Страница:
— Тост, — провозгласил граф. — Тост за удачный вечер и за нашу дружбу, которую не могут разрушить даже приливы и отливы истории.
Все пятеро поднялись и выпили стоя.
Усаживаясь на место, Взлетающий Орел вспомнил слова Виргилия Джонса, сказанные им о К.: Валгалла. Снова принявшись за еду, он почувствовал прикосновение чьей-то руки к своему бедру. Взглянув вниз, он увидел у себя на коленях записку. Осторожно развернув послание графини, он прочитал его:
— Это Мунши, — тихо проговорила Ирина и содрогнулась от отвращения.
— Бедная Ирина, какой ужас, — сочувственно заметила Эльфрида.
У Взлетающего Орла снова возникло ощущение, что он стал свидетелем некоего нежеланного вечернего ритуала, проводимого сегодня, и много раз прежде, и терпеливо и уверенно ожидаемого в будущем. Возможно, причиной возникновения такого ощущения было полное отсутствие удивления, что немедленно подтвердили слова графини:
— Мистер Мунши занимает крыло нашего дома, мистер Орел. Не довольствуясь постом городского квартирмейстера и сопряженной с этим постом властью насаждать свои чудаческие эгалитарные взгляды, он считает своим долгом портить нам вечера такими вот хулиганскими демонстрациями. Насколько я понимаю, его цель — довести до нашего сведения нашу принадлежность к классу угнетателей. Мы терпим его выходки: Мунши человек безвредный, даже забавный.
Граф Черкасов встал.
— Прошу простить, — спокойно проговорил он. — Мне нужно ненадолго вас покинуть — пойду посмотрю, в чем дело. Пожалуйста, продолжайте обед без меня.
— Обязательное второе действие не заставило себя ждать, — заметила минутой позже Ирина. — Александр выйдет к нему, и минут пять они будут шумно препираться. Иногда мне кажется, что перед тем как закатить скандал, Мунши для храбрости заглядывает в свой винный погребок. Демагог, черпающий отвагу в нарушении собственных принципов, — не усматриваете ли вы в этом некую поэтическую иронию? — Ирина мелодично рассмеялась.
— Но что он кричит? — спросил Взлетающий Орел.
— Без конца выкрикивает «СВОБОДА», — отвечает Ирина. — При данных обстоятельствах требование курьезное и совершенно безосновательное.
В дверях прозвучал пронзительный и проникающий повсюду глас Мунши.
— Свобода! — продолжал выкрикивать он. — Свобода да разорвет свои оковы!
— Добрый вечер, — произнес голос Александра Черкасова.
— Завтра грядет заря новой эры освобождения, — ответил ему Мунши. — Сегодня закат эры хозяев. И только по этой причине для меня сегодняшний вечер добрый.
— Не желаете бокал вина? — учтиво предложил Граф.
— Благодарю вас, — нормальным голосом ответил Мунши и тут же снова сорвался на крик: — Трудящиеся устали истекать кровью! Очень скоро угнетатели познают ужасную месть! Грядет новая эра, говорю вам! Эра разрушения старого мира!
Ирина шепнула Взлетающему Орлу:
— Эта эра близится вот уже несколько столетий, — и она продолжила, уже обращаясь ко всем, чуть громче, чем следовало: — Вчера я прочитала чудесный рассказ. Хотите, расскажу?
— О да, с удовольствием! — с таким же наигранным пылом отозвалась Эльфрида.
Ирина надула губки и, соединив кончики пальцев, сложила руки перед собой, изображая глубокую сосредоточенность.
— В действительности это очень серьезное произведение, — начала она. — Главное действующее лицо в нем — Ангел Смерти. Бог посылает Ангела Смерти на землю, чтобы тот собирал здесь души умерших; проходит совсем немного времени, и Ангел обнаруживает, что с ним творится ужаснейшая вещь — каждая проглоченная им душа немедленно становится его частью. Оказывается, каждое умершее существо привносит в Смерть что-то свое, и потому та все время меняется. Великий Ангел впадает в отчаяние, смятение его растет, он начинает сомневаться в собственной независимости, поскольку все эти люди продолжают существовать внутри него; и тогда он возвращается к Богу и просит освободить его от столь тяжкой обязанности. И как вы думаете, что Ангел узнает на небе? А вот что: Бог, тоже утомленный своими обязанностями, желает умереть. Бог просит Ангела Смерти поглотить его, и, разумеется, Ангел не может отказать своему повелителю. Смерть поглощает Бога, и Бог умирает; но и Ангелу это далось непросто — его сердце разорвалось от усилия. Так все кончилось — очень печальный финал, так как Смерть узнает, что умереть она все-таки не может, поскольку во всей вселенной нет никого, кто смог бы поглотить ее. Не кажется ли вам, что рассказ очень миленький и остроумный?
Помолчав, Игнатиус Грибб ответил:
— Дорогая Ирина, — проговорил он, — для такой прекрасной наружности у вас слишком мрачный разум.
Но на Эльфриду, кажется, пересказ произвел впечатление — она погрузилась в глубокую задумчивость. Взлетающий Орел, не устающий удивляться двум своим новым светлокожим и прекрасным знакомым, даже забыл о скандале, разгорающемся в соседней комнате.
— Мне не понравился рассказ, — вдруг подала голос Эльфрида. — Он слишком точный, в нем все на местах и нет недоговоренностей. Кроме того, мне вообще не нравятся рассказы. Литература должна быть медленной и протяженной, как жизнь, должна иметь размытые края, незавершенности и больше внимания уделять частностям, а не большим формам. Жизнь по преимуществу бессмысленна — потому мне всегда кажется, что рассказы, основанные на одном глубокомысленном главном элементе, — это лукавство и коварное искажение действительности. А от искажения правды жизни посредством литературы недалеко до преступления, поскольку тем самым писатель может исказить и чье-то понимание жизни. По мне, желание видеть знаменательный смысл или подтекст во всем окружающем, в любом поступке, в любом событии просто ужасно!
Эльфрида замолчала, слегка смущенная своей речью, которая по сути дела напрямую противоречила строгой определенности ее жизни.
— Дорогая, ты приняла этот рассказ слишком всерьез. В конце концов, это всего лишь писанина, чья-то выдумка. По моему мнению, все это крайне легковесно. Пустышка. А коли так, то почему нельзя, невинной забавы ради, придать чему-то полную законченность, симметричную завершенность? Дайте же хоть иногда форму бесформенному лику жизни. Что скажете, мистер Орел?
— Я не стал бы утверждать так уверенно, — ответил Взлетающий Орел. — Все зависит от того, верите ли вы в то, что все малые круги мира неким образом соединены между собой, или нет.
