Страница:
Аделина опустила голову на грудь.
Она поняла, что против этого человека она бессильна бороться. Это был первый человек, которого она не сумела победить и который унизил ее. В душе ее зашевелилось нечто похожее на зависть. Да, она завидовала Лоре, которая делила жизнь с таким человеком. Она завидовала жене разбойника, так как Лора могла искренне уважать и любить своего мужа. А Аделина лучше всех знала, что на свете мало людей, достойных уважения.
Быстро направилась она к карете и села в нее.
— Поезжай скорей, — приказала она кучеру. — Мы должны как можно скорей приехать во Франкфурт. Быть может, нам еще удастся помешать разбойнику и отомстить ему.
Она откинулась на подушки, надеясь на то, что успеет добраться до Франкфурта раньше Лейхтвейса. Она рассчитывала на то, что ей удастся поставить на ноги всю полицию, чтобы арестовать разбойника, когда он явится к Зонненкампу, и отобрать у него письмо.
— Скорей, скорей! — торопила она кучера, когда оба разбойника скрылись в чаще.
— Постараюсь, сударыня, постараюсь, — ответил кучер и стегнул лошадей.
Но лошади почему-то не могли быстро двигаться вперед, а лишь медленно переступали с ноги на ногу, еле волоча за собой громадную карету.
— Что случилось с ними? — проговорил кучер. — Почему они так медленно плетутся? Не устроил ли нам Лейхтвейс какой-нибудь каверзы?
Кучер слез с козел, взял фонарь и осмотрел лошадей. Он сразу увидел, в чем дело. У обеих лошадей были перерезаны сухожилия левых задних ног, так что они хотя и могли подвигаться вперед, но только шагом.
— Негодяи! — воскликнул кучер. — Они испортили мне лошадей. Мне остается только продать их живодеру, на дело они уж не годятся.
Он даже заплакал от злости. Однако, вынимая из кармана платок, чтобы вытереть слезы, он нащупал рукой туго набитый кошелек. Поверх денег лежала записка, гласившая: «Вознаграждение за лошадей. Лейхтвейс».
Кучер так и вскрикнул от изумления.
— Вот это благородный разбойник, — проговорил он. — Он не солгал, сказав, что бедняков не обижает.
Ни слезы, ни брань, ни проклятия Аделины — ничего не помогло: лошади шагом плелись по направлению к Франкфурту.
Аделина приехала во Франкфурт только в полдень, и прохожие в недоумении оглядывались на тяжелую карету, которую с трудом волокли никуда не годные лошади.
Аделина остановилась в лучшей гостинице и заняла целый ряд комнат. Еще не переодевшись, она вызвала к себе владельца гостиницы.
— Знаете ли вы, — спросила она, — купца Андреаса Зонненкампа?
— Как не знать, — ответил владелец гостиницы, — это один из самых крупных коммерсантов нашего города, покровитель бедняков, славный, хороший человек, которому нет равного во всей Германии.
— Он очень богат?
— Да, он миллионер.
Аделина была неприятно поражена этим ответом, так как знала теперь, что деньгами нельзя было купить Зонненкампа.
— Сколько ему лет? — спросила она.
— Он человек средних лет.
— У него, вероятно, красивая жена?
— Нет, он не женат.
— Неужели? Но, вероятно, у него есть возлюбленная. Ведь богатый человек всегда готов жертвовать своим состоянием для какой-нибудь красавицы.
Но владелец гостиницы покачал головой.
— Наш Зонненкамп не такой человек, — сказал он. — Правда, он не женоненавистник, но я ни разу не слышал, чтобы он серьезно ухаживал за какой-нибудь женщиной, как бы она ни была красива.
Значит, на Зонненкампа не действовали и женские чары.
— Стало быть, он какой-то отшельник? — продолжала Аделина свои расспросы. — И наверное, он не любит даже науку и искусство?
— Вот этого никак нельзя сказать, сударыня. Зонненкамп большой любитель искусства и науки, и в его роскошном доме на главной улице всегда бывают все выдающиеся художники, которые заезжают во Франкфурт.
Аделина вздохнула с облегчением. Наконец-то нашлась возможность проникнуть к Зонненкампу.
Она вынула из сумочки карточку, передала ее владельцу гостиницы и сказала:
— Будьте добры, пошлите эту карточку Андреасу Зонненкампу от моего имени и велите спросить, могу ли я доставить ему удовольствие представиться ему. Я Аделина Барберини, певица и танцовщица при дворе Фридриха, короля Прусского.
Владелец гостиницы низко поклонился, взял карточку и пробормотал нечто такое, из чего можно было понять, что он уже слышал о певице Барберини. Затем он вышел, чтобы исполнить приказание своей знаменитой гостьи.
Аделина была страшно утомлена и потому легла. Но прежде чем заснуть, она пробормотала:
— Погодите, господин Зонненкамп, вы еще не выиграли игру. Лейхтвейс, несомненно, уже успел доставить вам письмо короля, но вы не успели отправить его дальше в Англию. Письмо никогда не дойдет по назначению. Я отберу его у вас, господин Зонненкамп, хотя бы мне пришлось прибегнуть для этого к убийству. Цель оправдывает средство.
Голова Аделины склонилась на подушки, и вскоре прелестная авантюристка уснула.
В этот самый час в роскошный дом купца Зонненкампа явился какой-то нищий старик. Он отказался от милостыни, предложенной ему одним из служащих, и попросил доложить о нем Зонненкампу. Старому нищему не было отказано в его просьбе, так как Зонненкамп раз и навсегда строго приказал приводить к нему всякого, кто изъявит желание видеть его лично.
Старик вошел в кабинет Андреаса Зонненкампа. Тот сидел за своим письменным столом и пытливо взглянул на вошедшего. Затем он встал и подошел к старику вплотную.
— Вы не тот, за кого себя выдаете, мой друг, — вполголоса произнес он, — на вас фальшивая борода и парик.
— Если бы я появился во Франкфурте в настоящем своем виде, — ответил старик, — то, несомненно, был бы немедленно арестован и заключен под стражу.
— Ваш голос мне знаком! — воскликнул Зонненкамп, отступая на шаг. — Вы Генрих Антон Лейхтвейс, разбойник из Нероберга.
— Да, я Лейхтвейс, — коротко ответил разбойник.
— По какому делу пришли вы ко мне?
— Я принес вам вот это письмо, — ответил Лейхтвейс и вынул из кармана запечатанный конверт, отобранный им у Аделины.
Едва только Зонненкамп взглянул на это письмо, как воскликнул в волнении:
— Лейхтвейс, вы оказали мне огромную услугу, всю важность которой вы, вероятно, и сами не можете оценить. Да благословит вас Господь за то, что вы принесли мне это письмо.
