Раткевич Элеонора. Меч без рукояти

   Он изжарил всего зайца, оставив только потроха – утром похлебку сварить. И всякий раз, снимая с огня очередную порцию, он неизменно подходил к Хэсситаю с его долей. И Хэсситай добросовестно подъедал все мясо до последнего волоконца, хотя есть ему по-прежнему не хотелось.
 
   * * *
 
   Трудно сказать, каким рисовался Байхину мысленно сквозной проход через горы. Одно лишь можно молвить с полной уверенностью: не таким. Совсем не таким, как на самом деле. Сквозной путь через гору! Это ведь несомненное чудо, а от чуда поневоле и ждешь чего-то таинственного, необычного… чудесного, одним словом. А между тем зрелище, открывшееся взору Байхина, оказалось на поверку будничным донельзя.
   Вход в гору преграждали чугунные решетчатые ворота, изукрашенные так замысловато, словно их сняли со стены дома худородного провинциального дворянчика с большими деньгами, весьма дурным вкусом и могучим самомнением. За время странствий с Хэсситаем Байхин подобных ворот навидался без счета – обычно они предвещали заезжим киэн деланно-холодный прием, обильную еду и скудную плату. Байхину даже померещилось на миг, что к решетке вот-вот подойдет коренастый привратник и спросит преисполненным важности голосом: “Кто такие будете?” Хотя нет, не станут привратники нос задирать… а вот, к слову сказать, и они – трое загорелых чуть не дочерна жилистых парней с такими ушлыми физиономиями, что только держись! Нет, эти важничать не станут. Зато можно пари держать, что за право пройти в ворота они исхитрятся слупить с путников столько, что даже бывалым таможенникам останется разве что языком цокать от восхищения. Вон как Хэсситай весь подобрался! Он здесь хотя и не впервой, повадки здешних проглотов хотя и знает – а ведь и его они дочиста обдерут, стоит ему зазеваться.
   – День добрый, почтеннейшие, – первым поздоровался Хэсситай, сопроводив свои слова учтивым, но неглубоким поклоном. А ведь и верно: любой другой поклон обошелся бы странствующим киэн в лишние деньги. Надменный богач едва наклонит голову, а то и вовсе поклона не отдаст… с такого человека есть что взять – и ведь возьмут! Запуганный бедняк и кланяться станет низко… взять с него почти что и нечего, да зато и возмущаться, а уж тем более жаловаться этот затюканный бедолага не посмеет – у такого и вовсе отберут последнее.
   – И вам того же, – нестройно откликнулись привратники. Один из них, на вид чуть постарше остальных, лениво поднялся и неспешно, слегка враскачку подошел к Хэсситаю.
   – Оба идете? – деловито поинтересовался привратник. Хэсситай кивнул.
   Привратник цепким взглядом окинул обоих киэн, не упустив ничего. Одежда хоть и ношеная, зато нигде не чинена, не латана… дорожные котомки тоже крепкие на вид, хоть и поистертые… похоже, эти двое путников не бедствуют, и кошельки у них, по всей вероятности, пузатенькие… то-то славно!
   Славно, да не совсем. И тот, что помладше, не простофилей глядит, а уж о старшем и говорить нечего. Да и рожа его хитрая вроде смутно памятна… бывал он здесь раньше, что ли? Тогда его навряд ли удастся нагреть. Да и силой страннички не обижены: плечо крутое, глаз решительный… ох, стоит ли связываться? Попытаться, конечно, можно… но и в случае неудачи тоже пенять нечего.
   И привратник приступил к выуживанию денег.
   – Повозку не желаете? – зазывно махнул он рукой в сторону крытого сарая.
   – Да нет, благодарствуйте, – невозмутимо ответствовал Хэсситай с чуть заметной усмешкой.
   – Может, лошадей или осликов? – радушным тоном продолжал привратник.
   – Да нет, мы преотлично пешком пройдемся, – возразил Хэсситай, усмехаясь малость приметнее – самую малость.
