Раткевич Элеонора. Меч без рукояти

   – Вот и все. – Хэсситай положил шарики и повязку на столик, рядом поставил недопитые чашки, смотал и убрал канат. – Как себя чувствуешь, господин ученик киэн?
   – Еще не разобрался, – ответил Байхин, осторожно повернув голову в его сторону.
   Хэсситай усмехнулся: Байхин не только головой, но и всем своим телом двигал настолько скованно, словно опасался, что оно ему не подчинится, – как если бы теперь, по окончании обряда, это тело сделалось иным, не прежним, принадлежавшим ему с рождения, а другим, чужим, которым он еще не вполне овладел.
   – Ничего, разберешься, – заметил Хэсситай. – Дело нехитрое.
   На сей раз измотанный пережитым за день Байхин уснул почти мгновенно, А Хэсситай долго еще ворочался с боку на бок и елозил щекой по изголовью. Сон не шел к нему. Он мысленно перебирал все, что случилось с тех пор, как Байхин навязался к нему в ученики, клял и казнил себя в душе нещадно, искал хоть каких-то оправданий – и не находил их.
   Ну что, Хэсситай, домудрился? Допридумывался? И кого перехитрил – сам себя! Что теперь новенького измыслишь? То-то у тебя в голове умных мыслей, что в кошельке после попойки – денег…
   И кому ведь врать затеял – себе! Сначала притворился, будто и вовсе тебе до блажного воина дела нет. Мол, окати его холодом, так он и сам отстанет. Мог ведь уже и тогда сообразить, когда не отстал парень. Мог ведь и прогнать его, когда смекнул, к чему дело клонится. Так нет же, при себе оставил! Все тешил себя – какой же ты, Хэсситай, умный, и какую ты хитрость удумал. Хороша хитрость, нечего сказать. За собой мальчишку потащил. Да еще и выставлялся всяко: пусть посмотрит, до чего суровое ремесло себе избрал, – глядишь, испугается трудов и лишений, сбежит… а вот не сбежал ведь! И шарики себе раздобыл, и кидать их выучился. И голодать согласен был – а не то, так ведь и башку свою дурацкую под плюхи подставить. В призовых боях участвовать. А ты и размяк, дурень несмысленный. Гнать парнишку надо было хотя бы тогда, гнать в три шеи – а ты его учеником своим назвал, остолоп! Всем бы такого ученика – упорный, старательный и ремесло не почем зря долбит, во всем смысла доискаться хочет. Всем бы такого ученика… всем, кроме тебя. Или ты забыл, куда собираешься? И не отговаривайся, что пожалел парня за старание, посочувствовал… себя ты пожалел, не его. В радость тебе было, что парнишка мастерство твое перенимает. За голову тебе хвататься в пору – а ты радовался. И опять все отговорки пустые придумывал. Дескать, что парень ноги себе в кровь мучит, за тобой доглядывает, ночей не спит – это ничего еще не значит. С воина ведь станется. А вот лицо себе размалевать… да показаться с размалеванной рожей прилюдно… да на потеху зрителям выламываться… вот тут-то он и спасует. И ведь уверил же ты себя в этом крепко… эх, Хэсситай, зачем стараешься – себя-то не обманешь. Ты и думать не думал, что он струсит. Никак не думал. Иначе зачем новую одежду ему приготовил, как обычай требует? Зачем купил головную повязку и заранее отдал ее вышивать? Ты ведь был уверен, что понадобится повязка. Ты знал, что сегодня будешь кропить ее вином.
   Ну что – отогнал ты парня? Испугал? Оттолкнул?
   А ведь должен был. Никогда ты на чужие плечи свою ношу не перекладывал – неужто теперь начнешь? Неужто возьмешь с собой беднягу туда, куда тебе и самому-то идти страшно? Ты ведь его не отталкивал, ты его к себе привязывал крепко-накрепко – неужели только затем, чтобы погубить? Чтобы не успел твой ученик сделаться мастером?
