Рушди Салман. Гримус

   — Каким образом вам удалось опровергнуть миф о Гримусе? — спросил он Грибба.
   — Ах, это, — таким было начало ответа. — Дело в том, что я слишком занятый человек, и времени на то, чтобы занимать себя мифами, у меня нет и никогда не было. Вам же я настоятельно советую тоже не забивать себе этим голову — посвящая себя только поисками источников происхождения мифов (поскольку из чего-то мифы, конечно, должны происходить), вы выбираете очень неблагодарную сферу деятельности.
   — Тогда не могли бы вы рассказать мне, — как можно вежливее продолжил расспросы Взлетающий Орел, — каким образом вы и миссис Грибб (и, может быть, вам известно что-то в этом же роде о других горожанах?) оказались на острове Каф?
   Грибб ответил:
   — Иногда, мистер Орел, вы становитесь ужасно настойчивым… так вот, как я уже говорил вам, вещи вроде происхождения или страны прибытия здесь никакого значения не имеют. Никакого, вот так. Советую вам посвятить себя изучению нашего быта — это гораздо полезней. И оставьте вы, ради Бога, это свое непременное желание все узнать от начала до конца, эту свою одержимость вопросами зарождения и происхождения. Неужели взрослая особь представляет для вас меньший интерес, чем младенческая? Подумайте… А теперь — прошу меня простить: до обеда я должен успеть составить несколько клише.
   Ослица неторопливо брела, поднимаясь по Дороге Камня в город.
   Разговор с Гриббом не открыл Взлетающему Орлу ничего, только породил новые загадки.
   В племени аксона деньги хождения не имели; но на родном плато Взлетающего Орла существовало сообщество с собственными традициями и устоями. Было удивительно видеть, что такой разношерстный набор обитателей К., абсолютно непохожих друг на друга, все-таки принимает единое городское устройство и делает это словно бы без особого труда. Каким образом такой задиристый и несговорчивый человек, как Фланн О'Тулл, соглашается с тем, что в иерархии жителей К. он занимает положение практически равное остальным? Мэр города граф Черкасов находится на самой вершине общества, остальным членам которого, казалось, неведомы понятия о подобной лестнице, за исключением принятия положения самого графа. Никакого вознаграждения за труды; распределение продуктов, производимых фермерскими хозяйствами, производится скорее по потребностям, чем сообразно статусу или рангу… все это не укладывалось в голове. Обычный человек вряд ли мог на такое согласиться. Успев за день переговорить и с фермерами и с мясниками (и часто поражаясь до глубины души несоответствию их прошлого и теперешней профессии), Взлетающий Орел выяснил, что шлюхи мадам Джокасты работают бесплатно, а бывший следопыт и охотник Пекенпо служит теперь городским кузнецом. Горожане выполняли свою работу, а взамен могли пользоваться любыми услугами и получать в изобилии провизию из закромов господина Мунши, квартирмейстера. Фермы снабжали город едой, а в городе жили мастеровые, к которым шли со своими проблемами фермеры, и обмен между теми и другими происходил вне зависимости от частоты и характера взаимно оказываемых услуг. По сути дела это было воплощение утопической мечты; оставалось непонятным, каким образом подобный механизм работал. Черкасов продолжал пребывать в подкуренной аристократической неге, Грибб — заниматься своими интеллектуальными изысканиями. В плане общественного устройства К. представлял собой общество с четко разграниченными и свято соблюдаемыми обязанностями; в остальном каждый существовал сам по себе, редко в узком кругу единомышленников или соратников; общих традиционных сборных занятий, связывающих всех жителей, или празднеств, примечательных для сплоченных людских поселений, было совсем немного. К тому же в городе не совершали преступлений. Поразмыслив немного, Взлетающий Орел понял, что подобное устройство общества подобных людей может работать и существовать только при наличии единой, враждебной всем и вся могущественной силы, вселяющей во всех такой подавляющий страх, при котором социальные различия исчезали за всецело занимающими умы поисками путей выживания. Что снова заставляло вспомнить объяснение Виргилия Джонса: Гримус. Стоило только Взлетающему Орлу подумать об этом, как он снова услышал в глубинах сознания тихий вой или свист, который оставался там все время, никуда не деваясь. Болезнь Измерений полностью отсутствовала в К., что могло быть принято как сокрушительный аргумент против теории Виргилия; однако альтернативное объяснение было бы еще более веским. Защита от Эффекта путем Одержимости, «однобокости ума», превращения человека разумного в оцепенелого «Упрощенного Человека К.» — все это великолепно совпадало с объяснениями Виргилия. «Сосредоточьтесь на внешней форме вещей, на материальном процессе выживания, на своем „основном интересе“, — говорил ему Виргилий Джонс, — и измерения, внутренние и внешние, не в силах будут проникнуть в ваше сознание». Все отлично совпадало: причина, почему Грибб и остальные так упорно отказывались обсуждать происхождение мифа — заговорить об этом означало признать присутствие врага, доселе изгнанного из сознания. Вот почему в отношении Черкасова к Гриббу сквозило уважение, смешанное с желанием унизить: Грибб, оплот школы отвержения существования Гримуса, заслуживал уважительного к себе отношения; но коль скоро все в К. знали, что теории философа — не более чем удобное притворство, это уважение было только внешним; многие, скорее всего, презирали Грибба за его напыщенность. Взлетающий Орел задумался, что должна чувствовать в таком случае Эльфрида. Но та, скорее всего, ничего не замечала, умиленная мудростью мужа.
