Страница:
собеседник.
Однажды среди зимы из аула заявилась с повинной бывшая хозяйка. Но Леха
сделал ей резкий от ворот поворот. Дескать, отцвела любовь-сирень, лейте
слезы по другим адресам.
Но потом Фаня недели две не высовывал голову из ракушки...
А весной Леха влюбился. Да так, что не балуй. Зашел в магазин за пивом,
а там Катя за прилавком. И... "попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети".
Леха и не рвался на выход.
- Ну, ексель-моксель, женщина! - делился с Фаней переполнявшим сердце
чувством. - Класс! Бывают же такие!
Попугай телячьих восторгов не разделял.
- Хренотень! - говорил он.
- Сам ты воробей общипанный! - обижался Леха.
Если он начинал ворковать с Катей по телефону, Фаня или в ракушку
голову засовывал жаловаться на жизнь, или того хуже - с возмущением летел
обои драть под потолком. Будто всю жизнь не с воробьями, а с дятлами имел
дело. Как начнет клювом долбать - летят во все стороны клочки недавно
наклеенных обоев.
- Перестань, паразит! - крикнет Леха. - Прибью!
Попугай - ноль реакции. Как об стенку горохом угроза смерти. Все края
обоев обмахрил.
Чем дальше в лес заходил роман хозяина с Катей, тем отвязаннее
становился Фаня.
- Падла! - кричал Лехе. - Пошел в пим!
- Фильтруй базар! - шутливо успокаивал друга Леха и задабривал,
подсыпая в кормушку корм. - Ешь свою хренотень!
Фаня отказывался. Изредка поклюет самую малость...
Даже на сигареты не реагировал и на пиво не падал коршуном с небес.
Лехе, что там говорить, некогда было вокруг Фани скакать-угождать, Катю
обхаживал все свободное время. А когда, без ума счастливый, на руках внес ее
в фате в свое жилище, Фаня сказал: " ксель", - и упал замертво на пол.
Вот такая была, ексель-моксель, любовь-сирень.
- Ой, темнеченько! - стенала Антоновна соседке. - Тимофей кончается.
Семый день капелюшечки не ест, пластом лежит. Ой, темнеченько, люблю ведь
его как смерть.
Тимофей был Антоновне не сват, не брат, даже не зять с мужем. Тимофей
был котом. Но каким! Такого днем с огнем по всему свету ищи - только
батарейки в фонарике садить. Как будто из лауреатов кошачьей красоты
свалился однажды на крыльцо. Шерсть исключительной пушистости и до голубизны
дымчатая, на шее белый галстучек, глаза зеленые...
- Ну, и околеет, - бросил муж на причитания Антоновны, - невелика
персона. Возьмем нового. У Протасовых кошка через день с пузом. Убивался бы
я по каждому шкоднику. По мне бы кто так убивался...
- Тебя-то бульдозером не сковырнешь...
- Ага, по весне вона как скрутило.
- Дак горло дырявое, то и загибалси!
- Че горло, когда желудок прихватило.
- Выжрал какой-нибудь порнографики из киоска...
- Тебя переговорить - надо язык наварить! - махнул рукой муж.
- А нечего спориться...
Антоновна пошла в закуток, где лежал кот.
- Тишенька! Тиша! - склонилась над умирающим любимцем.
У того не было силушки даже глаза приоткрыть. Всегда подвижный хвост
лежал мертвой палкой. Ухо безжизненно завернулось. Шерсть свалялась, как у
помоечной собаки. Нос горячий.
Антоновна пошаркала с горем к ветеринару, который не выразил ни
малейшей радости, завидев бабку.
- Я по кошачьим не специализируюсь, - прервал просительницу на
полуслове.
- Как это? - удивилась Антоновна. - Все одно скотина.
- Ты ведь не идешь к зубному, если возник гинекологический вопрос?
- Слава Богу, этот вопрос отвозникался. И во рту протезы. Ты мне,
родненький, Тимофея полечи.
- Сам оклемается. Кошки живучие.
- Дак ведь это кот. Пойдем осмотришь, я заплачу, не сумлевайся.
Летом ветеринар поклялся с Антоновной дел не иметь. Она ухитрялась
никогда деньгами не рассчитываться. Скажем, такса опростать поросенка от
мужской нужды - 50 рублей. Жадная бабка вместо наличности то кусок сала
старого всучит, то бутылку некачественной самогонки. У ветеринара своего
сала - хоть через забор кидай, и что бы он сивухой при его должности
давился? А язык деревенеет категорически отрубить: деньги давай! Будто
гипноз анестезирующий подпускала Антоновна. Потом, возвращаясь домой,
ветеринар плюется в свой адрес: зачем брал?
- Ты к Степаниде сходи, - отфутболивая настырную бабку, посоветовал
поросячье-коровий доктор.
Степанида жила знахарством. Шептала, заговаривала, травничала.
- Кота тащить не надо, - отказалась от осмотра слабоживого пациента
Степанида. - Еще оцарапает. Фотография есть?
- Моя?
- На кой мне твоя? Кота!
- Я сама-то лет двадцать не фоткалась.
- Нашла чем хвастаться, - строго сказала Степанида. - Тогда клок шерсти
с живота начеши.
- Чьей?
- Да не твоей же!
Степанида дула на Тимофееву шерсть, шептала над ней, подбрасывала под
потолок и внимательно следила за падением. В завершении колдовских процедур
завернула клок в бумажку и швырнула в печь. Антоновне вручила пузырек с
желтой жидкостью - капать Тимофею в пасть.
- Сколько должна? - спросила Антоновна, не удовлетворенная курсом
лечения.
- Десятку.
- С собой нет, - сказал Антоновна, - вечером занесу.
Хотя "с собой" было.
Дома Антоновна набрала в пипетку жидкости из Степанидиного пузырька,
пошла вливать целительную влагу в болезного Тимофея. Того в закутке не
оказалось.
Сердце Антоновны оборвалось в нехорошем предчувствии.
- Где Тиша? - трагически спросила мужа.
- Где-где, - грубо прозвучало в ответ, - в гнезде! Околевать, поди,
уполз. Они, как сдыхать, завсегда уходят из жилища.
- Ой, темнеченько! - заголосила Антоновна и принялась жалостливо звать.
- Тишенька, Тиша, погоди умирать, полечимся.
Антоновна ходила по дому, заглядывала во все углы. Тимофея нигде не
было.
- Ой, темнеченько! - вышла в сени.
Через минуту оттуда раздался истошный крик:
- Ах ты, тварь! Ах ты, скот! Убью-ю-ю!!!
В поисках околевающего любимца Антоновна заглянула в кладовку. Где
страшно зачесалось схватить дрын потяжелее. Под потолком висело полтуши
неделю назад забитого бычка. На ней, намертво вцепившись когтями,
распластался Тимофей. Он хищно рвал мясо зубами. Добрая часть бычка
отсутствовала.
- Заболеешь так жрать-то, - прибежал на крик муж.
- Убью! - кричала на любимца Антоновна.
