Зонненкамп провел рукой по глазам, как бы отгоняя тяжелые мысли, а потом прикоснулся рукой к маленькой пружине, находившейся рядом с картиной в стене. Картина скрылась в стене, и на ее месте появилась потайная дверь. Зонненкамп открыл эту дверь и крикнул куда-то в другое помещение, смежное с кабинетом, но, несомненно имевшее отдельный вход.
   — Войди. Мне нужно поговорить с тобой.
   На пороге появилась рыжая Адельгейда, жена палача.
   — Получила ли ты мое письмо? — спросил Зонненкамп. — И устроилась ли ты так, что можешь на несколько недель отлучиться из дома твоего мужа?
   — Да, я приняла все необходимые меры и теперь жду ваших приказаний.
   — Я написал тебе, чтобы ты явилась сюда в наряде курьера. Почему ты не исполнила этого приказания?
   Не говоря ни слова, рыжая красавица сняла с себя черное пальто и предстала в наряде молодого курьера.
   Красивые ноги ее были туго обтянуты кожаными лосинами, сапоги с изящными голенищами доходили ей до колен; она была в красном мундире для верховой езды; пышные рыжие волосы были подобраны кверху и прикрыты шапочкой.
   — В таком виде тебя трудно узнать, — проговорил Зонненкамп, — и тебе удастся исполнить мое поручение. Возьми себе самого быстрого коня из моих конюшен и сегодня же ночью отправляйся в Берлин. Я уже устроил так, чтобы на промежуточных станциях тебя ждали свежие лошади.
   — А что я должна делать в Берлине? — спросила она, по-видимому, нисколько не удивляясь этому приказанию.
   — Ты должна исполнить в Берлине точно такое же поручение, какое ты исполняла для меня уже три раза.
   — Я увижу великого короля! — воскликнула она, и глаза ее как-то странно заблестели.
   — Ты доставишь великому Фридриху письмо от меня, — ответил Зонненкамп, понизив голос. — Но так как весьма возможно, что по дороге кто-нибудь постарается отнять у тебя это письмо, то я передам тебе его содержание, для того, чтобы ты, в крайнем случае, могла передать королю устно мое сообщение. Предательства мне с твоей стороны опасаться нечего, так как ты, Адельгейда, всецело в моих руках, и каждое лишнее слово может стоить тебе жизни.
   Адельгейда смиренно склонила голову и тихо произнесла:
   — Я это знаю. Я ваша раба, ваше слепое орудие, и вы можете располагать мною по вашему усмотрению.
   — Итак, слушай же то, что ты должна будешь передать королю, если у тебя отнимут мое письмо, написанное условным языком. У меня имеются достоверные сведения о том, что австрийской императрице Марии Терезии удалось заключить союз с Россией и Францией. Они намереваются свести «похитителя Силезии» — так называют при венском дворе великого короля — на прежнее положение маркграфа Бранденбургского. Они хотят отобрать у него Силезию и сломить его могущество. Король должен быть оповещен об этом. Саксония тоже примкнула к союзу; я получил все эти сведения из королевской канцелярии в Дрездене, так что Фридрих не должен сомневаться в их достоверности. Кроме того, король пусть остерегается, когда в ближайшем будущем при его дворе появится граф Батьяни. Он австрийский шпион, который пока ограничился тем, что следил за прусскими делами, находясь при герцогском Нассауском дворе. Вот это и есть содержание письма. Береги его и не теряй времени. Ты должна быть в Берлине не далее как через четыре дня, во что бы то ни стало.
   Он передал Адельгейде запечатанное письмо, которое она спрятала у себя. Но она все еще не уходила.
   — Что тебе еще нужно? — мрачно спросил он. — Разве ты хочешь сказать мне что-нибудь?
   Тут жена палача опустилась перед ним на колени.
   — Повелитель мой, — произнесла она с мольбою в голосе. — Положи конец моему наказанию. Освободи меня от презренной обязанности, возложенной на меня. Я не в силах больше выносить такую жизнь. Подумай, ты сделал меня женой нелюбимого человека, женой подлого палача.
