Страница:
Андре-Луи с сильно забившимся сердцем ожидал взрыва. Но ничего не произошло. Только на мгновение взлетели вверх тонкие брови, но на лицо председателя так быстро вернулось прежнее выражение, что Андре-Луи один и заметил какую-то перемену. Больше Ле Шапилье ничем не выдал своего знакомства с арестованным. Он неспешно поднес к глазу монокль, внимательно оглядел присутствующих и снова заговорил невыразительным сухим голосом.
— Кого это вы привели?
— Но я как раз об этом рассказываю, гражданин председатель. Это один из тех людей, которые помогли бежать проклятому аристократу де Бацу. Он имел наглость объявить себя агентом комитета общественной безопасности. — И Симон приступил к рассказу о стычке на улице Шарло. Но когда он закончил, никакого панегирика его заслугам не последовало.. Более того, он не дождался ни единого слова благодарности.
Вместо этого председатель по-прежнему бесстрастно задал Симону вопрос, от которого пульс Андре-Луи участился еще больше.
— Вы сказали, что этот человек объявил себя агентом Комитета Общественной Безопасности. Какие шаги вы предприняли, чтобы убедиться, что это не так?
У гражданина Симона отвисла челюсть. Открытый рот и выпученные глаза придавали ему необыкновенно дурацкий вид. Президент холодно повторил свой вопрос.
— Какие шаги вы предприняли, чтобы убедиться, что гражданин Моро не является одним из наших агентов?
Изумление ревностного патриота достигло апогея.
— Вам известно его имя, гражданин председатель?
— Отвечайте на вопрос.
— Но… Но… — Гражданин Симон был ошеломлен. Он чувствовал, что здесь кроется какая-то чудовищная ошибка. Он запнулся, помолчал, потом бросился защищаться. — Но по моим сведениям этот человек — неизменный помощник ci-devant барона де Баца, которого, как я уже вам сказал, я захватил врасплох во время попытки проникнуть в Тампль.
— Я спросил вас не об этом. — Голос Шапилье звучал теперь еще более строго. — Вам известно, гражданин, что вы не производите на меня благоприятного впечатления? У меня весьма невысокое мнение о людях, которые не умеют отвечать на вопросы. По моему убеждению им чего-то недостает — либо сообразительности, либо честности.
— Но, гражданин председатель…
— Молчать! Вы немедленно удалитесь и будете ждать в приемной, пока я за вами пошлю. Своих людей заберите с собой. Гражданин Моро, вы останетесь. — И звякнул в колокольчик, призывая секретаря.
Безобразные губы Симона злобно скривились. Но он не посмел воспротивиться столь определенному приказу, исходящему от деспота, который получил полномочия от новоявленной святой троицы — Свободы, Равенства, Братства.
Появился секретарь, и позеленевший от злости и разочарования Симон вышел из комнаты в сопровождении своих гвардейцев. Высокая дверь закрылась, и Андре-Луи остался с Ле Шапилье наедине.
Несколько секунд депутат мрачно разглядывал арестанта. Потом его тонкие губы раздвинулись в улыбку.
— Мне сообщили, что ты в Париже, несколько дней назад. Я все гадал, когда ты сподобишься нанести мне визит вежливости.
Андре-Луи ответил на колкость колкостью.
— Не обвиняй меня в невежливости, Изаак. Я боялся навязывать свое присутствие столь занятому человеку.
— Понимаю. Ну, что ж, вот ты и здесь, в конце концов.
Они продолжали в упор разглядывать друг друга. Андре-Луи находил ситуацию почти забавной, но не очень обнадеживающей.
— Скажи мне, — заговорил после паузы Ле Шапилье. — Что связывает тебя с этим де Бацем?
— Он мой друг.
— Не очень желательный друг в наши дни, особенно для человека с твоей биографией.
— Принимая во внимание мою биографию, возможно, это я не слишком желательный для него друг.
— Возможно. Но меня заботишь ты, особенно теперь, когда ты так некстати позволил себя схватить.
— Я ценю твою заботу, дорогой Изаак. Не знаю, поверишь ли ты, но мне очень жаль, что я стал причиной твоих затруднений.
Близорукие глаза президента мрачно изучали стоящего перед ним собеседника..
— Для меня не составляет никакого труда поверить этому. Кажется, судьба преисполнена решимости сталкивать нас всякий раз, когда мы стремимся двигаться в противоположных направлениях. Скажи мне честно, Андре — сколько правды в рассказе этого олуха о ночной авантюре в Тампле?
— Откуда мне знать? Если ты склонен верить нелепой байке безмозглого пса, который привел меня сюда…
— Трудность в том, что не поверить его истории невозможно. А нам бы этого очень хотелось; не только мне лично, но и моим коллегам по Комитету Общественной Безопасности. Твой арест так некстати подтверждает его рассказ. Ты ужасно несвоевременно попался, Андре.
— Прими мои извинения, Изаак.
— Конечно, я мог бы без шума тебя гильотинировать.
— Если это неизбежно, то я бы предпочел, чтобы шума было как можно меньше. Никогда не любил публичных зрелищ.
— К несчастью, я в долгу перед тобой.
— Мой дорогой Изаак! Какие счеты могут быть между друзьями?
— Ты способен говорить серьезно?
— Если ты сможешь убедить меня, что знаешь человека, чье положение серьезнее моего, я буду безмерно удивлен.
Ле Шапилье нетерпеливо махнул рукой.
— Не притворяйся, будто ты всерьез предполагаешь, что я не хочу тебе помочь.
— Я заметил в твоем поведении кое-какие намеки на желание помочь, за что очень тебе признателен. Но твоя власть должна иметь какие-то границы в государстве, где каждый оборванец может диктовать свои условия министру.
— В один прекрасный день, Скарамуш, ты поплатишься головой за очередную остроумную реплику. Но пока тебе везет больше, чем ты себе представляешь. Возможно, даже больше, чем ты заслуживаешь. Дело не только в том, что случай распорядился, чтобы тебя привели ко мне, а не на заседание Комитета. Вся сложившаяся обстановка требует, чтобы история Симона не получила огласки. Если ты со своими друзьями пытался спасти бывшую королеву, вы напрасно рисковали головами. Открою тебе один секрет. В Вене успешно продвигаются переговоры о ее освобождении в обмен на выдачу Бурнонвилля и других депутатов, которые сейчас находятся в руках австрийцев. Если станет известно, что была предпринята попытка вызволить королеву, население может взбунтоваться и воспротивиться желательным политическим мерам. От байки о попытке проникнуть в Тампль мы могли бы просто отмахнуться. Но твой арест осложняет дело. Если ты предстанешь перед судом, может всплыть много неудобных подробностей.
