Страница:
На талии того красовался уже успевший выцвести коричневый пояс, обозначающий высшую ученическую степень.
— Да, хреново дело, — хмуро отозвался он и резко, чтобы сбросить напряжение, потряс жилистой ногой. — Товарищи из спорткомитета взяли курс на создание единого стиля советского каратэ. Все прочие, выработанные веками, признаны ошибочными, вредными и не отвечающими советской системе физического воспитания. Только это ягодки, цветочки впереди. Грядет всеобщий писец.
Юрка знал, что говорил. С неделю назад его, еще одного сэмпая и гарного сенсея Смородинского прямиком из додзе препроводили в дивное серое строение у Невы, такое высокое, что из его подвалов отчетливо видна Колыма.
— Ну здравствуйте, здравствуйте, — ласково сказали им в просторном кабинете, где со стен любовались друг на дружку Дзержинский и генсек. — Значит, практикуем каратэ? Мало того, обучаем. И конечно, за деньги. Ай-яй-яй-яй-яй! Ребятки, лучше не надо. Добром просим. Стучите лучше по мячику, он мягкий.
Не пугали, не грозили, не клацкали затворами. С шуточками-прибауточками пробили по ЦАБу, зафиксировали установочные данные и со смехуечками отпустили с миром. А табуретка посредине кабинета железная, отполированная тысячами задов, с вмурованными в бетонный пол ножками…
— Ничего, братва, всех не переловят. А потом, запретный плод, он всегда слаще, — Андрон усмехнулся и, переодевшись, тоже предался недозволенному — стучал конечностями по грушам, долбил пружинящую макивару, бился по-нешутейному, с доводкой в корпус. Только с Юркой Ефименковым не очень-то поспаррингуешь, разве что на средней дистанции. Хлипкий, рахитичный вьюноша превратился в опытного бойца с отличной гибкостью, убийственным ударом и мгновенной реакцией. И хотя сенсей Смородинский был парень гарный и вешал пояса на свой страх и риск, но свой коричневый Юрка несомненно заслужил. Зверь.
Побегали, попрыгали, помахали конечностями, надавали друг другу тумаков, попили чаю.
— Ну, приятно было, — наконец Юрка глянул на часы, встал и подался на выход. — Но пасаран, коллеги, прорвемся.
Без кимоно он снова превратился в хилого, рахитичного юношу, похожего со спины на гнутый верстовой столб.
— Ну как ты, студиоз? — спросил Андрон Тима, когда они остались одни. — Не бедствуешь? —Вытащил толстую пачку денег, трудовых, все рубли и трешки. — Вот, Арнульфу прикупи гостинец. Что, рог ему еще не обломали?
— Да нет, — Тим вздохнул, но деньги взял, бросил веером на стол. — Каждую ночь пасется здесь, блеять что-то много стал. Ну а ты как живешь, барыга?
Он не стал говорить, что последнее время Вера Ардальоновна принимает его за сына и все ездит по ушам единороговыми пророчествами.
— Готовлюсь стать отцом, — Андрон вспомнил Анджелу с ее токсикозами и недомоганиями и сразу помрачнел. — Не женитесь на курсистках, они глупы как сосиски.
— Ага, а белошвейки бляди, потому как их дерут спереди и сзади, — в тон ему усмехнулся Тим и дипломатично переменил тему. — Знаешь, я тут в библиотеке покопался, кучу интересного нарыл о первом хозяине этого домика-пряника, такой не только крышку, гроб с содержимым мог всобачить над входными дверями.
И он принялся живописать жизненные вехи генерал-фельдмаршала графа Якова Велимовича Брюса. Из всей плеяды Петровских деятелей того выделяли высокая образованность и глубокие научные познания. Он занимался физикой, астрономией, математикой, разрабатывал теорию движения планет, наладил в Росси издание учебной литературы, делал переводы с английского и немецкого, вел переписку с Лейбницем, редактировал географические карты и глобусы. Ведал Московской типографией, владел ценной коллекцией предметов старины и редкостей. Под надзором Брюса царский библиотекарь Василий Киприянов составил первый русский календарь или «Месяцеслов», рассчитанный на длительное употребление, он содержал помимо прочих сведений «предзнамения времени по всякий год по планетам» на сто двенадцать лет вперед и «предзнамения действ на каждый день по течению Луны в Зодии», а также специальные таблицы, из коих можно было узнать, когда надлежит «кровь пущать, мыслити почать, брак иметь, чины и достоинства воспринимать, долг платити». Этим «Месяцесловом» пользовались несколько поколений людей, он снискал такую популярность, что и спустя два века справочные календари на Руси именовались брюсами. Словом, Яков Велимович был выдающимся русским ученым энциклопедистом, военным и государственным деятелем.
Однако это только одна сторона медали, видимая, анфасная. Существует множество устных преданий, и как всегда очень мало достоверной информации о том, что Брюс был великий чародей, «знал все травы тайные, камни чудесные, составы разные». Будто бы владел он даром прорицания и мог, взглянув на пригоршню песка, сразу определить точное количество песчинок. Будто бы в жару он замораживал воду на пруду и катался на коньках, только черный плащ развевался, а зимой наоборот, растапливал толстенный лед и плавал в полынье на яле. А еще вроде бы была у него волшебная Черная книга, писаная самим дьяволом. Все Брюсово-то могущество от нее. Слухи оно конечно слухами, но в достоверных исторических источниках приводятся конкретные сведения о неком тайном «Нептуновом соборе», в котором царь Петр со своими приближенными под руководством Брюса занимался магией, алхимией и астрологией. Между прочим, зело успешно. Вобщем дыму без огня не бывает — волшебник и точка. А на родовом его гербе изображен пес, один в один флюгер на крыше…
— Ясно, понятно, — Андрон рассеянно внял тираде, смачно зевнул и потянулся так, что старинный, изогнутый по-венски стул жалобно заскрипел. — Значит, волшебник изумрудного города? Неактуально. Сейчас в ходу не черные книги — красные. С гербом.
Чувствовалось, что настроен он сугубо реалистично, приземленно. Ничего не попишешь, специфика работы сказывалась.
Поговорили еще, выпили полсамовара чаю, и Андрон стал собираться.