Зонненкамп взял послание короля, отошел к окну, вскрыл конверт и начал читать. Затем он сложил письмо, положил его в боковой карман и снова подошел к Лейхтвейсу.
— Расскажите мне, — заговорил он, — каким образом это письмо попало к вам в руки. Вот вам кресло, садитесь и отдохните. Я думаю, дорога сюда была весьма утомительна.
— В течение последних суток, — ответил Лейхтвейс, — я не сомкнул глаз. Я охотно расскажу вам, как это письмо попало в мои руки. Это прелюбопытная история. Я знаю, что скрывать мне от вас нечего: вы знаете, кто я и где я живу. Так вот как было дело. Вчера вечером, во время захода солнца, я с женой своей сидел под большой ветвистой липой в лесу. Вдруг мы услышали топот копыт. Я тотчас же схватился за ружье, ведь меня постоянно преследуют, и я постоянно должен быть настороже. Вижу, из кустов выходит к нам какой-то прехорошенький юноша. Он был одет в костюм курьера, в красном мундире, в белых лосинах в обтяжку и высоких сапогах. В руке у него был хлыст. Глядя на него, можно было подумать, что он мчался по дороге, как бешеный, так как весь был в пыли, волосы были растрепаны, и он сам с трудом двигался. Я сразу понял, что бояться мне его нечего. «Слава Богу, — воскликнул он, — что мне не приходится долго искать вас, Лейхтвейс! Мне нужно поговорить с вами по спешному делу». Я встал и предложил ему сесть рядом со мной. В изнеможении опустился он на пень, покрытый мхом, и заговорил усталым голосом: «Времени терять нельзя, Лейхтвейс, надо действовать решительно. У меня для вас есть дело, но я должен заявить вам, что денег у меня нет, чтобы вознаградить вас за ваш труд. Вы должны совершить доброе дело не для меня, а для другого человека, которого вы, по всей вероятности, уважаете не меньше моего». «О ком идет речь?» — спросил я, так как меня заинтересовало все это дело. «Слыхали ли вы о прусском короле? — продолжал незнакомец, — о Великом Фридрихе, который прославился на весь мир, который отнял у гордой австрийской императрицы Силезию, который уничтожил в своей стране пытки и созвал в Берлине суд из выборных людей?» «Конечно, я слыхал о великом Фридрихе. — ответил я, — я люблю и уважаю его, и если я могу оказать ему услугу, то сделаю это от всей души». Незнакомец радостно улыбнулся, протянул руки к небу и воскликнул: «Благодарю тебя, Господи, что Ты направил меня к Лейхтвейсу. Он один только и может защитить короля от страшной опасности». «Какая же опасность угрожает королю?» — спросил я. — «Король отправил к франкфуртскому коммерсанту Андреасу Зонненкампу курьера с важным письмом, — торопливо проговорил юноша. — Но враги короля нагнали курьера, напали на него, тяжело ранили и отняли письмо». «Гром и молния! — воскликнул я. — Как досадно, что меня не было там, чтобы наказать дерзкого грабителя». «Еще не поздно наказать его, — радостно ответил незнакомец. — Вслед за мной из Эрфурта едет дорожная карета, в которой сидит красавица. Она смертельный враг прусского короля, и именно она похитила письмо у курьера. Она спрятала это письмо у себя на груди, а если вы его не отнимете сегодня же, то завтра оно будет отправлено дальше в Вену». «До Вены оно не дойдет, — решительно заявил я. — Я отниму его у этой дамы. Даже если бы пришлось убить ее для этого». «Нет, Бога ради, не проливайте крови, — возразил незнакомец. — Она женщина страстная и хитрая, но она далеко не порочна. Она враг прусского короля потому, что обожает Марию Терезию. Кроме того, искусство понесло бы слишком крупную потерю, так как она одна из лучших певиц и танцовщиц нашего времени. Словом, это Аделина Барберини». «Я заставлю ее плясать под мою дудку, — ответил я. — Но предупреждаю, что за исход моего столкновения с нею я ручаться не могу: если она не отдаст мне письмо добровольно, то я отниму его силой, и жизни ее не пожалею. Будете ли вы сопутствовать мне?» Но незнакомец покачал головой и сказал: «Нет, этого я не могу сделать, и мое участие в этом деле должно остаться неизвестным. Но когда вы отнимете у синьоры письмо, спрячьте его и доставьте франкфуртскому купцу Андреасу Зонненкампу, причем посоветуйте ему быть настороже: весьма возможно, что Аделина Барберини сделает попытку захватить письмо снова в свои руки».
— Пусть явится, — спокойно произнес Зонненкамп. — Я не боюсь ее. А вас, Лейхтвейс, я вознагражу по-королевски за ваше благородство и бескорыстие.
С этими словами Зонненкамп встал, открыл железную кассу и вынул из нее несколько банковских билетов очень крупного достоинства.
Но Лейхтвейс отказался принять деньги.
— То, что я сделал, — сказал он, — я сделал для того, чтобы охранять и защищать короля, которого я люблю и уважаю. Деньгами за это не платят.
— В таком случае я благодарю вас пока только на словах и с удовольствием протягиваю вам руку как честному и достойному уважения человеку! — воскликнул Зонненкамп, крепко пожимая руку разбойника. — И если когда-нибудь я буду иметь возможность оказать вам услугу, то явитесь ко мне в любое время дня или ночи — вы всегда найдете меня готовым помочь вам.
Лейхтвейс поклонился и ушел. Сходя вниз по лестнице, он встретился с необыкновенно красивой дамой, одетой в шелк и бархат. Он пропустил ее, протягивая ей свою дырявую шляпу.
Аделина Барберини — это была она — вынула кошелек и кинула нищему серебряную монету. Она и не подозревала, что нищий этот — тот самый человек, с которым она в минувшую ночь боролась в лесу и который отнял у нее письмо короля.
Глава 22
Она поняла, что против этого человека она бессильна бороться. Это был первый человек, которого она не сумела победить и который унизил ее. В душе ее зашевелилось нечто похожее на зависть. Да, она завидовала Лоре, которая делила жизнь с таким человеком. Она завидовала жене разбойника, так как Лора могла искренне уважать и любить своего мужа. А Аделина лучше всех знала, что на свете мало людей, достойных уважения.
Быстро направилась она к карете и села в нее.
— Поезжай скорей, — приказала она кучеру. — Мы должны как можно скорей приехать во Франкфурт. Быть может, нам еще удастся помешать разбойнику и отомстить ему.
Она откинулась на подушки, надеясь на то, что успеет добраться до Франкфурта раньше Лейхтвейса. Она рассчитывала на то, что ей удастся поставить на ноги всю полицию, чтобы арестовать разбойника, когда он явится к Зонненкампу, и отобрать у него письмо.