— Я просто в отчаянье, что подвернулся тебе так некстати.
Ле Шапилье пропустил эту реплику мимо ушей.
— С другой стороны, если я отпущу тебя на свободу, этот субъект, Симон, начнет мутить воду и объявит, что все мы куплены Питтом и Кобургом.
— Мой бедный Изаак! Ты оказался между Сциллой и Харибдой. Твои трудности вызывают у меня сострадание, которое я собирался приберечь для себя.
— Дьявол тебя побери, Андре! — Ле Шапилье треснул по столу ладонью. — Может быть, ты прекратишь паясничать и скажешь, что я должен делать? — Он встал. — Тут все совсем непросто. В конце концов, я — не Комитет, мне придется представить какой-то отчет своим коллегам. На каком основании я могу тебя отпустить?
Он подошел к Андре-Луи и положил ему руку на плечо.
— Я сделаю что угодно, лишь бы спасти тебя. Но мне не хотелось бы подняться вместо тебя на эшафот.
— Мой дорогой Изаак! — На этот раз в тоне Андре-Луи не было насмешки.
— Не очень-то ты лесного обо мне мнения, раз тебя это удивляет. Я еще не позабыл о случае в Кобленце.
— Здесь не может быть никаких параллелей. В Кобленце меня ни с кем не связывал долг, следовательно, мне ничто не мешало помочь тебе. Ты же, к несчастью, лицо официальное, и долг перед теми, кто облек тебя властью, едва ли…
Долг! Ха! — перебил его Ле Шапилье. — Мое чувство долга изрядно истончилось, Андре. Наша революция сделала полный круг. Из тех, кто стоял у истоков, почти никого не осталось. Меня запросто могли смести вместе с жирондистами — последними сторонниками порядка.
Андре-Луи решил, что получил объяснение тому напряженному, затравленному взгляду, который так поразил его в первое мгновение встречи с Ле Шапилье. Его старый друг совершенно извелся, будучи во власти страхов и дурных предчувствий, иначе он никогда бы не позволил себе таких выражений.
Ле Шапилье убрал руку с плеча Андре-Луи и прошелся до стола и обратно. Его подбородок зарылся в шейный платок, на бледном лбу собрались тяжелые складки. Вдруг он резко остановился и спросил:
— Ты примешь назначение, если я его тебе предложу?
— Назначение?
— Может, оно и к лучшему, что в разговоре с этим Симоном ты назвал себя агентом Комитета Общественной Безопасности.
— Ты собираешься предложить мне должность агента? — В самом тоне вопроса уже содержался отказ.
— Мое предложение вызывает у тебя негодование? Почему? Разве ты не агент Бурбонов? Разве среди агентов не обычная практика — служить одновременно обеим сторонам? — презрительно поинтересовался Ле Шапилье. — Я мог бы объяснить Комитету, что поручил тебе наблюдение за контрреволюционерами, которые считали тебя своим. Помощь, оказанная мне тобой в Кобленце, безусловно — ценная услуга для революционной партии. Я доложил о ней перед Комитетом сразу же по возвращении, и теперь она послужит доказательством твоей лояльности. Мне с готовностью поверят, что твое присутствие здесь, твоя связь с известными контрреволюционерами — результат соглашения, заключенного между нами в Кобленце. Ты меня понимаешь?
— О, вполне. И благодарю тебя. — Андре-Луи насмешливо поклонился. — Но, по-моему, гильотина как-то чище.
— Вижу, что ты ничего не понял. Я не прошу тебя что-либо делать. Ты только подпишешь бумагу. Иначе я не смогу тебя отпустить.
Андре-Луи нахмурился.
— Но как же ты, Изаак? Что будет с тобой? Если ты поручишься за меня, а я не стану исполнять свои обязанности, если я воспользуюсь данными мне полномочиями, чтобы бежать? Что будет с тобой?
— Пусть это тебя не заботит.
— Нет, так не пойдет. Ты рискуешь собственной шеей.
Ле Шапилье медленно покачал головой и улыбнулся, не разжимая губ.
— Им некого будет призвать к ответу. Меня здесь не будет. — Он непроизвольно понизил голос. — В ближайшее время я отправляюсь в Англию с секретной миссией к Питту. Мы попытаемся отколоть Англию от коалиции. Это последняя достойная услуга, которую в наше время может оказать порядочный человек этой несчастной стране. Когда я выполню свою миссию — все равно, успешно или нет — вряд ли я захочу вернуться. Потому что здесь, — добавил он с горечью, — честному человеку больше делать нечего. Это еще один секрет, Андре. Я открыл его тебе, чтобы ты до конца понимал, что я тебе предлагаю.
Андре-Луи понадобилось всего несколько секунд на размышление.
— При таких обстоятельствах отказываться было бы непростительной глупостью. Я всегда считал, что мне повезло в дружбе, Изаак.
Ле Шапилье пожал плечами, словно не хотел принять благодарности.
— Я привык возвращать долги. — Он вернулся к письменному столу. — Вот твоя карточка. Я подготовлю документ о твоем назначении агентом Комитета и поставлю вторую подпись, как только все соберутся на заседание. Оно состоится не позже, чем через два часа. Подожди в приемной, я пошлю за тобой. Когда ты получишь документ, ты сможешь защитить себя. — Он протянул Андре-Луи руку. — На этот раз, кажется, прощай, Андре.
Глядя друг другу в глаза, они обменялись долгим крепким рукопожатием. Потом Ле Шапилье взял со стола колокольчик и позвонил.
Вошел секретарь. Ле Шапилье спокойно и сухо отдал ему распоряжения.
— Гражданин Моро будет ждать моих указаний в приемной. Проводите его и сразу же пришлите ко мне гражданина Симона.
