Раткевич Элеонора. Меч без рукояти

   – Баня! – ахнул Байхин, сообразив, куда ведет его Хэсситай. – Да я ж сварюсь! Упрею!
   – Не сваришься, – заверил его Хэсситай, открывая тяжелую добротную дверь.
   Баня по раннему времени пустовала. Двое банщиков в набедренных повязках сидели на скамье и закусывали большими тонкими лепешками. Завидев посетителей, один из банщиков поднялся, неспешно отряхнул руки и зашагал клиентам навстречу сквозь влажную, приглушенно гулкую жару. Дороден он был настолько, что трудно было понять, как он ухитряется носить столь грузные телеса, – а между тем его могучие пятки касались мокрого дубового настила мягко и бесшумно. Да и вообще все движения толстяка обладали текучей плавностью, отчего он казался совершенно бескостным.
   Толстый банщик поздоровался, и Хэсситай ответил взаимным приветствием, сопроводив его учтивым кивком: кланяться почти голому человеку в бане как-то нелепо.
   – Какой разряд желаете? – деловито поинтересовался банщик, едва лишь с приветствиями было покончено. – Первый, второй, общий, отдельный, с парильней, со льдом?
   – Первый, – ответил Хэсситай. – Отдельный. Мне – полный, ученику моему – попрохладней. Он недавно на солнце перепекся. И массаж.
   – Понял, – кивнул толстяк. – Одну минуточку, господин киэн.
   Второй банщик тем временем доел свою лепешку и подошел поближе. То был бледный, почти бескровный на вид юноша из тех, что лет после тридцати изумляют взоры невесть откуда взявшейся редкостной мужской красотой и неповторимостью облика, а до тех пор если и поражают чем, так только отменным безобразием удивительно несоразмерного лица, мнимым худосочием и нелепой походкой новорожденного жирафа… да еще, пожалуй, старческой проницательностью взгляда.
   – Прошу, господин киэн. – Толстяк сделал округлый жест в сторону своего подручного.
   Хэсситай сбросил сандалии и зашагал вслед за юношей куда-то в глубь бани, туда, где томно колыхалось и потягивалось облачко густого пара.
   – А вам сюда. – Толстяк повел могучим плечом в сторону широкой бамбуковой занавески.
   Байхин по примеру Хэсситая скинул обувь, отвел рукой занавеску и шагнул внутрь. Спустя мгновение толстяк с ведром в руках поднырнул под занавеску, да так, что ни одна бамбуковина не стукнула.
   – Вы покуда разоблокайтесь, – пробасил толстяк и вылил ведро в громадную дубовую бадью с горячей водой. Потом он попробовал воду локтем – точь-в-точь заботливая мамаша перед купанием своего дитяти, – удовлетворенно хмыкнул и удалился.
   Байхин сноровисто сбросил пропотевшую рубаху, штаны и набедренную повязку и недоуменно огляделся по сторонам, не зная, куда девать одежду: ему как отпрыску богатого знатного дома прежде не было нужды посещать банные заведения, и он понятия не имел, как в них следует себя вести.
   – Одежду сюда давайте, – провозгласил толстый банщик, вновь возникая из-за занавески. В руках он держал огромный ушат, полный до краев. – Ковш вон там лежит. Ополоснитесь и полезайте в воду.
   Он окатил Байхина водой, и на грудь юноше обильно закапало красным, синим и мутно-розовым. Байхин ахнул и рассмеялся. Он и забыл совсем, что у него лицо раскрашено.
   Смыв с помощью банщика пот и грязь, Байхин погрузился в огромную бадью до самого подбородка. Прикосновение воды к усталому телу оказалось невыразимо приятным. В бадье было тепло, словно жарким летним днем на мелководье, и Байхин блаженствовал, ощущая, как усталость мало-помалу покидает его, растворяясь в этом ласковом тепле, а следом растворяется и само его тело, и даже кости словно истончаются, тают… и вот он уже весь исчез без остатка будто горсть соли, и сонное колыхание воды вобрало его в себя.
