По-видимому, новые обитательницы замка боялись дневного света, и лишь изредка на самом высоком балконе старинного замка появлялась стройная, прелестная девочка, темные волосы которой развевались на ветру. Она с любопытством смотрела на долину Рейна, любуясь веселой картиной светлой, солнечной природы.
   Затем пошли слухи, будто иногда по ночам в замок приезжает какой-то таинственный незнакомец. Об этом-то неизвестном граф Батьяни и говорил герцогу. Даже самым любопытным сплетникам не удалось узнать, кто такой этот незнакомец и зачем он посещает замок; он появлялся всегда неожиданно и так же быстро исчезал. Никто не мог похвастаться тем, что видел его лицо.
   Так продолжалось уже пять лет. Девочка с темными волосами, которая была почти ребенком, когда поселилась в замке, превратилась во взрослую девушку, приводившую в восхищение всякого, кто только случайно встречал ее.
 
   Осенний вечер становился все темнее и темнее. Серый туман навис над рекой и окутал почти непроницаемой дымкой Кровавый замок. К воротам замка быстрыми шагами шел какой-то человек в черном плаще. Подъем в гору был довольно затруднителен, так как лишь изредка в скалистой почве были высечены ступени.
   Таинственный путник остановился у ворот, вынул из кармана ключ и отпер калитку. Позади калитки была устроена платформа, отделявшаяся от замка бездонной пропастью. Он приложил руку ко рту и испустил крик хищной птицы. Минуту спустя с противоположной стены спустился мост на цепях, и в то же время у окна появилась головка прелестной молодой девушки.
   — Отец! — воскликнула она в крайнем изумлении. — Ты пришел в необычное время, но тем более я рада твоему приходу.
   И, прежде чем незнакомец в плаще дошел до низкой калитки, ведущей внутрь замка, дверь отворилась и девушка, окликнувшая его, выбежала ему навстречу. На середине моста отец с дочерью встретились.
   — Гунда! Дорогая моя Гунда! — воскликнул незнакомец, крепко обнимая молодую девушку. — Дорогое мое дитя!
   Незнакомец открыл свое лицо, — это было лицо патера Леони, придворного шута Фаризанта. Нежно прижал он головку своей дочери к груди.
   — Пойдем в замок, Гунда, — сказал он, сильно волнуясь. — Я принес важное известие. Каждая минута нам дорога. Тебе придется расстаться с этим замком.
   Она в недоумении взглянула на него, но не задала никакого вопроса, а покорно отправилась вместе с отцом в замок.
   Комната молодой девушки была обставлена очень уютно и содержалась крайне аккуратно и чисто. Фаризант с тяжелым вздохом опустился в широкое кресло. Туманным взором смотрел он на Гунду, которая примостилась у его ног; затем он обвел взглядом уютную комнату, в которой дочь его прожила последние пять лет и где она из ребенка превратилась в девушку.
   — Дитя мое, — проговорил он наконец прерывающимся голосом. — Сегодня я должен поговорить с тобой о таких вещах, в которые я намеревался посвятить тебя много позднее. Но обстоятельства вынуждают меня сказать тебе правду. — Когда-то давно я был жизнерадостным юношей, любившим веселиться и состоявшим в должности адъютанта у одного из могущественных государей. При дворе этого государя жила красивая актриса, приводившая в восторг всех своим талантом и своей красотой. Я полюбил ее и, вопреки предостережениям моего мудрого государя, женился на ней. Она была француженкой, имя ее Адель Менар, и она твоя мать. Когда миновала пора пылкой первой любви, наш брак стал вовсе не таким, как я ожидал. Адель поклялась мне, что, сделавшись моей женой, она бросит навсегда сцену. Но вскоре я стал замечать, что исполнение этой клятвы ей не по силам. Сцена была ее царством, где она пожинала обильные лавры. Она была ей необходима как воздух. А я, в ослеплении своем, хотел пересадить бабочку, привыкшую порхать с цветка на цветок, в зимний сад, где, правда, имелись цветы, но не такие, которые дают сладкий мед — поклонения, восторги толпы и упоение артистическим торжеством. Два года Адель переносила этот брак. Но потом настал день, когда внезапно разрушилось мое счастье. Как-то вечером, утомленный службой, я пришел домой, чтобы отдохнуть и — не застал своей жены. Она скрылась… бежала.
