Раткевич Элеонора. Рукоять меча (Деревянный меч - 2)

   Но зачем думать о том, что случится утром? Еще ведь и ночь не наступила. И Кэссин может лежать и смотреть в потолок... может... и будет... вот лежу и буду лежать... буду лежать, пока не наступит утро... пока буду лежать, утро не наступит... и ничего этого не случится, потому что я никуда не встану, а буду лежать... лежать и думать, как же мне поступить завтра утром... которое не настанет, потому что я лежу... и буду лежать и думать... думать, думать, думать...
   Кэссин слегка мотнул головой, словно желая доказать самому себе, что он волен двигаться, что он может и встать с постели, что не обречен он до скончания веков думать о том, что он должен сделать в ожидании рассвета, который никогда не наступит. Брр... нет, страшная штука - вечность. И часа Кэссин не провел в подобных размышлениях, а вон как его корежит. Какое счастье, что в его распоряжении не целая вечность, а вечер и ночь.
   И за это время он должен принять решение. Больше всего Кэссину хотелось заплакать. Потому что все прочие его хотения осуществить невозможно.
   Например, пойти к кэйри и уговорить его не трогать Кенета, пощадить его, отпустить... как бы не так... смешно даже предполагать, что на кэйри подействуют уговоры... но как же хочется попытаться... ведь тогда не придется думать, кого предпочесть... да мало ли чего хочется...
   Убежать вот тоже хочется... убежать... глупо, наивно... попробуй убеги отсюда... но даже если и убежать, это ничего не изменит... кэйри попросту заменит его каким-то другим старшим учеником, и завтра все случится, как и предназначено. Сам Кэссин выполнит приказ или предоставит Гобэю свалить его обязанность на кого-то другого - для Кенета это безразлично. Так или иначе - сегодня его судьба решилась, а завтра исполнится. И не важно, чьими руками. Нет, бежать не только невозможно, но и бесполезно. Сбежав, Кэссин не откажется встать на чью-то сторону. Исполнит он приказ или сбежит - он встанет на сторону Гобэя. Кэйри Гобэя, которому он обязан всем... всем, кроме жизни. Жизнью он обязан Покойнику. Как просто было бы сделать выбор, когда бы не Покойник!
   Спору нет, пленный маг - парень славный, хоть и с придурью. Но это не помешало бы Кэссину исполнить свой долг. И Кенет понял бы его - ведь этот пленный маг еще и воин. А воин не должен колебаться - останется ли он дома, чтобы воспитывать любимого брата, или уйдет туда, куда его призывает долг, - вместе с войском. Выбирать между любовью и любовью, должно быть, немыслимо трудно.
   Куда легче выбирать между любовью и долгом - по крайней мере ты знаешь, что выберешь, даже если это и не самый приятный выбор. Но Как выбрать между долгом и долгом? Верность - это рукоять меча... и кто имеет право сомкнуть пальцы на этой рукояти - кэйри или Покойник? Покойник спас его от голодной смерти на улице... но ведь Гобэй - его кэйри...
   Кэйри... наставник, которого Кенет так не любит называть наставником... а будь ты неладен, пленный целитель, вот ведь навязался на мою голову... впрочем, что с него и взять, много он понимает... хотя, наверное, все-таки понимает... раз его наставник жизнью для него жертвовал, должен же он понимать, что такое долг перед наставником... как он вообще допустил, чтобы наставник ради него жизнью рисковал... вот Кэссин не допустил бы... но кэйри Гобэй и не стал бы этого делать.
   Конечно, не стал бы. Это ученик ради учителя жизнь свою положить обязан, а не... Не стал бы.
   При этой мысли Кэссин ощутил такую пустоту, такое невероятное одиночество, что чуть не взвыл. Как когда-то давным-давно в Крысильне, когда ему приснилось, что никакой Крысильни нет и не было, а он до сих пор у дядюшки в лавке коробочки клеит... когда Гвоздь отвесил ему такую затрещину, что его дурной вопль мигом прервался... а потом Гвоздь держал его за плечи, а Покойник отпаивал дешевым вином... первым вином в его жизни... он совсем забыл вкус этого жуткого пойла... забыл свои пьяные слезы и успокоительный шепот Гвоздя... забыл Гвоздя... и Кастета... забыл, как рванулись Гвоздь и Кастет к тающей двери... Вот как, оказывается, все просто.
