Страница:
Охваченная волнением, Алина подошла так близко к его высочеству, что ему не пришлось даже сдвинуться с места, чтобы обвить талию девушки левой рукой. Он привлек Алину к себе. Она напряженно ждала его ответа и едва ли осознавала, что он делает.
— При необходимости, я пойду и на это, — заверил ее Мосье. — Ради вас я готов пожертвовать всем. Я готов отказаться от трона, лишь бы доказать вам, как мало значит для меня трон в сравнении с вашей любовью, Алина.
— Но вы не должны! Не должны! О, это безумие! — Она попыталась высвободиться из кольца монарших рук, но это была слабая попытка, совсем не похожая на тот решительный рывок, в котором она ускользнула из его объятий раньше. — Вы хотите сказать, что не поедете в Тулон? — Голос девушки выдал в полной мере ее ужас.
— При необходимости да. Все в ваших руках, Алина.
— Что значит в моих руках? О чем вы говорите? Зачем вы взваливаете на меня такую ужасную ношу?
— Чтобы представить доказательство, в котором вы нуждаетесь.
— Мне не нужно никаких доказательств. Вы не должны ничего мне доказывать. Между нами нет ничего, что нуждалось бы в доказательствах. Ничего. Отпустите меня, монсеньор! Ах, отпустите меня!
— Что же, пожалуйста, если вы настаиваете. — Но Мосье по-прежнему крепко прижимал девушку к себе. Их лица почти соприкасались. — Но сначала выслушайте меня. Клянусь вам, я не поеду в Тулон, я не покину Гамм, пока не уверюсь в вашей любви, пока не получу доказательства этой любви, моя Алина. Доказательства, вы понимаете? — С этими словами принц еще крепче обнял девушку и прижался губами к ее губам.
Алина содрогнулась от этого поцелуя, а потом безвольно застыла в объятиях его высочества. Ее мысли бродили в прошлом и в будущем, ибо мысли неведомо время, и ничто не может удержать ее в тесных рамках настоящего. Андре-Луи, ее возлюбленный, человек, которому она хранила бы верность до конца, погиб несколько месяцев назад. Она оплакала его, и рано или поздно смирится с его смертью. Без смиренного принятия смерти жизнь была бы невыносима. Но страдание, вызванное этой смертью, надломило душевные силы Алины, перетряхнуло все ее ценности, лишило ориентации. Какая разница, что станет теперь с ее жизнью? Кому до этого теперь есть дело? Если этот сластолюбец желает ее, если желание толкает его на такое безумство, что он готов предать ее собратьев по классу и крови, что ж, она пожертвует собой ради них, ради всего того, в почтении к чему ее воспитывали с детства.
В таком тумане блуждали мысли Алины в те несколько страшных мгновений, пока принц держал ее в объятиях. Потом до ее сознания дошел звук, раздавшийся у регента за спиной. Еще мгновение он прижимал ее к себе, приникнув губами к холодным, неживым губам, потом тоже ощутил движение за спиной. Мосье отпрянул от девушки и обернулся.
На пороге, за открытой дверью застыли два господина — граф д'Антраг и маркиз де Ла Гиш. На подвижном лице графа мелькнула циничная понимающая усмешка. Маркиз, забрызганный дорожной грязью, в шпорах и сапогах, был чернее тучи. Когда он заговорил, голос его звучал хрипло и грубо; в нем не было и намека на почтительность к августейшей осбе, к которой он обращался.
— Мы помешали вам, монсеньор. Но это необходимо. Дело срочное и отлагательств не терпит.
Регент, застигнутый в столь неловкий момент, попытался напустить на себя ледяное высокомерие, но его фигура мало способствовала такой операции. Желая сохранить достоинство, он добился лишь напыщенности.
— Что такое, господа? Как вы смеете врываться ко мне?
Д'Антраг представил своего спутника и представил объяснения — все это на едином дыхании.
— Это господин маркиз де Ла Гиш, монсеньор Он только что прибыл в Гамм. Его прислали из Тулона со срочным донесением.
Возможно, граф сказал бы больше, но ярость регента не оставила ему времени.
— Никакая срочность не может оправдать вторжения в мою частную жизнь. Или вы полагаете, что со мной можно совершенно не считаться?
Ответил ему маркиз де Ла Гиш, и ответил с откровенной издевкой
— Я начинаю думать, что так оно и есть, монсеньор.
— Что такое? — Регент не поверил собственным ушам. — Что вы сказали?
Властный, уверенный в себе ля Гищ пропустил вопрос мимо ушей. Его ястребиное лицо исказил гнев.
— Дело, которое привело меня сюда, не может ждать.
Регент, который с каждым мгновением все меньше доверял своим органам чувств, вперил в маркиза негодующий взор.
— Вы непростительно дерзки. Не забывайтесь. Вы будете ждать столько, сколько я сочту нужным, сударь.
Но маркиза было не так-то легко поставить на место или запугать.
— Я служу делу монархии, монсеньор, а оно не позволяет ждать. На чаше весов его судьба, и промедление погубит все. Вот почему я настоял, чтобы господин д'Антраг проводил меня к вам немедленно, где бы вы ни были. — И не вдаваясь в дальнейшие подробности, ля Гиш презрительно и бесцеремонно швырнул в лицо его высочеству вопрос. — Вы выслушаете меня здесь или соблаговолите пойти с нами?