— Пошел я, брат, в семейное лоно. Супружеский долг зовет.
Насчет супружеского долга сказал так, для красного словца — до своего лона Анджела его не допускала уже наверное третий месяц, недомогала, тревожилась за плод. И вообще стала раздражительной, нервной, весьма непривлекательной, весьма. Да и была-то…
А к матери Андрон так и не заглянул — единорогов, блин, живых что ли не видал…
Хорст (1978)
Тим (1981)
Андрон (1980)
— Да, хреново дело, — хмуро отозвался он и резко, чтобы сбросить напряжение, потряс жилистой ногой. — Товарищи из спорткомитета взяли курс на создание единого стиля советского каратэ. Все прочие, выработанные веками, признаны ошибочными, вредными и не отвечающими советской системе физического воспитания. Только это ягодки, цветочки впереди. Грядет всеобщий писец.
Юрка знал, что говорил. С неделю назад его, еще одного сэмпая и гарного сенсея Смородинского прямиком из додзе препроводили в дивное серое строение у Невы, такое высокое, что из его подвалов отчетливо видна Колыма.
— Ну здравствуйте, здравствуйте, — ласково сказали им в просторном кабинете, где со стен любовались друг на дружку Дзержинский и генсек. — Значит, практикуем каратэ? Мало того, обучаем. И конечно, за деньги. Ай-яй-яй-яй-яй! Ребятки, лучше не надо. Добром просим. Стучите лучше по мячику, он мягкий.
Не пугали, не грозили, не клацкали затворами. С шуточками-прибауточками пробили по ЦАБу, зафиксировали установочные данные и со смехуечками отпустили с миром. А табуретка посредине кабинета железная, отполированная тысячами задов, с вмурованными в бетонный пол ножками…
— Ничего, братва, всех не переловят. А потом, запретный плод, он всегда слаще, — Андрон усмехнулся и, переодевшись, тоже предался недозволенному — стучал конечностями по грушам, долбил пружинящую макивару, бился по-нешутейному, с доводкой в корпус. Только с Юркой Ефименковым не очень-то поспаррингуешь, разве что на средней дистанции. Хлипкий, рахитичный вьюноша превратился в опытного бойца с отличной гибкостью, убийственным ударом и мгновенной реакцией. И хотя сенсей Смородинский был парень гарный и вешал пояса на свой страх и риск, но свой коричневый Юрка несомненно заслужил. Зверь.
Побегали, попрыгали, помахали конечностями, надавали друг другу тумаков, попили чаю.
— Ну, приятно было, — наконец Юрка глянул на часы, встал и подался на выход. — Но пасаран, коллеги, прорвемся.
Без кимоно он снова превратился в хилого, рахитичного юношу, похожего со спины на гнутый верстовой столб.
— Ну как ты, студиоз? — спросил Андрон Тима, когда они остались одни. — Не бедствуешь? —Вытащил толстую пачку денег, трудовых, все рубли и трешки. — Вот, Арнульфу прикупи гостинец. Что, рог ему еще не обломали?
— Да нет, — Тим вздохнул, но деньги взял, бросил веером на стол. — Каждую ночь пасется здесь, блеять что-то много стал. Ну а ты как живешь, барыга?
Он не стал говорить, что последнее время Вера Ардальоновна принимает его за сына и все ездит по ушам единороговыми пророчествами.
— Готовлюсь стать отцом, — Андрон вспомнил Анджелу с ее токсикозами и недомоганиями и сразу помрачнел. — Не женитесь на курсистках, они глупы как сосиски.
— Ага, а белошвейки бляди, потому как их дерут спереди и сзади, — в тон ему усмехнулся Тим и дипломатично переменил тему. — Знаешь, я тут в библиотеке покопался, кучу интересного нарыл о первом хозяине этого домика-пряника, такой не только крышку, гроб с содержимым мог всобачить над входными дверями.
И он принялся живописать жизненные вехи генерал-фельдмаршала графа Якова Велимовича Брюса. Из всей плеяды Петровских деятелей того выделяли высокая образованность и глубокие научные познания. Он занимался физикой, астрономией, математикой, разрабатывал теорию движения планет, наладил в Росси издание учебной литературы, делал переводы с английского и немецкого, вел переписку с Лейбницем, редактировал географические карты и глобусы. Ведал Московской типографией, владел ценной коллекцией предметов старины и редкостей. Под надзором Брюса царский библиотекарь Василий Киприянов составил первый русский календарь или «Месяцеслов», рассчитанный на длительное употребление, он содержал помимо прочих сведений «предзнамения времени по всякий год по планетам» на сто двенадцать лет вперед и «предзнамения действ на каждый день по течению Луны в Зодии», а также специальные таблицы, из коих можно было узнать, когда надлежит «кровь пущать, мыслити почать, брак иметь, чины и достоинства воспринимать, долг платити». Этим «Месяцесловом» пользовались несколько поколений людей, он снискал такую популярность, что и спустя два века справочные календари на Руси именовались брюсами. Словом, Яков Велимович был выдающимся русским ученым энциклопедистом, военным и государственным деятелем.
Однако это только одна сторона медали, видимая, анфасная. Существует множество устных преданий, и как всегда очень мало достоверной информации о том, что Брюс был великий чародей, «знал все травы тайные, камни чудесные, составы разные». Будто бы владел он даром прорицания и мог, взглянув на пригоршню песка, сразу определить точное количество песчинок. Будто бы в жару он замораживал воду на пруду и катался на коньках, только черный плащ развевался, а зимой наоборот, растапливал толстенный лед и плавал в полынье на яле. А еще вроде бы была у него волшебная Черная книга, писаная самим дьяволом. Все Брюсово-то могущество от нее. Слухи оно конечно слухами, но в достоверных исторических источниках приводятся конкретные сведения о неком тайном «Нептуновом соборе», в котором царь Петр со своими приближенными под руководством Брюса занимался магией, алхимией и астрологией. Между прочим, зело успешно. Вобщем дыму без огня не бывает — волшебник и точка. А на родовом его гербе изображен пес, один в один флюгер на крыше…
— Ясно, понятно, — Андрон рассеянно внял тираде, смачно зевнул и потянулся так, что старинный, изогнутый по-венски стул жалобно заскрипел. — Значит, волшебник изумрудного города? Неактуально. Сейчас в ходу не черные книги — красные. С гербом.
