Рушди Салман. Гримус

   Взлетающий Орел промолчал.
   — Поправьте меня, если я ошибаюсь, но Орел символизирует в мифологии индейцев очень важное и любопытное понятие. Насколько я помню, Орел означает Разрушение, верно? Разрушение быстрое и ужасное. Любопытно, почему вы выбрали себе именно такое имя?
   — Не я выбрал имя, — отозвался Взлетающий Орел. — Имя выбрало меня.
   — Понятно, — ответил Виргилий Джонс и переплел пальцы.
 

Глава 11

   Полночь или около того. В маленьком домике-хижине на узкой каменистой площадке на самом краю прибрежного утеса царит тишина. В темных лесах на дальних склонах таинственной горы тоже все тихо. Все, и море и небо, спокойно.
   Взлетающий Орел спит; но не спит уродливая женщина на соседней циновке, ее глаза широко раскрыты.
   Прикрытый тонким истертым одеялом Виргилий Джонс сидит, возвышаясь бесформенной грудой плоти, в своем кресле-качалке. Редкие, но отчетливые поскрипывания качалки свидетельствуют о том, что он тоже далек от сна. На несколько мгновений его глаза закрываются, но затем неумолимо распахиваются вновь, и он видит перед собой Долорес, сутулое тело, облаченное в ночную рубашку из грубого полотна, тощее и тихо дрожащее. В ее глазах можно безошибочно прочитать обещание. Несколько мгновений они смотрят друг на друга, ожирение и истощение, соединенные общей пуповиной желания. Потом губы Виргилия быстро вздрагивают и неуверенно пытаются сложиться в улыбку; он извлекает из недр кресла свое тело, усталое тело, внутри которого нервы натянуты как струны. Идет к двери и, подняв полог из мешковины, с неловкой галантностью отступает в сторону, пропуская миссис О'Тулл вперед.
   Во дворе перед хижиной, среди спящих цыплят, они снова неуверенно останавливаются, поскольку полупарализованные члены отказываются служить их возбужденной, но еще сомневающейся относительно того, как дать разрядку этому возбуждению. Язык Виргилия высовывается наружу и быстро проделывает привычный маршрут, обегая пересохшие губы; руки Долорес О'Тулл, висящие вдоль тела, время от времени слабо всплескивают, отчего она очень напоминает искалеченного воробья.
   — Виргилий.
   Имя вырвалось у нее непроизвольно, пробравшись наружу в обход паралича; Долорес прошептала его с чувственностью женщины, расстающейся с последним, потаенным, сокровищем. Пронизав покровы его старой ночной рубашки, это слово проникло в Виргилия Джонса, и внезапно он почувствовал себя более уверенно.
   — Ох, Виргилий.
   Второй призыв; его взгляд начал перемещаться и наконец повстречался с сияющими глазами Долорес. Свет этих живых очаровательных глаз обещал нежность и ласку, и неожиданно он почувствовал, что покорен.
   — Мадам, — проговорил он, ощутив новую, хотя и более слабую волну страха, пронизавшую его, — мадам, боюсь, что я…
   — Долорес, — перебила его она. — Не нужно «мадам», просто Долорес.
   Виргилий Джонс открыл рот; звук имени будто прояснил его мысли.
   — Долорес, — проговорил он.
   — Виргилий.
   Снова наступила пауза; теперь женщина ждала от мужчины поступка, не желая двигаться дальше без его поддержки.
   — Мы словно парочка перепуганных неумех.
   Он нашел в себе силы сдвинуться с места и шагнуть к ней.
   — Позвольте предложить вам руку, мадам, — спокойно сказал он. Миссис О'Тулл сделала быстрый книксен.
   — Благодарю вас, сэр, — она оперлась о руку мистера Джонса.
   — Лучше пройдем вон туда, — заметил мистер Джонс, увлекая свою спутницу вперед, к колодцу, к поросшей мягкой травой удобной ложбине.
   Долорес согласно склонила голову. Неспешной прогулочной походкой они проследовали к краю поляны и углубились под сень деревьев.
