Редер В.. Пещера Лейхтвейса. Том первый

   Я пытался по мере возможности отсрочить эту поездку, но в конце концов пришлось подчиниться требованию родителей и собраться в путь. Таким образом, в один прекрасный день я уехал в Вену в сопровождении домашнего духовника, моего воспитателя и большой свиты слуг.
   Дороги тогда были плохие, и мы подвигались вперед очень медленно. Проехав Саксонию и миновав Дрезден, мы собирались перейти чешскую границу.
   Обыкновенно я сидел в большой дорожной карете вместе с воспитателем и духовником. Но в ту ночь, когда мы приблизились к границе, мне почему-то захотелось проехаться верхом. Духовник мой и воспитатель остались в карете, так как их не манила чудесная весенняя ночь. Они оба были уже стары и предпочитали поспать, чем восхищаться горами и долиной Эльбы. А я сел на коня и быстро поехал вперед вдоль реки. Я был почему-то сильно взволнован, какое-то странное предчувствие теснило мою молодую грудь. Мне казалось, что я вижу перед собою мою будущую невесту. Правда, мне уже пришлось видеть ее портрет, но в эту ночь я мечтал о другой женщине, я мечтал о своем идеале. Незаметно для себя я все больше удалялся от своего экипажа и почти потерял его из виду. Ночь была тихая — такая тихая, что слышен был легкий плеск речных волн и шелест крыльев ночных птиц.
   Вдруг эту торжественную тишину резко нарушил ужасный крик. Какая-то женщина молила о помощи. В ее крике чувствовалось столько отчаяния и ужаса, что я весь содрогнулся. Даже лошадь моя отскочила в сторону и, вероятно, соскользнула бы в реку, если бы не была вовремя остановлена. Мой испуг длился недолго: я сразу решил оказать помощь той, которая, несомненно, нуждалась в ней. Я пришпорил коня и, несмотря на ухабы и рытвины, быстро помчался вперед. Крик повторился, и я расслышал также мужские голоса, смешивавшиеся с рыданием какой-то женщины. Я направил коня туда, откуда раздавались эти звуки. Обогнув скалу, я увидел зрелище, от которого у меня волосы дыбом встали.
   На высоком выступе скалы стояли три человека. Двое мужчин в черных плащах держали какую-то женщину, пытавшуюся вырваться из их рук. Но они продолжали тащить ее к обрыву; по жестам и возгласам я понял ужасное намерение этих негодяев. Они собирались сбросить молодую, беззащитную женщину в реку. Женщина эта была необычайно красива. Никогда в жизни мне еще не приходилось видеть подобную красавицу.
   — Не убивайте меня! — кричала она душераздирающим голосом. — Умоляю вас, не совершайте это гнусное злодеяние! Пощадите меня! Я ничего дурного не сделала и являюсь невинной жертвой предрассудка. А ведь я такая молодая! Пощадите! Не бросайте меня в реку! Мне страшно умирать!
   — Нам самим вас жалко, — отозвался один из мужчин, — но ваш отец нам приказал, и мы должны повиноваться, так как мы его слуги.
   — Мой отец поддался влиянию злых людей! — воскликнула несчастная, опустившись на колени. — Он приказал вам совершить ужасное преступление из-за какого-то мрачного предсказания старой ведьмы и обманщицы. Если у вас есть дети, то вспомните о них и спросите себя, способны ли вы убить их.
   Один из незнакомцев, видимо, колебался, поддаваясь мольбам несчастной, но другой злобно крикнул на него и потащил молодую девушку к обрыву.
   — Ваш отец обещал мне двадцать тысяч гульденов! — воскликнул он с диким хохотом. — Такие выгодные дела редко попадаются.
   Негодяи уже собирались толкнуть несчастную вниз в бездну; еще полминуты, и злодеяние было бы совершено. Но я выхватил пистолет, прицелился и выстрелил. Злодей громко вскрикнул и полетел с обрыва вниз в бушующие волны. Прежде чем я успел выстрелить во второй раз, другой наемный убийца бросился бежать. Рискуя сломать себе шею, он быстро сбежал вниз со скалы и скрылся в лесу. Молодая девушка, на жизнь которой покушались злодеи, была так озадачена и ошеломлена неожиданным спасением, что лишилась чувств.