   Эльфрида и Ирина: вот кто добавлял К. особый аромат и остроту. Город, в котором существовали две такие грации, невозможно отвергнуть. Он мог распрощаться с К. и продолжить свои поиски, но два дня — слишком короткий срок, чтобы что-то решить. Да, решать еще рано.
   Он уже почти уговорил себя смириться и остаться, когда лицо сестры Птицепес всплыло перед его мысленным взором и отказалось оттуда уходить. Заставить себя превратиться в страуса оказалось нелегко даже в городе, населенном ими.
   Послушная ослица остановилась перед крыльцом лавочки Мунши. По мнению Взлетающего Орла, Пэ Эс Мунши стоило расспросить хотя бы потому, что некоторые из выкриков ревнителя прав трудящихся были направлены против незыблемости официальной философии Грибба. Но пробыв совсем недолго в спартанской комнатке Мунши позади его лавочки, так сказать, в его убежище среди разлагающегося гнезда аристократов, Взлетающий Орел понял, что и здесь его надежды рухнули. По стенам убежища Мунши были развешаны пожелтевшие плакаты, призывающие к борьбе с разнообразными тираниями давно минувших дней. Крепко сжатый жилистый кулак всеобщей солидарности был основным сюжетом. От остальных горожан Мунши отличался только сутью своей одержимости. Он был Человеком Оппозиции. На этом фундаменте зиждилось шаткое сооружение, в котором он укрывался от обуревавшего К. безумия. Он выступал против, сам оставаясь покорной частью; и когда Взлетающий Орел вдруг поднял вопрос происхождения мифа — а с ним и Гримуса, — то в ответ получил только перечисление официальных доктрин и неподвижный каменный взгляд.
   — Вы об этом — пф! — ответил Мунши. — Все это чушь! Я плевать хотел на Гримуса. У нас есть Черкасов, чтобы думать об этом, и есть этот крючкотвор-бумагомарака Грибб, которых угнетенные массы обязаны поддерживать, есть специально назначенная женщина по имени Лив, что, учитывая ее душевное состояние, синекура. Лив не сумасшедшая, но вместе с тем не обладает необходимыми способностями. Она лишь проформа. С этим трудно мириться, это вопиюще.
   — Но вы продолжаете сотрудничать с режимом?
   — Время еще не пришло, — отчеканил Мунши. — Ситуация созреет только тогда, когда политизация рабочих масс достигнет критической точки.
   Железная непоколебимость Мунши выдавала его с головой. Изображая непримиримость, он отсиживался в полной безопасности за ее фасадом, поскольку ни один из своих лозунгов не трудился доводить до логического конца. Взлетающий Орел распрощался и в безрадостной растерянности покинул лавочку квартирмейстера.
   Вторично Взлетающий Орел увидел свою сестру уже вечером. Появление Птицепес больше нельзя было объяснять галлюцинацией, игрой света и тени или обманом зрения. Это была она, его подруга и мать, сама Птицепес, большая как жизнь и безыскусная как прерия.
