Страница:
– Дядя ученик, – орал ему в самое ухо какой-нибудь особо егозливый пацаненок, – а ты вот так умеешь?
– Нет, – улыбаясь до ушей, ответствовал Байхин, – зато я лопать умею замечательно. Вот смотри – а-ам!
И Байхин проглатывал кусок лепешки пополам с невыплаканными слезами. На душе у него было до того скверно – удавиться в пору… а делать-то что? Вскочить и отдуть прилипчивых насмешников? Так ведь не они виноваты в его неумелости. Заорать, чтоб оставили в покое? Но это значит проявить не только неумелость, но и слабость. Воспитание Байхин получил воинское, а воину слабаком выглядеть негоже. Настоящего воина не смутит даже блеск обнаженной стали… так статочное ли дело – пасовать перед нахальными мальчишками? И Байхин улыбался, отшучивался и ел, хотя ему давно уже кусок в горло не лез.
– Дяденька ученик, – ехидно пропел чей-то язвительный голос.
– А ну заткнитесь, босота! – внезапно скомандовал сиплый фальцет. И в зале мгновенно воцарилась тишина.
Обладатель сиплого голоса, смугловатый тощий мальчишка лет семи, протолкался к Байхину. Почтительное молчание, с которым прочие ученики, даже и постарше годами, подчинились его приказу, объяснялось просто: на впалой щеке мальчишки красовалась наколка – полосатый мячик, наведенный тонким контуром. Байхин нервно сглотнул, не в силах отвести глаз от рисунка. Формально этот пацан еще считается учеником – но ему уже присвоен ранг мастера, пусть и самый низкий. Он уже имеет право работать без разрешения и сопровождения учителя. И невелика беда, что рисунок едва обозначен: уж если парень в семь лет ухитрился заработать мастерскую наколку, то полосатый мячик очень и очень скоро запестреет новыми красками.
Мальчик упер руки в боки, уставился на Байхина долгим неподвижным взглядом, потом усмехнулся и хлопнул ладонью по столу.
– Пойдем, – скомандовал мальчишка. – Потолковать надо.
Байхин безропотно встал и последовал за сипатым пацаненком.
Именно он из них двоих старший, хоть и годами малость не вышел.
Во дворе было свежо; дневной жар миновал, и на усталом ночном небе проступила звездная испарина. В ярком лунном свете строгое лицо мальчишки выглядело причудливо взрослым.
– Садись, – приказал мальчишка, указывая Байхину на груду пустых ящиков. Байхин поддернул штаны и осторожно сел. От ящиков отчетливо тянуло соленой рыбой. Мальчишка опустился на соседний ящик, вздохнул и замолчал. Байхин терпеливо ждал.
– Я тебе одну штуку сказать хочу, – нарушил молчание мальчик. – Только тебе. Не протреплешься?
– Ну что ты, – успокоил его Байхин.
– Из всех нас у меня самый паршивый наставник, – совсем уж сипло сообщил мальчишка. – Нет, он меня не бьет, ты не думай просто он ничего толком не умеет. Из него жонглер, как из дубины букет.
Сравнение Байхина не удивило: он его уже слышал от Хэсситая. Но вот остальное… просто в голове не укладывается!
– А как же… это? – недоверчиво промолвил Байхин, указывая рукой на почти невидимую в лунном свете наколку своего неожиданного собеседника.
– А это – я сам, – резко ответил мальчишка. – Ну, чего пялишься? Сам, говорю. За другими жонглерами приглядывал. Кумекал помаленьку. Если голова и руки не из задницы растут… очень даже можно.
Байхин обомлел, только теперь сообразив, что в глазах паренька сиял не отблеск лунного света – в них полыхал огонь неумолимого фанатичного стремления к цели. Ученик не вправе уйти к другому наставнику – но как же хотел стать жонглером этот тщедушный заморыш, если вместо того, чтобы пасть духом, принялся учиться вприглядку! Неудивительно, что на его лице красуется мастерская наколка – и ей суждено расцветиться гораздо раньше, чем Байхин полагал до этого признания.
– Зачем ты мне это рассказал? – тихо спросил Байхин.
– А затем, что твой наставник еще хуже моего будет, – отозвался мальчик. – Я его сразу заприметил. Плечистый такой, без наколки, верно?
Байхин молча кивнул.
– Он тебя и знать не хочет, – уверенно заключил мальчик.
– Зато я хочу, – огрызнулся Байхин.
– Точно, – ухмыльнулся мальчишка. – Хочешь. Без этого в нашем деле никуда. Очень хочешь – а не то махнул бы на все рукой и подался от этого изверга восвояси. А еще ты храбрый.
– С чего ты взял? – искренне удивился Байхин.
– А трус на твоем месте живо задал бы стрекача, когда наши охламоны на тебя насели. А ты – ничего, держался, шутил даже. В нашем ремесле храбрость тоже штука не последняя. Вот и смекни, к чему я перед тобой распинаюсь.
Байхин смекнул, очень даже смекнул. Душа его преисполнилась благодарности к сиплому мальчишке. Уж если этот сопляк, тайком подсматривая за мимохожими мастерами, сам на мастера выучился, так неужто Байхин, приглядываясь к Хэсситаю изо дня в день, ничего не усвоит?
– На первом же привале и попробую, – задумчиво протянул он. – Шишек каких-нибудь насобираю…
– Балда, – изрек мальчик. – Шишки не для новичков первоучебных. Каждая на свой вес… упаришься только без толку.
– А как же мне быть? – приуныл Байхин.
– Каждый киэн сам себе кольца-шарики мастерит, – строго произнес мальчик. – Но как ты есть новичок первоучебный… вот, – он высыпал Байхину на колени несколько шариков. Даже в лунном свете видно было, что шарики порядком выцвели и затерлись.
– Это мои самые первые, – сообщил мальчик. – Я с ними давно не работаю.
У Байхина дух захватило. Какой неслыханный, поистине волшебно щедрый дар! Не королевская корона, не шкатулка с самоцветами, не чудесный меч – исполнение мечты.
Байхин глядел на шарики, не смея прикоснуться к ним, ничем не отдарив сипатого мальчишку взамен. Но чем его отдарить, да так, чтоб не обидеть? Выставить ему угощение? Начинающий ученик не вправе угощать мастера. Что-нибудь из предметов ремесла? Каким, спрашивается образом? Игрушку… ведь он еще ребенок? Талисман на удачу?
Талисман у Байхина был. Мячик, утыканный разноцветными перьями, он играл им еще в детстве. Только его и прихватил с собой Байхин на память из родного дома, помимо вещей, необходимых в дороге.
Рука Байхина просунулась за пазуху, извлекла оттуда цветастую игрушку и нерешительно замерла. А вдруг мальчик все же обидится? А вдруг это ошибка?
