Страница:
То, что Байхину довелось увидеть в этом предместье, ошеломило его до полного остолбенения и в памяти запечатлелось накрепко. И неудивительно: редкое зрелище могло потягаться со столичным предместьем. Даже и долгие годы спустя Байхину виделись изредка жуткие сны: узкие улочки, перегороженные бельевыми веревками… скрипучие деревянные настилы, причудливо разрисованные окаменевшим от времени птичьим пометом… горластые, пахнущие сыростью коты… и ветхие домики, теснящиеся самым неправдоподобным образом, налезающие друг на друга… домики, которые должны бы лепиться к городской стене… но городской стены нет, и они прижимаются к пустоте, готовые рухнуть от малейшего сотрясения, от первого же дождя, даже от жарких солнечных лучей, тяжелых и тусклых, словно свинец… домики, домишки, хибары, халупы, незримой линией отсеченные от других, точно таких же, и так же судорожно облапивших пустоту по другую сторону невидимой черты. Нет городской стены, словно и не было никогда. А ворота есть. Крепкие ворота с прочными засовами. И стражники при воротах имеются – а как же иначе? И хоть бы кому пришло в голову миновать ворота, перешагнуть через пустоту – нет, все, кому нужно попасть в город или выбраться из него, дружно шествуют с умным видом через ворота… а перед тем долго плетутся вдоль несуществующей городской стены, как если бы она красовалась на прежнем месте… и никто, никто ни взглядом, ни жестом не смеет выказать, что хотел бы сократить дорогу! С пустоглазых что и взять – прикажи им видеть стену на прежнем месте, и они себе лоб об нее разобьют… но ведь и обычные, не затронутые болезнью люди попадались в толпе хоть изредка – однако и они пробирались вдоль пустого места к воротам и терпеливо ждали, покуда стражники соизволят впустить их или выпустить.
Только одним страшные сны, посещавшие Байхина, отличались от яви: во сне узкая черта пустоты рассекала землю надвое, уходя в невесть какие глубины, – а в действительности между столицей и ее предместьем в земле не зияла зловещая рана. Там, где еще недавно возвышалась опоясывающая город стена, тянулась вровень с землей полоса каменной кладки. Распотрошить фундамент потрудней, чем снести стену, – вот пока и не добрались неведомые Байхину разрушители до основания стены… пока не добрались. Кое-где ровный тесаный камень сменялся обломками, словно кто-то пытался вынуть камень из кладки – не целиком, так хоть расколов его на части.
– Здесь война была? – тихо спросил потрясенный Байхин.
– А что, разве похоже? – ощерился Хэсситай.
– Н-нет, не очень, – признал Байхин, – но… стену ведь кто-то разрушил… интересно, что король собирается теперь делать.
– Расковыривать фундамент, – ехидно и зло предположил Хэсситай. – Нет, я не шучу. Собственно, я чего-то в этом роде и ожидал. Я даже догадываюсь, зачем он это сделал.
– Он что, сумасшедший? – охнул Байхин.
– Да, – отрезал Хэсситай. – Я ведь говорил тебе. Корона и магия несовместимы. – Он помолчал немного и добавил: – Похоже, этот мерзавец рехнулся куда основательней, чем я предполагал. И намного раньше.
Он передернул плечами и решительно двинулся к воротам.
– Эй, ты куда? – поймал его за локоть Байхин.
– В город, куда же еще? – ответил Хэсситай. – Конечно, в воротах нас могут остановить, а тем временем и погоня подоспеет… но все-таки не стоит нам сигать через стену. Хоть и нет ее больше. Здесь это явно не принято. На нас могут обратить внимание.
– Кто? – Байхин улыбнулся странной нехорошей улыбкой, отдаленно похожей на широкий зевок, каким дикий кот выражает высокомерное презрение к недостойному противнику. – Сдается, ты до сих пор не понял, с кем мы имеем дело. Ты, может, и видел раньше тех, кто переболел смертной тоской, – но я-то болел ею сам. Пустоглазый – это ведь не совсем человек. Это ходячая вещь. Раз ему сказано, что стена на месте, – значит на месте. Раз велено не верить глазам своим – значит и не поверит. Да никто попросту не сможет нас увидеть. Люди не ходят через стену насквозь – значит и нет там никаких людей.
– Ты уверен? – приподнял бровь Хэсситай.
– Еще как, – хмуро ответил Байхин. – Я ведь очень хорошо помню это состояние. Так и тянет покориться, послушаться… сделать что велено – только то, что велено, и ничего больше… так невыносимо проявлять свою волю… да нет, не проявлять даже – иметь свою волю. – Он помолчал немного, и его лицо вновь исказилось страшной зевающей улыбкой. – Ты правильно сделал, что согласился принять мою помощь. Иначе я бы взялся за дело самостоятельно. Я ведь на своей шкуре испытал, каково переболеть смертной тоской. Маг, напустивший эту мерзость на целую страну, не может ожидать от меня ничего хорошего. И не получит.
– Ладно, – вздохнул Хэсситай, – уговорил. Пойдем через стену. Тем более что на дороге погоня наша завиднелась, так что мешкать в воротах нам и впрямь не стоит.
И оба киэн пересекли каменную полосу.
Пустоглазые и в самом деле их не увидели. Тут Байхин оказался прав. Пустоглазых опасаться не следовало. Вот кого им следовало остерегаться, так это обычных людей, а их Байхин как раз и не принял в расчет. И совершенно зря. Трудно сказать, что руководило тем обычным, здоровым, нормальным человеком, который поднял крик. Ненависть? Зависть? Желание получить награду? Или просто страх? Да разве это важно? Хэсситай походя заставил его умолкнуть, треснув бедолагу ребром ладони по шее, но для двоих киэн было уже поздно. Во мгновение ока они из лазутчиков в стане врага превратились в беглецов.
Потом уже, обдумывая на досуге случившееся, Байхин решил, что заорал тот человек все-таки со страху. Пустоглазые, конечно, пустоглазыми – но и обычные люди в известной степени поддались наваждению. Нет, не магии… но всеобщее мнение иной раз и посильней магии будет – и попробуй ты не даться ему в обман! Попробуй не увидеть отсутствующую стену, раз все говорят, что она стоит на прежнем месте. Этот несчастный искренне убедил себя, что стена по-прежнему несокрушима, – и завопил от ужаса, узрев чудо. Двоих людей, преспокойно проходящих сквозь нее. Да, именно так… от ужаса и отчасти от восторга.