Чувствовалось, что настроен он сугубо реалистично, приземленно. Ничего не попишешь, специфика работы сказывалась.
Поговорили еще, выпили полсамовара чаю, и Андрон стал собираться.
— Пошел я, брат, в семейное лоно. Супружеский долг зовет.
Насчет супружеского долга сказал так, для красного словца — до своего лона Анджела его не допускала уже наверное третий месяц, недомогала, тревожилась за плод. И вообще стала раздражительной, нервной, весьма непривлекательной, весьма. Да и была-то…
А к матери Андрон так и не заглянул — единорогов, блин, живых что ли не видал…
Хорст (1978)
В святилище царили тайна, полумрак и освежающая прохлада, в отблесках факелов все происходящее в храме казалось призрачным и нереальным. Тонко вызванивали колокольчики, торжественно звучали гимны, воздух был полон дыма, ароматов благовоний и нежного дрожания струн. В такт им двигались по кругу девять девственниц, посвящаемых сегодня в тантру на празднике «Открытия ворот». Лица девушек были спокойны и сосредоточены, стройные тела — прекрасны и обнажены. Полузакрыв глаза, двигаясь как во сне, они водили хоровод вокруг сидящего на пятках Шивы — бронзового, в человеческий рост, со взыбленным лингамом из слоновой кости. Великий разрушитель Вселенной на этот раз был настроен миролюбиво — тонко, едва заметно улыбался. На лбу его между насупленных бровей ясно выделялся третий глаз, при помощи которого он под настроение кремировал однажды бога Каму. Чтобы не лез куда не надо со своей любовью. Таинственно играли камни, богато украшающие статую, медоточиво изливалась музыка, томно, в каком-то страстном оцепенении плавно кружились девушки. Казалось, время замерло, замедлило свой ход, превратилось в клейкую тягучую субстанцию. И вдруг все мгновенно переменилось.
Ом! Свами Бхадиведанта резко ударил в гонг, грянули цимбалы, кимвалы и шушан-удуры, и девственницы сразу набрали темп, бешено завертелись в неистовой пляске. Бедра их изображали разнузданную страсть, груди сладострастно подрагивали, губы улыбались нетерпеливо и призывно, словно у вкусивших плюща участниц сатурналий. Плющ не плющ, а выпитый в начале церемонии афродизиак действовал. Наконец одна из девственниц громко вскрикнула, бросилась в центр круга к статуе и решительно, с разведенными коленями опустилась богу на бедра. Резко завибрировал гонг, дрогнуло пламя светильников, желтая кость лингама окрасилась в красный цвет. Одни ворота были распахнуты. За ними открылись настежь вторые, третьи, девятые. Никаких засовов, запоров, щеколд, окровавленные створки нараспашку. Теперь все было готово для заключительного акта, майтхуны — ритуального соития со сбросившими оковы, символизирующими великий женский принцип носительницами йони. По знаку Свами Бхадиведанты лучшие адепты школы соединились с ними в лягушачьей связке, а сам учитель в это время поведал красивую легенду.
Изначально, оказывается, люди были лишены половых органов и даже не подозревали, что существуют плотские желания. Ангельские души их были чисты, безгрешны и преисполнены внутреннего света. А размножались люди в те стародавние времена красиво и невинно — сияние мужчины проникало в утробу женщины, озаряло и оплодотворяло ее. Однако постепенно люди деградировали — начали касаться друг друга руками, бедрами, животами и лобками, покуда не открыли физическую близость. Когда в них пробудились животные инстинкты, постепенно изменились и тела, появились лингам и йони — половые органы. Однако внутреннее сияние погасло, души сделались темными, порочными, ленивыми и больными. Животное начало погасило божественный огонь. И чтобы он разгорелся снова, необходимо заниматься сексом не ради размножения или удовольствия, но исключительно для самапати — медитации, в раздумьи наполняя тело небесными светом семи планет.
Дабы слова учителя запали глубже в душу, все присутствующие на празднике так и сделали — завершили церемонию кабаньей, тигриной и буйволиной связками. И еще — собачьей позицией…
Потом была товарищеская трапеза, обильная, с кушаньями из благих продуктов. Рыбные палочки, сырные колбаски и поджаристые пирожки имели выраженную фаллическую форму, абрикосы, персики и сливы явственно символизировали йони, кашу из пшеницы — вождя всех злаков, подавали в казанах, формой напоминающих женскую грудь. За столом несмотря на отсутствие спиртного было непринужденно и весело. Молодые под впечатлением праздника много говорили, смеялись, умудренные вкушали молча, думали о смысле жизни, тщательно, как предписфывает йога, пережевывали пищу. Законы мироздания неотвратимы — у каждого своя карма.
Хорст и Валерия Воронцова сидели на почетном месте, неподалеку от Учителя. По левую руку от них размещался Свами Чандракирти, великий гуру, звездочет и маг, явившийся на церемонию Открытия Ворот в качестве почетного гостя. Он происходил из варны брахманов, называемых еще дважды рожденными, летом и зимой ходил в заплатанном рубище и обладал, по рассказам очевидцев, нечеловеческим могуществом. Запросто мог предать проклятью, с легкостью превратить в животного, играюче оборвать спиралевидный ход жизни, сделать собакой, педерастом или неприкасаемым. Он знал наперечет все свои прошлые рождения, выдерживал на плечах слона, мантрой зажигал огонь, двигал горы, излечивал проказу. Нет, положительно, гуру Свами Чандракирти был не тот человек, с которым стоило портить отношения. А он между тем мягко положил ладонь Воронцовой на колено и участливо спросил:
— Ты так задумчива, дочь моя. О чем тревоги твои, что беспокоит тебя? Я вижу, как волнуется прана в твоей сушумне, свадистхане и анахате. О, эти огненные вихри! Тебе надо усерднее практиковать змеиную связку — она придает легкость всем членам, успокаивает сердце и вносит сладостную размеренность в мятущееся коловращение мысли.
Весь его вид излучал спокойствие и доброту, крепкие пальцы, поглаживающие колено, — живительные, пробирающие до самого нутра флюиды.