Но нет, никакой ошибки. При виде игрушки у парня так глаза заискрились, что Байхин едва не рассмеялся.
– Здоровская штука! – восторженно выдохнул мальчик. – Зачем она?
– Вообще-то я хотел ее тебе подарить, – смущенно признался Байхин.
– Точно? Ух ты! Спасибо! – Мальчик подкинул игрушку на ладони и с неожиданной силой хлопнул Байхина промеж лопаток. – Вот это удружил! Вот это придумка!
– Ты о чем? – оторопел Байхин. Мальчик его уже не слышал.
– Я еще вот сюда перьев понавтыкаю, – бормотал он. – Оперенные шары… ни у кого такого номера не будет.
Байхин не мог ни слова вымолвить. В горле у него застрял тугой давящий комок. Да, его собеседник был ребенком – и в то же самое время не был. Не пестрая игрушка его обрадовала – замысел нового, еще невиданного номера был для него пестрой игрушкой.
Вечер окончился для Байхина куда приятней, чем начался. Сипатый мальчишка был среди прочих учеников признанным коноводом, и его нежданное благоволение к великовозрастному обалдую делало Байхина неприкосновенным, даже если бы кому и захотелось над ним поиздеваться, – а за время беседы во внутреннем дворике интерес к травле заметно уменьшился. Так что Байхин смог спокойно доесть свою кашу, уже окончательно остывшую и утратившую остатки вкуса, и незаметно удалиться в комнатушку, где давно уже почивал Хэсситай.
Байхин осторожно приоткрыл дверь и постоял немного. Но Хэсситай даже не шевельнулся – умаялся, видно, за день. Байхин прислушался к его размеренному дыханию, вошел на цыпочках в комнату и тихо-тихо притворил дверь за собой.
Устроиться на ночлег двоим в этой мышеловке немыслимо – но Байхин и не смог бы заснуть, невзирая на усталость. Какой уж тут сон, когда твоя заветная мечта лежит у тебя за пазухой и при каждом неосторожном движении напоминает о себе! Байхин прилег было на драную циновку, устилавшую пол, подтянул ноги к животу и попытался запихать голову под мышку, чтобы, невзначай потянувшись, не угодить темечком в стену… напрасные старания! Как он ни силился заснуть, глаза распахивались сами собой – а если и смыкались ненадолго, то Байхину тут же представлялся темный ночной небосвод, щедро усеянный яркими созвездиями деревянных шариков… а ну его совсем, этот сон!
Байхин сел, прислонясь спиной к двери, и осторожно нашарил пальцами свое новообретенное сокровище. Он сжимал шарики в ладонях, оглаживал их, держал на весу, привыкая к их тяжести. Рука так и тянулась подбросить хоть один шарик вверх – и Байхин с огромным трудом удержался от соблазна. Не с первой попытки, так со второй он обязательно уронит шарик, тот с грохотом упадет и покатится по гулкому деревянному полу… перебудит всех киэн… и что еще хуже – всех учеников… и что хуже всего – Хэсситая… нет, лучше не надо. Теперь, когда его будущее в его руках, причем в самом буквальном смысле слова, можно не торопиться. Одну ночь можно перетерпеть. Кидать шарики он начнет завтра – а сегодня с него довольно еле слышного деревянного перестукивания за пазухой. А тем временем можно вволю насладиться предвкушением счастья – когда, словно в ожидании битвы, чуть тянет под ложечкой и радостно холодеют губы, и даже крохотная пыльная каморка кажется томительно прекрасной оттого лишь, что твоя ладонь сжимает кусок дерева, отполированный руками прежнего владельца до шелкового блеска.
А Хэсситай вовсе не спал. Неудивительно, что Байхин посчитал его спящим – и более опытный человек на его месте дался бы в обман с той же легкостью. Просто к спящему человеку обычно не пристают с расспросами, а Хэсситай не хотел, чтобы его сейчас тормошили. Ему хотелось побыть наедине со своими мыслями. С мыслями вот об этом самом настырном мальчишке, который топочет, как пьяный жеребец, воображая, что втихомолку пробирается в комнату.
Мальчишка, конечно, настырный. Хэсситай не раз уже мысленно клял себя за неосторожно данное обещание не сбегать от самозваного ученика. За минувшие дни Байхин успел надоесть ему хуже рвотной настойки. Хэсситай полагал, что, если он будет держаться с должной неприступностью, непутевый воин не выдержит и сбежит… так нет же! Ничем его не проймешь. Вот ведь втемяшится оглоеду в башку пустая блажь от нечего делать – колом не выбьешь. Хотя… полно, блажь ли? До нынешнего вечера Хэсситай именно так и полагал – но произошедшее за ужином заставило его призадуматься.
Парень держался хорошо. Не просто хорошо – отменно. Хэсситай прислушивался, затаив дыхание, когда же парень не выдержит, сорвется, когда же ситуация потребует его вмешательства… но нет, молодой воин вел себя, как и подобает киэн. Как и должен себя вести любой, избравший своим уделом подмостки. Уж коль скоро ты себя выставляешь людям на погляденье – не обессудь, если выставишься на посмеяние. И если тебя забросали гнилыми яблоками или насмешками, будь любезен принять их с надлежащим достоинством: ремесло у тебя такое. Байхину это удалось с первого же раза. Он не просто выдержал град насмешек – он еще и отшучивался. Может, в глубине души он и мечтал отправить на тот свет пару-тройку особо ярых насмешников, может, и исходил бессильной злобой – но он не позволил ей вырваться наружу. Над ним смеялись все до одного – и он смеялся вместе со всеми… не всякий воин сумел бы! Неужто неким попущением судьбы он скроен из того материала, из которого и создаются киэн? Неужто Хэсситай ошибся?
Надоеда. Прилипала. Настырный мальчишка, перебирающий деревянные шарики… как ему кажется, почти беззвучно… а интересно, где он их раздобыл, этот несносный упрямец… ну что ж, посмотрим. Посмотрим, надолго ли тебя хватит. Посмотрим, что ты начнешь делать теперь, когда то, к чему ты так стремился, в твоих руках.
