Прокопьев С.. Швейцария на полкровати

подобранный на осененном елями берегу камень круто вошел в парник и накрыл
всей тяжестью заматеревший под солнцем снарядообразный огурец-семенник.
Широким веером вылетел из-под толстой кожуры несостоявшийся урожай будущего
года.
Жена Петра Егоровича, приседая с каждым броском, наблюдала картину
разрушительного камнепада из окна.
- Сволочи! - жутко кричал Петр Егорович, запуская в любовно взращенную
огородину камни. - Ворье! Продажные твари!
Ругал и расхитителей, и милицию, которая ловит не тех, кто миллиарды
загребает, а всякую мелочевку.
Голодать бы Петру Егоровичу грядущей зимой: камней привез с запасом -
четыре ведра, но, схватив очередной, слишком рьяно размахнулся, в поясницу
ударила резкая остеохондрозная боль. Что и спасло огород от стихийного
бедствия.
...Через год Петр Егорович поднатужился и купил новый сруб. Уже подвел
баню под крышу, полы начал стелить, а тут переполюсовка как снег на голову.
Надо бы подналечь да закончить к зиме стройку, а кому хочется зря
напрягаться?
Погоды в тот сентябрь на загляденье были. Теплынь... Облака по небу...
В самом верху изогнутые перистые застыли, пониже кучевые проплывают...
Благодать... То и дело пили со свояком на крылечке недостроенной бани пиво,
о переполюсовке беседовали.
Две недели маялся неизвестностью Петр Егорович...
- Петюня, не беспохлебся! - выйдя из тайги, успокоил брат по телефону.
В цивилизацию он вернулся в прекрасном расположении духа. Лучше некуда
отшишковался и удачно оптом реализовал орех.
- Смело строй баньку, - учил. - С ней и вознесешься. Это ведь, если
говорить технически, не на небо улететь, а уйти в другое измерение. Все
нужное с тобой переходит. И заблаговременно определись, что брать. Вдруг
выбирать дадут.
- Жену не буду, - обрадовался Петр Егорович на возможность строить
баню.
- Молодых вдовушек найдем! - поддержал инициативу брат и серьезно
добавил. - Не забывай дышать. Я даже в тайге медитировал.
- На кедре? - съехидничал Петр Егорович.
- Не, нынче падалку собирали.
"Надо дышать, - настраивал себя Петр Егорович, настилая полы в парной,
- а то вдруг не дадут баню с собой взять".
Однако, как в перекурах ни рисовал в животе тетраэдрон, как ни сопел
строго по расписанию - электричество не хотело бегать по позвоночнику.
"Может, по причине радикулита электропроводность в спине слабая? -
беспокоился Петр Егорович. - К врачу что ли сходить?"
Но, подумав, решил врача в переполюсовку не посвящать. Тот был чересчур
жадный, как больничный давать.

РЕВЕЛА БУРЯ В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ

Завелся у Любаши Светличной жених на море-океяне. Не из пучка
водорослей. От брата Димки. Морячок торгового флота, он в ревущих широтах
показал дружку Мише фотоличико сестры: гля, какая сеструха!
"Ба!"- сказал Миша и побежал сочинять письмо в сторону берега.
Дошла океанская весточка по волнам и через тайгу с болотами в Сибирь.
Завязалась переписка. И вдруг, трах-бах, от моряка телеграмма: "ПРИЕДУ НА
НОВЫЙ ГОД ТЧК".
В доме у Светличных случился психоз. Любаша у родителей была последним
чадом. Когда хорошо за сорок обоим стукнуло, учудили младшую дочу. В момент
образования просоленного Любкиного жениха родители невесты имели прочный, не
отдерешь, статус деда Макара с бабой Мотей. С пенсией и внуками. Кроме
моряка-холостяка Димки и Любаши, имелась еще дочь Валентина и сын Геннадий.
Мишин причал в Кашире Московской области располагался. Как бабе Моте не
вдалбливали, что Кашира помене их Ачинска в длину и поперек, не
перетолкуешь, считала: жених из москвичей.
- Ой, Любка, - причитала, - опозоримси-и-и...