— Скорей, скорей! — торопила она кучера, когда оба разбойника скрылись в чаще.
— Постараюсь, сударыня, постараюсь, — ответил кучер и стегнул лошадей.
Но лошади почему-то не могли быстро двигаться вперед, а лишь медленно переступали с ноги на ногу, еле волоча за собой громадную карету.
— Что случилось с ними? — проговорил кучер. — Почему они так медленно плетутся? Не устроил ли нам Лейхтвейс какой-нибудь каверзы?
Кучер слез с козел, взял фонарь и осмотрел лошадей. Он сразу увидел, в чем дело. У обеих лошадей были перерезаны сухожилия левых задних ног, так что они хотя и могли подвигаться вперед, но только шагом.
— Негодяи! — воскликнул кучер. — Они испортили мне лошадей. Мне остается только продать их живодеру, на дело они уж не годятся.
Он даже заплакал от злости. Однако, вынимая из кармана платок, чтобы вытереть слезы, он нащупал рукой туго набитый кошелек. Поверх денег лежала записка, гласившая: «Вознаграждение за лошадей. Лейхтвейс».
Кучер так и вскрикнул от изумления.
— Вот это благородный разбойник, — проговорил он. — Он не солгал, сказав, что бедняков не обижает.
Ни слезы, ни брань, ни проклятия Аделины — ничего не помогло: лошади шагом плелись по направлению к Франкфурту.
Аделина приехала во Франкфурт только в полдень, и прохожие в недоумении оглядывались на тяжелую карету, которую с трудом волокли никуда не годные лошади.
Аделина остановилась в лучшей гостинице и заняла целый ряд комнат. Еще не переодевшись, она вызвала к себе владельца гостиницы.
— Знаете ли вы, — спросила она, — купца Андреаса Зонненкампа?
— Как не знать, — ответил владелец гостиницы, — это один из самых крупных коммерсантов нашего города, покровитель бедняков, славный, хороший человек, которому нет равного во всей Германии.
— Он очень богат?
— Да, он миллионер.
Аделина была неприятно поражена этим ответом, так как знала теперь, что деньгами нельзя было купить Зонненкампа.
— Сколько ему лет? — спросила она.
— Он человек средних лет.
— У него, вероятно, красивая жена?
— Нет, он не женат.
— Неужели? Но, вероятно, у него есть возлюбленная. Ведь богатый человек всегда готов жертвовать своим состоянием для какой-нибудь красавицы.
Но владелец гостиницы покачал головой.
— Наш Зонненкамп не такой человек, — сказал он. — Правда, он не женоненавистник, но я ни разу не слышал, чтобы он серьезно ухаживал за какой-нибудь женщиной, как бы она ни была красива.
Значит, на Зонненкампа не действовали и женские чары.
— Стало быть, он какой-то отшельник? — продолжала Аделина свои расспросы. — И наверное, он не любит даже науку и искусство?
— Вот этого никак нельзя сказать, сударыня. Зонненкамп большой любитель искусства и науки, и в его роскошном доме на главной улице всегда бывают все выдающиеся художники, которые заезжают во Франкфурт.
Аделина вздохнула с облегчением. Наконец-то нашлась возможность проникнуть к Зонненкампу.
Она вынула из сумочки карточку, передала ее владельцу гостиницы и сказала:
— Будьте добры, пошлите эту карточку Андреасу Зонненкампу от моего имени и велите спросить, могу ли я доставить ему удовольствие представиться ему. Я Аделина Барберини, певица и танцовщица при дворе Фридриха, короля Прусского.
Владелец гостиницы низко поклонился, взял карточку и пробормотал нечто такое, из чего можно было понять, что он уже слышал о певице Барберини. Затем он вышел, чтобы исполнить приказание своей знаменитой гостьи.
Аделина была страшно утомлена и потому легла. Но прежде чем заснуть, она пробормотала:
— Погодите, господин Зонненкамп, вы еще не выиграли игру. Лейхтвейс, несомненно, уже успел доставить вам письмо короля, но вы не успели отправить его дальше в Англию. Письмо никогда не дойдет по назначению. Я отберу его у вас, господин Зонненкамп, хотя бы мне пришлось прибегнуть для этого к убийству. Цель оправдывает средство.
Голова Аделины склонилась на подушки, и вскоре прелестная авантюристка уснула.
В этот самый час в роскошный дом купца Зонненкампа явился какой-то нищий старик. Он отказался от милостыни, предложенной ему одним из служащих, и попросил доложить о нем Зонненкампу. Старому нищему не было отказано в его просьбе, так как Зонненкамп раз и навсегда строго приказал приводить к нему всякого, кто изъявит желание видеть его лично.
Старик вошел в кабинет Андреаса Зонненкампа. Тот сидел за своим письменным столом и пытливо взглянул на вошедшего. Затем он встал и подошел к старику вплотную.
— Вы не тот, за кого себя выдаете, мой друг, — вполголоса произнес он, — на вас фальшивая борода и парик.
— Если бы я появился во Франкфурте в настоящем своем виде, — ответил старик, — то, несомненно, был бы немедленно арестован и заключен под стражу.
— Ваш голос мне знаком! — воскликнул Зонненкамп, отступая на шаг. — Вы Генрих Антон Лейхтвейс, разбойник из Нероберга.
— Да, я Лейхтвейс, — коротко ответил разбойник.
— По какому делу пришли вы ко мне?
— Я принес вам вот это письмо, — ответил Лейхтвейс и вынул из кармана запечатанный конверт, отобранный им у Аделины.
Едва только Зонненкамп взглянул на это письмо, как воскликнул в волнении:
— Лейхтвейс, вы оказали мне огромную услугу, всю важность которой вы, вероятно, и сами не можете оценить. Да благословит вас Господь за то, что вы принесли мне это письмо.
Зонненкамп взял послание короля, отошел к окну, вскрыл конверт и начал читать. Затем он сложил письмо, положил его в боковой карман и снова подошел к Лейхтвейсу.
— Расскажите мне, — заговорил он, — каким образом это письмо попало к вам в руки. Вот вам кресло, садитесь и отдохните. Я думаю, дорога сюда была весьма утомительна.