Колченогий Симон, по-прежнему пребывающий в глубоком оцепенении, вошел в кабинет в надежде получить запоздалую благодарность от председателя Комитета Общественной Безопасности за бдительность, проявленную патриотом на службе Нации. Вместо этого ему пришлось выслушать суровую лекцию об ошибках, к которым может привести человека чрезмерно ревностная деятельность, вызванная доверием к ненадежным источникам информации.. Гражданина Симона заверили, что он совершил серию грубых промахов в ходе раскрытия заговора, который никогда не существовал, и погони за заговорщиками, которые никогда не появлялись. В заключение его предупредили, что, если он и дальше будет паникерствовать по этому поводу, его ждут самые серьезные неприятности.
Слушая эту язвительную нотацию, гражданин Симон несколько разменял окраску, а под конец возмущенно поинтересовался, значит ли это, что он не должен доверять собственным чувствам. Эта слабая попытка съехидничать осталась незамеченной.
— Несомненно, — ответил президент безапелляционно, — раз эти чувства оказались столь ненадежными. Вы оклеветали двух верных служителей Нации в лице Мишони и Корти, хотя не можете ничем подтвердить обвинения против них. Вы набросились на нашего агента, гражданина Моро. Это серьезные проступки, гражданин Симон. Вынужден напомнить вам, что мы покончили с деспотизмом, во времена которого жизнь и свобода людей зависела от милости какого-нибудь чиновника. Советую вам в будущем проявлять больше осмотрительности. Вам еще повезло, что вы остались на свободе, гражданин Симон. Можете идти.
Пламенный борец за свободу, равенство и братство вышел из кабинета пошатываясь, словно его огрели дубиной по голове.
— Кого это вы привели?
— Но я как раз об этом рассказываю, гражданин председатель. Это один из тех людей, которые помогли бежать проклятому аристократу де Бацу. Он имел наглость объявить себя агентом комитета общественной безопасности. — И Симон приступил к рассказу о стычке на улице Шарло. Но когда он закончил, никакого панегирика его заслугам не последовало.. Более того, он не дождался ни единого слова благодарности.
Вместо этого председатель по-прежнему бесстрастно задал Симону вопрос, от которого пульс Андре-Луи участился еще больше.
— Вы сказали, что этот человек объявил себя агентом Комитета Общественной Безопасности. Какие шаги вы предприняли, чтобы убедиться, что это не так?
У гражданина Симона отвисла челюсть. Открытый рот и выпученные глаза придавали ему необыкновенно дурацкий вид. Президент холодно повторил свой вопрос.
— Какие шаги вы предприняли, чтобы убедиться, что гражданин Моро не является одним из наших агентов?
Изумление ревностного патриота достигло апогея.
— Вам известно его имя, гражданин председатель?
— Отвечайте на вопрос.
— Но… Но… — Гражданин Симон был ошеломлен. Он чувствовал, что здесь кроется какая-то чудовищная ошибка. Он запнулся, помолчал, потом бросился защищаться. — Но по моим сведениям этот человек — неизменный помощник ci-devant барона де Баца, которого, как я уже вам сказал, я захватил врасплох во время попытки проникнуть в Тампль.
— Я спросил вас не об этом. — Голос Шапилье звучал теперь еще более строго. — Вам известно, гражданин, что вы не производите на меня благоприятного впечатления? У меня весьма невысокое мнение о людях, которые не умеют отвечать на вопросы. По моему убеждению им чего-то недостает — либо сообразительности, либо честности.
— Но, гражданин председатель…
— Молчать! Вы немедленно удалитесь и будете ждать в приемной, пока я за вами пошлю. Своих людей заберите с собой. Гражданин Моро, вы останетесь. — И звякнул в колокольчик, призывая секретаря.
Безобразные губы Симона злобно скривились. Но он не посмел воспротивиться столь определенному приказу, исходящему от деспота, который получил полномочия от новоявленной святой троицы — Свободы, Равенства, Братства.
Появился секретарь, и позеленевший от злости и разочарования Симон вышел из комнаты в сопровождении своих гвардейцев. Высокая дверь закрылась, и Андре-Луи остался с Ле Шапилье наедине.
Несколько секунд депутат мрачно разглядывал арестанта. Потом его тонкие губы раздвинулись в улыбку.
— Мне сообщили, что ты в Париже, несколько дней назад. Я все гадал, когда ты сподобишься нанести мне визит вежливости.
Андре-Луи ответил на колкость колкостью.
— Не обвиняй меня в невежливости, Изаак. Я боялся навязывать свое присутствие столь занятому человеку.
— Понимаю. Ну, что ж, вот ты и здесь, в конце концов.
Они продолжали в упор разглядывать друг друга. Андре-Луи находил ситуацию почти забавной, но не очень обнадеживающей.
— Скажи мне, — заговорил после паузы Ле Шапилье. — Что связывает тебя с этим де Бацем?
— Он мой друг.
— Не очень желательный друг в наши дни, особенно для человека с твоей биографией.
— Принимая во внимание мою биографию, возможно, это я не слишком желательный для него друг.
— Возможно. Но меня заботишь ты, особенно теперь, когда ты так некстати позволил себя схватить.
— Я ценю твою заботу, дорогой Изаак. Не знаю, поверишь ли ты, но мне очень жаль, что я стал причиной твоих затруднений.
Близорукие глаза президента мрачно изучали стоящего перед ним собеседника..
— Для меня не составляет никакого труда поверить этому. Кажется, судьба преисполнена решимости сталкивать нас всякий раз, когда мы стремимся двигаться в противоположных направлениях. Скажи мне честно, Андре — сколько правды в рассказе этого олуха о ночной авантюре в Тампле?
— Откуда мне знать? Если ты склонен верить нелепой байке безмозглого пса, который привел меня сюда…
— Трудность в том, что не поверить его истории невозможно. А нам бы этого очень хотелось; не только мне лично, но и моим коллегам по Комитету Общественной Безопасности. Твой арест так некстати подтверждает его рассказ. Ты ужасно несвоевременно попался, Андре.
— Прими мои извинения, Изаак.
— Конечно, я мог бы без шума тебя гильотинировать.
— Если это неизбежно, то я бы предпочел, чтобы шума было как можно меньше. Никогда не любил публичных зрелищ.
— К несчастью, я в долгу перед тобой.
— Мой дорогой Изаак! Какие счеты могут быть между друзьями?
— Ты способен говорить серьезно?
— Если ты сможешь убедить меня, что знаешь человека, чье положение серьезнее моего, я буду безмерно удивлен.
Ле Шапилье нетерпеливо махнул рукой.
— Не притворяйся, будто ты всерьез предполагаешь, что я не хочу тебе помочь.