* * *
К великому изумлению Байхина, Хэсситай в Оки не задержался. Едва только небо забелело рассветом, как Хэсситай пристроил котомку на плечо, выволок из постели заспанного хозяина “Перевернутой бочки”, расплатился с ним за ночлег и отбыл прочь из города. Байхин плелся следом, пытаясь уразуметь, чего ради Хэсситай покинул город, суливший неплохой заработок, и потащился спозаранку невесть куда. Думалось Байхину после бессонной ночи туговато. Ночью он глаз сомкнуть не мог от восторга – а теперь, когда возбуждение схлынуло, Байхина неудержимо тянуло в сон. Размеренная ходьба располагала к дремоте. Спать на ходу Байхину было не впервой – все ж таки воин. Он и на сей раз ухитрился выспаться, не сбавляя шага и не закрывая глаз, и только обалдело вскидывался время от времени – не проспал ли наставника? Но нет, не проспал и даже не отстал. Спина Хэсситая маячила перед ним на прежнем расстоянии. И куда его, скажите на милость, понесло прочь из города? Правда, нельзя сказать, что Байхина такое положение дел не устраивало. Устраивало, и даже очень. Та малая толика денег, что Байхин догадался прихватить в дорогу, таяла с поистине пугающей быстротой – а ведь пропитание потребно даже бродячим комедиантам. Прими Хэсситай Байхина как своего ученика, и все было бы куда как просто. Но Хэсситай едва терпит его как попутчика, и Байхин не вправе еще и кормиться за его счет. В городах и деревнях Байхин и Хэсситай ели отдельно, и каждый сам платил за себя. Если же ночь застигала их в дороге и оставалось заночевать где придется, они молча готовили еду в общем котле, поровну внося каждый свою долю. Байхин пополнял свои дорожные припасы ягодами, грибами, съедобными кореньями – на охоту не хватало времени. Но даже если и не охотиться – каждая стоянка возле костра отдаляла тот страшный миг, когда Байхину придется расстаться с последней монеткой. А каждый ночлег на постоялом дворе, напротив, приближал минуту окончательного расставания с деньгами. Байхин старался держать себя впроголодь, памятуя о том, что, когда все деньги выйдут, взять будет неоткуда – ведь он не может зарабатывать на жизнь мастерством, которого нет. И что тогда? Голодать? Воровать? Сделаться Хэсситаю не только попутчиком, но и нахлебником? Или сдаться и повернуть назад? Ну уж нет!
На привал Хэсситай остановился задолго до сумерек. Байхин сему обстоятельству так обрадовался, что даже не удивился, – и незамедлительно улепетнул в лес за грибами. Когда он вернулся, солнце висело почти над самым горизонтом, на лесной опушке горел костер, а над костром в котелке Хэсситая помаленьку закипала похлебка. Байхин наскоро почистил собранные грибы и покрошил их в дымящееся варево.
Похлебка удалась на славу. Сытно отужинав, Хэсситай медленно, с наслаждением, потянулся, встал и развязал свою котомку. Одно слово – киэн! Нормальный человек после такого ужина мирно отправился бы на боковую, а ему все неймется. Опять решил уязвить Байхина в самое сердце зрелищем того, как уважающий себя киэн трудится в поте лица. Ну да не на таковского напал!
Байхин полюбовался некоторое время мастерством Хэсситая – завораживающая ведь красота, ничего не скажешь. Но на сей раз любование вершинами искусства длилось недолго. Отворотясь, Байхин извлек из своей котомки подаренные сипатым мальчишкой шарики, бережно выложил их на расстеленный плащ, взял один из них и принялся сосредоточенно подкидывать вверх. Подкидывать и ловить. Подкидывать и ловить. Правой рукой, потом левой, потом из руки в руку. Подкидывать и ловить, ничего больше. Очень спокойно. Очень сосредоточенно. Так, чтобы шарик сам ложился в подставленную руку. Подкидывать и ловить… и не отвлекаться тем печальным соображением, что Хэсситай шесть, а то и восемь таких шариков в воздухе шутя удержит, а ты тут с одним ковыряешься, как недоумок… и не оборачиваться посмотреть, как он это делает… подкидывать и ловить… и за вторым шариком раньше времени не тянуться… нет для тебя покуда второго шарика… и ничего нет, есть только вот этот единственный в целом мире шарик и твои руки, и шарик должен сам прыгать из ладони в ладонь, и ему ничто не сможет помешать – ни пожар, ни война, ни землетрясение… ни даже присутствие Хэсситая. Из правой руки в левую… из левой – в правую… подкинуть – поймать…
* * *
Трагический миг окончательного расставания с последней монеткой выпал на тот радостный день, когда Байхину впервые удалось удержать в воздухе три шарика настолько долго, чтобы Хэсситай удостоил его взглядом, брошенным искоса в его сторону. Под вечер у Байхина так от излишнего усердия руки разболелись, что ему было о чем подумать и помимо собственного безденежья. Полночи он провел, чертыхаясь шепотом и разминая пальцы, досаждавшие ему куда больше, чем пустой желудок. Еще пару дней Байхин неплохо пробавлялся дарами леса: места для привалов Хэсситай выбирал грибные до изумления. Байхин и думать забыл о деньгах – он кидал шарики через плечо и был совершенно счастлив. Но на третий день Хэсситай свернул на большой тракт – а широкая наезженная дорога ведет обычно не в болото и не в леса непроходимые, а в оживленные города, где без денег ну никак не проживешь.
При виде городских ворот Байхин побледнел. Как же он не догадался припрятать ту монетку, которую столь бездумно потратил на миску гречневой лапши! Подумаешь, поголодал бы немного. Зато теперь ему было бы что сунуть в лапу, протянутую за входной пошлиной. Вот сейчас Хэсситай заплатит стражнику и войдет в город, а Байхин не сможет войти следом. Проел он свою удачу. До последнего медяка проел. Да вдобавок по своей дурацкой гордости не захватил из дому ничего, что можно обратить в деньги. Ни перстней дорогих, ни шелковых кафтанов… решил, умник, что лучше пояс потуже подтянуть, чем у родни напоследок одолжаться. Пояс подтянуть… ну конечно!
Стражник в воротах уже начал проявлять нетерпение, когда Байхин, счастливо улыбнувшись, распахнул кафтан и выдернул из штанов широкий пояс из отливающего золотом паутинного шелка. В той, прежней, жизни уплаченные за пояс деньги были для Байхина сущей безделицей – да и пояс-то поношенный. Такие пояса в их доме выдавали слугам самого низкого ранга. Байхин в спешке опоясался им не подумав – весь свой прочий холщовый наряд он ценил куда выше: хоть и славится паутинный шелк своей прочностью, но эта роскошного вида тряпка того и гляди порвется. Когда бы не надобность в деньгах, Байхин давно справил бы себе крепкий полотняный пояс, а ветхий шелк выбросил бы, покуда штаны не свалились. Однако в новой бродячей жизни шелковый пояс мог еще сослужить владельцу добрую службу, хотя и не по части удержания штанов на месте.
– Этого хватит? – с надеждой спросил Байхин, одной рукой подхватывая штаны, а другой протягивая пояс стражнику.
– Проходи, – ухмыльнулся стражник.