— О, Таподхана, отец мой, — с улыбкой Воронцова склонила голову и попыталась незаметно сдвинуть ноги, — печаль моя проистекает от неудовлетворенности желания. Желания постичь премудрость истины. Поведай мне о камне Чинтамани, и токи моей праны умерят бег, вольются в русло, уготованное совершенством и плавностью своей уподобятся Гангу. Поведай мне, о Таподхана, я жажду знания!
С чувством сказала, складно. Так что сидящий рядом Хорст хмыкнул про себя и внутренне зааплодировал — теперь-то брахман уж расскажет чего-нибудь. И дважды рожденный не подвел, действительно разговорился. Начал, правда, издалека, с замысловатых сказаний о нагах, мудрых полубожественных существах, наполовину людях, на три четверти гадов. Они — хозяева подземного царства Поталы, живут в блистающих золотом и бриллиантами дворцах и обладают несметными сокровищами. Им принадлежит тайна элексира бессмертия, с его помощью они не только способны неограниченно продлевать жизнь и сохранять вечную молодость, но и оживлять мертвых. Наги легко принимают человеческий облик и часто вступают в любовную связь со смертными людьми. Особенно изощренны в сексуальных утехах красавицы нагиги. И квинтэссенцией их искусства является змеиная связка. Постепенно Свами Чпндракирти добрался и до сути: да, давным давно с неба прилетел Камень богов Чинтамани — Неописуемый, Непознаваемый, Сияющий Совершенством. Изначально он находился на горе Меру — окруженной семью небесами, с северным склоном из чистого золота. Южным — из лазурита, западным — из рубинов, восточным — из серебра. На той самой, о которой сказано в Махабхарате:
Есть в мире гора крутохолмая Меру,
Нельзя ей найти ни сравненья ни меру…
Однако, увы, вслед за согрешившим человечеством пал на землю и камень Чинтамани и навсегда утратил свою целостность. Стараниями бодхисатв, отцов-питаров и аватаров многие его осколки найдены и помещены в сокровищницы, но это лишь слабый отблеск, жалкое подобие прежнего могущества. Тем не менее значительная часть камня пребывает в Гималаях, в главной башне обители махатм. Другие размещены в святилищах по всей земле и связаны незримыми лучами с Шамбалой. Все прочие осколки считаются утраченными и ждут своего часа, дабы обрести целостность, однако, обладая магическими свойствами, открываются далеко не всякому. Чтобы увидеть, а тем паче взять их, нужно быть брахманом и владеть сиддхами, правда, если дружить со змеями и понимать их язык, то они способны помочь. Дело в том, что наги, те самые, живущие в Потале, делают свой элексир бессмертия из небесных камней и посылают на их поиски своих слуг-гадов. О, змеи могут многое поведать тем, кто понимает их. А лучше всех в этом преуспели псиллы, люди из маленького племени на севере Африки. Именно к ним когда-то обратился Октавиан, чтобы спасти укушенную коброй Клеопатру — но, как видно, с опозданием. Издревле, веками псиллы наблюдали за змеями, изучали их повадки, поведения, рефлексы, проверяли на врагах свойства ядов, учились врачевать, учились врачевать укушенных. Так, неутомимая Кундалини медленно и упорно поднимается по колодцу Сушумны, чтобы достичь в конце концов сокровища, спрятанное в недрах тысячелепесткового лотоса. Лучше своя плохая, но честно исполненная дхарма, чем хорошая, но чужая…
Тихо, с задумчивой улыбкой делился откровениями брахман. Доброе лицо его было светло, бесхитростные глаза полузакрыты, чуткие, чуть подрагивающие пальцы переместились Воронцовой на бедро. Все дышело миром, спокойствием и согласием — сидеть бы так, сидеть, до скончания времен. Но только не Хорсту. Ему уже было не до еды, поучительных бесед и флюидов мудрости, летающих над столом. Ему хотелось в Африку, к гадам.
Ом! Свами Бхадиведанта резко ударил в гонг, грянули цимбалы, кимвалы и шушан-удуры, и девственницы сразу набрали темп, бешено завертелись в неистовой пляске. Бедра их изображали разнузданную страсть, груди сладострастно подрагивали, губы улыбались нетерпеливо и призывно, словно у вкусивших плюща участниц сатурналий. Плющ не плющ, а выпитый в начале церемонии афродизиак действовал. Наконец одна из девственниц громко вскрикнула, бросилась в центр круга к статуе и решительно, с разведенными коленями опустилась богу на бедра. Резко завибрировал гонг, дрогнуло пламя светильников, желтая кость лингама окрасилась в красный цвет. Одни ворота были распахнуты. За ними открылись настежь вторые, третьи, девятые. Никаких засовов, запоров, щеколд, окровавленные створки нараспашку. Теперь все было готово для заключительного акта, майтхуны — ритуального соития со сбросившими оковы, символизирующими великий женский принцип носительницами йони. По знаку Свами Бхадиведанты лучшие адепты школы соединились с ними в лягушачьей связке, а сам учитель в это время поведал красивую легенду.
Изначально, оказывается, люди были лишены половых органов и даже не подозревали, что существуют плотские желания. Ангельские души их были чисты, безгрешны и преисполнены внутреннего света. А размножались люди в те стародавние времена красиво и невинно — сияние мужчины проникало в утробу женщины, озаряло и оплодотворяло ее. Однако постепенно люди деградировали — начали касаться друг друга руками, бедрами, животами и лобками, покуда не открыли физическую близость. Когда в них пробудились животные инстинкты, постепенно изменились и тела, появились лингам и йони — половые органы. Однако внутреннее сияние погасло, души сделались темными, порочными, ленивыми и больными. Животное начало погасило божественный огонь. И чтобы он разгорелся снова, необходимо заниматься сексом не ради размножения или удовольствия, но исключительно для самапати — медитации, в раздумьи наполняя тело небесными светом семи планет.