   Зонненкамп нахмурил брови и медленно провел рукой по фальшивой своей бороде.
   — Ты еще не искупила своей вины, — сурово произнес он. — Когда придет время снять с тебя кару, я сам подумаю об этом. Совершенное тобою преступление требует строгого наказания. Служи мне честно и верно, и настанет час, когда ты освободишься от палача Мартина и вернешься к прежнему образу жизни. Впрочем, этот палач человек хотя и ограниченный, но не плохой и, насколько мне известно, ты у него не подвергаешься жестокому обращению.
   — Нет, напротив! — воскликнула Адельгейда. — Он всеми силами старается заслужить мою любовь и делает все, что я хочу, но мне страшно находиться вблизи него и мне противны его ласки.
   Зонненкамп пытливо взглянул на нее своими проницательными глазами.
   — Ты любишь другого, — произнес он убежденным тоном.
   Рыжеволосая Адельгейда низко склонила голову на грудь.
   — Да, — прошептала она. — Я люблю другого, безумно люблю. И эта любовь подтачивает мою жизнь. Она сведет меня с ума.
   — Ты любишь Лейхтвейса, разбойника и грабителя.
   — Да, я люблю его.
   — Разве ты не знаешь, что Лейхтвейс всем сердцем любит другую женщину, которая пожертвовала для него своим высоким положением, богатством и блестящей будущностью?
   — Я знаю, он любит Лору фон Берген. Но я… ненавижу ее! — воскликнула Адельгейда. — От вас у меня не должно и не может быть тайн, и потому я откровенно заявляю, что хочу погубить жену разбойника Лейхтвейса, бывшую Лору фон Берген, и я сделаю это, как только мне представится к тому удобный случай.
   — Ты не посмеешь сделать этого! — грозно воскликнул Зонненкамп. — Лейхтвейс и жена его находятся под моей защитой. Если ты осмелишься только прикоснуться к ним, то тебя постигнет ужасное наказание. А теперь ступай. И без того ты потеряла много времени. Еще раз повторяю: исполни мое поручение добросовестно, а когда вернешься из Берлина, то явись ко мне с докладом.
   Рыжая Адельгейда, шатаясь, вышла из комнаты.
   — Она так же порочна, как и прелестна, — пробормотал Зонненкамп, прохаживаясь по своему кабинету со сложенными за спиной руками. — Но она женщина большого ума, хитрая, ловкая, и поэтому я пользуюсь ее услугами теперь и, по необходимости, буду пользоваться ими впредь.
   Он подошел к маленькому рупору вблизи окна и крикнул:
   — Пусть Ансельм Ротшильд явится ко мне.
   Спустя несколько минут явился Ансельм и спросил, что угодно его господину.
   — Я поручил тебе справиться, — сказал Зонненкамп, — жива ли еще Елизавета Рорбек, которую принял в свой дом молодой врач Зигрист из Висбадена.
   — Она жива, — ответил Ансельм, — и доктор надеется, что ему удастся спасти ее. Он со своей престарелой матерью не отходит от постели больной, которая все еще в бреду. Быть может, вам не безынтересно узнать, что больная все время повторяет одно и то же имя.
   — Какое?
   — Разбойника Лейхтвейса.
   Зонненкамп очень удивился этому.
   — Опять этот Лейхтвейс, — пробормотал он. — Надо будет заняться им. По-видимому, он очаровал всех женщин и девушек. Приготовься к отъезду, — обратился он к Ансельму, — через четверть часа ты отвезешь меня в Бибрих.
   Ансельм ушел.
   Затем Зонненкамп достал из ящика письменного стола ключ и маленький фонарь, который сейчас же зажег. Он вышел из комнаты и спустился в подвальное помещение дома, где были сложены огромные запасы товаров. Он зашел за один из больших ящиков, открыл какой-то люк и начал спускаться по узенькой лестнице, которая вела в хорошо освещенное, уютно обставленное мебелью помещение.
