончик «Хлоэ». Как берегла я этот флакончик! Каждую капельку… И до сих пор храню его, пустой уже, как память.
Хотя — в число любимых духов «Хлоэ» не входят. Любимые их восемь — все под разное настроение… Самые любимые:
«Эден» от Кашерель — для покоя, «Трезор» от Ланком — для похода в гости, «Поэм» от Ланком — для страсти…
Глупый мой муж! Глуп, как все мужчины.
Называл мое увлечения средствами по уходу за телом и всевозможными ароматами — транжирством! Говорил, что лучше бы я себе золото покупала… А что мне с золота? Никакой радости. Золото — оно мертво. Оно никак не влияет на настроение. У меня, во всяком случае…
И самому ведь нравится, когда я красивая, свежая, с нежной и мягкой кожей, когда от меня «вкусно» пахнет! Неужели же он думает, что мягкость и нежность кожи — это само по себе? И что запах духов я сама могла бы вырабатывать?
…В последнее время возбудиться для секса с ним я могла только понюхав «Поэм» и побрызгав на себя этими духами.
Вопреки моему же закону — не пользоваться духами на ночь…
Но я так часто отказывала ему! Не могла же я все время держать его на «голодном пайке»?! В конце-концов, тогда я еще не решилась с ним разводиться! И потому приходилось заниматься с ним… сексом. Иначе не назовешь. Сказать «заниматься любовью» про наши грубые, вульгарные, механические совокупления нельзя! С его стороны была похоть, с моей снисходительная брезгливость и, где-то, упоение своей властью над ним, радость от того, что его наслаждение и восторг от меня зависят. Во всяком случае, он уверяет, что «так, как со мною — ни с кем больше не бывало!» Приятно…
Приятно, что хоть какой-то радости его наш развод лишит!
Я выбрала флакончик с ароматизированным гелем «Ежевика» и ароматизированное молочко «Малина со сливками». Запахи похожи, но все же — имеют разные нюансы, вкупе создающие прелестную гамму… Щедро плеснула гелем в воду, дождалась, пока поднялась бело-розовая пена, с блаженным вздохом погрузила в ванну свое измученное тело… Ольга привыкла жить в жуткой грязи, она испытывает какой-то почти мистический страх перед водой, но вот эти ароматизированные жидкие мыла соблазняют ее на купание. Плохо только, что она до сих пор не уяснила, что приятный запах не всегда подразумевает съедобность продукта… Она пыталась лизать гели для душа и украдкой пила мыльную воду… А потом ее рвало. Ужасно!
Где я могу побыть сама собой. Сама с собой…
Эта роскошная ванная — единственное, о чем я сожалела, принимая решение расстаться с Андреем. Черт с ними, с квартирой, с машиной, с шикарными магазинами, с шубой и с бриллиантами — перебьюсь! В метро у меня голова не кружится и я снова научусь ездить на оптовые продуктовые рынки с каталкой каждое воскресенье… Но ванная!
Белоснежный кафель с рисунком в виде цветов миндаля.
Под цвет миндалю — нежно-розовая раковина ванны и нежно-розовый «тюльпан» умывальника. Пушистый розовый коврик, чтобы ножки, распаренные и разнеженные в теплой воде, не «обожглись» холодом кафеля. Сушилка для полотенец — чтобы пышные махровые полотенца всегда были теплыми. Шкафчик для купальных халатов, в шкафчике — мой, нежно-розовый и пушистый, с капюшоном и котенком-аппликацией на спине. И главное: три целых три! — полочки со всякими-разными средствами по уходу за телом! Тут есть и масла для ванны: расслабляющие, успокаивающие, или же, наоборот — бодрящие тонизирующие. Всего две капли масла — и над водой поднимается остро-ароматный пар… Массажные масла. Скрабы для лица и тела, делающие кожу такой восхитительно-мягкой, обольстительно-гладкой! Жидкое мыло для ванны — ароматизированное и кремообразное.
Гель для душа — ароматизированный и увлажняющий. Молочко после душа — ароматизированное или питательное. Маски, гели, кремы — все чудеса французской косметики! — воздействующие более на душу, нежели на тело. Мягчайшие шампуни, придающие волосам шелковистость. Восстановители, придающие волосам блеск. Двенадцать различных дезодорантов. Восемь туалетных вод. Они наносятся прямо на тело, распыляются по коже, прежде, чем идти в постель… Важно, чтобы аромат дезодоранта или туалетной воды гармонировал с тем легчайшим ароматом, который оставляет на коже применение ароматизированного геля или молочка. Малейший диссонанс — и настроение испорчено! Духи — даже дневные, слабо концентрированные духи — на ночь не годятся: запах мешает спать, будоражит. Хотя, духи я тоже люблю — больше всего на свете! Если бы я знала, где получить соответствующее образование, я бы, наверное, попыталась стать парфюмером… Жаль, я слишком поздно получила доступ к французским парфюмам и осознала свое призвание! Грубые советские духи ранили мое нежное обоняние… Я совсем не пользовалась духами, пока мой первый поклонник не подарил мне мои первые французские духи — крохотный флакончик «Хлоэ». Как берегла я этот флакончик! Каждую капельку… И до сих пор храню его, пустой уже, как память.
Хотя — в число любимых духов «Хлоэ» не входят. Любимые их восемь — все под разное настроение… Самые любимые:
«Эден» от Кашерель — для покоя, «Трезор» от Ланком — для похода в гости, «Поэм» от Ланком — для страсти…
Глупый мой муж! Глуп, как все мужчины.
Называл мое увлечения средствами по уходу за телом и всевозможными ароматами — транжирством! Говорил, что лучше бы я себе золото покупала… А что мне с золота? Никакой радости. Золото — оно мертво. Оно никак не влияет на настроение. У меня, во всяком случае…
И самому ведь нравится, когда я красивая, свежая, с нежной и мягкой кожей, когда от меня «вкусно» пахнет! Неужели же он думает, что мягкость и нежность кожи — это само по себе? И что запах духов я сама могла бы вырабатывать?
…В последнее время возбудиться для секса с ним я могла только понюхав «Поэм» и побрызгав на себя этими духами.
Вопреки моему же закону — не пользоваться духами на ночь…
Но я так часто отказывала ему! Не могла же я все время держать его на «голодном пайке»?! В конце-концов, тогда я еще не решилась с ним разводиться! И потому приходилось заниматься с ним… сексом. Иначе не назовешь. Сказать «заниматься любовью» про наши грубые, вульгарные, механические совокупления нельзя! С его стороны была похоть, с моей снисходительная брезгливость и, где-то, упоение своей властью над ним, радость от того, что его наслаждение и восторг от меня зависят. Во всяком случае, он уверяет, что «так, как со мною — ни с кем больше не бывало!» Приятно…
Приятно, что хоть какой-то радости его наш развод лишит!
Я выбрала флакончик с ароматизированным гелем «Ежевика» и ароматизированное молочко «Малина со сливками». Запахи похожи, но все же — имеют разные нюансы, вкупе создающие прелестную гамму… Щедро плеснула гелем в воду, дождалась, пока поднялась бело-розовая пена, с блаженным вздохом погрузила в ванну свое измученное тело… Ольга привыкла жить в жуткой грязи, она испытывает какой-то почти мистический страх перед водой, но вот эти ароматизированные жидкие мыла соблазняют ее на купание. Плохо только, что она до сих пор не уяснила, что приятный запах не всегда подразумевает съедобность продукта… Она пыталась лизать гели для душа и украдкой пила мыльную воду… А потом ее рвало. Ужасно!