   Чувствуя, что от волнения у него захватывает дух, Виргилий Джонс опустился на траву. Теперь дело было за Долорес, и он просто терялся в догадках насчет того, что она может сделать сейчас. Линию собственного дальнейшего поведения он тоже представлял весьма смутно. Увы, бедный Йорик. Долорес застыла перед ним, взгляд ее расширенных глаз, устремленных на него и только на него, сделался стеклянным и неподвижным; руки медленно поднялись к плечам, к веревочным завязкам полотняной ночной рубашки. Виргилий понял, что сейчас произойдет, и его охватила паника; но посерьезневшую миссис О'Тулл теперь невозможно было остановить, она твердо решилась довести начатое до конца. Ее пальцы ухватились за концы веревочных тесемок и потянули; рубашка упала к ее ногам.
   — Хорошо еще, что ночь теплая, — нравоучительно заметил мистер Джонс. — Туман, слава Богу, рассеялся.
   Опомнившись, он понял, что городит чушь и ведет себя как идиот, но на лице Долорес не появилось никаких признаков неодобрения — нагая, она застенчиво стояла перед ним, словно случайно поместив одну руку против лобка. Во тьме ее тело казалось не таким морщинистым, горб был вовсе незаметен.
   Виргилий поднял руки, и она устремилась к нему, он потянул ее к себе на траву, она послушно легла и замерла в ожидании.
   Мистер Джонс поцеловал ее.
 
   Поначалу их руки двигались медленно и неуверенно, прикосновения были легкими, движения опутывали тела кисейным коконом, свивая паутину боязливых ласк. Но постепенно руки нашли свою цель, напряжение и скованность ушли из спин, шеи и плеч, движения стали естественными, несущими радость.
   Руки вспомнили свою искусность, лихорадочные губы, разделяясь и соединяясь, отправились на поиск других губ, языки била дрожь наслаждения, открываемого заново.
   — Совсем неплохо для зеленых юнцов, — заметил Виргилий Джонс, и Долорес счастливо засмеялась. Много времени прошло с тех пор, как он последний раз слышал ее смех; воистину слышать этот смех для него было высшим удовольствием, и он тоже рассмеялся.
   И смех сделал свое дело; шлюзы раскрылись, и потоки желания смыли нерешительность. Их тела переплелись.
   — Горб! Обними мой горб! — выкрикнула Долорес. Руки Виргилия Джонса обхватили эту прискорбную выпуклость ее тела, принялись гладить, тереть и мять; Долорес вздрагивала от наслаждения, и чувство ущербности чудесным образом менялось, превращаясь в сексуальность.
   Несколько первых мгновений она лежала рядом с ним, потом вскочила и устроилась сверху, ее руки ухватились за обширные складки его тела, с детским наслаждением она принялась мять и крутить его плоть. Они снова смеялись; Виргилию теперь тоже не нужно было страдать из-за своих небезупречных очертаний. — Словно тесто мешу, — хихикала она, притворяясь, что лепит из его живота каравай.
   Он кончил один раз, она же не кончила совсем. Они не пользовались своими органами ужасно много лет, и от бездействия те утратили чувствительность. Но ни он, ни она не обратили на эту безделицу особого внимания; то, что случилось с ними, само по себе вполне удовлетворило их — о большем они помышлять не могли. Некоторое время после того, как все кончилось, он попросту неподвижно лежал поверх нее, обтекая ее собой со всех сторон, укрывая, чувствуя под собой ее кости, жесткие и почти не покрытые мясом, совсем не как у него, — так они были одним зверем, четырехруким и четырехногим, двухголовым, растаявшим в блаженстве. Ее груди были парой сморщенных сушеных фиг, его же — были большими и мясистыми как арбузы. Его пенис, короткий и толстый, покорно лежал в жесткой лунке ее ладони.
   — Даже не думай худеть, — говорила ему она. — Таким и оставайся. Оставайся Виргилием.
   — Мне не удастся похудеть при всем желании, — отвечал он, — таким я был в тот момент, когда. Я уже пытался. Я пытался сесть на диету, но моя щитовидная железа все равно брала свое.
   — Вот и хорошо, — отзывалась она.
   — Кстати говоря, — добавлял он, — представить тебя толстой я тоже не могу.
   — Все останется по-прежнему, — говорила она. — Мы будем сидеть на берегу, кормить цыплят, слушать птиц и вести хозяйство и…
   Заметив выражение его лица, она замолчала.
   — Виргилий, — воскликнула она. — Все должно оставаться, как было! Понимаешь, все!
   Выражение его лица не изменилось.
 
   Возможно, я совершила ошибку, когда решила лечь с ним. Теперь он получил то, что хотел. Теперь мне нечего ему больше предложить, нечего посулить, нечем его удержать.