Но думал об этом Байхин уже потом – а тогда у него минутки лишней не было для размышления. Увернуться, поднырнуть, проскользнуть – и бежать, и снова подныривать, и снова бежать, стараясь не оторваться от Хэсситая, и вновь перепрыгивать, уворачиваться и бежать…
Вопящие рты, расквашенные носы, воздетые кулаки… внезапно посреди истошно завывающего месива бессмысленной плоти возникло лицо – такое бледное рядом с багровыми от злобы рожами. Губы его двигались беззвучно, но Байхин отчетливо прочитал по ним: “Сюда!” И снова ни минуты времени призадуматься – а не ловушка ли это? Пока будешь размышлять, тебя мигом сомнут и разорвут в клочья. Байхин предпочел довериться наитию – а наитие побуждало предложенную помощь принять. Он на бегу подтолкнул Хэсситая, взглядом указывая на неожиданного союзника. Хэсситай кивнул – и ринулся в противоположную сторону.
Байхин уцепился за ветку дерева, подтянулся, одним прыжком перемахнул на крышу, перескочил на другую, спрыгнул в пустой переулок, пробежал немного, поднырнул под низенькую арку, обогнул хлопающий на ветру полотняный навес… и тут чья-то рука ухватила Байхина за шиворот, а вторая с силой толкнула его в невесть откуда взявшийся узкий дверной проем.
Отдышавшись кое-как, Байхин огляделся по сторонам.
Погребок, где он так внезапно очутился, больше всего походил на трактир, знававший лучшие времена: с кухни не тянуло ароматом съестного, за пыльными столиками – ни одного посетителя. Только за стойкой незнакомый тип невозмутимо взирает на Байхина, словно ему не впервой видеть, как клиентов зашвыривают в трактир пинками.
Вновь приоткрылась дверь, и в погребок протиснулся бочком Хэсситай. За ним следовал их негаданный спаситель. Он задвинул засов, навесил на дверь тяжелый замок и дважды повернул огромный ключ.
Сбитая со следа толпа осталась снаружи.
– Прошу вон туда, – произнес хозяин погребка, окончив свои манипуляции с замком, и махнул рукой куда-то в сторону сплошной стены позади стойки. – Ломиться ко мне скорей всего не станут – все давно привыкли, что у меня до вечера заперто, – а все-таки верней будет спрятаться.
Он что, мелькнуло в голове у Байхина, наслушался воплей толпы и вообразил, будто мы и в самом деле сквозь стены ходить умеем?
Перехватив его взгляд, парень за стойкой улыбнулся и поддернул рукава, словно фокусник перед исполнением особо хитроумного трюка. Затем он подошел к полке с посудой и переставил тяжелую глиняную миску с места на место, после чего выжидающе замер, будто приглашая почтеннейшую публику убедиться, что коробочка, из которой сейчас вылезет живой слон, и в самом деле пуста. Выдержав должную паузу и вдоволь насладившись откровенным замешательством почтеннейшей публики, он легонько толкнул полку. Полка повернулась вместе с частью стены, открывая проход в надежно укрытую от посторонних глаз комнату.
– Милости просим, – нараспев протянул парень и слегка откинул голову назад.
– Фигляр, – вздохнул хозяин. – Смотри, довыпендриваешься.
– Это при своих-то? – ухмыльнулся парень. – Да что вы, хозяин… а при чужих я ни-ни, вы же знаете.
Байхин и Хэсситай почли за благо побыстрей воспользоваться приглашением, отложив расспросы на потом. Место, в которое они попали, и владеющие им люди были по меньшей мере странными, чтобы не сказать – загадочными, но эти странные люди спасли обоих киэн, здорово рискуя при этом собственной шкурой. Подвергать их еще большей опасности – значит отплатить злом за добро. Лучше побыстрей спрятаться в укрытии, не тратя времени на неуместные разговоры… а там, глядишь, что-нибудь да прояснится.
Потайная комната оказалась большой – едва ли не больше всего остального погребка – и довольно уютной. С потолка свисал начищенный бронзовый светильник на крепкой цепочке. Низенькие столики, не в пример стоящим снаружи, чисто вымыты. Самая что ни на есть обычная комната для необычных посетителей. В таком помещении трактирщик обычно ублажает едой и питьем тех нечастых клиентов, которым полагается кланяться в пояс. Словом, ничего необычного… Ничего? Как бы не так. Именно комнате для дорогих гостей, а никак уж не внешней трапезной, полагается покрываться пылью – ведь комнатой этой так редко пользуются. У входа в такую комнату трактирщик часто-часто кланяется достопочтенным господам и сыплет прибаутками да приговорками, выражая свою сверхъестественную радость, а сам зорко следит, когда же проскользнувший втихомолку вовнутрь прислужник выберется наконец, тщательно пряча за спину побуревшую от пыли тряпку, – и лишь потом, не переставая кланяться, ведет сиятельных господ туда, где они смогут перекусить и выпить, не оскорбляя свой взор созерцанием всякого сброда. И не стена с потайным механизмом, а дверь, прикрытая изнутри красивой занавесью, отделяет залу для почтенной публики от общей трапезной.
– Располагайтесь, – промолвил хозяин погребка, широким жестом обводя комнату. – Вот только предложить мне вам, кроме холодных закусок, нечего. Днем мы ничего не готовим и огня не разжигаем. Если вдруг ни с того ни с сего у меня из трубы дым повалит…
– Понял, – кивнул Хэсситай. – Не огорчайтесь, почтенный. Мы не в обиде. Вы же нам жизнь спасли как-никак.
Спрашивать, из каких соображений гостеприимный трактирщик решил рискнуть собой ради двоих незнакомцев, Хэсситай не стал. Обычный киэн на его месте скорей всего не удержался бы – но среди Ночных Теней подобные вопросы почитались неприличными. Спас тебя человек – будь благодарен и не лезь к нему в душу, не вызнавай, зачем да почему: тебе-то что за дело? Захочет, так и сам расскажет… а не захочет – радуйся, что жив остался, и молчи, если только твой спаситель не даст понять, что готов дать ответ на твои вопросы.
Байхину в отличие от Хэсситая не терпелось разузнать, кто их спас и почему, – но, глядя на мастера, он тоже прикусил язык. Раз Хэсситай выказывает одну лишь благодарность без тени любопытства, то и ему не пристало соваться с расспросами. Взамен он принялся пристально рассматривать помещение.
Парень тем временем вернулся к себе за стойку, вытащил оттуда небольшой поднос, нагрузил его всевозможной снедью, вернулся в потайную комнату и повернул стену, закрывая вход. Байхин так и уставился на него – и все же не смог уловить, что именно парень проделал с механизмом, задвигающим стену.
