Страница:
Еще один удар - через все лицо, наискосок, от правого виска влево и вниз.
Только тогда Гобэй опустил плеть и вновь пробормотал несколько слов. Теперь Кэссин услышал их явственно - и пол уплыл куда-то из-под ног. Хорошо еще, что стенка рядом - есть куда прислониться, чтобы ни Кенет, ни кэйри не заметили его минутной слабости. Кэссин отчаянно стыдился себя, но ничего не мог поделать. Он ведь думал, что Кенет сам стоит на ногах. Как бы не так. Кэйри Гобэй успел произнести замыкающее заклинание. Кенет ничего не мог ему противопоставить здесь, в чужом месте средоточия. Он не мог сопротивляться, не мог поднять руки, чтобы заслонить лицо. Он стоял неподвижно - стоял, потому что не мог упасть. А теперь кэйри отменил замыкание, и Кэссин с ужасом и недоверием увидел, как пленник пошатнулся и рухнул лицом вниз. Нет. Все-таки не сон, а явь. Только очень уж мерзкая.
- Вставай, - тяжело дыша, велел ему кэйри и протянул пленному магу длинную рукоять плети. Тот со стоном приподнялся, опираясь на связанные руки, взглянул - и лицо его исказилось не болью, а немыслимым, невероятным омерзением. Он судорожно сглотнул, словно подавляя приступ рвоты, с трудом отполз на пару шагов и медленно поднялся сам.
Вид пленника был страшен. Его коричневато-серая одежда ремесленника превратилась в мешанину окровавленных лохмотьев. Глубокая рана с неровным развалом преобразила его лицо в кошмарную маску из двух несовместимых частей. Верхняя была знакомой и привычной - вот разве что гневный блеск во всегда спокойных насмешливых глазах... но тем более чужой и жуткой она выглядела над тем, что располагалось ниже раны. Левая щека, губы и подбородок сплошь залиты кровью, алой, лаково блестящей. Верхняя часть лица была почти мертвенно-неподвижной, но эта алая мертвая маска отчего-то казалась пугающе, противоестественно живой. Кэссина затрясло, когда губы алой сверкающей маски с усилием раздвинулись и хриплый голос произнес:
- Ты бы хоть мальчика постыдился... нехорошо ведь...
Кэссин ощутил дурноту. А будь он неладен, этот Кенет! Он опять ухитрился произнести совсем не те слова. Ему бы сейчас вопить и кататься по полу от дикой боли... или молить о пощаде... или высокомерно молчать, раз уж он такой храбрый... или осыпать ненавистного мучителя оскорблениями и издевками... или сказать что-нибудь другое... Другое, не это, совсем другое, какие-то совсем другие слова! А он опять сказал что-то не то! И опять от его слов начинает казаться, что не слова неправильны, а все, что творится вокруг, неправильно, неестественно, глупо, мелочно и постыдно. Постыдно... хоть бы мальчика постыдился... какого еще мальчика, здесь же нет никого... так это он - о нем? Это Кэссин - мальчик? На себя посмотри, молокосос, я ведь старше тебя!
- Мальчика, говоришь? - растягивая слова, произнес кэйри. - А ведь это мысль. Странно, что я сам не догадался.
Кэссин отступил на шаг, чтобы не видеть лица своего кэйри. Но он и не глядя на него мог понять, что тот измыслил нечто жуткое. Вон как пленник помертвел - а когда били, не испугался.
- Значит, мальчика, - сквозь зубы процедил кэйри. - Так вот, умник. Времени у тебя на размышления немного. До рассвета. Если не надумаешь, завтра тебе предстоит тяжелый день. Тебя будут пытать. До смерти. Вот этот мальчик и будет. Если я не ошибаюсь, ты бы этого очень не хотел?
Он шагнул к пленнику, и его усмехающееся лицо оказалось совсем рядом с окровавленной маской.
- Так пожалей мальчика, - издевательски прошептал он. И Кенет впервые отвел глаза. Гобэй обернулся к Кэссину.
- Отведи его обратно, - распорядился он. - Не то сам, пожалуй, не дойдет. Проследи, чтоб ему дали умыться. Накормить его как следует, напоить. Можешь даже дать ему вина. Раны перевязать... словом, постарайся, чтобы к утру он был в сознании. Понял? Исполняй.
Кэссин осторожно вывел Кенета в коридор. Хорошо еще, что кэйри отпустил стражу. Кэссин не смог бы показаться стражникам на глаза рядом с избитым Кенетом.
- Больно? - задал он совершенно идиотский вопрос.
- Да не очень, - к его изумлению, ответил Кенет почти ровным голосом. - Скорее противно. Как помоями облили...
- Не больно? - не поверил своим ушам Кэссин.
- Не очень. - Кенет провел руками по лицу, утирая кровь. Когда он отнял ладони от лица, на месте зияющей раны багровел свежий шрам.
- Я ведь живучий, - объяснил он потрясенному Кэссину. - И на мне все очень быстро заживает. Я же как-никак целитель...
Да, это верно. Кэссин вспомнил, как невероятно быстро срослись его сломанные руки - слишком быстро даже для мага.
- Но ведь боль - это совсем другое, - запротестовал ошеломленный Кэссин.
- Другое. Так ведь я еще и воин, - согласился Кенет, входя в свою камеру, и без сил повалился на пол.
У Кэссина окончательно голова пошла кругом.
- Воин? Ты? В этой одежде?
- Полевой агент с полным посвящением. Мне хайю носить не обязательно. А вот уметь терпеть боль и избавляться от нее - обязательно.
Он слегка усмехнулся какому-то воспоминанию.
- Вот только понял я это не сразу. Мой учитель меня этому с самого начала учил... а я, признаться, понебрежничал. Мне тогда казалось, что уметь драться гораздо важнее. А потом я сломал ключицу. Больно было - ну не то слово. С тех пор я хоть немного ума набрался... не то бы мне сегодня несдобровать.
Воин? Этот худой маг с крестьянскими руками? Полевой агент с полным посвящением - в его-то годы? Невозможно. Маги и вообще редко становятся воинами - незачем им. Сколько-нибудь знающий маг и без воинской выучки от любого воина отобьется, даже не прибегая к помощи магии. Да и потом... воин - это что-то большое, бугрящееся мускулами... вроде Кастета. Вот Кастет похож на воина. И наверняка уже стал им. Очень ему этого хотелось. Как он заранее старался соблюдать воинский канон... и какое презрение он испытывал как будущий воин к любому мучителю, любому палачу... и с каким омерзением Кенет отвернулся от протянутой ему плети, чтобы даже не смотреть на нее не то что коснуться ненароком... и страшный короткий резкий удар без замаха, проламывающий удар, только по случайности не совсем достигший цели...