   Привратник несколько приуныл: путник явно знает, во что обходятся услуги по перевозке. Опытный, бестия! Однако и отступаться привратнику не хотелось.
   – Может, тачку – кладь у вас вроде как тяжелая? – сочувственно произнес он. – Мыслимое ли дело – пешком тяжести таскать? Или повозку все-таки?
   – Незачем, любезнейший, – молвил Хэсситай. – Люди мы привычные, да и спешить нам некуда.
   – Некуда так некуда, – буркнул привратник, разом утратив всю свою слащавую любезность. – Товары какие везете?
   – Никаких, – с прежней невозмутимой вежливостью отозвался Хэсситай. – Да вот, извольте сами взглянуть…
   Он скинул котомку с плеча, улыбаясь так широко и чистосердечно, что привратник аж перекривился от разочарования: коль скоро путник и вовсе не страшится досмотра – тут уж одно из двух. Либо это прожженный контрабандист, которого обыскивай не обыскивай – все едино. Либо у него, поганца, и впрямь при себе нет ничего, что облагается таможенным сбором. В любом случае поживиться тут нечем. И добро бы еще попался простак несмышленый, который и знать не знает, за что он обязан выкладывать свои кровные денежки, а за что никакой платы с него взимать не полагается. Эдакий лопух сам так и просится, чтобы его надули и обобрали. Так ведь этот холодноглазый верзила – путник бывалый и наверняка все таможенные хитрости вдоль и поперек изучил… а ну его совсем!
   Привратник перевел взгляд на Байхина со вновь было вспыхнувшей надеждой. Однако тот, наблюдая за своим мастером, давно уже уразумел, что к чему, и протянул свою котомку для осмотра с такой же точно улыбчивой готовностью.
   Хэсситай, стоя в стороне, выразительно примкнул ресницы в знак одобрения.
   Привратник с отвращением уставился на протянутую ему котомку и разочарованно засопел.
   – Значит, так, – подытожил он, насопевшись вдосталь. – Облагаемых пошлиной товаров не везете, телегу или там лошадей нанимать не будете… так что следует с вас только воротный сбор, пограничный сбор и плата за сам переход. Это будет, – забормотал он, делая вид, что подсчитывает, – за двоих это будет…
   Хэсситай устремил на него взгляд, исполненный откровенной иронии. Привратник смешался. Почти против воли он назвал настоящую сумму – и был готов сам себя искусать от огорчения. Однако когда Хэсситай, подкинув кверху развязанный кошелек, щелчком выбил из него точнехонько надлежащую сумму, да еще и поймал свободной рукой сверкнувшие в воздухе деньги, не глядя, – тут уж привратник только ахнул да мысленно похвалил себя за небывалую покладистость. Не стоит связываться с этими странными путниками, ну никак не стоит. Пусть их и меньше на одного, чем привратников… а все-таки разумнее поберечься.
   Он пересчитал деньги, спрятал их в привесной кошель, подошел к чугунной решетке, отомкнул замок и натужно потянул за воротину. Послышался тяжелый скрежет, и ворота нехотя отворились.
   – Доброго вам пути, – тяжело дыша, промолвил привратник.
   – И вам счастливо оставаться, – все с той же безмятежной доброжелательностью ответствовал Хэсситай и шагнул в проем.
   Байхин, беззвучно смеясь, последовал за ним.
   – Похоже, мы дешево отделались, – произнес он вполголоса, когда ворота, гулко громыхнув, сомкнулись позади.
   – Ты не больно-то радуйся, – хмыкнул Хэсситай. – Нас на выходе точь-в-точь такие же обиралы поджидают. Совсем охамели. Через Подветренный Хребет переходов мало, а безопасных так и вовсе ни одного. Поневоле внутренним переходом пойдешь. Вот привратники и пользуются, живоглоты. И крепко, скажу я тебе, наживаются. Обычно тут такие толпы собираются – в глазах темно! Это мы с тобой в межлюдье угодили: летние караваны уже прошли, зимний путь еще не установился. А вот как осенняя распута кончится, как подморозит хоть малость… косяком народ пойдет в ворота ломиться. У привратников руки замлеют деньги считать.