   Я соскочил с коня, привязал его к дереву и быстро взобрался на скалу, где лежала красавица, озаренная луной. Она казалась мне не женщиной, а какой-то богиней. Я опустился рядом с ней на колени. При мне случайно оказалась бутылка с целебной настойкой, благодаря которой я мог растереть молодой девушке виски и привести ее в чувство.
   Когда девушка открыла глаза и увидела, что за ней ухаживает незнакомый юноша, то, видимо, была чрезвычайно изумлена. Она, кажется, не могла сразу вспомнить всего того, что произошло в течение последних минут. Вскоре она печально улыбнулась и, взглянув на меня, тихо произнесла:
   — Кто бы вы ни были, я благодарю вас от всей души. Мало того, что вы спасли мне жизнь, вы не допустили совершиться злодеянию, которое легло бы позорным пятном на имя очень знатной семьи.
   Теперь только я обратил внимание, что она была в богатом наряде. Темные, шелковистые кудри, падавшие на прелестное, несколько бледное личико, великолепный бюст и стройная фигура — все это представляло собою необыкновенный по красоте образ спасенной девушки.
   — Вы спасены от смерти, — сказал я, — не бойтесь, никто вас не тронет, так как я буду защищать вас.
   Она приподнялась немного и вдруг разрыдалась.
   — Как я вам ни благодарна, — проговорила она сквозь слезы, — что вы спасли меня от ужасной смерти в волнах реки, но все же думаю, что было бы, пожалуй, лучше, если бы злодеяние было доведено до конца. Я одинока, у меня нет никого на свете, и мне теперь негде преклонить свою голову.
   — Но судя по вашему платью, вы из богатого дома.
   Она кивнула головой и ответила:
   — Я родом из знатной семьи, и мой отец человек влиятельный, но, тем не менее, я не имею больше приюта.
   — Доверьтесь мне, — просил я, — и расскажите мне все, что произошло с вами и почему ваш отец дал тем двум негодяям столь ужасное поручение. Если вы провинились в чем-нибудь, то не будет ли лучше, если вы раскаетесь и вернетесь домой, чтобы умилостивить своего отца?
   Но красавица печально покачала головой.
   — Я ни в чем не виновна, — проговорила она, — за мной нет никакого преступления. Я расскажу вам все, но имени своего не назову, чтобы не позорить рода моего отца.
   — Расскажите все, что находите нужным.
   Я взял ее за руки без всякого сопротивления с ее стороны. Мною овладело чувство, которого я раньше не разу не испытывал; грудь моя расширилась, сердце забилось сильнее — я сам не понимал, что со мной делается. Я помог ей сойти вниз со скалы. На берегу реки мы сели под деревом, и она рассказала мне свою печальную повесть.
   Мать ее умерла от родов. В ту ночь, когда она появилась на свет Божий, в замок отца пришли бродячие цыгане. Одна из цыганок предсказала отцу, что новорожденный ребенок со временем покроет позором его имя. Дословно это предсказание гласило следующее: «Из чресл твоей дочери вырастет дерево, стройное и красивое на вид, но дерево это широко разрастется и ветвями своими погубит все, что будет расти вблизи него». Когда отец новорожденной попросил точнее объяснить ему смысл этого предсказания, цыганка ответила:
   — Извольте, сударь, я скажу вам, в чем дело, хотя это будет очень печально для вас, и вы, пожалуй, натравите на меня собак, считая меня обманщицей. Предупредив вас, теперь я изложу смысл прорицания. Родившаяся сегодня дочь ваша родит в свое время ребенка, который покроет ваше имя позором. Сын вашей дочери сделается разбойником и будет грозой всей страны; он будет проливать кровь невинных и грабить мирных граждан, а когда совершит все свои злодеяния, то закончит свою жизнь на эшафоте. Все будут знать, что это ваш внук, сын вашей дочери, отпрыск вашего рода.
   Отец новорожденной не прогнал со двора цыганку за ее предсказание; напротив, он щедро наградил ее и гордо усмехался, как бы презирая ее зловещие слова. Но у него засело в голове это ужасное предсказание. Чем больше росла его дочь и чем больше она развивалась, тем больше укоренялась в нем мысль, что она отмечена роком, чтобы опозорить его род, до сих пор считавшийся украшением родной страны.