Невероятно. И все же Кенет не солгал. Такое отвращение подделать невозможно. И удар такой нанести не всякий сумеет. Кенет похож на воина не больше, чем грабли на меч, - но он действительно воин. Полевой агент с полным посвящением.
- Так вот почему ты так злился, что тебя поймали? - сообразил Кэссин.
- Не злился, - поправил его Кенет. - Досадовал. Конечно, поэтому. Как маг я свалял дурака, но как воин... такой дурости даже названия нет. Если выйду отсюда живой, мне мой учитель такую гонку задаст - готов биться об заклад, трое суток мне не есть, не пить, не спать, а бегать с мечом по колючему кустарнику и стараться, чтоб он меня не поймал. Хотя старайся не старайся, а поймает наверняка.
- А ты ему все расскажешь, как дело было? - Кэссин ужаснулся при мысли о том, в какой неистовый гнев придет неведомый ему наставник Кенета при подобном известии.
- А как же иначе? - в свою очередь удивился Кенет. - По-твоему, я должен соврать? Хоть ты меня не оскорбляй. Хватит с меня и твоего хозяина.
- Так это было оскорбление? - Кэссин даже не заметил, что Кенет опять назвал его кэйри хозяином, хотя обычно при этом слове он выходил из себя.
- А что же еще? Протянуть мне... это... - Кенета передернуло. - Один раз я прикоснулся к этой мерзости... ради друга... но я тогда только-только сделался воином и не привык еще... и я должен был так поступить, выхода не было... но чтобы по доброй воле... умеет твой хозяин людей оскорблять, ничего не скажешь.
И снова Кэссин пропустил мимо ушей ненавистное слово "хозяин". Мысли его занимало совсем другое.
- Воин, - зло протянул он. - Чистоплюй. А ведь я даже не плеть. Я палач. Я тебя завтра пытать буду. Тебе на меня даже смотреть не должно. Так почему же ты со мной разговариваешь?
Кенет устало пожал плечами.
- Палачом ты станешь завтра, - тихо сказал он. - А сегодня ты пока еще человек.
Кэссин побледнел.
- Еды тебе пришлют, - процедил он. - До завтра, воин.
И вышел, бешено хлопнув дверью.
Он уже почти дошел до конца коридора, когда до его слуха долетело то, чего он так и не услышал в допросной камере, - безумный крик боли и отчаяния, мучительные рыдания и неразборчивые мольбы.
Кэссин остановился, с трудом преодолевая желание броситься назад. Он весь взмок, руки его тряслись, но он даже не обернулся. Он постоял немного, резко выдохнул сквозь стиснутые зубы и пошел дальше.
Кенет уже и забыл, когда он плакал в последний раз, - только помнил смутно, что в те давние времена слезы вроде бы приносили облегчение. Да нет, вряд ли. Наверное, память его подвела. Лицо его было залито слезами, он рыдал, давясь судорожными всхлипами, но легче на душе не становилось.
Аканэ, учитель мой, наставник, где ты? Почему тебя нет рядом? Нет именно сейчас, когда ты так нужен... и я не могу повиниться перед тобой и спросить твоего совета. Ты старше меня, и ты несравненно лучше разбираешься в людях... и ты мог бы подсказать мне, что же теперь делать... потому что я не знаю, чем тут можно помочь... Аканэ, что же, ну что мне делать?
Воин должен понимать, когда настала подходящая минута для наступления, а когда не только можно, но и нужно отступить, когда истинная доблесть в том и состоит, чтобы вовремя дать деру, сберечь себя для предстоящей атаки и ударить насмерть. Ты ведь говорил мне об этом, Аканэ, ты ведь заставил меня бежать что есть духу, собственной жизнью оплатив мое бегство, - и мы победили, и ты снова жив... вот только я забыл твое наставление. Почему, ну почему я не попытался бежать, как только срослись мои сломанные кости? Почему не попросил любого из стражников принести мне что-нибудь настоящее, зачем так настойчиво добивался помощи от Кэссина? Мог ведь оставить его, сбежать, найти Юкенну и уже потом вернуться и приняться за Кэссина вновь! Отчего не захотел отступиться? Ведь столько я с ним бился - и все впустую. Должен был сообразить, что не выйдет у меня ничего. Должен был, дурак скудоумный! Как я мог быть таким самонадеянным?
Но я-то думал, что этот миг никогда не наступит. На чужую жадность понадеялся. Все мне казалось, что не захочет этот мерзавец обойтись частью, когда есть надежда заграбастать целое. И не станет меня пытать - ведь так он не сможет получить всю мою силу... хотя и того, что он сможет получить, замучив меня до смерти, слишком много. А он захотел. Я, болван, думал, что времени у меня достаточно - так или иначе, а если случится что непредвиденное, сбежать я смогу и Юкенну найду, и вернусь потом за парнем, и уговорить его сумею... а времени у меня - до рассвета... и ни мгновением больше... и не смогу я до рассвета сбежать отсюда... даже будь я цел и невредим, и то бы не удалось. А на самом деле мне гораздо хуже, чем кажется со стороны, это я перед Кэссином перья распускал, показывал, какой я умелый воин, а перед собой перья не распустишь, не получится... мне все-таки больно, и раны мои заживут только к утру, а тогда будет поздно, непоправимо поздно... и меня снова отведут в допросную камеру... только теперь меня там будет ждать Кэссин. Какая страшная насмешка судьбы!
Но почему Кэссин, почему не он сам? Неужели только для того, чтобы сломить меня? Да, это может... могло бы сработать. В уме этому мерзавцу никак не откажешь и в наблюдательности тоже. Но должен ведь он понимать, что я могу и отказаться. Он ведь не знает, отчего я так стараюсь уберечь Кэссина, почему его жалею... да и жалость владыке здешних мест едва ли знакома. Он не может рассчитывать на мою жалость наверняка. Должен у него быть и запасной вариант. Предположим, я откажусь. Возьмется ли он за пыточную снасть сам - или все-таки Кэссина заставит? Конечно, Кэссин-палач... это сломит меня куда вернее, чем все, что он в состоянии измыслить сам... но и силу мою тогда получит не он, а Кэссин. И он должен это понимать.
А так ли существенно, кто получит силу? Кто из них двоих, выпив меня почти целиком, сорвет перстень с рубином с моей мертвой руки? Кэссин покорен ему во всем... и он будет использовать свою новую силу так, как ему прикажут. А если хозяин захочет, он проделает с Кэссином то же, что,и со мной... и если моим палачом станет Кэссин, я за его жизнь ломаного гроша не дам.