   – А откуда этот переход вообще взялся? – спросил Байхин, с любопытством озираясь по сторонам.
   Он полагал, что из щелястых выступов должна сочиться сырость… что в глубине горы беспременно должна царить холодная затхлая духота… ну и темень, конечно. Ничего подобного! Под ноги ему сам собой стелился ровный, как половица, камень. Стены сухие, чистые, без единой щербинки. Через каждые двадцать шагов в стену понатыкано что-то наподобие тростей с округлым набалдашником, источающим приятный свет навроде того, которым маги пользуются. И не сыро кругом, и не холодно, и дышится свободно – если и не совсем как на солнечном лугу, то все же не как в подземелье.
   – Его что, маги строили? – высказал догадку Байхин, осмотрясь как следует.
   – Ну что ты, – улыбнулся Хэсситай. – Прорезать гору насквозь не всякому магу под силу. Магов, способных на такое, по пальцам пересчитать можно… и с большинством из них не стоит связываться. Себе дороже. Нет, этот переход продолблен вручную.
   Байхин снова окинул взглядом гладко вытесанные стены – и содрогнулся, представив, сколько человеческого труда, а то и жизней поглотило это сооружение.
   – Конечно, без магии тут не обошлось, – продолжал меж тем Хэсситай. – Одно дело – пробить такую скважину, и совсем другое – заклясть готовенькое. Видишь ведь – и сухо тут, и тепло, и светло. И безопасно. Сам понимаешь, если гора осадку даст, никакая крепь не сдержит – а этому переходу ничего не страшно. Оползень там, или обвал, или даже землетрясение… одним словом, надежно зачаровано, на совесть.
   Байхин в ответ не проронил ни слова, только снова огляделся по сторонам. Смолчал и Хэсситай. Некоторое время они шли, не обменявшись ни словечком, и каждый размышлял о чем-то своем. Хэсситай этим безмолвием не тяготился ничуть: даже у самого одинокого человека потребность высказаться, излиться душой не то чтобы ослабевает с возрастом, но притупляется, теряет первоначальную жалящую болезненность – да Хэсситай по натуре и воспитанию и в юности был хотя и привязчив, но не общителен. Так что долгим молчанием наскучил первым, конечно же, Байхин.
   – Послушай, – обратился он к Хэсситаю, – идти нам еще долго и времени у нас предовольно. Так, может, хоть теперь скажешь, куда мы идем и зачем?
   – Мы, – выразительно хмыкнул Хэсситай. – Мне и самому интересно, куда и зачем мы идем. Вот ты мне скажи, куда тебя понесло? И что тебе дома не сиделось? Молодой, богатый, знатного рода – чем не жизнь?
   Хэсситай явно лукавил, уходил от ответа – но Байхин решил не перечить: до сих пор мастер гнал его от себя, ни о чем не спрашивая.
   – Жизнь, – согласился он и, помолчав, добавил: – Только… как тебе сказать… тесно мне было жить. Тесно и душно.
   – Да пожалуй, – после короткого раздумья кивнул Хэсситай. – Младший сын младшей жены, или кто ты там… очень неопределенное положение.
   – Да нет, – с недобрым коротким смешком возразил Байхин. – Как раз очень определенное.
   – В каком смысле? – удивился Хэсситай.
   – В самом прямом. Кто мне высшим приходится, кто – низшим и в какой степени… все как есть расписано. Кого каким поклоном уважить и кого какими помоями облить. Только низшие и высшие, и никого равного.
   – А тебе так нужен был равный? – полюбопытствовал Хэсситай.
   – Конечно, – ответил Байхин. – Я отчасти поэтому в тебя так и вцепился. Понимаешь, тебе я всегда могу подсунуть лягушку в ящик для фокусов.