Тимофей не стал дожидаться смертельного дрына, камнем упал с объеденной
туши и резво, несмотря на болезнь, юркнул на улицу.
Антоновна ругала кота, мужа, который низко повесил бычка, оплакивала
уничтоженное мясо и думала: платить Степаниде или обойдется?
Платить, по-хорошему, было не за что. Но ведь порчу может навести.
Ладно, если на кота-вредителя, а вдруг - на саму Антоновну...
- Не буду шмутье твое драное стирать! Хватит! - кричала Клавдия. -
Жадишься денег давать!
- Нету, - бубнил Витя Фокин, мужчина средних лет.
- И на кормежку не ходи! Нашел дурочку с переулочка!
- Твоей фигуре вредно много есть, плывет.
- Как лапать, так пойдет! А тут сразу не топмоделистая! Че тогда
квартирантом на полкровати пристроился?..
- Нету денег.
- Не надо было клад сдавать?! - плюнула солью в старую рану Клавдия. -
И вообще - побаловались и буде, сделай тете ручкой!
- Не возьму тебя в Швейцарию! - обиженно бросил с порога Витя.
- Ой-ей-ей! Напугал козу морковкой! На носу боком ты в нее поедешь!
Витя подхватил узелок с бельем и поднялся к себе, двумя этажами выше.
Последние семь месяцев он частенько квартировал у Клавдии "на полкровати". И
вот получил от ворот поворот. Или облом, по-современному.
Жил Витя берложно. Однокомнатная квартира была обставлена односпальной
кроватью. Выпущенная ширпотребовским конвейером лет тридцать назад, она
давно обезножела, горизонт спальной поверхности держали куски шпал.
- Паровозы не снятся? - вышучивала кровать Клавдия.
- Проводницы и стрелочницы, - отвечал Витя. - Вот с такими стрелками.
Проблему постельного белья Витя решал с завидной изобретательностью.
Чистая простыня складывалась вдвое. Сначала эксплуатировалась одна половина
конструкции, через пару недель - вторая. Затем простыня перегибалась на
другую сторону, что обеспечивало еще две смены. С наволочкой такой номер
экономии не проходил, посему Витя спал на плюшевой подушке.
Из мебели имелись также гвозди по стенам, исполняющие функции платяного
шкафа.
Окна украшали музейных времен занавески с ретро-выбивкой 60-х годов.
Вместо ковра над транссибирской кроватью был прибит флаг. Но не
персидский, то бишь - иранский, а швейцарский. Красное полотно с белым
крестом.
Вернувшись от Клавдии, Витя лег на железнодорожное ложе. "Зря ей про
клад болтанул", - подумал с закрытыми глазами.
Клад был печальной промашкой давних лет. Витя нашел его на кладбище
мамонтов. Как эти вагоны с хоботом в доисторически древнем году оказались на
кладбище, Витя не знает. Может, стадо ловило дремотный кайф после водопоя.
Стояло на высоком, с которого сдувало комаров, берегу, а тут ледник снегом
на голову. Не успели толстокожие сообразить, что в природе катаклизм, как
перешли в свежемороженую фазу. И мех не спас.
А может, кладбище возникло по другой причине - первобытная скотобойня
на данном участке располагалась? Местные, не менее чем мамонты ископаемые,
люди с дрекольем, камнями и шестоперами заманивали пропитание с бивнями в
ловушки - оврагов кругом немерено, - ломая ноги, срывались простодырные
травоеды с кручи вниз, а там уже плотоядно раскочегаривали костер двуногие
мясоеды. И вскоре обглоданные кости весело разлетались от первобытной
трапезы в разные стороны, создавая это без памятников кладбище. На коем Витя
наткнулся на клад, хотя искал вместе с классом доисторический скелетный
материал.
Весной, когда бивни и другие останки вешние воды вымывают на обозрение,
школьники пошли пополнять свой музей. Поисковый день у Вити складывался из
рук вон. Всего одну кость обнаружил, и та из более позднего периода
захоронения - собачья. Уже под вечер спустился в овраг и глядь - торчит
экспонат. Не собачьего происхождения, без экспертизы видно, от мамонта. Витя
хвать-похвать, а кость не вытаскивается из доисторического кладбища в музей.
Заметался юный археолог, чем бы подковырнуть находку? Туда-сюда дергается, а
под ногами поисков пенек березовый путается. Пнул с досады, чтоб не мешался.
На что пенек зазвенел от обиды.
- Ах, ты, пень-забубень! - рассердился Витя и еще раз пыром приголубил
помеху на тропе археолога.
Пень вылетел из земли, сея на лету ложки, вилки, деньги, кольца, кулоны
и цепочки.
- Ничего себе пенек! - раскрыл рот Витя, разглядывая березовый туес и
его содержимое.
А потом заорал на все кладбище, наверно, так мамонты ревели, когда
летели вниз бивнями в ловушку:
- Клад! Клад!!
Класс, конечно, сбежался на чужое добро...
- Я клад нашел! - примчался домой Витька.
- Где он? - мелко завибрировал отец.
- Отдал! - сиял Витька.
- Кому? - крупно завибрировал отец.
- Учительнице, она сдаст куда надо!
Отец заходил ходуном.
- Пенек! - закричал он. - Зачем орал на всю округу?! Зачем?! Сунь клад
в рюкзак, и концы в воду!
- Это достояние государства! - возмущался дремучести родителя
комсомолец Витя.
- Государство его закапывало? Ты кошелек на улице обронил - тоже
достояние государства?
- Мне по закону полагается 25 процентов.
- Всыпать тебе полагается 225 процентов по заднице! - хватался за
ремень отец.
Ременных процентов Витя не получил, мать отстояла. Как, впрочем, и
законных. Клад, согласно полученным из Москвы бумагам, в разряде лома пошел
на переплавку.
- Золотые цепи, кресты, "десятки", "пятерки", броши, кулоны в
переплавку! - снова крупно вибрировал отец. - Пенек! Ой, пенек! Наделают из
них разъемов и проволоки!
Отец и через десять лет не успокоился.
- Пенек стоеросовый! - обзывался время от времени. - На миллион человек
одному-разъединственному в 100 лет такая жар-птица!.. А ты? Пять килограммов
золота и серебра своими руками в прорву! Ой! пенек!
- Куда бы я их дел?
- Я бы реализовал! А деньги на книжку! Они бы уже страшными процентами
обросли!
- Ты и так засолил их навалом!
- Не твоего, пенек, ума дело!
Отца всю жизнь разрывали две огненные страсти. Деньги и водка. Страсть
как любил пополнять вклады на сберкнижке и был чересчур склонен к питию.
Взаимно-уничтожающие чувства. Первое трупом ложилось на пути второго в
водочный магазин. Если на свои покупал. И в то же время на дармовой выпивон
никаких шлагбаумов. Тут и возникала заковыка - стоило отцу помазать губы,
как душа щедро начинала выворачивать карманы, деньги радостными голубями
летели в водочный отдел... На следующий день не так с похмелья страдал, как
жаба давила - столько угрохал. До сберкассы не донес.