   Фаризант умолк. Он закрыл глаза рукой, и две крупные слезы скатились по его бледным щекам.
   Гунда сложила руки и прошептала:
   — О мать моя! Зачем ты это сделала?!
   — Все мои поиски ни к чему не привели, — продолжал Фаризант. — Я разослал гонцов во все концы, я пожертвовал своим состоянием, наняв всюду людей, которым было поручено найти и вернуть мне мою жену. Но я не нашел ни малейшего следа. Твоя мать, бедное дитя мое, моя жена Адель пропала без вести. Я впал в ужасное отчаяние, я помешался с горя и провел несколько лет в доме для умалишенных, пока, наконец, не выздоровел. Я вернулся в свет и пришел к тебе, моя милая Гунда. К тебе, которую я оставил на руках твоей преданной няни Симоны, до сих пор еще охраняющей тебя. Затем я купил этот замок, отремонтировал его и скрыл тебя от глаз людей и соблазнов мира. Да, моя дорогая Гунда, откровенно сознаюсь тебе: когда я запер тебя в этот старинный замок, то намеревался воспитать тебя в монашеском уединении и не допустить до тебя яда людского соблазна. Я замечал, что ты становишься красавицей, подобно твоей матери, и мысль о том, что и в тебе, быть может, со временем зародится желание блистать в мире мишуры и ложного блеска, эта мысль доводила меня до бешенства. Дорогое дитя мое, — продолжал Фаризант дрожащим от волнения голосом, — ежедневно я молю Всемогущего Бога сохранить тебя такой же чистой и непорочной, какой ты теперь сидишь у моих ног, и не отнимать у тебя твоей невинности, не знающей горя и бурных страстей жизни.
   Как бы благословляя свою дочь, Фаризант положил руку на голову молодой девушки, а она ласково прижалась к нему, глядя на него своими большими детскими, чистыми и наивными глазами.
   — Но мне не удалось скрыть моего сокровища от жадных глаз, — продолжал Фаризант суровым голосом, так что Гунда в испуге содрогнулась. — Злые коршуны нашли мою нежную голубку. Пора увезти тебя в безопасное место, иначе хищные птицы с торжествующим криком схватят тебя. Скажи мне, Гунда, — я знаю, ты не обманешь твоего отца, — не встречала ли ты недавно в лесу какого-нибудь незнакомца?
   — Да, отец, — ответила Гунда. — Приблизительно неделю тому назад я вместе с Симоной вышла из замка, чтобы пройтись немного по лесу. День близился к концу, и последние золотистые лучи солнца пробивались сквозь чащу. Мы собирали ягоды и грибы. Не знаю, как это вышло, но почему-то мы далеко разошлись с Симоной, от которой меня скрывал густой куст глициний. Я оглянулась и уже хотела позвать няню, но вдруг затрещали сучья в кустах и предо мной появился какой-то человек с благородной и гордой осанкой. Когда он увидел меня, голубые глаза его заблистали. Я хотела бежать, но он быстро нагнал меня, взял за руку и заставил посмотреть ему в лицо. Потом он взял маленький пучок лесной земляники, который я держала в руке, и сказал: «Я беру его с собой на память о встрече с лесной феей. Скажи мне, прелестная эльфа, где ты живешь?» Но я вспомнила, что ты, отец, строго-настрого запретил мне говорить с мужчинами, вырвалась от него, побежала к Симоне и заплакала.
   Лицо Фаризанта омрачилось.