— В течение последних суток, — ответил Лейхтвейс, — я не сомкнул глаз. Я охотно расскажу вам, как это письмо попало в мои руки. Это прелюбопытная история. Я знаю, что скрывать мне от вас нечего: вы знаете, кто я и где я живу. Так вот как было дело. Вчера вечером, во время захода солнца, я с женой своей сидел под большой ветвистой липой в лесу. Вдруг мы услышали топот копыт. Я тотчас же схватился за ружье, ведь меня постоянно преследуют, и я постоянно должен быть настороже. Вижу, из кустов выходит к нам какой-то прехорошенький юноша. Он был одет в костюм курьера, в красном мундире, в белых лосинах в обтяжку и высоких сапогах. В руке у него был хлыст. Глядя на него, можно было подумать, что он мчался по дороге, как бешеный, так как весь был в пыли, волосы были растрепаны, и он сам с трудом двигался. Я сразу понял, что бояться мне его нечего. «Слава Богу, — воскликнул он, — что мне не приходится долго искать вас, Лейхтвейс! Мне нужно поговорить с вами по спешному делу». Я встал и предложил ему сесть рядом со мной. В изнеможении опустился он на пень, покрытый мхом, и заговорил усталым голосом: «Времени терять нельзя, Лейхтвейс, надо действовать решительно. У меня для вас есть дело, но я должен заявить вам, что денег у меня нет, чтобы вознаградить вас за ваш труд. Вы должны совершить доброе дело не для меня, а для другого человека, которого вы, по всей вероятности, уважаете не меньше моего». «О ком идет речь?» — спросил я, так как меня заинтересовало все это дело. «Слыхали ли вы о прусском короле? — продолжал незнакомец, — о Великом Фридрихе, который прославился на весь мир, который отнял у гордой австрийской императрицы Силезию, который уничтожил в своей стране пытки и созвал в Берлине суд из выборных людей?» «Конечно, я слыхал о великом Фридрихе. — ответил я, — я люблю и уважаю его, и если я могу оказать ему услугу, то сделаю это от всей души». Незнакомец радостно улыбнулся, протянул руки к небу и воскликнул: «Благодарю тебя, Господи, что Ты направил меня к Лейхтвейсу. Он один только и может защитить короля от страшной опасности». «Какая же опасность угрожает королю?» — спросил я. — «Король отправил к франкфуртскому коммерсанту Андреасу Зонненкампу курьера с важным письмом, — торопливо проговорил юноша. — Но враги короля нагнали курьера, напали на него, тяжело ранили и отняли письмо». «Гром и молния! — воскликнул я. — Как досадно, что меня не было там, чтобы наказать дерзкого грабителя». «Еще не поздно наказать его, — радостно ответил незнакомец. — Вслед за мной из Эрфурта едет дорожная карета, в которой сидит красавица. Она смертельный враг прусского короля, и именно она похитила письмо у курьера. Она спрятала это письмо у себя на груди, а если вы его не отнимете сегодня же, то завтра оно будет отправлено дальше в Вену». «До Вены оно не дойдет, — решительно заявил я. — Я отниму его у этой дамы. Даже если бы пришлось убить ее для этого». «Нет, Бога ради, не проливайте крови, — возразил незнакомец. — Она женщина страстная и хитрая, но она далеко не порочна. Она враг прусского короля потому, что обожает Марию Терезию. Кроме того, искусство понесло бы слишком крупную потерю, так как она одна из лучших певиц и танцовщиц нашего времени. Словом, это Аделина Барберини». «Я заставлю ее плясать под мою дудку, — ответил я. — Но предупреждаю, что за исход моего столкновения с нею я ручаться не могу: если она не отдаст мне письмо добровольно, то я отниму его силой, и жизни ее не пожалею. Будете ли вы сопутствовать мне?» Но незнакомец покачал головой и сказал: «Нет, этого я не могу сделать, и мое участие в этом деле должно остаться неизвестным. Но когда вы отнимете у синьоры письмо, спрячьте его и доставьте франкфуртскому купцу Андреасу Зонненкампу, причем посоветуйте ему быть настороже: весьма возможно, что Аделина Барберини сделает попытку захватить письмо снова в свои руки».
— Пусть явится, — спокойно произнес Зонненкамп. — Я не боюсь ее. А вас, Лейхтвейс, я вознагражу по-королевски за ваше благородство и бескорыстие.
С этими словами Зонненкамп встал, открыл железную кассу и вынул из нее несколько банковских билетов очень крупного достоинства.
Но Лейхтвейс отказался принять деньги.
— То, что я сделал, — сказал он, — я сделал для того, чтобы охранять и защищать короля, которого я люблю и уважаю. Деньгами за это не платят.
— В таком случае я благодарю вас пока только на словах и с удовольствием протягиваю вам руку как честному и достойному уважения человеку! — воскликнул Зонненкамп, крепко пожимая руку разбойника. — И если когда-нибудь я буду иметь возможность оказать вам услугу, то явитесь ко мне в любое время дня или ночи — вы всегда найдете меня готовым помочь вам.
Лейхтвейс поклонился и ушел. Сходя вниз по лестнице, он встретился с необыкновенно красивой дамой, одетой в шелк и бархат. Он пропустил ее, протягивая ей свою дырявую шляпу.
Аделина Барберини — это была она — вынула кошелек и кинула нищему серебряную монету. Она и не подозревала, что нищий этот — тот самый человек, с которым она в минувшую ночь боролась в лесу и который отнял у нее письмо короля.
Глава 22
ЛОРА — МАТЬ
Ночной покров окутал Нероберг, когда разбойник Лейхтвейс возвращался к своей пещере. Он шел по горным тропинкам с гордо поднятой головой, так как был доволен своим поступком и гордился рукопожатием честного человека. Он сознавал теперь, что не так уж он плох и порочен, как говорили о нем в народе, раз такой человек, как Андреас Зонненкамп удостоил его своего благоволения.
Дойдя до скалистой горы, он перешел через речку, протекавшую у ее подножия, затем поднялся наверх и спустился в пещеру.
Тут он услышал тихие стоны. Это стонала Лора, его жена. Что же значили эти болезненные стоны? Лейхтвейс пришел в сильное волнение.
— Лора, дорогая моя! — крикнул он. — Где ты? Что с тобой? Кто тебя обидел?
Он нашел ее на мшистом ложе, где они обыкновенно спали. Она была бледна, лицо ее было искажено от боли, и все же она слабо улыбнулась, когда увидела своего мужа. Лора протянула ему руку, которую Лейхтвейс страстно поцеловал.
— Хорошо, что ты наконец вернулся, — слабым голосом проговорила она, — разве ты не встретил Рорбека? Я послала его тебе навстречу, чтобы он поторопил тебя.
Странное волнение внезапно охватило Лейхтвейса, он начинал понимать, в чем дело.
Положив голову любимой жены к себе на грудь, он нежно произнес:
— Лора, дорогая моя, ненаглядная! Неужели приближается тот час, которого мы ожидали с таким нетерпением? Неужели ты чувствуешь, что Господь благословил тебя и что ты скоро будешь матерью?
Стыдливо опустила она глаза.