Трезвый тащил туда все что можно. К 1991 году имел вклады в объеме
трехкомнатной квартиры. Когда ее коровьим языком слизала либерализация цен,
чуть инфаркт не шандарахнул старика.
- Ой, пенек! - истязал себя. - Ой, пенек!
Отвлекла от инфаркта вторая страсть. Попил водки, снял стресс, а
вскорости начал играть в "Русский дом Селенга". Закладывал туда всю пенсию и
что с сада-огорода выручал. Гараж продал. Жил по-вегетариански: без мяса, с
черно-белым телевизором.
- Нет, не пеньки мы, - во множественном числе навеличивал себя, ведя
подсчеты бешено накручивающихся процентов, - все вернем! Эх, Витек, зачем ты
клад в рюкзак не сунул. Сейчас бы на нем такие деньги наварили. Золотые
цепочки метровых размеров, платиновый перстень в форме кошачьей головы,
кольцо с изумрудом...
Отец знал наизусть весь перечень клада
От удара с крахом "Селенги" и водка не помогла.
"Я пойду другим путем", - хороня отца, решил Витя.
...А сейчас, лежа на транссибирской кровати, с удовлетворением думал:
"Верным путем иду".
Зазвонил телефон.
- Выезжаю, - коротко бросил в трубку Витя. Надел джинсовый костюм, взял
самый приличный во всей квартире предмет - кожаный дипломат...
Не подумайте, что "другой путь" у Вити - это антисанитарная дорожка
деклассированного элемента. Витя располагал актуальным рукомеслом. Вскрывал
сейфы. Как консервы. И не воровским, среди ночи с пистолетом за пазухой,
способом, а официально - по вызову в бессилии плачущих перед ящиком с
деньгами хозяев. Когда близок рублик, а не достанешь.
При всеобщей банкотизации страны сейфов на душу народонаселения стало
больше, чем денег у большей части народа, которой сколько кредит в очной
ставке с дебитом не своди - сальдо карман не тянет. А у кого "тянет", те
норовят его в сейфы упрятать от посторонних глаз и карманов. Но раз в год и
палка - гранатомет. То есть ляжка размечталась, чтобы ее деньги жгли, а в
закрома их хранения доступа нет. И хоть ты мозоль на языке набей: "Сим-сим,
открой!" - Сима бессильна. Надо за Витей бежать. А он такой мастер, что
дунет, плюнет, перекрестит заартачившийся замок и... берите ваши сбережения,
отслюните специалисту...
Не всегда в деньгах запертое под заевшим замком счастье заключалось.
Был случай. Новый год на носу. Совсем на кончике, а Витю от телевизора
срывают. Господин с толстой мошной из Европы шампанское привез. И не
простое, что на рупь ведро, а из королевских погребов. Легче иной автомобиль
купить, чем бутылку такого алкоголя. В гараже его держать не будешь. В сейф
поставил. В Новый год захотелось выдрючиться. Назвал гостей, закуски
накупил. Побежал к сейфу, дескать, не бормотье в честь праздничка под елкой
употреблять будем! Готовьте бокалы под эксклюзив.
Гости всегда давай. А близок сосуд, да не нальешь. Хоть автогеном сейф
режь. Взбрыкнул тот по причине, что вместо буфета используют, и обрезал
хозяину кайф. Гости подначивают: "Нагнал про супершампань!"
И стрелки на часах блохами скачут на встречу друг с другом в высшей
точке. Срам, позор и стыдоба.
Хозяин за Витей послал.
Шепчет мастеру по прибытию: "Откроешь до двенадцати - хорошие бабки
получишь и напою". За две минуты до курантов Витя обеспечил доступ к
королевским пузырькам. Чести отведать напиток земных богов удостоен не был,
зато 200 долларов отхватил.
Ему больше ничего и не надо. Пить-то Витя давно ни-ни.
В тот раз, когда вызвали после размолвки с Клавдией, тоже не из-за
денег сыр-бор вокруг замка с секретом разгорелся. Босс водочной фирмы в
Нью-Йорк собрался, билет на берега Гудзона в сейф засунул. Из расчета:
подальше от ревнивой жены положишь - ближе возьмешь. Эта истеричка может и
порвать, если узнает, что с переводчицей летит.
Целее целого лежит билет в сейфе, и хоть вместе с ящиком тащи его в
аэропорт, чтобы на рентгеновский просвет зарегистрировали. Иначе никак.
Бьется путешественник с замком, матершинными выражениями на нет исходит, а
проездной документ с каждой минутой все ближе к ценности фантика от
съеденных конфет приближается. Можно выкинуть, а можно в семейный архив
сдать.
Витя на то и мастер, чтобы остановить процесс девальвации. Поковырялся
с зауросившим замком, не дал улететь самолету за океан без билета из сейфа.
100 долларов за оперативность отхватил.
Сунул их в тайник под транссибирской кроватью. Но не все. Один понес к
Клавдии с узелком белья.
- Клав, постирай, а! Хотя бы рубашки.
- А в Швейцарию возьмешь? - сунула доллар в карман фартука Клавдия.
- Конечно! - с готовностью сказал Витя. - Цюрих, Берн, Женевское озеро.
Кстати, о девочках, Швейцария была не для запудривания женских мозгов.
И не пустопорожними грезами с флагом над кроватью. Без инвестиций в виде
манны небесной видел себя Витя на улочках Цюриха. Без розовых слюней изучал
карту Берна. Открывая заклинившие сейфы, он прорубал лаз в Европу. Расширяя
его с каждым покоренным замком. Чалдон Витя с круглой, как блин, нос кривой
картошкой, физиономией, имел счет в Швейцарском банке. И жесткий план -
увеличивать сумму вклада на семь тысяч долларов в год. План героически
выполнялся.
- Почему Швейцария? - спросила, разводя порошок в тазу, Клавдия.
- Чем я хуже Ленина?
- Тогда я не хужее Крупской! - хохотнув, провела историческую аналогию
Клавдия.
- А то! - поддакнул Витя. - Конечно, не хужее!
Сам подумал: "Нужна ты мне там, как ежик за пазухой! Неужто в Швейцарии
не устроюсь к какой-нибудь бабенке квартирантом на полкровати?.."
В один момент Петр Егорович Замиралов запаниковал: зачем с баней
затеялся, если переполюсовка ожидается? Не сегодня-завтра все прахом пойдет.
Идею этого катаклизма встретил с энтузиазмом. У брата в Красноярске
гостил, тот и посвятил в теорию, согласно коей Земля вот-вот перевернется с
ног на голову по причине смены полюсов.
- Ты думаешь, - рассказывал брат, - земную ось воткнули в галактику,
крутнули планету-матушку, как глобус для пятого класса, и она миллионы лет
пилит по заданному маршруту? Ничего подобного. Угол наклона оси постоянно
меняется в одну сторону. А это значит что?
- Что? - открыл рот Петр Егорович.