Миша сообщал, что он механик. Данное рукомесло баба Мотя оченно
уважала. Это не Димка-непутня, радист какой-то, а здесь - механизмы! Имя
заведовать - не ручки у радио туды-сюды вертеть.
Были у бабы Моти переживания по застольной программе: чем угодить
москвичу, что в их родову метит? Но главная тревога, терзавшая сердце
хозяйки, - компания. В ее мужицкой части. Ох, богата она была на подводные
камни. Самый опытный мореход может лоб расшибить и перехотеть жениться.
В отношении камня "врезать за Новый год" баба Мотя на оргкомитете
постановила: если кто переврежет, невзирая на принадлежность лица - муж, сын
или зять, - морду утюгом отрихтует.
Но мужики не только врезать были мастаки. У деда Макара после третьей
рюмки душа перла наружу так, что пуговицы не выдерживали. До пупа
расстегивались как сверху, так и с шириночной стороны. Свои с пониманием
относились к рвущейся сквозь застежки душе. А вот как москвич отреагирует?
Зять Никита по пуговицам был вне подозрения. Зато под хмельком петь
любил. Вокалировать начинал без палочки дирижера. Как мешком из-за угла.
Даже для самого певца. Вдруг в голове замыкалось реле, и всегда на "Ревела
буря, дождь шумел!.." А ревел, как та буря во мраке. Штормовую стихию в
масштабе один к одному рисовал. Сидит компания, выпивает-закусывает, на небе
ни облачка, вдруг Никита как рявкнет подвальным басом: "Ревела!.." Не зная
певца, можно с инфарктом в салат окочуриться.
Дочери Валентине баба Мотя наказала ни на секунду не отвлекаться от
мужа Никиты, отвлекая его реле от бури. А на вырывающуюся от винных паров
душу деда Макара сама нашла управу: приказала надеть на нее вместо рубахи
водолазку сына Генки. Шириночную калитку хотела обойти спортивным трико. Дед
попытался вякнуть: "Я что - цирк приехал?" На что баба Мотя рявкнула: "Тут
хуже - москвич едет!"
Но посмотрела на обтянутый от лысины до пяток видок мужа и плюнула:
"Срамота!"
Дед даже с распахнутой настежь ширинкой смотрелся лучше.
Кстати, жених тоже переволновался, собираясь на смотрины. Писаным
красавцем себя не считал, но и не урод, чтоб глаз косой или нос набок. А все
одно - беспокойство имелось. Как никогда часто в зеркало гляделся. Но с
каждым автобиографическим отражением все больше убеждался - нормальный ход.
И вдруг красота, как в помойное ведро. Всю жизнь тридцать два зуба без пломб
и червоточины, а тут... За день до отлета к невесте жених в баню пошел,
после парной бес под руку толканул: открой пиво зубами...
Переступив порог Сибири, Миша старался левую половину рта не
раскрывать. Маскировал изъян красоты. В результате даже улыбка кособокая
получалась. Отчего вся физиономия имела вид: "Что вы тут, лапти сибирские,
волокете в жизни? Вот мы - москвичи!.." Он-то улыбался от души, даже
застенчиво. А получалось сквозь зубы. Окружающие думали: "За каким
хреном-овощем вообще было ехать?"
Невесту посадили как раз со стороны зубной недостачи. Любаша, глядя на
поджатые губешки суженого: изводилась, ну что ему не по душе?
Потенциальная теща тоже не знала, как быть? Она, сияя личиком, гостю
рыжики отведать предлагает: "Кушайте, сами собирали". Тот всю тарелку
полуведерную подчистую навернул, а все равно морду кривит. Бабе Моте как нож
под сердце. Да что за люди москвичи эти?! Ведь видно - нравятся грибочки.
Нет, косорылится, как, прости, Господи, навозом накормили.
Мужикам и совсем бы плевать на кривизну гостя, кабы им граммов по
двести на каждый глаз. От закусок стол проседал, а пить разрешалось по
предпраздничной инструкции только сухое вино. Под страхом смерти.
"Портвейна" хотя бы взяла, - ворчал про себя дед Макар на бабку, - а то мочу
эту..."
- По коньячку? - предлагал Миша мужикам.