   Кэссин не понаслышке знал, какой могла быть его судьба, попади он в другую ватажку, не к побегайцам. Он видел на улицах этих мальчишек избитых своими вожаками и всеми прочими, кому не лень, заморенных, озлобленных, изголодавшихся, готовых на все. Тогда, в те позабытые времена, он втихомолку благословлял свою немыслимую удачу. Он ценил то, что имел. Мало, оказывается, ценил, если сейчас так мучительно думал, кому отдать предпочтение. Мало, если мог забыть. Он осуждал Кенета - но и завидовал ему втайне от самого себя: подумать только, наставник был за него жизнь отдать готов... а разве будущий воин и будущий вор не были готовы отдать жизнь, принимая бой за всю Крысильню?
   Пустота схлопнулась внутрь себя и исчезла.
   Кэссин уже не чувствовал боль от мысли о том, что кэйри Гобэй не имеет права на рукоять. Только усталость. И еще что-то очень странное. Словно исчезло что-то привычное. Такое же привычное, как рука или нога, и пока не попытаешься сжать отсутствующий кулак или шагнуть, и не поймешь, чего недостает, - как можно предположить, что нечто, всегда бывшее частью тебя самого, вдруг исчезло. Кэссин даже и не пытался понять, чего ему не хватает. Как если бы у него и в самом деле исчезла рука - он заметит, что ее нет, только попытавшись стиснуть пальцы. Раньше не получится.
   И еще что-то исчезло - почти такое же привычное. Но тут уж Кэссин сразу понял, чего недостает. Наблюдения! Исчезло ощущение, что твою спину все время буравит внимательный взгляд. Оглянешься - и нет никого, вновь повернешься - и вновь ощутишь промеж лопаток давящий холодок чужого взгляда. Кэссин знал, что наставник в любой момент может наблюдать за ним а возможно, и наблюдает. Он почти привык к этому ощущению, почти не замечал его - как в мучительно долгом пути почти не замечаешь, что ноги стерты, как почти не замечаешь духоты в темнице. Поначалу больно, душно, а со временем привыкаешь. И лишь когда ты дошел до вожделенного ручья, скинул тяжелую обувь и сунул ноги в прохладную воду, лишь когда выйдешь из вонючей затхлости на свежий воздух, начинаешь понимать, как же тебе до сих пор было плохо. Привычную тяжесть лишь тогда человек вновь назовет тяжестью, когда скинет ее с плеч. Смотри-ка, а ведь и впрямь тяжело было постоянно жить под присмотром. Кэссин свыкся с этой тяжестью, он ее не замечал - но исчезновение ее заметил.
   Несколько минут он ничего не делал, только дышал быстро-быстро успеть бы надышаться до того, как привычная тяжесть вернется. Но нет, незримое присутствие не ощущалось. Кэссин недоверчиво скорчил рожу - под присмотром он бы не осмелился. Удивительное, пьянящее наслаждение. Кэссин скорчил еще одну рожу, засмеялся и вскочил с постели.
   Вот он, его шанс, и другого не будет. Кто его знает, почему наблюдение прервалось и надолго ли, - но, пока его нет, нужно действовать. Вернуться оно может в любой момент.
   Любой другой на его месте тут же помчался бы в темницу освобождать пленника, но Кэссину это даже и в голову не пришло. Он недаром ходил в старших учениках и дом кэйри Гобэя знал хорошо. Таким манером они с пленником далеко не уйдут - на сей счет Кэссин не заблуждался. Скорей всего они даже за ворота не выйдут. Нет, на уме у Кэссина было совсем другое.
   Именно так он и поступит... если, конечно, он правильно понял, о чем толкует Кенет. Потому что если Кэссин ошибается... нет, об этом лучше не думать!