За жизнь его хозяина, впрочем, тоже. Овладев такой силой, Кэссин может и не захотеть слушаться... и тем более умирать по приказу. Он может попытаться опередить своего хозяина... и тогда вопрос только в одном: кто из них успеет первым, кто из них кого прикует к пыточному столу... кто останется в живых и овладеет желанной добычей.
Но и это тоже не важно. Потому что совершенно безразлично, что же произойдет. Будет Кэссин убит, замучен или сам возьмет верх. В любом случае завтра окончательно погибнет человек по имени Кэссин. Останется Кэссин черный маг.
Конечно, можно преломить перстень и умереть. И вместе со мной рухнет этот замок со всеми его темницами, допросными камерами и прочими хозяйственными постройками. И если до утра другого выхода не найдется, я так и сделаю. Я не должен отдать свою силу в такие руки и не отдам ее. А значит, умереть мне придется. Потому что ничего я не смогу до утра. Если бы хоть один стражник ко мне зашел, я бы еще понадеялся, что удастся его уговорить, что принесет он мне хоть каплю настоящей воды, хоть веточку живую, хоть земли комок... все бы в дело сгодилось. Но теперь меня охраняют не стражники, а собратья Кэссина, мечтающие выслужиться ученики. Этих не проймешь ни добром, ни угрозами, да и нечем мне им пригрозить.
Да, только это я еще и могу сделать. До рассвета пытаться найти выход - потому что не должен воин умирать раньше смерти. Прожить до рассвета в надежде на немыслимое чудо, которое все исправит и позволит мне выполнить свой долг. И только тогда, когда все надежды окажутся напрасными, снять перстень и сломать его. Умереть и отпустить свою силу на волю. Если и не исправить ошибку, то хоть немного смягчить ее последствия. Потому что моя ошибка непоправима. Я могу только умереть, я обязан... но я обязан был найти Юкенну - и не нашел его. А еще я обязан был спасти Кэссина от него самого - и не спас. Я в долгу перед ним - и этот долг останется неоплаченным. Моя смерть не изменит ничего. В ту минуту, когда Кэссин переступит порог допросной камеры, он переступит и через себя. Окончательно и невозвратно.
Аканэ, учитель мой, наставник, великий воин - что же мне делать? Я могу перекроить действительность и изменить лицо мира - так почему же я не могу наставить на ум сопляка, еще не окончательно ставшего мерзавцем? Я испробовал все, что мог, и ничего не добился. Аканэ, ты был мне отцом, ты был мне братом, ты научил меня всему - так почему же ты не научил меня, как мне самому стать учителем? Что мне теперь делать, Аканэ?
Глава 4
ЗЕМЛЯ И ВОДА
Эти слова не давали Гобэю покоя. Фраза, которую он поначалу даже не заметил, преследовала его неотступно. Треклятый Кенет многое преувеличил, многое сказал сгоряча, кое-что явно выпалил с желанием обидеть... но не это. Не эти слова.
Как он там говорил? "На меня это не действует. Понимаете, я все это уже слышал"...
И потом, немного погодя... "Убогая у вас фантазия. То же самое и почти теми же словами"...
И самое главное - то, что едва не ускользнуло от внимания разгневанного Гобэя... "А вы и не можете помнить".
Пусть бы Кенет даже и попадался ему когда-то на жизненном пути! Не беда и то, что Гобэй уже пытался прочесть ему свою обычную лекцию. И то, что она не возымела обычного действия, - тоже не самое страшное. Хуже, конечно, что Гобэй напрочь забыл об этой встрече... так ведь мало ли жаждущих мудрости подростков млели, выслушивая его откровения! Немудрено и позабыть, перепутать одного подростка с другим. Нет, это все ерунда, мелочи...
Но почему он так уверен, что Гобэй не просто позабыл об их встрече, а не может ее помнить? Не вспомнить, а именно помнить?
Откуда в его голосе взялась несокрушимая уверенность?
Многие маги умеют стирать память, и Гобэй в их числе. Потому-то он и не сомневается, что его никто не заставлял забыть. Стертую память можно восстановить - пусть обрывочно, пусть не полностью, но можно. Никто и никогда ничего не забывает полностью. То, чего не помнит разум, помнят чувства. То, чего не помнят чувства, помнит тело. Чтобы полностью, без остатка стереть из памяти человека даже самую ничтожную мелочь, его надо убить. Пока человек жив, хоть что-то в нем помнит. Память неподвластна магии. Недаром Гобэй так старался заставить своих учеников жить только жизнью разума: память ума ничтожна по сравнению с памятью тела или чувств. Чем раньше и полнее ученик станет жить только разумом, тем быстрее он забудет, что его воля отныне ему не принадлежит. Но и этот способ небезупречен. Стоило пленнику пробудить в Кэссине хоть какие-то чувства пусть даже ненависть к себе, - как память тела и чувств властно напомнила ему о том, кем он был когда-то, и мальчишка начал ускользать из-под контроля.
Кстати, а что этот недоучка сейчас поделывает?
Гобэй мельком взглянул в магический шерл. Увиденное не особо его встревожило. Кэссин лежал в своей постели полностью одетый, вперив безучастный взгляд в потолок. Ну-ну, не так уж и плохо. Ускользает от контроля... но все-таки не совсем. Конечно, особого восторга он не испытывает - а ведь сам факт получения приказа должен был заставить его плясать от радости. Но и признаков горя или недовольства тоже не наблюдается. Он и не думает осуждать своего обожаемого кэйри... впрочем, он и вообще не думает. Взгляд совершенно бессмысленный. Обычно решительно сжатый рот вяло расслаблен. На лбу не блестит лихорадочная испарина. Парень ни о чем не думает, он просто отдыхает после трудного дня: завтра его ожидает куда более трудный день, а в преддверии тяжелой работы не грех и отдохнуть. Не очень-то похоже на прежнего Кэссина - но и ничего такого, о чем бы стоило тревожиться.
Удостоверившись, что Кэссин не обременяет себя размышлениями и никаких действий не предпринял, Гобэй мигом утратил к нему интерес. Собственно, и интересоваться-то нечем: что нового можно узнать о людях, наблюдая за еще одним человеком? Все они в той или иной степени похожи. Хоть и кажется иногда, что уж этот человек скроен из иной плоти, не той, что все прочие смертные, ан нет! Плоть на поверку оказывается той же самой. Скучные создания - люди, и жить среди них скучно: достаточно беглого взгляда, и ты уже понимаешь, кто перед тобой, и можешь предсказать его будущее совершенно без риска ошибиться. И на что существуют гадальщики по знакам имен? Бесполезные дармоеды. И без гадания об этих скучных существах можно вызнать все, что заблагорассудится.