   Несколько раз толстый банщик подходил к бадье, доливал горячей воды и вновь исчезал бесшумно. Байхин почти не замечал его появлений до тех самых пор, пока толстяк не возник совсем уже рядом с громадным полотенцем.
   – Извольте в массажную, – прогудел он.
   Байхин нехотя вылез из воды. Банщик ловко укутал его полотенцем с ног до головы и быстро растер.
   – Накиньте вот это, – посоветовал толстяк, протягивая Байхину банное одеяние – короткий фисташково-зеленый нижний кафтан из тонкой ткани.
   Байхин облачился в кафтан, небрежно повязал пояс и последовал за толстяком в массажную. Там банщик вновь совлек с него одежду и указал на стоящие бок о бок три лежанки – мол, выбирай, которая по душе.
   Байхин опустился на ближайшую лежанку. Толстяк немного постоял над ним, как бы примериваясь, – а потом принялся за дело.
   Конечно, в доме Байхина было множество слуг, обученных нелегкому искусству целительного растирания. Но с мастерством толстого банщика их усилия не шли ни в какое сравнение. Слугам-то, кроме своих господ, никого массировать не доводилось, а через руки банщика ежедневно проходила уйма самых разнообразных людей. Опыта и сноровки ему было не занимать. Мягкие, будто и впрямь бескостные пальцы толстяка обладали поразительной силой. Он мял и месил Байхина, то словно бы превращая юношу в податливый глиняный ком, то вылепливая из безвольной бесформенной глины его тело заново – всякий раз все более сильным и здоровым. Байхину то и дело казалось, что там, где по всем понятиям должна бы находиться его спина, под руками банщика возникает то неуместное здесь ухо, а то и еще одна нога, причем совершенно безболезненно. Байхин веселился вовсю – мало ли что почудится с устатку? Но когда толстый банщик перевернул его на спину, Байхин только охнул от изумления, глядя, как огромные руки толстяка погружаются в его тело едва ли не по локоть, и подумал невольно – а так уж ли ему почудилось?
   Коротко брякнула бамбуковая занавесь, и Байхин чуть скосил глаза на звук.
   – Не дергайтесь, – с укоризной произнес толстяк. – Лежите себе спокойненько.
   В массажную вошел его подручный. Следом шел Хэсситай, облаченный точно в такое же банное одеяние, что и Байхин, только не зеленое, а бледно-лиловое. Небрежно запахнутый банный кафтан открывал татуировку на груди – котенок, умильно взирающий на свою миску. Наколка была выполнена с отменным искусством – пожалуй, даже с большим, нежели те, что красовались на лицах известных Байхину киэн.
   – Оживаешь понемногу? – добродушно поинтересовался Хэсситай у ученика.
   Байхин блаженно промычал нечто утвердительное.
   – Еще самую малость, и будет как новенький, – заверил банщик. – Сами-то не желаете?
   – Нет, – резко ответил Хэсситай.
   Не прекращая своих трудов, банщик откинул голову и посмотрел на Хэсситая в упор.
   – А может, не стоит отказываться? – как-то по-особенному, со значением, спросил он. – Как говорится, нос на лице не спрячешь… а уж в бане так и вовсе.
   Лицо Хэсситая закаменело; котенок на широкой груди дернул лапкой.
   – Не в обиду вам будь сказано, – продолжал меж тем банщик как ни в чем не бывало, – а только морочить меня незачем. У меня глаза не глупее рук будут.
   – И что ж такого твои глаза увидели? – негромко спросил Хэсситай.
   – Да уж что увидели, то увидели. – Толстяк в последний раз промял Байхиновы плечи, встал и неспешно потянулся всем телом. Из-под складок жира выплыл на мгновение громадный треугольный рубец с рваными краями наложенных некогда впопыхах и неумело швов, колыхнулся и снова скрылся в недрах этой необъятной плоти.
   Хэсситай неожиданно рассмеялся.