— Да, Гейнц, — прошептала она, — час этот приближается. Но я не могу подобно другим женщинам ожидать с радостью этого события. Я сгораю от стыда при мысли о том, что в такую минуту я буду одна среди мужчин, что мне не окажет помощи женщина. Ты чувствуешь, я вся дрожу? Ты видишь, что на моем лбу выступил пот, — клянусь тебе, это не от страха, что мне, быть может, придется умереть. Я подчиняюсь закону природы, как и всякая другая женщина, но мне страшна мысль, что ко мне будут прикасаться мужские руки в то время, когда наиболее уместна женская помощь.
При этих словах слезы выступили на глазах у Лоры, и она судорожно зарыдала.
Лейхтвейс сильно испугался, когда увидел, в каком состоянии находится его жена. Он знал, что если не удастся успокоить ее, то жизни ее действительно будет угрожать опасность. Но что же было делать? Положение было крайне затруднительное.
Чтобы привести кого-нибудь к Лоре, надо было указать этому лицу местонахождение пещеры и, таким образом, открыть тайну, в которую до этого времени были посвящены он сам, Лора да товарищ его Рорбек. Что же ожидало бы их в будущем, если бы тайна эта была открыта и если бы им пришлось покинуть пещеру? Куда мог бы он скрыться тогда с Лорой? И можно ли было бы тогда жить так спокойно, как теперь, не опасаясь преследователей? Ведь и без того полиция постоянно преследовала по пятам его и Рорбека, так как за их поимку была назначена крупная награда. И все же, глядя на Лору, храбро боровшуюся с приступами болей, Лейхтвейс сознавал, что речь шла о ее жизни, он понимал, что колебаниям здесь нет места и что нужно во что бы то ни стало привести повивальную бабку.
— Я знаю, что тебя смущает, — слабым голосом проговорила Лора, — и умоляю тебя, не подвергай себя опасности из-за меня. Да свершится Божья воля. Предоставь меня самой природе, она поможет мне, а если мне суждено умереть, то я умру в то радостное мгновение, когда в первый раз услышу крик ребенка, твоего ребенка, мой Гейнц. И во имя этого ребенка я умоляю тебя об одном.
Лейхтвейс глухо зарыдал.
— Говори! — воскликнул он. — Клянусь тебе, что исполню все, что ты пожелаешь.
Он наклонился к ней, и она начала гладить его темные кудри.
— Обещай мне, Гейнц, — шепотом произнесла она, — что после моей смерти ты откажешься от разбойничьей жизни и сделаешься честным человеком ради нашего будущего ребенка.
— Ненаглядная моя Лора! — в отчаянии воскликнул Лейхтвейс. — Не говори о смерти. Если умрешь ты, то умру и я. Ты последовала за мной сюда в пещеру и отказалась от всего, так и я последую за тобой в могилу. Меня будет утешать при этом мысль, что даже в могиле мы будем вместе, как всегда.
— Господь не пожелает моей смерти, — снова заговорила Лора, — но каждая женщина, когда приближается этот роковой час, обязана думать о том, что ей, быть может, придется умереть. От всего этого, чем я когда-то обладала, у меня осталась одна только твоя любовь. Поэтому я в нескольких словах могу изложить свое завещание: откажись от разбойничьей жизни, Гейнц. Когда твоей жены Лоры не будет более в живых, сделайся честным человеком и дай нашему ребенку высоконравственное воспитание.
— Последнее так или иначе будет исполнено, — ответил Лейхтвейс, — я уже обещал тебе это и сдержу свое слово. Когда родится наш ребенок, мы расстанемся с ним и я передам его на воспитание хорошим людям. А теперь, Лора, поцелуй меня, обними меня еще раз, я должен уйти. Но, с Божьей помощью, я через час вернусь и приведу с собой женщину, которая окажет необходимую помощь.
Лора на это ничего не ответила, так как новые приступы боли довели ее до потери сознания. Но она ни разу не вскрикнула. Стиснув зубы, она героически переносила боль, так как не хотела пугать и расстраивать мужа.
Когда боль немного утихла, Лора пожала Лейхтвейсу руку и сказала:
— Иди, и да хранит тебя Господь. Но я прошу тебя, не оставляй меня надолго. Если мне придется умереть, то я в свой последний час хотела бы видеть тебя около себя. Дорогой мой Гейнц, возвращайся скорей.
Лейхтвейс взял ружье, надел шляпу и вышел из пещеры. Окольными путями он, как только мог быстро, направился к Висбадену.
Стояла дивная лунная ночь, настолько светлая, что появление Лейхтвейса на улицах города было сопряжено с большим риском для него.
Вскоре он дошел до Висбадена и направился в один из глухих переулков. Тут он остановился перед одноэтажным домиком, дверь которого была наглухо заперта. Оглянувшись еще раз по сторонам, он открыл дверь при помощи отмычки и вошел в дом. Неслышными шагами поднялся он по маленькой лестнице и в верхнем этаже открыл дверь одной из комнат.
В этой комнате спала на постели какая-то женщина, уже немолодая, по-видимому, высокого роста. Лицо ее носило отпечаток былой красоты. Это была самая опытная повивальная бабка во всем Висбадене. В случае надобности Наталию Высоцкую — так звали эту женщину — приглашали в лучшие дома города.
При всем этом Высоцкая, в сущности, не возбуждала к себе доверия. Она жила одна-одинешенька в своем маленьком домике, купленном ею за наличные деньги за несколько лет до того, когда она впервые появилась в Висбадене. Знакомства она ни с кем не поддерживала, говорила очень мало и относилась одинаково недружелюбно ко всем людям. К этой-то таинственной женщине и пришел Лейхтвейс, хорошо знавший, что она отлично понимает свое дело и никогда не теряется в самых трудных случаях своей профессии. Он решил привести к Лоре именно эту женщину.
Неслышными шагами подошел он к постели. Но едва только он наклонился к спящей и прикоснулся рукой к ее плечу, как та встрепенулась и хрипло вскрикнула:
— Не убивай меня!
Глаза ее еще были закрыты, так что Лейхтвейс понял, что она еще находится под влиянием какого-то ужасного сновидения.
— Отраву приготовила не я, — хрипела Высоцкая. — Я сделала это по его приказанию.
«Какой ужасный сон, — подумал Лейхтвейс, — но, быть может, это не сон, а терзания преступной совести, которая не может отделаться от былых воспоминаний».
Тут Высоцкая открыла глаза. Увидев Лейхтвейса, она вздрогнула, но вздохнула с облегчением. Казалось, она была более рада видеть перед собой знаменитого разбойника, чем того, кто ей снился.
— Не бойтесь, — произнес Лейхтвейс, — я явился к вам не с целью обидеть или ограбить вас, напротив, вы можете заработать хорошие деньги, если исполните то, о чем я вас буду просить. Знаете ли вы, кто я такой?