   — Ты заплакала? — медленно проговорил он. — Скажи мне, дитя мое, о чем ты плакала?
   — Не знаю, отец. Это вышло как-то невольно, да и сегодня еще, стоит мне вспомнить об этой встрече, как слезы начинают душить меня.
   — Довольно! — в волнении воскликнул отец Фаризант. — Пора покончить с этим.
   Из-под плаща он вынул узел и быстро развязал его. Он вынул оттуда платье крестьянки, но не богато отделанное, не праздничное, а самое простое. Там была юбка, лиф, сорочка, чулки и неуклюжие башмаки самого будничного вида.
   — Надень все это, — приказал он, — а затем ты пойдешь со мной.
   Он вышел из комнаты, прошел через целый ряд сводчатых помещений и вошел в маленькую комнату, где няня Гунды, Симона, сидела за прялкой.
   — Я недоволен тобой, Симона! — воскликнул он, приближаясь к ней. — Ты плохо смотрела за моей дочерью и допустила встречу ее с мужчиной в лесу.
   — Дорогой господин! — воскликнула Симона и опустилась на колени. — Я только на одну минуту потеряла Гунду из вида, и как раз в этот момент и произошла эта встреча.
   — Знаю. Но больше одной минуты и не нужно было, чтобы обрушилось на нас несчастье. Я возьму Гунду с собой. Она должна исчезнуть на некоторое время. А ты останешься здесь одна.
   — Я подчиняюсь вашему приказанию, — кротко отозвалась старуха.
   — Слушай дальше, — продолжал Фаризант. — Сегодня ночью подними мост, но ворота не запирай на задвижку. Сама же уйди в самое отдаленное подземное помещение, молись там, и не обращай никакого внимания на то, что сегодня ночью здесь произойдет. — Не дожидаясь ответа старухи, Фаризант вышел к своей дочери. Гунда тем временем успела переодеться и превратилась в прелестную крестьяночку.
   — Пригладь себе волосы, — приказал ей отец.
   Стоя перед зеркалом, Гунда беспрекословно исполнила это приказание, так как издавна привыкла слепо повиноваться отцу.
   Затем Фаризант вместе с ней вышел из замка и через лес прошел в село Доцгейм. Дойдя до дома священника, он постучал в дверь. Патер Бруно, увидев высокого незнакомца в плаще, отступил в недоумении. Но тотчас же он низко поклонился и поцеловал руку пришельца.
   — Отец Леони, — прошептал он, — наконец-то вы снова явились ко мне. Да будет благословен тот час, когда нога ваша снова прикоснулась к порогу моего жилища.
   Патер Леони осенил молодого священника крестным знаменем. Затем он вошел с ним в его комнату, приказав Гунде присесть на скамейке в передней.
   Оставшись наедине с молодым священником, он сказал:
   — Патер Бруно. Вам нужно оказать Ордену большую услугу.
   — Мои начальники властны распоряжаться мною, — ответил молодой священник. — Мое дело повиноваться.
   — Вы примете к себе в дом, — продолжал патер Леони, — ту девушку, что сидит в передней. Она будет вашей служанкой, и вы заставите ее исполнять все те работы, которые подобает совершать служанке. Вы видели сами, патер Бруно, что она очень красива. Вспомните ваш священный обет и никогда не поддавайтесь искушению плоти. Предупреждаю вас, если с этой девушкой в вашем доме случится несчастье, то вы сами должны будете погибнуть и никогда вам не будет прощения, ни в этом мире, ни в том. Дайте мне вашу руку, патер Бруно, и поклянитесь мне, что вы будете охранять и защищать вашу служанку, на щадя, в крайнем случае, даже вашей собственной жизни.
   — Клянусь.
   — Зовут эту девушку Гундой, больше вам знать о ней ничего не нужно. Вы не должны интересоваться прошлым вашей служанки и не должны задавать ей относительно его никаких вопросов. Вы будете жить с ней под одной кровлей, но она будет вам чужда. Настанет день, и девушка уйдет от вас, но для этого я сам явлюсь к вам. Вы не должны доверять ее никому другому, кроме меня.