   – Не советую, – с ехидной прямотой предостерег Хэсситай. – Я ведь могу тебе в ответ клею в грим налить.
   – Достойный ответ равного, – ухмыльнулся Байхин. – Вот поэтому я и могу подложить тебе лягушку. А иначе жить тесно. Над низшими подшучивать гнусно – они ведь не то что ответить, они даже обидеться не вправе, если шутка не по вкусу пришлась. А над высшими… здравый смысл не позволяет – себе дороже. – Байхин выразительно развел руками, а затем неожиданно ухмыльнулся. – Правда, по части здравого смысла у меня всегда было слабовато…
   – Не сомневаюсь, – сухо отпарировал Хэсситай. – Даже странно, что ты до сих пор жив и шутки шутишь. Другому бы давно расхотелось.
   – Ну нет, – неожиданно посерьезнел Байхин. – Я ведь только тем и выжил.
   Разговор вновь оборвался: при всей своей словоохотливости Байхин явно не хотел продолжать тему, а Хэсситаю так и вовсе не до разговоров стало. Достаточно и того, что он уже успел услышать. Сколько уже раз он укорял себя за то, что ошибся в парне, – и вот опять… да что ж это делается? И как только ему в голову пришло дивиться, что вся жизнь Байхина была исполнена жгучей жаждой смеха? Неужто позабыл, как сам изнемогал от той же жажды, как дерзил мастеру Хэйтану, как тяжко отстаивал свое право смешить и смеяться? Почему он так упорно отказывался поверить, что Байхин той же породы, что и он сам? Отчего защищался, так яростно стараясь не понять?
   А какая разница? Главное, что Байхин с ним и впрямь одной породы… а это значит, что отделаться от него не удастся. Пустые надежды. Нельзя оборонить человека от него самого.
   При этой мысли Хэсситай испытал пронзительную боль – и в то же самое время невероятную легкость. Словно бы с него сняли тяжкий груз, с которым он уже свыкся настолько, что и замечать его перестал, и только сгорбленная спина все еще отвечает болью на попытку распрямиться…
   За этими мыслями Хэсситай и не заметил, как впереди завиднелись ворота. В своей задумчивости он едва было не заплатил привратникам лишку – едва спохватился.
   – Куда мы теперь пойдем? – поинтересовался Байхин, глядя, как Хэсситай прячет свой изрядно отощавший кошелек.
   – Вон туда, – флегматично отозвался Хэсситай. – Там есть небольшой городок.
   – Выступать будем? – радостно оживился Байхин. Хэсситай помотал головой.
   – Выступать мы там не будем, – отрезал он. – И вообще о том, что мы с тобой киэн… помалкивай, ладно?
   Хэсситай был почти уверен, что удивленный Байхин приступит к нему с расспросами, и даже почувствовал легкую досаду, когда тот лишь кивнул в ответ – и только. А о чем досадовать, если вдуматься? Сам всю дорогу от него таился – вот и перестал парень расспрашивать, а навязываться с объяснениями нелепо. Ну да это беда поправимая. Со временем все он Байхину расскажет. А пока довольно и того, что наказ его парень выполнит. Хоть не так будет велика для него опасность…
   Однако снова всем надеждам Хэсситая было суждено рассыпаться в прах.
   Не только полотнище с городским гербом свисало с поперечины над тяжелыми воротами. Рядом весело трепыхался на ветру белый флаг с огромной черной слезой посредине. При виде него Хэсситай так и замер.
   – Вот оно что, – с ненавистью выдохнул он сквозь сжатые зубы. – Послушай… ты, конечно, можешь решить, что я снова выискал предлог от тебя отделаться. – Он вынул кошелек и протянул его Байхину, избегая смотреть в глаза. – Думай, если хочешь. Об одном прошу – беги отсюда без оглядки. Денег тебе на проход через гору хватит… а прочее – не твоя забота.