   – Действительно, не стоило труда отказываться, – беспечно произнес он и опустился на лежанку. – Пожалуй, и мне тоже растирание не повредит.
   – Вот сразу бы так, – укорил его банщик, жестом подзывая подручного. Тот помог Байхину подняться и вновь облачиться в зеленый банный кафтан, а толстяк тем временем занялся Хэсситаем.
   – Вина, лимонной воды, ягодный взвар? – осведомился подручный.
   – Отвар шелкоцветки, если есть, – отозвался Хэсситай.
   – Есть, как не быть, – явно подражая толстяку в его несуетливой степенности, отозвался подручный и удалился.
   Байхин проводил его взглядом и вновь улегся, закинув руки за голову.
   – Давно бросил мечом махать? – Голос Хэсситая звучал неразборчиво.
   – Да почитай, годков пятнадцать, – ответствовал банщик, вовсю трудясь над его спиной. – Вот как мне пузо пропороли, я это дело и бросил. Болел я тогда долго… а потом – ну, вы б меня видели! Худущий, что твоя жердь!
   Байхин сдавленно фыркнул: вообразить банщика худым оказалось ему не под силу.
   – Нанялся я тогда к здешнему банщику в подручные, – пробасил толстяк, продолжая орудовать. – Одежки выдавать и пересчитывать. Что потяжелей – мне тогда невмочь было. А как банщик помер с перепою, я так при сыне его и остался.
   Так, выходит, молодой парень – не подручный, а хозяин?
   – Толковый парень, – одобрил Хэсситай. – Заморенный только.
   – Это он сейчас заморенный, – возразил толстяк. – А тогда и вовсе не жилец был. Ничего, выровняется. Через годик-другой женю его. В самой ведь уже поре малец.
   – Это верно, – согласился Хэсситай, переворачиваясь на спину.
   – А вы когда мечом махать бросили, господин киэн? – не без опаски полюбопытствовал банщик. – Или… не бросили?
   – Бросил, – лениво отозвался Хэсситай. – Лет уже двадцать, как бросил. Бывает, что и таким, как я, удается другим ремеслом заняться. И до сих пор ни одна душа живая… нет, но надо же мне было на тебя наскочить!
   – А вы что же, совсем по баням не ходите? – удивился толстяк.
   – Отчего же, – возразил Хэсситай. – Вот только в массажную не заглядываю. И ни разу еще не встречал банщиков из бывших воинов… не в обиду будь сказано.
   – Какая тут обида, – ухмыльнулся толстый банщик.
   Дело у него было поставлено отменно. Едва только он отнял руки от Хэсситая, как в то же самое мгновение раздался перестук бамбуковин. Младший банщик, облаченный в длинное темно-коричневое одеяние, внес небольшой подносик, уставленный чашками, крохотными мисками с сухим и соленым печеньем, цукатами и тыквенными семечками, а также прочей утварью для приятного поглощения напитков и закуски. В центре подноса красовался пузатый сосуд для кипятка и маленький заварник из тяжелого фарфора с темно-синей подглазурной росписью – старинные вещи, теперь таких не делают, теперь такие покупают у торговцев древностями за бешеные деньги. Вот только эти предметы никогда не слыхивали тяжелого дыхания оценщика из антикварной лавки, не изведали осторожных любовно-алчных прикосновений знатока всяческих редкостей. Их не купили, дабы потрафить моде на старину. Просто их приобрели очень давно – может, прадедушка прадедушки нынешнего владельца пленился их тяжеловесным изяществом, – а потом их любовно берегли из поколения в поколение. Небогатые люди обычно куда как ревностно относятся к той малой толике красоты, которая входит в их наполненную трудами жизнь. Сотни и сотни возчиков, рыбаков, ткачей, воинов, разносчиков, лекарей и прочего люда касались этих вещей изо дня в день – и простой белый с синим рисунком фарфор жил своей повседневной жизнью, переходя из рук в руки. Он помнил столько прикосновений, что был неизмеримо древнее всех своих ровесников, ведущих полусонное существование в доме богатого собирателя диковин, – и древностью своей мог гордиться по праву.