   Мастером… а ведь это мысль. Ведь не завтра еще ты со своей судьбой повстречаешься. Времени у тебя не так чтобы много, но и не мало. Для такого старательного смышленого паренька, как Байхин, с лихвой хватит. Чтобы такой да не успел мастером сделаться за самый недолгий срок… быть того не может. Если от души постараться, задолго до конца пути можно будет дать ему мастерское Посвящение. А как мастером станет, сам уйдет на все четыре стороны. Вроде и не гнал его никто… и расстанетесь вы с ним по-хорошему… просто он уйдет… и волен ты тогда идти, куда пожелаешь, хоть бы и к самой смерти в пасть. Но только тут уж без поблажек, Хэсситай. Ни парню, ни себе. И думать не моги удовольствие растягивать. Ясное дело, всякому приятно, когда ученик попался дельный да старательный. Хоть и редко ты кого в выучку брал, а не забыл еще, каково дубине стоеросовой премудрость ремесла втолковывать. А ведь что за наслаждение, когда ученик понимает с полуслова… тебе после Тэйри и Аканэ таких, почитай, и не попадалось… вот ты и размяк. Но теперь чтобы не сметь! Не сметь растягивать обучение ради одного только удовольствия обучать. Хоть стой, хоть падай, хоть жилы из себя заживо тяни, а Байхина мастером сделай. Не о себе – о нем подумай. Иначе останется он с тобой и пропадет почем зря.
   Да, вот оно, решение. Правильное и единственно возможное.

Глава 6

 
   Три месяца спустя Хэсситай уже не был уверен ни в том, что это единственное решение, ни тем более – что верное.
   А ведь задумано было вроде бы правильно. Хэсситай отказался от своей прежней тактики. Он больше не петлял по окрестным селам и городкам в надежде стряхнуть со своей полы налипший на нее репейник – ученичка самозваного: пустая потеря времени, и только. Нет, теперь Хэсситай шел кратчайшим путем к своей цели. Куда только подевалась монотонная вереница однообразных дней, неторопливо сменяющих друг друга! Теперь уже не на дни шел счет – на мгновения. Время летело, неслось, кувыркалось через голову, обгоняя само себя. Казалось, будто солнце застыло в небесах, задыхаясь от непрестанной беготни, не в силах унять колотье в боку, – да так и остановилось. И зима никак не может вступить в свои права – все осень да осень.
   Конечно, промедли Хэсситай хотя бы день, и зима настигла бы его в пути. Но он словно в погоню пустился за неуловимой осенью, уходящей все дальше и дальше на юг. Двое киэн, мастер и ученик, следовали за осенью неотступно – то пешком, то верхом, то в попутной телеге. Они то отставали от осени на несколько часов, оскальзываясь на подернутых предутренним ледком лужах, то вновь настигали ее под восхищенные вздохи опадающих листьев, а то и вырывались вперед, туда, где сквозь почти еще не тронутую прожелтью крону горели жарким румянцем запоздалые яблоки. И все же осень мало-помалу опережала путников. Алые, желтые, пурпурные и багряные с чернетью расписные осенние шелка под ногами незаметно выцветали; их пестроцветный ковер понемногу сменялся нагромождением бурых, сухих до звона листьев, которые уже и листьями-то не назовешь. Сначала по щиколотку в золоте, потом по колено в шорохе – а захочешь дать себе поблажку да передохнуть денек, так и по пояс в грязи. Где уж тут расположиться на отдых, когда позади то и дело слыхать, как возится дождь в палой листве! Выйдешь на дорогу – и тут его тихий дробный стукоток за спиной: так и лупит по лужам вприскачку, так и примеривается окатить половчей. Если уж пустился с осенью наперегонки, мешкать никак нельзя.