   Возможно, я совершил ошибку, когда решил лечь с ней. Еще одно обязательство, новые хлопоты, новые укоры. Если я лег с ней, то не солгал ли я ей?
   Возможно, я поступила правильно, когда решила лечь с ним. Теперь между нами нет тайны, все решено, ясно и открыто. Теперь он знает, что любит меня.
   Возможно, я поступил правильно, когда решил лечь с ней …
   — Я люблю тебя, — сказала Долорес О'Тулл.
   — Я люблю тебя, — сказал Виргилий Джонс.
   И ему и ей было очень и очень грустно.
   — Это все он, — горячо прошептала Долорес.
   — Кто это «он»?
   — Взлетающий Орел, — ответила она. — Если бы он не появился здесь, мы не оказались бы… здесь.
   — Значит, мы должны быть ему благодарны, — ответил Виргилий Джонс.
   — Да, — печально проговорила Долорес. — Мы должны быть ему благодарны. За все.
   Но есть горе, подумал мистер Джонс, и есть вина: найдется ли тот, кто покорно принесет их и положит под двери Гримуса?
   Долорес не сводила глаза с очистившейся от облаков горной вершины.
   — Все должно оставаться, как есть, — процедила она сквозь сжатые зубы.
 

Глава 12

   Взлетающий Орел проснулся от подземного толчка. Было раннее утро. Сотрясение почвы достигло его сквозь тонкую циновку; единственный низенький столик сдвинулся с места, фрагменты загадочных картинок ссыпались с него каскадом. Взлетающий Орел мгновенно вынырнул из сна и тут же вскочил на ноги; но толчки не повторялись, опасность миновала. Разрушений не было.
   За секунду до пробуждения ему снился сон, точнее кошмар. Он в полной боевой раскраске стоял на вершине черной скалы и, размахивая томагавком, безуспешно сражался с орлом, который, раз за разом налетая, рвал когтями его тело, клевал его плоть, а снизу за ними наблюдала молчаливая темная фигура без лица, высокая и стройная. Пальцы незнакомца были унизаны кольцами, он смеялся, смеялся не переставая: это был смех Деггла.
   В комнате все еще царил полумрак, сквозь мешковину на двери и окне пробивались первые лучи утреннего света. Несколько секунд он стоял, тяжело и взволнованно дыша, переводя взгляд с пустой циновки Долорес О'Тулл на пустое кресло-качалку мистера Джонса и обратно. Потом вышел наружу.
   Мистер Джонс и Долорес О'Тулл стояли рядышком перед домом; вокруг них бегали, отчаянно пища, растревоженные цыплята, на ветвях над их головами испуганно гомонили разбуженные птицы. Толстый мужчина и тощая женщина стояли неподвижно. Губы Виргилия непроизвольно кривились; взгляд Долорес казался задумчивым и отстраненным. По крайней мере, Взлетающего Орла она не замечала.
   — Трепет земли, — проговорила она.
   — Что? — не понял Взлетающий Орел. Долорес его не слышала.
   — Великая Черепаха пошевелилась, — добавила она, обращаясь к Виргилию, и горько усмехнулась.
   Виргилий поглядел на свою подругу с тревогой. Долорес ответила негодующим взглядом и мрачно добавила:
   — Я ошиблась, все осталось по-прежнему. Ничего не должно меняться — ты понял? Ничего не случилось. Все осталось по-прежнему.
   — Миссис О'Тулл здорова? — спросил Взлетающий Орел. — С ней все в порядке?
   — Да, да, она здорова, — отозвался мистер Джонс, подталкивая Долорес к дверям хижины. — Она немного испугана, вот и все, — добавил он скорее для себя, чем для Взлетающего Орла. — Ей нужно отдохнуть. А нам с вами стоит прогуляться. Мне нужно с вами поговорить. А она пускай отдохнет, хорошо?
   — Конечно, — ответил Взлетающий Орел.
   Оставив миссис О'Тулл в хижине, мистер Виргилий Джонс и Взлетающий Орел направились в сторону колодца — места романтического ночного свидания. Когда их шаги затихли в отдалении, Долорес вздрогнула, поднялась, подошла к сундуку, стоящему в дальнем углу хижины, и с усилием подняла его крышку. Здесь взаперти хранилось ее прошлое, не тронутое переменами, такое же, как раньше. Она уселась на пол перед сундуком, обняла его и прошептала:
   — Опять то же самое вчера. Каждый новый день — то же самое вчера. Время стоит на месте.