— Нет, нет, нет и еще раз нет, — подал голос Грибб. — Вы совсем не так все поняли. Суть вот в чем: понятие «смысл» всегда связано со словом «нести». Так же понимают и термины «серьезный» или «важный». Эльфрида, считающая литературу весьма важным предметом, желает видеть ее менее серьезной и без обязательного стремления доказать и донести «смысл» явлений. В то же самое время графиня, которая смотрит на всю эту литературу, «писанину», рассказы легко, ждет от них отточенности и завершенности, считая, что авторы должны ваять из единого «бесформенного» глиняного кома жизни, вкладывая в него смысл и серьезность понятия. Таким образом наши дамы, по собственному мнению, представляя две противоположные точки зрения, противоречат сами себе. Все дело в семантическом подходе, если вы уловили мою мысль. Если рассказ претендует на серьезность, он должен быть внятным и завершенным. В противном случае допустимо обратное. И наоборот.
Игнатиус замолчал. Взлетающий Орел потерял нить его рассуждений еще где-то в самом их начале и, как он подозревал, Ирина с Эльфридой тоже. Повернувшись, он обнаружил, что граф Черкасов и Мунши уже появились в дверях гостиной. Внешность Мунши поразила его — пронзительный кликушеский голос вовсе не вязался в нем с густой бородой и солидной осанкой.
— Мистер Мунши зашел засвидетельствовать свое почтение, — объявил Черкасов. — Он сейчас же уходит.
— Я действительно зашел сказать, что ухожу, — подхватил Мунши, — но совсем не для того, чтобы свидетельствовать свое почтение. В особенности вот ему. — Мунши мотнул головой в сторону Игнатиуса Грибба. — Самодовольный лицемер — вот кто он такой. Ваши идеи, мистер Грибб, связывают нас по рукам и ногам. Вы идеологический оплот тирании. А теперь я ухожу, — закончил он, повернулся на каблуках и действительно вышел вон.
– Вот так, — весело заключила Ирина.
— О чем он говорил? — удивленно спросила Эльфрида. — Неужели он имел в виду, что опровергнутый Игнатиусом миф об острове Каф на самом деле правда?
— Я всегда знал, — подал голос Грибб, — что главный опиум для народа — это суеверия.
Взлетающий Орел продолжал рассматривать Ирину и Эльфриду. Черкасов принялся утирать лоб с еще энергичнее, чем обычно.
— Не обращайте внимания на его слова, — торопливо проговорил он. — У этого человека затуманен разум.
Грибб прав. Если только суеверия не основываются на фактах. Но даже отвергая суеверия, мы не освобождаем себя.
За стеной снова начали бить в гонг.
Ирина Черкасова встала.
— Если все уже закончили с обедом, — проговорила она, — то, думаю, вы извините нас, если мы вас покинем. Эльфрида?
Дамы удалились. Игнатиус, граф Черкасов и Взлетающий Орел перешли в соседнюю комнату, где у графа, очевидно, был устроен кабинет и спальня. Под сводами опустевшей гостиной по-прежнему разносились звон и грохот, производимые протестующим борцом за права угнетенных.
Взлетающий Орел был погружен в свои мысли — он думал о том, как бы половчее представить для обсуждения предмет своего основного интереса; присутствие Грибба позволяло завести разговор на эту тему почти непринужденно, тем более что, как он понял, граф предпочитал сводить свою деятельность в островном сообществе к роли скрепляющей печати.
— Я представляю себя историком острова Каф, — объяснил Орел. — Как вы понимаете, я очень долго жил без корней; и коль скоро я решил теперь пустить корни здесь, то для начала мне будет полезно как можно больше разузнать о городе. А также и о самом острове и о горе.
— Да, да, конечно, хорошая мысль, — отвечал граф.
— Кроме того, — продолжил Взлетающий Орел, — я хорошо работаю руками. Разбираюсь в механике и строительстве. За время своих странствий я много узнал. Буду рад предложить в К. свои услуги любому, кто решит построить дом или кому понадобится ремонт. Таким образом я смогу быстрее узнать людей.
— Очень хорошо, — отвечал Черкасов. — Замечательно.
После этого граф ненадолго удалился с Гриббом в дальний конец комнаты, где они о чем-то тихо переговорили. По поведению Грибба было заметно, что в таких вопросах к его мнению прислушиваются, хотя в остальном он стоял на социальной лестнице гораздо ниже русского аристократа.
— Мистер Орел, — объявил наконец граф, — я одобряю ваш выбор. Игнатиус считает, что ваши изыскания никому не причинят вреда, и я присоединяюсь к его мнению. Мистер Грибб весьма уважаемый в городе человек, он очень много для нас сделал, если вы еще не в курсе. Помог нам основать здесь… нормальное… управляемое сообщество. И все благодаря его проницательному уму, развеявшему немало мифов.
— Благодарю вас, — ответил Взлетающий Орел, — и мистера Грибба.
— Добро пожаловать в К., — объявил Александр Черкасов, выставляя для пожатия большой палец.
«Вот я и дома», — подумал Взлетающий Орел.
Они вернулись в гостиную, и к ним присоединились дамы. Эльфрида бросилась к мужу с вопросом. — Игнатиус, только что я спрашивала Ирину о странном случае прошлой ночью. Ты не просыпался, ничего не чувствовал? Так и проспал спокойно до утра?
— О чем это ты, дорогая? — с вежливым терпением в голосе поинтересовался Игнатиус.
— Ну как же… какое-то затмение, провал. Словно все куда-то исчезало, но тут же вернулось на место.
— Любопытно, — ответил Грибб.
— Миссис Грибб совершенно права, — подал голос Взлетающий Орел, — это напоминало провал во времени… и пространстве.
— Но послушайте, послушайте, послушайте, — заторопился Игнатиус, — подобное совершенно невозможно. Этому нет логического объяснения. Утверждая, будто прошлой ночью был момент, когда все перестало существовать, вы сами себе противоречите. Если все прекратило существование, следовательно не было и времени, поэтому говорить о моменте всеобщего несуществования нельзя, как нельзя говорить и о «коротком» периоде небытия.
— Но это действительно было, — упрямо настаивала на своем Эльфрида.
— Но, дорогая, — начал раздражаться Грибб, — как ты можешь, утверждая, что на секунду мир прекратил существование, говорить об этом как о событии? Если не было ничего, то и отсутствие всего просто не могло иметь место. Само понятие события связано с сутью существования; небытие не может существовать, таким образом, момента несуществования тоже быть не может.