Байхин покрепче вцепился в штаны и опрометью ринулся в ворота. Опасения его оказались напрасными: Хэсситай был верен данному слову. Он терпеливо дожидался Байхина у обочины, и лишь заметив издали его голову и плечи, повернулся и неторопливо зашагал куда-то. Байхин следовал за ним на приличном отдалении, молясь в душе всем ведомым и неведомым ему Богам, чтобы Хэсситай не вздумал, против своего обыкновения, обернуться. Очевидно, Боги хотя бы изредка снисходят с искренним мольбам, ибо Хэсситай так ни разу и не взглянул, чему так радуется народ у него за спиной. Когда Хэсситай добрался до постоялого двора, Байхин нырнул в первый попавшийся закуток и с облегчением перевел дух. Потом он вдел в штаны пояс от кафтана, а сам кафтан оставил распахнутым: дескать, ну мочи нет, до чего жарко.
Приведя себя таким образом в мало-мальски благообразный вид, Байхин зашел на постоялый двор и вызнал у словоохотливого слуги, что Хэсситай намерен проживать здесь три дня, за каковые заплачено вперед. Что ж, одной заботой меньше. Хотя бы караулить наставника не надо. По меньшей мере до вечера. Вот и прекрасно. Ибо до вечера Байхин должен раздобыть денег – где угодно и как угодно.
Легко сказать – где угодно! Если ты не повитуха и не учитель хороших манер, с пустыми руками денег не заработаешь. Для любого ремесла потребны хоть какие-то орудия. Отхожие места выгребать, так и то черпак нужен. Ничегошеньки у Байхина нет… и ремесла у него тоже нет… а самое главное – совершенно нет времени.
Будь у него хоть месяц в запасе, можно бы вышибалой в кабак наняться – слыхал он от одного из своих слуг о таком способе прокормиться. Но у него только три дня, и то не наверняка. А если подумать да вспомнить, что он со вчерашнего дня ничего не ел, так и трех дней не получается. Деньги надо раздобыть до вечера.
На душе у Байхина кошки скребли – но воин и виду подать не вправе, что у него не все ладится. У Байхина давно уже вошло в привычку, что чем хуже у него идут дела, тем шире и беспечней делается его улыбка. По городскому рынку Байхин шел с такой бесшабашной уверенностью на сияющей физиономии, что иные неопытные лоточники то и дело хватали его за полу, зазывая и расхваливая свой товар. Более мудрые их собратья не обращали на Байхина ни малейшего внимания: так спокойно шествовать сквозь торговые ряды может лишь тот, кто не боится увидеть у себя на поясе болтающиеся ремешки взамен привесного кошеля. Тот, у кого нечего украсть.
Заработать хоть самую малость, кидая шарики, Байхин и не помышлял. Куда более умелые киэн орудуют иной раз день напролет за более чем скромную плату. Да и права он такого не имеет. Он покуда не только не мастер, но, строго говоря, даже и не ученик.
Занятый своими мыслями, Байхин и не заметил, как прошел весь рынок насквозь и остановился у дощатых подмостков. У их подножия верещала и подпрыгивала в азарте самая разношерстная публика. На подмостках двое потных мужиков зверского вида ожесточенно лягались, норовя непременно заехать друг другу если не в ухо, то хотя бы в челюсть. Толпа приветствовала каждый удачный пинок надсадным “а-ахх!”. Байхин пожал плечами: мужики хоть и здоровенные, а в боевых искусствах ни на ломаный грош не смыслят. Он был готов пари держать, что запинал бы любого из них куда быстрее, чем этот недоумок мосластый способен выговорить слово “пинок”. Пари держать… а что, это мысль!
Когда победитель торжествующе воздел кверху свои пудовые кулачища и потряс ими в воздухе, Байхин протолкался сквозь толпу зрителей и вспрыгнул на помост.
– Деньги у тебя есть? – проорал ему в самое ухо распорядитель зрелища. – Что ставить будешь?
Вместо ответа Байхин зажал в руке пустой кошелек и потряс им у уха распорядителя. Попробуй-ка разбери, что в кулаке не звенит, когда кругом такой галдеж! Распорядитель и не разобрал. Он умиротворенно кивнул и отошел в сторонку. Байхин сбросил кафтан и рубашку и одарил своего противника сверкающей белозубой улыбкой.
С брыкучим верзилой Байхин расправился, по мнению зрителей, неправдоподобно быстро.
– Да он подставной! – вякнул кто-то из толпы. – Сговорились они, вот и все!
Толпа поддержала его нестройным гулом. Распорядитель боязливо поежился.
– Кто сказал? – повелительно крикнул Байхин. – А ну выходи, проверь, какой я подставной!
Доброволец оказался еще массивнее и еще безобиднее, чем предыдущий противник. После третьего боя толпа уразумела, что молодой боец настроен серьезно, а кошель Байхина приятно округлился за счет нового выигрыша.
– Идешь на все? – На помост вспрыгнул невысокий худощавый паренек в сильно поношенном кафтане.
– На половину, – помедлив, отозвался Байхин. Парнишка не выглядел особо грозным противником – но ведь и его самого точно так же посчитали худосочным недотепой те могучие увальни, которых он поборол без малейшего труда. Нет, лучше не рисковать. Хотя какой там риск… не иначе, с полного отчаяния этот тощий оборванец решил с ним силами мериться. Вон как оголодал – одни глаза и остались на исхудалом лице. Бедолага. Пожалуй, надо будет с ним поделиться после боя – сбор за предыдущие три очень даже неплохой.
– Принимаю, – кивнул оборванец и, даже не сбросив кафтана, принял боевую стойку с такой нарочитой небрежностью, что у Байхина похолодело в желудке.
Парень слегка стукнул его по запястью тыльной стороной ладони, предупреждая о начале атаки, а потом… Байхина обучали самолучшие мастера рукопашного боя, и успехов он добился немалых, но это… это было ему совершенно незнакомо. Хлесткие удары кистью, повороты, неожиданная атака в горло, в глаза, снова в глаза… а потом небо раскололось с гулким звоном, как колокол, и его обломки с грохотом обрушились Байхину на голову… а когда гул немного поутих, Байхин обнаружил, что стоит на коленях, а тощий оборванец придерживает его за плечи и утирает ему лицо мокрым полотенцем.
– Встать можешь? – спросил оборванец.
– Ноги вроде держат, – соврал Байхин.
Оборванец помог ему спуститься с помоста. Толпа заулюлюкала, требуя возвращения победителя на подмостки, но тощий парень не удостоил зрителей даже взглядом через плечо. Он доволок Байхина до ближайшего питейного заведения, усадил за столик и потребовал у слуги две чашки вина.