   За столом сидел какой-то мужчина с черной бородой и читал. По бледному лицу его было видно, что он пережил много горя и страданий. Заметив, что в комнату вошел Зонненкамп, он встал и глухим голосом произнес:
   — Явились ли вы, наконец, мой друг, для того, чтобы сообщить мне, что настал час возмездия?
   — Этот час настал, — ответил Зонненкамп. — Да, несчастный Чегединский узник, у которого родная мать похитила имя, сегодня ночью вы увидите того, кто осмелился выдавать себя за графа Батьяни, кто засадил вас в темницу дома для умалишенных, откуда вы спаслись лишь благодаря чуду.
   — Дайте мне какое-нибудь оружие, — проскрежетал несчастный страдалец. — Я хочу убить этого мерзавца, хочу пролить его цыганскую кровь. Он должен умереть! Умоляю вас, дайте мне оружие.
   — Вы и без оружия будете иметь возможность отомстить вашему врагу, — возразил Зонненкамп, — но теперь идите за мной. Надо торопиться, чтобы не пропустить удобного случая.
   Умалишенный из Чегедина вместе с Зонненкампом вышел из занимаемого им помещения.
   Спустя несколько минут погас свет в кабинете Зонненкампа, и последний со своим чернобородым спутником уехал по направлению к Бибриху. Когда карета проезжала мимо Кровавого замка, Зонненкамп приказал Ансельму остановить лошадей. Вместе со своим спутником он вышел из кареты и скрылся за стенами замка. Спустя несколько времени Зонненкамп вышел оттуда один — умалишенный из Чегедина остался в Кровавом замке.
   Зонненкамп сел в карету и поехал к герцогскому дворцу. По дороге он снова переоделся шутом: в потайном ящике кареты находился также и шутовской наряд, парик, искусственный горб и все прочие принадлежности костюма, которые были необходимы Зонненкампу для того, чтобы играть роль всеми презираемого Фаризанта.
   Подъезжая к замку герцога, этот загадочный человек поспешил отыскать графа Батьяни и рыжего Иоста, чтобы вместе с ними отправиться в Кровавый замок.
   Во дворе герцогского замка он нашел только нетерпеливо ожидавшего его Иоста, который сообщил ему, что предполагаемая экспедиция откладывается на неопределенное время, так как граф Батьяни, возвращаясь с охоты, упал с коня и ушиб ногу.
   Проклятие готово было сорваться с языка шута, когда он увидел свои планы разрушенными, но сдержался и, негромко посвистывая, скрылся в замке, а Иост поплелся в домик лесничего, еще совсем недавно служивший приютом бедному Рорбеку. Увидав, что Иост удалился, шут поспешил обратно к Кровавому замку, объяснил находившемуся там графу Батьяни, бывшему узнику Чегединского дома умалишенных, что месть придется пока отложить и что он не замедлит его уведомить о том, как только к тому представиться возможность.
   Поручив его заботам Симоны, няни Гунды, шут возвратился в замок герцога, чтобы воспользоваться остатком ночи и подкрепить себя сном, так необходимым ему после пережитых волнений.
 
   Прошло несколько дней. Было около полуночи. Близ Кровавого замка остановилась карета, из которой вышли граф Батьяни, сильно хромавший, рыжий Иост и шут Фаризант.
   Луна ярко озаряла старинное здание, возвышавшееся на берегу Рейна.
   — Иост подождет нас здесь, — приказал граф Батьяни, когда карета остановилась у опушки леса, — а мы с тобою, Фаризант, войдем в замок и попытаемся застигнуть девушку врасплох. Свяжем ее и увезем.
   Батьяни пошел вперед, Фаризант шел позади. Если бы граф случайно обернулся и взглянул на Фаризанта, то ужаснулся бы тому выражению ненависти и злобного торжества, какие появились на лице шута.
   Дойдя до ворот, они без особого труда отперли их.