- Ничего хорошего кой для кого. Примерно каждые 13 тысяч лет Земля с
ног на голову перекувыркивается. Мы как раз находимся в той части прецессии,
когда вот-вот переполюсовки жди. Катаклизмы как грянут на головы грешников -
только держись. Старые материки уйдут под воду, новые вынырнут. Атлантида, к
примеру, выскочит наверх, Аляска, наоборот, на дно провалится. Там, где
бананы росли - тундра образуется, а где пингвины бегали - попугаи
зачирикают.
- Это че, конец света? - спросил Петр Егорович.
- Конец не конец, да лишь достойные выживут. Как говорится, много
званых, да мало избранных. Кто правильно живет - вознесутся... А Земля может
перекувыркнуться за каких-то двадцать часов. Вчера ты в трусах огурчики
собирал, а вот уже ледник на твои грядки заполз.
Не все Петр Егорович понял, лекцию по переполюсовке обильно водкой
сдабривали. Прецессию не уразумел до конца, хотя сама теория легла на душу.
- Нужна переполюсовка, - горячо поддерживал брата, - чтобы избавиться
от этих хапуг на чужом горбу. Миллионеров и другую мафию. Добром кровопийцы
никогда не изменятся. Придавить ледником всех паразитов! И с нуля начать...
Брат учил специальным образом дышать, чтобы наверняка вознестись. Не
накроет переполюсовкой, во-первых, тех, кто праведно живет. Не грешит почем
зря. Хотя им тоже не след сложа руки потопа дожидаться.
- На халявку в избранные не попадешь, - говорил брат, - надо готовить
сознание.
Дышать учил так. Семь секунд в нос воздух сосредоточенно затягивай.
Потом семь секунд плавно выпускай, причем не просто сопи, стравливая
углекислоту, а представляй внутри себя тетраэдрон - этакую объемную звезду
многоконечную. Выдохнул и замри впускать воздух.
В бездыхательный период из вершин тетраэдронной звезды свет пойдет, а у
тебя в этот момент электричество должно начать туда-сюда бегать по
позвоночнику.
Как Петр Егорович ни пыжился - не пробегало. Может, что за бутылкой
этот самый тетраэдрон медитировал?
И все же Петр Егорович считал: если не он, то кто тогда вознесется?
Конечно, имелись грешки на счету. В молодости на разнообразие тянуло -
шкодил с разбитными бабенками тайком от жены. На заводе работая, не раз
миновал проходную отягощенный за поясом или в других укромных местах
посторонними предметами. Особенно в последние годы, когда зарплату стали
месяцами задерживать. Тридцать килограммов меди мог на себе зараз вынести.
Но это какой грех, когда другие составами воруют? Свое беру, считал, сдавая
цветмет в пункт приема.
Вернувшись домой из Красноярска, на трезвую голову завибрировал: на кой
с баней горбатиться, если труды могут на днях, а то и раньше под воду или
новый ледник уйти?
Побежал брату звонить. Тот - ни раньше, ни позже - в тайгу за кедровым
орехом ушел.
Пришлось ждать...
Детство Петр Егорович провел в бараке, где десять дверей по одну
сторону коридора и столько же по другую. В одном конце кашлянут, в другом за
бутылкой бегут - от гриппа профилактироваться. Удачно женившись в отношении
жилплощади, Петр Егорович покончил с барачной судьбой, но все время,
несмотря на проживание в хорошей квартире, мечтал о своем доме... Чтобы
выйти босиком, а крыльцо от солнца горячее, в небе самолет по своим делам
жужжит, в палисаднике ветерок колобродит, птичка какая-нибудь цвенькает...
К пятидесяти годам купил в пригороде домик в дачных целях. Справный. С
палисадником, крыльцом и огородом, но без бани.
"Должен в жизни хоть что-то капитальное своими руками построить!" -
подумал Петр Егорович.
И наметил возвести баню. Да не в мышиный глаз площадью, как у свояка. У
того, конечно, жаркая - ничего не скажешь. В любой мороз с двух охапок дров
раскочегаривается, аж волосы трещат. Только париться в ней без асбестовых
трусов и бронежилета - это как на минном поле танцевать. Куда ни
повернешься, задница в печку упирается. Из железа сваренную.
У Петра Егоровича на всю оставшуюся жизнь красота правой полужопицы
шрамом обезображена. "Скорую" в предбанник вызывали. Конечно, бдительность у
нашего парильщика в момент жаркого соприкосновения с раскаленным боком печки
была на 200 граммов водки понижена, но что это за баня, если нельзя
стакан-другой дернуть в охотку?
Врач "скорой" женщина попалась.
- Че ты заробел, как девица? - Петру Егоровичу говорит, который
застеснялся сразу обнародовать ожог из штанов. Дескать, дайте, доктор,
лекарство, сам намажу. - У меня, - хихикает врачиха, - по субботам обычное
дело диагноз: банное поджаривание филейного агрегата. Сегодня второй случай.
Все жду, - съехидничала, - когда кто-нибудь из вас переднюю часть задницы
подпалит.
Поэтому Петр Егорович строил баню "пять на шесть" по внешнему
периметру. В парной предусматривал стопроцентную технику безопасности для
передней и задней части. В предбаннике планировалось пару кроватей
полнометражных и стол поставить. Парься, ешь-пей, горизонтально отдыхай в
усладу.
У брата под Красноярском такая баня. Они с женой могут всю субботу в
ней провести. Как начнут часов с одиннадцати... В снегу валяются, пиво пьют,
спят, телевизор смотрят... А между этим парная... Для них часов восемь -
делать нечего посвятить жаркому процессу. Дровишек подкинут и опять на
полок. Оттягиваются на всю шкалу.
Петр Егорович хотел поставить баню по всем правилам - из осины. Свояк
свел с мужичком, который пообещал посодействовать со срубом. Причем по
сходной цене. Вскоре сруб был в разобранном виде доставлен. Петр Егорович
нарадоваться не мог: по дешевке такую важную проблему новостройки решил.
На крыльях банного вдохновения, по принципу - готовь сани летом,
сорвался за семьдесят километров на глухоманную речку булыжников набрать для
каменки. Загляденье, каких насобирал. Увесистых, перекатами со всех сторон
выглаженных. Такие будут паром стрелять, только успевай на уши шапку
натягивать!
Вернулся Петр Егорович с камнями, а у сруба милиция. Оказывается, его
украли в соседнем районе.
Накрылась баня медным тазиком.
Кипя злостью, Петр Егорович начал булыжники для каменки по всему
огороду расшвыривать. Один, несясь, как тунгусский метеорит, ворвался в
стройные - по ниточке - ряды помидоров и повалил широкую просеку, обильно
забрызгав ее красной мякотью. Другой попал в ранетку. Густо обсыпанные
урожаем ветви судорожно дернулись, плоды, как по команде, сыпанули на землю,
враз образовав под деревом желтый круг. Шарообразный, как ядро, коричневый
со светлыми прожилками каменюка, гневной рукой пущенный, угодил в туалет,
тот загудел обиженным колоколом на всю округу. Петр Егорович готов был
разорвать свояка. Из-за него красота мягкого места испорчена, еще и деньги
накрылись - ищи теперь ветра в поле от этих ворюг. Совсем для других целей
Однажды среди зимы из аула заявилась с повинной бывшая хозяйка. Но Леха
сделал ей резкий от ворот поворот. Дескать, отцвела любовь-сирень, лейте
слезы по другим адресам.