- Ага, - дружным хором звучало в ответ.
- Они не пьют! - сверкала глазами на хор баба Мотя.
- Не пьем, - вздыхали мужики.
Дочь Валентина, помня материнский наказ, отвлекала Никиту от "Ревела
буря" пинками. Хотя с чего петь-то? С кисляка впору волком выть. Но жена
пинала: "Не пой!" И ведь не в войлочных тапочках сидела. Как же - московский
гость! В туфлях. Еще бы лодочки, тогда куда ни шло. А тут подошва, как из
БелАЗовской резины. После третьего пинка налился синяк. Вскоре конечность
можно было ампутировать.
Никита запросился поменяться местами.
- Че у тебя, гвоздь в стуле?
- Ногу отсидел.
Через полчаса к ампутации созрела вторая конечность. Баба Мотя тоже
периодически толкала деда в бок:
- Застегнись!
Дед судорожно хватался за насмерть застегнутую на замок и две булавки
ширинку. А москвич с кривой физиономией недоумевающе смотрел на дергающегося
с частотой отбойного молотка Никиту, на деда, то и дело хватающегося за
причинное место. Только Гена сидел тихо, со смертной тоской в глазах. Он
вспоминал, как славно гуляли без москвича раньше.
В прошлом году в три часа ночи давай в фанты играть. Деду Макару
досталось с балкона овцу изобразить. Взбрыкивая, зарысил дед на четвереньках
на балкон, откуда на всю округу заголосил:
- Бе-е-е-е!..
Жалостно так. Глупая овечка от отары отбилась, боится, что на шашлык
наденут. Отблеял дед Макар и только за рюмку - сольный номер отметить, -
звонок в дверь. Лейтенант милиции.
- У вас, - строго спрашивает, - на балконе сельхозскотина?
- Ага, - дед Макар цветет.
- В частном секторе, - говорит милиционер, - похищена овца. Надо
провести опознание.
- Запростака, - хохотнул дед Макар, упал на четвереньки и, бекая,
пробежался по комнате.
- Косим под психклиента? - не улыбнулся милиционер. - Так и занесем в
протокол.
- Мил человек! - пришла в себя баба Мотя. - Какой протокол? Старый
дурак напился. Но ничего мы не воровали. Смотрите сами...
- Успели перепрятать! - заглянул милиционер на балкон. - Придется
пройти в отделение.
От волнения дед Макар в секунду расстегнул все пуговицы на ширинке.
- Вы че?- отпрыгнул от него милиционер и достал наручники. - Гомик?
- Точно, - сказала баба Мотя. - Убила бы, какой комик. Продыху от его
надсмешек нет. Доблеялся, старый козел!
- Я имел в виду, что он гомосексуалист!
- Какой там сексуалист! Давно уже, слава Богу, с этим не пристает.
- А че тогда на меня ширинку нацелил? Я же при исполнении.
И забрал деда.
Не успела баба Мотя утереть слезу и снарядить дочек выручать папу
родимого, как грохот в дверь:
- Откройте! Милиция!
Дед Макар в милицейской фуражке и в обнимку с недавно арестовавшим его
лейтенантом, у которого в руках бутыль самогонки.
Оказывается, милиционер - это племянник соседа снизу, приехал к дядьке
в гости из Абакана. Ну, и решил подшутить.
Славно всегда гуляли. Нынешний праздник летел, как говорил в таких
случаях дед Макар, корове в подхвостицу...
Баба Мотя всю жизнь угощения делала тазами. Таз пельменей, таз колдунов
- вареники с капустой, - таз винегрета... На этот раз тазы были практически
нетронутыми. Мужикам на сухую в горло не лезли ни пельмени, ни колдуны...
- Хватит! - в один момент хлопнул по столу дед. - Спать!
На часах еще и двух не было. И это сказал дед Макар, который, как
правило, в Новый год куролесил до следующего вечера. Приткнется где-нибудь
на полчаса, проснувшись, пуговицы застегнет и опять гулять. Тут отрезал:
"Спать!" И все согласились.