Так что не стоит тратить свое время на размышления о Кэссине и длительные наблюдения. Неинтересно. А вот то, что в запале брякнул Кенет... вот это и впрямь интересно.
Гобэй не может помнить... а Кенет, выходит, может и помнит? Весьма интересно... и необычно.
Гобэй задумчиво потер подбородок.
Кенет Деревянный Меч не зря назвал его умным человеком. Рассуждать Гобэй всегда умел на славу. Было бы над чем рассуждать, а уж выводы он сделать всегда сумеет. А тут есть над чем порассуждать... запальчивая откровенность к добру не приводит, господин пленный маг. Ты непреднамеренно выдал мне очень важные сведения... и не обессудь, что я ими воспользуюсь.
Итак, начинаем рассуждать.
Гобэй не может помнить об их предыдущей встрече, и Кенет в этом так неколебимо убежден, что аж с души воротит. Значит, тут дело не в стертой памяти. Уж настолько этот великий маг должен разбираться в собственном ремесле, чтобы понимать, что полностью лишить человека возможности что-то вспомнить не в силах никто и ничто. Разве что смерть - так ведь Гобэй вроде бы жив, и никто его не убивал.
А если не смерть... тогда остается только одна возможность!
Поначалу Гобэй от этой мысли попросту отмахнулся. Незачем тешить воображение мыслями о том, что вот если бы да кабы... Такое ни одной живой душе не под силу... а что, если под силу?
Изъять из действительности память о чем-то можно только вместе с действительностью.
А что, если именно это и произошло?
Тогда понятно, почему Гобэй ничего не помнит о встрече, которая случилась совсем в другой действительности. Он и в самом деле ничего не может о ней помнить. Зато возникает новая и весьма неприятная загадка: почему об этой встрече так хорошо осведомлен Кенет?
Старые легенды гласят, что помнить оба мира - тот, что был прежде, и тот, что возник на его месте, - могут только драконы. Или те, в ком течет хоть капля драконьей крови. Те, кто смотрит на синеву неба такими же синими глазами... но глаза у Кенета совершенно обычные, как у всех людей... и все же он помнит!
Гобэй вздрогнул - впервые за долгие годы. Он давно отвык бояться. Он давно не сталкивался с тем, что могло его испугать... но если его догадка справедлива - какая опасность его подстерегает! Но и какое немыслимое могущество он сможет поглотить в случае успеха!
Ибо не только драконы помнят прежнюю действительность. Ее помнит и тот, кто ее изменил.
А если Кенет не дракон и не потомок драконов... тогда остается только одно.
Неужели этот молодой простофиля может изменять лицо мира по своей воле?
Да нет же, нет! Маг, обладающий такой силой, не стал бы рассиживаться в темнице, пусть даже и сколь угодно удобной. Он бы стер Гобэя с поверхности земли в самом прямом и недвусмысленном значении этого слова.
Хотя он что-то такое говорил, что здесь, в месте средоточия Гобэя, он не может воспользоваться своей силой по причинам, пониманию Гобэя недоступным... а вдруг он и на сей раз не солгал? До сих пор Гобэй еще не слышал от пленника ни единого слова лжи. Ему случалось перехлестнуть через край - но не солгать. Да знает ли он вообще, как это делается?
Значит, в руки Гобэю попал маг, который способен изменить мир, но почему-то не может сейчас даже изменить к лучшему свое положение...
А если нет?
Впрочем, стоит ли пускаться в догадки, когда есть надежный способ узнать правду? Не от пленника, конечно. И не от драконов: где уж Гобэю раздобыть дракона на ночь глядя да еще заставить его отвечать?
Вот когда сказалась дальновидность Гобэя! Он предоставлял господину Главному министру магов-шифровальщиков - и господин министр не мог не оказать Гобэю ответной услуги. Он ее и оказал. И весьма гордился своим даром: добыть одну из драконьих книг его людям стоило неимоверных усилий. Гобэй же отнесся к подарку весьма пренебрежительно: пользы в нем он не усматривал решительно никакой. Иные маги жизнь посвящали поиску драконьих книг - но не Гобэй. Это все равно что посвятить жизнь поиску определенного листа с определенного дерева: предположим, ты его найдешь - а что ты с ним дальше делать-то станешь?
Драконья книга ведь и не книга вовсе. Или почти не книга. Можно ее, конечно, и просто читать, если времени не жаль, хотя и это не всякий сумеет. Да на что Гобэю собрание сказок, которыми добрый дядюшка-дракон потчует племянников-драконенышей на сон грядущий? Ведь магия драконов для человека неприменима... если, конечно, это вообще можно называть магией. Однако драконьи книги пригодны не только для чтения. Их можно и спрашивать. И книга даст ответ. Разумеется, если умеешь спрашивать и знаешь, о чем спросить. Гобэй умел задавать вопросы и получать ответ, но до сих пор ему не о чем было спрашивать. О том, как по всем правилам свадебного ритуала следует производить брачный полет, что ли? О том, какие причины вызывают потускнение чешуи, а какие - онемение хвоста? Или изучать "Зерцало чистых вод, или Наставление о том, каким благонравному отроку-дракону быть надлежит"? До сих пор Гобэй считал, что он оказал господину Главному министру услугу, которая лично ему ничего не стоила, - и господин Тагино отблагодарил его забавной игрушкой, не имеющей ровно никакой пользы.
До сих пор.
Но теперь - дело иное. Да этому подарку при нынешних обстоятельствах просто цены нет! Драконы помнят все. И их книги могут ответить на любой вопрос о том, что помнят драконы. Гобэй спросит... и получит ответ, и узнает точно, изменялся ли мир, и был ли Кенет при этом, и не он ли и изменил прежний мир, и кто он вообще такой...
Гобэй нетерпеливо смахнул все со стола, освобождая место для работы с драконьей книгой и будущего вопрошания, и встал. Куда же запропастился подарок господина министра?
Шерл упал со стола, жалобно тенькнул, ударившись об пол, и развалился на две половинки. Поглощенный поисками Гобэй ничего не заметил.
Кэссин и в самом деле ни о чем не думал - но совершенно не в том смысле, как это представлялось Гобэю. В его остекленевших глазах не отражалось ни единой мысли потому, что в голове их было слишком много. И ни одну из них невозможно было додумать до конца: только успеваешь с грехом пополам понять, о чем она, как приходит совсем другая, совсем не о том, о чем-то непривычном... злые мысли... кусачие... растерянные... нехорошие, одним словом, мысли. Зато когда мыслей так много, это даже хорошо... они не дают думать о том, о чем думать не хочется.
О том, что случится завтра утром.
Как ты там выразился, чистоплюй? "Это завтра ты станешь палачом, а пока ты еще человек..." Будь ты проклят...