Дабы слова учителя запали глубже в душу, все присутствующие на празднике так и сделали — завершили церемонию кабаньей, тигриной и буйволиной связками. И еще — собачьей позицией…
Потом была товарищеская трапеза, обильная, с кушаньями из благих продуктов. Рыбные палочки, сырные колбаски и поджаристые пирожки имели выраженную фаллическую форму, абрикосы, персики и сливы явственно символизировали йони, кашу из пшеницы — вождя всех злаков, подавали в казанах, формой напоминающих женскую грудь. За столом несмотря на отсутствие спиртного было непринужденно и весело. Молодые под впечатлением праздника много говорили, смеялись, умудренные вкушали молча, думали о смысле жизни, тщательно, как предписфывает йога, пережевывали пищу. Законы мироздания неотвратимы — у каждого своя карма.
Хорст и Валерия Воронцова сидели на почетном месте, неподалеку от Учителя. По левую руку от них размещался Свами Чандракирти, великий гуру, звездочет и маг, явившийся на церемонию Открытия Ворот в качестве почетного гостя. Он происходил из варны брахманов, называемых еще дважды рожденными, летом и зимой ходил в заплатанном рубище и обладал, по рассказам очевидцев, нечеловеческим могуществом. Запросто мог предать проклятью, с легкостью превратить в животного, играюче оборвать спиралевидный ход жизни, сделать собакой, педерастом или неприкасаемым. Он знал наперечет все свои прошлые рождения, выдерживал на плечах слона, мантрой зажигал огонь, двигал горы, излечивал проказу. Нет, положительно, гуру Свами Чандракирти был не тот человек, с которым стоило портить отношения. А он между тем мягко положил ладонь Воронцовой на колено и участливо спросил:
— Ты так задумчива, дочь моя. О чем тревоги твои, что беспокоит тебя? Я вижу, как волнуется прана в твоей сушумне, свадистхане и анахате. О, эти огненные вихри! Тебе надо усерднее практиковать змеиную связку — она придает легкость всем членам, успокаивает сердце и вносит сладостную размеренность в мятущееся коловращение мысли.
Весь его вид излучал спокойствие и доброту, крепкие пальцы, поглаживающие колено, — живительные, пробирающие до самого нутра флюиды.
— О, Таподхана, отец мой, — с улыбкой Воронцова склонила голову и попыталась незаметно сдвинуть ноги, — печаль моя проистекает от неудовлетворенности желания. Желания постичь премудрость истины. Поведай мне о камне Чинтамани, и токи моей праны умерят бег, вольются в русло, уготованное совершенством и плавностью своей уподобятся Гангу. Поведай мне, о Таподхана, я жажду знания!
С чувством сказала, складно. Так что сидящий рядом Хорст хмыкнул про себя и внутренне зааплодировал — теперь-то брахман уж расскажет чего-нибудь. И дважды рожденный не подвел, действительно разговорился. Начал, правда, издалека, с замысловатых сказаний о нагах, мудрых полубожественных существах, наполовину людях, на три четверти гадов. Они — хозяева подземного царства Поталы, живут в блистающих золотом и бриллиантами дворцах и обладают несметными сокровищами. Им принадлежит тайна элексира бессмертия, с его помощью они не только способны неограниченно продлевать жизнь и сохранять вечную молодость, но и оживлять мертвых. Наги легко принимают человеческий облик и часто вступают в любовную связь со смертными людьми. Особенно изощренны в сексуальных утехах красавицы нагиги. И квинтэссенцией их искусства является змеиная связка. Постепенно Свами Чпндракирти добрался и до сути: да, давным давно с неба прилетел Камень богов Чинтамани — Неописуемый, Непознаваемый, Сияющий Совершенством. Изначально он находился на горе Меру — окруженной семью небесами, с северным склоном из чистого золота. Южным — из лазурита, западным — из рубинов, восточным — из серебра. На той самой, о которой сказано в Махабхарате:
Есть в мире гора крутохолмая Меру,
Нельзя ей найти ни сравненья ни меру…
Однако, увы, вслед за согрешившим человечеством пал на землю и камень Чинтамани и навсегда утратил свою целостность. Стараниями бодхисатв, отцов-питаров и аватаров многие его осколки найдены и помещены в сокровищницы, но это лишь слабый отблеск, жалкое подобие прежнего могущества. Тем не менее значительная часть камня пребывает в Гималаях, в главной башне обители махатм. Другие размещены в святилищах по всей земле и связаны незримыми лучами с Шамбалой. Все прочие осколки считаются утраченными и ждут своего часа, дабы обрести целостность, однако, обладая магическими свойствами, открываются далеко не всякому. Чтобы увидеть, а тем паче взять их, нужно быть брахманом и владеть сиддхами, правда, если дружить со змеями и понимать их язык, то они способны помочь. Дело в том, что наги, те самые, живущие в Потале, делают свой элексир бессмертия из небесных камней и посылают на их поиски своих слуг-гадов. О, змеи могут многое поведать тем, кто понимает их. А лучше всех в этом преуспели псиллы, люди из маленького племени на севере Африки. Именно к ним когда-то обратился Октавиан, чтобы спасти укушенную коброй Клеопатру — но, как видно, с опозданием. Издревле, веками псиллы наблюдали за змеями, изучали их повадки, поведения, рефлексы, проверяли на врагах свойства ядов, учились врачевать, учились врачевать укушенных. Так, неутомимая Кундалини медленно и упорно поднимается по колодцу Сушумны, чтобы достичь в конце концов сокровища, спрятанное в недрах тысячелепесткового лотоса. Лучше своя плохая, но честно исполненная дхарма, чем хорошая, но чужая…
Тихо, с задумчивой улыбкой делился откровениями брахман. Доброе лицо его было светло, бесхитростные глаза полузакрыты, чуткие, чуть подрагивающие пальцы переместились Воронцовой на бедро. Все дышело миром, спокойствием и согласием — сидеть бы так, сидеть, до скончания времен. Но только не Хорсту. Ему уже было не до еды, поучительных бесед и флюидов мудрости, летающих над столом. Ему хотелось в Африку, к гадам.