Глава 13

   По неуловимым переменам Взлетающий Орел понял, что сегодняшний мистер Виргилий Джонс отличается от Виргилия Джонса вчерашнего. Неприязнь миссис О'Тулл к нему, Орлу, еще вчера неопределенная, сегодня укрепилась, стала несомненной и явственной. Но ни то, ни другое не занимало его в это утро — он хотел задать мистеру Джонсу вопрос и добиться от него четкого ответа. И чем раньше он узнает тайну происхождения острова Каф и одноименной горы, чем раньше узнает, где искать сестру Птицепес и Сиспи, тем раньше сможет оставить чудаковатую парочку в покое и продолжить свои одинокие поиски.
   Виргилий Джонс уводил его все дальше от хижины в глубь леса. Остановились они у колодца. Колодец, а по сути дела круглая необложенная яма в земле, давно пересох. Желая скрыть волнение и преживания минувшей ночи, Виргилий Джонс придал лицу серьезное выражение и став похож на школьного учителя.
   — Очень хорошо, — заговорил он. — Для начала я напомню вам, что на своем пути вы испытали много хорошего… но и плохого тоже. По большому счету, за свою жизнь вы столкнулись по крайней мере с двумя явлениями, которые можно было бы отнести к сверхъестественным. Во-первых, вы стали бессмертным: для обычных людей это великая редкость. Но мир, в котором вы до недавних пор проживали, не так уж прост. В нем можно натолкнуться на совершенно невероятные вещи.
   Взлетающий Орел кивнул.
   — Чанакия, — проговорил мистер Виргилий Джонс. — Это имя я сам добавил себе. Так звался древний король-философ, часто повторявший, что мир совсем не то, чем кажется на первый взгляд, и даже не то, чем не кажется, но все сразу. Одновременно и то, каким мы его видим, и то, каким нам не дано его увидеть. Это известное определение, и если я не ошибаюсь, принадлежит оно именно Чанакия. Это было сказано много, много лет назад — понимаете? За точность цитаты не ручаюсь, здесь важен смысл.
   Мистер Джонс быстро глянул на яму колодца, вздохнул и заговорил снова.
   — Хорошо, подойдем к проблеме с другой стороны. При взгляде на меня, вы, мистер Орел, понимаете, что тело мое твердо и непрозрачно. Возьмем теперь другое — посмотрев на этот колодец, вы можете с уверенностью сказать, что он пуст. Теперь ответьте мне следующее: согласны вы или нет с тем, что эти два определения — полная пустота и твердое непрозрачное тело — не имеют никакого отношения ни к моей природе, ни к природе колодца, а целиком и полностью зависят от того, как вы и то и другое видите?
   Взлетающий Орел нахмурился.
   — Извините меня, мистер Орел, — сказал тогда мистер Джонс. — Вижу, что обескуражил вас, но и это понятно — вопрос сложный. Но попытайтесь понять: мое тело есть материя, состоящая из мельчайших частиц, иными словами, элементарных ультрамикрокосмов. Все сводится к тому, что расстояние между частицами, составляющими мое тело, гораздо меньше, чем между заполняющими пространство колодца. Располагая другими средствами наблюдения, более точными и чуткими, чем наши глаза, можно открыть, к примеру, что я так же «пуст», как жерло колодца, или наоборот, что воздух в колодце так же «тверд» и «плотен», как я.
   — Возможно… — с сомнением проговорил Взлетающий Орел.
   — То, к чему я клоню, как обычно, неловко и обиняками, — продолжил Виргилий Джонс, — сводится к следующему: границы нашего мировосприятия устанавливают наши собственные возможности, а не природа мира. Встречая на своем жизненном пути вещи, выбивающиеся из установленных нами же самими привычных рамок, мы немедленно причисляем их к разряду сверхъестественного. Призраки. Неопознанные летающие объекты. Видения. Мы ставим под сомнение душевное состояние тех, кто способен видеть все это. И интересный факт: человека признают разумным только тогда, когда он вписывается в изначально выдуманные кем-то границы реальности.
   — Хм, — отозвался Взлетающий Орел.
   — «Вперед, вперед и вперед, — сказала птица», — торжественно провозгласил Виргилий Джонс.
   — Что?