Парень принялся сноровисто снимать с подноса чашки и миски и расставлять их перед гостями. Руки его так и летали. Сильные, подвижные, выразительные руки, покрытые ровным загаром – сидя в трактире с утра до вечера, таким загаром не обзаведешься. Нет, не к посуде эти руки привычны, хоть и управляются с нею ловко. Не трактирному слуге принадлежат эти гибкие, точные в движениях пальцы… и лица такого у трактирного слуги быть не может. Странное лицо: вроде и не худое, а каждый мускул, каждая жилочка прорисованы отчетливо и явственно. Словно бы тонкий слой подкожного жирка, залегающий у обычного человека, как и явствует из названия, под самой кожей, у этого парня не обливает собой лицевые мышцы, а располагается под ними, вынося их на поверхность. С таким лицом даже малейшего движения души не укроешь от любопытных взоров – оно предательски обнажает, выдает любое переживание… Очень неудобное в обычной жизни лицо… но очень удобное для того, чтобы…
Байхин не стал мысленно облекать в слова свою нечаянную догадку, а уж вслух – тем более. Он молча встал и поклонился собрату по ремеслу так, как принято кланяться среди киэн, уперев руки в боки. Парень широко ухмыльнулся и ответил точно таким же поклоном.
– У хозяина нашего глаз наметанный, – заметил парень. – Как он в считанные мгновения да еще в такой суматохе сумел распознать киэн – уму непостижимо.
Байхин оглянулся на хозяина, тихо о чем-то беседовавшего с Хэсситаем. Вот оно, значит, как. Не просто укрыть от толпы загнанных беглецов… не просто приютить незнакомцев… хотя и такое дело тоже отменной храбрости требует. Нет, хозяин погребка отлично понимал, кого спасет – а значит, и чем рискует.
Хэсситай оглянулся мельком на Байхина с собеседником. Нет, кланяться он не стал – просто улыбнулся, но такой понимающей улыбкой, что Байхину едва не стало завидно. Он пока еще не навострился распознавать собратьев по ремеслу мгновенно. Годы не те, опыта недостаточно. Байхину, прежде чем догадаться, пришлось потратить время на наблюдение – а Хэсситай и мгновения лишнего на догадку не потратил. Да и можно ли именовать догадкой спокойную твердую уверенность?
– Ваша правда, мастер, – вполголоса заметил хозяин, перехватив взгляд Хэсситая. – Этот парень – один из лучших в своем ремесле… не будем уточнять, в каком.
– Не будем, – покладисто согласился Хэсситай. – Ваш давний знакомец, я полагаю?
Хозяин внезапно смутился, словно Хэсситай застиг его в детском слюнявчике и с погремушкой в руках.
– Давний, – пробормотал он себе под нос, мучительно заливаясь краской. – Я его еще вот таким пацаненком помню. Почитай, пятнадцать лет на площадь бегаю на него посмотреть! – добавил он конфузливо и одновременно с вызовом.
Хэсситай улыбнулся в ответ широко и уважительно.
– Истинного знатока и ценителя в наше время встретишь нечасто, – промолвил он с глубоким поклоном. – Теперь понятно, как вы нас распознали. Глаз наметанный.
– Да нет, – махнул рукой хозяин, – где там… просто… ну сами посудите – за кем еще в наше время могут гоняться?
Байхин мысленно усмехнулся: после поклона Хэсситая хозяин вроде бы и перестал стесняться своего увлечения зрелищами… но все-таки не совсем. Видно, мысль о том, что пристрастие к искусству киэн не только не предосудительно, но кем-то может быть сочтено и похвальным, была для этого славного человека в новинку.
– Не сочтите праздным мое любопытство, – задумчиво протянул Хэсситай, прихлебывая легкое золотистое вино. – Я, конечно, суюсь не в свое дело, а все же хотелось бы знать… Понимаете, я никогда не встречал мастера… м-м-м… своего ремесла, которое мы не станем называть… словом, мне еще не доводилось видеть подобных людей в подобных заведениях. Он ведь другому ремеслу обучен… не тяготит ли он вас?
Хозяин и бывший киэн заухмылялись одновременно, будто Хэсситай произнес необыкновенно удачную остроту.
– Я бы еще понял, поставь вы его зазывалой… – продолжал Хэсситай.
– Ну что вы! – воскликнул хозяин. – Как можно? Неровен час, признают… Без грима он, конечно, сам на себя не похож… А голос-то, голос – голос ведь не спрячешь, его вся столица слышала. Нет, никак уж не зазывалой. – Внезапно он так плутовски подмигнул Хэсситаю, что у Байхина сердце екнуло. – Я ведь понимаю, что вас озадачило. Вы хотите знать, что я со всего этого имею, верно?
– Верно, – подтвердил Хэсситай. – Сомнение меня взяло. Уж не обессудьте.
– Я не в обиде, – вздохнул хозяин. – Время сейчас такое. А только не извольте беспокоиться, господин мастер. Я с этого очень даже неплохо имею.
Хэсситай вопросительно приподнял брови.
– Ну как же, – развел руками хозяин. – Веселый человек – он ведь и посидит за столом, и закусит, и выпьет, и друзьям своим выпивку поставит… вы меня понимаете?
– Кажется, да, – кивнул Хэсситай. – Времена сейчас бесприбыльные.
– Истинно так, – горестно улыбнулся хозяин. – Прискорбные времена. Не то что бесприбыльные, а прямо-таки убыточные. Невеселый человек тоже, конечно, есть хочет… так ведь он любую подметку сжует – и стоит ли ради такого клиента стараться? У нас в столице многие теперь всякой дрянью потчуют… иначе концы с концами не сведешь! А я не желаю! У меня, если хотите знать, этот погребок еще от прадеда! Разве же можно семейную честь ронять?!
Хэсситай покладисто кивнул, словно бы отвечая в том смысле, что да, семейной честью поступиться никак не возможно.
– А если по-настоящему кормить-поить, а не отбросами, так живо по миру пойдешь. К нам ведь не просто утробу набить приходят, а еще и время провести, с друзьями часок скоротать, выпить для отдохновения чего-нибудь этакого… разве нынешний посетитель на это способен? Нет, ну вот вы мне скажите?!
– Потому вы и открываете только вечером? – спросил Хэсситай, чтобы поддержать разговор – ответ разумелся сам собой.
– Ясное дело, – пожал плечами хозяин. – По дневному времени заведение открывать да еду готовить – прямой убыток. Хорошо, если один-двое за весь день заглянут… А дровам, а еде переводу сколько – ведь не напасешься!
– Так, значит, вечером… – медленно произнес Хэсситай.