Только тогда Гобэй опустил плеть и вновь пробормотал несколько слов. Теперь Кэссин услышал их явственно - и пол уплыл куда-то из-под ног. Хорошо еще, что стенка рядом - есть куда прислониться, чтобы ни Кенет, ни кэйри не заметили его минутной слабости. Кэссин отчаянно стыдился себя, но ничего не мог поделать. Он ведь думал, что Кенет сам стоит на ногах. Как бы не так. Кэйри Гобэй успел произнести замыкающее заклинание. Кенет ничего не мог ему противопоставить здесь, в чужом месте средоточия. Он не мог сопротивляться, не мог поднять руки, чтобы заслонить лицо. Он стоял неподвижно - стоял, потому что не мог упасть. А теперь кэйри отменил замыкание, и Кэссин с ужасом и недоверием увидел, как пленник пошатнулся и рухнул лицом вниз. Нет. Все-таки не сон, а явь. Только очень уж мерзкая.
- Вставай, - тяжело дыша, велел ему кэйри и протянул пленному магу длинную рукоять плети. Тот со стоном приподнялся, опираясь на связанные руки, взглянул - и лицо его исказилось не болью, а немыслимым, невероятным омерзением. Он судорожно сглотнул, словно подавляя приступ рвоты, с трудом отполз на пару шагов и медленно поднялся сам.
Вид пленника был страшен. Его коричневато-серая одежда ремесленника превратилась в мешанину окровавленных лохмотьев. Глубокая рана с неровным развалом преобразила его лицо в кошмарную маску из двух несовместимых частей. Верхняя была знакомой и привычной - вот разве что гневный блеск во всегда спокойных насмешливых глазах... но тем более чужой и жуткой она выглядела над тем, что располагалось ниже раны. Левая щека, губы и подбородок сплошь залиты кровью, алой, лаково блестящей. Верхняя часть лица была почти мертвенно-неподвижной, но эта алая мертвая маска отчего-то казалась пугающе, противоестественно живой. Кэссина затрясло, когда губы алой сверкающей маски с усилием раздвинулись и хриплый голос произнес:
- Ты бы хоть мальчика постыдился... нехорошо ведь...
Кэссин ощутил дурноту. А будь он неладен, этот Кенет! Он опять ухитрился произнести совсем не те слова. Ему бы сейчас вопить и кататься по полу от дикой боли... или молить о пощаде... или высокомерно молчать, раз уж он такой храбрый... или осыпать ненавистного мучителя оскорблениями и издевками... или сказать что-нибудь другое... Другое, не это, совсем другое, какие-то совсем другие слова! А он опять сказал что-то не то! И опять от его слов начинает казаться, что не слова неправильны, а все, что творится вокруг, неправильно, неестественно, глупо, мелочно и постыдно. Постыдно... хоть бы мальчика постыдился... какого еще мальчика, здесь же нет никого... так это он - о нем? Это Кэссин - мальчик? На себя посмотри, молокосос, я ведь старше тебя!
- Мальчика, говоришь? - растягивая слова, произнес кэйри. - А ведь это мысль. Странно, что я сам не догадался.
Кэссин отступил на шаг, чтобы не видеть лица своего кэйри. Но он и не глядя на него мог понять, что тот измыслил нечто жуткое. Вон как пленник помертвел - а когда били, не испугался.
- Значит, мальчика, - сквозь зубы процедил кэйри. - Так вот, умник. Времени у тебя на размышления немного. До рассвета. Если не надумаешь, завтра тебе предстоит тяжелый день. Тебя будут пытать. До смерти. Вот этот мальчик и будет. Если я не ошибаюсь, ты бы этого очень не хотел?
Он шагнул к пленнику, и его усмехающееся лицо оказалось совсем рядом с окровавленной маской.
- Так пожалей мальчика, - издевательски прошептал он. И Кенет впервые отвел глаза. Гобэй обернулся к Кэссину.
- Отведи его обратно, - распорядился он. - Не то сам, пожалуй, не дойдет. Проследи, чтоб ему дали умыться. Накормить его как следует, напоить. Можешь даже дать ему вина. Раны перевязать... словом, постарайся, чтобы к утру он был в сознании. Понял? Исполняй.
Кэссин осторожно вывел Кенета в коридор. Хорошо еще, что кэйри отпустил стражу. Кэссин не смог бы показаться стражникам на глаза рядом с избитым Кенетом.
- Больно? - задал он совершенно идиотский вопрос.
- Да не очень, - к его изумлению, ответил Кенет почти ровным голосом. - Скорее противно. Как помоями облили...
- Не больно? - не поверил своим ушам Кэссин.
- Не очень. - Кенет провел руками по лицу, утирая кровь. Когда он отнял ладони от лица, на месте зияющей раны багровел свежий шрам.
- Я ведь живучий, - объяснил он потрясенному Кэссину. - И на мне все очень быстро заживает. Я же как-никак целитель...
Да, это верно. Кэссин вспомнил, как невероятно быстро срослись его сломанные руки - слишком быстро даже для мага.
- Но ведь боль - это совсем другое, - запротестовал ошеломленный Кэссин.
- Другое. Так ведь я еще и воин, - согласился Кенет, входя в свою камеру, и без сил повалился на пол.
У Кэссина окончательно голова пошла кругом.
- Воин? Ты? В этой одежде?
- Полевой агент с полным посвящением. Мне хайю носить не обязательно. А вот уметь терпеть боль и избавляться от нее - обязательно.
Он слегка усмехнулся какому-то воспоминанию.
- Вот только понял я это не сразу. Мой учитель меня этому с самого начала учил... а я, признаться, понебрежничал. Мне тогда казалось, что уметь драться гораздо важнее. А потом я сломал ключицу. Больно было - ну не то слово. С тех пор я хоть немного ума набрался... не то бы мне сегодня несдобровать.
Воин? Этот худой маг с крестьянскими руками? Полевой агент с полным посвящением - в его-то годы? Невозможно. Маги и вообще редко становятся воинами - незачем им. Сколько-нибудь знающий маг и без воинской выучки от любого воина отобьется, даже не прибегая к помощи магии. Да и потом... воин - это что-то большое, бугрящееся мускулами... вроде Кастета. Вот Кастет похож на воина. И наверняка уже стал им. Очень ему этого хотелось. Как он заранее старался соблюдать воинский канон... и какое презрение он испытывал как будущий воин к любому мучителю, любому палачу... и с каким омерзением Кенет отвернулся от протянутой ему плети, чтобы даже не смотреть на нее не то что коснуться ненароком... и страшный короткий резкий удар без замаха, проламывающий удар, только по случайности не совсем достигший цели...