   Хэсситай и не мешкал. Ни в одном городе, ни в одном селе – а бывало, что и в замке, – он дольше, чем на полдня, не задерживался. На кусок хлеба заработать, Байхина публике показать – пусть привыкает парень! – поспешно разузнать местные новости и торопливо изложить принесенные издалека… и снова в путь. Да, это странствие запомнится Байхину на всю жизнь… еще и потому, что ни шагу парню не довелось сделать просто так, а все с присказкой, с выучкой. Это прежде Хэсситай скупился на свою премудрость. Теперь же он школил ученика со свирепой, почти устрашающей жертвенностью, недосыпая ночей, не щадя себя даже в малости. Да разбуди его Байхин посреди ночи с просьбой растолковать секрет фокуса – и Хэсситай ответил бы ему благожелательной улыбкой и терпеливым подробным разъяснением. Хоть бы и до самого утра.
   Байхин от таких нещадных забот порядком исхудал и как бы вытянулся. Напрочь исчезли тяжеловесные мускулы – “дурное мясо”, как пренебрежительно назвал их Хэсситай. Их сменили незаметные для неопытного взгляда округло-протяженные мышцы гимнаста. Ежедневные занятия, подобно опытным рукам давешнего толстого банщика, впивались в его плоть, мяли ее, переиначивали по-своему. И каких же немыслимых трудов стоило ему преображение!
   – Я что-то не пойму, – говаривал, бывало, Хэсситай, усаживая Байхина в поперечный шпагат меж двух трясущихся рядышком телег, – ты воином раньше был или горшечником?
   Байхин отвечал изумленным взглядом.
   – Воином? – вновь переспрашивал Хэсситай. – А с телом своим обходишься, как мусорщик. Скажи на милость, ты которую связку порвать вознамерился? Я тебе ее сам порву: быстрее получится – и не так больно.
   Байхин исправлял ошибку, лошади невозмутимо прядали ушами, косясь на странный груз, занимающий место не в одной из телег, а промеж них, – а возницы, не сговариваясь, втягивали головы в плечи по самое темя: они и раньше предполагали, что все киэн немножко сумасшедшие… но ведь не настолько!
   Хэсситай обучал Байхина во всякое мгновение – и всяким уловкам. Как смягчить падение – и как его не допустить. Как выступать перед пьяной вдрызг публикой – и как отказаться перед ней выступать. Как останавливать взглядом толпу – и как заставить спесивого вельможу заплатить комедианту что следует. Мало ли что может случиться с бродячим киэн? Все это нужно запомнить крепко-накрепко… и еще это… и вот это – тоже… а этого ни за что забывать нельзя… ну а об этом и говорить нечего! Байхин и минуты отдыха не ведал. Даже когда дремота заставляла его выпустить из рук пестрые шарики наяву, сон шептал на ухо голосом Хэсситая: “Улыбайся! Кланяйся!” – и натягивал канат… и Байхин снова отсчитывал шаги, не особо дивясь тому, что канат ни на чем не закреплен, а сам он жонглирует облаками и полосатыми кошками.
   Старался он не впустую. В каждом новом городе канат подымался все выше, кольца и шарики падали из рук все реже. А уж когда Байхин постиг, как притвориться забавным недотепой, который вот-вот брякнется с каната к вящей потехе публики, а отнюдь не к ее ужасу, Хэсситай решил, что цели своей он достиг.
   – Хорошо работаешь, – заметил он ученику. – Если это не мастерское исполнение, то я не знаю, что тогда называть мастерским.
   – Спасибо, – только и молвил ошарашенный Байхин: до сей поры наставник его похвалами не баловал.
   – Я тебя готов наречь мастером хоть сейчас. – Говоря так, Хэсситай не лгал: все необходимое для обряда он припас заранее. Оставалось только произвести мальчишку в мастера первого ранга – а там пусть идет куда глаза глядят. Хэсситай может назвать его мастером, нимало не кривя душой.
   – А я не готов. – Байхин привычным движением подвел глаза ровной синей чертой, даже не глядя на свое отражение в зеркале. – Спасибо на добром слове, конечно… а только мастер из меня… как ты там говорил – “как из дубины букет”?
   Нет, ну как вам это понравится? Мальчишку мастером именовать собрались – а он, видите ли, не желает! Не доволен он, видите ли, собой – ну не доволен, и все тут! Совершенства должного еще не достиг!