   — Я в точности исполню ваши приказания, отец Леони.
   — Если вы это сделаете, то руководители забудут о вашем прегрешении, которое, к прискорбию, было замечено за вами.
   Молодой священник изменился в лице.
   — Прегрешение? — смиренно произнес он. — А я полагал, что вел себя безупречно.
   — Загляните в вашу душу, патер Бруно! — воскликнул патер Леони. — Неужели вы за последнее время не сделали ничего такого, что противоречило бы священному уставу, которому вы слепо должны повиноваться?
   Молодой священник побледнел и опустил глаза. Патер Леони положил ему руку на плечо и тихо проговорил:
   — Вы тайно совершили обряд венчания. Вы благословили брак разбойника Лейхтвейса и его возлюбленной, бывшей графини Лоры фон Берген. Вы не можете отрицать этого.
   — Боже милосердный! Да, я сделал это. Но я полагал, что лучше благословить союз двух любящих сердец, чем допускать дальше их жизнь в грехе.
   — Сорную траву надо уничтожать, — сурово произнес Леони. — Нельзя пересаживать ее в благоухающий сад. Вы поступили нехорошо, патер Бруно. Но теперь вам предоставляется возможность искупить вашу вину, охраняя как зеницу ока ту служанку, которую я вам привел.
   Молодой священник молча и покорно склонил голову, патер Леони открыл дверь и позвал Гунду. Молодая крестьянка покраснела, входя в комнату, а патер Бруно невольно вздрогнул: он никогда еще в жизни не видал такой красавицы.
   Молодой священник сразу понял всю тягость возложенного на него испытания. Он был молод, кровь его еще была горяча, и отныне он был обречен жить под одной кровлей с таким очаровательным созданием, оставаясь совершенно чуждым для него.
   — Гунда, ты будешь служанкой этого человека, — обратился патер Леони к своей дочери, — и будешь исполнять всякую работу, которую он поручит тебе. Не задавай ему любопытных вопросов и сама не отвечай на такие вопросы. Если поселяне будут расспрашивать тебя, откуда ты пришла и кто ты такая, то старайся отвечать неопределенно, а еще лучше молчи. Кто молчит, тот всегда побеждает. Запомните это вы оба. А теперь прощайте. Да благословит вас Господь.
   Патер Леони ушел, а молодой священник и прелестная девушка остались одни. Наконец патер Бруно произнес:
   — Наверху под крышей есть маленькая комнатка, в которой вы будете жить, Гунда. А теперь идите к колодцу, принесите воды и приготовьте в кухне ужин. А я тем временем пойду в церковь.
   — Слушаю, преподобный отец, — ответила Гунда и тихо вышла, чтобы исполнить данное ей приказание.
   Спустя несколько минут молодой священник стоял уже в церкви на ступенях алтаря и служил вечерню.
   Справа от алтаря находилось изображение Божьей Матери. Патеру Бруно показалось, будто чудные глаза Девы Марии оживились, а уста Ее открываются и вот-вот заговорят. Но вместо слов: «Матерь Божья, помилуй нас!», патер Бруно неслышно прошептал:
   — Гунда! Прелестная Гунда! Тебе одной молюсь я!

Глава 16
БОГАТЫЙ КОММЕРСАНТ

   Выйдя из дома священника в Доцгейме, патер Леони направился к лесу. Ему было тяжело расстаться со своей горячо любимой дочерью, и глаза его были влажны от слез. Но вскоре иные мысли захватили этого неутомимого человека, и он быстрыми шагами направился к широкой просеке в лесу.