   Дрожащими от нетерпения руками Кэссин открыл шкаф. Пальцы не слушаются - быстрей, быстрей!.. Нет, не быстрей. Спокойнее, Кэссин. Спокойнее. Ведь никуда не сбежал из шкафа подарок Гвоздя. Никто его не взял, не выбросил. Даже ты сам. Хотел выбросить, но не выбросил, потому что забыл о нем, скотина неблагодарная. Вот ведь и от неблагодарности польза бывает. Забыл и не выбросил, и теперь в трясущихся пальцах побрякивают связки монет настоящих монет, не наколдованных. И лежат перед Кэссином настоящие штаны и кафтаны. Две смены одежды. Достойное приданое дала Крысильня своему приемышу.
   Штаны Кэссину, конечно, узковаты, не говоря уж о кафтане... ну да ничего. Вроде бы одна перемена одежды была куплена на вырост... да, точно. Тоже, конечно, узковато, но втиснуться можно... вот только пахнет затхлостью... и тоже не страшно. Пока Кэссин выполнит все задуманное, запах успеет выветриться.
   Вторую смену одежды Кэссин связал в тугой узел. Он ничего не хочет оставлять в Шелковой комнате - и уж меньше всего подарок Гвоздя. Потом он быстро разделся и начал натягивать на себя старые штаны. Затянуть пояс оказалось проще, чем он опасался, а вот с кафтаном пришлось повозиться. Ладно, и рубахи хватит. Кэссин просунулся в ворот, с трудом пропихал голову и обнаружил, что едва может дышать. Попытался снять рубаху - и чуть себе уши не оборвал. Ничего не поделаешь, надо что-то придумать, иначе Кэссин задохнется и сомлеет на бегу и ничего не сумеет выполнить из того, что задумал. Кое-как заведя руки за спину, Кэссин просунул пальцы под ворот аж в глазах потемнело, - поднатужился и надорвал его сзади. Хорошо еще, что ткань не новая, не то не сумел бы. Дышать сразу стало легче. Кэссин изогнулся и скосил глаза, пытаясь рассмотреть, не слишком ли сильно он разорвал рубаху, - и чуть не вскрикнул. Он не поверил тому, что увидел под разорванной тканью.
   Кэссин подбежал к великолепно отполированному зеркалу, задрал рубаху и повернулся к зеркалу спиной. Да, так и есть!
   Вот чего ему не хватало, вот что за исчезновение он ощутил за миг перед тем, как пропало наблюдение!
   На его спине не было ни одного шрама. Жесткие юношеские мышцы покрывала совершенно гладкая кожа. Широкие неровные рубцы с рваными краями исчезли бесследно.
   Край задранной до подмышек рубахи выскользнул из ослабевших пальцев, и невероятная картина исчезла из зеркала. Кэссин завел руку назад и кончиками пальцев провел по спине. Нет рубцов, да и только. Отчего-то это прикосновение убедило его больше, чем то, что представилось ему в зеркале. Кэссин криво улыбнулся. Значит, нет. И исчезли они сами. Кэссин был в этом уверен. Нет, не Кенет потянулся к нему сквозь стены своей темницы, не его незримое прикосновение стерло шрамы насовсем. Это случилось иначе. И незачем думать - как. Кэссин обдумает исчезновение шрамов потом. Когда будет время думать. Потому что рассвет уже не за горами, и думать времени больше нет. Только действовать.
   Кэссин закинул за плечо свой узелок и вышел из Шелковой комнаты.
   Ему предстояло спешить - из предместья до городских ворот путь неблизкий. Он должен поспеть до заката, пока створки ворот не сомкнулись до утра. Можно, конечно, и постучаться в какой-нибудь дом прямо здесь, в предместье... но не ошалеет ли хозяин дома, заслышав его просьбу? Не побежит ли к господину магу Гобэю жаловаться, что, дескать, спятил его ученик? До самого кэйри он, вернее всего, не доберется - но как знать, не заподозрит ли неладное старший ученик, оставленный дежурить у дверей? Не побежит ли к кэйри с докладом? И что тогда будет - подумать даже страшно. Нет, лучше не рисковать.