   При других обстоятельствах Хэсситаю придирчивость ученика к самому себе очень даже понравилась бы. При других – но не теперь! Трижды еще Хэсситай после особо удачных выступлений предлагал Байхину Посвящение в мастера киэн. И трижды наталкивался на спокойный твердый отказ. И как прикажете избавиться от не в меру ретивого ученика? Сонного его связать или затеряться в рыночной толчее? Ох и сдуру же Хэсситай дал слово не сбегать от Байхина! Оставалось последнее средство. И недаром Хэсситай так торопился, словно за ним гнался, как в годы юности, целый отряд королевских ловчих: он мог и не поспеть вовремя.
   – А какой он, этот твой приятель? – спрашивал Байхин, поправляя дорожный мешок за спиной.
   – Тоже бывший воин, как и я, – ответствовал Хэсситай. – Вот только жизнь ведет оседлую, не в пример мне. Так что он уже не тот, что раньше. Прихварывать стал. То сердце прихватит, то спина заноет… что поделать, все мы не молодеем.
   Что верно, то верно. Вот только меньше всего эти слова применимы к Ари. Ари, бывшему его сотаиннику, которого клан сбыл с рук куда подальше. До чего же удачно, что Хэсситай повстречал его в своих скитаниях! В юности они не дружили особенно, хотя и не враждовали – может, оттого, что жили бок о бок? А теперь, когда свидеться им доводилось редко, между ними наладилась крепчайшая дружба. Куда, как не к Ари, может Хэсситай отвести своего настырного воспитанника? И кто, как не здоровяк Ари, с полувзгляда поймет, что должен хвататься за сердце и вообще разыгрывать из себя смертельно больного? Кто другой сможет столь убедительно изобразить полнейшую развалину? Да так, чтобы поднаторевший в актерских уловках Байхин ни на миг не усомнился: старинному другу его наставника требуется помощь и тщательный уход! Хороший он мальчик, добрый, искренний… разве он откажется поухаживать за разболевшимся воином… особенно если наставник с подобающей случаю дрожью в голосе его об этом попросит? Да и Ари навряд ли очень уж огорчится, пропустив ежегодную осеннюю охоту в обществе старого приятеля, – скорей уж его потешит замысел Хэсситая. Дружище Ари, лучший среди его сотаинников мастер преображений, способный неотличимо притвориться кем угодно! Он и притворится… если только Хэсситай поспеет вовремя: с наступлением поры осенней охоты Ари уходил на промысел, никогда его не дожидаясь. Зачем ждать, если все охотничьи угодья ими давным-давно исхожены, все любимые засидки известны наперечет? Старый друг-приятель и сам отыщет его без труда. Обычно Хэсситай так и поступал… но даже Байхин с его беспредельной доверчивостью едва ли примет охотника-одиночку за недужного перестарка. Ох только бы поспеть к сроку. Только бы не опоздать!
   Однако Хэсситай опоздал.
   Дверь небольшого домика, крытого дерном, была подперта колышком: замков и ключей выученик Ночных Теней не жаловал. Нет такого замка, которого не откроет опытная рука, – так и стоит ли с ним возиться? К тому же место для своего обиталища бывший воин выбрал до того уединенное, да укрыл его до того надежно… если и сумеет чужак его сыскать и поживиться хозяйским добром – так тебе, дуралею, и надо, а вперед наука. А вот если кто из друзей забредет проведать – пусть входит невозбранно. Негоже друзьям томиться на крыльце, отмыкая хитрые запоры. Пусть выдернут колышек и переступят порог, не обинуясь отсутствием хозяина.
   Хэсситай этот самый колышек издали углядел – а ведь до уговорного срока оставалась самое малое неделя… неужто он ошибся в подсчете дней? Ну да невелика беда. Главное – придумать, как половчей по первому времени отовраться. А покуда усталый Байхин будет отдыхать с дороги, Хэсситай пробежится по охотничьим засидкам да сыщет Ари. Пожалуй, так оно и лучше… ведь если Хэсситай приволочет из лесу старого друга на себе… несчастного, иззябшего, с подвернутой ногой… тут разве что каменное сердце не дрогнет! А Байхин – парнишка жалостливый.