Глава 7

 
   Байхин ничего не ответил. Он просто молча стоял и смотрел на протянутую руку. Долго смотрел. До тех пор, пока она не опустилась, все еще сжимая кошелек.
   – Ты всерьез полагаешь, что я брошу тебя и пущусь наутек? – негромко поинтересовался Байхин, по-прежнему не отрывая тяжелого взгляда от зажатого в ладони кошелька.
   – Нет, – честно ответил Хэсситай, неловким движением запихивая кошелек за пазуху. – Но очень бы хотелось.
   Он сел на обочину и смущенно погладил придорожную траву, пышную, сочную, летнюю – зима и впрямь осталась позади. Потом его руки задвигались, поправляя пояс и разглаживая несуществующие складочки кафтана – опять-таки без всякой к тому надобности.
   – Даже и не мечтай, – сухо посоветовал Байхин. – Привычки у меня такой нет – друзей в опасности бросать. И удирать, перепутавшись невесть чего, – тоже.
   – А ты перепугайся, – в тон ему ответил Хэсситай. – Целее будешь. Я тебе даже подскажу – чего.
   – Сделай милость, – хмуро откликнулся Байхин, ковырнув ногой небольшой камешек.
   – Изволь. – Хэсситай потеребил немного пояс, будто не вполне понимая, на что создана эта странная вещь, потом вздохнул, рывком развязал его и скинул теплый дорожный кафтан. – Надо же, до чего жарко… сразу как-то и не заметил, а ведь так солнце припекает…
   – Я тебя слушаю, – безжалостно прервал его Байхин.
   – Тебе когда-нибудь сказки слыхивать доводилось? – Вопрос был далеко не праздным: во многих знатных семействах слугам строго-настрого запрещалось тешить молодых господ низменными россказнями, годными разве что для услаждения слуха черни.
   – Доводилось, – кивнул Байхин.
   – А про дочь короля, которая не умела смеяться, слышал? – все еще избегая смотреть Байхину в глаза, осведомился Хэсситай. – Которая смертной тоской заболела…
   – Смотря какую, – со странной сдержанностью ответствовал Байхин. В другое время Хэсситай бы призадумался о причинах подобной уклончивости, но теперь ему было не до того: он размышлял, как бы ему посильнее испугать Байхина, чтобы тот и думать забыл следовать за своим мастером.
   – Ну как же, – напомнил Хэсситай. – Дочка разучилась смеяться, и его величество посулил выдать ее за того, кто рассмешит… а потом было хотел уклониться от своей клятвы, да не получилось. Помнишь?
   – Да, – совсем уже безо всякого выражения произнес Байхин. – Там еще вроде незадачливым шутам головы рубили.
   – Сказочка эта не на пустом месте взялась, – задумчиво сообщил Хэсситай, теребя травинку. – Хотя на самом деле кое-что было не совсем так… а знаешь, что именно?
   – Не знаю, – бесцветным голосом вымолвил Байхин. – Но догадываюсь. Папаша-король не потому претендентам на руку дочери головы рубил, что опозорились. Он просто боялся, что кто-нибудь со второй попытки сумеет рассмешить принцессу.
   – Откуда ты знаешь? – Хэсситай чуть не взвыл от изумления, до того верно догадка Байхина совпала с действительностью.
   – Не знаю, – вздохнул Байхин. – Догадываюсь. Полагаю, у папочки-короля свой жених был для любимой дочки припасен… тот самый, за которого она идти отказалась… а потом и захворала этой… тоской. – Последнее слово он выговорил с таким отвращением, какого Хэсситай едва ли мог от него ожидать. Так говорят не о болезни сказочной принцессы, а о личном недруге.
   – Правда твоя, – признал ошеломленный Хэсситай. – Но как ты угадал?