— Я заметил в твоем поведении кое-какие намеки на желание помочь, за что очень тебе признателен. Но твоя власть должна иметь какие-то границы в государстве, где каждый оборванец может диктовать свои условия министру.
— В один прекрасный день, Скарамуш, ты поплатишься головой за очередную остроумную реплику. Но пока тебе везет больше, чем ты себе представляешь. Возможно, даже больше, чем ты заслуживаешь. Дело не только в том, что случай распорядился, чтобы тебя привели ко мне, а не на заседание Комитета. Вся сложившаяся обстановка требует, чтобы история Симона не получила огласки. Если ты со своими друзьями пытался спасти бывшую королеву, вы напрасно рисковали головами. Открою тебе один секрет. В Вене успешно продвигаются переговоры о ее освобождении в обмен на выдачу Бурнонвилля и других депутатов, которые сейчас находятся в руках австрийцев. Если станет известно, что была предпринята попытка вызволить королеву, население может взбунтоваться и воспротивиться желательным политическим мерам. От байки о попытке проникнуть в Тампль мы могли бы просто отмахнуться. Но твой арест осложняет дело. Если ты предстанешь перед судом, может всплыть много неудобных подробностей.
— Я просто в отчаянье, что подвернулся тебе так некстати.
Ле Шапилье пропустил эту реплику мимо ушей.
— С другой стороны, если я отпущу тебя на свободу, этот субъект, Симон, начнет мутить воду и объявит, что все мы куплены Питтом и Кобургом.
— Мой бедный Изаак! Ты оказался между Сциллой и Харибдой. Твои трудности вызывают у меня сострадание, которое я собирался приберечь для себя.
— Дьявол тебя побери, Андре! — Ле Шапилье треснул по столу ладонью. — Может быть, ты прекратишь паясничать и скажешь, что я должен делать? — Он встал. — Тут все совсем непросто. В конце концов, я — не Комитет, мне придется представить какой-то отчет своим коллегам. На каком основании я могу тебя отпустить?
Он подошел к Андре-Луи и положил ему руку на плечо.
— Я сделаю что угодно, лишь бы спасти тебя. Но мне не хотелось бы подняться вместо тебя на эшафот.
— Мой дорогой Изаак! — На этот раз в тоне Андре-Луи не было насмешки.
— Не очень-то ты лесного обо мне мнения, раз тебя это удивляет. Я еще не позабыл о случае в Кобленце.
— Здесь не может быть никаких параллелей. В Кобленце меня ни с кем не связывал долг, следовательно, мне ничто не мешало помочь тебе. Ты же, к несчастью, лицо официальное, и долг перед теми, кто облек тебя властью, едва ли…
Долг! Ха! — перебил его Ле Шапилье. — Мое чувство долга изрядно истончилось, Андре. Наша революция сделала полный круг. Из тех, кто стоял у истоков, почти никого не осталось. Меня запросто могли смести вместе с жирондистами — последними сторонниками порядка.
Андре-Луи решил, что получил объяснение тому напряженному, затравленному взгляду, который так поразил его в первое мгновение встречи с Ле Шапилье. Его старый друг совершенно извелся, будучи во власти страхов и дурных предчувствий, иначе он никогда бы не позволил себе таких выражений.
Ле Шапилье убрал руку с плеча Андре-Луи и прошелся до стола и обратно. Его подбородок зарылся в шейный платок, на бледном лбу собрались тяжелые складки. Вдруг он резко остановился и спросил:
— Ты примешь назначение, если я его тебе предложу?
— Назначение?
— Может, оно и к лучшему, что в разговоре с этим Симоном ты назвал себя агентом Комитета Общественной Безопасности.
— Ты собираешься предложить мне должность агента? — В самом тоне вопроса уже содержался отказ.
— Мое предложение вызывает у тебя негодование? Почему? Разве ты не агент Бурбонов? Разве среди агентов не обычная практика — служить одновременно обеим сторонам? — презрительно поинтересовался Ле Шапилье. — Я мог бы объяснить Комитету, что поручил тебе наблюдение за контрреволюционерами, которые считали тебя своим. Помощь, оказанная мне тобой в Кобленце, безусловно — ценная услуга для революционной партии. Я доложил о ней перед Комитетом сразу же по возвращении, и теперь она послужит доказательством твоей лояльности. Мне с готовностью поверят, что твое присутствие здесь, твоя связь с известными контрреволюционерами — результат соглашения, заключенного между нами в Кобленце. Ты меня понимаешь?
— О, вполне. И благодарю тебя. — Андре-Луи насмешливо поклонился. — Но, по-моему, гильотина как-то чище.
— Вижу, что ты ничего не понял. Я не прошу тебя что-либо делать. Ты только подпишешь бумагу. Иначе я не смогу тебя отпустить.
Андре-Луи нахмурился.
— Но как же ты, Изаак? Что будет с тобой? Если ты поручишься за меня, а я не стану исполнять свои обязанности, если я воспользуюсь данными мне полномочиями, чтобы бежать? Что будет с тобой?
— Пусть это тебя не заботит.
— Нет, так не пойдет. Ты рискуешь собственной шеей.
Ле Шапилье медленно покачал головой и улыбнулся, не разжимая губ.
— Им некого будет призвать к ответу. Меня здесь не будет. — Он непроизвольно понизил голос. — В ближайшее время я отправляюсь в Англию с секретной миссией к Питту. Мы попытаемся отколоть Англию от коалиции. Это последняя достойная услуга, которую в наше время может оказать порядочный человек этой несчастной стране. Когда я выполню свою миссию — все равно, успешно или нет — вряд ли я захочу вернуться. Потому что здесь, — добавил он с горечью, — честному человеку больше делать нечего. Это еще один секрет, Андре. Я открыл его тебе, чтобы ты до конца понимал, что я тебе предлагаю.
Андре-Луи понадобилось всего несколько секунд на размышление.
— При таких обстоятельствах отказываться было бы непростительной глупостью. Я всегда считал, что мне повезло в дружбе, Изаак.
Ле Шапилье пожал плечами, словно не хотел принять благодарности.
— Я привык возвращать долги. — Он вернулся к письменному столу. — Вот твоя карточка. Я подготовлю документ о твоем назначении агентом Комитета и поставлю вторую подпись, как только все соберутся на заседание. Оно состоится не позже, чем через два часа. Подожди в приемной, я пошлю за тобой. Когда ты получишь документ, ты сможешь защитить себя. — Он протянул Андре-Луи руку. — На этот раз, кажется, прощай, Андре.