   В К. все шло своим чередом; мистер Камень занимался подсчетами, вершина горы по-прежнему пряталась в облаках, над равниной висела туманная дымка. У Дома Взрастающего Сына Взлетающий Орел остановил ослицу и спешился. Он хотел повидаться с Виргилием. Привязав ослицу к дереву на обочине Дороги Камня, он двинулся в обход Дома к крыльцу. Свернув за угол, он наткнулся на женщину, лицо которой было скрыто тенью.
   — Виргилий Джонс здесь? — спросил он.
   Женщина сорвалась с места и бросилась к Дороге.
   — Догони меня, братишка! — закричала она на бегу, оборачиваясь к нему. — Попробуй поймать меня!
   Быстроногая как всегда, Птицепес стрелой понеслась по дороге к городу, мимо привязанной к дереву ослицы, мимо коленопреклоненного Камня. В первое мгновение застыв от неожиданности как вкопанный, Взлетающий Орел опомнился и бросился следом. Но ему уже было не угнаться — сестра скрылась за домами, напоследок выкрикнув: «В следующий раз, братишка! Может быть, тогда поймаешь!» Взлетающий Орел махнул рукой и прекратил погоню. Обернувшись, он услышал тревожный рев своей ослицы.
   Причиной протестующих криков животного был Два-Раза, он же Энтони Сен-Клер Пьерфейт Хантер, содомирующий ее. Даже терпению самой покорной ослицы бывает предел.
   Борясь с отвращением и тошнотой, Взлетающий Орел спросил Два-Раза:
   — Вы не видели ее?
   — Кого? — спокойно переспросил Хантер, не прерывая занятия. Ослица взревела пуще прежнего.
   Из окна Дома показалась женская голова.
   — Убирайтесь отсюда, хулиганы! — закричала женщина.
   — Ради Бога, прекратите, — взмолился Взлетающий Орел, пытаясь оттащить Хантера от беспомощного привязанного к дереву четвероногого.
   — Хорошо, — послушно согласился Хантер. — Сказать по правде, это было не так уж приятно.
   — Тогда зачем вы…
   — Я все пробую два раза, — заученно ответил Хантер, тщательно отряхивая костюм. — Прошлый раз эта скотина лягнула меня. Чуть не сломала мне ногу, черт ее дери. Хорошо хоть больше мне этого делать не придется.
   Усилием воли Взлетающий Орел заставил себя забыть об этом безумии. Птицепес опять убежала от него; но самое главное, она показалась ему снова. Где она скрывается и куда уходит? Может быть, она смеется над ним? Впечатление было такое, словно она — или кто-то другой — не желали, чтобы он оставался в К., и пытались выманить его из города. Взлетающий Орел снова почувствовал, что его раздирают противоречия. Если это и впрямь знак, он продолжит поиски.
   Хантер уже ушел, скорее всего направившись к едва различимому вдали в тумане «Залу Эльба». Взлетающий Орел погладил свою встревоженную и обиженную ослицу:
   — Бедняга, — сказал он ей и забрался в седло.
   На сегодняшний вечер происшествий достаточно; объясняться с Виргилием Джонсом у него больше не было ни сил, ни желания. Он чувствовал себя таким же содомированным обстоятельствами, как и его несчастный скакун.
   В «Зале Эльба» Хантер говорил Пекенпо:
   — В какой глуши мы живем! Если вдруг захочется чего-нибудь новенького, приходится насиловать ослиц. Стремление к выживанию сделало всех нас трусами.
   — Ну и что? — отозвался Пекенпо.
   — Я уже не рад этому, — ответил Хантер.
   — Ну и что? — повторил Пекенпо.
   — Одна-Дорога, — спросил тогда Хантер, — ты зачем вообще притащился на остров?
   Пекенпо мрачно помолчал, обдумывая ответ.
   — Я стараюсь пользоваться тем, что жив, — ответил он.