   — Пожалуйте вперед, господин мой, — сказал Фаризант, отвешивая поклон. — Честь и место! Я пойду позади вас.
   Граф открыл ворота и взошел на платформу, перед которой зияла голубая бездна. Но тут за его спиной захлопнулись ворота и снаружи кто-то торопливо запер замок.
   — Фаризант, — шепнул граф оборачиваясь, — шут проклятый, зачем оставил ты меня одного?
   Вдруг чья-то холодная как лед рука прикоснулась к нему. Глухо вскрикнув, Батьяни отскочил в сторону. Перед ним, как из-под земли, выросла какая-то темная фигура с мертвенно-бледным лицом и большими, грозно сверкающими глазами.
   — Сумасшедший из Чегедина! — в ужасе вскрикнул венгр.
   — Нет. Я граф Сандор Батьяни. Настоящий граф Батьяни! — заревел мученик и, подобно хищному зверю, набросился на наглого похитителя его имени, состояния и чести.
   Раздался страшный крик. При серебристом свете луны разыгралась ужасная сцена.
   Умалишенный из Чегедина подтащил того, кто именовал себя графом Батьяни, к краю пропасти. Любимец герцога Нассауского висел над зияющей бездной.
   — Мерзавец! — прошипел настоящий граф Батьяни, скаля зубы и сжимая горло венгра. — Ублюдок цыгана и графини Батьяни, бессовестно обманувшей своего супруга. Теперь мы сведем с тобой счеты. Око за око, зуб за зуб. Провались в эту бездну! Разбейся на куски! Погибни в стенах Кровавого замка!
   Завязалась отчаянная борьба, и старая, прогнившая деревянная платформа скрипела под ногами борющихся. Боролись не на жизнь, а на смерть над ужасной бездной настоящий граф Батьяни и сын цыгана — оба рожденные одной и той же матерью.
   Порою черные тучи заволакивали луну, и тогда темнота скрывала борющихся братьев. Долго боролись они, и победа склонялась то в одну, то в другую сторону. А за воротами стоял придворный шут Фаризант, безмолвно созерцая сквозь щель в воротах страшную борьбу двух братьев.

Глава 17
ЛЕЙХТВЕЙС — МСТИТЕЛЬ

   Осенняя буря бушевала в горах Таунаса, и в селе Доцгейм крестьяне готовились уже к зиме.
   На пороге дома священника сидела худенькая девушка, в сущности еще ребенок, с бледным, грустным лицом, красными от слез глазами, в убогом одеянии нищенки. Дверь отворилась, и на порог вышла Гунда, служанка священника. Она участливо наклонилась к плачущей девушке.
   — Ганнеле, — сказала она, — отчего ты плачешь? Разве он опять побил тебя?
   Бедная девушка закрыла лицо руками, и слезы полились еще сильнее из ее глаз. По-видимому, ей было стыдно отвечать. Но Гунда обняла ее за талию и провела в теплую столовую.
   — Скажи же мне, Ганнеле, — снова заговорила она, — разве тебя опять побил твой дедушка? Или, быть может, тебе, бедняжке, есть хочется? Говори же. Патер Бруно теперь в церкви, и ты можешь мне сказать откровенно, в чем дело.
   Девушка, громко рыдая, обняла молодую служанку.
   — Он избил меня своим костылем, — жаловалась она. — Потом повалил меня на пол и за косы таскал по всей комнате, приговаривая, что убьет меня, если я не буду исполнять его приказания.
   — Чего же ему нужно от тебя? Неужели так трудно исполнить его желание?
   — Он требует, чтобы я поступила в услужение к рыжему Иосту! — воскликнула пятнадцатилетняя Ганнеле. — А я к нему ни за что не пойду. Лучше утоплюсь.
   — Почему же так? Разве рыжий Иост такой дурной человек?