   – А вот и шелкоцветка! – Хэсситай принял из рук молодого банщика поднос, поставил его на низенький столик, сам распечатал банку с отборными листьями шелкоцветки, сам и напиток заварил, вежливо отказавшись от услуг обоих банщиков.
   – А вы, почтенные, нам компанию не составите? – осведомился он после того, как вручил Байхину небольшую тяжелую чашку с восхитительно ароматной жидкостью.
   – Мы бы и рады, да никак нельзя. – Старший банщик растопырил толстые пальцы с крохотными вдавлинками от постоянного пребывания в горячей воде. – Это сейчас затишье, а скоро народ валом повалит, знай успевай поворачиваться.
   – Если так, то и мы особо рассиживаться не станем, – заметил Хэсситай, с наслаждением прихлебывая из своей чашки.
   Толстый банщик кивнул, и по его кивку молодой вновь покинул комнату. Вернулся он почти сразу же. На сей раз он нес с собой сумку Хэсситая и два небольших плотных свертка.
   – А это что? – недоуменно вопросил Байхин, покосившись поверх чашки на загадочную ношу банщика.
   – Одежда наша, – пояснил Хэсситай. – Все честь честью – выстирано, откатано и уложено так, чтоб не помять. Остается только развернуть и на просушку повесить, а потом хоть сразу надевай. Все как по первому разряду полагается.
   – Но… а в чем же мы назад пойдем? – взвыл Байхин. – Мы ведь сменной одежды с собой не захватили…
   – Так то – ты, – поправил его Хэсситай, – а я так захватил. И для тебя тоже. Одевайся.
   – Но это не моя одежда! – возопил несчастный Байхин, уставясь на новехонький наряд, извлеченный из Хэсситаевой сумки.
   – Я сказал твоя – значит твоя, – отрезал Хэсситай. – А если не нравится… как угодно. Хоть в банном кафтане на постоялый двор иди, хоть нагишом.
   Байхин представил себе, на что он будет похож в фисташково-зеленом коротеньком банном одеянии на голое тело посреди людной улицы, и с трудом подавил нервный смешок.
   – Спасибо, – выговорил он куда-то себе под ноги и принялся облачаться во все новое. От купленной Хэсситаем одежды еще исходил еле уловимый запах самой ткани. Ношеное платье, даже и отстиранное дочиста, принимает запах своего владельца, а вот ни разу не надеванное пахнет шелком, холстом, шерстью – собственным своим естеством… чем-то новым… радостным, как ожидание праздника… а ведь недаром обычай велит по праздникам облачаться во все новое. До чего же восхитительно пахнет небеленое полотно простой рубашки – словно и впрямь у Байхина сегодня праздник какой-то!
   – А вы и правда бывший воин? – с любопытством спросил молодой банщик, глядя, как Хэсситай расправляет рубаху, и явно гадая, что же в его теле, повадках, стати подсказало толстяку, кем раньше был этот заезжий киэн.
   – Подслушивать нехорошо, – наставительно произнес Хэсситай, ныряя в свою просторную рубашку.
   – Да я почему спросил, – произнес парень, смущаясь от собственной неожиданной настойчивости, – просто никогда бы на вас не подумал. У нас вот даже ткачи или мусорщики, и те парятся по нескольку часов, друг перед дружкой похваляются… или тоже воду погорячей потребуют – кто дольше усидит…
   Толстый банщик фыркнул, зажимая рот рукой.
   – Так то – ткачи и мусорщики, – невозмутимо ответствовал Хэсситай, проверяя, ладно ли завязан пояс, – а я все-таки бывший воин, мне гонору ради над собой измываться не с руки. Да я и вообще человек скучный, по правде говоря.
   Байхин, по примеру толстяка, украдкой зажал рот ладонью, подавляя смешок.