Грибб мрачно замолчал, как будто удовлетворенный победой в споре. Взлетающий Орел решил не ввязываться в прения; Грибб был не из тех, с кем можно спорить и рассуждать с удовольствием. Эльфрида тоже сделала вид, что согласилась, хотя, очевидно, не была убеждена.
Бросив короткий, но многозначительный взгляд в сторону Взлетающего Орла, Ирина громко проговорила:
— Прошу всех простить меня; мне на несколько минут нужно выйти в сад; днем я оставила кое-что на траве и не хочу, чтобы оно теперь испортилось от росы.
Графиня вышла из гостиной. Через несколько минут Взлетающий Орел попросил графа показать ему дорогу в ванную. Граф исполнил его просьбу и оставил Взлетающего Орла одного. Тот с удовлетворением отметил, что окно ванной можно легко открыть и, выбравшись через него наружу, попасть в сад к Ирине, не привлекая ничьего внимания. Он повернулся и запер дверь на задвижку.
Взглянув в зеркало над умывальником, Взлетающий Орел сказал вслух своему отражению:
— Теперь, когда свои дела ты устроил, нужно скорее разыскать старого Виргилия и извиниться перед ним. Друзей забывать негоже.
Не успел он договорить, как случилось невозможное — в зеркале, за спиной у его отражения, начала отворяться дверь. И он и его отражение молча стояли и в ужасе смотрели друг на друга и на открывающуюся дверь.
«Но дверь заперта, я сам запер ее», — в отчаянии подумал он и обернулся.
Да, так и есть — дверь по-прежнему закрыта на задвижку. Уже в полной растерянности он снова повернулся к зеркалу. Там, позади его отраженного двойника, дверь все так же медленно и неуклонно открывалась. Кто-то вот-вот должен был войти в ванную.
Потом он услышал голос, полный горечи, но хорошо знакомый:
— Здравствуй, братишка.
Там, за зеркалом, в ванную вошла и остановилась у него за спиной сестра Птицепес. Взлетающий Орел почувствовал, как его пробил ледяной пот.
Призрак Птицепес сделал шаг по направлению к нему и повторил:
— Здравствуй, братишка.
Сказав это, призрак в зеркале вдруг повернулся, вышел за дверь и закрыл ее за собой. Все снова стало нормальным и разумным. Чтобы устоять на ногах, Взлетающему Орлу пришлось опереться плечом о полку.
Ирину Черкасову он заметил в дальнем конце сада, у сарая. У сарая совсем не было окон, а дверь была закрыта на большой висячий замок. Еще не вполне опомнившийсяя после происшествия в ванной, Взлетающий Орел на подкашивающихся ногах подошел к графине. Ее взгляд был отстраненным и задумчивым.
— Мистер Орел, — сказала она. — Я уже решила, что вы забыли о моей записке.
— Мне пришлось задержаться, — ответил он. — Извините меня, графиня.
— Ирина, — тихо проговорила она.
— Ирина, — поправился он.
— Мне нужно кое-что вам объяснить, — продолжала графиня. — Мой муж живет прошлым; хотя то же самое можно сказать о любом из нас. Вам не следует считать его сумасшедшим. Он вполне нормален. Как нормальна Эльфрида, несмотря на ее одержимость чистотой, благонравием и мужем. Как нормален и сам Грибб, несмотря на его периодические… словоизвержения. Едва поток слов иссякает, он приходит в себя.
Взлетающий Орел хотел возразить, но еще не мог собраться с мыслями.
— Я слышала, что в К. вы пришли вместе с Виргилием Джонсом, — торопливо продолжила Ирина. — Если вам нужен пример безумия, то большего безумца, чем Джонс, не найти. То же относится и к его бывшей жене, мадам Лив. Мы подкармливаем ее из сострадания к ее болезни. Но мы, остальные живущие здесь, вполне нормальны! — голос Ирины поднялся до крика.
— Я никогда и не думал иначе, — ответил Взлетающий Орел. — Наверняка на вашу долю выпало немало тяжелых испытаний — нелегко наладить нормальный быт в таких условиях.
— Я знала это! — в экзальтации воскликнула графиня. — Я знала, что вы тот человек, с которым можно говорить откровенно. Я хочу, чтобы вы были моим другом, мистер Орел.
— Просто Взлетающий Орел, — попросил он.
— Прекрасно, чудесно, — шептала она. — Ирина и Взлетающий Орел. Вот мы и подружились; теперь я могу открыть вам все. Дело в том, что мое прошлое не отпускает меня, затягивает на моей шее петлю все туже.
Графиня отперла замок и распахнула дверь сарая.
Когда глаза Взлетающего Орла привыкли к мраку, он различил внутри сарая двоих взрослых мужчин, за секунду до их появления, очевидно, сидевших за столом и шахматными пешками игравших в шашки. Одним был мистер Пэйдж — услышав скрип двери, он в тревоге вскочил на ноги и заслонял собой второго мужчину, своего партнера, до тех пор, пока не признал в одном из вошедших Ирину.
— Все в порядке, мистер Пэйдж, — проговорила графиня. — Вот, Взлетающий Орел, это мистер Пэйдж. Он посвящен в нашу тайну, помогает нам нести ее крест. Если я не ошибаюсь, то по-медицински это называется аллопатия: излечение болезни путем пробуждения различных наклонностей. Мистер Пэйдж, видите ли, любит настольные игры; он приходит сюда каждый день и играет с Алексеем в надежде что-то пробудить в его разуме. Но это тщетная надежда, я уверена. Мой сын живет здесь, в этом сарае; сарай нравится ему больше дома, во избежание неприятностей мы позволяем ему это. Так лучше всем — и ему, и нам.
Алексей Черкасов, на вид юноша лет шестнадцати-восемнадцати, смотрел на вошедших с радостной улыбкой идиота. Бесцельность движений его рук и ног и судороги лицевых мышц ясно говорили о том, что он нездоров.
— Он слабоумный, — в отчаянии выговорила Ирина. — Его разум остановился в развитии на уровне четырех лет. Надеюсь, теперь вы уже не удивляетесь тому, почему я так ненавижу глупые выходки мужа? Вот вам ответ — от глупца-мужа я зачала идиота-сына.
— Ма-ма, — отчетливо проговорил Алексей и, совершенно счастливый, принялся сосать большой палец.
Вслед за Ириной Взлетающий Орел вышел из сарая. Графиня заперла дверь, снова затворив свой семейный скелет в отведенном ему шкафу.
— В сарае есть еще одна дверь, на улицу, — объяснила она. — У мистера Пэйджа есть ключи от той двери. Он навещает Алексея, когда может.