   — Не знаю, но думаю, что он очень нехороший человек. Он так же жесток и суров, как и мой дедушка, доцгеймский старшина. Бедных людей, взявших самую малость хворосту на топливо в герцогском лесу, он сажает в тюрьму, налагает на них денежные штрафы и отбирает у них последнее. А на меня он смотрит так странно, что мне становится жутко. Вчера, когда он заходил к дедушке, чтобы нанять меня в служанки, он обнял меня за талию и шепнул мне на ухо: «Мы с тобой споемся!»
   Снова Ганнеле зарыдала и в конце концов бросилась на колени перед Гундой.
   — Если бы только патер Бруно хоть раз пришел к дедушке! — воскликнула она. — Он так хорошо умеет говорить, что растрогает даже отъявленного злодея. Дорогая, милая Гунда! Попросите патера Бруно за меня, уговорите его устроить так, чтобы я не попала в дом к рыжему Иосту.
   — Патер Бруно уже давно оставил всякую надежду воздействовать на твоего дедушку, который, к сожалению, занимает должность старшины в селе. Но если я ему расскажу, в чем дело, то я уверена, он превозможет свое отвращение и пойдет еще раз к старому Михаилу Кольману, чтобы усовестить его. А теперь пойдем в кухню, там я тебе дам хлеба с маслом и кружку молока. Я ведь вижу, бедненькая ты моя Ганнеле, что ты сегодня целый день ничего не ела.
   Обе девушки пошли в кухню, и там Ганнеле, видно, сильно проголодавшаяся, съела большой кусок хлеба с маслом и выпила большую кружку молока.
   — Знаешь что, Гунда, — вдруг сказала она, — я знаю, как мне спастись, но только мне страшно.
   — Если для этого не нужно согрешить, — ответила Гунда, — так чего же тебе бояться?
   Ганнеле наклонилась к уху своей подруги и прошептала:
   — В деревне говорят, что разбойник Лейхтвейс берет под свою защиту всех бедных и сирот, и вообще всех тех, кого несправедливо обижают. Его будто бы можно застать каждую ночь где-то у горы Нероберг. Как ты думаешь, не просить ли мне защиты у него против дедушки?
   — Несчастная! — в ужасе воскликнула Гунда. — Неужели ты хочешь сделаться сообщницей разбойника? Брось и думать об этом и никогда не говори больше со мной об этом Лейхтвейсе. Ведь он сущее наказание для всей округи и многие его боятся так, что каждый вечер перед сном молятся: «Боже, сохрани нас от Лейхтвейса!»
   Вдруг кто-то постучал в окно кухни и послышался сердитый голос:
   — Ганнеле! А, Ганнеле! Куда ты пропала? Разве ты сегодня не пойдешь спать?
   — Дедушка! — в испуге вскрикнула девушка и чуть не подавилась куском хлеба.
   Действительно, за окном стоял грязный старик с худощавым лицом, окаймленным щетинистой седой бородой. Редкие седые волосы свешивались на лоб, и беззубый рот с тонкими высохшими губами придавал ему вид бездушного скряги, который не любит никого и ничего, кроме своих денег.
   Ганнеле молча вышла из кухни, наскоро обменявшись с Гундой поцелуем. Она пошла рядом со стариком, который, тяжело опираясь на свой костыль, по дороге злобно и грубо делал ей выговор.
   Они вместе вошли в дом доцгеймского старшины: кроме этого дома Михаилу Кольману принадлежали еще обширные луга и поля — он всегда умел как-то преумножить свое состояние и считался местным богачом. Едва только Ганнеле вошла в переднюю, как злой старик толкнул ее в спину своей костлявой рукой с такой силой, что несчастная девушка так и влетела в комнату.
   — Негодница! — прошипел старик. — Я тебя научу засиживаться днем и ночью в доме этого противного попа. Наверное, тебя там опять науськивали на твоего дедушку? Хорош священник, который так и сыплет елейными словами, вместе с тем учит тебя не повиноваться мне. Но я тебе покажу, что я — твой дедушка и властен над тобой. Я могу сделать с тобой все что хочу. Если я тебя даже убью, то это никого не должно касаться.