   Кэссин все убыстрял шаги, потом и вовсе ринулся бегом: вечерний сумрак уже сгущался. Он должен успеть... должен... но может ли человек бежать быстрее заката? И Кэссин горестно вскрикнул, еще издали завидев в последних отсветах заходящего солнца, как закрываются ворота. Кэссин припустил изо всех сил, словно надеясь обмануть время и проскользнуть в сужающуюся щель... грохот огромного засова настиг его у самой стены.
   Кэссин в изнеможении привалился к стене, ловя воздух пересохшим ртом. Никогда еще ему не приходилось так быстро бегать - даже в начале обучения, когда старшие ученики измывались над ним, выдумывая для него совершенно немыслимые поручения, и гоняли кто во что горазд. Даже тогда он так быстро не бегал. И все равно опоздал, Может быть, это сама судьба так распорядилась? Может, он все же принял неверное решение - и не стоит винить себя за то, что опоздал? Может, и не опоздание это вовсе, а знамение свыше?
   - Опоздал, парень? - прошамкал кто-то рядом. - А ты послушай старого человека - не горюй. От того, что ты войдешь в город утром, а не вечером, небо на землю не рухнет.
   Кэссин с трудом отлепил мокрую от пота спину от городской стены и обернулся.
   Серые лохмотья, седые волосы и смуглая кожа старого нищего в густых сумерках казались почти лиловыми. Будь поблизости хоть одна река, Кэссин бы твердо решил, что с ним разговаривает утопленник. Но рек вблизи не протекало, а в одном из мелких ручейков, избороздивших все окрестные леса и поляны, утопиться может разве что заяц, и то если постарается. Надо же, как воображение разыгралось!
   - Молодые всегда спешат, - добродушно бухтел старичок, - всегда спешат. Все им чего-то хочется. А зачем?
   Старый нищий взглянул на Кэссина, словно приглашая его поддержать философскую беседу, но не дождался ответа и укоризненно покачал головой.
   - Вот скажи, парень, ну куда ты так спешишь? Что тебе нужно? Посмотри на меня - я за богатым подаянием не гонюсь. Да ты мне хоть тысячу золотых слитков посули, я за ними не побегу. Вам бы все славу, богатство, девчонку покрасивей... а мне в чашку пару медяков бросили - и ладно...
   - В чашку... - эхом повторил Кэссин, безучастно разглядывая каменную кладку городской стены. И внезапно схватил старика за плечи и резко встряхнул.
   - Стыдно, парень, - слегка задыхаясь, пробубнил старик. - Разве можно так со старым-то человеком? У меня ведь и нет ничего...
   - Дед! - сорванным фальцетом рявкнул Кэссин. - У тебя чашка есть?
   - Есть... - полупридушенно прохрипел старик. - Пустая только. Что за день такой сегодня - одни мерзавцы попадаются...
   - Дед, - Кэссин издал почти такой же сдавленный хрип, - продай чашку... надо очень...
   Пальцы его так сильно стиснули костлявые плечи старика, что самому стало больно. Негодуя на себя, Кэссин торопливо отпустил нищего.
   - Да у тебя, парень, не все дома, - простонал старик, с трудом поводя занемевшими плечами.
   - Точно, - сипло прошептал Кэссин. - Продай чашку, слышишь? Я тебе денег дам... вот...
   Кэссин извлек из своего узелка связку монет. Нищий обалдело уставился на деньги.
   - Мало? - неправильно истолковал его недоумение Кэссин. - У меня еще одна есть... хватит двух?
   - Да и одной много будет. - Нищий отступил на шаг и извлек из своих лохмотьев надтреснутую глиняную чашку. - На, держи. У тебя, похоже, и вправду не все дома.
   - Не все дома? - усмехнулся Кэссин. - Да у меня и дома-то нет. А за чашку спасибо.
   Он вложил в руку нищего обе связки монет, выхватил чашку, словно боясь, что старикашка передумает и оставит это бесценное сокровище себе, и не переводя духу бросился бежать.