Но потом Фаня недели две не высовывал голову из ракушки...
А весной Леха влюбился. Да так, что не балуй. Зашел в магазин за пивом,
а там Катя за прилавком. И... "попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети".
Леха и не рвался на выход.
- Ну, ексель-моксель, женщина! - делился с Фаней переполнявшим сердце
чувством. - Класс! Бывают же такие!
Попугай телячьих восторгов не разделял.
- Хренотень! - говорил он.
- Сам ты воробей общипанный! - обижался Леха.
Если он начинал ворковать с Катей по телефону, Фаня или в ракушку
голову засовывал жаловаться на жизнь, или того хуже - с возмущением летел
обои драть под потолком. Будто всю жизнь не с воробьями, а с дятлами имел
дело. Как начнет клювом долбать - летят во все стороны клочки недавно
наклеенных обоев.
- Перестань, паразит! - крикнет Леха. - Прибью!
Попугай - ноль реакции. Как об стенку горохом угроза смерти. Все края
обоев обмахрил.
Чем дальше в лес заходил роман хозяина с Катей, тем отвязаннее
становился Фаня.
- Падла! - кричал Лехе. - Пошел в пим!
- Фильтруй базар! - шутливо успокаивал друга Леха и задабривал,
подсыпая в кормушку корм. - Ешь свою хренотень!
Фаня отказывался. Изредка поклюет самую малость...
Даже на сигареты не реагировал и на пиво не падал коршуном с небес.
Лехе, что там говорить, некогда было вокруг Фани скакать-угождать, Катю
обхаживал все свободное время. А когда, без ума счастливый, на руках внес ее
в фате в свое жилище, Фаня сказал: " ксель", - и упал замертво на пол.
Вот такая была, ексель-моксель, любовь-сирень.
- Ой, темнеченько! - стенала Антоновна соседке. - Тимофей кончается.
Семый день капелюшечки не ест, пластом лежит. Ой, темнеченько, люблю ведь
его как смерть.
Тимофей был Антоновне не сват, не брат, даже не зять с мужем. Тимофей
был котом. Но каким! Такого днем с огнем по всему свету ищи - только
батарейки в фонарике садить. Как будто из лауреатов кошачьей красоты
свалился однажды на крыльцо. Шерсть исключительной пушистости и до голубизны
дымчатая, на шее белый галстучек, глаза зеленые...
- Ну, и околеет, - бросил муж на причитания Антоновны, - невелика
персона. Возьмем нового. У Протасовых кошка через день с пузом. Убивался бы
я по каждому шкоднику. По мне бы кто так убивался...
- Тебя-то бульдозером не сковырнешь...
- Ага, по весне вона как скрутило.
- Дак горло дырявое, то и загибалси!
- Че горло, когда желудок прихватило.
- Выжрал какой-нибудь порнографики из киоска...
- Тебя переговорить - надо язык наварить! - махнул рукой муж.
- А нечего спориться...
Антоновна пошла в закуток, где лежал кот.
- Тишенька! Тиша! - склонилась над умирающим любимцем.
У того не было силушки даже глаза приоткрыть. Всегда подвижный хвост
лежал мертвой палкой. Ухо безжизненно завернулось. Шерсть свалялась, как у
помоечной собаки. Нос горячий.
Антоновна пошаркала с горем к ветеринару, который не выразил ни
малейшей радости, завидев бабку.
- Я по кошачьим не специализируюсь, - прервал просительницу на
полуслове.
- Как это? - удивилась Антоновна. - Все одно скотина.
- Ты ведь не идешь к зубному, если возник гинекологический вопрос?
- Слава Богу, этот вопрос отвозникался. И во рту протезы. Ты мне,
родненький, Тимофея полечи.
- Сам оклемается. Кошки живучие.
- Дак ведь это кот. Пойдем осмотришь, я заплачу, не сумлевайся.
Летом ветеринар поклялся с Антоновной дел не иметь. Она ухитрялась
никогда деньгами не рассчитываться. Скажем, такса опростать поросенка от
мужской нужды - 50 рублей. Жадная бабка вместо наличности то кусок сала
старого всучит, то бутылку некачественной самогонки. У ветеринара своего
сала - хоть через забор кидай, и что бы он сивухой при его должности
давился? А язык деревенеет категорически отрубить: деньги давай! Будто
гипноз анестезирующий подпускала Антоновна. Потом, возвращаясь домой,
ветеринар плюется в свой адрес: зачем брал?
- Ты к Степаниде сходи, - отфутболивая настырную бабку, посоветовал
поросячье-коровий доктор.
Степанида жила знахарством. Шептала, заговаривала, травничала.
- Кота тащить не надо, - отказалась от осмотра слабоживого пациента
Степанида. - Еще оцарапает. Фотография есть?
- Моя?
- На кой мне твоя? Кота!
- Я сама-то лет двадцать не фоткалась.
- Нашла чем хвастаться, - строго сказала Степанида. - Тогда клок шерсти
с живота начеши.
- Чьей?
- Да не твоей же!
Степанида дула на Тимофееву шерсть, шептала над ней, подбрасывала под
потолок и внимательно следила за падением. В завершении колдовских процедур
завернула клок в бумажку и швырнула в печь. Антоновне вручила пузырек с
желтой жидкостью - капать Тимофею в пасть.
- Сколько должна? - спросила Антоновна, не удовлетворенная курсом
лечения.
- Десятку.
- С собой нет, - сказал Антоновна, - вечером занесу.
Хотя "с собой" было.
Дома Антоновна набрала в пипетку жидкости из Степанидиного пузырька,
пошла вливать целительную влагу в болезного Тимофея. Того в закутке не
оказалось.
Сердце Антоновны оборвалось в нехорошем предчувствии.
- Где Тиша? - трагически спросила мужа.
- Где-где, - грубо прозвучало в ответ, - в гнезде! Околевать, поди,
уполз. Они, как сдыхать, завсегда уходят из жилища.
- Ой, темнеченько! - заголосила Антоновна и принялась жалостливо звать.
- Тишенька, Тиша, погоди умирать, полечимся.
Антоновна ходила по дому, заглядывала во все углы. Тимофея нигде не
было.
- Ой, темнеченько! - вышла в сени.
Через минуту оттуда раздался истошный крик:
- Ах ты, тварь! Ах ты, скот! Убью-ю-ю!!!
В поисках околевающего любимца Антоновна заглянула в кладовку. Где
страшно зачесалось схватить дрын потяжелее. Под потолком висело полтуши
неделю назад забитого бычка. На ней, намертво вцепившись когтями,
распластался Тимофей. Он хищно рвал мясо зубами. Добрая часть бычка
отсутствовала.
- Заболеешь так жрать-то, - прибежал на крик муж.
- Убью! - кричала на любимца Антоновна.