– Ну да, – кивнул хозяин. – В первой трапезной кто-нибудь сохлый пирожок жует для виду, а здесь посетители собираются. Все сплошь свои, не подумайте чего… случайных людей дальше трапезной никто не пустит. А здесь уж мы вовсю стараемся. Так что он, – хозяин мотнул головой в сторону бывшего киэн, – меня не тяготит нисколько. И сам не даром хлеб ест, и мне на вино зарабатывает.
Байхину сделалось внезапно разом и смешно, и грустно. Ясно же, что по вечерам в потайной комнате дается представление – и посетители гостеприимного погребка, истосковавшиеся по смеху, готовы платить вдвое, если не втрое. Можно биться об заклад, что у предприимчивого хозяина от клиентов отбою нет: ведь посещать зрелища рискованно – а значит, притягательно вдвойне. Настоящий мужчина всенепременно должен утворить что-нибудь этакое… противозаконное… чтобы сознание своей отчаянной отваги приятно согревало душу, чтобы было чем похвалиться перед ближайшими друзьями – тоже, надо понимать, настоящими мужчинами, которые и сами изредка тешат себя подобными же вылазками. И смех и грех, право слово. Едва ли владелец погребка укрыл любимого киэн от монаршего гнева, исходя из этих соображений: ради прибыли жизнью не рискуют. Зато он быстро смекнул, какую выгоду ему сулит его бескорыстное деяние. Оборотистый любитель искусств совершил подвиг – и не прогадал на нем. И все же ни единого разочка он не сказал впрямую “киэн”, “представление”, будто слова эти могли обжечь ему рот. Все правильно: в случае, если Хэсситай с Байхином не те, за кого он их принял, а особо хитроумные королевские наблюдатели, хозяин сможет все отрицать и прикинуться, будто его просто не так поняли, а сам он имел в виду нечто совсем другое… Все правильно… а тем не менее грустно немножко… грустно и смешно.
– Я так мыслю, вы и от нашей… м-м-м… помощи не отказались бы? – напрямик спросил Хэсситай.
Бывший киэн незаметно подмигнул ему: дескать, молодец, быстро соображаешь.
– Был бы прямо-таки счастлив, – просиял хозяин. – Только не сегодня, конечно… скажем, через неделю, когда суматоха уляжется… а до тех пор о пропитании, господин мастер, не беспокойтесь.
– Почту за честь, – учтиво согласился Хэсситай. – Сегодня мы никак не могли бы… у нас сегодня вечером дело есть… вы ведь меня понимаете?..
Хозяин утвердительно кивнул: а что тут не понять – дело нехитрое. Не он один такой умный. Многие сейчас набивают мошну, торгуя смехом из-под прилавка. Контрабанда – она и есть контрабанда. Всегда была и всегда будет. Кем-то заезжие киэн уже сговорены – чего ж тут непонятного? Главное, что и ему они обещались без обману – а значит, внакладе он не останется.
– Заняты мы сегодня, – повторил Хэсситай. – А вот через неделю – с премногим удовольствием.
Глава 10
Миновать стражу и проникнуть во дворец оказалось, против всяких ожиданий, делом нетрудным. Байхин даже в самых смелых своих чаяниях надеяться не смел, что охрана может быть настолько беспечна. За спинами этаких остолопов он и сам мог бы проскользнуть незамеченным, а уж под началом Хэсситая – тем более. Трудности начались в коридорах Внешнего Дворца.
Меньше всего Байхин ожидал услышать этот ласковый шорох. Он подумал было, что ослышался, потряс головой – шорох не исчезал. Тихий, совершенно во дворце неуместный и оттого удивительно печальный шорох опавших листьев. Они не отзванивали еле слышно на ветру, как давеча в осеннем лесу. Шорох был прерывистым, наподобие всхлипываний – откуда же взяться ветру в дворцовых коридорах? Разве только если сквознячком протянет, когда очередной слуга распахнет дверь, чтобы внести в пиршественную залу поднос с яствами или кувшин вина. Или взметнет листву с мрамора длиннополый кафтан кого-либо из придворных, покинувшего на время своих титулованных сотрапезников. Хэсситай сделал шаг, за ним другой. Листва всплакнула, потянулась за его одеждой и вновь улеглась.
– Это, выходит… – прошептал Байхин, бледнея в темноте от внезапной догадки – благо еще, что в темноте не видать. – Это нас, выходит, ждали… и листьев насыпали… чтоб мы не могли пройти незаметно.
– Если бы, – сквозь зубы процедил Хэсситай. – Здесь о безопасности никто и не помышляет… А тот, кто помышляет, таких глупых ловушек не устраивает. Здесь просто пируют.
– Так и что? – не понял Байхин.
– Пируют, – терпеливо повторил Хэсситай. – Листва-то осенняя, взгляни.
Байхин осторожно поднял с пола несколько листьев и поднес поближе к окну, стараясь в неверном лунном свете разглядеть их. Прав оказался Хэсситай – листва была осенняя, тускло-рыжая и лилово-красная в лунном свете. Края и кончики листьев мутно отблескивали серебром и золотом.
– Что это? – растерянно произнес Байхин. Листья выпали из его рук, покружились немного и почти беззвучно опустились на пол.
– Роскошь, – зло зашипел Хэсситай. – В здешних краях ни зимы, ни осени не бывает. Местные уроженцы иной раз и не знают толком, какая она из себя, осень. Зато они наслышаны, что знатные и утонченные ценители прекрасного в других странах любуются прелестью осенней листвы. Разве ж можно чужедальним вельможам хоть в чем-то уступать? Ни-ни. Их еще и переплюнуть надо, чтоб обзавидовались до смерти.
– Так ведь осень рядышком, за горами. – Байхин все еще ничего не понимал. – Перейди через горный проход, да и любуйся себе сколько влезет.
– И опять ты дурак выходишь, – возразил Хэсситай. – Тогда это станет удовольствием для простонародья. Слишком просто и слишком дешево. Тащиться через горы, чтобы посмотреть, как листья прямо на земле валяются, – разве ж это достойно вельможи? А вот бешеные деньги платить, чтоб тебе нагребли с десяток возов этих листьев, да не каких попало, а самых отборных, листочек к листочку, да чтоб доставили прежде, чем они посохнут-повянут, – это да, это по-княжески. А еще каждый листочек тронуть золотым или серебряным напылением… и опять же не как попало – поверь мне, над этим самолучшие художники не покладая рук трудились… и не на землю вывалить отмытую да расписную листву, а на мраморные полы, на шелковые полотнища, на дорогие ковры… Вот этим уже и придворному полюбоваться не зазорно. Он ведь не чета всяким там землепашцам вонючим и торговцам презренным. И иноземным вельможам тоже. Об заклад бьюсь, что весь Внешний Дворец листьями усыпан.