   У первого же ручья он остановился, отдышался, жадно выпил несколько пригоршней воды, умылся и придал себе благообразный вид. Не то его остановят в дверях дома, который он еще вчера считал своим. Не пропустят во внутренние покои. Не должно ученикам мага истекать потом после быстрого бега и задыхаться от неведомых чувств - да хоть бы и от ведомых. Им и вообще не должно испытывать никаких чувств. Появись Кэссин разгоряченным и встрепанным - и ученик-привратник опять же помчится с докладом к кэйри.
   Ну что - не колотится сердце? Не проступает пот на лбу? Не рвется дыхание? Не дрожат пальцы? Вот и прекрасно. А теперь за дело.
   Кэссин погрузил глиняную чашку в ручей и зачерпнул ею воду. Движение вышло неловким, он едва не разбил чашку: каменистое дно ручейка оказалось куда ближе, чем можно было подумать, судя по виду. Край чашки скребнул по дну, и вместе с водой в чашке очутился небольшой камешек. Сначала Кэссин хотел выбросить его, но, подумав, не решился. Пусть уж все идет своим чередом. Раз уж камешек оказался в чашке - значит там ему и место.
   Обратный путь Кэссин проделал медленно, стараясь ступать как можно осторожней, чтобы не разлить воду. Все же часть воды он расплескал, да и сквозь трещину в стенках чашки потихоньку просачивалась влага. Когда Кэссин добрался до палисандровой изгороди, воды в чашке оставалось едва ли вполовину. Ничего страшного. И этой воды хватит. Должно хватить... если Кэссин правильно истолковал слова Кенета.
   Привратник пропустил Кэссина без единого вопроса. Старших учеников не спрашивают, куда они ходили и зачем. Мало ли для чего понадобилась кэйри глиняная чаша с водой?
   Кэссина внезапно залихорадило. До сих пор он не совершил ничего непоправимого. Но теперь... как только он довершит начатое, обратного пути не будет.
   Возбуждение схлынуло разом, навалилась усталость. Кэссин шагнул, споткнулся и едва не разлил воду. Несколько капель брызнуло ему на руки. Кэссин с силой выдохнул, постоял немного, резко и глубоко вдохнул и отправился вниз, в камеру, где под парчовым пологом ожидал рассвета пленник.
   И опять Кэссина никто не остановил. Несущие стражу старшие Ученики при виде него замерли и вытянулись в струнку, ожидая из его уст приказа кэйри Гобэя - иначе зачем бы Кэссину приходить в такой неурочный час? У Кэссина еще хватило самообладания повелеть им удалиться. Оно покинуло беднягу, когда последний из учеников оставил свой пост возле камеры. Кэссин прижался щекой к каменной стене и тихо заплакал. Плакать ему не приходилось так давно что облегчения слезы не принесли. На душе было по-прежнему муторно. Кэссин чего-то ожидал... чего он, собственно, ожидал? Знамения свыше? Прилива уверенности в своей правоте? Зеленых попугаев? Хватит ждать. И без того вон уже сколько времени даром потеряно. Прав Кэссин или ошибается, но он должен сделать то, что считает нужным. И если он ошибся... что ж, вскорости он об этом узнает.
   Кэссин открыл дверь.
   Кенет поднял голову. Взамен широкого багрового рубца его щеку наискось пересекал белой нитью узкий шрам. На смуглой коже он казался особенно белым.
   Вопреки обыкновению, Кенет не поздоровался. Только посмотрел на Кэссина - спокойно и отчужденно.
   - Ты за мной? - только и сказал он.
   - Да, - тихо ответил Кэссин, - я за тобой.
   И судорожным движением, едва не выплеснув остаток воды, обеими руками протянул чашку Кенету.
   Загорелые пальцы мага сомкнулись вокруг чашки. Мгновение... еще одно... и на губах Кенета появилась удивленная, почти растерянная улыбка.
   - Но ведь чашка... настоящая... - недоверчиво выдохнул он.
   - Вода тоже настоящая, - хмуро произнес Кэссин. - Я за ней к ручью бегал.
   Кенет выпил воду медленно, явно наслаждаясь каждым глотком, поднял со дна опустевшей чашки камешек и сжал его в ладони.
   - Настоящая. - Кенет говорил почти шепотом, но голос его обрел какую-то странную звучность. - Зачем?