Глядя друг другу в глаза, они обменялись долгим крепким рукопожатием. Потом Ле Шапилье взял со стола колокольчик и позвонил.
Вошел секретарь. Ле Шапилье спокойно и сухо отдал ему распоряжения.
— Гражданин Моро будет ждать моих указаний в приемной. Проводите его и сразу же пришлите ко мне гражданина Симона.
Колченогий Симон, по-прежнему пребывающий в глубоком оцепенении, вошел в кабинет в надежде получить запоздалую благодарность от председателя Комитета Общественной Безопасности за бдительность, проявленную патриотом на службе Нации. Вместо этого ему пришлось выслушать суровую лекцию об ошибках, к которым может привести человека чрезмерно ревностная деятельность, вызванная доверием к ненадежным источникам информации.. Гражданина Симона заверили, что он совершил серию грубых промахов в ходе раскрытия заговора, который никогда не существовал, и погони за заговорщиками, которые никогда не появлялись. В заключение его предупредили, что, если он и дальше будет паникерствовать по этому поводу, его ждут самые серьезные неприятности.
Слушая эту язвительную нотацию, гражданин Симон несколько разменял окраску, а под конец возмущенно поинтересовался, значит ли это, что он не должен доверять собственным чувствам. Эта слабая попытка съехидничать осталась незамеченной.
— Несомненно, — ответил президент безапелляционно, — раз эти чувства оказались столь ненадежными. Вы оклеветали двух верных служителей Нации в лице Мишони и Корти, хотя не можете ничем подтвердить обвинения против них. Вы набросились на нашего агента, гражданина Моро. Это серьезные проступки, гражданин Симон. Вынужден напомнить вам, что мы покончили с деспотизмом, во времена которого жизнь и свобода людей зависела от милости какого-нибудь чиновника. Советую вам в будущем проявлять больше осмотрительности. Вам еще повезло, что вы остались на свободе, гражданин Симон. Можете идти.
Пламенный борец за свободу, равенство и братство вышел из кабинета пошатываясь, словно его огрели дубиной по голове.
Глава XX. Мамона
Перебирая в уме факты, из которых сложилась эта история, нельзя не ощутить привкуса иронии, если задуматься, сколь малый промежуток времени сыграл ключевую роль в изложенных здесь событиях. Всего несколько часов отделяют отъезд господина де Ланжеака из Шаронны в Гамм, куда он понес весть о гибели Моро, от прибытия в Шаронну самого господина Моро. Если бы не этот узенький временной разрыв, герои моего повествования могли бы избежать многих драматических переживаний, которые выпали на их долю впоследствии.
Господин де Ланжеак отправился в путь с поддельным паспортом, которым снабдил его Бальтазар Руссель. Способности последнего к каллиграфии, гравировке и прочим сходным исксствам делали его незаменимымработником маленькой диверсионной армии барона де Баца. Только благодаря мастерству Бальтазара Русселя в подвале загородного дома в Шаронне работал маленький печатный станок, который производил самые совершенные фальшивые ассигнации во Франции. В последнее время, к немалому замешательству правительства, фальшивки буквально наводнили Республику ибумажные деньги, пущенные в обращение, постоянно обесценивались. Впрочем, это небольшое отступление не имеет отношения к нашей истории.
Прошло не больше шести часов с момента отъезда господина де Ланжеака, и июньские сумерки только-только сгустились, когда к тихому уединенному дому в Шаронне подъехал Андре-Луи, которого в это самое время оплакивали товарищи.
Де Бац, Дево, Буассанкур, Руссель, и маркиз де Ла Гиш собрались в библиотеке — длинной низкой комнате, смежной со столовой. Открытые окна библиотеки выходили на лужайку, за которой темнели деревья парка Баньоле. В компании заговорщиков царило уныние. Они сидели в сумерках, не зажигая света, и лишь изредка обменивались короткими фразами. Все были слишком подавлены, чтобы обсуждать планы на будущее.
В комнату вошла Бабетт де Гранмезон. Она задернула шторы и стала зажигать свечи.
Не успела она закончить, как дверь неожиданно распахнулась, и на пороге возник Андре-Луи. Все разом ахнули и в первое мгновение оцепенели от изумления, потом повскакивали с мест, а Бабетт бросилась Андре-Луи на шею и звонко расцеловала его в обе щеки.
— Должна же я убедиться, что он не призрак, — пояснила она обществу.
Барон с подозрительноблестящими глазами так тряс Андре-Луи руку, словно собирался вырвать ее из запястья. Общее уныние рассеялось как по волшебству. Андре-Луи втащили в комнату, засыпали вопросами, шутливыми замечания, чуть ли не промочили слезами.
Он рассказал о своем чудесном спасении, которое стало возможным благодаря его старому другу и соратнику Ле Шапилье и счастливому стечению обстоятельств. Он объяснил, по какой причине Комитет Общественной Безопасности не желает предавать огласке попытку спати королеву. Когда его товарищи узнали, что освобождение ее величества произошло бы и без всякихусилий с их стороны, мысль о собственной неудаче перестала их угнетать. Однако, кое о чем обе стороны умолчали. Андре-Луи не сказал ничего о своем назначении агентом Комитета Общественной Безопасности; главным образом потому, что не придал этому никакого значения. Де Бац, который теперь сокрушался, что не задержал Ланжеака, ничего не сказал об уверенности последнего в гибели Андре-Луи. Впрочем, и без того факт поездки Ланжеака в Гамм в достаточной степени встревожил Андре-Луи.
— Он сообщит им, что я арестован!
И молодой человек тут же поклялся, что, если утром они не найдут посыльного который немедленно выедет в Гамм, чтобы, по возможности, опередить Ланжеака, он вернется в Вестфалию сам.
Назавтра Андре-Луи в сопровождении де Баца ранним утром выехал в Париж на поиски требуемого посыльного. В первуюочередь они нанесли визит Помеллю в Эгалите — бывшее владение королевы — и там, по счастливому, как им казалось, стечению обстоятельств, застали курьера от д'Антрага, который как раз собирался возвращаться в Гамм. Его отъезд отложили ровно на столько, сколько понадобилось Андре-Луи, чтобы написать письмо Алине и крестному.