   Однако не суждено было Байхину мягкосердечие свое проявить. Наспех заготовленная ложь замерла у Хэсситая на устах, едва только он дверь открыл. Не где-нибудь – прямо на стене напротив входа наклеил Ари послание для давнишнего друга. И не только Хэсситай, но и Байхин враз его приметил.
   Хэсс, старый котяра! – гласили знаки, выведенные со сдержанной изысканностью лучшего среди Ночных Теней каллиграфа. Хэсситай уставился на почерк, за двадцать с небольшим лет не утративший строгого изящества, и судорожно сглотнул.
 
   Хэсс, старый котяра! Премного извини, что не дождался тебя. Не жди меня и ты, если недосуг, – до весны не вернусь: нанялся к двоим оболтусам проводником в горы. Сам понимаешь, зимой на Подветренный Хребет лазить без опытного человека – дело пропащее. Но эти двое не могут ждать. Нужда у них вышла крайняя. В другом разе я бы ни за какие деньги охотой не пренебрег, но ведь не отправлять же людей на верную погибель, так что не обессудь. Можешь у меня зазимовать, а не то так возвращайся к началу лета – буду всенепременно.
 
   И подпись – размашистая закорючка, похожая на пляшущего муравья.
   Хэсситай со вздохом провел пальцем по строкам послания, поколупал ногтем краешек… бесполезно. Приклеено насмерть, нипочем не отдерешь. Даже если бы он и вошел в дом прежде Байхина, сорвать письмо со стены не успел бы.
   – Прихварывает, значит, – язвительно произнес Байхин. – Сердце у него, бедняги, прихватывает… да и еще хребет ноет… этот… как его… а, Подветренный!
   Хэсситай молча опустился на скамью. Что уж тут говорить! Нечего ему ответить, как есть нечего.
   – И ведь как здоровьем пошатнулся, страдалец, – вовсе от мучений ошалел: зимой да в горы поковылял!
   Байхин гневно рассек ладонью воздух, фыркнул и сел за стол напротив Хэсситая.
   – Похоже, нам пришла пора поговорить начистую, – промолвил Байхин. Он сильно побледнел – то ли от гнева, то ли от сознания собственной дерзости.
   Хэсситай приподнял было голову, собираясь ответить, – но вновь смолчал.
   – Я поначалу думал, что ты ученика брать не хочешь или я тебе не по сердцу пришелся. Света от радости не взвидел, когда ты принялся за меня всерьез…
   Хэсситай по-прежнему угрюмо безмолвствовал: ему было чего усовеститься.
   – А уж когда ты мне, новичку недоученному, предложил мастером сделаться – в первый раз я мало не разорвался от счастья. Даже подвоха не заподозрил. На второй только раз и понял, что ты опять пытаешься от меня отделаться, только на новый лад.
   Хэсситай молча стиснул зубы. Парнишка так жаждал мастерства – и не водой, а отравой утолил наставник эту жажду!
   – Не будь мы с тобой друзья, так я бы раньше догадался.
   Не вполне веря услышанному, Хэсситай приподнял голову. Если Байхин, несмотря ни на что, не отрекается от их дружбы… может, не все еще потеряно.
   – Вот я тебя как друга и спрашиваю: куда это ты наладился в одиночку? – Байхин перегнулся через стол и посмотрел на Хэсситая в упор. – И чем тебе ученик помешает?
   – А вот это, – тихо и медленно выговорил Хэсситай, – не твоего ума дело.
   Уж если отвадить ученика не удалось, а обманывать поздно – может, прямое оскорбление заставит его отшатнуться?
   – Нет, моего! – громыхнул Байхин. – По-твоему, я такой недотепа, что от меня и помощи ждать не стоит?
   Его глаза, словно бы выцветшие от гнева, смотрели прямо на Хэсситая – и после стольких недель беспрерывного лганья Хэсситай не осмелился соврать еще раз.