   - Затем, что я не смогу тебя отсюда вывести, - отрезал Кэссин. - Я могу выйти один, но не с тобой. А ты все говорил, что здесь нет ничего настоящего, даже еды и питья, а будь здесь хоть что-нибудь настоящее, ты бы здесь и минуты лишней не остался. Вот я тебе и принес... настоящее. Теперь у тебя хватит сил уйти?
   Кенет негромко засмеялся.
   - Глоток воды и камешек, - произнес он. - Сила воды и земли. Как ты полагаешь, у землетрясения и наводнения хватит сил выйти из дома?
   Кэссин обомлел.
   - Да ты не бойся, - угадал его мысли Кенет, - не стану я здесь землетрясение устраивать. Ни к чему это. Пойдем.
   - Никуда я с тобой не пойду, - заупрямился Кэссин.
   - А куда тебе деться? Для тебя землетрясение, можно сказать, что и состоялось. И наводнение тоже.
   Что верно, то верно. Пусто у Кэссина на душе. Пусто, как после наводнения.
   Кенет протянул руку к стене и коснулся ее кончиками пальцев. Потом слегка толкнул. Пальцы мага проткнули стену насквозь, словно бумагу. Кенет оторвал кусок стены и скомкал.
   - Пойдем, - повторил он.
   На сей раз Кэссин послушался. Кенет шагнул сквозь тающую стену и Кэссин последовал за ним.
   Выйдя из камеры, Кенет остановился так неожиданно, что Кэссин едва не налетел на него.
   - Слушай, у тебя в твоем узелке лишней смены одежды не найдется? - с надеждой спросил Кенет. - А то ведь когда тут все окончится, я останусь голый, как огурец.
   Действительно, его серо-коричневые лохмотья местами начинали смутно просвечивать. Несуществующая одежда таяла с угрожающей быстротой. Кэссин отчего-то покраснел и отвернулся. Краска, прихлынувшая к лицу, заставила его смутиться собственного смущения, и он сердито протянул узелок Кенету, не глядя на него.
   - Ну, для такого кафтана плечи мне надо подрезать вдвое, - услышал Кэссин у себя за спиной, - а штаны я натянуть сумею. На первое время сгодятся. Спасибо.
   Плечи вдвое подрезать... да, Кенет, как всегда, не солгал. Он и в самом деле воин. Конечно, его костяк не увешан грудой тренированного мяса, но само его сложение... и как только Кэссин раньше внимания не обратил? Целитель настолько худ, что способен натянуть штаны двенадцатилетнего мальчишки. И при такой-то худобе - могучий разворот плеч! Держась всю жизнь за волшебный жезл, таких плеч не наживешь. Для этого нужно не один день мечом помахать...
   И что за ерепень лезет в голову! Можно подумать, у Кэссина другого дела нет, как размышлять о том, широкие плечи у кого-то или узкие. Вокруг рушится весь его мир, вся его прежняя жизнь - а он прикидывает, долго ли Кенет упражнялся с мечом, пока обзавелся такими плечами... Кэссин и сам бы от таких не отказался... при случае надо будет спросить, очень ли трудны воинские занятия? Может, желание Кэссина не так неисполнимо, как кажется? Почему, ну почему он не только не испытывает ни малейшего сожаления, но даже и заставить себя горевать не может? Он ведь так восхищался своим кэйри и этим домом... восхищался... но не любил.
   - Эй, ты заснул?
   Кэссин обернулся и посмотрел на Кенета. Вот уж кем восхищаться невозможно! Совершенно нелепое создание. Тощий, жилистый, встрепанный, с несоразмерно широкими худыми плечами, весь какой-то голенастый, штаны едва ниже колен...
   Кенет перехватил взгляд Кэссина и внезапно засмеялся.
   - Ты чего это? - оторопел Кэссин.
   - Сдается, судьба у меня такая - уходить отовсюду в одних штанах не по росту, - объяснил Кенет. - Пойдем отсюда. Сейчас как начнет все рушиться... конечно, если камнем по темечку угодит - это всегда неприятно, но когда на голову падает несуществующий камень - вдвойне обидно.