   — Это цитата из одного известного автора, — ответил Виргилий Джонс. — Мое чудачество. Пытаюсь оправдаться в собственных глазах. Но давайте продолжим. Прошу прощения за краткое отступление от темы.
   С тем чтобы подкрепить и пояснить свои тезисы, я приведу пример. Аналогию. Во всех нас — и в окружающем нас мире — в живых существах и неподвижных предметах, ветре и свете, в общем во всем — сравнительно с подлинно твердой материей, есть большая доля пустого пространства. Не будет безосновательным заявить, что прямо здесь, вокруг нас и внутри нас, существует совершенно другой мир, состоящий из соответствующих друг другу твердых частиц и пустот, и имеющиеся в этом мире наблюдательные устройства таковы, что мы для его обитателей словно бы не существуем, как, впрочем, и они для нас. Я говорю о другом измерении.
   — Ну, не знаю, — нерешительно протянул Взлетающий Орел. — А если и так, то что?
   — Если вы примете эту гипотезу, то, развивая ее, можно сказать, что одновременно может существовать больше двух таких миров. В одной и той же точке пространства может быть бесконечное множество измерений, этакий палимпсест, одно скрыто за другим, на другом слое, причем постичь или увидеть эти измерения, кроме одного, мы не в состоянии.
   И вот еще: нет причин сколько-нибудь обоснованно полагать, что все это бесконечное множество измерений существует только в масштабах нашего физического мира. Бесконечность измерений может брать начало от мельчайших микрочастиц, составляющих атомы, восходя к размерам вселенной. Не будет также ошибкой заявить в таком случае, что сами мы, возможно, существуем внутри пары субатомных частиц некоего иного, невообразимо огромного мира.
   Взлетающий Орел почувствовал раздражение.
   — Все это, конечно, очень интересно, — довольно резко проговорил он. — Однако я не понимаю, какое это отношение имеет к ответу на впорос, где находится моя сестра?
   — Мой дорогой мистер Орел, — примирительно отвечал мистер Джонс. — Я просто пытаюсь расширить ваш кругозор, ничего более. Я не вижу другого пути объяснить вам природу существования нашего острова.
   Мысли в голове Взлетающего Орла начали тошнотворный круговорот.
   — Возможно, вы уже что-то слышали о теории потенциального бытия, — любезно продолжил тем временем мистер Виргилий Джонс. — Исходя из этой теории, предположим, что есть — скажем для простоты — четыре вероятных пути развития Средиземного моря. Первый из них: ни в прошлом, ни в будущем, нигде об острове Каф не слыхали. Второй путь: остров Каф существовал, но потом по некоторым причинам исчез. Третий: остров не существовал в прошлом, но существует теперь и будет существовать в будущем. И, наконец, четвертый, — мистер Виргилий Джонс обвел рукой вокруг себя, — остров существовал в прошлом и продолжает существовать в настоящем.
   Сказав это, он позволил себе небольшую театральную паузу.
   — Оригинальных описаний измерений может быть столько же, сколько существует самих измерений. Существует миллион планет, подобных Земле, миллион различных путей исторического развития, причем все эти варианты осуществляются одновременно. Существование измерений может быть взаимосвязанным, но в повседневной жизни мы не замечаем никаких огрехов взаимного пересечения измерений, возможно, влияющих на прошлое и будущее друг друга. Это уже за рамками нашего восприятия. Вы, мистер Орел, оказались в другом историческом континууме — вот что с вами случилось, грубо говоря. Мы все существуем только здесь — мы и наш остров. В том мире, откуда вы пришли, о нас ничего не знают, потому что там нас нет.
   — Значит, вы все призраки, — сказал словно бы самому себе Взлетающий Орел. — Вы призраки, а я сумасшедший. Вы это хотите сказать? Я вижу несуществующие вещи и несуществующих людей.
   — Не слишком веселый вывод, — заметил мистер Виргилий Джонс. — Ваши слова можно трактовать и иначе: возможно, призрак — вы. Вы и ваша сестра Птицепес.
   — Где она? — громко воскликнул Взлетающий Орел, уже не сдерживаясь, словно, выяснив это, мог бы избавиться от всех прочих сомнений.
   — В ее точном местопребывании я не уверен. Она где-то на вершине горы. Шансов найти ее у вас практически нет, даже невзирая на то, что ваше оригинальное прибытие на остров свидетельствует о вашей высокой восприимчивости к параллельным измерениям.