   Тут стояла закрытая карета, в которую была запряжена пара молодых лошадей. На козлах кареты сидел какой-то юноша, по лицу которого было видно, что он не всегда исполняет обязанности кучера. В данное время он был одет в темно-синюю ливрею с золотыми пуговицами. На курчавых волосах его был картуз с низким козырьком. Глядя на лицо этого человека, можно было подумать, что он еврей.
   Патер Леони подошел к карете, поприветствовал кучера кивком головы и спросил:
   — Ты давно меня ожидаешь, Ансельм?
   — Нет, господин Зонненкамп, — ответил Ансельм. — Вы приказали мне приехать к семи часам. Теперь без трех минут семь, и вы аккуратны как всегда.
   — Аккуратен и скрытен должен быть тот, кто хочет добиться успеха в жизни. Именно за это я взял тебя из франкфуртского Гетто к себе на службу.
   — Я никогда этого не забуду, и всю мою жизнь буду служить вам верой и правдой.
   — Я знаю, что могу положиться на тебя. Ну, а теперь поезжай поскорей. Через два часа мы должны быть во Франкфурте.
   Он вошел в карету, и кучер пустил лошадей рысью.
   Фаризант, он же патер Леони, названный молодым кучером «господином Зонненкампом», спустил занавески на окнах кареты, поднял сидение и вынул из потайного ящика кареты городской костюм. Пока карета ехала по дороге, он снял с себя священническую одежду и надел этот костюм. Затем он надел на голову светлый парик и приклеил себе бороду такого же цвета. После этого он посмотрел в ручное зеркальце и пробормотал:
   — Кто стал бы подозревать, что франкфуртский купец Андреас Зонненкамп, горбатый шут Фаризант и стройный патер Леони — одно и то же лицо? Бог свидетель, я неохотно веду существование в трех лицах. Но без этого я не мог достигнуть своих тайных целей.
   Затем Зонненкамп погрузился в мрачное раздумье, пока карета наконец не приехала во Франкфурт и не остановилась перед большим красивым домом на Цейль, главной улице города.
   Над входом висела большая вывеска: «Торговый Дом Андреаса Зонненкампа».
   От парадной двери быстро подбежал швейцар, открыл дверцу кареты и помог Зонненкампу выйти.
   Зонненкамп вошел в свой дом, прошел по целому ряду ярко освещенных конторских помещений, где занималась Делом целая армия служащих, и отправился в свой кабинет, обставленный с большой роскошью. Здесь Зонненкамп сел за большой дубовый письменный стол и начал просматривать ожидавшие его письма. Затем он позвонил.
   Один за другим входили в его кабинет его доверенные, которым он отдавал распоряжения и приказания.
   Фирма «Андреас Зонненкамп» была одним из наиболее крупных и почетных торговых предприятий древнего города Франкфурта-на-Майне.
   Она вела торговлю всевозможными товарами; агенты и вояжеры ее разъезжали не только по всей Европе, но бывали в Новом Свете, в Азии и даже на берегах Африки.
   Все знали, что фирма «Андреас Зонненкамп» довольствовалась очень незначительной прибылью и что владелец ее, один из наиболее уважаемых в Европе коммерсантов, поставил себе задачей отпускать беднейшему населению все необходимые ему товары по своей собственной цене.
   Зонненкамп работал не покладая рук. В конторских помещениях уже давно погасли лампы, и все служащие уже разошлись по домам, а он все еще сидел за письменным столом и писал письма.
   Кто-то постучал в дверь, и в кабинет вошел просто, но чисто одетый седой господин. Он носил по английской моде короткие бакенбарды; по застегнутому на все пуговицы черному сюртуку и по акценту этого человека можно было сразу догадаться, что он англичанин. И действительно, Финеас Фокс, старший кассир и доверенный фирмы «Андреас Зонненкамп», замещавший владельца во время его отсутствия, был родом англичанин.
   — Вы еще хотите поговорить со мной, мистер Фокс? — спросил Зонненкамп, взглянув на вошедшего.