Тимофей не стал дожидаться смертельного дрына, камнем упал с объеденной
туши и резво, несмотря на болезнь, юркнул на улицу.
Антоновна ругала кота, мужа, который низко повесил бычка, оплакивала
уничтоженное мясо и думала: платить Степаниде или обойдется?
Платить, по-хорошему, было не за что. Но ведь порчу может навести.
Ладно, если на кота-вредителя, а вдруг - на саму Антоновну...
- Не буду шмутье твое драное стирать! Хватит! - кричала Клавдия. -
Жадишься денег давать!
- Нету, - бубнил Витя Фокин, мужчина средних лет.
- И на кормежку не ходи! Нашел дурочку с переулочка!
- Твоей фигуре вредно много есть, плывет.
- Как лапать, так пойдет! А тут сразу не топмоделистая! Че тогда
квартирантом на полкровати пристроился?..
- Нету денег.
- Не надо было клад сдавать?! - плюнула солью в старую рану Клавдия. -
И вообще - побаловались и буде, сделай тете ручкой!
- Не возьму тебя в Швейцарию! - обиженно бросил с порога Витя.
- Ой-ей-ей! Напугал козу морковкой! На носу боком ты в нее поедешь!
Витя подхватил узелок с бельем и поднялся к себе, двумя этажами выше.
Последние семь месяцев он частенько квартировал у Клавдии "на полкровати". И
вот получил от ворот поворот. Или облом, по-современному.
Жил Витя берложно. Однокомнатная квартира была обставлена односпальной
кроватью. Выпущенная ширпотребовским конвейером лет тридцать назад, она
давно обезножела, горизонт спальной поверхности держали куски шпал.
- Паровозы не снятся? - вышучивала кровать Клавдия.
- Проводницы и стрелочницы, - отвечал Витя. - Вот с такими стрелками.
Проблему постельного белья Витя решал с завидной изобретательностью.
Чистая простыня складывалась вдвое. Сначала эксплуатировалась одна половина
конструкции, через пару недель - вторая. Затем простыня перегибалась на
другую сторону, что обеспечивало еще две смены. С наволочкой такой номер
экономии не проходил, посему Витя спал на плюшевой подушке.
Из мебели имелись также гвозди по стенам, исполняющие функции платяного
шкафа.
Окна украшали музейных времен занавески с ретро-выбивкой 60-х годов.
Вместо ковра над транссибирской кроватью был прибит флаг. Но не
персидский, то бишь - иранский, а швейцарский. Красное полотно с белым
крестом.
Вернувшись от Клавдии, Витя лег на железнодорожное ложе. "Зря ей про
клад болтанул", - подумал с закрытыми глазами.
Клад был печальной промашкой давних лет. Витя нашел его на кладбище
мамонтов. Как эти вагоны с хоботом в доисторически древнем году оказались на
кладбище, Витя не знает. Может, стадо ловило дремотный кайф после водопоя.
Стояло на высоком, с которого сдувало комаров, берегу, а тут ледник снегом
на голову. Не успели толстокожие сообразить, что в природе катаклизм, как
перешли в свежемороженую фазу. И мех не спас.
А может, кладбище возникло по другой причине - первобытная скотобойня
на данном участке располагалась? Местные, не менее чем мамонты ископаемые,
люди с дрекольем, камнями и шестоперами заманивали пропитание с бивнями в
ловушки - оврагов кругом немерено, - ломая ноги, срывались простодырные
травоеды с кручи вниз, а там уже плотоядно раскочегаривали костер двуногие
мясоеды. И вскоре обглоданные кости весело разлетались от первобытной
трапезы в разные стороны, создавая это без памятников кладбище. На коем Витя
наткнулся на клад, хотя искал вместе с классом доисторический скелетный
материал.
Весной, когда бивни и другие останки вешние воды вымывают на обозрение,
школьники пошли пополнять свой музей. Поисковый день у Вити складывался из
рук вон. Всего одну кость обнаружил, и та из более позднего периода
захоронения - собачья. Уже под вечер спустился в овраг и глядь - торчит
экспонат. Не собачьего происхождения, без экспертизы видно, от мамонта. Витя
хвать-похвать, а кость не вытаскивается из доисторического кладбища в музей.
Заметался юный археолог, чем бы подковырнуть находку? Туда-сюда дергается, а
под ногами поисков пенек березовый путается. Пнул с досады, чтоб не мешался.
На что пенек зазвенел от обиды.
- Ах, ты, пень-забубень! - рассердился Витя и еще раз пыром приголубил
помеху на тропе археолога.
Пень вылетел из земли, сея на лету ложки, вилки, деньги, кольца, кулоны
и цепочки.
- Ничего себе пенек! - раскрыл рот Витя, разглядывая березовый туес и
его содержимое.
А потом заорал на все кладбище, наверно, так мамонты ревели, когда
летели вниз бивнями в ловушку:
- Клад! Клад!!
Класс, конечно, сбежался на чужое добро...
- Я клад нашел! - примчался домой Витька.
- Где он? - мелко завибрировал отец.
- Отдал! - сиял Витька.
- Кому? - крупно завибрировал отец.
- Учительнице, она сдаст куда надо!
Отец заходил ходуном.
- Пенек! - закричал он. - Зачем орал на всю округу?! Зачем?! Сунь клад
в рюкзак, и концы в воду!
- Это достояние государства! - возмущался дремучести родителя
комсомолец Витя.
- Государство его закапывало? Ты кошелек на улице обронил - тоже
достояние государства?
- Мне по закону полагается 25 процентов.
- Всыпать тебе полагается 225 процентов по заднице! - хватался за
ремень отец.
Ременных процентов Витя не получил, мать отстояла. Как, впрочем, и
законных. Клад, согласно полученным из Москвы бумагам, в разряде лома пошел
на переплавку.
- Золотые цепи, кресты, "десятки", "пятерки", броши, кулоны в
переплавку! - снова крупно вибрировал отец. - Пенек! Ой, пенек! Наделают из
них разъемов и проволоки!
Отец и через десять лет не успокоился.
- Пенек стоеросовый! - обзывался время от времени. - На миллион человек
одному-разъединственному в 100 лет такая жар-птица!.. А ты? Пять килограммов
золота и серебра своими руками в прорву! Ой! пенек!
- Куда бы я их дел?
- Я бы реализовал! А деньги на книжку! Они бы уже страшными процентами
обросли!
- Ты и так засолил их навалом!
- Не твоего, пенек, ума дело!
Отца всю жизнь разрывали две огненные страсти. Деньги и водка. Страсть
как любил пополнять вклады на сберкнижке и был чересчур склонен к питию.
Взаимно-уничтожающие чувства. Первое трупом ложилось на пути второго в
водочный магазин. Если на свои покупал. И в то же время на дармовой выпивон
никаких шлагбаумов. Тут и возникала заковыка - стоило отцу помазать губы,
как душа щедро начинала выворачивать карманы, деньги радостными голубями
летели в водочный отдел... На следующий день не так с похмелья страдал, как
жаба давила - столько угрохал. До сберкассы не донес.