– Это же сколько золота… – почти неслышно присвистнул Байхин.
– Меньше, чем ты думаешь, – блеснул зубами в полутьме Хэсситай. – Придворные, конечно, народ безмозглый – а вот король хоть и безумец, но не дурак. Пыль в глаза пустить всегда приятно, особенно золотую, но перемалывать всю свою казну на пыль он не станет. Я слыхал, что после пира всю листву сей же час собирают и на вороха раскладывают – отдельно серебрёную, отдельно золоченую, а потом придворные ювелиры ее сжигают и все золото-серебро до крупиночки извлекают – и не приведи Боги им самой малости недосчитаться. Разбираться, кто украл, не станут – всех слуг через пыточную камеру пропустят, пока не возместят недостающее. Правда, теперь с этим вроде как полегче: прислуживают на пирах пустоглазые, а они без приказа не воруют. Конечно, если им прикажут… сам понимаешь.
Только одним страшные сны, посещавшие Байхина, отличались от яви: во сне узкая черта пустоты рассекала землю надвое, уходя в невесть какие глубины, – а в действительности между столицей и ее предместьем в земле не зияла зловещая рана. Там, где еще недавно возвышалась опоясывающая город стена, тянулась вровень с землей полоса каменной кладки. Распотрошить фундамент потрудней, чем снести стену, – вот пока и не добрались неведомые Байхину разрушители до основания стены… пока не добрались. Кое-где ровный тесаный камень сменялся обломками, словно кто-то пытался вынуть камень из кладки – не целиком, так хоть расколов его на части.
– Здесь война была? – тихо спросил потрясенный Байхин.
– А что, разве похоже? – ощерился Хэсситай.
– Н-нет, не очень, – признал Байхин, – но… стену ведь кто-то разрушил… интересно, что король собирается теперь делать.
– Расковыривать фундамент, – ехидно и зло предположил Хэсситай. – Нет, я не шучу. Собственно, я чего-то в этом роде и ожидал. Я даже догадываюсь, зачем он это сделал.
– Он что, сумасшедший? – охнул Байхин.
– Да, – отрезал Хэсситай. – Я ведь говорил тебе. Корона и магия несовместимы. – Он помолчал немного и добавил: – Похоже, этот мерзавец рехнулся куда основательней, чем я предполагал. И намного раньше.
Он передернул плечами и решительно двинулся к воротам.
– Эй, ты куда? – поймал его за локоть Байхин.
– В город, куда же еще? – ответил Хэсситай. – Конечно, в воротах нас могут остановить, а тем временем и погоня подоспеет… но все-таки не стоит нам сигать через стену. Хоть и нет ее больше. Здесь это явно не принято. На нас могут обратить внимание.
– Кто? – Байхин улыбнулся странной нехорошей улыбкой, отдаленно похожей на широкий зевок, каким дикий кот выражает высокомерное презрение к недостойному противнику. – Сдается, ты до сих пор не понял, с кем мы имеем дело. Ты, может, и видел раньше тех, кто переболел смертной тоской, – но я-то болел ею сам. Пустоглазый – это ведь не совсем человек. Это ходячая вещь. Раз ему сказано, что стена на месте, – значит на месте. Раз велено не верить глазам своим – значит и не поверит. Да никто попросту не сможет нас увидеть. Люди не ходят через стену насквозь – значит и нет там никаких людей.
– Ты уверен? – приподнял бровь Хэсситай.
– Еще как, – хмуро ответил Байхин. – Я ведь очень хорошо помню это состояние. Так и тянет покориться, послушаться… сделать что велено – только то, что велено, и ничего больше… так невыносимо проявлять свою волю… да нет, не проявлять даже – иметь свою волю. – Он помолчал немного, и его лицо вновь исказилось страшной зевающей улыбкой. – Ты правильно сделал, что согласился принять мою помощь. Иначе я бы взялся за дело самостоятельно. Я ведь на своей шкуре испытал, каково переболеть смертной тоской. Маг, напустивший эту мерзость на целую страну, не может ожидать от меня ничего хорошего. И не получит.
– Ладно, – вздохнул Хэсситай, – уговорил. Пойдем через стену. Тем более что на дороге погоня наша завиднелась, так что мешкать в воротах нам и впрямь не стоит.
И оба киэн пересекли каменную полосу.
Пустоглазые и в самом деле их не увидели. Тут Байхин оказался прав. Пустоглазых опасаться не следовало. Вот кого им следовало остерегаться, так это обычных людей, а их Байхин как раз и не принял в расчет. И совершенно зря. Трудно сказать, что руководило тем обычным, здоровым, нормальным человеком, который поднял крик. Ненависть? Зависть? Желание получить награду? Или просто страх? Да разве это важно? Хэсситай походя заставил его умолкнуть, треснув бедолагу ребром ладони по шее, но для двоих киэн было уже поздно. Во мгновение ока они из лазутчиков в стане врага превратились в беглецов.
Потом уже, обдумывая на досуге случившееся, Байхин решил, что заорал тот человек все-таки со страху. Пустоглазые, конечно, пустоглазыми – но и обычные люди в известной степени поддались наваждению. Нет, не магии… но всеобщее мнение иной раз и посильней магии будет – и попробуй ты не даться ему в обман! Попробуй не увидеть отсутствующую стену, раз все говорят, что она стоит на прежнем месте. Этот несчастный искренне убедил себя, что стена по-прежнему несокрушима, – и завопил от ужаса, узрев чудо. Двоих людей, преспокойно проходящих сквозь нее. Да, именно так… от ужаса и отчасти от восторга.
Но думал об этом Байхин уже потом – а тогда у него минутки лишней не было для размышления. Увернуться, поднырнуть, проскользнуть – и бежать, и снова подныривать, и снова бежать, стараясь не оторваться от Хэсситая, и вновь перепрыгивать, уворачиваться и бежать…
Вопящие рты, расквашенные носы, воздетые кулаки… внезапно посреди истошно завывающего месива бессмысленной плоти возникло лицо – такое бледное рядом с багровыми от злобы рожами. Губы его двигались беззвучно, но Байхин отчетливо прочитал по ним: “Сюда!” И снова ни минуты времени призадуматься – а не ловушка ли это? Пока будешь размышлять, тебя мигом сомнут и разорвут в клочья. Байхин предпочел довериться наитию – а наитие побуждало предложенную помощь принять. Он на бегу подтолкнул Хэсситая, взглядом указывая на неожиданного союзника. Хэсситай кивнул – и ринулся в противоположную сторону.