   — Убейте меня, дедушка! — злобно воскликнула Ганнеле, скрестив худые ручонки на груди. — Это будет лучше, так как в могиле я найду наконец себе покой, а на том свете я увижу свою бедную матушку. Она возьмет меня на колени, будет ласкать и целовать. Довольно ты страдала на земле, здесь на Небе ты, вместе с другими ангелами, будешь отдыхать, сидя у подножия престола Спасителя.
   — Чепуха! — крикнул старик, замахиваясь костылем. — Я выбью из твоей головы все эти глупые бредни. А теперь готовься. Рыжий Иост ожидает тебя на дворе с телегой, ты поедешь с ним.
   — Дедушка! — воскликнула Ганнеле в страшном испуге. — Теперь я все поняла. Вы продали меня рыжему Иосту за деньги.
   — А если бы даже и так! — воскликнул Кольман. — Это не твое дело. Я много лет кормил тебя, а теперь хочу получить свою пользу. Если рыжий Иост влюбился в тебя, то ты должна быть рада и счастлива. Не такие, как ты, были бы польщены этим.
   Жестокий старик схватил Ганнеле за руку и насильно потащил ее во двор, где на телеге сидел рыжий Иост, спокойно покуривая трубку.
   — Берите ее, — крикнул Кольман. — Справляйтесь с ней как знаете. Она ядовита, как змея, но работать умеет хорошо, этому я ее научил.
   Старик толкнул свою внучку к Иосту, который соскочил с козел, быстро усадил дрожавшую всем телом девушку в телегу, снова вскочил на козлы и погнал лошадей. Не успела Ганнеле опомниться, как уже выехала вместе со своим новым хозяином из деревни и никто уже не слышал ее стонов и рыданий. Время от времени рыжий Иост пытался утешить несчастную девушку, но его слова вселяли только ужас в душу Ганнеле; в них было что-то такое, чего она не понимала, но что, тем не менее, заставляло ее краснеть от стыда.
   Взошла луна и залила всю окружающую местность своим серебристым светом.
   В стороне от дороги находился большой Жабий пруд, глубокий и опасный, в котором жители окрестных деревень боялись даже купаться.
   Лошади пошли шагом. Рыжий Иост говорил Ганнеле, что купит ей в Висбадене шелковое платье, если она позволит ему целовать ее, сколько ему будет угодно и если будет угождать ему во всем. Он притянул ее к себе и хотел посадить на колени.
   — Господи, спаси мою грешную душу! — вдруг громко вскрикнула она и выскочила из телеги. — Ты сам виноват, дедушка. Тебе придется отвечать перед вечным Судьей за то, что заставил меня, свою внучку, наложить на себя руки. Я иду к своей матери.
   — Ганнеле! — в испуге вскрикнул рыжий Иост. — Не делай глупостей. Обещаю тебе…
   Но было уже поздно. Ганнеле прыгнула в воду. Там, где она скрылась под водой, на поверхности образовалось два-три больших круга — а потом Жабий пруд опять успокоился.
   Рыжему Иосту стало страшно. Он хлестнул лошадей и быстро помчался прочь. Он утешал себя тем, что в смерти молодой девушки виновен не он, а старик Кольман, который продал ему свою внучку за триста талеров.
   Негодяй не мог уже видеть, как Ганнеле вынырнула из воды и всеми силами пыталась добраться до берега. Молодая жизнь вступала в свои права, а холодная вода значительно охладила пыл несчастной.
   Среди ночной тишины раздался протяжный крик. Ганнеле запуталась ногами в водорослях. Казалось, она погибла бесповоротно.
   Она силилась держаться на поверхности, отчаянно ударяя руками по воде, но водоросли тянули ее вниз. Вода уже доходила ей до подбородка; длинные косы ее расплелись, и русые волосы разметались по поверхности воды.
   Вдруг на берегу появилась фигура высокого мужчины. Это был Лейхтвейс. Он сразу увидел несчастную тонущую девушку. Недолго думая он сбросил с себя верхнюю одежду и прыгнул в воду. Спустя несколько секунд он уже схватил Ганнеле за волосы и вытащил на берег. Там он, снова одевшись, взял ее на руки, подхватил свое ружье и скрылся в чаще.