– Натощак? – запротестовал Байхин, покуда тощий парень отцеплял его кошель и выискивал в нем мелочь – расплатиться за вино.
– Нет, – улыбаясь до ушей, ответствовал Байхин, – зато я лопать умею замечательно. Вот смотри – а-ам!
И Байхин проглатывал кусок лепешки пополам с невыплаканными слезами. На душе у него было до того скверно – удавиться в пору… а делать-то что? Вскочить и отдуть прилипчивых насмешников? Так ведь не они виноваты в его неумелости. Заорать, чтоб оставили в покое? Но это значит проявить не только неумелость, но и слабость. Воспитание Байхин получил воинское, а воину слабаком выглядеть негоже. Настоящего воина не смутит даже блеск обнаженной стали… так статочное ли дело – пасовать перед нахальными мальчишками? И Байхин улыбался, отшучивался и ел, хотя ему давно уже кусок в горло не лез.
– Дяденька ученик, – ехидно пропел чей-то язвительный голос.
– А ну заткнитесь, босота! – внезапно скомандовал сиплый фальцет. И в зале мгновенно воцарилась тишина.
Обладатель сиплого голоса, смугловатый тощий мальчишка лет семи, протолкался к Байхину. Почтительное молчание, с которым прочие ученики, даже и постарше годами, подчинились его приказу, объяснялось просто: на впалой щеке мальчишки красовалась наколка – полосатый мячик, наведенный тонким контуром. Байхин нервно сглотнул, не в силах отвести глаз от рисунка. Формально этот пацан еще считается учеником – но ему уже присвоен ранг мастера, пусть и самый низкий. Он уже имеет право работать без разрешения и сопровождения учителя. И невелика беда, что рисунок едва обозначен: уж если парень в семь лет ухитрился заработать мастерскую наколку, то полосатый мячик очень и очень скоро запестреет новыми красками.
Мальчик упер руки в боки, уставился на Байхина долгим неподвижным взглядом, потом усмехнулся и хлопнул ладонью по столу.
– Пойдем, – скомандовал мальчишка. – Потолковать надо.
Байхин безропотно встал и последовал за сипатым пацаненком.
Именно он из них двоих старший, хоть и годами малость не вышел.
Во дворе было свежо; дневной жар миновал, и на усталом ночном небе проступила звездная испарина. В ярком лунном свете строгое лицо мальчишки выглядело причудливо взрослым.
– Садись, – приказал мальчишка, указывая Байхину на груду пустых ящиков. Байхин поддернул штаны и осторожно сел. От ящиков отчетливо тянуло соленой рыбой. Мальчишка опустился на соседний ящик, вздохнул и замолчал. Байхин терпеливо ждал.
– Я тебе одну штуку сказать хочу, – нарушил молчание мальчик. – Только тебе. Не протреплешься?
– Ну что ты, – успокоил его Байхин.
– Из всех нас у меня самый паршивый наставник, – совсем уж сипло сообщил мальчишка. – Нет, он меня не бьет, ты не думай просто он ничего толком не умеет. Из него жонглер, как из дубины букет.
Сравнение Байхина не удивило: он его уже слышал от Хэсситая. Но вот остальное… просто в голове не укладывается!
– А как же… это? – недоверчиво промолвил Байхин, указывая рукой на почти невидимую в лунном свете наколку своего неожиданного собеседника.
– А это – я сам, – резко ответил мальчишка. – Ну, чего пялишься? Сам, говорю. За другими жонглерами приглядывал. Кумекал помаленьку. Если голова и руки не из задницы растут… очень даже можно.
Байхин обомлел, только теперь сообразив, что в глазах паренька сиял не отблеск лунного света – в них полыхал огонь неумолимого фанатичного стремления к цели. Ученик не вправе уйти к другому наставнику – но как же хотел стать жонглером этот тщедушный заморыш, если вместо того, чтобы пасть духом, принялся учиться вприглядку! Неудивительно, что на его лице красуется мастерская наколка – и ей суждено расцветиться гораздо раньше, чем Байхин полагал до этого признания.
– Зачем ты мне это рассказал? – тихо спросил Байхин.
– А затем, что твой наставник еще хуже моего будет, – отозвался мальчик. – Я его сразу заприметил. Плечистый такой, без наколки, верно?
Байхин молча кивнул.
– Он тебя и знать не хочет, – уверенно заключил мальчик.
– Зато я хочу, – огрызнулся Байхин.
– Точно, – ухмыльнулся мальчишка. – Хочешь. Без этого в нашем деле никуда. Очень хочешь – а не то махнул бы на все рукой и подался от этого изверга восвояси. А еще ты храбрый.
– С чего ты взял? – искренне удивился Байхин.
– А трус на твоем месте живо задал бы стрекача, когда наши охламоны на тебя насели. А ты – ничего, держался, шутил даже. В нашем ремесле храбрость тоже штука не последняя. Вот и смекни, к чему я перед тобой распинаюсь.
Байхин смекнул, очень даже смекнул. Душа его преисполнилась благодарности к сиплому мальчишке. Уж если этот сопляк, тайком подсматривая за мимохожими мастерами, сам на мастера выучился, так неужто Байхин, приглядываясь к Хэсситаю изо дня в день, ничего не усвоит?
– На первом же привале и попробую, – задумчиво протянул он. – Шишек каких-нибудь насобираю…
– Балда, – изрек мальчик. – Шишки не для новичков первоучебных. Каждая на свой вес… упаришься только без толку.
– А как же мне быть? – приуныл Байхин.
– Каждый киэн сам себе кольца-шарики мастерит, – строго произнес мальчик. – Но как ты есть новичок первоучебный… вот, – он высыпал Байхину на колени несколько шариков. Даже в лунном свете видно было, что шарики порядком выцвели и затерлись.
– Это мои самые первые, – сообщил мальчик. – Я с ними давно не работаю.
У Байхина дух захватило. Какой неслыханный, поистине волшебно щедрый дар! Не королевская корона, не шкатулка с самоцветами, не чудесный меч – исполнение мечты.
Байхин глядел на шарики, не смея прикоснуться к ним, ничем не отдарив сипатого мальчишку взамен. Но чем его отдарить, да так, чтоб не обидеть? Выставить ему угощение? Начинающий ученик не вправе угощать мастера. Что-нибудь из предметов ремесла? Каким, спрашивается образом? Игрушку… ведь он еще ребенок? Талисман на удачу?
Талисман у Байхина был. Мячик, утыканный разноцветными перьями, он играл им еще в детстве. Только его и прихватил с собой Байхин на память из родного дома, помимо вещей, необходимых в дороге.
Рука Байхина просунулась за пазуху, извлекла оттуда цветастую игрушку и нерешительно замерла. А вдруг мальчик все же обидится? А вдруг это ошибка?