— Вы разбойник Лейхтвейс, — ответила Высоцкая. — Я видела ваш портрет. Что вам нужно от меня?
— Ничего такого, что противоречило бы закону и чести. Вставайте и одевайтесь — каждая минута дорога.
Он отошел к окну и отвернулся. Высоцкая встала и наскоро оделась.
— Я готова, — сказала она наконец.
— Возьмите вашу сумку, — сказал Лейхтвейс, — и захватите с собой все необходимые инструменты. Я поведу вас к женщине, которая нуждается в вашей помощи.
Высоцкая ничего не ответила, а собрала все необходимые ей принадлежности и вместе с Лейхтвейсом вышла из дома, дверь которого тщательно заперла за собой.
Быстро прошли они по улицам и лишь за пределами города пошли немного тише. Они не говорили ни слова, так как каждый из них был слишком занят своими мыслями. Лейхтвейс все время сильно волновался, думая о Лоре и о муках, которые ей приходилось испытывать. Он надеялся, что с Божьей помощью придет еще вовремя. Ему все казалось, что он слышит, как она жалобно зовет его, и сердце его тоскливо сжималось от страха.
— Скорей! — кричал он своей спутнице. — Я вознагражу вас по-королевски, если мы придем еще вовремя.
Они дошли до Нероберга. Перед ними расстилался лес. Буря срывала последние листья с деревьев. Лейхтвейс остановился и вынул из кармана черный платок.
— Я должен завязать вам глаза, — обратился он к Высоцкой, — так как вы не должны видеть, куда я вас веду. Бояться вам нечего, никто вас не тронет, скорей я пожертвую своей жизнью, чем дам обидеть вас.
Высоцкая взяла у него платок из рук и сама завязала себе глаза так крепко, что ничего не могла видеть. Лейхтвейс взял ее за руку и повел дальше, но не обычным, а окольным путем.
Наконец они добрались до входа в пещеру. Из глубины не было слышно ни малейшего звука. Он прислушался, но ничего не услышал.
— Лора! — крикнул он дрожащим голосом. — Я здесь, моя Лора! Я привел к тебе женщину, которая окажет тебе помощь.
Ответа не было. Лейхтвейс глухо застонал и поспешно спустился вниз. Потом он помог сойти и Высоцкой. Когда они добрались до низа, Лейхтвейс снял повязку с глаз Высоцкой. Потом он схватил ее за руку и потащил к ложу Лоры. Здесь он услышал нежный писк, такой странный и своеобразный, что невольно отшатнулся и задрожал всем телом.
— Ребенок! — воскликнул он. — Клянусь Богом, это ребенок — мой ребенок!
Он выпустил руку Высоцкой и подскочил к ложу Лоры. Да, он не ошибся — там лежал крошечный ребенок, голенький, беспомощный. Он лежал в мягком мху, куда, правда, не доходили лучи солнца, но где ему не могли повредить никакие бури и непогоды. Это была девочка.
Лейхтвейс остановился как вкопанный. Но вдруг слезы брызнули у него из глаз, и, вне себя от волнения, он наклонился к крошечному созданьицу.
— Мой ребенок! — воскликнул он. — Боже! Ты не совсем еще отверг меня. Ты не слишком строго взыскиваешь с меня за мои грехи, если даровал мне такое счастье, если Ты удостоил меня принять из рук Твоих самый драгоценный дар, которым удостаиваешь смертных людей. — И он снова зарыдал.
Теперь только он увидел ту, которая доставила ему столь великую радость. Он страшно испугался, когда заметил, что она лежит с закрытыми глазами, бледная как смерть. По-видимому, страдания и беспомощное состояние, в котором она находилась во время родов, обессилили ее, и она лишилась чувств в ту самую минуту, когда даровала жизнь ребенку.
— Здесь времени терять нельзя, — сказала Высоцкая. — Приготовьте скорей теплой воды, чтобы выкупать ребенка, а я тем временем приведу в чувство вашу жену.
— Лора, ненаглядная моя Лора, проснись! — в страшном возбуждении кричал Лейхтвейс. — Я здесь, и ребенок твой жив. Он жив, проснись и ты, моя Лора, чтобы вместе со мной порадоваться нашему счастью.
Но Высоцкая еще раз приказала ему отправиться за водой.
Он отошел к очагу, развел огонь и начал кипятить воду. Он вел себя при этом как неразумное дитя: то он изо всех сил раздувал пламя, то подбегал к Лоре, чтобы посмотреть, не открыла ли она уже глаза, то засыпал Высоцкую вопросами, пока та наконец не вышла из себя и крикнула:
— Поразительно, как в такие минуты все вы мужчины одинаковы! Даже такого человека, как вы, может заставить потерять самообладание такое слабое, крошечное создание.
Наконец Лора пришла в себя. Она открыла глаза и в изумлении осмотрелась кругом.
— Где я? — спросила она слабым голосом.
Едва только Лейхтвейс услышал ее голос, как бросился к ней с распростертыми объятиями.
— Дорогая, милая, ненаглядная моя Лора! — воскликнул он. — Наконец-то ты открыла глаза. Ты слышишь меня? Скажи мне что-нибудь, моя Лора. Ведь у нас с тобою теперь ребенок.
Лора протянула к нему руки и обняла его.
— Ты очень сильно страдала, милая? — спросил Лейхтвейс. — А меня и не было с тобой. Но теперь все устроилось. Вот эта женщина уйдет отсюда лишь только тогда, когда ты уже сможешь встать. Разве это крошечное создание явилось на свет так внезапно? И ты, бедняжка, была одна в нашей пещере, под землей, без помощи, без утешения.
Но тут Лора вздрогнула и побледнела еще больше.
— Я не была одна, — прошептала она, — здесь находился еще кто-то. Какая-то черная фигура склонилась ко мне и стояла возле моего ложа, я ясно видела ее. Я не могла разобрать ее лица и не знаю, мужчина ли это или женщина. Я не могла также отстранить ее, так как была слишком слаба и измучена. Но я хорошо помню, что здесь был кто-то, несколько минут спустя после того, как родился ребенок.
Дойдя до скалистой горы, он перешел через речку, протекавшую у ее подножия, затем поднялся наверх и спустился в пещеру.
Тут он услышал тихие стоны. Это стонала Лора, его жена. Что же значили эти болезненные стоны? Лейхтвейс пришел в сильное волнение.
— Лора, дорогая моя! — крикнул он. — Где ты? Что с тобой? Кто тебя обидел?
Он нашел ее на мшистом ложе, где они обыкновенно спали. Она была бледна, лицо ее было искажено от боли, и все же она слабо улыбнулась, когда увидела своего мужа. Лора протянула ему руку, которую Лейхтвейс страстно поцеловал.