После этого Анре-Луи уже ничто не мешало остаться с бароном в Париже, чтобы на следующий день встретиться с представителем Делоне в доме банкира Бенуа. Теперь, когда Андре-Луи успокоил де Баца по поводу судьбы королевы, поведав ему о намерениях правительства, друзья могли с легким сердцем взяться за осуществление своего главного проекта.
Делоне пришел на условленную встречу вместе со своим коллегой по Конвенту, депутатом по имени Жюльен. Этот высохий сухопарый человек с узким желтоватым лицом и хитрыми глазками в прошлом был протестантским священником. Почуяв в первые дни революции, куда дует ветер, он отрекся от духовного сана, а заодно и от веры, чтобы сменить религию на политику.
На этот раз Делоне полностью отбросил все сомнения на счет того, имеет ли он право воспользоваться преимуществами своего положения в правительстве. Жюльен, который представлял в Конвенте Тулузу, присоединился к Делоне в надежде принять участие в операциях, благодаря которым депутат от Анжера рассчитывал обогатиться.
Однако Андре-Луи ко всеобщему удивлению спутал всем карты в самом начале беседы. Он указал двум депутатам на опасность разоблачения.
— Противники, которые ищут вашей погибели, могут обвинить вас в казнокрадстве, — предупредил он их. — А в наши дни, когда самый воздух, которым мы дышим, наполнен подозрительностью, легко посеять сомнения в вашей честности, даже если для этого не будет никаких оснований.
Ошеломленные депутаты поинтересовались, каким образом кто-либо узнает об их участии в этих сделках.
— Вы разбогатеете, — ответил Андре-Луи. — Источник вашего состояния может вызвать любопытство.
— Но у кого, во имя Всевышнего? — вскричал Жюльен, совершенно потерявший голову от страха, что такие легкие деньги вот-вот уплывут из рук.
— У тех, кто имеет право задавать вопросы. У ваших коллег по Конвенту, зависть которых вы возбудите. С этой опаснотью нельзя не считаться.
Делоне решительно отмел в сторону этот довод. Влюбленный без памяти, он не хотел ничего слышать ни о каких преградах на пути, который должен был привести к объекту его страсти.
— Без риска никогда ничего не добьешься.
Дородный цветущий банкир прислушивался к спору в немом изумлении. Де Бац, который тоже пока не понимал, куда клонит Андре-Луи, оставался бесстрастным. Следующие слова молодого человека еще больше обескуражили присутствующих.
— Вы конечно правы, гражданин. Но на вашем месте я предпринял бы все мыслимые предосторожности прежде, чем ступать на дорогу, которая может привести на гильотину.
Жюльен вздрогнул и заломил костлявые руки.
— О, нет! Ради Бога! Если существует опасность…
— Подожли, — прорычал Делоне, заставляя его замолчать. — Вы сказали о предосторожностях, гражданин Моро. У вас есть что-то на уме, это ясно. Какие предосторожности вы имеете в видуЁ
— Будь я на вашем месте, я бы точно знал, как мне следует поступить. Я бы подключил к этим операциям кого-нибудь из наиболее видных деятелей партии Горы, единственной партии, которую сегодня нужно приниматьв расчет. Я бы выбрал человека, пользующегося популярностью и авторитетом у толпы, человека, чья добродетель ни у кого не вызывает сомнений. Короче, человека с такой репутацией, что никому и в голову не придет на него оплчиться, поскольку обвинения против него падут на головы обвинителей. Если вы найдете такого союзника, вам нечего будет опасаться, потому что его неуязвимость защатит и его, и тех, кто с ним связан.
Приунывшие было представители снова воспряли духом. Делоне задумчиво кивнул, а Жюльен спросил напрямик, имеет ли гражданин Моро кого-нибудь на примете. Гражданин Моро с некоторым сомнением назвал Робеспьера, фактического лидера Горы, звезда которого быстро восходила к зениту на революционном небосклоне.
Делоне рассмеялся, причем смехего прозвучал несколько пренебрежительно.
— Morbleu!note 12 Если бы нам удалось привлечь Робеспьера, нам действительно нечего было бы бояться. Но Робеспьер! Друг мой, вы не знаете этого человека. Он боится денег. Его не напрасно прозвали Неподкупным. Я иногда сомневаюсь, нормален ли он. Вот уж, поистине, тщеславие в человеческом обличии. Его занимает только власть. К ней он будет стремиться любой ценой, даже ценой собственной жизни. Но во всем прочем он — само целомудрие. Если я расскажу ему, каким образом собираюсь разбогатеть, он почти наверняка обвинит меня в казнокрадстве перед Революционным Трибуналом и отправит на гильотину. Нет, нет, друг мой. Робеспьера мы оставим в покое.
— Тогда позовем Дантона, — предложил Жюльен. — Всем известно, что он не чист на руку в денежных вопросах. Мне говорили, он становится крупным землевладельцем. Я лично нисколько не сомневаюсь, что он и его дружок Фабр запустили руку в национальную казну.
Но Андре-Луи отверг и того, и другого.
— Они уже запятнаны, а следовательно уязвимы. Вам же, граждане, нужен союзник с безупречной репутацией, особенно в денежных вопросах. Потому-то я и назвал Робеспьера…
Делоне внетерпении попытался перебить его.
— Но Робеспьер…
Андре-Луи поднял руку, призывая к вниманию.
— Вы уже убедили меня, что Робеспьер для нас вне досягаемости. Но посмотрите на него с моей точки зрения. Ни один из вас не входил в Национальное Собрание, где мне довелось представлять Ансени. Я помню депутата третьего сословия от Арраса еще по тем дням: ничем непримечательный маленький педант, который напускал на себя важный вид. Ему нечасто дозволяли обращаться к Собранию, и почти всякий раз он нагонял на депутатов сон. Сам по себе Робеспьер никогда бы ничего не достиг. Самоуверенный, надменный, бестактный и скучный , он не мог бы вызвать у народа ничего, кроме утомления. Надеюсь, вы со мной согласны.
Депутаты совершенно бесстрастно выслушали эту уничижительную характеристику, хотя она относилась к человеку, который после падения жирондистов быстро выдвигался в Конвенте на первое место. Андре-Луи продолжал.