Но нет, никакой ошибки. При виде игрушки у парня так глаза заискрились, что Байхин едва не рассмеялся.
– Здоровская штука! – восторженно выдохнул мальчик. – Зачем она?
– Вообще-то я хотел ее тебе подарить, – смущенно признался Байхин.
– Точно? Ух ты! Спасибо! – Мальчик подкинул игрушку на ладони и с неожиданной силой хлопнул Байхина промеж лопаток. – Вот это удружил! Вот это придумка!
– Ты о чем? – оторопел Байхин. Мальчик его уже не слышал.
– Я еще вот сюда перьев понавтыкаю, – бормотал он. – Оперенные шары… ни у кого такого номера не будет.
Байхин не мог ни слова вымолвить. В горле у него застрял тугой давящий комок. Да, его собеседник был ребенком – и в то же самое время не был. Не пестрая игрушка его обрадовала – замысел нового, еще невиданного номера был для него пестрой игрушкой.
Вечер окончился для Байхина куда приятней, чем начался. Сипатый мальчишка был среди прочих учеников признанным коноводом, и его нежданное благоволение к великовозрастному обалдую делало Байхина неприкосновенным, даже если бы кому и захотелось над ним поиздеваться, – а за время беседы во внутреннем дворике интерес к травле заметно уменьшился. Так что Байхин смог спокойно доесть свою кашу, уже окончательно остывшую и утратившую остатки вкуса, и незаметно удалиться в комнатушку, где давно уже почивал Хэсситай.
Байхин осторожно приоткрыл дверь и постоял немного. Но Хэсситай даже не шевельнулся – умаялся, видно, за день. Байхин прислушался к его размеренному дыханию, вошел на цыпочках в комнату и тихо-тихо притворил дверь за собой.
Устроиться на ночлег двоим в этой мышеловке немыслимо – но Байхин и не смог бы заснуть, невзирая на усталость. Какой уж тут сон, когда твоя заветная мечта лежит у тебя за пазухой и при каждом неосторожном движении напоминает о себе! Байхин прилег было на драную циновку, устилавшую пол, подтянул ноги к животу и попытался запихать голову под мышку, чтобы, невзначай потянувшись, не угодить темечком в стену… напрасные старания! Как он ни силился заснуть, глаза распахивались сами собой – а если и смыкались ненадолго, то Байхину тут же представлялся темный ночной небосвод, щедро усеянный яркими созвездиями деревянных шариков… а ну его совсем, этот сон!
Байхин сел, прислонясь спиной к двери, и осторожно нашарил пальцами свое новообретенное сокровище. Он сжимал шарики в ладонях, оглаживал их, держал на весу, привыкая к их тяжести. Рука так и тянулась подбросить хоть один шарик вверх – и Байхин с огромным трудом удержался от соблазна. Не с первой попытки, так со второй он обязательно уронит шарик, тот с грохотом упадет и покатится по гулкому деревянному полу… перебудит всех киэн… и что еще хуже – всех учеников… и что хуже всего – Хэсситая… нет, лучше не надо. Теперь, когда его будущее в его руках, причем в самом буквальном смысле слова, можно не торопиться. Одну ночь можно перетерпеть. Кидать шарики он начнет завтра – а сегодня с него довольно еле слышного деревянного перестукивания за пазухой. А тем временем можно вволю насладиться предвкушением счастья – когда, словно в ожидании битвы, чуть тянет под ложечкой и радостно холодеют губы, и даже крохотная пыльная каморка кажется томительно прекрасной оттого лишь, что твоя ладонь сжимает кусок дерева, отполированный руками прежнего владельца до шелкового блеска.
А Хэсситай вовсе не спал. Неудивительно, что Байхин посчитал его спящим – и более опытный человек на его месте дался бы в обман с той же легкостью. Просто к спящему человеку обычно не пристают с расспросами, а Хэсситай не хотел, чтобы его сейчас тормошили. Ему хотелось побыть наедине со своими мыслями. С мыслями вот об этом самом настырном мальчишке, который топочет, как пьяный жеребец, воображая, что втихомолку пробирается в комнату.
Мальчишка, конечно, настырный. Хэсситай не раз уже мысленно клял себя за неосторожно данное обещание не сбегать от самозваного ученика. За минувшие дни Байхин успел надоесть ему хуже рвотной настойки. Хэсситай полагал, что, если он будет держаться с должной неприступностью, непутевый воин не выдержит и сбежит… так нет же! Ничем его не проймешь. Вот ведь втемяшится оглоеду в башку пустая блажь от нечего делать – колом не выбьешь. Хотя… полно, блажь ли? До нынешнего вечера Хэсситай именно так и полагал – но произошедшее за ужином заставило его призадуматься.
Парень держался хорошо. Не просто хорошо – отменно. Хэсситай прислушивался, затаив дыхание, когда же парень не выдержит, сорвется, когда же ситуация потребует его вмешательства… но нет, молодой воин вел себя, как и подобает киэн. Как и должен себя вести любой, избравший своим уделом подмостки. Уж коль скоро ты себя выставляешь людям на погляденье – не обессудь, если выставишься на посмеяние. И если тебя забросали гнилыми яблоками или насмешками, будь любезен принять их с надлежащим достоинством: ремесло у тебя такое. Байхину это удалось с первого же раза. Он не просто выдержал град насмешек – он еще и отшучивался. Может, в глубине души он и мечтал отправить на тот свет пару-тройку особо ярых насмешников, может, и исходил бессильной злобой – но он не позволил ей вырваться наружу. Над ним смеялись все до одного – и он смеялся вместе со всеми… не всякий воин сумел бы! Неужто неким попущением судьбы он скроен из того материала, из которого и создаются киэн? Неужто Хэсситай ошибся?
Надоеда. Прилипала. Настырный мальчишка, перебирающий деревянные шарики… как ему кажется, почти беззвучно… а интересно, где он их раздобыл, этот несносный упрямец… ну что ж, посмотрим. Посмотрим, надолго ли тебя хватит. Посмотрим, что ты начнешь делать теперь, когда то, к чему ты так стремился, в твоих руках.