   – Скучный, – строго повторил Хэсситай. – Но с фанабериями.
   Байхин посмотрел на него в упор и откровенно расхохотался. Когда Хэсситай толкнул тяжелую дверь, тело Байхина невольно чуть напряглось: он предполагал, что улица встретит его, разомлевшего после мытья и растирания, влажной сумеречной прохладой. Однако солнце, к его немалому удивлению, стояло совсем еще высоко; жаркое дыхание мостовой обдавало ноги.
   – А я думал, уже стемнело, – поразился Байхин.
   – Где там, – ухмыльнулся Хэсситай. – Мы ведь с тобой совсем недолго выступали. Это тебе по первому разу показалось, что долго, а на самом деле едва за полдень.
   Байхин представил себе трясучий кисель, в который превратятся его мускулы после целодневного выступления, и ужаснулся. Не будь его решимость сделаться киэн так крепка, первое же выступление оказалось бы для него и последним.
   – А я долго еще буду так… уставать? – неожиданно для самого себя спросил он.
   – Нет, – уверенно ответил Хэсситай. – Так – нет. Ты ведь больше со страху устал, чем от работы. У меня поначалу тоже все поджилочки дрожали, а после привык. Да и ты уже, я погляжу, в себя пришел.
   – Вполне, – кивнул Байхин. – Вот только есть охота, аж мутит.
   – Дело понятное, – понимающе подхватил Хэсситай. – И поправимое.
   Аппетит у Байхина и впрямь разыгрался не на шутку. Едва воротившись в “Свиное подворье”, он первым делом заказал себе громадную порцию знаменитой свинины – впрочем, если Хэсситай от него и отстал по части еды, то ненамного. Вдвоем они отдали дань и свинине во всех и всяческих видах, и легкому горьковатому местному винцу, и свежим лепешкам, тонким и огромным, как скатерть. Под конец обеда Байхин едва челюстями двигал. Усталость вновь навалилась на него. Слишком много пережил он за день. Страх. Стыд. Гордость. Изнеможение. Неприметное разочарование будничностью одоления, ведомое актерам и воинам: “Так вот это и есть победа?” У него больше не оставалось сил испытывать хоть что-нибудь, кроме сытой истомы. Конечно, отобедав, надо встать из-за стола, не век же тут сидеть… но Байхину зевать и то не хотелось.
   – А ну-ка вставай, – потребовал Хэсситай, и Байхин покорно воздвигся, опираясь обеими ладонями о столешницу и поглядывая на него с недоуменной укоризной.
   – После отдохнешь, – безжалостно поторопил его Хэсситай, и Байхин со вздохом оторвал ладони от стола и медленно поплелся через трапезную. Он ожидал, что мастер начнет его понукать, но Хэсситай отчего-то и сам замешкался. Байхин оглянулся через плечо и искренне изумился, увидев, как Хэсситай берет из рук слуги еще один кувшин с вином. Вот ведь чудак человек! Конечно, здешнее вино слабенькое и почти не пьянит… но Байхин даже под страхом немедленного выступления не смог бы проглотить больше ни капельки. Неужели Хэсситай еще способен вместить в себя хоть что-нибудь? Навряд ли. И охота ему была тащить с собой здоровенный кувшин!
   Впрочем, не так Байхин объелся на радостях, как ему казалось. Стоило ему подняться из-за стола, как сонная одурь мигом развеялась, да и тяжести прежней в желудке он уже не ощущал. В той, бесповоротно оставленной им жизни он и больше съедал за один присест, хотя ему не случалось и вполовину так проголодаться. Странно – еще вчера прежняя жизнь казалась Байхину такой близкой, а сейчас вспоминается смутно, как полузабытый сон…
   Хэсситай вошел в комнату следом за Байхином и бережно водрузил кувшин с вином на массивный низкий столик. Сам Байхин тем временем распустил пояс, скинул кафтан и с блаженным вздохом растянулся на кровати.