Словно лишившись вдруг сил, графиня прислонилась спиной к стене сарая, но тут же вздрогнула и выпрямилась, крепко сжав зубы.
— Но это еще не все, Взлетающий Орел, мой новый друг, — снова заговорила она. — Вам придется выслушать кое-что еще, — впившись серыми глазами в лицо Орла, графиня глубоко вздохнула. — Дайте руку, — приказала она, и когда Взлетающий Орел нерешительно выполнил ее просьбу, приложила его ладонь к своему животу. — Скажите, что вы чувствуете? — требовательно спросила она.
— Ничего, — ответил он озадаченно. — Просто живот.
— Хорошо, — продолжила она. — Тогда потрогайте мою грудь.
Взлетающий Орел непонимающе потряс головой. Что с графиней — может, она пьяна? Или пытается соблазнить его?
— Потрогайте мою грудь, — снова настойчиво потребовала Ирина, схватила его руку и потянула вверх. Взлетающий Орел продолжал молча качать головой.
— Да, вы правы, это ни к чему, — согласилась тогда она. — Почему-то мне всегда казалось, что все видят это с первого же взгляда. Вот что я так настойчиво пыталась донести до вас, Взлетающий Орел: вскоре после того как я приняла эликсир, выяснилось, что я на третьем месяце беременности. Как вы знаете, эликсир прекращает развитие организма, всякий рост и изменения. И вот уже несколько веков подряд я ношу в себе ребенка. Я все время беременна, дорогой мой Орел. Можете вы понять, что я испытываю при этом? Что значит носить в себе еще одну жизнь, навечно обреченную существовать в утробе, если неизвестно, кто это, может быть, гений, а может быть, второй идиот, а может быть чудовище, отпечатанное во мне, как силуэты греческих любовников в пепле? Что значит для матери веками носить в себе ребенка, жить постоянно наполненной соками материнства? Можете вы это представить?
— Да, — ответил Взлетающий Орел. — Могу. Но ведь есть способы…
— Нет, вы не понимаете! — закричала она. — Это нельзя трогать! Это же жизнь. Невинная. Священная. Я считала жизнь священным даром и потому выпила эликсир. Никто не имеет права отбирать жизнь.
— Наверное, я ошиблась в вас, — продолжила она, задыхаясь. — Вы не тот, кем кажетесь. Ему следовало бы… — она внезапно оборвала фразу, резко объявила: — Нужно возвращаться в дом, — повернулась и ушла. Немного постояв в одиночестве, Взлетающий Орел возвратился в дом Черкасовых тем же путем, каким вышел оттуда — через окно ванной.
То, что Ирина хотела сказать, но не сказала, сильно обеспокоило его. Обеспокоила его и та легкость, с какой городская верхушка приняла его. После первоначальной враждебности «Зала Эльба» он не ожидал такого приема; но Черкасов и Игнатиус, очевидно, решили ускорить события, возможно, имея на то свои причины. Мысленно он пожал плечами — он принят, и, стало быть, волноваться не о чем. Со временем сомнения должны или разрешиться, или рассеяться. Все встанет на свои места, даже Птицепес…
Но стоило Взлетающему Орлу снова увидеть перед собой двух бледных граций, как все его тревоги ушли. Он сидел, потягивая вино К., борясь с дремой и прислушиваясь к ленивому разговору Черкасовой и Грибб, описывавших неторопливые, бесцельные, гипнотические круги по комнате. Белые ведьмы продолжали ткать свои неосязаемые чары, оплетать его шелковыми путами. Именно благодаря этим женщинам, вопреки теоретизации Грибба, вопреки Мунши и даже вопреки Виргилию Джонсу, город К. приобрел для него действительные реальные черты. Город принял его, что воплотилось в официальное заявление Черкасова, но физическое притяжение, первые узы, возникли в нем от близости этих двух женщин, кружащих подле него как мотыльки около свечи. Взгляд проплывающих мимо зеленых глаз смешивался со взглядом серых. Чистая Эльфрида, искушенная Ирина, усталый Орел. Чары, о которых никто из этих троих понятия не имел и существование которых станет понятно им только тогда, когда будет уже слишком поздно, облекали их тонкой паутиной. Белые колдуньи трудились, трудились неустанно…
— Я немного устала, — томно проговорила Эльфрида Грибб, — и теперь нам придется уйти. Такая жалость — чудесный вечер в самом разгаре.
Миссис Грибб взглянула на графиню почти с любовью, за которой крылось что-то противоположное любви; провожая Гриббов и Взлетающего Орла до двери, Ирина была сама забота.
Эльфриде показалось раздражающим то слишком затянувшееся рукопожатие, которое Ирина позволила себе с Взлетающим Орлом и выражение (благодарности? раскаяния?) в глазах графини — но она торопливо одернула себя.
Все это, конечно же, ее не касалось. Какая ей разница? Она любит мужа. Всем известно, что ее муж любит ее. Ни для кого не секрет, что брак Черкасовых только видимость, фасад, который и граф и графиня продолжают сохранять из обоюдной врожденной нелюбви к скандалам. Какое ей дело до того, что Ирина Черкасова думает о Взлетающем Орле или он о ней?
Однако всю дорогу домой Эльфрида пребывала в непривычно плохом настроении.
Что касается Взлетающего Орла, тот был озадачен результатами своего второго вечера в К. так же, как и результатами первого.
Маленькие насекомые, порождения ночи, мельтешат около их лиц. Завершилась очередная сцена.
Глава 39
Все пятеро поднялись и выпили стоя.
Усаживаясь на место, Взлетающий Орел вспомнил слова Виргилия Джонса, сказанные им о К.: Валгалла. Снова принявшись за еду, он почувствовал прикосновение чьей-то руки к своему бедру. Взглянув вниз, он увидел у себя на коленях записку. Осторожно развернув послание графини, он прочитал его:
НИ О ЧЕМ МЕНЯ ТЕПЕРЬ НЕ СПРАШИВАЙТЕ.Ирина и Эльфрида только-только предприняли отважную попытку затеять изящный застольный разговор, когда их надежды сгубили на корню ужасный стук, грохот и бряканье, раздавшиеся за стеной гостиной. Казалось, целая армия кастрюль, жестяных кружек, пустых консервных банок и прочих пустых и звонких объектов посыпалась на пол. Затем ужасный грохот постепенно стих, но его сменил тонкий высокий голос, затянувший молитву не молитву, песню не песню, а какой-то гимн, сопровождаемый ударами в дребезжащий металлический объект, вероятно сковороду. Неразборчивый гимн быстро сменился скандированием. СВО-БО-ДА! СВО-БО-ДА! СВО-БО-ДА! — выкрикивал визгливый голос.