Тим (1981)
Женился Тим спонтанно и по американской системе. Собственно, если глянуть в корень, заокеанская метода была в общем-то не при чем, а главной движущей матримониальной силой явился зам декана по науке КТН Опарышев. Весной сей доцент вернулся из загранкомандировки окрыленный идеей тотального тестирования, столь распространенного в иных мирах.Особенно вдохновил Окатышева так называемый тест Ай-Кью, по-нашему говоря, определение уровня умственного развития, немедленный внедреж которого он распорядился провести во всех подведомственных подразделениях… Старшие товарищи несколько охладили пыл младорефоматора, справедливо указав на нецелесообразность подобного мероприятия среди профессорско-преподавательского состава, поскольку оно может обернуться большим конфузом и вызвать нежелательное брожение умов. Приняли решение ограничить круг тестируемых аспирантами и студентами, в число которых нелегкая занесла и Тима. Распечатка результатов, выданная ему в деканате, польстила его самолюбию чрезвычайно. Надо же, он набрал 244 балла — этот показатель умственного развития с запасом вписывался в самую верхнюю графу: «220 и больше — чрезвычайно высокий». Кроме него в эту самую графу вошел только еще один человек, правда, с результатом в 256 баллов и, что самое интересное, женщина. Некая аспирантка Регина Ковалевская. А все говорят — из ребра, из ребра… Впрочем нет, что касаемо Регины Ковалевской, то судя по всему к мужчинам она, вернее, с мужчинами никаких отношений не имела — тонкие поджатые губы, надменный взгляд, серый старомодный костюм в синюю клетку. Слава богу, что не синие чулки. А еще — неистребимое амбре «Лесного ландыша», сиреневая блузка с широким галстуком и хорошо поставленный, чуть скрипучий голос. Что поделаешь — 256 баллов по Ай-кью. Ноблесс оближ. Этакая неприступная как монолит целомудренная академическая дива. Гипатия, Блаватская и Жанна д'Арк в одном лице.
Однако, как говорится, в тихом омуте черти водятся. Где-то недели через две после теста Тим встретил Ковалевскую в публичке. Та сидела тихо, пригорюнившись, и листала «Энциклопедию для женщин». На ее лице было запечатлено страдание.
— А, конкурирующая фирма? Привет, — Тим, не преминув сделать ручкой, хмыкнул, бодро уселся по соседству, подмигнул. — И что это мы такое читаем? Гм… про клиториальный оргазм? Это с умственным-то коэффициентом в 256 баллов? Брось, дурацкое дело оно не хитрое.
— Метельский, скажи мне, — Регина, затуманившись, вдруг захлопнула книгу и как-то уж очень близко придвинулась к Тиму, — я уродина, да?
— Да нет, что ты, что ты, — успокоил ее Тим.
— Я дура? Я зануда? От меня не так пахнет?
— Да нет, нет, ты само очарование, — Тим, сожалея, что подсел, стал отодвигаться. — Чертовски пикантна, самая обаятельная и привлекательная.
— Тогда пойдем.
Регина поднялась, цепко ухватила его за локоть и чуть ли не силком потащила к выходу. По пути она умудрилась сдать свою «Женскую энциклопедию», зацепиться подолом за скамью и основательно припечатать каблуком Тиму ногу. А он послушно шел за ней, как бычок на веревочке. В глубине души ему было страшно и смешно — похоже, половой инстинкт крепко взял Ковалевскую за живое. А потом ведь, как дама скажет. Тем более с коэффициентов 256 баллов. Один хрен, сегодня вечером делать нечего.
По дороге от публички до Садовой, где стоял массивный дом Регины, он все пытался завести умный разговор — о романтичном простаке по имени Мартын Эдельвейс, малолетней стервозе Лолите, интеллектуальном гурмании по фамилии Годунов-Чердынцев, однако Ковалевская шла молча и разговора не поддерживала, на ее суровом, с конопушками лице играл лихорадочный, прямо-таки туберкулезный румянец. Наконец пришли.
— Нам сюда, — властно сказала Регина и потянула Тима в подъезд. Потом в лифт, на четвертый этаж, затем — в просторную, обставленную со вкусом прихожую. — Проходи на кухню, я сейчас.
Судорожно, словно механическая кукла, улыбнулась и стремительно порысила в комнату.
«А девочка-то с ногами», — Тим искоса посмотрел ей вслед, как человек воспитанный, переоделся в тапки и по коридорчику направился на кухню — единоличную, с холодильником «Розенлев». Финским, поражающим воображение. Гм, интересно, что в нем?..
Да, действительно, чем дальше, тем становилось интереснее… Регина вышла в ореоле каштановых кудрей, в сиреневом облегающем платье, с ниточкой жемчуга на открытой белой шее и без очков. Платье Тиму понравилось, оно выгодно подчеркивало тонкую талию и высокую грудь. А вот криво наведенные густые тени на веках и вампирски-яркая помада на губах были неприятны.
— О, как ты хороша! Только знаешь что? — Она вздрогнула и подняла на Тима прищуренные глаза. — Зря ты сняла очки, они тебе очень идут, и в них удобнее, наверное.
— Мне надеть? — тихо спросила она.
— Я бы на твоем месте надел.
Она вышла, по дороге неплохо приложившись к дверному косяку.
— Совсем другое дело, — сказал он, когда она вернулась.
Регина улыбнулась.
— А теперь я должна накормить тебя. Так всегда делается, я знаю. А еще напоить…
И она стала доставать из холодильника икру, буженину, охотничьи колбаски, поставила на газ что-то шкворчащее в кастрюльке. Потом исчезла ненадолго и вернулась с объемистой, благородного вида бутылкой. Марочного грузинского коньяку.
«Енисели», — не читая, определил Тим и почему-то ощутил жгучий стыд: эту марку коньяка очень уважал его отец. И почему это они опять в ссоре?.. Только не время было грустить, а потому Тим изобразил восторг и ласково потрепал «Енисели» по загривку:
— Ого! А от родителей нам не попадет?
— Не попадет, — заверила Регина. — Они не пьющие, к тому же приедут только послезавтра.
И покраснев, словно маков цвет, она многозначительно воззрилась на Тима.
«Ну что ж, если женщина просит…» — тот, не церемонясь более, откупорил коньяк, с галантностью налил Регине, не забыл и себя и прочувствованно, с витиеватой тонкостью поднял первый тост за хозяйку дома. И понеслось… Коньяк был великолепен, Регина гостеприимна, икра малосольна, а кастрюлька полна тушеной крольчатины. Затем они перешли в комнату и пили уже «Киндзмараули» при зажженных свечах под вкрадчивые мелодии с диска «Звезды калейдоскопа». Дошло дело и до танцев. Ее дрожащие пальцы лежали на его груди, каштановые волосы щекотали нос… Наконец Регина напоила Тима кофе, нервно, как-то отрешенно улыбнулась и вызывающе показала на часы.