   – После отдохнешь, – напустился на него Хэсситай. – Вставай живо – ишь разлегся. Оденься, пояс подтяни.
   Байхин ушам своим не поверил. Неужели и это еще не все? Неужели не окончился еще многотрудный день? Неужели мало он на сегодня мук принял? Однако ему и в голову не пришло ослушаться. Он встал, снова надел новехонький, необмятый еще кафтан и под пристальным взором Хэсситая с особой тщательностью затянул пояс.
   – Вот и хорошо, – кивнул Хэсситай. – А теперь становись на колени.
   Нет, на колени Байхин не встал – он замер на месте, вытаращив глаза. А Хэсситай продолжал как ни в чем не бывало, словно бы даже и не замечая остолбеневшего парня.
   – В ученики я тебя принимал не так, как обычай велит… но ты и сам – ученик не из обычных, так что не взыщи. – Хэсситай запустил руку в сумку и извлек из нее маленький сверток. – Мы, киэн, и вообще народ безалаберный. Одним обрядом меньше, одним больше… что за беда. Если все обряды всех стран, куда нас нелегкая заносит, еще и соблюдать – жить некогда станет. – Он бережно положил сверточек возле кувшина и вновь выпрямился. – Так что учеником я тебя не нарекал, обрядности не соблюдал никакой… но первое выступление – дело другое. Это не просто ритуал.
   Байхин хотел кивнуть в знак понимания – и не смог, хотел сглотнуть застрявший в горле тугой комок – и не сумел. Многотрудный день и в самом деле не окончился.
   Загадочный сверточек так и притягивал его к себе, но Байхин не смел к нему рукой притронуться, ни даже спросить у Хэсситая, что же такое обретается внутри.
   А Хэсситай продолжал свои непонятные приготовления. Он снова запустил руку в сумку. На сей раз он извлек оттуда шарики Байхина – а их-то зачем?
   – Первым ученическим Посвящением пренебрегать нельзя, – ответил Хэсситай на его невысказанный вопрос. – Иначе добра не жди.
   – А ты его тоже проходил? – замирающим голосом спросил Байхин.
   – Я… – Хэсситай чуть приметно усмехнулся. – У меня все было совсем иначе. Я сначала получил как раз мастерское Посвящение… а уж потом искал мастера, который посвятит меня, как ученику подобает. Так уж у меня получилось нескладно.
   – Почему? – Байхин оторопел: зачем тому, кто уже наречен мастером, добровольно искать ученического Посвящения? Да и как могло случиться, чтобы кто-то был назван мастером прежде, чем учеником?
   – После как-нибудь расскажу, – нетерпеливо ответил Хэсситай. – Теперь не время. Не отвлекайся на посторонние разговоры.
   Легко сказать – не отвлекайся! Когда в твоей судьбе грядет бесповоротная перемена, пусть даже и самая желанная, о ней и думать-то боязно – не то что говорить. Так и тянет поболтать о чем угодно – о вине, о еде, о городских новостях или, наоборот, о преданиях замшелой старины, – лишь бы не о том, что должно свершиться с минуты на минуту.
   – Мне нужно что-то сделать? – враз севшим голосом произнес Байхин. – Ну… приготовиться как-то?
   – Все уже сделано, – ответил Хэсситай. – Умыться ты уже умылся, во все новое оделся…
   Так вот зачем Хэсситай его в баню поволок! Не только в себя прийти после выступления, не только грязь смыть и усталые мышцы размять! Вот зачем и одежду купил!
   – А все прочее я заранее запас, – продолжал Хэсситай. – Можно начинать.
   – П-прямо сейчас? – прошептал Байхин.
   Исполнение мечты было таким близким и неотвратимым, что на какую-то долю мгновения его охватила мучительная печаль. Осталось совсем немного… вот только руку протянуть… и та вселенная, где он так жарко мечтал сделаться киэн, умрет… умрет, и ее больше никогда не будет… а взамен народится совсем другая вселенная – та, в которой существует Байхин, полноправный ученик киэн… ведь это так естественно – скорбеть о гибели целого мира…
   – Прямо сейчас, – кивнул Хэсситай. – Подай мне вон те три чашки.