Гуляли они в однокомнатной квартире сына Генки. В своем добротном
частном доме привечать гостя баба Мотя наотрез отказалась - не с деревни,
чать, он приехал. У Генки имелся дефицит спальных мест. Женщины выбрали
диван-кровать и покатом поперек лежбища разместились. Мужикам постелили на
полу, гостю - на кухне, на раскладушке.
Мужики суровым строем лежали под елкой. Не спалось. Червь недовольства
точил их. Один всех троих. Большой и злой. Двенадцать месяцев ждешь
праздник, и вот он бездарно летит в подхвостицу. За окном смех, песни,
визг...
И попробуй, усни, когда ни в одном глазу.
- Сейчас бы снотворных капель! - зашептал дед Макар.
- Пару кружек, - согласился Никита. - Пойду погляжу.
- А? - спросонья услышала его голос супруга.
- Бэ! - недовольно продолжил алфавит муж. - В туалет хочу. До утра что
ли терпеть?!
Заурчала вода. Вернувшись, Никита доложил командному пункту под елкой:
"Спит". Начался совет в Филях под одеялом, что делать? Но и враг не дремал.
- Вы что там вошкаетесь?- спросила Валентина.
"Кто вошкается?" - хотел возразить Генка, но дед Макар вовремя зажал
ему рот. Надо было усыпить бдительность противника. "Храпите!" - приказал
дед. Мужики начали свистяще-храпящими руладами изображать спящих. И женщины
сомлели под эту музыку.
- Все! - зашептал Генка. - Я на разведку. Вы храпом прикройте.
На четвереньках он добрался до порога и растворился во мгле. Оставшиеся
извлекли уши из-под одеяла, вперили их в темноту. Заскрипела дверь,
взвизгнула раскладушка.
- Укоренился, - сказал минут через десять Никита. - Я пошел.
- Стой! - остановил дед Макар. - Старших положено вперед... А ты храпи
за троих!
Женщины спали беспокойно. Любаша во сне плакала на пирсе. В море уходил
жених на корабле с желтыми, как детские пеленки после неожиданностей,
парусами. Валентина то и дело взбрыкивала - она все еще противопесенно
пинала Никиту. Баба Мотя плакала над прокисающими в тазах пельменями и
колдунами...
Однако в семь утра женщин сорвало с дивана. Из кухни громом грянуло:
"Ревела буря, дождь шумел!.."
Буря ревела на всю пятиэтажку. Женщины бросились на голос.
Мужики сидели на кухне в трусах. Хорошо сидели.
- Любка, - вышаривал на майке пуговицы дед Макар, - выходи за Михаила.
Наш человек! Сибиряк!
- Во мраке молнии блистали! - подтвердил сказанное Никита.
- Че так-то, без пельменей, - засуетилась с разогреванием баба Мотя, -
без колдунов...
Она была счастлива, увидев пьяно, но не криво, улыбающегося во все свои
тридцать один с пеньком зубы Михаила.
Такой зять был в самый раз.

ЕГОЗА

В двенадцать ночи дед Егор достал муку и завелся с блинами. Он был
крепко не в духе. Пока у соседа в "дурачка" резался, внучка Галинка
усвистала на дискотеку.
"Это ведь по три-четыре раза на неделе скачет, - ворчал, просеивая
муку, дед. - Ну, в субботу поплясала, ну, в воскресенье добавила, нет, через
день да каждый день дрыгалки подавай. Ох, задам перцу сегодня!.. Не дай Бог
в Нюрку пойдет..."
Нюрка была сестрой деда Егора. Давно была. Дед Егор еще при царе
родился, Нюрка на пять лет раньше.
Жили они, с одной стороны, в медвежьем углу, а с другой - деревень
вокруг было столько, что медведь себя квартирантом в тайге чувствовал.
Свадьбы в деревнях часто играли. А Нюрка на них первой плясуньей и певуньей
была. Из нее такой концерт шел: самую захудалую гулянку растормошит.
Замшелый дед не улежит на печке, кулем с костями свалится пошаркать
напоследок "Барыню" или "Подгорную". Но переплясать Нюрку - дохлый номер.