* * *
К великому изумлению Байхина, Хэсситай в Оки не задержался. Едва только небо забелело рассветом, как Хэсситай пристроил котомку на плечо, выволок из постели заспанного хозяина “Перевернутой бочки”, расплатился с ним за ночлег и отбыл прочь из города. Байхин плелся следом, пытаясь уразуметь, чего ради Хэсситай покинул город, суливший неплохой заработок, и потащился спозаранку невесть куда. Думалось Байхину после бессонной ночи туговато. Ночью он глаз сомкнуть не мог от восторга – а теперь, когда возбуждение схлынуло, Байхина неудержимо тянуло в сон. Размеренная ходьба располагала к дремоте. Спать на ходу Байхину было не впервой – все ж таки воин. Он и на сей раз ухитрился выспаться, не сбавляя шага и не закрывая глаз, и только обалдело вскидывался время от времени – не проспал ли наставника? Но нет, не проспал и даже не отстал. Спина Хэсситая маячила перед ним на прежнем расстоянии. И куда его, скажите на милость, понесло прочь из города? Правда, нельзя сказать, что Байхина такое положение дел не устраивало. Устраивало, и даже очень. Та малая толика денег, что Байхин догадался прихватить в дорогу, таяла с поистине пугающей быстротой – а ведь пропитание потребно даже бродячим комедиантам. Прими Хэсситай Байхина как своего ученика, и все было бы куда как просто. Но Хэсситай едва терпит его как попутчика, и Байхин не вправе еще и кормиться за его счет. В городах и деревнях Байхин и Хэсситай ели отдельно, и каждый сам платил за себя. Если же ночь застигала их в дороге и оставалось заночевать где придется, они молча готовили еду в общем котле, поровну внося каждый свою долю. Байхин пополнял свои дорожные припасы ягодами, грибами, съедобными кореньями – на охоту не хватало времени. Но даже если и не охотиться – каждая стоянка возле костра отдаляла тот страшный миг, когда Байхину придется расстаться с последней монеткой. А каждый ночлег на постоялом дворе, напротив, приближал минуту окончательного расставания с деньгами. Байхин старался держать себя впроголодь, памятуя о том, что, когда все деньги выйдут, взять будет неоткуда – ведь он не может зарабатывать на жизнь мастерством, которого нет. И что тогда? Голодать? Воровать? Сделаться Хэсситаю не только попутчиком, но и нахлебником? Или сдаться и повернуть назад? Ну уж нет!
На привал Хэсситай остановился задолго до сумерек. Байхин сему обстоятельству так обрадовался, что даже не удивился, – и незамедлительно улепетнул в лес за грибами. Когда он вернулся, солнце висело почти над самым горизонтом, на лесной опушке горел костер, а над костром в котелке Хэсситая помаленьку закипала похлебка. Байхин наскоро почистил собранные грибы и покрошил их в дымящееся варево.
Похлебка удалась на славу. Сытно отужинав, Хэсситай медленно, с наслаждением, потянулся, встал и развязал свою котомку. Одно слово – киэн! Нормальный человек после такого ужина мирно отправился бы на боковую, а ему все неймется. Опять решил уязвить Байхина в самое сердце зрелищем того, как уважающий себя киэн трудится в поте лица. Ну да не на таковского напал!
Байхин полюбовался некоторое время мастерством Хэсситая – завораживающая ведь красота, ничего не скажешь. Но на сей раз любование вершинами искусства длилось недолго. Отворотясь, Байхин извлек из своей котомки подаренные сипатым мальчишкой шарики, бережно выложил их на расстеленный плащ, взял один из них и принялся сосредоточенно подкидывать вверх. Подкидывать и ловить. Подкидывать и ловить. Правой рукой, потом левой, потом из руки в руку. Подкидывать и ловить, ничего больше. Очень спокойно. Очень сосредоточенно. Так, чтобы шарик сам ложился в подставленную руку. Подкидывать и ловить… и не отвлекаться тем печальным соображением, что Хэсситай шесть, а то и восемь таких шариков в воздухе шутя удержит, а ты тут с одним ковыряешься, как недоумок… и не оборачиваться посмотреть, как он это делает… подкидывать и ловить… и за вторым шариком раньше времени не тянуться… нет для тебя покуда второго шарика… и ничего нет, есть только вот этот единственный в целом мире шарик и твои руки, и шарик должен сам прыгать из ладони в ладонь, и ему ничто не сможет помешать – ни пожар, ни война, ни землетрясение… ни даже присутствие Хэсситая. Из правой руки в левую… из левой – в правую… подкинуть – поймать…
* * *
Трагический миг окончательного расставания с последней монеткой выпал на тот радостный день, когда Байхину впервые удалось удержать в воздухе три шарика настолько долго, чтобы Хэсситай удостоил его взглядом, брошенным искоса в его сторону. Под вечер у Байхина так от излишнего усердия руки разболелись, что ему было о чем подумать и помимо собственного безденежья. Полночи он провел, чертыхаясь шепотом и разминая пальцы, досаждавшие ему куда больше, чем пустой желудок. Еще пару дней Байхин неплохо пробавлялся дарами леса: места для привалов Хэсситай выбирал грибные до изумления. Байхин и думать забыл о деньгах – он кидал шарики через плечо и был совершенно счастлив. Но на третий день Хэсситай свернул на большой тракт – а широкая наезженная дорога ведет обычно не в болото и не в леса непроходимые, а в оживленные города, где без денег ну никак не проживешь.
При виде городских ворот Байхин побледнел. Как же он не догадался припрятать ту монетку, которую столь бездумно потратил на миску гречневой лапши! Подумаешь, поголодал бы немного. Зато теперь ему было бы что сунуть в лапу, протянутую за входной пошлиной. Вот сейчас Хэсситай заплатит стражнику и войдет в город, а Байхин не сможет войти следом. Проел он свою удачу. До последнего медяка проел. Да вдобавок по своей дурацкой гордости не захватил из дому ничего, что можно обратить в деньги. Ни перстней дорогих, ни шелковых кафтанов… решил, умник, что лучше пояс потуже подтянуть, чем у родни напоследок одолжаться. Пояс подтянуть… ну конечно!
Стражник в воротах уже начал проявлять нетерпение, когда Байхин, счастливо улыбнувшись, распахнул кафтан и выдернул из штанов широкий пояс из отливающего золотом паутинного шелка. В той, прежней, жизни уплаченные за пояс деньги были для Байхина сущей безделицей – да и пояс-то поношенный. Такие пояса в их доме выдавали слугам самого низкого ранга. Байхин в спешке опоясался им не подумав – весь свой прочий холщовый наряд он ценил куда выше: хоть и славится паутинный шелк своей прочностью, но эта роскошного вида тряпка того и гляди порвется. Когда бы не надобность в деньгах, Байхин давно справил бы себе крепкий полотняный пояс, а ветхий шелк выбросил бы, покуда штаны не свалились. Однако в новой бродячей жизни шелковый пояс мог еще сослужить владельцу добрую службу, хотя и не по части удержания штанов на месте.
– Этого хватит? – с надеждой спросил Байхин, одной рукой подхватывая штаны, а другой протягивая пояс стражнику.
– Проходи, – ухмыльнулся стражник.