 

Глава 40

   Качели. На качелях Эльфрида, Взлетающий Орел стоит позади, Ирина прислонилась плечом к стволу могучего дуба Гриббов, на толстом суку которого устроены качели. Эльфридин зонтик от солнца закрыт и прислонен к коре возле ног Ирины; в мягкой прохладной тени дерева в зонтике нет нужды. На губах Эльфриды застыла детская довольная улыбка; поддерживая компанию, Взлетающий Орел тоже улыбается; уголки губ Ирины приподняты, серые глаза затенены ресницами, она пребывает где-то между сном и явью. Качели раскачиваются широко и свободно, под стать широко раскинувшимся ветвям дуба. Даже в роскошном саду Черкасовых нет дерева, которое могло бы сравниться с этим великолепным дубом, во всем городе нет таких замечательных качелей. Туман сегодня рассеялся рано, солнце припекает, и воздух наполнен гудением торопливых тружениц-пчел. Вот пролетела бабочка, поблескивая крыльями в туманных лучах вертикального света, бьющего сквозь листву. День-элегия, вольный и сильный как полет качелей, свежий и чистый, как свежеиспеченный хлеб, нежный, как кружево или кожа бледной женщины, день, вполне соответствующий прелести чаровницы на качелях. Взлетающий Орел проснулся на рассвете бодрым и сразу широко раскрыл глаза — он чувствовал себя посвежевшим и хорошо отдохнувшим, отлично выспался и снов своих не помнил. Рассвет, предвестник великолепного дня, тоже был само очарование, прогнал прочь его тревоги и печали. В сиянии солнечного света, в обществе двух хорошеньких женщин и милых, невинных, но распаляющих забав — качелей — у кого угодно поднялось бы настроение. Взлетающий Орел чувствовал себя великолепно.
   На качелях Эльфрида.
   — Сильнее! — приказывает она.
   Взлетающий Орел толкает сильнее, качели воспаряют на устрашающую высоту. Ирина, с закрытыми, как и зонтик, глазами под полупрозрачными веками украдкой следит за происходящим. Такие невинные показные забавы мало ее привлекают. Эльфрида Грибб, ее ближайшая соседка, служит ей постоянной спутницей; у нас совсем мало общего, думает Ирина, не считая, возможно, красоты обеих. Давно уже она не думала на такие темы, давно уже наигранно-детская манера Эльфриды так ее не раздражала. Но сегодня Эльфрида действует ей на нервы. Даже среди детей не найти такой чистоты, такой прочнейшей, точно броня, невинности, такого наглядного отсутствия всякой расчетливости в поступках, как у Эльфриды. Искусственное здесь искусно прикрывается искусственным, продолжала говорить с собой Ирина, и именно эта ловкость необыкновенно раздражает. Эльфрида смеется, спит, ест, гуляет — все как ребенок, а Ирина Черкасова не особенно любит детей. Закрыв глаза, она предоставила Эльфриде и Взлетающему Орлу возможность наслаждаться игрой.
   Парящая между небом и землей Эльфрида возбуждала во Взлетающем Орле совсем другие мысли. Эльфрида, так же как и он, поднялась рано; до завтрака и неожиданного визита к Орлу графини они успели долго и хорошо поговорить. Вглядываясь в зеленые глаза миссис Грибб, Взлетающий Орел открыл, что во всем готов соглашаться с их хозяйкой, точно так же, как ранее готов был подчиняться воле обладательницы серых глаз. Слушая Эльфриду, он с радостью гнал от себя последние сомнения и угрызения прошлого вечера, все свои страхи, укрепляясь в убеждении, что в К. и только в К. его место. Можно было смело решиться провести с этими глазами вечность. Кроме того, в обществе Эльфриды он начинал испытывать все более сильную симпатию к Игнатиусу Гриббу. По словам Эльфриды, Грибб был любящим и понимающим супругом, и в словах этих невозможно было уловить хотя бы тень лицемерия или лжи. Потом зеленые глаза прикрывались ресницами, словно уверенность в чувствах к мужу на миг подвергалась переоценке… но после всякая тень сомнения исчезала, и глаза сверкали вновь. Даже нетерпимость Эльфриды к Дому мадам Джокасты не могла поколебать ее уверенности в мудрости и правильности суждений мужа; Взлетающий Орел с содроганием вспоминал свою жизнь на содержании и поддерживал неодобрение миссис Эльфриды с жаром человека, распрощавшегося с позорным прошлым. В обществе Эльфриды он прекращал думать о Виргилие Джонсе. Его совесть успокаивалась и переставала мучить его. Заключенный в нем опыт хамелеона и симбиотический талант, пробужденные к жизни взором Эльфриды, снова подмяли под себя его волю.