— Половина второго. Метро закрыто, в такси не содят. — Замолчала на мгновение, облизнула тонкие губы и резко выдохнула. — Оставайся. И обними меня.
А затем зачем-то сняла старомодные, в роговой оправе очки.
И Тим остался. Во-первых — интересно. Во-вторых — неудобно. Кормила все ж таки, поила, кролик был великолепен. И ноги вобщем-то ничего. Потом опять-таки стройная, волосы не крашеные, лицо правильное. А главное — 256 баллов. С таким коэффициентом можно играючи идти по жизни.
Только не по половой. Когда ложишься в постель с двадцатисемилетней девственницей, легкой жизни ждать не приходится. Если же при этом суммарный показатель умственного развития партнеров равен пятистам, сложность задачи возрастает многократно. Только с пятой попытки, в неописуемых муках и скрежете зубовном, у них получилось нечто приемлемое. Тим настолько утомился, что не хватило сил даже сползти с Регины…
Проснулся он поздно, разбитый и жутко голодный. Регины рядом не было, но в раскрытые двери доносился божественный аромат свежезаваренного кофе и горячих тостов. Ах, как кстати!
Тим натянул трусы, просунул ноги в тапочки и, протирая глаза, выкатился на кухню.
— Регинушка, гутен морген, как насчет кофейку?
— Можно и кофейку, молодой человек, — отозвался приятный баритон.
Тим вытаращил глаза и с ужасом увидел за кухонным столом импозантного мужчину лет пятидесяти и круглолицую женщину, на вид чуть постарше и попроще. У стола, выкладывая тосты на блюдо, стояла Регина. Родители…
— Ой!
Тим рванулся в спальню за штанами и рубашкой. Следом, бросив тосты, устремилась Регина.
— Тимочка, прости, я и подумать не могла, это так неожиданно… Сессия закончилась на два дня раньше, и они…
Тим посмотрел на нее с горькой усмешкой.
— Да ладно… Иди уж, представь меня по всей форме…
Мать Регины смотрела на него с обожанием, все подливала кофе, подкладывала ветчины, сыру, тостиков поподжаристей. Отец, Делеор Никитич, сосал трубочку с душистым табачком, поглядывал хитро, с загадочной улыбкой.
— Так вы, Тимофей, уж не родственник ли Антона Корнеевича?
— Сын, — угрюмо буркнул Тим.
— Занятно, занятно, до чего тесен мир… Я, помнится, студентом зеленым на его лекции бегал, после войны. Ах, какой был лектор, какой ученый!.. Впрочем, что это я — был. Есть, конечно же, есть… Кстати, как его здоровье? Получше?
— Получше…
— Ну, дай Бог, дай Бог… Ему… Нам… Вам… Всего…
И вдруг, не сдержавшись, буйно возликовав, он отбросил всю свою академическую сдержанность.
— А не выпить ли нам за это дело? Молодое? Эй, мать, тащи коньяк. Есть там у меня заветная бутылочка «Енисели». Горько, горько!
Ну как после всего этого пойдешь на попятный. Особенно, если ты благородный человек. И Тим женился… За что и получил молодую супругу, отдельное однокомнатное гнездо и члена-корреспондента тестя. А главное — академическую перспективу. Весьма благоприятную. Весьма.
Однако, как говорится, в тихом омуте черти водятся. Где-то недели через две после теста Тим встретил Ковалевскую в публичке. Та сидела тихо, пригорюнившись, и листала «Энциклопедию для женщин». На ее лице было запечатлено страдание.
— А, конкурирующая фирма? Привет, — Тим, не преминув сделать ручкой, хмыкнул, бодро уселся по соседству, подмигнул. — И что это мы такое читаем? Гм… про клиториальный оргазм? Это с умственным-то коэффициентом в 256 баллов? Брось, дурацкое дело оно не хитрое.
— Метельский, скажи мне, — Регина, затуманившись, вдруг захлопнула книгу и как-то уж очень близко придвинулась к Тиму, — я уродина, да?
— Да нет, что ты, что ты, — успокоил ее Тим.
— Я дура? Я зануда? От меня не так пахнет?
— Да нет, нет, ты само очарование, — Тим, сожалея, что подсел, стал отодвигаться. — Чертовски пикантна, самая обаятельная и привлекательная.
— Тогда пойдем.
Регина поднялась, цепко ухватила его за локоть и чуть ли не силком потащила к выходу. По пути она умудрилась сдать свою «Женскую энциклопедию», зацепиться подолом за скамью и основательно припечатать каблуком Тиму ногу. А он послушно шел за ней, как бычок на веревочке. В глубине души ему было страшно и смешно — похоже, половой инстинкт крепко взял Ковалевскую за живое. А потом ведь, как дама скажет. Тем более с коэффициентов 256 баллов. Один хрен, сегодня вечером делать нечего.
По дороге от публички до Садовой, где стоял массивный дом Регины, он все пытался завести умный разговор — о романтичном простаке по имени Мартын Эдельвейс, малолетней стервозе Лолите, интеллектуальном гурмании по фамилии Годунов-Чердынцев, однако Ковалевская шла молча и разговора не поддерживала, на ее суровом, с конопушками лице играл лихорадочный, прямо-таки туберкулезный румянец. Наконец пришли.
— Нам сюда, — властно сказала Регина и потянула Тима в подъезд. Потом в лифт, на четвертый этаж, затем — в просторную, обставленную со вкусом прихожую. — Проходи на кухню, я сейчас.
Судорожно, словно механическая кукла, улыбнулась и стремительно порысила в комнату.
«А девочка-то с ногами», — Тим искоса посмотрел ей вслед, как человек воспитанный, переоделся в тапки и по коридорчику направился на кухню — единоличную, с холодильником «Розенлев». Финским, поражающим воображение. Гм, интересно, что в нем?..