   – Нет, – признал Хэсситай, – ты не недотепа. Но…
   – А тогда с чего ты забрал себе право решать за меня? – выдохнул Байхин. – Как ты смел отказать мне в праве помочь тебе? Ты что-то опасное затеял, я же вижу. Вот и вздумал от меня избавиться!
   Он не кричал – но в голосе его звенела такая ярость, что пострашней любого крика будет.
   – Не выйдет! Распоряжаться мной взялся? Да будь ты мне хоть трижды друг и четырежды наставник, а помыкать я собой не позволю, так и знай!
   Никогда еще Байхин не разговаривал так со своим наставником! На миг ему показалось, что во взгляде Хэсситая плеснулась ответная ярость, и Байхин закаменел лицом, ожидая пощечины. Но тут глаза Хэсситая округлились, он откинулся назад, пристукнул кулаком по столу и от души расхохотался.
   Байхин вздрогнул, будто его и впрямь по лицу ударили, приоткрыл рот, ошеломленно икнул неправдоподобно тоненьким голоском – и вдруг захохотал вместе с Хэсситаем, сам не зная отчего.
   – Ах ты котеночек приблудный! – стонал Хэсситай, утирая выступившие от смеха слезы. – Громко же ты мяукать выучился… и коготки у тебя остренькие!
   Он провел рукой по лицу и как-то разом посерьезнел, только в уголках глаз еще притаилась тень улыбки.
   – Теперь только вижу, как я был прав, когда назвал тебя мастером, – задумчиво промолвил Хэсситай. – Ученик на такое не способен.
   Говорил он на сей раз совершенно искренне, без всякой задней мысли – не то что раньше. И Байхин разницу почувствовал – но не пал себе и мгновенной передышки, чтобы порадоваться. Нет, он упрямо гнул свое.
   – Значит, ты понял, что тебе от меня не отделаться? – заключил он. – Может, хоть теперь скажешь, куда и зачем мы направляемся?
   Мы, видите ли! Мы!!! Ах ты котеночек шкодливый!
   – После, – туманно пообещал Хэсситай. – Не стоит времени терять. Как-нибудь по дороге расскажу.
   – Темнишь? – жестко усмехнулся Байхин. – Небось все еще надеешься по пути от меня избавиться?
   – Надеюсь, – с обескураживающей прямотой признался Хэсситай.
   – Даже и не думай, – уверенно посулил Байхин, взваливая на плечо свой дорожный мешок.
 
   * * *
 
   Хэсситай сидел спиной к костру, угрюмо уставясь в ночной сумрак, словно бы там, в темноте, творилось нечто несказанно интересное и притом видимое лишь ему одному. На самом-то деле ему просто не хотелось оборачиваться. Не хотелось смотреть на веселые язычки пламени… на быстрые движения рук Байхина, вовсю занятого стряпней… на его невозмутимое лицо. Впервые за все время их знакомства Хэсситай предоставил ученику полную волю и в хлопоты его не вмешивался. Сколько суровых слов было им говорено о том, что только мертвый киэн не в силах сам себя обиходить, – и вот он сидит сложа руки, а Байхин готовит ужин и себе, и наставнику. Добился-таки своего! С бою взял заповеданное обычаем право.
   А теперь-то ты что скажешь, Хэсситай? Твоим, и только твоим, попущением этот мальчишка отправляется на погибель вместе с тобой. И ты никак ему не воспрепятствовал. А ведь мог. Даже и тогда, когда, уповая застать дома Ари, ты нашел взамен весточку от него. До сих пор ты убеждал, обманывал, оскорблял – но мог ведь и силу применить. Ту силу, что неведомо для Байхина сотрясала домишко Ари, покуда вы оба хохотали, будто умалишенные. А сам ты точно и впрямь ума лишился! И что тебе стоило принудить Байхина силой своей магии? Ничего бы он не понял… где уж ему! Никто бы на его месте не понял. Вы смеялись оба… редко ты бывал настолько силен – и не пустил свою силу в ход. Словно затмение на тебя нашло.