Байхин уцепился за ветку дерева, подтянулся, одним прыжком перемахнул на крышу, перескочил на другую, спрыгнул в пустой переулок, пробежал немного, поднырнул под низенькую арку, обогнул хлопающий на ветру полотняный навес… и тут чья-то рука ухватила Байхина за шиворот, а вторая с силой толкнула его в невесть откуда взявшийся узкий дверной проем.
Отдышавшись кое-как, Байхин огляделся по сторонам.
Погребок, где он так внезапно очутился, больше всего походил на трактир, знававший лучшие времена: с кухни не тянуло ароматом съестного, за пыльными столиками – ни одного посетителя. Только за стойкой незнакомый тип невозмутимо взирает на Байхина, словно ему не впервой видеть, как клиентов зашвыривают в трактир пинками.
Вновь приоткрылась дверь, и в погребок протиснулся бочком Хэсситай. За ним следовал их негаданный спаситель. Он задвинул засов, навесил на дверь тяжелый замок и дважды повернул огромный ключ.
Сбитая со следа толпа осталась снаружи.
– Прошу вон туда, – произнес хозяин погребка, окончив свои манипуляции с замком, и махнул рукой куда-то в сторону сплошной стены позади стойки. – Ломиться ко мне скорей всего не станут – все давно привыкли, что у меня до вечера заперто, – а все-таки верней будет спрятаться.
Он что, мелькнуло в голове у Байхина, наслушался воплей толпы и вообразил, будто мы и в самом деле сквозь стены ходить умеем?
Перехватив его взгляд, парень за стойкой улыбнулся и поддернул рукава, словно фокусник перед исполнением особо хитроумного трюка. Затем он подошел к полке с посудой и переставил тяжелую глиняную миску с места на место, после чего выжидающе замер, будто приглашая почтеннейшую публику убедиться, что коробочка, из которой сейчас вылезет живой слон, и в самом деле пуста. Выдержав должную паузу и вдоволь насладившись откровенным замешательством почтеннейшей публики, он легонько толкнул полку. Полка повернулась вместе с частью стены, открывая проход в надежно укрытую от посторонних глаз комнату.
– Милости просим, – нараспев протянул парень и слегка откинул голову назад.
– Фигляр, – вздохнул хозяин. – Смотри, довыпендриваешься.
– Это при своих-то? – ухмыльнулся парень. – Да что вы, хозяин… а при чужих я ни-ни, вы же знаете.
Байхин и Хэсситай почли за благо побыстрей воспользоваться приглашением, отложив расспросы на потом. Место, в которое они попали, и владеющие им люди были по меньшей мере странными, чтобы не сказать – загадочными, но эти странные люди спасли обоих киэн, здорово рискуя при этом собственной шкурой. Подвергать их еще большей опасности – значит отплатить злом за добро. Лучше побыстрей спрятаться в укрытии, не тратя времени на неуместные разговоры… а там, глядишь, что-нибудь да прояснится.
Потайная комната оказалась большой – едва ли не больше всего остального погребка – и довольно уютной. С потолка свисал начищенный бронзовый светильник на крепкой цепочке. Низенькие столики, не в пример стоящим снаружи, чисто вымыты. Самая что ни на есть обычная комната для необычных посетителей. В таком помещении трактирщик обычно ублажает едой и питьем тех нечастых клиентов, которым полагается кланяться в пояс. Словом, ничего необычного… Ничего? Как бы не так. Именно комнате для дорогих гостей, а никак уж не внешней трапезной, полагается покрываться пылью – ведь комнатой этой так редко пользуются. У входа в такую комнату трактирщик часто-часто кланяется достопочтенным господам и сыплет прибаутками да приговорками, выражая свою сверхъестественную радость, а сам зорко следит, когда же проскользнувший втихомолку вовнутрь прислужник выберется наконец, тщательно пряча за спину побуревшую от пыли тряпку, – и лишь потом, не переставая кланяться, ведет сиятельных господ туда, где они смогут перекусить и выпить, не оскорбляя свой взор созерцанием всякого сброда. И не стена с потайным механизмом, а дверь, прикрытая изнутри красивой занавесью, отделяет залу для почтенной публики от общей трапезной.
– Располагайтесь, – промолвил хозяин погребка, широким жестом обводя комнату. – Вот только предложить мне вам, кроме холодных закусок, нечего. Днем мы ничего не готовим и огня не разжигаем. Если вдруг ни с того ни с сего у меня из трубы дым повалит…
– Понял, – кивнул Хэсситай. – Не огорчайтесь, почтенный. Мы не в обиде. Вы же нам жизнь спасли как-никак.
Спрашивать, из каких соображений гостеприимный трактирщик решил рискнуть собой ради двоих незнакомцев, Хэсситай не стал. Обычный киэн на его месте скорей всего не удержался бы – но среди Ночных Теней подобные вопросы почитались неприличными. Спас тебя человек – будь благодарен и не лезь к нему в душу, не вызнавай, зачем да почему: тебе-то что за дело? Захочет, так и сам расскажет… а не захочет – радуйся, что жив остался, и молчи, если только твой спаситель не даст понять, что готов дать ответ на твои вопросы.
Байхину в отличие от Хэсситая не терпелось разузнать, кто их спас и почему, – но, глядя на мастера, он тоже прикусил язык. Раз Хэсситай выказывает одну лишь благодарность без тени любопытства, то и ему не пристало соваться с расспросами. Взамен он принялся пристально рассматривать помещение.
Парень тем временем вернулся к себе за стойку, вытащил оттуда небольшой поднос, нагрузил его всевозможной снедью, вернулся в потайную комнату и повернул стену, закрывая вход. Байхин так и уставился на него – и все же не смог уловить, что именно парень проделал с механизмом, задвигающим стену.
Парень принялся сноровисто снимать с подноса чашки и миски и расставлять их перед гостями. Руки его так и летали. Сильные, подвижные, выразительные руки, покрытые ровным загаром – сидя в трактире с утра до вечера, таким загаром не обзаведешься. Нет, не к посуде эти руки привычны, хоть и управляются с нею ловко. Не трактирному слуге принадлежат эти гибкие, точные в движениях пальцы… и лица такого у трактирного слуги быть не может. Странное лицо: вроде и не худое, а каждый мускул, каждая жилочка прорисованы отчетливо и явственно. Словно бы тонкий слой подкожного жирка, залегающий у обычного человека, как и явствует из названия, под самой кожей, у этого парня не обливает собой лицевые мышцы, а располагается под ними, вынося их на поверхность. С таким лицом даже малейшего движения души не укроешь от любопытных взоров – оно предательски обнажает, выдает любое переживание… Очень неудобное в обычной жизни лицо… но очень удобное для того, чтобы…
Байхин не стал мысленно облекать в слова свою нечаянную догадку, а уж вслух – тем более. Он молча встал и поклонился собрату по ремеслу так, как принято кланяться среди киэн, уперев руки в боки. Парень широко ухмыльнулся и ответил точно таким же поклоном.