   Лора ждала его у входа в пещеру.
   — Гейнц! — в ужасе воскликнула она. — Кого ты принес? Неужели ты обидел чем-нибудь эту девушку?
   — Я вытащил ее из Жабьего пруда, — ответил Лейхтвейс. — Скорее, окажи ей помощь. Быть может, нам удастся еще спасти ее.
   Они не внесли Ганнеле в пещеру, так как не хотели выдавать своей тайны, но Рорбек, явившийся на зов Лейхтвейса из подземного жилища, быстро собрал хворост и зажег костер.
   У огня Ганнеле согрелась, а Лора терла ее окоченевшие руки до тех пор, пока не восстановилось кровообращение.
   — Где я?.. — спросила девушка, открывая глаза. — Здесь ли ты, милая мама?.. Вижу ли я Спасителя?..
   — Нет, дитя мое, — ласково ответила Лора, — ты еще находишься на земле, под защитой добрых людей. Скажи, что заставило тебя наложить на себя руки? Кто виноват в этом, ты ли сама или кто-нибудь другой?
   Ганнеле рассказала всю свою жизнь, полную лишений, слез и горя.
   Несмотря на то, что она, с детским добродушием, пыталась оправдать своего дедушку, Лейхтвейс пришел в сильное негодование. Лицо его омрачилось, и он со злобой проговорил:
   — О, я его знаю, этого Михаила Кольмана, доцгеймского старшину. Он отъявленный негодяй, выжимающий последние соки из бедняков и злоупотребляющий своим положением для того только, чтобы обогащаться. Очевидно, он продал рыжему Иосту свою собственную внучку. Чаша переполнилась, и я теперь с ним посчитаюсь.
   Когда Ганнеле оправилась настолько, что уже могла ходить одна, без посторонней помощи, Лейхтвейс дал ей золото и сказал:
   — Вернись спокойно в дом своего дедушки, а я уж позабочусь о том, чтобы он обращался с тобой лучше прежнего.
   — Кто вы такой? — в смущении спросила Ганнеле. — Неужели я не ошибаюсь? Неужели вы и есть разбойник Лейхтвейс, о котором я так много слышала?
   — Да, это я, дитя мое. Но я тебе друг и тебе меня бояться нечего. Иди с миром, но обещай мне, что ты никогда больше не будешь пытаться покончить с собой. Жизнь — неоценимое благо, и в молодости отказываться от нее не следует, так как впереди, может быть, еще и счастье и радость. Иди и никому не говори, что ты виделась с разбойником Лейхтвейсом.
   Со слезами на глазах Ганнеле поблагодарила разбойника за то, что он спас ее от смерти, поцеловала Лоре руку и отправилась домой.
   Дойдя почти до дому, она рассудила, что дедушка снова будет мучить ее, если она скажет, что не последовала за рыжим Иостом, и потому она решила провести ночь в коровнике в надворном флигеле. Она бесшумно открыла ворота, прокралась в коровник и легла под ясли, перед которыми стояли две коровы. Она так устала от пережитых волнений, что почти тотчас же уснула. Так лежала она чуть не под ногами коров, которые, однако, не тронули ее. Часто бывает, что неразумное животное милосерднее человека и не причинит никому зла, тогда как люди терзают порою и тело, и душу беззащитного существа.
 
   Старый доцгеймский старшина Михаил Кольман сидел за своим письменным столом, а перед ним на столе лежала груда золотых монет, которые он все снова и снова пересчитывал, глядя на них жадными глазами скряги. Приближалась полночь, а скупой старик все еще считал, лишь изредка он бормотал что-то себе под нос и хихикал.
   Вдруг кто-то постучал в окно. Кольман вздрогнул, моментально обеими руками загреб деньги и бросил их в открытый ящик стола. Затем он взял костыль и заковылял к окну.