— Хорошо, что ты наконец вернулся, — слабым голосом проговорила она, — разве ты не встретил Рорбека? Я послала его тебе навстречу, чтобы он поторопил тебя.
Странное волнение внезапно охватило Лейхтвейса, он начинал понимать, в чем дело.
Положив голову любимой жены к себе на грудь, он нежно произнес:
— Лора, дорогая моя, ненаглядная! Неужели приближается тот час, которого мы ожидали с таким нетерпением? Неужели ты чувствуешь, что Господь благословил тебя и что ты скоро будешь матерью?
Стыдливо опустила она глаза.
— Да, Гейнц, — прошептала она, — час этот приближается. Но я не могу подобно другим женщинам ожидать с радостью этого события. Я сгораю от стыда при мысли о том, что в такую минуту я буду одна среди мужчин, что мне не окажет помощи женщина. Ты чувствуешь, я вся дрожу? Ты видишь, что на моем лбу выступил пот, — клянусь тебе, это не от страха, что мне, быть может, придется умереть. Я подчиняюсь закону природы, как и всякая другая женщина, но мне страшна мысль, что ко мне будут прикасаться мужские руки в то время, когда наиболее уместна женская помощь.
При этих словах слезы выступили на глазах у Лоры, и она судорожно зарыдала.
Лейхтвейс сильно испугался, когда увидел, в каком состоянии находится его жена. Он знал, что если не удастся успокоить ее, то жизни ее действительно будет угрожать опасность. Но что же было делать? Положение было крайне затруднительное.
Чтобы привести кого-нибудь к Лоре, надо было указать этому лицу местонахождение пещеры и, таким образом, открыть тайну, в которую до этого времени были посвящены он сам, Лора да товарищ его Рорбек. Что же ожидало бы их в будущем, если бы тайна эта была открыта и если бы им пришлось покинуть пещеру? Куда мог бы он скрыться тогда с Лорой? И можно ли было бы тогда жить так спокойно, как теперь, не опасаясь преследователей? Ведь и без того полиция постоянно преследовала по пятам его и Рорбека, так как за их поимку была назначена крупная награда. И все же, глядя на Лору, храбро боровшуюся с приступами болей, Лейхтвейс сознавал, что речь шла о ее жизни, он понимал, что колебаниям здесь нет места и что нужно во что бы то ни стало привести повивальную бабку.
— Я знаю, что тебя смущает, — слабым голосом проговорила Лора, — и умоляю тебя, не подвергай себя опасности из-за меня. Да свершится Божья воля. Предоставь меня самой природе, она поможет мне, а если мне суждено умереть, то я умру в то радостное мгновение, когда в первый раз услышу крик ребенка, твоего ребенка, мой Гейнц. И во имя этого ребенка я умоляю тебя об одном.
Лейхтвейс глухо зарыдал.
— Говори! — воскликнул он. — Клянусь тебе, что исполню все, что ты пожелаешь.
Он наклонился к ней, и она начала гладить его темные кудри.
— Обещай мне, Гейнц, — шепотом произнесла она, — что после моей смерти ты откажешься от разбойничьей жизни и сделаешься честным человеком ради нашего будущего ребенка.
— Ненаглядная моя Лора! — в отчаянии воскликнул Лейхтвейс. — Не говори о смерти. Если умрешь ты, то умру и я. Ты последовала за мной сюда в пещеру и отказалась от всего, так и я последую за тобой в могилу. Меня будет утешать при этом мысль, что даже в могиле мы будем вместе, как всегда.
— Господь не пожелает моей смерти, — снова заговорила Лора, — но каждая женщина, когда приближается этот роковой час, обязана думать о том, что ей, быть может, придется умереть. От всего этого, чем я когда-то обладала, у меня осталась одна только твоя любовь. Поэтому я в нескольких словах могу изложить свое завещание: откажись от разбойничьей жизни, Гейнц. Когда твоей жены Лоры не будет более в живых, сделайся честным человеком и дай нашему ребенку высоконравственное воспитание.
— Последнее так или иначе будет исполнено, — ответил Лейхтвейс, — я уже обещал тебе это и сдержу свое слово. Когда родится наш ребенок, мы расстанемся с ним и я передам его на воспитание хорошим людям. А теперь, Лора, поцелуй меня, обними меня еще раз, я должен уйти. Но, с Божьей помощью, я через час вернусь и приведу с собой женщину, которая окажет необходимую помощь.
Лора на это ничего не ответила, так как новые приступы боли довели ее до потери сознания. Но она ни разу не вскрикнула. Стиснув зубы, она героически переносила боль, так как не хотела пугать и расстраивать мужа.
Когда боль немного утихла, Лора пожала Лейхтвейсу руку и сказала:
— Иди, и да хранит тебя Господь. Но я прошу тебя, не оставляй меня надолго. Если мне придется умереть, то я в свой последний час хотела бы видеть тебя около себя. Дорогой мой Гейнц, возвращайся скорей.
Лейхтвейс взял ружье, надел шляпу и вышел из пещеры. Окольными путями он, как только мог быстро, направился к Висбадену.
Стояла дивная лунная ночь, настолько светлая, что появление Лейхтвейса на улицах города было сопряжено с большим риском для него.
Вскоре он дошел до Висбадена и направился в один из глухих переулков. Тут он остановился перед одноэтажным домиком, дверь которого была наглухо заперта. Оглянувшись еще раз по сторонам, он открыл дверь при помощи отмычки и вошел в дом. Неслышными шагами поднялся он по маленькой лестнице и в верхнем этаже открыл дверь одной из комнат.
В этой комнате спала на постели какая-то женщина, уже немолодая, по-видимому, высокого роста. Лицо ее носило отпечаток былой красоты. Это была самая опытная повивальная бабка во всем Висбадене. В случае надобности Наталию Высоцкую — так звали эту женщину — приглашали в лучшие дома города.
При всем этом Высоцкая, в сущности, не возбуждала к себе доверия. Она жила одна-одинешенька в своем маленьком домике, купленном ею за наличные деньги за несколько лет до того, когда она впервые появилась в Висбадене. Знакомства она ни с кем не поддерживала, говорила очень мало и относилась одинаково недружелюбно ко всем людям. К этой-то таинственной женщине и пришел Лейхтвейс, хорошо знавший, что она отлично понимает свое дело и никогда не теряется в самых трудных случаях своей профессии. Он решил привести к Лоре именно эту женщину.
Неслышными шагами подошел он к постели. Но едва только он наклонился к спящей и прикоснулся рукой к ее плечу, как та встрепенулась и хрипло вскрикнула:
— Не убивай меня!
Глаза ее еще были закрыты, так что Лейхтвейс понял, что она еще находится под влиянием какого-то ужасного сновидения.
— Отраву приготовила не я, — хрипела Высоцкая. — Я сделала это по его приказанию.