   — Я пришел к вам с докладом, — ответил Фокс, вынимая из бокового кармана большой лист исписанной бумаги. — Наш баланс теперь заключен и показывает убыток в 750 000 талеров. Оказывается, мы в текущем году опять работали со значительным убытком. Оно и не мудрено: ведь мы положительно разбрасываем товар даром, во всяком случае отдаем его не выше собственной цены, а при этом у нас огромные расходы по ведению дела.
   — Но ведь это соответствует моим желаниям, мистер Фокс, не так ли? — спросил Зонненкамп, спокойно глядя на англичанина.
   — Да, это верно, — ответил тот. — Но в качестве старшего служащего вашей фирмы, несущего в известном смысле ответственность за положение дел, я считаю своим долгом предупредить вас, что так продолжаться долго не может. Такой способ ведения дела приведет к разорению. Пусть даже вы обладаете королевским состоянием, чего я утверждать не могу, так как не знаю ваших частных дел, но все-таки, с течением времени, иссякнет всякий колодец. Ведь за последние пять лет мы пожертвовали в пользу неимущих огромные суммы.
   — Ощущали ли вы когда-нибудь недостаток в наличных средствах? — спросил Зонненкамп, спокойно закуривая сигару.
   — Нет, этого никогда не было, — ответил Фокс. — Вы всегда устраивались так, что векселя и срочные платежи покрывались вовремя. Каким образом вы этого достигали, — это для меня тайна. Ведь я только одна часть из составных частей в огромном механизме вашего дела, и эта тайна меня не касается. Но вот завтра нам опять предстоят крупные платежи некоторым берлинским фирмам, в общем 300 000 талеров, и я пока еще не знаю, как мы справимся с этим.
   Зонненкамп стряхнул пепел со своей сигары и сказал:
   — Дайте мне ключ от вашей кассы и идите домой. Завтра утром, когда вы откроете кассу, вы найдете в ней нужную сумму. Мой лакей Ансельм через час принесет вам ключ на квартиру.
   Фокс поклонился, передал Зонненкампу ключ, простился и ушел.
   Он был в полном недоумении. Откуда брались те миллионы, которые Зонненкамп жертвовал на ведение своего дела?
   Оставшись один, Зонненкамп встал, прошел в угол кабинета и нажал какую-то невидимую пружину. В стене отодвинулась стальная плита, закрывавшая собою потайное углубление. В этом углублении лежали слитки золота, банковские билеты и маленький черненький ящичек, доверху наполненный золотыми монетами.
   — Да, да, мистер Финеас Фокс, — пробормотал Зонненкамп, — ты и понятия не имеешь, какими сокровищами я располагаю. Ты не подозреваешь, с какой легкостью я могу достать миллионы. Но клад прелатов, тайна которого известна одному мне, может без конца снабжать меня средствами, и мне стоит только посетить ту таинственную пещеру, где теперь живут Лейхтвейс и Лора, чтобы снова наполнить мою кассу и подвинуть вперед мое дело. И при всем этом не я нашел этот клад, а некто другой, который и не подозревает, что он доставил мне это огромное состояние. Давно ли это было? — продолжал Зонненкамп, в раздумье глядя на золото в потайном углублении.
   Ему живо вспомнился тот холодный, зимний вечер, когда он сидел за работой в этом же кабинете. Тогда тоже он должен был достать денег во что бы то ни стало, так как ему грозило разорение. Вдруг ему доложили, что его желает видеть и переговорить с ним без свидетелей молодой еврей из Гетто, Ансельм Ротшильд. Весьма неохотно согласился Зонненкамп принять неожиданного посетителя.
   — Что тебе нужно? — спросил он вошедшего еврея. — Зачем ты мешаешь мне работать в столь поздний час?
   Ансельм расстегнул свой поношенный сюртук и вынул оттуда какой-то большой, тяжелый предмет, завернутый в тряпку.