— Он достиг своего нынешнего положения в результате услилий своих друзей. Сен-Жюст видит в нем Бога, или, по меньшей мере, верховного жреца того божества, которому Сен-Жюст желает поклоняться. Именно его красноречие скрадывает косноязычие Робеспьера, который использует Сен-Жюста в качестве рупора собственных идей.. Другой поклонник Неподкупного Кутон. Третий — Базир. И, наконец, Шабо. Вот столпы, на которых держится Робеспьер. Среди них инужно искать союзника. Если вдруг начнутся неприятности, Робеспьер непременно встанет на защиту своих приверженцев. Ведь даже он, при всем своем тщеславии, не может не понимать, кому обязан своим положением.
Доводы Андре-Луи убедили представителей. Они принялись перебирать названные кандидатуры. Сен-Жюст, конечно, в первую очередь отвечал их требованиям. Но к этому ужасному молодому человеку трудно было подступиться. Принимая во внимание его близость к Робеспьеру, резонно было предположить, что он разделяет страх Неподкупного перед деньгами. Следующим обсудили Кутона, калеку с великолепной головой и бездействующими ногами. Оба депутата сошлись во мнении, что он — едва ли подходящий объект для искушения. Базира обсуждали долго, и, вероятно, на нем бы и остановили выбор, если бы Андре-Луи, который точно знал, чего хочет, не назвал Франсуа Шабо. Отрекшийся от обетов капуцин со скандальным прошлым был до такой степени привержен двум страстя — деньгам и женщинам — что, по мнению Делоне, только природная трусость удерживала его в рамках приличий.
Господин де Ланжеак отправился в путь с поддельным паспортом, которым снабдил его Бальтазар Руссель. Способности последнего к каллиграфии, гравировке и прочим сходным исксствам делали его незаменимымработником маленькой диверсионной армии барона де Баца. Только благодаря мастерству Бальтазара Русселя в подвале загородного дома в Шаронне работал маленький печатный станок, который производил самые совершенные фальшивые ассигнации во Франции. В последнее время, к немалому замешательству правительства, фальшивки буквально наводнили Республику ибумажные деньги, пущенные в обращение, постоянно обесценивались. Впрочем, это небольшое отступление не имеет отношения к нашей истории.
Прошло не больше шести часов с момента отъезда господина де Ланжеака, и июньские сумерки только-только сгустились, когда к тихому уединенному дому в Шаронне подъехал Андре-Луи, которого в это самое время оплакивали товарищи.
Де Бац, Дево, Буассанкур, Руссель, и маркиз де Ла Гиш собрались в библиотеке — длинной низкой комнате, смежной со столовой. Открытые окна библиотеки выходили на лужайку, за которой темнели деревья парка Баньоле. В компании заговорщиков царило уныние. Они сидели в сумерках, не зажигая света, и лишь изредка обменивались короткими фразами. Все были слишком подавлены, чтобы обсуждать планы на будущее.
В комнату вошла Бабетт де Гранмезон. Она задернула шторы и стала зажигать свечи.
Не успела она закончить, как дверь неожиданно распахнулась, и на пороге возник Андре-Луи. Все разом ахнули и в первое мгновение оцепенели от изумления, потом повскакивали с мест, а Бабетт бросилась Андре-Луи на шею и звонко расцеловала его в обе щеки.
— Должна же я убедиться, что он не призрак, — пояснила она обществу.
Барон с подозрительноблестящими глазами так тряс Андре-Луи руку, словно собирался вырвать ее из запястья. Общее уныние рассеялось как по волшебству. Андре-Луи втащили в комнату, засыпали вопросами, шутливыми замечания, чуть ли не промочили слезами.
Он рассказал о своем чудесном спасении, которое стало возможным благодаря его старому другу и соратнику Ле Шапилье и счастливому стечению обстоятельств. Он объяснил, по какой причине Комитет Общественной Безопасности не желает предавать огласке попытку спати королеву. Когда его товарищи узнали, что освобождение ее величества произошло бы и без всякихусилий с их стороны, мысль о собственной неудаче перестала их угнетать. Однако, кое о чем обе стороны умолчали. Андре-Луи не сказал ничего о своем назначении агентом Комитета Общественной Безопасности; главным образом потому, что не придал этому никакого значения. Де Бац, который теперь сокрушался, что не задержал Ланжеака, ничего не сказал об уверенности последнего в гибели Андре-Луи. Впрочем, и без того факт поездки Ланжеака в Гамм в достаточной степени встревожил Андре-Луи.
— Он сообщит им, что я арестован!
И молодой человек тут же поклялся, что, если утром они не найдут посыльного который немедленно выедет в Гамм, чтобы, по возможности, опередить Ланжеака, он вернется в Вестфалию сам.
Назавтра Андре-Луи в сопровождении де Баца ранним утром выехал в Париж на поиски требуемого посыльного. В первуюочередь они нанесли визит Помеллю в Эгалите — бывшее владение королевы — и там, по счастливому, как им казалось, стечению обстоятельств, застали курьера от д'Антрага, который как раз собирался возвращаться в Гамм. Его отъезд отложили ровно на столько, сколько понадобилось Андре-Луи, чтобы написать письмо Алине и крестному.
После этого Анре-Луи уже ничто не мешало остаться с бароном в Париже, чтобы на следующий день встретиться с представителем Делоне в доме банкира Бенуа. Теперь, когда Андре-Луи успокоил де Баца по поводу судьбы королевы, поведав ему о намерениях правительства, друзья могли с легким сердцем взяться за осуществление своего главного проекта.
Делоне пришел на условленную встречу вместе со своим коллегой по Конвенту, депутатом по имени Жюльен. Этот высохий сухопарый человек с узким желтоватым лицом и хитрыми глазками в прошлом был протестантским священником. Почуяв в первые дни революции, куда дует ветер, он отрекся от духовного сана, а заодно и от веры, чтобы сменить религию на политику.
На этот раз Делоне полностью отбросил все сомнения на счет того, имеет ли он право воспользоваться преимуществами своего положения в правительстве. Жюльен, который представлял в Конвенте Тулузу, присоединился к Делоне в надежде принять участие в операциях, благодаря которым депутат от Анжера рассчитывал обогатиться.
Однако Андре-Луи ко всеобщему удивлению спутал всем карты в самом начале беседы. Он указал двум депутатам на опасность разоблачения.
— Противники, которые ищут вашей погибели, могут обвинить вас в казнокрадстве, — предупредил он их. — А в наши дни, когда самый воздух, которым мы дышим, наполнен подозрительностью, легко посеять сомнения в вашей честности, даже если для этого не будет никаких оснований.