   Да нет, не затмение. Скорей уж наоборот. Будто спала с глаз пелена, и смотришь ты с гадливым содроганием на дело рук своих – и самому не верится, что сотворил эту мерзость.
   А ведь мерзость, иначе и не скажешь. И не отговоришься, что, мол, в неведении своем… какое там неведение! Лучше любого другого ты знаешь, что сделал. То самое, что когда-то совершили с тобой. Ты предал своего ученика.
   Да, ты не называл его предателем. Ты не пускал убийц по его следу. Ты не приходил за его головой. Но Байхин доверился тебе точно так же, как доверялся и ты сам, – безоглядно и безоговорочно. И ты точно так же обманул его доверие.
   Да, конечно, ты можешь не кривя душой сказать, что лгал из лучших побуждений. Спасти его хотел… уберечь… молодость его пожалел. Но он тебе верил – а ты обманывал его с первого дня, с первого часа. Все это время ты только и делал, что предавал его доверие. Сладко ли быть обманутым, Хэсситай? Вот теперь ты точно знаешь, что и обманщиком быть несладко.
   Вот потому ты и не воспользовался своей силой. Вся твоя предыдущая ложь замкнула тебе уста. А если бы у тебя и достало бесстыдства попытаться, ничего бы не вышло: что на свете правдивей смеха? А правда беспощадна. Как был беспощаден и ты сам, когда, потеряв голову от горя и гнева, выкрикивал правду в лицо мастера Хэйтана. Байхин, надо признать, поступил с тобой куда милосердней, чем ты сам когда-то…
   Байхин подошел мягким неслышным шагом, протянул Хэсситаю прутик с нанизанными кусочками жареного зайца, сел рядом с наставником спиной к костру и снял со своего прутика зубами горячую зайчатину. Хэсситай последовал его примеру. Есть ему совсем не хотелось – но растревоженная совесть не позволяла отказаться от ужина.
   – Совсем даже недурной заяц, – прожевав, заметил Байхин. Хэсситай кивнул.
   – Ты был прав, без ужина мы в здешних лесах не остались, – продолжал Байхин, помахивая прутиком, чтобы мясо поскорей остывало. – Но все-таки зря мы в доме не заночевали.
   – Не зря, – возразил Хэсситай, подув на жаркое. – Мы ведь туда поутру заявились. Некогда нам целый день попусту терять ради одной ночевки под крышей.
   – А куда нам спешить? – удивился Байхин, осторожно угрызая все еще горячую, как уголь, зайчатину. – Приятеля своего ты ведь дома не застал…
   Хэсситай болезненно поморщился.
   – Приятель тут ни при чем, – вздохнул он. – Просто неохота мне по снегу брести. Зима вот-вот нагрянет. Я, и верно, думал тебя здесь оставить, вот и дал изрядный крюк, чтобы только вовремя поспеть. А по-настоящему нам бы надо быть в неделе пути отсюда.
   – Это где? – осведомился Байхин, снова помахивая прутиком.
   – У подножия Подветренного Хребта, – ответил Хэсситай. – Он ведь недаром называется Подветренным. По эту сторону зимние ветры завывают – а по ту сторону зимы отродясь не видывали.
   – Вряд ли мы успеем перебраться через горы, – рассудительно заметил Байхин, приканчивая свою порцию жаркого.
   – А через горы мы и не пойдем. – Хэсситай чуть пошевелился, и его огромная тень прыгнула в темноту. – Уж не знаю, что тем двоим в горах занадобилось, но точно могу сказать, что именно в горах, а не на той стороне. Иначе не стали бы они проводника искать. Чтобы просто пересечь Подветренный Хребет, проводник не нужен. Там сквозной проход выдолблен. Широкий проход, добротный… да что рассказывать – сам скоро увидишь.
   Байхину явно до смерти хотелось расспросить про невиданное им чудо – пронизывающий гору насквозь рукотворный проход. Но уж если мастер не настроен рассказывать, к чему и настаивать? Байхин потянулся, встал и вернулся к костру – жарить зайчатину.