Пытались... Одного прямо на круге родимчик ударил... Другой ухитрился жилу
какую-то повредить, охромел после пляски. Нюрке хоть бы хны. Как сейчас, у
деда Егора перед глазами она: верхняя часть туловища - что бюст вождю в
камне, бровью не поведет, будто фотограф с фотоаппаратом перед ней, а не на
гулянке. Зато внизу что творится! Не передать! Танцевальный пулемет!
Кажется, вот-вот ноги из суставов выскочат. Упляшет, бывало, всех в умат и
давай песни петь. Немерено их знала.
Бывало, из-за Нюрки дрались. Она пляшет на одной свадьбе, за ней с
другой едут, тоже хотят повеселиться с таким мотором. Первые не отдают,
дескать, наша, вторые напирают: дайте другим повеселиться...
Без устали Нюрка в девках пела, плясала, а и замужество не остановило.
Хозяйство уже свое, дети, а она как удерет на свадьбу... Муж бегает, ищет.
Поди, знай, где она? В Самарке, Ивановке, Петрушах, Еловке... А свадьбы
неделями играли. Вот Нюрка и живет там. Да и не отпускали. Любили Нюрку, где
она, там скучно не бывает. А муж с ног собьется, пока найдет...
"Запляшется Галинка, - беспокоился за внучку дед, - как Нюрка! Это ведь
такая зараза". Дочь деда, Галинкина мать, Наталья, смеялась: "Не борозди ты,
папа, ерунду".
Вот и сейчас уже двенадцать подходит, Галинки нет, а Наташка с мужем
спят без задних ног. По-хорошему - взять бы ремень да на ту дискотеку. Дед
Егор намазал сковородку жиром и начал печь блины. От того, что был сердитый,
первый вышел комом.
А вот первый муж у Нюрки был золотой парень. Только не выдержал
перепляса. Год прожили, Нюрка никак не успокоится, одно на уме - скорей бы
где-нибудь свадьба. Два прожили, та же картина... Дети пошли - ей один черт.
Лишь прознает, где-то сватанье прошло: все, как подменили Нюрку, сама не
своя делается, бес изнутри точит. Муж и юбки топором рубил, и обутку прятал,
а все одно - убегала. Выскочит, будто на минутку за дровами или в сенцы, и
ищи ветра в поле. В один из Нюркиных убегов муж смастерил петлю из вожжей
и... Пляши, дескать, дальше...
Зато второй супруг был два сапога пара - гармонист. С ним вместе Нюрка
совсем под откос пошла. Он еще и закладывал. Не просто так, зараза, с
выкрутасами пил. Тоже артист. Играет, и чтобы обязательно на гармони стакан
полный стоял. И какой бы пьяный ни был, все равно капли не разольет. Пальцы
по пуговкам за мелодиями шныряют, меха музыку на сжатие-разжатие выдувают, а
стакан как прибитый к гармони. Волнишка не пробежит по хмельной жидкости.
Играет, играет, хлобыстнет до дна, ему тут же снова до краев на инструмент
поставят...
Недолго они, два сапога пара, дуэтом свадьбы обслуживали. Как-то на
одной зимней... Что уж вынесло муженька ночью за порог? Нужда естественная
забурлила или черти на свою свадьбу поманили? Когда утром хватились плясать,
гармонист уже окоченел за амбаром. Сбацал, что называется, отходную на
свежем воздухе.
Ничего Нюрку не брало. Дети, хозяйство, мужья живые и покойные - все до
дверцы. И ведь не пила вина-то зеленого. Ни боже мой! Так, пригубит слегка,
на язык плеснет капелюшку... Не вино на свадьбы тащило...
"Надо Галинке вопрос на ребро поставить, - накачивал себя дед Егор, -
хватит по дискотекам заполаскивать, так можно все проплясать. И институт, и
жизнь дальнейшую! Раз матери с отцом наплевать - я займусь! Нюрку тоже
вовремя не тормознули. Отец рукой махал: пусть погуляет, еще впряжется...
Впряглась, да не в ту телегу... И у Галинки целый день магнитофон орет. Еще
и днем пляшет".
Коротко брякнул звонок в прихожей. Галинка заявилась - не запылилась,
только вся шубейка и шапка в снегу. Щечки румяные.
- Ух, егоза! - насупил брови дед Егор. - Опять чуть не до утра!