Невероятно. И все же Кенет не солгал. Такое отвращение подделать невозможно. И удар такой нанести не всякий сумеет. Кенет похож на воина не больше, чем грабли на меч, - но он действительно воин. Полевой агент с полным посвящением.
- Так вот почему ты так злился, что тебя поймали? - сообразил Кэссин.
- Не злился, - поправил его Кенет. - Досадовал. Конечно, поэтому. Как маг я свалял дурака, но как воин... такой дурости даже названия нет. Если выйду отсюда живой, мне мой учитель такую гонку задаст - готов биться об заклад, трое суток мне не есть, не пить, не спать, а бегать с мечом по колючему кустарнику и стараться, чтоб он меня не поймал. Хотя старайся не старайся, а поймает наверняка.
- А ты ему все расскажешь, как дело было? - Кэссин ужаснулся при мысли о том, в какой неистовый гнев придет неведомый ему наставник Кенета при подобном известии.
- А как же иначе? - в свою очередь удивился Кенет. - По-твоему, я должен соврать? Хоть ты меня не оскорбляй. Хватит с меня и твоего хозяина.
- Так это было оскорбление? - Кэссин даже не заметил, что Кенет опять назвал его кэйри хозяином, хотя обычно при этом слове он выходил из себя.
- А что же еще? Протянуть мне... это... - Кенета передернуло. - Один раз я прикоснулся к этой мерзости... ради друга... но я тогда только-только сделался воином и не привык еще... и я должен был так поступить, выхода не было... но чтобы по доброй воле... умеет твой хозяин людей оскорблять, ничего не скажешь.
И снова Кэссин пропустил мимо ушей ненавистное слово "хозяин". Мысли его занимало совсем другое.
- Воин, - зло протянул он. - Чистоплюй. А ведь я даже не плеть. Я палач. Я тебя завтра пытать буду. Тебе на меня даже смотреть не должно. Так почему же ты со мной разговариваешь?
Кенет устало пожал плечами.
- Палачом ты станешь завтра, - тихо сказал он. - А сегодня ты пока еще человек.
Кэссин побледнел.
- Еды тебе пришлют, - процедил он. - До завтра, воин.
И вышел, бешено хлопнув дверью.
Он уже почти дошел до конца коридора, когда до его слуха долетело то, чего он так и не услышал в допросной камере, - безумный крик боли и отчаяния, мучительные рыдания и неразборчивые мольбы.
Кэссин остановился, с трудом преодолевая желание броситься назад. Он весь взмок, руки его тряслись, но он даже не обернулся. Он постоял немного, резко выдохнул сквозь стиснутые зубы и пошел дальше.
Кенет уже и забыл, когда он плакал в последний раз, - только помнил смутно, что в те давние времена слезы вроде бы приносили облегчение. Да нет, вряд ли. Наверное, память его подвела. Лицо его было залито слезами, он рыдал, давясь судорожными всхлипами, но легче на душе не становилось.
Аканэ, учитель мой, наставник, где ты? Почему тебя нет рядом? Нет именно сейчас, когда ты так нужен... и я не могу повиниться перед тобой и спросить твоего совета. Ты старше меня, и ты несравненно лучше разбираешься в людях... и ты мог бы подсказать мне, что же теперь делать... потому что я не знаю, чем тут можно помочь... Аканэ, что же, ну что мне делать?
Воин должен понимать, когда настала подходящая минута для наступления, а когда не только можно, но и нужно отступить, когда истинная доблесть в том и состоит, чтобы вовремя дать деру, сберечь себя для предстоящей атаки и ударить насмерть. Ты ведь говорил мне об этом, Аканэ, ты ведь заставил меня бежать что есть духу, собственной жизнью оплатив мое бегство, - и мы победили, и ты снова жив... вот только я забыл твое наставление. Почему, ну почему я не попытался бежать, как только срослись мои сломанные кости? Почему не попросил любого из стражников принести мне что-нибудь настоящее, зачем так настойчиво добивался помощи от Кэссина? Мог ведь оставить его, сбежать, найти Юкенну и уже потом вернуться и приняться за Кэссина вновь! Отчего не захотел отступиться? Ведь столько я с ним бился - и все впустую. Должен был сообразить, что не выйдет у меня ничего. Должен был, дурак скудоумный! Как я мог быть таким самонадеянным?
Но я-то думал, что этот миг никогда не наступит. На чужую жадность понадеялся. Все мне казалось, что не захочет этот мерзавец обойтись частью, когда есть надежда заграбастать целое. И не станет меня пытать - ведь так он не сможет получить всю мою силу... хотя и того, что он сможет получить, замучив меня до смерти, слишком много. А он захотел. Я, болван, думал, что времени у меня достаточно - так или иначе, а если случится что непредвиденное, сбежать я смогу и Юкенну найду, и вернусь потом за парнем, и уговорить его сумею... а времени у меня - до рассвета... и ни мгновением больше... и не смогу я до рассвета сбежать отсюда... даже будь я цел и невредим, и то бы не удалось. А на самом деле мне гораздо хуже, чем кажется со стороны, это я перед Кэссином перья распускал, показывал, какой я умелый воин, а перед собой перья не распустишь, не получится... мне все-таки больно, и раны мои заживут только к утру, а тогда будет поздно, непоправимо поздно... и меня снова отведут в допросную камеру... только теперь меня там будет ждать Кэссин. Какая страшная насмешка судьбы!
Но почему Кэссин, почему не он сам? Неужели только для того, чтобы сломить меня? Да, это может... могло бы сработать. В уме этому мерзавцу никак не откажешь и в наблюдательности тоже. Но должен ведь он понимать, что я могу и отказаться. Он ведь не знает, отчего я так стараюсь уберечь Кэссина, почему его жалею... да и жалость владыке здешних мест едва ли знакома. Он не может рассчитывать на мою жалость наверняка. Должен у него быть и запасной вариант. Предположим, я откажусь. Возьмется ли он за пыточную снасть сам - или все-таки Кэссина заставит? Конечно, Кэссин-палач... это сломит меня куда вернее, чем все, что он в состоянии измыслить сам... но и силу мою тогда получит не он, а Кэссин. И он должен это понимать.
А так ли существенно, кто получит силу? Кто из них двоих, выпив меня почти целиком, сорвет перстень с рубином с моей мертвой руки? Кэссин покорен ему во всем... и он будет использовать свою новую силу так, как ему прикажут. А если хозяин захочет, он проделает с Кэссином то же, что,и со мной... и если моим палачом станет Кэссин, я за его жизнь ломаного гроша не дам.