   Байхин чуть было не брякнул – мол, как же три, когда нас двое! Но ведь не мог Хэсситай оговориться… едва ли он и вообще на это способен. Уж лучше не возражать, а делать что велено.
   Нет, Хэсситай не оговорился. Он налил вина во все три чашки да еще посмотрел, поровну ли, – и лишь тогда перевел озабоченный взгляд на Байхина.
   Затем он вынул из сумки канат и уложил его посреди комнаты аккуратной окружностью.
   – Становись на колени, – повторил он, указывая в центр круга. Байхин послушно подогнул колени и опустился на холодный деревянный пол.
   Хэсситай выложил перед ним шарики в ряд, поставил по обе стороны от них по чашке вина, а с третьей в руках плавно опустился на колени напротив Байхина. Эту чашку он поставил подле себя.
   – Кланяйся, – тихо велел он. – Земно. Три раза.
   Байхин трижды поклонился, уперев руки в пол. Требование отдать поклон потертым деревяшкам почему-то не показалось ему ни смешным, ни странным, ни даже чрезмерным. Воин почитает свой меч – не с большим ли правом комедиант почитает орудия своего ремесла?
   Хэсситай обмакнул кончики пальцев правой руки в чашке с вином и окропил его каплями шарики.
   – Встань, возьми со стола сверток и вернись на место, – по-прежнему приглушенно скомандовал Хэсситай. – Вот так… а теперь дай его мне.
   Байхин протянул Хэсситаю сверток. Киэн почтительно принял его на вытянутые руки, склонил голову и одним резким движением развернул его.
   Байхин ахнул. В свертке скрывалась головная повязка – но какая! Неведомая Байхину вышивальщица постаралась на славу: словно заморские цветы, жарко полыхали на ней расписные шарики и пестрополосые кольца! И когда Хэсситай, помедлив мгновение, бережно положил повязку поверх шариков, Байхин трижды склонился перед ней, не дожидаясь подсказки.
   – Я вижу, ты уже понял, – одобрительно произнес Хэсситай.
   – Да как тут не понять… мастер! – взмолился Байхин. – Мне ее и тронуть страшно.
   – И не трогай, – кивнул Хэсситай. – Она покамест еще не твоя.
   Он снова смочил кончики пальцев в вине и брызнул им на повязку.
   Потом нагнулся и посмотрел: ни одна капля не упала на незаполненную вышивкой ткань – все до единой опустились на шелковые мячики и кольца.
   – Очень хорошо. – Голос Хэсситая явственно дрогнул. – Хорошее предзнаменование. Твоя новая жизнь сложится удачно.
   Байхин молча смотрел, как прозрачные золотистые капли медленно впитываются в вышивку, оставляя за собой еле заметный влажный след. И снова он понял, что должен поклониться – в последний раз.
   Хэсситай совершил все три поклона одновременно с ним, движение в движение, да так четко и слаженно, словно по команде.
   – Надевай, – приказал он.
   Байхин поднял повязку так осторожно, как если бы она могла от малейшего его прикосновения развеяться струйкой дыма.
   – Надевай, – повторил Хэсситай, и Байхин подчинился.
   Хэсситай медленно протянул руку к чашке справа от шариков, взглядом указав Байхину на вторую. Байхин поднял чашку, пригубил одновременно с Хэсситаем и так же одновременно поставил ее на место.
   – Возьми шарики и вставай… вот так… а теперь прокинь их трижды… хорошо, достаточно. Дай их мне.
   Байхин положил шарики в ладони Хэсситая.
   – Теперь сними повязку и положи поверх шариков… правильно. А теперь выходи из круга.
   Когда Байхин переступил через очерченный канатом круг, Хэсситай тяжело перевел дыхание, словно этот короткий обряд заставил его поволноваться еще пуще Байхина.