   – А разве могло быть иначе? – пожал плечами Байхин. – Тоска смертная – это ведь не простая болезнь. Сначала человек забывает, как смеяться… а потом умирает… или становится послушным… очень послушным. Что ни прикажи, все сделает. Если бы принцесса выжила, она бы короля послушалась. И замуж бы пошла безропотно. Так что не сама она по себе заболела. Наверняка отец-король поспособствовал… а может, не только он. Но это дела не меняет. Пусть не он первый надумал – но ведь от совета не отказался.
   И снова догадка Байхина оказалась ужасающе верной. Или… не просто догадка?
   – А как от смертной тоски лечат, знаешь? – поинтересовался Хэсситай.
   – Смехом, чем же еще, – устало повел плечами Байхин. – В сказке же сказано. Если удастся рассмешить… вот только обычно не удается.
   – В сказке сказано, – пробормотал Хэсситай. – Может, ты вдобавок знаешь, откуда смертная тоска берется? Про это в сказке ничего не говорится.
   – Изволь, – произнес Байхин, невольно передразнивая Хэсситая. – Достаточно наложить чары на любую заразную болезнь… дело мерзкое, таким даже черные маги брезгуют, но какой-нибудь честолюбивый и бездарный чародей может поддаться на уговоры… вроде заклинание не из сложных. Только больного потом надо взаперти держать, иначе все кругом поперезаразятся. Очень уж летучее поветрие. Папочка-король недаром дочку свою в башне запер и близко к ней не подходил. Не то и сам тоску подцепил бы… а ему это и вовсе ни к чему.
   Охватившее Хэсситая подозрение превращалось в уверенность так быстро, что у него стеснилось дыхание и похолодели кончики пальцев.
   – А это ты откуда знаешь? – сдавленно промолвил он, потрясенный своим внезапным прозрением.
   – Так я и сам этой дрянью болел, – скучным обыденным голосом ответил Байхин и сел на придорожную траву рядом с Хэсситаем, словно признание отняло у него силы стоять.
   – На мертвого ты вроде не похож, – будто размышляя вслух, промолвил Хэсситай, – не говоря уж о послушании…
   Байхин криво ухмыльнулся в ответ на шутку.
   – По части послушания у меня всегда было хуже некуда, – зябко ссутулившись, признался он. Солнце припекало вовсю, да и теплый дорожный кафтан Байхин до сих пор не удосужился снять – и все же его поза не казалась странной.
   – Лет-то тебе сколько было? – спросил Хэсситай.
   – Двенадцать, по-моему… или около того. Мое счастье, что кормилица мне сказки рассказывала… и про принцессу – тоже. Не то худо бы мне пришлось. А так я знал, что со мной творится. И знал, что я должен смеяться во что бы то ни стало, иначе мне каюк.
   – Смеяться, – почти таким же бесцветным тоном, что и Байхин, произнес Хэсситай. – Что-то не верится мне, что к тебе шутов допускали.
   – Ни-ни, – подтвердил Байхин. – Шуты, смешные истории и все такое прочее – под полным запретом. Это ведь для моего же блага…
   На слове “блага” Байхин сощурился. Потом лицо его приняло прежнее выражение, но Хэсситаю и этой малой доли мгновения хватило.
   Прости меня, подумал Хэсситай. Прости, если только можешь. Я никогда больше не буду ничего с тобой учинять для твоего блага. Клянусь.
   – Не понимаю, – искренне признался Хэсситай. – Как ты сумел… от тебя ведь убрали все, над чем можно смеяться…
   – Не все, – возразил Байхин. – Кое-что осталось.
   – Что? – глухо спросил Хэсситай.
   – Я, – коротко ответил Байхин. Хэсситай вытаращил глаза.
   – Я, понимаешь? – пояснил Байхин. – Я сам. Все можно отобрать… но не меня же самого. Я смотрелся в зеркало и убеждал себя, что моя кислая рожа смешней всего на свете. Когда зеркало унесли, глядел на свои руки… на коленки свои мосластые… выискивал, что смешного в моих пятках… и в моих поисках смешного… до того себя доводил – по полу от хохота катался… только тем и выжил. Ты даже не представляешь, какой я на самом деле смешной. Во мне все смешно.