За жизнь его хозяина, впрочем, тоже. Овладев такой силой, Кэссин может и не захотеть слушаться... и тем более умирать по приказу. Он может попытаться опередить своего хозяина... и тогда вопрос только в одном: кто из них успеет первым, кто из них кого прикует к пыточному столу... кто останется в живых и овладеет желанной добычей.
Но и это тоже не важно. Потому что совершенно безразлично, что же произойдет. Будет Кэссин убит, замучен или сам возьмет верх. В любом случае завтра окончательно погибнет человек по имени Кэссин. Останется Кэссин черный маг.
Конечно, можно преломить перстень и умереть. И вместе со мной рухнет этот замок со всеми его темницами, допросными камерами и прочими хозяйственными постройками. И если до утра другого выхода не найдется, я так и сделаю. Я не должен отдать свою силу в такие руки и не отдам ее. А значит, умереть мне придется. Потому что ничего я не смогу до утра. Если бы хоть один стражник ко мне зашел, я бы еще понадеялся, что удастся его уговорить, что принесет он мне хоть каплю настоящей воды, хоть веточку живую, хоть земли комок... все бы в дело сгодилось. Но теперь меня охраняют не стражники, а собратья Кэссина, мечтающие выслужиться ученики. Этих не проймешь ни добром, ни угрозами, да и нечем мне им пригрозить.
Да, только это я еще и могу сделать. До рассвета пытаться найти выход - потому что не должен воин умирать раньше смерти. Прожить до рассвета в надежде на немыслимое чудо, которое все исправит и позволит мне выполнить свой долг. И только тогда, когда все надежды окажутся напрасными, снять перстень и сломать его. Умереть и отпустить свою силу на волю. Если и не исправить ошибку, то хоть немного смягчить ее последствия. Потому что моя ошибка непоправима. Я могу только умереть, я обязан... но я обязан был найти Юкенну - и не нашел его. А еще я обязан был спасти Кэссина от него самого - и не спас. Я в долгу перед ним - и этот долг останется неоплаченным. Моя смерть не изменит ничего. В ту минуту, когда Кэссин переступит порог допросной камеры, он переступит и через себя. Окончательно и невозвратно.
Аканэ, учитель мой, наставник, великий воин - что же мне делать? Я могу перекроить действительность и изменить лицо мира - так почему же я не могу наставить на ум сопляка, еще не окончательно ставшего мерзавцем? Я испробовал все, что мог, и ничего не добился. Аканэ, ты был мне отцом, ты был мне братом, ты научил меня всему - так почему же ты не научил меня, как мне самому стать учителем? Что мне теперь делать, Аканэ?
Глава 4
ЗЕМЛЯ И ВОДА
Эти слова не давали Гобэю покоя. Фраза, которую он поначалу даже не заметил, преследовала его неотступно. Треклятый Кенет многое преувеличил, многое сказал сгоряча, кое-что явно выпалил с желанием обидеть... но не это. Не эти слова.
Как он там говорил? "На меня это не действует. Понимаете, я все это уже слышал"...
И потом, немного погодя... "Убогая у вас фантазия. То же самое и почти теми же словами"...
И самое главное - то, что едва не ускользнуло от внимания разгневанного Гобэя... "А вы и не можете помнить".
Пусть бы Кенет даже и попадался ему когда-то на жизненном пути! Не беда и то, что Гобэй уже пытался прочесть ему свою обычную лекцию. И то, что она не возымела обычного действия, - тоже не самое страшное. Хуже, конечно, что Гобэй напрочь забыл об этой встрече... так ведь мало ли жаждущих мудрости подростков млели, выслушивая его откровения! Немудрено и позабыть, перепутать одного подростка с другим. Нет, это все ерунда, мелочи...
Но почему он так уверен, что Гобэй не просто позабыл об их встрече, а не может ее помнить? Не вспомнить, а именно помнить?
Откуда в его голосе взялась несокрушимая уверенность?
Многие маги умеют стирать память, и Гобэй в их числе. Потому-то он и не сомневается, что его никто не заставлял забыть. Стертую память можно восстановить - пусть обрывочно, пусть не полностью, но можно. Никто и никогда ничего не забывает полностью. То, чего не помнит разум, помнят чувства. То, чего не помнят чувства, помнит тело. Чтобы полностью, без остатка стереть из памяти человека даже самую ничтожную мелочь, его надо убить. Пока человек жив, хоть что-то в нем помнит. Память неподвластна магии. Недаром Гобэй так старался заставить своих учеников жить только жизнью разума: память ума ничтожна по сравнению с памятью тела или чувств. Чем раньше и полнее ученик станет жить только разумом, тем быстрее он забудет, что его воля отныне ему не принадлежит. Но и этот способ небезупречен. Стоило пленнику пробудить в Кэссине хоть какие-то чувства пусть даже ненависть к себе, - как память тела и чувств властно напомнила ему о том, кем он был когда-то, и мальчишка начал ускользать из-под контроля.
Кстати, а что этот недоучка сейчас поделывает?
Гобэй мельком взглянул в магический шерл. Увиденное не особо его встревожило. Кэссин лежал в своей постели полностью одетый, вперив безучастный взгляд в потолок. Ну-ну, не так уж и плохо. Ускользает от контроля... но все-таки не совсем. Конечно, особого восторга он не испытывает - а ведь сам факт получения приказа должен был заставить его плясать от радости. Но и признаков горя или недовольства тоже не наблюдается. Он и не думает осуждать своего обожаемого кэйри... впрочем, он и вообще не думает. Взгляд совершенно бессмысленный. Обычно решительно сжатый рот вяло расслаблен. На лбу не блестит лихорадочная испарина. Парень ни о чем не думает, он просто отдыхает после трудного дня: завтра его ожидает куда более трудный день, а в преддверии тяжелой работы не грех и отдохнуть. Не очень-то похоже на прежнего Кэссина - но и ничего такого, о чем бы стоило тревожиться.
Удостоверившись, что Кэссин не обременяет себя размышлениями и никаких действий не предпринял, Гобэй мигом утратил к нему интерес. Собственно, и интересоваться-то нечем: что нового можно узнать о людях, наблюдая за еще одним человеком? Все они в той или иной степени похожи. Хоть и кажется иногда, что уж этот человек скроен из иной плоти, не той, что все прочие смертные, ан нет! Плоть на поверку оказывается той же самой. Скучные создания - люди, и жить среди них скучно: достаточно беглого взгляда, и ты уже понимаешь, кто перед тобой, и можешь предсказать его будущее совершенно без риска ошибиться. И на что существуют гадальщики по знакам имен? Бесполезные дармоеды. И без гадания об этих скучных существах можно вызнать все, что заблагорассудится.