«Какой ужасный сон, — подумал Лейхтвейс, — но, быть может, это не сон, а терзания преступной совести, которая не может отделаться от былых воспоминаний».
Тут Высоцкая открыла глаза. Увидев Лейхтвейса, она вздрогнула, но вздохнула с облегчением. Казалось, она была более рада видеть перед собой знаменитого разбойника, чем того, кто ей снился.
— Не бойтесь, — произнес Лейхтвейс, — я явился к вам не с целью обидеть или ограбить вас, напротив, вы можете заработать хорошие деньги, если исполните то, о чем я вас буду просить. Знаете ли вы, кто я такой?
— Вы разбойник Лейхтвейс, — ответила Высоцкая. — Я видела ваш портрет. Что вам нужно от меня?
— Ничего такого, что противоречило бы закону и чести. Вставайте и одевайтесь — каждая минута дорога.
Он отошел к окну и отвернулся. Высоцкая встала и наскоро оделась.
— Я готова, — сказала она наконец.
— Возьмите вашу сумку, — сказал Лейхтвейс, — и захватите с собой все необходимые инструменты. Я поведу вас к женщине, которая нуждается в вашей помощи.
Высоцкая ничего не ответила, а собрала все необходимые ей принадлежности и вместе с Лейхтвейсом вышла из дома, дверь которого тщательно заперла за собой.
Быстро прошли они по улицам и лишь за пределами города пошли немного тише. Они не говорили ни слова, так как каждый из них был слишком занят своими мыслями. Лейхтвейс все время сильно волновался, думая о Лоре и о муках, которые ей приходилось испытывать. Он надеялся, что с Божьей помощью придет еще вовремя. Ему все казалось, что он слышит, как она жалобно зовет его, и сердце его тоскливо сжималось от страха.
— Скорей! — кричал он своей спутнице. — Я вознагражу вас по-королевски, если мы придем еще вовремя.
Они дошли до Нероберга. Перед ними расстилался лес. Буря срывала последние листья с деревьев. Лейхтвейс остановился и вынул из кармана черный платок.
— Я должен завязать вам глаза, — обратился он к Высоцкой, — так как вы не должны видеть, куда я вас веду. Бояться вам нечего, никто вас не тронет, скорей я пожертвую своей жизнью, чем дам обидеть вас.
Высоцкая взяла у него платок из рук и сама завязала себе глаза так крепко, что ничего не могла видеть. Лейхтвейс взял ее за руку и повел дальше, но не обычным, а окольным путем.
Наконец они добрались до входа в пещеру. Из глубины не было слышно ни малейшего звука. Он прислушался, но ничего не услышал.
— Лора! — крикнул он дрожащим голосом. — Я здесь, моя Лора! Я привел к тебе женщину, которая окажет тебе помощь.
Ответа не было. Лейхтвейс глухо застонал и поспешно спустился вниз. Потом он помог сойти и Высоцкой. Когда они добрались до низа, Лейхтвейс снял повязку с глаз Высоцкой. Потом он схватил ее за руку и потащил к ложу Лоры. Здесь он услышал нежный писк, такой странный и своеобразный, что невольно отшатнулся и задрожал всем телом.
— Ребенок! — воскликнул он. — Клянусь Богом, это ребенок — мой ребенок!
Он выпустил руку Высоцкой и подскочил к ложу Лоры. Да, он не ошибся — там лежал крошечный ребенок, голенький, беспомощный. Он лежал в мягком мху, куда, правда, не доходили лучи солнца, но где ему не могли повредить никакие бури и непогоды. Это была девочка.
Лейхтвейс остановился как вкопанный. Но вдруг слезы брызнули у него из глаз, и, вне себя от волнения, он наклонился к крошечному созданьицу.
— Мой ребенок! — воскликнул он. — Боже! Ты не совсем еще отверг меня. Ты не слишком строго взыскиваешь с меня за мои грехи, если даровал мне такое счастье, если Ты удостоил меня принять из рук Твоих самый драгоценный дар, которым удостаиваешь смертных людей. — И он снова зарыдал.
Теперь только он увидел ту, которая доставила ему столь великую радость. Он страшно испугался, когда заметил, что она лежит с закрытыми глазами, бледная как смерть. По-видимому, страдания и беспомощное состояние, в котором она находилась во время родов, обессилили ее, и она лишилась чувств в ту самую минуту, когда даровала жизнь ребенку.
— Здесь времени терять нельзя, — сказала Высоцкая. — Приготовьте скорей теплой воды, чтобы выкупать ребенка, а я тем временем приведу в чувство вашу жену.
— Лора, ненаглядная моя Лора, проснись! — в страшном возбуждении кричал Лейхтвейс. — Я здесь, и ребенок твой жив. Он жив, проснись и ты, моя Лора, чтобы вместе со мной порадоваться нашему счастью.
Но Высоцкая еще раз приказала ему отправиться за водой.
Он отошел к очагу, развел огонь и начал кипятить воду. Он вел себя при этом как неразумное дитя: то он изо всех сил раздувал пламя, то подбегал к Лоре, чтобы посмотреть, не открыла ли она уже глаза, то засыпал Высоцкую вопросами, пока та наконец не вышла из себя и крикнула:
— Поразительно, как в такие минуты все вы мужчины одинаковы! Даже такого человека, как вы, может заставить потерять самообладание такое слабое, крошечное создание.
Наконец Лора пришла в себя. Она открыла глаза и в изумлении осмотрелась кругом.
— Где я? — спросила она слабым голосом.
Едва только Лейхтвейс услышал ее голос, как бросился к ней с распростертыми объятиями.
— Дорогая, милая, ненаглядная моя Лора! — воскликнул он. — Наконец-то ты открыла глаза. Ты слышишь меня? Скажи мне что-нибудь, моя Лора. Ведь у нас с тобою теперь ребенок.
Лора протянула к нему руки и обняла его.
— Ты очень сильно страдала, милая? — спросил Лейхтвейс. — А меня и не было с тобой. Но теперь все устроилось. Вот эта женщина уйдет отсюда лишь только тогда, когда ты уже сможешь встать. Разве это крошечное создание явилось на свет так внезапно? И ты, бедняжка, была одна в нашей пещере, под землей, без помощи, без утешения.
Но тут Лора вздрогнула и побледнела еще больше.
— Я не была одна, — прошептала она, — здесь находился еще кто-то. Какая-то черная фигура склонилась ко мне и стояла возле моего ложа, я ясно видела ее. Я не могла разобрать ее лица и не знаю, мужчина ли это или женщина. Я не могла также отстранить ее, так как была слишком слаба и измучена. Но я хорошо помню, что здесь был кто-то, несколько минут спустя после того, как родился ребенок.