ЧЕРЕЗ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ВЫХОДИТЕ ЗА МНОЮ В САД.
И.
— Это Мунши, — тихо проговорила Ирина и содрогнулась от отвращения.
— Бедная Ирина, какой ужас, — сочувственно заметила Эльфрида.
У Взлетающего Орла снова возникло ощущение, что он стал свидетелем некоего нежеланного вечернего ритуала, проводимого сегодня, и много раз прежде, и терпеливо и уверенно ожидаемого в будущем. Возможно, причиной возникновения такого ощущения было полное отсутствие удивления, что немедленно подтвердили слова графини:
— Мистер Мунши занимает крыло нашего дома, мистер Орел. Не довольствуясь постом городского квартирмейстера и сопряженной с этим постом властью насаждать свои чудаческие эгалитарные взгляды, он считает своим долгом портить нам вечера такими вот хулиганскими демонстрациями. Насколько я понимаю, его цель — довести до нашего сведения нашу принадлежность к классу угнетателей. Мы терпим его выходки: Мунши человек безвредный, даже забавный.
Граф Черкасов встал.
— Прошу простить, — спокойно проговорил он. — Мне нужно ненадолго вас покинуть — пойду посмотрю, в чем дело. Пожалуйста, продолжайте обед без меня.
— Обязательное второе действие не заставило себя ждать, — заметила минутой позже Ирина. — Александр выйдет к нему, и минут пять они будут шумно препираться. Иногда мне кажется, что перед тем как закатить скандал, Мунши для храбрости заглядывает в свой винный погребок. Демагог, черпающий отвагу в нарушении собственных принципов, — не усматриваете ли вы в этом некую поэтическую иронию? — Ирина мелодично рассмеялась.
— Но что он кричит? — спросил Взлетающий Орел.
— Без конца выкрикивает «СВОБОДА», — отвечает Ирина. — При данных обстоятельствах требование курьезное и совершенно безосновательное.
В дверях прозвучал пронзительный и проникающий повсюду глас Мунши.
— Свобода! — продолжал выкрикивать он. — Свобода да разорвет свои оковы!
— Добрый вечер, — произнес голос Александра Черкасова.
— Завтра грядет заря новой эры освобождения, — ответил ему Мунши. — Сегодня закат эры хозяев. И только по этой причине для меня сегодняшний вечер добрый.
— Не желаете бокал вина? — учтиво предложил Граф.
— Благодарю вас, — нормальным голосом ответил Мунши и тут же снова сорвался на крик: — Трудящиеся устали истекать кровью! Очень скоро угнетатели познают ужасную месть! Грядет новая эра, говорю вам! Эра разрушения старого мира!
Ирина шепнула Взлетающему Орлу:
— Эта эра близится вот уже несколько столетий, — и она продолжила, уже обращаясь ко всем, чуть громче, чем следовало: — Вчера я прочитала чудесный рассказ. Хотите, расскажу?
— О да, с удовольствием! — с таким же наигранным пылом отозвалась Эльфрида.
Ирина надула губки и, соединив кончики пальцев, сложила руки перед собой, изображая глубокую сосредоточенность.
— В действительности это очень серьезное произведение, — начала она. — Главное действующее лицо в нем — Ангел Смерти. Бог посылает Ангела Смерти на землю, чтобы тот собирал здесь души умерших; проходит совсем немного времени, и Ангел обнаруживает, что с ним творится ужаснейшая вещь — каждая проглоченная им душа немедленно становится его частью. Оказывается, каждое умершее существо привносит в Смерть что-то свое, и потому та все время меняется. Великий Ангел впадает в отчаяние, смятение его растет, он начинает сомневаться в собственной независимости, поскольку все эти люди продолжают существовать внутри него; и тогда он возвращается к Богу и просит освободить его от столь тяжкой обязанности. И как вы думаете, что Ангел узнает на небе? А вот что: Бог, тоже утомленный своими обязанностями, желает умереть. Бог просит Ангела Смерти поглотить его, и, разумеется, Ангел не может отказать своему повелителю. Смерть поглощает Бога, и Бог умирает; но и Ангелу это далось непросто — его сердце разорвалось от усилия. Так все кончилось — очень печальный финал, так как Смерть узнает, что умереть она все-таки не может, поскольку во всей вселенной нет никого, кто смог бы поглотить ее. Не кажется ли вам, что рассказ очень миленький и остроумный?
Помолчав, Игнатиус Грибб ответил:
— Дорогая Ирина, — проговорил он, — для такой прекрасной наружности у вас слишком мрачный разум.
Но на Эльфриду, кажется, пересказ произвел впечатление — она погрузилась в глубокую задумчивость. Взлетающий Орел, не устающий удивляться двум своим новым светлокожим и прекрасным знакомым, даже забыл о скандале, разгорающемся в соседней комнате.
— Мне не понравился рассказ, — вдруг подала голос Эльфрида. — Он слишком точный, в нем все на местах и нет недоговоренностей. Кроме того, мне вообще не нравятся рассказы. Литература должна быть медленной и протяженной, как жизнь, должна иметь размытые края, незавершенности и больше внимания уделять частностям, а не большим формам. Жизнь по преимуществу бессмысленна — потому мне всегда кажется, что рассказы, основанные на одном глубокомысленном главном элементе, — это лукавство и коварное искажение действительности. А от искажения правды жизни посредством литературы недалеко до преступления, поскольку тем самым писатель может исказить и чье-то понимание жизни. По мне, желание видеть знаменательный смысл или подтекст во всем окружающем, в любом поступке, в любом событии просто ужасно!
Эльфрида замолчала, слегка смущенная своей речью, которая по сути дела напрямую противоречила строгой определенности ее жизни.
— Дорогая, ты приняла этот рассказ слишком всерьез. В конце концов, это всего лишь писанина, чья-то выдумка. По моему мнению, все это крайне легковесно. Пустышка. А коли так, то почему нельзя, невинной забавы ради, придать чему-то полную законченность, симметричную завершенность? Дайте же хоть иногда форму бесформенному лику жизни. Что скажете, мистер Орел?
— Я не стал бы утверждать так уверенно, — ответил Взлетающий Орел. — Все зависит от того, верите ли вы в то, что все малые круги мира неким образом соединены между собой, или нет.