– У хозяина нашего глаз наметанный, – заметил парень. – Как он в считанные мгновения да еще в такой суматохе сумел распознать киэн – уму непостижимо.
Байхин оглянулся на хозяина, тихо о чем-то беседовавшего с Хэсситаем. Вот оно, значит, как. Не просто укрыть от толпы загнанных беглецов… не просто приютить незнакомцев… хотя и такое дело тоже отменной храбрости требует. Нет, хозяин погребка отлично понимал, кого спасет – а значит, и чем рискует.
Хэсситай оглянулся мельком на Байхина с собеседником. Нет, кланяться он не стал – просто улыбнулся, но такой понимающей улыбкой, что Байхину едва не стало завидно. Он пока еще не навострился распознавать собратьев по ремеслу мгновенно. Годы не те, опыта недостаточно. Байхину, прежде чем догадаться, пришлось потратить время на наблюдение – а Хэсситай и мгновения лишнего на догадку не потратил. Да и можно ли именовать догадкой спокойную твердую уверенность?
– Ваша правда, мастер, – вполголоса заметил хозяин, перехватив взгляд Хэсситая. – Этот парень – один из лучших в своем ремесле… не будем уточнять, в каком.
– Не будем, – покладисто согласился Хэсситай. – Ваш давний знакомец, я полагаю?
Хозяин внезапно смутился, словно Хэсситай застиг его в детском слюнявчике и с погремушкой в руках.
– Давний, – пробормотал он себе под нос, мучительно заливаясь краской. – Я его еще вот таким пацаненком помню. Почитай, пятнадцать лет на площадь бегаю на него посмотреть! – добавил он конфузливо и одновременно с вызовом.
Хэсситай улыбнулся в ответ широко и уважительно.
– Истинного знатока и ценителя в наше время встретишь нечасто, – промолвил он с глубоким поклоном. – Теперь понятно, как вы нас распознали. Глаз наметанный.
– Да нет, – махнул рукой хозяин, – где там… просто… ну сами посудите – за кем еще в наше время могут гоняться?
Байхин мысленно усмехнулся: после поклона Хэсситая хозяин вроде бы и перестал стесняться своего увлечения зрелищами… но все-таки не совсем. Видно, мысль о том, что пристрастие к искусству киэн не только не предосудительно, но кем-то может быть сочтено и похвальным, была для этого славного человека в новинку.
– Не сочтите праздным мое любопытство, – задумчиво протянул Хэсситай, прихлебывая легкое золотистое вино. – Я, конечно, суюсь не в свое дело, а все же хотелось бы знать… Понимаете, я никогда не встречал мастера… м-м-м… своего ремесла, которое мы не станем называть… словом, мне еще не доводилось видеть подобных людей в подобных заведениях. Он ведь другому ремеслу обучен… не тяготит ли он вас?
Хозяин и бывший киэн заухмылялись одновременно, будто Хэсситай произнес необыкновенно удачную остроту.
– Я бы еще понял, поставь вы его зазывалой… – продолжал Хэсситай.
– Ну что вы! – воскликнул хозяин. – Как можно? Неровен час, признают… Без грима он, конечно, сам на себя не похож… А голос-то, голос – голос ведь не спрячешь, его вся столица слышала. Нет, никак уж не зазывалой. – Внезапно он так плутовски подмигнул Хэсситаю, что у Байхина сердце екнуло. – Я ведь понимаю, что вас озадачило. Вы хотите знать, что я со всего этого имею, верно?
– Верно, – подтвердил Хэсситай. – Сомнение меня взяло. Уж не обессудьте.
– Я не в обиде, – вздохнул хозяин. – Время сейчас такое. А только не извольте беспокоиться, господин мастер. Я с этого очень даже неплохо имею.
Хэсситай вопросительно приподнял брови.
– Ну как же, – развел руками хозяин. – Веселый человек – он ведь и посидит за столом, и закусит, и выпьет, и друзьям своим выпивку поставит… вы меня понимаете?
– Кажется, да, – кивнул Хэсситай. – Времена сейчас бесприбыльные.
– Истинно так, – горестно улыбнулся хозяин. – Прискорбные времена. Не то что бесприбыльные, а прямо-таки убыточные. Невеселый человек тоже, конечно, есть хочет… так ведь он любую подметку сжует – и стоит ли ради такого клиента стараться? У нас в столице многие теперь всякой дрянью потчуют… иначе концы с концами не сведешь! А я не желаю! У меня, если хотите знать, этот погребок еще от прадеда! Разве же можно семейную честь ронять?!
Хэсситай покладисто кивнул, словно бы отвечая в том смысле, что да, семейной честью поступиться никак не возможно.
– А если по-настоящему кормить-поить, а не отбросами, так живо по миру пойдешь. К нам ведь не просто утробу набить приходят, а еще и время провести, с друзьями часок скоротать, выпить для отдохновения чего-нибудь этакого… разве нынешний посетитель на это способен? Нет, ну вот вы мне скажите?!
– Потому вы и открываете только вечером? – спросил Хэсситай, чтобы поддержать разговор – ответ разумелся сам собой.
– Ясное дело, – пожал плечами хозяин. – По дневному времени заведение открывать да еду готовить – прямой убыток. Хорошо, если один-двое за весь день заглянут… А дровам, а еде переводу сколько – ведь не напасешься!
– Так, значит, вечером… – медленно произнес Хэсситай.
– Ну да, – кивнул хозяин. – В первой трапезной кто-нибудь сохлый пирожок жует для виду, а здесь посетители собираются. Все сплошь свои, не подумайте чего… случайных людей дальше трапезной никто не пустит. А здесь уж мы вовсю стараемся. Так что он, – хозяин мотнул головой в сторону бывшего киэн, – меня не тяготит нисколько. И сам не даром хлеб ест, и мне на вино зарабатывает.