   Маленькая Лукреция провела печальное детство, так как матери у нее не было, а отец не желал ее видеть. Он положительно помешался на этом роковом предсказании. Когда Лукреции исполнилось семнадцать лет, в тот именно день, когда я ее спас, отец решил покончить с ней. Он обещал двум своим слугам огромную награду и приказал им отвести молодую девушку к берегам Эльбы и сбросить ее в реку. Лукреция объяснила этот поступок умопомешательством отца и даже старалась оправдать его.
   Слушая ее рассказ, я все более влюблялся в нее, и она стала мне еще дороже прежнего.
   — Лукреция, — сказал я, взяв ее за обе руки, — если желаете, то поедемте со мной. Я богатый прирейнский граф и еду в Вену жениться, повинуясь приказанию моих родителей. Я не могу ослушаться их, хотя знаю теперь, что никогда не полюблю своей невесты.
   Она опустила глаза и густо покраснела. Я заметил ее волнение; обняв ее и нежно прижав к своему сердцу, я положил ее голову к себе на плечо. Она взглянула на меня своими дивными глазами. Я уже не сомневался более в том, что брак мой с Магдалиной Кинринг никогда не будет счастлив. Мы продолжали сидеть молча и нежно обнявшись; я целовал Лукрецию в губы и шептал ей о своей любви. Если бы зависело только от меня, я прервал бы немедленно свое путешествие и повернул бы домой. Но на это я не решился, так как любил и уважал своих родителей и не хотел их огорчать. Лукреция вполне понимала, что я не могу жениться на ней.
   — Я не достойна тебя, — говорила она, — и не могу даже мечтать об этом. Ведь у меня даже имени больше нет, я без роду и племени, а на такой ты жениться не можешь. Но я люблю тебя и разлука с тобой равносильна моей смерти. Поэтому я последую за тобой и буду жить в твоем доме, жить простой служанкой. Поезжай в Вену и сватайся за избранницу твоих родителей, а я тем временем отправлюсь в твой замок и поступлю к твоей матери в прислуги. Когда вернешься домой, ты найдешь меня служанкой, и поверь, что твоя мать будет довольна моей работой. Таким образом я буду постоянно находиться вблизи тебя. Сердце мое будет истекать кровью при мысли о том, что ты принадлежишь другой, но я перенесу все это, лишь бы жить с тобой под одной кровлей.
   Когда она произнесла эти слова, я страстно поблагодарил ее за это решение. В моих глазах она была мученицей.
   Старый граф произнес эти слова со слезами на глазах. Он пришел в сильное волнение. У него перехватывало дыхание, когда он вспоминал самые счастливые и вместе с тем роковые часы своей жизни. Низко опустив голову на грудь, сидел он в своем кресле. Мысленно он снова переживал то время, когда сидел с прекрасной Лукрецией под деревом на берегу Эльбы и ласкал эту девушку без роду и племени.
   Сидевшая у ног графа рыжая женщина благоразумно молчала, предоставив старику делиться нахлынувшими воспоминаниями. Она знала, что он снова заговорит; старик находил облегчение в том, что мог поделиться своим горем с другим человеком.
   Но и Лейхтвейс, стоявший за портьерой, с напряженным вниманием слушал рассказ старого графа. Все это казалось ему столь странным, как будто он сам пережил только что услышанное, точно он сам принимал участие в событиях, о которых шла речь, хотя все лица, игравшие какую-либо роль в повести графа, были ему совершенно чужды. Графа Шенейха он видел впервые, что касается Лукреции, то она, несомненно, уж давно покоилась в могиле, так как события, о которых граф говорил, произошли более тридцати лет тому назад.
   Наконец граф Шенейх снова заговорил:
   — Я снабдил Лукрецию деньгами на дорогу, высыпал ей в руки почти все, что было в моем кошельке. Я хотел, чтобы она спокойно могла доехать до Шенейха. Но денег она не приняла и взяла лишь несколько серебряных монет.
   — Этого вполне достаточно, — сказала она, — так как я не хочу в пути производить большие расходы, а хочу заблаговременно привыкнуть к нужде и бедности. Ведь я буду уж не дочерью герцога, а лишь простой служанкой.