   — Я хочу вам продать кое-что, — шепнул он. — В ваших руках эта вещь безопасна, и вы сумеете сделать с нею что-нибудь, а я не знаю, куда ее девать, так как боюсь попасть в тюрьму.
   Он развернул тряпку, и Зонненкамп увидел большой серебряный предмет. Он рассмотрел его и понял, что это язык колокола. Сразу вспомнил он, что незадолго до этого распространилась весть о том, что преступники похитили язык серебряного колокола, висящего в Совиной башне монастыря на острове среди Рейна.
   — Это краденая вещь, — сказал он.
   — Я знаю, — ответил Ансельм, — но не я ее украл, а другие евреи из Гетто. Я купил ее в надежде, что сделаю хорошее дело.
   Зонненкамп сразу решил во что бы то ни стало приобрести язык колокола, чтобы вернуть его законному владельцу — монастырю. Он попросил Ротшильда оставить его ему на несколько дней, так как должен был предварительно произвести испытание серебра.
   Молодой еврей ушел, а Зонненкамп стал внимательно рассматривать эту старинную вещь. Вдруг он увидел место на языке, показавшееся ему не массивным. Его любопытство разгорелось, он взял стамеску и начал бить по языку.
   Оказалось, что на том месте была положена лишь тоненькая серебряная пластинка. Он отбил ее и увидел, что язык внутри выдолблен и что там лежит какой-то документ. На нем было написано лишь несколько слов.
   Он не забыл их и по сей день, так как эти слова послужили основанием всего его сказочного богатства. Они были написаны по-латыни и подписаны именем Феодора, монаха иезуитского Ордена, пропавшего без вести много лет тому назад.
   Там было написано следующее:
    «Клад прелатов находится в подземной пещере под горой Нероберг, позади скрытой расщелины в скале. Ищи, счастливец, которому я должен передать мою тайну, и ты найдешь несметные богатства».
   Вот таким образом он завладел кладом прелатов и сделался богачом, владеющим миллионами. Он не обратил их на удовлетворение корыстолюбивых целей, он брал из пещеры лишь столько, сколько ему было нужно для ведения своей торговли, служащей делу человеколюбия. Там, под землей, лежали еще миллионы, которых он не трогал и собирался, быть может, никогда и не тронуть. Ансельма Ротшильда, способного и честного юношу, Зонненкамп взял к себе на службу, так как он не должен был остаться в обиде. Он собирался позаботиться о том, чтобы со временем часть клада прелатов досталась ему, так как был уверен, что тот сумеет приумножить и применить с пользой этот капитал.
   Горячей волной нахлынули на Зонненкампа эти воспоминания прошлого. Но вот он провел рукой по лбу, как бы отгоняя эти воспоминания, взял из отверстия в стене необходимую сумму для покрытия срочных платежей, потом запер потайную плиту и понес деньги в контору, где стояла касса старшего кассира. В эту кассу он положил деньги, а затем вернулся в свой кабинет.
   В этом кабинете находилась огромная картина, написанная масляными красками. Она изображала красивую молодую женщину. Это был портрет актрисы Адель Менар, бывшей в течение двух лет женой Зонненкампа, когда он еще был молодым, жизнерадостным офицером.
   Зонненкамп скрестил руки на груди и посмотрел на картину.
   — Я не могу забыть тебя, Адель, — глухо пробормотал он, — неужели же я никогда не найду тебя, прелестная, горячо любимая, вероломная женщина? Быть может, ты уже умерла, быть может, ты где-нибудь уже спишь непробудным сном в сырой земле… Но нет. Сердце мне говорит, что ты жива и что настанет час, когда мы вновь увидимся с тобой. Как похожа на тебя Гунда! Те же веселые глаза, те же темные волосы, те же яркие губы. Да не послужит только эта красота гибелью для моей дочери. Да охраняет ее от мирского соблазна приют, который я предоставил ей в доме священника, убогий наряд служанки и бдительная охрана патера Бруно.