— Нет, нет, нет и еще раз нет, — подал голос Грибб. — Вы совсем не так все поняли. Суть вот в чем: понятие «смысл» всегда связано со словом «нести». Так же понимают и термины «серьезный» или «важный». Эльфрида, считающая литературу весьма важным предметом, желает видеть ее менее серьезной и без обязательного стремления доказать и донести «смысл» явлений. В то же самое время графиня, которая смотрит на всю эту литературу, «писанину», рассказы легко, ждет от них отточенности и завершенности, считая, что авторы должны ваять из единого «бесформенного» глиняного кома жизни, вкладывая в него смысл и серьезность понятия. Таким образом наши дамы, по собственному мнению, представляя две противоположные точки зрения, противоречат сами себе. Все дело в семантическом подходе, если вы уловили мою мысль. Если рассказ претендует на серьезность, он должен быть внятным и завершенным. В противном случае допустимо обратное. И наоборот.
Игнатиус замолчал. Взлетающий Орел потерял нить его рассуждений еще где-то в самом их начале и, как он подозревал, Ирина с Эльфридой тоже. Повернувшись, он обнаружил, что граф Черкасов и Мунши уже появились в дверях гостиной. Внешность Мунши поразила его — пронзительный кликушеский голос вовсе не вязался в нем с густой бородой и солидной осанкой.
— Мистер Мунши зашел засвидетельствовать свое почтение, — объявил Черкасов. — Он сейчас же уходит.
— Я действительно зашел сказать, что ухожу, — подхватил Мунши, — но совсем не для того, чтобы свидетельствовать свое почтение. В особенности вот ему. — Мунши мотнул головой в сторону Игнатиуса Грибба. — Самодовольный лицемер — вот кто он такой. Ваши идеи, мистер Грибб, связывают нас по рукам и ногам. Вы идеологический оплот тирании. А теперь я ухожу, — закончил он, повернулся на каблуках и действительно вышел вон.
– Вот так, — весело заключила Ирина.
— О чем он говорил? — удивленно спросила Эльфрида. — Неужели он имел в виду, что опровергнутый Игнатиусом миф об острове Каф на самом деле правда?
— Я всегда знал, — подал голос Грибб, — что главный опиум для народа — это суеверия.
Взлетающий Орел продолжал рассматривать Ирину и Эльфриду. Черкасов принялся утирать лоб с еще энергичнее, чем обычно.
— Не обращайте внимания на его слова, — торопливо проговорил он. — У этого человека затуманен разум.
Грибб прав. Если только суеверия не основываются на фактах. Но даже отвергая суеверия, мы не освобождаем себя.
За стеной снова начали бить в гонг.
Ирина Черкасова встала.
— Если все уже закончили с обедом, — проговорила она, — то, думаю, вы извините нас, если мы вас покинем. Эльфрида?
Дамы удалились. Игнатиус, граф Черкасов и Взлетающий Орел перешли в соседнюю комнату, где у графа, очевидно, был устроен кабинет и спальня. Под сводами опустевшей гостиной по-прежнему разносились звон и грохот, производимые протестующим борцом за права угнетенных.
Взлетающий Орел был погружен в свои мысли — он думал о том, как бы половчее представить для обсуждения предмет своего основного интереса; присутствие Грибба позволяло завести разговор на эту тему почти непринужденно, тем более что, как он понял, граф предпочитал сводить свою деятельность в островном сообществе к роли скрепляющей печати.
— Я представляю себя историком острова Каф, — объяснил Орел. — Как вы понимаете, я очень долго жил без корней; и коль скоро я решил теперь пустить корни здесь, то для начала мне будет полезно как можно больше разузнать о городе. А также и о самом острове и о горе.
— Да, да, конечно, хорошая мысль, — отвечал граф.
— Кроме того, — продолжил Взлетающий Орел, — я хорошо работаю руками. Разбираюсь в механике и строительстве. За время своих странствий я много узнал. Буду рад предложить в К. свои услуги любому, кто решит построить дом или кому понадобится ремонт. Таким образом я смогу быстрее узнать людей.
— Очень хорошо, — отвечал Черкасов. — Замечательно.
После этого граф ненадолго удалился с Гриббом в дальний конец комнаты, где они о чем-то тихо переговорили. По поведению Грибба было заметно, что в таких вопросах к его мнению прислушиваются, хотя в остальном он стоял на социальной лестнице гораздо ниже русского аристократа.
— Мистер Орел, — объявил наконец граф, — я одобряю ваш выбор. Игнатиус считает, что ваши изыскания никому не причинят вреда, и я присоединяюсь к его мнению. Мистер Грибб весьма уважаемый в городе человек, он очень много для нас сделал, если вы еще не в курсе. Помог нам основать здесь… нормальное… управляемое сообщество. И все благодаря его проницательному уму, развеявшему немало мифов.
— Благодарю вас, — ответил Взлетающий Орел, — и мистера Грибба.
— Добро пожаловать в К., — объявил Александр Черкасов, выставляя для пожатия большой палец.
«Вот я и дома», — подумал Взлетающий Орел.
Они вернулись в гостиную, и к ним присоединились дамы. Эльфрида бросилась к мужу с вопросом. — Игнатиус, только что я спрашивала Ирину о странном случае прошлой ночью. Ты не просыпался, ничего не чувствовал? Так и проспал спокойно до утра?
— О чем это ты, дорогая? — с вежливым терпением в голосе поинтересовался Игнатиус.
— Ну как же… какое-то затмение, провал. Словно все куда-то исчезало, но тут же вернулось на место.
— Любопытно, — ответил Грибб.
— Миссис Грибб совершенно права, — подал голос Взлетающий Орел, — это напоминало провал во времени… и пространстве.
— Но послушайте, послушайте, послушайте, — заторопился Игнатиус, — подобное совершенно невозможно. Этому нет логического объяснения. Утверждая, будто прошлой ночью был момент, когда все перестало существовать, вы сами себе противоречите. Если все прекратило существование, следовательно не было и времени, поэтому говорить о моменте всеобщего несуществования нельзя, как нельзя говорить и о «коротком» периоде небытия.
— Но это действительно было, — упрямо настаивала на своем Эльфрида.
— Но, дорогая, — начал раздражаться Грибб, — как ты можешь, утверждая, что на секунду мир прекратил существование, говорить об этом как о событии? Если не было ничего, то и отсутствие всего просто не могло иметь место. Само понятие события связано с сутью существования; небытие не может существовать, таким образом, момента несуществования тоже быть не может.
Грибб мрачно замолчал, как будто удовлетворенный победой в споре. Взлетающий Орел решил не ввязываться в прения; Грибб был не из тех, с кем можно спорить и рассуждать с удовольствием. Эльфрида тоже сделала вид, что согласилась, хотя, очевидно, не была убеждена.
Бросив короткий, но многозначительный взгляд в сторону Взлетающего Орла, Ирина громко проговорила:
— Прошу всех простить меня; мне на несколько минут нужно выйти в сад; днем я оставила кое-что на траве и не хочу, чтобы оно теперь испортилось от росы.