- Дедуль, ну че ты?
- Че-че! Через плечо и за голяшку! Блины будешь?
- Ты блинов напек?!
Галинка в блестящем платье, да не платье, а лоскуток, едва спереди и
сзади исподнее прикрывающий, голова в завитушках, села за стол.
- Ух, егоза!.. - дед Егор погрозил пальцем. - Ремешком бы тебя по
заднему хозяйству.
- Брось ты, дедуль. А блинчики у тебя, как всегда, качественные.
- Не первый год на свете живу.
- Дедуль, мне опять лазерный диск вручили, никто лучше меня не танцует.
Когда ты мне музыкальный центр купишь?
- Ох, точно по Нюркиным генам пойдешь! Что с тобой делать?
- Еще блинчиков дай...
За окном ветер гонял густо сыплющийся с небес снег, у окна на батарее
спал кот, а дед Егор, глядя на внучку, думал, как бы ей генное выправление
провести и... музыкальный центр купить.

С ГОЛОВОЙ НЕ ДОГОВОРИВШИСЬ...

Егор Куколяшев, сосед Николая Целуйко по гаражу, шесть жен сменил.
"Шесть ходок сделал", - смеется.
Он бы и на седьмую пошел в поисках идеала, уже начал поговаривать о
перемене слагаемых в семейной сумме, как инфаркт приласкал. В объятиях у
потенциально седьмой не выдержало сердце любовной истомы.
Слава Богу, не до смерти. А все одно - стал Егор как та бодливая
корова, которая сызмальства комолая. На языке инфаркт рубцов не оставил. В
обществе женщин молотил им - только успевай комплименты с ушей смахивать. В
остальном наблюдались последствия.
Например, с передвижением в пространстве. Стоило Егору разогнаться
нормально ориентированным способом - носом вперед, - в грудь как гвоздь
вбивали. Впору волком выть. Хоть ложись и помирай. Но живи, сколько влезет,
если передвигаться пятками вперед. Никаких тебе гвоздей.
Будто компас какой-то внутри Егора перевернулся с ног на голову. Когда
в магазин за хлебом сходить - терпел, не пятился, в гаражном кооперативе,
после "соточки", и на даче, в любом состоянии, включал заднюю скорость. И
вполне сносно приноровился гонять коленками назад. Шею бы еще не клинило от
выворачивания за спину.
Тем не менее с пятками в авангарде ты уже не хахаль. Актуально
перекроив непечатно забористую женскую частушку, можно сказать: "С задним
ходом на фига, когда с передним до фига?" Так намеченная на седьмую ходку
невеста и сказала Егору.
Однако к тому времени он хронически заразил многоженством Николая
Целуйко. До гвоздей в грудь частенько антисанитарно из одного стакана водку
пили. И допились. Через это Николай в разряд рецидивистов по статье
супружества попал.
Первая жена загляденье досталась. Взял бы и съел, ладненькая да
миниатюрная. Николай любил цирковой фокус. Берет супругу из положения стоя
за щиколотки и поднимает свечкой под потолок. Та верещит от страха и
удовольствия. Ух, была кошечка-крохотулечка. Но Лев по гороскопу. Всю жизнь
бы строила всех в шеренги и колонны. Не дай Бог, кто не под козырек... На
третий год остоелозило Николаю в казарме жить.
Вторую супружницу выбирал, чтобы не из джунглей, а мирное животное.
Нацелился на Рыбу.
Егор Куколяшев отговорил:
- Четвертая ходка у меня с Рыбой происходила. Красавица... Но холодная
по ночному делу, как колода. И в домашнем хозяйстве ни рыба ни мясо. Года
два мучился, ждал перевоспитания... Дождался. Устроилась на хладокомбинат...
Вокруг морозильник, а она разгорячилась - не удержать: и рыба, и мясо, и
остальное пошло... Хвостом закрутила во все стороны... Направо-налево икру
метала. Терпел я, терпел, а потом говорю: таскай назад такую простипому,
хватит с меня второй жены, на всю округу стерлядь была...