Да, действительно, чем дальше, тем становилось интереснее… Регина вышла в ореоле каштановых кудрей, в сиреневом облегающем платье, с ниточкой жемчуга на открытой белой шее и без очков. Платье Тиму понравилось, оно выгодно подчеркивало тонкую талию и высокую грудь. А вот криво наведенные густые тени на веках и вампирски-яркая помада на губах были неприятны.
— О, как ты хороша! Только знаешь что? — Она вздрогнула и подняла на Тима прищуренные глаза. — Зря ты сняла очки, они тебе очень идут, и в них удобнее, наверное.
— Мне надеть? — тихо спросила она.
— Я бы на твоем месте надел.
Она вышла, по дороге неплохо приложившись к дверному косяку.
— Совсем другое дело, — сказал он, когда она вернулась.
Регина улыбнулась.
— А теперь я должна накормить тебя. Так всегда делается, я знаю. А еще напоить…
И она стала доставать из холодильника икру, буженину, охотничьи колбаски, поставила на газ что-то шкворчащее в кастрюльке. Потом исчезла ненадолго и вернулась с объемистой, благородного вида бутылкой. Марочного грузинского коньяку.
«Енисели», — не читая, определил Тим и почему-то ощутил жгучий стыд: эту марку коньяка очень уважал его отец. И почему это они опять в ссоре?.. Только не время было грустить, а потому Тим изобразил восторг и ласково потрепал «Енисели» по загривку:
— Ого! А от родителей нам не попадет?
— Не попадет, — заверила Регина. — Они не пьющие, к тому же приедут только послезавтра.
И покраснев, словно маков цвет, она многозначительно воззрилась на Тима.
«Ну что ж, если женщина просит…» — тот, не церемонясь более, откупорил коньяк, с галантностью налил Регине, не забыл и себя и прочувствованно, с витиеватой тонкостью поднял первый тост за хозяйку дома. И понеслось… Коньяк был великолепен, Регина гостеприимна, икра малосольна, а кастрюлька полна тушеной крольчатины. Затем они перешли в комнату и пили уже «Киндзмараули» при зажженных свечах под вкрадчивые мелодии с диска «Звезды калейдоскопа». Дошло дело и до танцев. Ее дрожащие пальцы лежали на его груди, каштановые волосы щекотали нос… Наконец Регина напоила Тима кофе, нервно, как-то отрешенно улыбнулась и вызывающе показала на часы.
— Половина второго. Метро закрыто, в такси не содят. — Замолчала на мгновение, облизнула тонкие губы и резко выдохнула. — Оставайся. И обними меня.
А затем зачем-то сняла старомодные, в роговой оправе очки.
И Тим остался. Во-первых — интересно. Во-вторых — неудобно. Кормила все ж таки, поила, кролик был великолепен. И ноги вобщем-то ничего. Потом опять-таки стройная, волосы не крашеные, лицо правильное. А главное — 256 баллов. С таким коэффициентом можно играючи идти по жизни.
Только не по половой. Когда ложишься в постель с двадцатисемилетней девственницей, легкой жизни ждать не приходится. Если же при этом суммарный показатель умственного развития партнеров равен пятистам, сложность задачи возрастает многократно. Только с пятой попытки, в неописуемых муках и скрежете зубовном, у них получилось нечто приемлемое. Тим настолько утомился, что не хватило сил даже сползти с Регины…
Проснулся он поздно, разбитый и жутко голодный. Регины рядом не было, но в раскрытые двери доносился божественный аромат свежезаваренного кофе и горячих тостов. Ах, как кстати!
Тим натянул трусы, просунул ноги в тапочки и, протирая глаза, выкатился на кухню.
— Регинушка, гутен морген, как насчет кофейку?
— Можно и кофейку, молодой человек, — отозвался приятный баритон.
Тим вытаращил глаза и с ужасом увидел за кухонным столом импозантного мужчину лет пятидесяти и круглолицую женщину, на вид чуть постарше и попроще. У стола, выкладывая тосты на блюдо, стояла Регина. Родители…
— Ой!
Тим рванулся в спальню за штанами и рубашкой. Следом, бросив тосты, устремилась Регина.
— Тимочка, прости, я и подумать не могла, это так неожиданно… Сессия закончилась на два дня раньше, и они…
Тим посмотрел на нее с горькой усмешкой.
— Да ладно… Иди уж, представь меня по всей форме…
Мать Регины смотрела на него с обожанием, все подливала кофе, подкладывала ветчины, сыру, тостиков поподжаристей. Отец, Делеор Никитич, сосал трубочку с душистым табачком, поглядывал хитро, с загадочной улыбкой.
— Так вы, Тимофей, уж не родственник ли Антона Корнеевича?
— Сын, — угрюмо буркнул Тим.
— Занятно, занятно, до чего тесен мир… Я, помнится, студентом зеленым на его лекции бегал, после войны. Ах, какой был лектор, какой ученый!.. Впрочем, что это я — был. Есть, конечно же, есть… Кстати, как его здоровье? Получше?
— Получше…
— Ну, дай Бог, дай Бог… Ему… Нам… Вам… Всего…
И вдруг, не сдержавшись, буйно возликовав, он отбросил всю свою академическую сдержанность.
— А не выпить ли нам за это дело? Молодое? Эй, мать, тащи коньяк. Есть там у меня заветная бутылочка «Енисели». Горько, горько!
Ну как после всего этого пойдешь на попятный. Особенно, если ты благородный человек. И Тим женился… За что и получил молодую супругу, отдельное однокомнатное гнездо и члена-корреспондента тестя. А главное — академическую перспективу. Весьма благоприятную. Весьма.
Андрон (1980)
Лето надвигалось стремительно. Давно отошел выгоночный тюльпан, отцветали потихоньку грунтовые, цыганки шастали вовсю с краснодарской розой, а за столы валом поперли садоводы с местными неказистыми лютиками. Иван Ильич привез с рынка тенты, розовые как матрасовки, и полиэтиленовые ведра, зеленые как тоска. Первые Андрон натягивал на столы, а во вторых делал дырки калибром миллиметров сорок пять, чтоб торгующую братию случайно не путал бес. Дело шло. Мусор вывозили по два раза в неделю. Не за горами был плодово-ягодный сезон.