   Она, очевидно, невольно проговорилась. Значит, девушка была дочерью какого-то герцога. Мы стали прощаться. Мы никак не могли расстаться и продолжали обниматься и целоваться, хотя увидели друг друга впервые за какой-нибудь час до этого. Это-то и есть самая лучшая любовь, что приходит сразу, явившись внезапно, неожиданно, подобно птице, спускающейся из облаков. Мы вдруг услышали голоса. К нам приближались мои спутники, громко выкрикивая мое имя. Они, по-видимому, опасались, что со мной случилось несчастье. Мы поцеловались с Лукрецией в последний раз и потом расстались.
   Я снова продолжал путь, но уже с совершенно новыми мыслями и чувствами. После утомительного путешествия мы наконец добрались до Вены. Мы были ошеломлены великолепием императорской столицы и царившей в ней роскошью, равно как и богатством дома родителей моей избранницы. Магдалина жила в великолепном дворце. К ее услугам было все, что тогдашняя роскошь могла предложить ей. Богатство отца позволяло удовлетворять все ее прихоти. Нельзя было отрицать и того, что она была красива, но все же красота ее не могла сравниться с красотой Лукреции, как тюльпан не может сравниться с розой.
   Мое предложение было принято. Магдалина принадлежала к тем людям, у которых нет собственной воли: ее родители желали, чтобы она вышла за меня, и она исполнила бы их желание даже в том случае, если б я не понравился ей. На самом деле я ей очень понравился. Наша помолвка была отпразднована с большой пышностью. Мы побывали на целом ряде празднеств, так как вся венская знать наперебой приглашала нас к себе. Несколько месяцев прошло в сплошных увеселениях и развлечениях.
   Но я веселился лишь для виду — в душе моей царило смятение, меня угнетала мысль, что, в сущности, я обманываю двух женщин: Магдалину, так как я не признался ей откровенно, что не могу ее любить, поскольку сердце мое принадлежит другой, и Лукрецию, так как у меня не хватило мужества и решимости воспротивиться желанию родителей и жениться на ней. Отец мой писал, чтобы я отпраздновал свадьбу с Магдалиной в Вене. Желание его было исполнено. Венчание состоялось в соборе св. Стефана, и свадебные торжества продолжались целых семь дней. После этого я вместе с моей молодой женой уехал домой.
   Я страшно страдал в то время, когда другие считали меня счастливейшим из смертных. Сопутствуя Магдалине в дороге из Вены домой и пользуясь всеми правами любимого супруга, я все время думал только о замке Шенейх и жившей в нем простой служанке, дочери герцога.
   Целуя Магдалину, я думал о Лукреции. Это был ад среди моря блаженства.
   Когда мы достигли границ наших владений, мною овладело лихорадочное состояние, и я все время думал о том, застану ли я Лукрецию в Шенейхе и исполнила ли она свое обещание. Наконец мы добрались до замка моего отца. Нас встретили торжественно: музыка гремела, флаги развевались на всех башнях замка, и на пути нас приветствовали большие толпы народа. А я искал глазами только ее одну. Ее нигде не было видно. У меня сердце надрывалось от тоски, и хотелось кричать от горя. Волнение мое все росло и росло — я с трудом держался в седле и смотрел на все сквозь дымку грусти и печали. Где находилась та, которую я любил? Где была Лукреция? Неужели она не привела в исполнение свое намерение?
   «Если бы дело даже обстояло так, — думал я, — то ее нельзя обвинять, так как нужна слишком большая сила воли для того, чтобы из любви к человеку сделаться его служанкой».
   Навстречу нам вышли мои родители и приветствовали меня и мою молодую жену. Я видел по их глазам, что Магдалина им очень понравилась и что они благословляли мой брак от всей души. Родители мои понятия не имели о той огромной жертве, какую я принес.
   Мы вошли в замок. Я искал глазами во всех залах, комнатах и коридорах ту, к которой стремилась вся моя душа. Но ее нигде не было. Лукреция не показывалась.
   В большом зале замка была устроена торжественная трапеза. Были приглашены все родственники и знакомые; со всех сторон раздавались поздравления, а мне все это казалось каким-то кошмаром: все мои надежды рухнули. Наконец торжество пришло к концу и настала пора удалиться к себе.