Графиня вышла из гостиной. Через несколько минут Взлетающий Орел попросил графа показать ему дорогу в ванную. Граф исполнил его просьбу и оставил Взлетающего Орла одного. Тот с удовлетворением отметил, что окно ванной можно легко открыть и, выбравшись через него наружу, попасть в сад к Ирине, не привлекая ничьего внимания. Он повернулся и запер дверь на задвижку.
Взглянув в зеркало над умывальником, Взлетающий Орел сказал вслух своему отражению:
— Теперь, когда свои дела ты устроил, нужно скорее разыскать старого Виргилия и извиниться перед ним. Друзей забывать негоже.
Не успел он договорить, как случилось невозможное — в зеркале, за спиной у его отражения, начала отворяться дверь. И он и его отражение молча стояли и в ужасе смотрели друг на друга и на открывающуюся дверь.
«Но дверь заперта, я сам запер ее», — в отчаянии подумал он и обернулся.
Да, так и есть — дверь по-прежнему закрыта на задвижку. Уже в полной растерянности он снова повернулся к зеркалу. Там, позади его отраженного двойника, дверь все так же медленно и неуклонно открывалась. Кто-то вот-вот должен был войти в ванную.
Потом он услышал голос, полный горечи, но хорошо знакомый:
— Здравствуй, братишка.
Там, за зеркалом, в ванную вошла и остановилась у него за спиной сестра Птицепес. Взлетающий Орел почувствовал, как его пробил ледяной пот.
Призрак Птицепес сделал шаг по направлению к нему и повторил:
— Здравствуй, братишка.
Сказав это, призрак в зеркале вдруг повернулся, вышел за дверь и закрыл ее за собой. Все снова стало нормальным и разумным. Чтобы устоять на ногах, Взлетающему Орлу пришлось опереться плечом о полку.
Ирину Черкасову он заметил в дальнем конце сада, у сарая. У сарая совсем не было окон, а дверь была закрыта на большой висячий замок. Еще не вполне опомнившийсяя после происшествия в ванной, Взлетающий Орел на подкашивающихся ногах подошел к графине. Ее взгляд был отстраненным и задумчивым.
— Мистер Орел, — сказала она. — Я уже решила, что вы забыли о моей записке.
— Мне пришлось задержаться, — ответил он. — Извините меня, графиня.
— Ирина, — тихо проговорила она.
— Ирина, — поправился он.
— Мне нужно кое-что вам объяснить, — продолжала графиня. — Мой муж живет прошлым; хотя то же самое можно сказать о любом из нас. Вам не следует считать его сумасшедшим. Он вполне нормален. Как нормальна Эльфрида, несмотря на ее одержимость чистотой, благонравием и мужем. Как нормален и сам Грибб, несмотря на его периодические… словоизвержения. Едва поток слов иссякает, он приходит в себя.
Взлетающий Орел хотел возразить, но еще не мог собраться с мыслями.
— Я слышала, что в К. вы пришли вместе с Виргилием Джонсом, — торопливо продолжила Ирина. — Если вам нужен пример безумия, то большего безумца, чем Джонс, не найти. То же относится и к его бывшей жене, мадам Лив. Мы подкармливаем ее из сострадания к ее болезни. Но мы, остальные живущие здесь, вполне нормальны! — голос Ирины поднялся до крика.
— Я никогда и не думал иначе, — ответил Взлетающий Орел. — Наверняка на вашу долю выпало немало тяжелых испытаний — нелегко наладить нормальный быт в таких условиях.
— Я знала это! — в экзальтации воскликнула графиня. — Я знала, что вы тот человек, с которым можно говорить откровенно. Я хочу, чтобы вы были моим другом, мистер Орел.
— Просто Взлетающий Орел, — попросил он.
— Прекрасно, чудесно, — шептала она. — Ирина и Взлетающий Орел. Вот мы и подружились; теперь я могу открыть вам все. Дело в том, что мое прошлое не отпускает меня, затягивает на моей шее петлю все туже.
Графиня отперла замок и распахнула дверь сарая.
Когда глаза Взлетающего Орла привыкли к мраку, он различил внутри сарая двоих взрослых мужчин, за секунду до их появления, очевидно, сидевших за столом и шахматными пешками игравших в шашки. Одним был мистер Пэйдж — услышав скрип двери, он в тревоге вскочил на ноги и заслонял собой второго мужчину, своего партнера, до тех пор, пока не признал в одном из вошедших Ирину.
— Все в порядке, мистер Пэйдж, — проговорила графиня. — Вот, Взлетающий Орел, это мистер Пэйдж. Он посвящен в нашу тайну, помогает нам нести ее крест. Если я не ошибаюсь, то по-медицински это называется аллопатия: излечение болезни путем пробуждения различных наклонностей. Мистер Пэйдж, видите ли, любит настольные игры; он приходит сюда каждый день и играет с Алексеем в надежде что-то пробудить в его разуме. Но это тщетная надежда, я уверена. Мой сын живет здесь, в этом сарае; сарай нравится ему больше дома, во избежание неприятностей мы позволяем ему это. Так лучше всем — и ему, и нам.
Алексей Черкасов, на вид юноша лет шестнадцати-восемнадцати, смотрел на вошедших с радостной улыбкой идиота. Бесцельность движений его рук и ног и судороги лицевых мышц ясно говорили о том, что он нездоров.
— Он слабоумный, — в отчаянии выговорила Ирина. — Его разум остановился в развитии на уровне четырех лет. Надеюсь, теперь вы уже не удивляетесь тому, почему я так ненавижу глупые выходки мужа? Вот вам ответ — от глупца-мужа я зачала идиота-сына.
— Ма-ма, — отчетливо проговорил Алексей и, совершенно счастливый, принялся сосать большой палец.
Вслед за Ириной Взлетающий Орел вышел из сарая. Графиня заперла дверь, снова затворив свой семейный скелет в отведенном ему шкафу.
— В сарае есть еще одна дверь, на улицу, — объяснила она. — У мистера Пэйджа есть ключи от той двери. Он навещает Алексея, когда может.
Словно лишившись вдруг сил, графиня прислонилась спиной к стене сарая, но тут же вздрогнула и выпрямилась, крепко сжав зубы.
— Но это еще не все, Взлетающий Орел, мой новый друг, — снова заговорила она. — Вам придется выслушать кое-что еще, — впившись серыми глазами в лицо Орла, графиня глубоко вздохнула. — Дайте руку, — приказала она, и когда Взлетающий Орел нерешительно выполнил ее просьбу, приложила его ладонь к своему животу. — Скажите, что вы чувствуете? — требовательно спросила она.