Так что не стоит тратить свое время на размышления о Кэссине и длительные наблюдения. Неинтересно. А вот то, что в запале брякнул Кенет... вот это и впрямь интересно.
Гобэй не может помнить... а Кенет, выходит, может и помнит? Весьма интересно... и необычно.
Гобэй задумчиво потер подбородок.
Кенет Деревянный Меч не зря назвал его умным человеком. Рассуждать Гобэй всегда умел на славу. Было бы над чем рассуждать, а уж выводы он сделать всегда сумеет. А тут есть над чем порассуждать... запальчивая откровенность к добру не приводит, господин пленный маг. Ты непреднамеренно выдал мне очень важные сведения... и не обессудь, что я ими воспользуюсь.
Итак, начинаем рассуждать.
Гобэй не может помнить об их предыдущей встрече, и Кенет в этом так неколебимо убежден, что аж с души воротит. Значит, тут дело не в стертой памяти. Уж настолько этот великий маг должен разбираться в собственном ремесле, чтобы понимать, что полностью лишить человека возможности что-то вспомнить не в силах никто и ничто. Разве что смерть - так ведь Гобэй вроде бы жив, и никто его не убивал.
А если не смерть... тогда остается только одна возможность!
Поначалу Гобэй от этой мысли попросту отмахнулся. Незачем тешить воображение мыслями о том, что вот если бы да кабы... Такое ни одной живой душе не под силу... а что, если под силу?
Изъять из действительности память о чем-то можно только вместе с действительностью.
А что, если именно это и произошло?
Тогда понятно, почему Гобэй ничего не помнит о встрече, которая случилась совсем в другой действительности. Он и в самом деле ничего не может о ней помнить. Зато возникает новая и весьма неприятная загадка: почему об этой встрече так хорошо осведомлен Кенет?
Старые легенды гласят, что помнить оба мира - тот, что был прежде, и тот, что возник на его месте, - могут только драконы. Или те, в ком течет хоть капля драконьей крови. Те, кто смотрит на синеву неба такими же синими глазами... но глаза у Кенета совершенно обычные, как у всех людей... и все же он помнит!
Гобэй вздрогнул - впервые за долгие годы. Он давно отвык бояться. Он давно не сталкивался с тем, что могло его испугать... но если его догадка справедлива - какая опасность его подстерегает! Но и какое немыслимое могущество он сможет поглотить в случае успеха!
Ибо не только драконы помнят прежнюю действительность. Ее помнит и тот, кто ее изменил.
А если Кенет не дракон и не потомок драконов... тогда остается только одно.
Неужели этот молодой простофиля может изменять лицо мира по своей воле?
Да нет же, нет! Маг, обладающий такой силой, не стал бы рассиживаться в темнице, пусть даже и сколь угодно удобной. Он бы стер Гобэя с поверхности земли в самом прямом и недвусмысленном значении этого слова.
Хотя он что-то такое говорил, что здесь, в месте средоточия Гобэя, он не может воспользоваться своей силой по причинам, пониманию Гобэя недоступным... а вдруг он и на сей раз не солгал? До сих пор Гобэй еще не слышал от пленника ни единого слова лжи. Ему случалось перехлестнуть через край - но не солгать. Да знает ли он вообще, как это делается?
Значит, в руки Гобэю попал маг, который способен изменить мир, но почему-то не может сейчас даже изменить к лучшему свое положение...
А если нет?
Впрочем, стоит ли пускаться в догадки, когда есть надежный способ узнать правду? Не от пленника, конечно. И не от драконов: где уж Гобэю раздобыть дракона на ночь глядя да еще заставить его отвечать?
Вот когда сказалась дальновидность Гобэя! Он предоставлял господину Главному министру магов-шифровальщиков - и господин министр не мог не оказать Гобэю ответной услуги. Он ее и оказал. И весьма гордился своим даром: добыть одну из драконьих книг его людям стоило неимоверных усилий. Гобэй же отнесся к подарку весьма пренебрежительно: пользы в нем он не усматривал решительно никакой. Иные маги жизнь посвящали поиску драконьих книг - но не Гобэй. Это все равно что посвятить жизнь поиску определенного листа с определенного дерева: предположим, ты его найдешь - а что ты с ним дальше делать-то станешь?
Драконья книга ведь и не книга вовсе. Или почти не книга. Можно ее, конечно, и просто читать, если времени не жаль, хотя и это не всякий сумеет. Да на что Гобэю собрание сказок, которыми добрый дядюшка-дракон потчует племянников-драконенышей на сон грядущий? Ведь магия драконов для человека неприменима... если, конечно, это вообще можно называть магией. Однако драконьи книги пригодны не только для чтения. Их можно и спрашивать. И книга даст ответ. Разумеется, если умеешь спрашивать и знаешь, о чем спросить. Гобэй умел задавать вопросы и получать ответ, но до сих пор ему не о чем было спрашивать. О том, как по всем правилам свадебного ритуала следует производить брачный полет, что ли? О том, какие причины вызывают потускнение чешуи, а какие - онемение хвоста? Или изучать "Зерцало чистых вод, или Наставление о том, каким благонравному отроку-дракону быть надлежит"? До сих пор Гобэй считал, что он оказал господину Главному министру услугу, которая лично ему ничего не стоила, - и господин Тагино отблагодарил его забавной игрушкой, не имеющей ровно никакой пользы.
До сих пор.
Но теперь - дело иное. Да этому подарку при нынешних обстоятельствах просто цены нет! Драконы помнят все. И их книги могут ответить на любой вопрос о том, что помнят драконы. Гобэй спросит... и получит ответ, и узнает точно, изменялся ли мир, и был ли Кенет при этом, и не он ли и изменил прежний мир, и кто он вообще такой...
Гобэй нетерпеливо смахнул все со стола, освобождая место для работы с драконьей книгой и будущего вопрошания, и встал. Куда же запропастился подарок господина министра?
Шерл упал со стола, жалобно тенькнул, ударившись об пол, и развалился на две половинки. Поглощенный поисками Гобэй ничего не заметил.
Кэссин и в самом деле ни о чем не думал - но совершенно не в том смысле, как это представлялось Гобэю. В его остекленевших глазах не отражалось ни единой мысли потому, что в голове их было слишком много. И ни одну из них невозможно было додумать до конца: только успеваешь с грехом пополам понять, о чем она, как приходит совсем другая, совсем не о том, о чем-то непривычном... злые мысли... кусачие... растерянные... нехорошие, одним словом, мысли. Зато когда мыслей так много, это даже хорошо... они не дают думать о том, о чем думать не хочется.
О том, что случится завтра утром.
Как ты там выразился, чистоплюй? "Это завтра ты станешь палачом, а пока ты еще человек..." Будь ты проклят...