Николай послушался опытного товарища. Выбрал Овна. Овечку по-русски. До
свадьбы точно агнцем Божьим вела себя. Потом оказалась волчицей в овечьей
дубленке. Утром не успеешь глаза продрать, у нее уже кричальник на
полквартиры разинут. Агнцем лишь во сне носом к стенке была.
"Да что у меня, две жизни?" - возмутился Николай и задал стрекача под
покровом ночи.
- Стрелец без закидонов знак, - делился познаниями гороскопов Егор. -
Надо попробовать на собственной шкуре.
Сердечный удар помешал Стрельца под семейным кровом испытать. Зато
Николай третью жену взял, меченную этим знаком.
"Ах ты, моя стрельчиха!" - ласково звал супругу Надежду.
Та была шебутная бабенка. Ничего командирского в помине. И
весела-я-я... На гулянке мертвого расшевелит. "Эх, милка моя, шевелилка
моя..." Петь, плясать, хохотать - всегда пожалуйста. Николай сам не из
угрюмых. Одно не приветствовал: его стрельчиха пококетничать была горазда.
- Я ведь только поболтать, - смеялась на замечания мужа.
Сдобная да веселая, "шевелила" мужеский пол на подвиги. Однако
назойливых категорически отшивала:
- С головой не договорившись, к заднице не лезь!
И никому не удавалось договориться.
За восемь лет супружеской жизни Николай поменял трех жен, и каждую с
ветерком катал на одном и том же мотоцикле. Он бы и в технике искал идеал,
кабы мотоцикл так же легко выходило поменять на "Жигули", как
разонравившуюся жену - на свежую. От одной супруги избавиться - другую
завести, денег много не надо. С техникой такой номер не проходил. По сей
причине "Урал" служил верой и правдой Николаю и всем его супругам.
В тот день они с ветерком возвращались с пляжа. Набравшая через край
энергию солнца, воды и речного простора, Надежда восседала в люльке. На фоне
пролетавших мимо березовых колков мечтала о ванной, борще и мягком, перед
телевизором, кресле. Сладкие грезы прервал заглохший мотор. Бензин иссяк.
Километра за четыре до бензозаправки и за пять до гаража.
- Придется толкать, - обреченно сказал Николай.
- Я что, трактор "Беларусь"? - отказалась Надежда. - Или бульдозер?
На их счастье, Егор Куколяшев мимо проезжал на своем "Москвиче". Не
задним ходом. За рулем он без всяких гвоздей мог передвигаться коленками
вперед.
- Дай бензину, - попросил Николай.
- У самого на две затяжки осталось. Давай до бензоколонки дотащу.
Они зацепили мотоцикл тросом.
- Преступление таких женщин на мотокоптилке возить! - укорил Егор
Николая, кивая на Надежду. - Ей не каждый "Мерседес" подойдет.
- Перебьется, - отмахнулся от претензий Николай.
- Тогда пускай пешком идет, - заявил Егор, - двоих не утяну.
- Вы что, на мои габариты намекаете? - с кокетливой обидой дернула
головой Надежда.
Она была женщиной пышных конституций. Впереди и в бедрах содержалось
богато ядреных объемов.
- К габаритам ноу претензий, - с элементами английского галантно
заговорил Егор. - Наоборот, вери мач восхищений. Имею в виду, мой мустанг
двоих в мотоцикле не утянет. Пусть дама перебирается ко мне.
- Ладно, - согласился Николай.
Не успели Куколяшев с Надеждой сесть в машину, Егор начал с "головой"
договариваться.
- Такую королеву физиономией об ветер возить - это вопиющая
бесхозяйственность к достоянию государства. Ведь мягкие прелести
тазобедренных частей все кочки на дороге соберут. Такие богатства на руках
переносить надо.
- Ботало ты.
- А коленки! Чистое дорожно-транспортное происшествие. Руки так и
норовят руль бросить и потрогать, несмотря на возможную аварию. Хорошо, если
мордой об столб дело кончится, а если в сердце любовь саданет? Оно у меня
без того натруженное.
Однако, вопреки изношенности сердечной мышцы, правая рука бросила
"баранку" и потянулась к округлой, чуть тронутой загаром сахарно-царственной
коленке.
- Но-но! - кокетливо загородила аварийные прелести Надежда. - С головой