   Хэсситай поежился. Всякому человеку небесполезно знать, как он смешон, да не всякому под силу. А двенадцать лет… возраст, когда любая насмешка ранит без малого смертельно… ох и тяжко же отвоевывал Байхин свою жизнь.
   – Ты с самого начала знал, что заболел не случайно? – отрывисто спросил киэн.
   – Нет, что ты. – Байхин потер переносицу. – Уже потом узнал. Когда стало ясно, что меня даже тоска смертная к послушанию не принудит, на меня вроде как рукой махнули. То все старались переделать, а то на поводу пошли. Согласились сбыть меня с рук и шуму не подымать. А куда сбыть и чем мне потом прокормиться? Знатному вельможе работать неприлично. Отец мой мага пригласил… чтоб отдать меня в ученье. Маг хоть и услужающий человек, а все же ремесло не позорное.
   Байхин скорчил непередаваемую гримасу.
   – А как этот маг меня только увидел… такое началось! Еле-еле скандал замяли. Отец ведь не ожидал, что маг сразу учует, что со мной стряслось, да вдобавок так прямо при мне все и выложит. И что за продажу таких заклинаний головы рубить бы стоило… и за покупку тоже… и что магом мне теперь уже не быть…
   Еще бы. Смертная тоска даром не проходит… да и воинское воспитание тоже.
   – Отец тогда озлился страшно. Орал, что раз из меня даже мага сделать нельзя, то он отдаст меня в ученье любому шарлатану, лишь бы я из дому убрался…
   – И ему это, в общем, удалось, – усмехнулся Хэсситай.
   – Сам понимаешь, когда я сказал, что ухожу с тобой, все только рады были. Все тихо, пристойно… странствовать сынок отправился… на чудищ заморских охотиться… или в дальний монастырь подался – тоже дело не последнее.
   – Начинаю думать, что зря я от тебя отделаться пытался, – вздохнул Хэсситай. – Я ведь тебя сейчас почему прогнать хотел… думал, тебе со мной идти опасно… а тебе как раз ничего и не грозит… по крайней мере в этом городе…
   – А почему ты думал, что мне что-то грозит? – поразился Байхин.
   – Тебя не удивило, что у городских ворот ни души, сами ворота заперты, а стражники на стене мечут “двойную шестерку”? Нет? А ты вон туда посмотри. – И Хэсситай указал рукой на белоснежный флаг с черной слезой. – Ты ведь сам говорил: смертная тоска – штука заразная. В городе эпидемия, Байхин.
   Стучать в ворота пришлось довольно долго. Очевидно, стражники не могли поверить, что кто-то по доброй воле решился войти в город, и принимали настойчивый стук за дальний отзвук небольшого горного обвала. Выведенный из терпения Байхин собирался было заорать погромче, но Хэсситай отчего-то отсоветовал. Когда Байхин уже отлягал обе пятки, а Хэсситай проколотил придорожным булыжником небольшую вмятину в чугунной оковке ворот, по ту сторону послышался долгожданный грохот засова.
   Молодые стражники, встретившие путников за воротами, являли собой печальное зрелище. Смертная тоска не миновала их и не помиловала. Постнолицые, пустоглазые и недвижные, словно покинутые ветром флюгера… у Байхина стеснилось в груди при виде этих парней, еще недавно наверняка шумливых и хамоватых, а ныне благопристойно безвольных. И только при взгляде на их командира, дородного, зычного и щеголеватого, как полковой барабан, у Байхина немного полегчало на душе.
   – Кто такие? – поинтересовался он, недоверчиво оглядывая вновь прибывших. Голос его звучал властно и нетерпеливо. То ли болезнь пощадила бывшего вояку, то ли у него хватило силы духа справиться с ней, но покорностью он не отличался.