   — Ирина! — зовет Эльфрида. — Идите сюда! Теперь ваша очередь!
   — Нет, нет, — отвечает Ирина. — В следующий раз.
   — Перестаньте. Ничего страшного, — поддерживает Эльфриду Взлетающий Орел. — Здесь нас никто не видит.
   Ирина сдается. Она занимает на качелях место Эльфриды. Эльфрида усаживается под дубом на траву и принимается что-то напевать вполголоса.
   Взлетающий Орел вдруг вспоминает, что с тех пор, как он последний раз был с женщиной, прошло ужасно много времени. Сразу после этого его мысли обращаются к спутницам: Ирине Черкасовой, ее безвольному мужу, идиоту сыну и нескончаемой беременности. К Эльфриде Грибб, которая, несмотря на свою подчеркнутую невинность (или благодаря ей?), бесконечно привлекательна; однако Ирина Черкасова демонстрирует свои красоту и очарование гораздо более свободно. Связь с ней представляется ему определенно вероятной. Но вторая-то лучше, говорит он себе и поражается своим мыслям. Поражается и сразу чувствует тревогу и начинает думать об осложнениях, которые — гость в доме мистера Грибба — может себе создать. Задумавшись, он безотчетно принимается раскачивать качели все сильнее.
   — Мистер Орел, — мягко замечает Ирина, — пожалуйста, осторожней.
   Мистер Орел, что это: дань приличиям или напоминание о том, что с откровенностью прошлого вечера покончено?
   — Простите, — бормочет он.
   Эльфрида сегодня тоже злится на соседку. И снова ловит себя — это чувство обиды и раздражения для нее непривычно; и, так же как Ирина, не может найти в себе сил и решимости взглянуть правде в глаза. Возможно, она просто запрещает себе думать на такие темы, точь-в-точь как ночью гнала от себя ревность мыслями о дорогом Игнатиусе. Она опять пытается представить себе супруга: вот он склоняется над своими книгами и записками, вот много часов неподвижно сидит в поле на камне и вдруг молниеносно вписывает короткую строчку в старую записную книжечку, одну из тех, которыми пользуется с незапамятных времен, заполняя в них все свободное место на чистых страницах, чтобы экономить бумагу. Эльфрида улыбается воображаемой картинке; потом образ мужа медленно исчезает, снова уступая место высокой, крепкой фигуре Взлетающего Орла. «Он, конечно же, прекрасен», — говорит она себе.
   Ирина уже сошла с качелей.
   — Теперь, мистер Орел, — непререкаемо заявляет она, — наша с Эльфридой очередь катать вас — ведь зрителей здесь нет, вы сами говорили!
   — Да, да! — Эльфрида вскакивает с места и хлопает в ладоши. — Теперь ваша очередь, мистер Орел.
   И вот он во власти двух бледных граций, трудящихся для него, взлетает в их руках вверх и опускается вниз, несется вперед и назад, рассекая прозрачнейший, чистейший воздух. Он в их власти, поскольку одержимость и страсть начинают постепенно овладевать и им, а объект его страсти не кто иной, как эти две бледные дамы.
   Причин откладывать больше нет. Сегодня он должен повидаться с Виргилием. Он и так тянул слишком долго и теперь непременно повидается со старым могильщиком. Возможно, теперь, когда он начал приспосабливаться к образу жизни и Пути К., встречи с мистером Джонсом ему следует свести к минимуму, но тем не менее поблагодарить своего экс-проводника он обязан. Кроме того, он еще ничего не решил, и поиски еще, возможно, продолжатся… ведь столько вопросов осталось неразрешенными, а эта «страусиная» манера смотреть на мир совершенно ему не подходит.
   — Мне нужно сходить в город, — говорит он.
   — Я провожу вас до Дороги Камня, — отвечает Ирина. — Я все равно хотела прогуляться.
   Они уходят, оставляя Эльфриду в крайне дурном расположении духа, снова злой на весь свет и на себя в том числе.
   Когда дом Гриббов скрывается за поворотом дороги и деревья надежно укрывают их со всех сторон, Ирина Черкасова спрашивает:
   — Мы по-прежнему друзья с вами, Взлетающий Орел?
   — Да, — отвечает он. — Если вам угодно.