   Моя мать обратилась к моей молодой жене со следующими словами:
   — Дочь моя! Я от всей души желаю, чтобы ты чувствовала себя хорошо в нашем доме. Ту половину замка, где ты будешь жить, я приказала отделать заново и надеюсь, что ты останешься довольна ее устройством. Далее, я позаботилась о выделении тебе преданных слуг, и в особенности обращаю твое внимание на одну служанку, которая хотя служит у нас недавно, но уже успела показать себя преданной, порядочной и умелой. Назначь ее камеристкой, так как она знает отлично свое дело. Я сейчас позову ее и представлю тебе.
   При этих словах моя мать позвонила и дверь открылась.
   Я зашатался и должен был опереться на кресло. Ведь радость и горе одинаково способны взволновать человека. Но я поборол свое волнение и с неописуемым блаженством посмотрел на служанку, которая показалась на пороге и остановилась в ожидании приказаний. Служанка эта была Лукреция, моя возлюбленная Лукреция, с которой я, сидя на берегу Эльбы, обменивался страстными поцелуями и клятвами любви.
   — Чем могу служить, ваше сиятельство? — спросила она.
   Она была в незатейливом сером платье, приличествующем простой служанке, и все же она была так красива, что жена моя невольно засмотрелась на нее и, казалось, была ослеплена ее красотою.
   — Лукреция, — обратилась к ней моя мать, — ты до сих пор хорошо служила мне, и потому я хочу отличить тебя. Вот моя сноха, которой ты отныне будешь служить. Служи ей хорошо и оправдай мое доверие к тебе.
   Моя жена сказала своей новой служанке:
   — Ты нравишься мне, Лукреция. Я уверена, что ты будешь мне служить хорошо, не правда ли?
   Но Лукреция не прикоснулась к ее руке, а стояла с опущенными глазами. Слегка краснея, она тихо произнесла:
   — Да, ваше сиятельство, я честно буду служить и останусь верна до гробовой доски.
   Правда, она не сказала, кому она будет верна, но при этом она смотрела на меня в упор, и я понял ее.
   Мне удалось поговорить с ней в ту же ночь. Мы встретились в парке, в беседке из сирени, которая цветет еще и поныне. Да, сирень ежегодно снова расцветает, но Лукреция не возвращается. А мне пора, пора было бы увидеться с нею.
   — Как? Разве она жива? — воскликнула слушавшая в крайнем изумлении.
   — Не знаю, жива ли, — ответил старый граф, — но я хочу рассказать, каким образом она покинула наш дом. Она ушла от нас с разбитым сердцем, но внутренний голос говорит мне, что она еще жива и что я мог бы увидеться с ней, если бы на то была воля Божья.
   Несчастный старик закрыл лицо руками и умолк. Успокоившись немного, он продолжал:
   — Брак с моей законной женой оставался бездетен. Родители мои были крайне удручены тем, что Господь не благословил нас детьми.
   Но родился другой ребенок: в один прекрасный день Лукреция со слезами на глазах заявила мне, что она чувствует себя матерью. Я обнял ее, расцеловал и поклялся, что не оставлю ее, что всегда буду заботиться о ней и о ее ребенке. Я был вполне искренен, так как любил ее в тысячу раз больше, чем жену. Я был не из тех подлецов, у которых хватает наглости на то, чтобы увлечь и погубить девушку и бросить ее в то время, когда она становится матерью. Такие мужчины охладевают к предмету своей страсти, когда узнают об этом, а я почувствовал, что Лукреция стала мне еще дороже. Что же предпринять, когда явится на свет ребенок? Как Лукреции оправдать свое состояние перед моей женой и матерью? Этот роковой вопрос был для меня причиной многих мучительных и бессонных ночей.
   Мое здоровье пошатнулось от роковых дум; я побледнел и похудел. Наш старый домашний врач, который жил тут же в замке, лечил меня пилюлями и лекарствами, но, конечно, ничего не достиг. Он не мог дать мне того лекарства, которое одно и могло бы меня исцелить, да и никто не мог бы этого сделать. Лекарство это состояло в разводе с Магдалиной и женитьбе на Лукреции. Но развод не допускался церковью. Тогда у меня зародилась та ужасная мысль, которую я по сие время не могу простить себе. Когда состояние Лукреции нельзя было больше скрывать, я отправился к своей жене и сознался ей во всем. Я умолял ее быть милосердной и принять ребенка моей возлюбленной за своего.