Ошеломленные депутаты поинтересовались, каким образом кто-либо узнает об их участии в этих сделках.
— Вы разбогатеете, — ответил Андре-Луи. — Источник вашего состояния может вызвать любопытство.
— Но у кого, во имя Всевышнего? — вскричал Жюльен, совершенно потерявший голову от страха, что такие легкие деньги вот-вот уплывут из рук.
— У тех, кто имеет право задавать вопросы. У ваших коллег по Конвенту, зависть которых вы возбудите. С этой опаснотью нельзя не считаться.
Делоне решительно отмел в сторону этот довод. Влюбленный без памяти, он не хотел ничего слышать ни о каких преградах на пути, который должен был привести к объекту его страсти.
— Без риска никогда ничего не добьешься.
Дородный цветущий банкир прислушивался к спору в немом изумлении. Де Бац, который тоже пока не понимал, куда клонит Андре-Луи, оставался бесстрастным. Следующие слова молодого человека еще больше обескуражили присутствующих.
— Вы конечно правы, гражданин. Но на вашем месте я предпринял бы все мыслимые предосторожности прежде, чем ступать на дорогу, которая может привести на гильотину.
Жюльен вздрогнул и заломил костлявые руки.
— О, нет! Ради Бога! Если существует опасность…
— Подожли, — прорычал Делоне, заставляя его замолчать. — Вы сказали о предосторожностях, гражданин Моро. У вас есть что-то на уме, это ясно. Какие предосторожности вы имеете в видуЁ
— Будь я на вашем месте, я бы точно знал, как мне следует поступить. Я бы подключил к этим операциям кого-нибудь из наиболее видных деятелей партии Горы, единственной партии, которую сегодня нужно приниматьв расчет. Я бы выбрал человека, пользующегося популярностью и авторитетом у толпы, человека, чья добродетель ни у кого не вызывает сомнений. Короче, человека с такой репутацией, что никому и в голову не придет на него оплчиться, поскольку обвинения против него падут на головы обвинителей. Если вы найдете такого союзника, вам нечего будет опасаться, потому что его неуязвимость защатит и его, и тех, кто с ним связан.
Приунывшие было представители снова воспряли духом. Делоне задумчиво кивнул, а Жюльен спросил напрямик, имеет ли гражданин Моро кого-нибудь на примете. Гражданин Моро с некоторым сомнением назвал Робеспьера, фактического лидера Горы, звезда которого быстро восходила к зениту на революционном небосклоне.
Делоне рассмеялся, причем смехего прозвучал несколько пренебрежительно.
— Morbleu!note 12 Если бы нам удалось привлечь Робеспьера, нам действительно нечего было бы бояться. Но Робеспьер! Друг мой, вы не знаете этого человека. Он боится денег. Его не напрасно прозвали Неподкупным. Я иногда сомневаюсь, нормален ли он. Вот уж, поистине, тщеславие в человеческом обличии. Его занимает только власть. К ней он будет стремиться любой ценой, даже ценой собственной жизни. Но во всем прочем он — само целомудрие. Если я расскажу ему, каким образом собираюсь разбогатеть, он почти наверняка обвинит меня в казнокрадстве перед Революционным Трибуналом и отправит на гильотину. Нет, нет, друг мой. Робеспьера мы оставим в покое.
— Тогда позовем Дантона, — предложил Жюльен. — Всем известно, что он не чист на руку в денежных вопросах. Мне говорили, он становится крупным землевладельцем. Я лично нисколько не сомневаюсь, что он и его дружок Фабр запустили руку в национальную казну.
Но Андре-Луи отверг и того, и другого.
— Они уже запятнаны, а следовательно уязвимы. Вам же, граждане, нужен союзник с безупречной репутацией, особенно в денежных вопросах. Потому-то я и назвал Робеспьера…
Делоне внетерпении попытался перебить его.
— Но Робеспьер…
Андре-Луи поднял руку, призывая к вниманию.
— Вы уже убедили меня, что Робеспьер для нас вне досягаемости. Но посмотрите на него с моей точки зрения. Ни один из вас не входил в Национальное Собрание, где мне довелось представлять Ансени. Я помню депутата третьего сословия от Арраса еще по тем дням: ничем непримечательный маленький педант, который напускал на себя важный вид. Ему нечасто дозволяли обращаться к Собранию, и почти всякий раз он нагонял на депутатов сон. Сам по себе Робеспьер никогда бы ничего не достиг. Самоуверенный, надменный, бестактный и скучный , он не мог бы вызвать у народа ничего, кроме утомления. Надеюсь, вы со мной согласны.
Депутаты совершенно бесстрастно выслушали эту уничижительную характеристику, хотя она относилась к человеку, который после падения жирондистов быстро выдвигался в Конвенте на первое место. Андре-Луи продолжал.
— Он достиг своего нынешнего положения в результате услилий своих друзей. Сен-Жюст видит в нем Бога, или, по меньшей мере, верховного жреца того божества, которому Сен-Жюст желает поклоняться. Именно его красноречие скрадывает косноязычие Робеспьера, который использует Сен-Жюста в качестве рупора собственных идей.. Другой поклонник Неподкупного Кутон. Третий — Базир. И, наконец, Шабо. Вот столпы, на которых держится Робеспьер. Среди них инужно искать союзника. Если вдруг начнутся неприятности, Робеспьер непременно встанет на защиту своих приверженцев. Ведь даже он, при всем своем тщеславии, не может не понимать, кому обязан своим положением.
Доводы Андре-Луи убедили представителей. Они принялись перебирать названные кандидатуры. Сен-Жюст, конечно, в первую очередь отвечал их требованиям. Но к этому ужасному молодому человеку трудно было подступиться. Принимая во внимание его близость к Робеспьеру, резонно было предположить, что он разделяет страх Неподкупного перед деньгами. Следующим обсудили Кутона, калеку с великолепной головой и бездействующими ногами. Оба депутата сошлись во мнении, что он — едва ли подходящий объект для искушения. Базира обсуждали долго, и, вероятно, на нем бы и остановили выбор, если бы Андре-Луи, который точно знал, чего хочет, не назвал Франсуа Шабо. Отрекшийся от обетов капуцин со скандальным прошлым был до такой степени привержен двум страстя — деньгам и женщинам — что, по мнению Делоне, только природная трусость удерживала его в рамках приличий.