Байхину сделалось внезапно разом и смешно, и грустно. Ясно же, что по вечерам в потайной комнате дается представление – и посетители гостеприимного погребка, истосковавшиеся по смеху, готовы платить вдвое, если не втрое. Можно биться об заклад, что у предприимчивого хозяина от клиентов отбою нет: ведь посещать зрелища рискованно – а значит, притягательно вдвойне. Настоящий мужчина всенепременно должен утворить что-нибудь этакое… противозаконное… чтобы сознание своей отчаянной отваги приятно согревало душу, чтобы было чем похвалиться перед ближайшими друзьями – тоже, надо понимать, настоящими мужчинами, которые и сами изредка тешат себя подобными же вылазками. И смех и грех, право слово. Едва ли владелец погребка укрыл любимого киэн от монаршего гнева, исходя из этих соображений: ради прибыли жизнью не рискуют. Зато он быстро смекнул, какую выгоду ему сулит его бескорыстное деяние. Оборотистый любитель искусств совершил подвиг – и не прогадал на нем. И все же ни единого разочка он не сказал впрямую “киэн”, “представление”, будто слова эти могли обжечь ему рот. Все правильно: в случае, если Хэсситай с Байхином не те, за кого он их принял, а особо хитроумные королевские наблюдатели, хозяин сможет все отрицать и прикинуться, будто его просто не так поняли, а сам он имел в виду нечто совсем другое… Все правильно… а тем не менее грустно немножко… грустно и смешно.
– Я так мыслю, вы и от нашей… м-м-м… помощи не отказались бы? – напрямик спросил Хэсситай.
Бывший киэн незаметно подмигнул ему: дескать, молодец, быстро соображаешь.
– Был бы прямо-таки счастлив, – просиял хозяин. – Только не сегодня, конечно… скажем, через неделю, когда суматоха уляжется… а до тех пор о пропитании, господин мастер, не беспокойтесь.
– Почту за честь, – учтиво согласился Хэсситай. – Сегодня мы никак не могли бы… у нас сегодня вечером дело есть… вы ведь меня понимаете?..
Хозяин утвердительно кивнул: а что тут не понять – дело нехитрое. Не он один такой умный. Многие сейчас набивают мошну, торгуя смехом из-под прилавка. Контрабанда – она и есть контрабанда. Всегда была и всегда будет. Кем-то заезжие киэн уже сговорены – чего ж тут непонятного? Главное, что и ему они обещались без обману – а значит, внакладе он не останется.
– Заняты мы сегодня, – повторил Хэсситай. – А вот через неделю – с премногим удовольствием.
Глава 10
Миновать стражу и проникнуть во дворец оказалось, против всяких ожиданий, делом нетрудным. Байхин даже в самых смелых своих чаяниях надеяться не смел, что охрана может быть настолько беспечна. За спинами этаких остолопов он и сам мог бы проскользнуть незамеченным, а уж под началом Хэсситая – тем более. Трудности начались в коридорах Внешнего Дворца.
Меньше всего Байхин ожидал услышать этот ласковый шорох. Он подумал было, что ослышался, потряс головой – шорох не исчезал. Тихий, совершенно во дворце неуместный и оттого удивительно печальный шорох опавших листьев. Они не отзванивали еле слышно на ветру, как давеча в осеннем лесу. Шорох был прерывистым, наподобие всхлипываний – откуда же взяться ветру в дворцовых коридорах? Разве только если сквознячком протянет, когда очередной слуга распахнет дверь, чтобы внести в пиршественную залу поднос с яствами или кувшин вина. Или взметнет листву с мрамора длиннополый кафтан кого-либо из придворных, покинувшего на время своих титулованных сотрапезников. Хэсситай сделал шаг, за ним другой. Листва всплакнула, потянулась за его одеждой и вновь улеглась.
– Это, выходит… – прошептал Байхин, бледнея в темноте от внезапной догадки – благо еще, что в темноте не видать. – Это нас, выходит, ждали… и листьев насыпали… чтоб мы не могли пройти незаметно.
– Если бы, – сквозь зубы процедил Хэсситай. – Здесь о безопасности никто и не помышляет… А тот, кто помышляет, таких глупых ловушек не устраивает. Здесь просто пируют.
– Так и что? – не понял Байхин.
– Пируют, – терпеливо повторил Хэсситай. – Листва-то осенняя, взгляни.
Байхин осторожно поднял с пола несколько листьев и поднес поближе к окну, стараясь в неверном лунном свете разглядеть их. Прав оказался Хэсситай – листва была осенняя, тускло-рыжая и лилово-красная в лунном свете. Края и кончики листьев мутно отблескивали серебром и золотом.
– Что это? – растерянно произнес Байхин. Листья выпали из его рук, покружились немного и почти беззвучно опустились на пол.
– Роскошь, – зло зашипел Хэсситай. – В здешних краях ни зимы, ни осени не бывает. Местные уроженцы иной раз и не знают толком, какая она из себя, осень. Зато они наслышаны, что знатные и утонченные ценители прекрасного в других странах любуются прелестью осенней листвы. Разве ж можно чужедальним вельможам хоть в чем-то уступать? Ни-ни. Их еще и переплюнуть надо, чтоб обзавидовались до смерти.
– Так ведь осень рядышком, за горами. – Байхин все еще ничего не понимал. – Перейди через горный проход, да и любуйся себе сколько влезет.
– И опять ты дурак выходишь, – возразил Хэсситай. – Тогда это станет удовольствием для простонародья. Слишком просто и слишком дешево. Тащиться через горы, чтобы посмотреть, как листья прямо на земле валяются, – разве ж это достойно вельможи? А вот бешеные деньги платить, чтоб тебе нагребли с десяток возов этих листьев, да не каких попало, а самых отборных, листочек к листочку, да чтоб доставили прежде, чем они посохнут-повянут, – это да, это по-княжески. А еще каждый листочек тронуть золотым или серебряным напылением… и опять же не как попало – поверь мне, над этим самолучшие художники не покладая рук трудились… и не на землю вывалить отмытую да расписную листву, а на мраморные полы, на шелковые полотнища, на дорогие ковры… Вот этим уже и придворному полюбоваться не зазорно. Он ведь не чета всяким там землепашцам вонючим и торговцам презренным. И иноземным вельможам тоже. Об заклад бьюсь, что весь Внешний Дворец листьями усыпан.
– Это же сколько золота… – почти неслышно присвистнул Байхин.
– Меньше, чем ты думаешь, – блеснул зубами в полутьме Хэсситай. – Придворные, конечно, народ безмозглый – а вот король хоть и безумец, но не дурак. Пыль в глаза пустить всегда приятно, особенно золотую, но перемалывать всю свою казну на пыль он не станет. Я слыхал, что после пира всю листву сей же час собирают и на вороха раскладывают – отдельно серебрёную, отдельно золоченую, а потом придворные ювелиры ее сжигают и все золото-серебро до крупиночки извлекают – и не приведи Боги им самой малости недосчитаться. Разбираться, кто украл, не станут – всех слуг через пыточную камеру пропустят, пока не возместят недостающее. Правда, теперь с этим вроде как полегче: прислуживают на пирах пустоглазые, а они без приказа не воруют. Конечно, если им прикажут… сам понимаешь.