   — Господь не благословил нашего брака, — говорил я ей, — он отказал нам в высшей благодати. Будь милосердна, прости Лукрецию, забудь ее вину, состоявшую в том, что она не могла не полюбить меня и не принадлежать мне. Прими ее ребенка.
   — Я знаю, — глухо произнес старик, — что я потребовал огромной жертвы, на которую не способны обыкновенные женщины. Но я считался с известным мне мягкосердечием и благородством Магдалины и присущей ей податливостью. Я оказался глупцом и жестоко ошибся в своих расчетах. Я не знал того, что самая благородная женщина превращается в демона, когда она убеждается в измене любимого человека. Когда я признался своей жене во всем, она пронзительно вскрикнула и побежала к моей матери.
   Спустя несколько минут ко мне явился слуга и доложил, что мать ожидает меня у себя. Когда я вошел, то увидел Лукрецию, которая стояла на коленях перед двумя рассвирепевшими женщинами…
   — Так-то ты платишь мне за добро, которое я оказала тебе, подлая холопка! — кричала моя мать. — Как осмелилась ты искушать моего сына? Для тебя и чернорабочий был бы хорош!
   Лукреция молчала, хотя могла одним словом заставить мою мать замолчать. Ей ведь стоило только сказать, что в ее жилах течет благородная кровь, что она дочь владетельного герцога.
   Я хорошо видел, что она боролась с собою, что она как будто уже собиралась обнаружить свое происхождение. Но она оказалась слишком благородной, слишком честной. Она не пожелала опозорить имя своего отца и потому молчала, оставаясь все тою же — без роду и племени.
   — Что ты сделала со мной? — крикнула Лукреции моя жена, которая стала почти неузнаваемой вследствие охватившей ее ярости. — Сознайся, чем ты соблазнила моего мужа? Ты, очевидно, околдовала его. Быть может, ты цыганка и посвящена в тайны заговоров, при помощи которых совращают людей с пути истины?
   Тут Лукреция поднялась на ноги. Она гордо выпрямилась и спокойно, с достоинством произнесла:
   — Графиня Магдалина фон Шенейх, я назову вам средство, при помощи которого я пленила вашего супруга. Средство это — преданная, сердечная любовь, та любовь, которая не боится жертв, которая знает только одну цель — любить и доставлять счастье любимому человеку.
   Моя жена дико вскрикнула и забылась до того, что ударила Лукрецию по лицу.
   Несчастная Лукреция пронзительно вскрикнула, всплеснула руками и простонала:
   — Я обесчещена! Обесчещена этим ударом в лицо!
   С глухим стоном упала она на пол и лишилась чувств.
   Я больше не мог сдержать себя, подскочил к моей жене и начал трясти ее за руку.
   — Что ты натворила, несчастная! — крикнул я. — Этим ударом ты обесчестила не ту, что лежит на полу, а себя. Ты лишилась моего уважения. Ты остаешься моей женой, так как перед алтарем я дал тебе мое имя, но между нами все кончено. Виновна не эта девушка — если вообще может быть речь о чьей-то вине — я виновен, я! Я любил Лукрецию еще до знакомства с тобой, а она унизила себя до того, что пошла в служанки, лишь бы находиться вблизи меня. Клянусь тебе, моя любовь к этой несчастной никогда не умрет, и я буду боготворить ее до последнего вздоха.
   Я поднял бедняжку Лукрецию и перенес ее в ту половину замка, где жил наш старый домашний врач. Ему я наскоро сообщил, в чем дело, и умолял его привести Лукрецию в чувство. Старик доктор, который всегда благоволил ко мне, изъявил полную готовность помочь. Но после осмотра больной он заявил мне, что вследствие нервного потрясения, удара и падения наступили преждевременные роды. Он попросил меня удалиться из комнаты. Я заклинал его употребить все меры к тому, чтобы спасти не только мою возлюбленную, но и ожидаемого ребенка. Он крепко пожал мне руку и посмотрел мне в глаза: я видел, что он не обманет меня, так как знал, что он честный человек.
   Лукреция родила мальчика. В ту же ночь наш домашний духовник крестил ребенка тут же, у постели роженицы. Мой сын был наречен именем Генрих Антон.
   В этот момент портьера зашевелилась; казалось, что кто-то крепко схватился за нее рукой и чуть не сорвал ее. Потом все снова успокоилось.