   Тогда она кладет руку ему на затылок и крепко целует в губы.
   — Тогда скрепим этим нашу дружбу, — говорит она, поворачивается и, даже не оглянувшись, уходит.
 
   Он колеблется, он продолжает склоняться то к одному, то к другому — он разрывается между своими чувствами к Виргилию и к той новой жизни, олицетворение которой для него Эльфрида; теперь к этому прибавляются порожденные поцелуем колебания между Эльфридой и Ириной Черкасовой. «Мне следует сейчас же выбрать для себя что-нибудь, решить незамедлительно, иначе быть беде», — говорит он себе, направляясь к Дому Взрастающего Сына.

Глава 41

   Белоснежные стены Дома Взрастающего Сына возносятся в солнечном свете прямо от булыжников дороги. На фоне дома неподвижно замерла фигура на осле. Подойдя ближе, Взлетающий Орел различает на неподвижной фигуре темный плащ с капюшоном, укрывающий ее с головы до ног; даже лицо закрыто прилаженной к капюшону черной густой вуалью. Взлетающий Орел вздрагивает от страха, снова вспоминая о призраке сестры Птицепес, ведь понять, кого он видит перед собой, мужчину или женщину, под плащом невозможно. Но вот неизвестный обращается к нему и он успокаивается, понимая, что с ним говорит женщина, чей голос, низкий и абсолютно бесстрастный, совершенно не похож на голос его сестры.
   — Кто вы? — спрашивают его.
   Взлетающий Орел представляется, потому что не видит причин не делать этого; скрывающая свое лицо женщина не считает нужным назвать в ответ свое имя. Поэтому свой вопрос он задает более холодным тоном:
   — Вы из этого Дома?
   — Да, некоторым образом, — отвечает голос; на этот раз Взлетающему Орлу чудится в ответе женщины удивление.
   — Тогда, пожалуйста, скажите — Виргилий Джонс здесь?
   Фигура медленно кивает укрытой капюшоном головой, продолжая рассматривать бордель, как и все время до этого.
   — А где еще ему быть? — добавляет она спокойно.
   — Спасибо, — быстро говорит Взлетающий Орел и идет к двери.
   — Взлетающий Орел, — окликает фигура у него за спиной.
   — Что? — спрашивает он, повернувшись в дверях; некоторое время женщина молчит.
   — Ничего, — потом отвечает она. — Ничего, просто я привыкаю к вашему имени. Если вам удастся там повидаться с Виргилием, передайте ему от меня привет.
   — От кого именно? — с любопытством спрашивает Взлетающий Орел.
   Фигура на несколько мгновений снова погружается в задумчивое молчание, потом поднимает невидимую под плащом руку и указывает на гору.
   — Я живу там, — говорит она.
   На скальном выступе над городом виден черный дом, расположенный у границы облачного покрова. Черные стены дома мрачностью и непроницаемостью не уступают своей хозяйке.
   — Думаю, мы с вами еще увидимся. И довольно скоро, — добавляет женщина и бьет пятками в бока своего осла. Животное начинает трусить по дороге.
   — Но кто вы? — кричит ей вслед Взлетающий Орел.
   Фигура на осле удаляется неспешной рысью.
   — Миссис Виргилий Джонс! — отзывается Лив, и снова слышится невеселое горькое удивление в ее спокойном голосе.

Глава 42

   Брючный ремень мистеру Виргилию Джонсу был теперь не нужен. Он больше не носил брюк.
   Его бедра были обернуты полотенцем, на шее висело ожерелье-четки, голову прикрывал котелок. В правой руке он держал кувшин с вином. Левой захватывал изрядную долю ягодиц Камы Сутры. На коленях у него стояло блюдо с фруктами. Изо рта вытекала и сбегала через ямку чисто выбритого подбородка на грудь розовая винная дорожка. Он восседал на низкой кровати Камы; хозяйка кровати спокойно лежала рядом с ним; прямо перед ним привольно раскинулась мадам Джокаста. Виргилий Джонс был безбожно пьян.
   Потеряв дар речи от подобной картины, Взлетающий Орел застыл в дверях комнаты Камы. Заметив его, Виргилий Джонс отнял руку от соблазнительной плоти мадемуазель Сутры, снял с головы котелок и шутливо отсалютовал им.