   - Так это все и вправду рухнет? - Минуту назад Кэссин и сам так думал, но, услышав из уст Кенета подтверждение своей мысли, отчего-то испугался.
   - И очень скоро, - кивнул Кенет. - Да ты посмотри.
   Уже знакомым Кэссину взмахом руки Кенет указал на разорванную им стену. От места разрыва по стене тянулась темная черно-коричневая пленка, заволакивая каменную кладку с непостижимой быстротой.
   - Пойдем-ка поскорей, - хмуро произнес Кенет. - Это будет... очень некрасиво.
   Гобэй оттолкнул от себя драконью книгу так стремительно, словно оттуда мог в любую минуту высунуться дракон и перекусить Гобэя пополам. Руки у него тряслись - у него, у самого хладнокровного мага в мире!
   Теперь понятно, почему Кенет не мог уйти из его темницы!
   Мир не любит магию и магов и сопротивляется им, как может. Всем, кроме одного. Собственная сила Кенета не так уж и велика. Он не может сдвигать горы - но ему достаточно попросить, и гора сама отодвинется. Да еще и поделится с ним своей силой. Огонь и вода, земля и воздух - все они рады поделиться с ним своей мощью. Любой придорожный камень, любая травинка... да, сила Кенета невелика, но он ведь в силе и не нуждается. Любой маг тратит силу на то, чтоб она выполнила, что он хочет, любой маг силой преодолевает сопротивление мира! Любой, кроме Кенета. Он не тратит своей силы - вот и не нужна она ему. В его распоряжении - вся сила мира, только руку протяни. Руку, на которой блестит перстень с рубином... и если Гобэю удастся снять этот перстень, он и сам сможет ею повелевать!
   Теперь понятно, почему проклятый юнец был так самонадеян.
   Напрасно, голубчик. Никуда ты от меня не денешься. Один-единственный глоток настоящей воды придал бы тебе непомерную силу... но никто не подаст тебе настоящей воды. Ты ел и пил то же самое, что и все прочие обитатели моего дома, - вино и деликатесы, созданные моим волшебством. Они несравненно вкуснее настоящих, они лучше... они даже лучше, чем можно было подумать, потому что они предали тебя в полную мою власть! А ты еще спорил, глупец, уверял, что настоящие вещи лучше. Вот оно, торжество разума над естеством! Творения моего разума заграждают тебе путь к естеству - и теперь-то ты уж точно мой!
   И теперь меня не тревожит твое прикосновение, пожирающее то, что тебя здесь окружает. Вокруг тебя слишком много иллюзий, и у тебя не хватит сил, чтоб проложить сквозь них путь. Своих сил не хватит... и ничто тебе их не придаст. Вот теперь мне совершенно безразлично, что тебе стоило лишь прислониться к моему столу - и половины стола как не бывало.
   Гобэй нахмурился. Половины? Но ведь он мог поклясться, что прикосновение Кенета стерло не половину стола, а гораздо меньше. Однако недостает именно половины... да нет, куда там - намного больше! Почти вся столешница растаяла... и продолжает неторопливо таять.
   Таять?! Но позвольте... ведь Кенет прислонялся совсем не к этому столу! И не в этой комнате!
   Взгляд Гобэя метнулся вдоль стен - вдоль того, что было стенами... в сухую ночь, уже поблекшую, полустертую рассветом...
   Гобэй невольно подался вперед, шагнул - и в его босую ногу впился обломок разбитого шерла.
   Часть третья
   ЮКЕННА
   Пролог
   Кэссин шел вслед за Кенетом, изо всех сил стараясь не огладываться. Кенет прав: то, что сейчас происходит с домом, нельзя назвать красивым... и все-таки не в этом дело. Просто Кэссин почему-то знал, что он не должен, не имеет права этого видеть.
   И все же он оглянулся. Он не мог не оглянуться на этот голос. Привычка к покорности, вошедшая с годами в плоть и кровь. Привычка просыпаться на самый тихий звук этого голоса. Да что там просыпаться - даже и простившись с жизнью, Кэссин вскочил бы, надумай кэйри окликнуть его мертвое тело: "Эй, Кэссин!"