Трезвый тащил туда все что можно. К 1991 году имел вклады в объеме
трехкомнатной квартиры. Когда ее коровьим языком слизала либерализация цен,
чуть инфаркт не шандарахнул старика.
- Ой, пенек! - истязал себя. - Ой, пенек!
Отвлекла от инфаркта вторая страсть. Попил водки, снял стресс, а
вскорости начал играть в "Русский дом Селенга". Закладывал туда всю пенсию и
что с сада-огорода выручал. Гараж продал. Жил по-вегетариански: без мяса, с
черно-белым телевизором.
- Нет, не пеньки мы, - во множественном числе навеличивал себя, ведя
подсчеты бешено накручивающихся процентов, - все вернем! Эх, Витек, зачем ты
клад в рюкзак не сунул. Сейчас бы на нем такие деньги наварили. Золотые
цепочки метровых размеров, платиновый перстень в форме кошачьей головы,
кольцо с изумрудом...
Отец знал наизусть весь перечень клада
От удара с крахом "Селенги" и водка не помогла.
"Я пойду другим путем", - хороня отца, решил Витя.
...А сейчас, лежа на транссибирской кровати, с удовлетворением думал:
"Верным путем иду".
Зазвонил телефон.
- Выезжаю, - коротко бросил в трубку Витя. Надел джинсовый костюм, взял
самый приличный во всей квартире предмет - кожаный дипломат...
Не подумайте, что "другой путь" у Вити - это антисанитарная дорожка
деклассированного элемента. Витя располагал актуальным рукомеслом. Вскрывал
сейфы. Как консервы. И не воровским, среди ночи с пистолетом за пазухой,
способом, а официально - по вызову в бессилии плачущих перед ящиком с
деньгами хозяев. Когда близок рублик, а не достанешь.
При всеобщей банкотизации страны сейфов на душу народонаселения стало
больше, чем денег у большей части народа, которой сколько кредит в очной
ставке с дебитом не своди - сальдо карман не тянет. А у кого "тянет", те
норовят его в сейфы упрятать от посторонних глаз и карманов. Но раз в год и
палка - гранатомет. То есть ляжка размечталась, чтобы ее деньги жгли, а в
закрома их хранения доступа нет. И хоть ты мозоль на языке набей: "Сим-сим,
открой!" - Сима бессильна. Надо за Витей бежать. А он такой мастер, что
дунет, плюнет, перекрестит заартачившийся замок и... берите ваши сбережения,
отслюните специалисту...
Не всегда в деньгах запертое под заевшим замком счастье заключалось.
Был случай. Новый год на носу. Совсем на кончике, а Витю от телевизора
срывают. Господин с толстой мошной из Европы шампанское привез. И не
простое, что на рупь ведро, а из королевских погребов. Легче иной автомобиль
купить, чем бутылку такого алкоголя. В гараже его держать не будешь. В сейф
поставил. В Новый год захотелось выдрючиться. Назвал гостей, закуски
накупил. Побежал к сейфу, дескать, не бормотье в честь праздничка под елкой
употреблять будем! Готовьте бокалы под эксклюзив.
Гости всегда давай. А близок сосуд, да не нальешь. Хоть автогеном сейф
режь. Взбрыкнул тот по причине, что вместо буфета используют, и обрезал
хозяину кайф. Гости подначивают: "Нагнал про супершампань!"
И стрелки на часах блохами скачут на встречу друг с другом в высшей
точке. Срам, позор и стыдоба.
Хозяин за Витей послал.
Шепчет мастеру по прибытию: "Откроешь до двенадцати - хорошие бабки
получишь и напою". За две минуты до курантов Витя обеспечил доступ к
королевским пузырькам. Чести отведать напиток земных богов удостоен не был,
зато 200 долларов отхватил.
Ему больше ничего и не надо. Пить-то Витя давно ни-ни.
В тот раз, когда вызвали после размолвки с Клавдией, тоже не из-за
денег сыр-бор вокруг замка с секретом разгорелся. Босс водочной фирмы в
Нью-Йорк собрался, билет на берега Гудзона в сейф засунул. Из расчета:
подальше от ревнивой жены положишь - ближе возьмешь. Эта истеричка может и
порвать, если узнает, что с переводчицей летит.
Целее целого лежит билет в сейфе, и хоть вместе с ящиком тащи его в
аэропорт, чтобы на рентгеновский просвет зарегистрировали. Иначе никак.
Бьется путешественник с замком, матершинными выражениями на нет исходит, а
проездной документ с каждой минутой все ближе к ценности фантика от
съеденных конфет приближается. Можно выкинуть, а можно в семейный архив
сдать.
Витя на то и мастер, чтобы остановить процесс девальвации. Поковырялся
с зауросившим замком, не дал улететь самолету за океан без билета из сейфа.
100 долларов за оперативность отхватил.
Сунул их в тайник под транссибирской кроватью. Но не все. Один понес к
Клавдии с узелком белья.
- Клав, постирай, а! Хотя бы рубашки.
- А в Швейцарию возьмешь? - сунула доллар в карман фартука Клавдия.
- Конечно! - с готовностью сказал Витя. - Цюрих, Берн, Женевское озеро.
Кстати, о девочках, Швейцария была не для запудривания женских мозгов.
И не пустопорожними грезами с флагом над кроватью. Без инвестиций в виде
манны небесной видел себя Витя на улочках Цюриха. Без розовых слюней изучал
карту Берна. Открывая заклинившие сейфы, он прорубал лаз в Европу. Расширяя
его с каждым покоренным замком. Чалдон Витя с круглой, как блин, нос кривой
картошкой, физиономией, имел счет в Швейцарском банке. И жесткий план -
увеличивать сумму вклада на семь тысяч долларов в год. План героически
выполнялся.
- Почему Швейцария? - спросила, разводя порошок в тазу, Клавдия.
- Чем я хуже Ленина?
- Тогда я не хужее Крупской! - хохотнув, провела историческую аналогию
Клавдия.
- А то! - поддакнул Витя. - Конечно, не хужее!
Сам подумал: "Нужна ты мне там, как ежик за пазухой! Неужто в Швейцарии
не устроюсь к какой-нибудь бабенке квартирантом на полкровати?.."
В один момент Петр Егорович Замиралов запаниковал: зачем с баней
затеялся, если переполюсовка ожидается? Не сегодня-завтра все прахом пойдет.
Идею этого катаклизма встретил с энтузиазмом. У брата в Красноярске
гостил, тот и посвятил в теорию, согласно коей Земля вот-вот перевернется с
ног на голову по причине смены полюсов.
- Ты думаешь, - рассказывал брат, - земную ось воткнули в галактику,
крутнули планету-матушку, как глобус для пятого класса, и она миллионы лет
пилит по заданному маршруту? Ничего подобного. Угол наклона оси постоянно
меняется в одну сторону. А это значит что?
- Что? - открыл рот Петр Егорович.