   — Но почему я не смогу найти сестру? Ведь остров не так велик? — успокаиваясь, спросил Взлетающий Орел.
   Помолчав минутку, Виргилий Джонс ответил:
   — Это не так просто объяснить, мистер Орел. Именно поэтому мы откладывали этот разговор до дня вашего выздоровления.
   — Я найду ее, — упрямо повторил Взлетающий Орел.
   — Постучите по дереву, — посоветовал мистер Виргилий Джонс, повернулся, подошел к ближайшему стволу и так и сделал.
   — Проживая в реальности, где, как я уже говорил, возможно все, — смущенно заметил после этого он, — я предпочитаю не пренебрегать даже мелочами. Отсюда происходит и мое болезненное суеверие — это, конечно, глупо, но все же. В конце концов, ведь в этом дереве может обитать злой дух. Или мстительный бог. Существование могущественных демонов-колдунов я тоже допускаю. Линии на ладони человека всегда говорят правду. Символы бывают не менее реальными, чем люди. Как в нашем, так и в вашем измерении мы придаем очень большое значение вопросам взаимодействия символов с непознанной и таинственной материей человеческой судьбы. Узнать и назвать истинные движущие нами силы не только непросто, но порой невозможно. Существуя беззащитным в столь бескрайнем океане разнообразных вероятностей, я нахожу простительное утешение в своих невинных слабостях.
   Взлетающий Орел напряженно застыл, сжав кулаки (костяшки пальцев побледнели) и губы (те превратились в бесцветную, почти незаметную полоску).
   — Ну полно, перестаньте, — попытался разрядить обстановку мистер Джонс. — Я считал вас более гибким и восприимчивым.
   — Я ухожу, — сказал Взлетающий Орел, — сегодня же. Я поднимусь на гору. Я найду сестру Птицепес и Сиспи, и они помогут мне выпутаться из этого безобразия.
   — К сожалению, это невозможно, — ответил Виргилий Джонс.
   — Почему? — выкрикнул Взлетающий Орел.
   — Ввиду Эффекта Гримуса, — спокойно объяснил мистер Джонс. — День ото дня сила Эффекта растет. Сказать по правде, и нам осталось недолго ждать — день, когда граница Эффекта достигнет подножия горы и нашей хижины, уже не за горами — извините за неудачный каламбур. Я не советовал бы вам уходить.
   Взлетающий Орел почувствовал себя совершенно разбитым, словно его снова только что выбросило из моря на берег.
   — О чем это вы говорите? — тихо спросил он.
   — О Гримусе. И порожденном им Эффекте.
   — Что это такое, черт возьми?
   — Для одного дня новостей, я думаю, довольно, — ответил Виргилий Джонс. — Не вдаваясь в подробности, скажу вам лишь одно: склоны горы Каф кишат чудовищами, мистер Орел. Без проводника вы там обязательно пропадете. Возможно, и проводник вас не спасет.
   Совершенно уже сбитый с толку Взлетающий Орел яростно затряс головой и спрятал лицо в ладонях. Виргилий Джонс подошел к нему и положил руку на плечо.
   — Мне очень жаль, — проговорил он. — Поверьте, мне очень жаль. Извините, но что правда, то правда.
   — Нет, не вам, а мне нужно извиняться, — возразил Взлетающий Орел. — Я веду себя как капризный ребенок.
   — Вас можно понять, голубчик, — добродушно отозвался Виргилий Джонс.
   — А вы можете сказать мне, что это за чудовища?
   Виргилий Джонс печально кивнул.
   — Значит, вы непреклонны? — спросил он.
   — Да, — ответил Взлетающий Орел. — Чем бы мне это ни грозило, я хочу довести начатое до конца.
   — То, о чем я говорил вам недавно, это лишь Внешние Измерения, — сказал тогда мистер Джонс. — Кроме того, существуют и Внутренние. Никто не знает, что за вселенная может таиться в голове человека. Эффект может оказывать на сознание самое разрушительное воздействие. Последствия могут оказаться печально необратимыми.
   Мистер Виргилий Джонс замолчал. Взлетающий Орел пытался добиться от него большего, но узнал только вот что:
   — О некоторых свойствах острова Каф невозможно рассказать словами — это можно понять, только испытав на себе. Возможно вам, мистер Орел, повезет, и вы так ничего и не узнаете об этих ужасах. Вы мне очень понравились. Вы устремлены к своей цели и настойчивы, а для этого нужна душевная стойкость.