Байхин покрепче вцепился в штаны и опрометью ринулся в ворота. Опасения его оказались напрасными: Хэсситай был верен данному слову. Он терпеливо дожидался Байхина у обочины, и лишь заметив издали его голову и плечи, повернулся и неторопливо зашагал куда-то. Байхин следовал за ним на приличном отдалении, молясь в душе всем ведомым и неведомым ему Богам, чтобы Хэсситай не вздумал, против своего обыкновения, обернуться. Очевидно, Боги хотя бы изредка снисходят с искренним мольбам, ибо Хэсситай так ни разу и не взглянул, чему так радуется народ у него за спиной. Когда Хэсситай добрался до постоялого двора, Байхин нырнул в первый попавшийся закуток и с облегчением перевел дух. Потом он вдел в штаны пояс от кафтана, а сам кафтан оставил распахнутым: дескать, ну мочи нет, до чего жарко.
Приведя себя таким образом в мало-мальски благообразный вид, Байхин зашел на постоялый двор и вызнал у словоохотливого слуги, что Хэсситай намерен проживать здесь три дня, за каковые заплачено вперед. Что ж, одной заботой меньше. Хотя бы караулить наставника не надо. По меньшей мере до вечера. Вот и прекрасно. Ибо до вечера Байхин должен раздобыть денег – где угодно и как угодно.
Легко сказать – где угодно! Если ты не повитуха и не учитель хороших манер, с пустыми руками денег не заработаешь. Для любого ремесла потребны хоть какие-то орудия. Отхожие места выгребать, так и то черпак нужен. Ничегошеньки у Байхина нет… и ремесла у него тоже нет… а самое главное – совершенно нет времени.
Будь у него хоть месяц в запасе, можно бы вышибалой в кабак наняться – слыхал он от одного из своих слуг о таком способе прокормиться. Но у него только три дня, и то не наверняка. А если подумать да вспомнить, что он со вчерашнего дня ничего не ел, так и трех дней не получается. Деньги надо раздобыть до вечера.
На душе у Байхина кошки скребли – но воин и виду подать не вправе, что у него не все ладится. У Байхина давно уже вошло в привычку, что чем хуже у него идут дела, тем шире и беспечней делается его улыбка. По городскому рынку Байхин шел с такой бесшабашной уверенностью на сияющей физиономии, что иные неопытные лоточники то и дело хватали его за полу, зазывая и расхваливая свой товар. Более мудрые их собратья не обращали на Байхина ни малейшего внимания: так спокойно шествовать сквозь торговые ряды может лишь тот, кто не боится увидеть у себя на поясе болтающиеся ремешки взамен привесного кошеля. Тот, у кого нечего украсть.
Заработать хоть самую малость, кидая шарики, Байхин и не помышлял. Куда более умелые киэн орудуют иной раз день напролет за более чем скромную плату. Да и права он такого не имеет. Он покуда не только не мастер, но, строго говоря, даже и не ученик.
Занятый своими мыслями, Байхин и не заметил, как прошел весь рынок насквозь и остановился у дощатых подмостков. У их подножия верещала и подпрыгивала в азарте самая разношерстная публика. На подмостках двое потных мужиков зверского вида ожесточенно лягались, норовя непременно заехать друг другу если не в ухо, то хотя бы в челюсть. Толпа приветствовала каждый удачный пинок надсадным “а-ахх!”. Байхин пожал плечами: мужики хоть и здоровенные, а в боевых искусствах ни на ломаный грош не смыслят. Он был готов пари держать, что запинал бы любого из них куда быстрее, чем этот недоумок мосластый способен выговорить слово “пинок”. Пари держать… а что, это мысль!
Когда победитель торжествующе воздел кверху свои пудовые кулачища и потряс ими в воздухе, Байхин протолкался сквозь толпу зрителей и вспрыгнул на помост.
– Деньги у тебя есть? – проорал ему в самое ухо распорядитель зрелища. – Что ставить будешь?
Вместо ответа Байхин зажал в руке пустой кошелек и потряс им у уха распорядителя. Попробуй-ка разбери, что в кулаке не звенит, когда кругом такой галдеж! Распорядитель и не разобрал. Он умиротворенно кивнул и отошел в сторонку. Байхин сбросил кафтан и рубашку и одарил своего противника сверкающей белозубой улыбкой.
С брыкучим верзилой Байхин расправился, по мнению зрителей, неправдоподобно быстро.
– Да он подставной! – вякнул кто-то из толпы. – Сговорились они, вот и все!
Толпа поддержала его нестройным гулом. Распорядитель боязливо поежился.
– Кто сказал? – повелительно крикнул Байхин. – А ну выходи, проверь, какой я подставной!
Доброволец оказался еще массивнее и еще безобиднее, чем предыдущий противник. После третьего боя толпа уразумела, что молодой боец настроен серьезно, а кошель Байхина приятно округлился за счет нового выигрыша.
– Идешь на все? – На помост вспрыгнул невысокий худощавый паренек в сильно поношенном кафтане.
– На половину, – помедлив, отозвался Байхин. Парнишка не выглядел особо грозным противником – но ведь и его самого точно так же посчитали худосочным недотепой те могучие увальни, которых он поборол без малейшего труда. Нет, лучше не рисковать. Хотя какой там риск… не иначе, с полного отчаяния этот тощий оборванец решил с ним силами мериться. Вон как оголодал – одни глаза и остались на исхудалом лице. Бедолага. Пожалуй, надо будет с ним поделиться после боя – сбор за предыдущие три очень даже неплохой.
– Принимаю, – кивнул оборванец и, даже не сбросив кафтана, принял боевую стойку с такой нарочитой небрежностью, что у Байхина похолодело в желудке.
Парень слегка стукнул его по запястью тыльной стороной ладони, предупреждая о начале атаки, а потом… Байхина обучали самолучшие мастера рукопашного боя, и успехов он добился немалых, но это… это было ему совершенно незнакомо. Хлесткие удары кистью, повороты, неожиданная атака в горло, в глаза, снова в глаза… а потом небо раскололось с гулким звоном, как колокол, и его обломки с грохотом обрушились Байхину на голову… а когда гул немного поутих, Байхин обнаружил, что стоит на коленях, а тощий оборванец придерживает его за плечи и утирает ему лицо мокрым полотенцем.
– Встать можешь? – спросил оборванец.
– Ноги вроде держат, – соврал Байхин.
Оборванец помог ему спуститься с помоста. Толпа заулюлюкала, требуя возвращения победителя на подмостки, но тощий парень не удостоил зрителей даже взглядом через плечо. Он доволок Байхина до ближайшего питейного заведения, усадил за столик и потребовал у слуги две чашки вина.
– Натощак? – запротестовал Байхин, покуда тощий парень отцеплял его кошель и выискивал в нем мелочь – расплатиться за вино.