- Ничего хорошего кой для кого. Примерно каждые 13 тысяч лет Земля с
ног на голову перекувыркивается. Мы как раз находимся в той части прецессии,
когда вот-вот переполюсовки жди. Катаклизмы как грянут на головы грешников -
только держись. Старые материки уйдут под воду, новые вынырнут. Атлантида, к
примеру, выскочит наверх, Аляска, наоборот, на дно провалится. Там, где
бананы росли - тундра образуется, а где пингвины бегали - попугаи
зачирикают.
- Это че, конец света? - спросил Петр Егорович.
- Конец не конец, да лишь достойные выживут. Как говорится, много
званых, да мало избранных. Кто правильно живет - вознесутся... А Земля может
перекувыркнуться за каких-то двадцать часов. Вчера ты в трусах огурчики
собирал, а вот уже ледник на твои грядки заполз.
Не все Петр Егорович понял, лекцию по переполюсовке обильно водкой
сдабривали. Прецессию не уразумел до конца, хотя сама теория легла на душу.
- Нужна переполюсовка, - горячо поддерживал брата, - чтобы избавиться
от этих хапуг на чужом горбу. Миллионеров и другую мафию. Добром кровопийцы
никогда не изменятся. Придавить ледником всех паразитов! И с нуля начать...
Брат учил специальным образом дышать, чтобы наверняка вознестись. Не
накроет переполюсовкой, во-первых, тех, кто праведно живет. Не грешит почем
зря. Хотя им тоже не след сложа руки потопа дожидаться.
- На халявку в избранные не попадешь, - говорил брат, - надо готовить
сознание.
Дышать учил так. Семь секунд в нос воздух сосредоточенно затягивай.
Потом семь секунд плавно выпускай, причем не просто сопи, стравливая
углекислоту, а представляй внутри себя тетраэдрон - этакую объемную звезду
многоконечную. Выдохнул и замри впускать воздух.
В бездыхательный период из вершин тетраэдронной звезды свет пойдет, а у
тебя в этот момент электричество должно начать туда-сюда бегать по
позвоночнику.
Как Петр Егорович ни пыжился - не пробегало. Может, что за бутылкой
этот самый тетраэдрон медитировал?
И все же Петр Егорович считал: если не он, то кто тогда вознесется?
Конечно, имелись грешки на счету. В молодости на разнообразие тянуло -
шкодил с разбитными бабенками тайком от жены. На заводе работая, не раз
миновал проходную отягощенный за поясом или в других укромных местах
посторонними предметами. Особенно в последние годы, когда зарплату стали
месяцами задерживать. Тридцать килограммов меди мог на себе зараз вынести.
Но это какой грех, когда другие составами воруют? Свое беру, считал, сдавая
цветмет в пункт приема.
Вернувшись домой из Красноярска, на трезвую голову завибрировал: на кой
с баней горбатиться, если труды могут на днях, а то и раньше под воду или
новый ледник уйти?
Побежал брату звонить. Тот - ни раньше, ни позже - в тайгу за кедровым
орехом ушел.
Пришлось ждать...
Детство Петр Егорович провел в бараке, где десять дверей по одну
сторону коридора и столько же по другую. В одном конце кашлянут, в другом за
бутылкой бегут - от гриппа профилактироваться. Удачно женившись в отношении
жилплощади, Петр Егорович покончил с барачной судьбой, но все время,
несмотря на проживание в хорошей квартире, мечтал о своем доме... Чтобы
выйти босиком, а крыльцо от солнца горячее, в небе самолет по своим делам
жужжит, в палисаднике ветерок колобродит, птичка какая-нибудь цвенькает...
К пятидесяти годам купил в пригороде домик в дачных целях. Справный. С
палисадником, крыльцом и огородом, но без бани.
"Должен в жизни хоть что-то капитальное своими руками построить!" -
подумал Петр Егорович.
И наметил возвести баню. Да не в мышиный глаз площадью, как у свояка. У
того, конечно, жаркая - ничего не скажешь. В любой мороз с двух охапок дров
раскочегаривается, аж волосы трещат. Только париться в ней без асбестовых
трусов и бронежилета - это как на минном поле танцевать. Куда ни
повернешься, задница в печку упирается. Из железа сваренную.
У Петра Егоровича на всю оставшуюся жизнь красота правой полужопицы
шрамом обезображена. "Скорую" в предбанник вызывали. Конечно, бдительность у
нашего парильщика в момент жаркого соприкосновения с раскаленным боком печки
была на 200 граммов водки понижена, но что это за баня, если нельзя
стакан-другой дернуть в охотку?
Врач "скорой" женщина попалась.
- Че ты заробел, как девица? - Петру Егоровичу говорит, который
застеснялся сразу обнародовать ожог из штанов. Дескать, дайте, доктор,
лекарство, сам намажу. - У меня, - хихикает врачиха, - по субботам обычное
дело диагноз: банное поджаривание филейного агрегата. Сегодня второй случай.
Все жду, - съехидничала, - когда кто-нибудь из вас переднюю часть задницы
подпалит.
Поэтому Петр Егорович строил баню "пять на шесть" по внешнему
периметру. В парной предусматривал стопроцентную технику безопасности для
передней и задней части. В предбаннике планировалось пару кроватей
полнометражных и стол поставить. Парься, ешь-пей, горизонтально отдыхай в
усладу.
У брата под Красноярском такая баня. Они с женой могут всю субботу в
ней провести. Как начнут часов с одиннадцати... В снегу валяются, пиво пьют,
спят, телевизор смотрят... А между этим парная... Для них часов восемь -
делать нечего посвятить жаркому процессу. Дровишек подкинут и опять на
полок. Оттягиваются на всю шкалу.
Петр Егорович хотел поставить баню по всем правилам - из осины. Свояк
свел с мужичком, который пообещал посодействовать со срубом. Причем по
сходной цене. Вскоре сруб был в разобранном виде доставлен. Петр Егорович
нарадоваться не мог: по дешевке такую важную проблему новостройки решил.
На крыльях банного вдохновения, по принципу - готовь сани летом,
сорвался за семьдесят километров на глухоманную речку булыжников набрать для
каменки. Загляденье, каких насобирал. Увесистых, перекатами со всех сторон
выглаженных. Такие будут паром стрелять, только успевай на уши шапку
натягивать!
Вернулся Петр Егорович с камнями, а у сруба милиция. Оказывается, его
украли в соседнем районе.
Накрылась баня медным тазиком.
Кипя злостью, Петр Егорович начал булыжники для каменки по всему
огороду расшвыривать. Один, несясь, как тунгусский метеорит, ворвался в
стройные - по ниточке - ряды помидоров и повалил широкую просеку, обильно
забрызгав ее красной мякотью. Другой попал в ранетку. Густо обсыпанные
урожаем ветви судорожно дернулись, плоды, как по команде, сыпанули на землю,
враз образовав под деревом желтый круг. Шарообразный, как ядро, коричневый
со светлыми прожилками каменюка, гневной рукой пущенный, угодил в туалет,
тот загудел обиженным колоколом на всю округу. Петр Егорович готов был
разорвать свояка. Из-за него красота мягкого места испорчена, еще и деньги
накрылись - ищи теперь ветра в поле от этих ворюг. Совсем для других целей