— Ничего, — ответил он озадаченно. — Просто живот.
— Хорошо, — продолжила она. — Тогда потрогайте мою грудь.
Взлетающий Орел непонимающе потряс головой. Что с графиней — может, она пьяна? Или пытается соблазнить его?
— Потрогайте мою грудь, — снова настойчиво потребовала Ирина, схватила его руку и потянула вверх. Взлетающий Орел продолжал молча качать головой.
— Да, вы правы, это ни к чему, — согласилась тогда она. — Почему-то мне всегда казалось, что все видят это с первого же взгляда. Вот что я так настойчиво пыталась донести до вас, Взлетающий Орел: вскоре после того как я приняла эликсир, выяснилось, что я на третьем месяце беременности. Как вы знаете, эликсир прекращает развитие организма, всякий рост и изменения. И вот уже несколько веков подряд я ношу в себе ребенка. Я все время беременна, дорогой мой Орел. Можете вы понять, что я испытываю при этом? Что значит носить в себе еще одну жизнь, навечно обреченную существовать в утробе, если неизвестно, кто это, может быть, гений, а может быть, второй идиот, а может быть чудовище, отпечатанное во мне, как силуэты греческих любовников в пепле? Что значит для матери веками носить в себе ребенка, жить постоянно наполненной соками материнства? Можете вы это представить?
— Да, — ответил Взлетающий Орел. — Могу. Но ведь есть способы…
— Нет, вы не понимаете! — закричала она. — Это нельзя трогать! Это же жизнь. Невинная. Священная. Я считала жизнь священным даром и потому выпила эликсир. Никто не имеет права отбирать жизнь.
— Наверное, я ошиблась в вас, — продолжила она, задыхаясь. — Вы не тот, кем кажетесь. Ему следовало бы… — она внезапно оборвала фразу, резко объявила: — Нужно возвращаться в дом, — повернулась и ушла. Немного постояв в одиночестве, Взлетающий Орел возвратился в дом Черкасовых тем же путем, каким вышел оттуда — через окно ванной.
То, что Ирина хотела сказать, но не сказала, сильно обеспокоило его. Обеспокоила его и та легкость, с какой городская верхушка приняла его. После первоначальной враждебности «Зала Эльба» он не ожидал такого приема; но Черкасов и Игнатиус, очевидно, решили ускорить события, возможно, имея на то свои причины. Мысленно он пожал плечами — он принят, и, стало быть, волноваться не о чем. Со временем сомнения должны или разрешиться, или рассеяться. Все встанет на свои места, даже Птицепес…
Но стоило Взлетающему Орлу снова увидеть перед собой двух бледных граций, как все его тревоги ушли. Он сидел, потягивая вино К., борясь с дремой и прислушиваясь к ленивому разговору Черкасовой и Грибб, описывавших неторопливые, бесцельные, гипнотические круги по комнате. Белые ведьмы продолжали ткать свои неосязаемые чары, оплетать его шелковыми путами. Именно благодаря этим женщинам, вопреки теоретизации Грибба, вопреки Мунши и даже вопреки Виргилию Джонсу, город К. приобрел для него действительные реальные черты. Город принял его, что воплотилось в официальное заявление Черкасова, но физическое притяжение, первые узы, возникли в нем от близости этих двух женщин, кружащих подле него как мотыльки около свечи. Взгляд проплывающих мимо зеленых глаз смешивался со взглядом серых. Чистая Эльфрида, искушенная Ирина, усталый Орел. Чары, о которых никто из этих троих понятия не имел и существование которых станет понятно им только тогда, когда будет уже слишком поздно, облекали их тонкой паутиной. Белые колдуньи трудились, трудились неустанно…
— Я немного устала, — томно проговорила Эльфрида Грибб, — и теперь нам придется уйти. Такая жалость — чудесный вечер в самом разгаре.
Миссис Грибб взглянула на графиню почти с любовью, за которой крылось что-то противоположное любви; провожая Гриббов и Взлетающего Орла до двери, Ирина была сама забота.
Эльфриде показалось раздражающим то слишком затянувшееся рукопожатие, которое Ирина позволила себе с Взлетающим Орлом и выражение (благодарности? раскаяния?) в глазах графини — но она торопливо одернула себя.
Все это, конечно же, ее не касалось. Какая ей разница? Она любит мужа. Всем известно, что ее муж любит ее. Ни для кого не секрет, что брак Черкасовых только видимость, фасад, который и граф и графиня продолжают сохранять из обоюдной врожденной нелюбви к скандалам. Какое ей дело до того, что Ирина Черкасова думает о Взлетающем Орле или он о ней?
Однако всю дорогу домой Эльфрида пребывала в непривычно плохом настроении.
Что касается Взлетающего Орла, тот был озадачен результатами своего второго вечера в К. так же, как и результатами первого.
Маленькие насекомые, порождения ночи, мельтешат около их лиц. Завершилась очередная сцена.
Глава 39
Ослица Гриббов, вероятно, самая послушная и ласковая ослица из всех известных ослиц, неторопливо рысила вдоль Дороги Камня, неся на спине озабоченного Взлетающего Орла. Накануне большую часть дня он занимался изучением своего нового дома — его душа не переставала разрываться от противоречивых желаний разобраться в сути встретившихся ему рассогласованностей и аномалий и остаться, забыв о своих крамольных просьбах и намерениях, в кругу недавно приобретенных друзей. Насколько ему дали понять во время вчерашней беседы у графа, эти два его желания взаимно исключали друг друга. Принимая объяснения Виргилия Джонса по поводу случившегося с ним по пути к городу как истину, он тем самым исключал себя из общества К., в котором существование Гримуса и его Эффекта отрицалось; принимая же официальную доктрину Грибба, он был обязан отринуть как злое безумное наваждение не только услышанное от Виргилия, но и увиденное собственными глазами; отдаться одновременно обоим желаниям Взлетающий Орел не мог, как не мог пока выбрать для себя что-то одно. Его путешествие в мир собственного «я» оставалось непреложным, хотя и необъяснимым фактом. Чем могли быть порождены его видения? Возможно, наркотиком? Тогда как объяснить появление в зеркале ванной призрака сестры Птицепес? Неужели граф крепит свое вино чем-то наркотическим? Внутренняя борьба доводов и контрдоводов не прекращалась в нем ни на минуту, то затихая, то вспыхивая вновь; он чувствовал себя всеми отвергнутым, таким же глупым и покорным, как бредущая под его седлом ослица, чьему суженному шорами горизонту он начинал завидовать.