Регент смерил его долгим надменным взглядом, но бесстрашный маркиз не отвел глаз. Тогда его высочество повелительным жестом пухлой белой руки указал ему на дверь.
— Идите, сударь. Я последую за вами.
Де Ла Гиш чопорно поклонился и вышел, за ним следом вышел д'Антраг, закрыв за собой дверь.
Побелевший регент повернулся к мадемуазель де Керкадью. Его била дрожь, черная ярость затопила душу Но его высочество справился с собой и вкрадчиво сказал девушке:
— Я скоро вернусь, дитя мое. Очень скоро.
И Мосье важно прошествовал к двери. Плащ остался висеть на стуле.
Ослепленная стыдом и страхом Алина молча ждала ухода регента. Ее преследовал жгучий, преисполненный презрения взгляд маркиза, мысли которого были написаны у него на лице. Прижав руку к груди, Алина слушала, как шаги Мосье и двух его спутников стихают на лестнице. Потом она стремительно развернулась, упала на колени возле кресла и, закрыв лицо руками, горько зарыдала.
— При необходимости, я пойду и на это, — заверил ее Мосье. — Ради вас я готов пожертвовать всем. Я готов отказаться от трона, лишь бы доказать вам, как мало значит для меня трон в сравнении с вашей любовью, Алина.
— Но вы не должны! Не должны! О, это безумие! — Она попыталась высвободиться из кольца монарших рук, но это была слабая попытка, совсем не похожая на тот решительный рывок, в котором она ускользнула из его объятий раньше. — Вы хотите сказать, что не поедете в Тулон? — Голос девушки выдал в полной мере ее ужас.
— При необходимости да. Все в ваших руках, Алина.
— Что значит в моих руках? О чем вы говорите? Зачем вы взваливаете на меня такую ужасную ношу?
— Чтобы представить доказательство, в котором вы нуждаетесь.
— Мне не нужно никаких доказательств. Вы не должны ничего мне доказывать. Между нами нет ничего, что нуждалось бы в доказательствах. Ничего. Отпустите меня, монсеньор! Ах, отпустите меня!
— Что же, пожалуйста, если вы настаиваете. — Но Мосье по-прежнему крепко прижимал девушку к себе. Их лица почти соприкасались. — Но сначала выслушайте меня. Клянусь вам, я не поеду в Тулон, я не покину Гамм, пока не уверюсь в вашей любви, пока не получу доказательства этой любви, моя Алина. Доказательства, вы понимаете? — С этими словами принц еще крепче обнял девушку и прижался губами к ее губам.
Алина содрогнулась от этого поцелуя, а потом безвольно застыла в объятиях его высочества. Ее мысли бродили в прошлом и в будущем, ибо мысли неведомо время, и ничто не может удержать ее в тесных рамках настоящего. Андре-Луи, ее возлюбленный, человек, которому она хранила бы верность до конца, погиб несколько месяцев назад. Она оплакала его, и рано или поздно смирится с его смертью. Без смиренного принятия смерти жизнь была бы невыносима. Но страдание, вызванное этой смертью, надломило душевные силы Алины, перетряхнуло все ее ценности, лишило ориентации. Какая разница, что станет теперь с ее жизнью? Кому до этого теперь есть дело? Если этот сластолюбец желает ее, если желание толкает его на такое безумство, что он готов предать ее собратьев по классу и крови, что ж, она пожертвует собой ради них, ради всего того, в почтении к чему ее воспитывали с детства.
В таком тумане блуждали мысли Алины в те несколько страшных мгновений, пока принц держал ее в объятиях. Потом до ее сознания дошел звук, раздавшийся у регента за спиной. Еще мгновение он прижимал ее к себе, приникнув губами к холодным, неживым губам, потом тоже ощутил движение за спиной. Мосье отпрянул от девушки и обернулся.
На пороге, за открытой дверью застыли два господина — граф д'Антраг и маркиз де Ла Гиш. На подвижном лице графа мелькнула циничная понимающая усмешка. Маркиз, забрызганный дорожной грязью, в шпорах и сапогах, был чернее тучи. Когда он заговорил, голос его звучал хрипло и грубо; в нем не было и намека на почтительность к августейшей осбе, к которой он обращался.
— Мы помешали вам, монсеньор. Но это необходимо. Дело срочное и отлагательств не терпит.
Регент, застигнутый в столь неловкий момент, попытался напустить на себя ледяное высокомерие, но его фигура мало способствовала такой операции. Желая сохранить достоинство, он добился лишь напыщенности.
— Что такое, господа? Как вы смеете врываться ко мне?
Д'Антраг представил своего спутника и представил объяснения — все это на едином дыхании.
— Это господин маркиз де Ла Гиш, монсеньор Он только что прибыл в Гамм. Его прислали из Тулона со срочным донесением.
Возможно, граф сказал бы больше, но ярость регента не оставила ему времени.
— Никакая срочность не может оправдать вторжения в мою частную жизнь. Или вы полагаете, что со мной можно совершенно не считаться?
Ответил ему маркиз де Ла Гиш, и ответил с откровенной издевкой
— Я начинаю думать, что так оно и есть, монсеньор.
— Что такое? — Регент не поверил собственным ушам. — Что вы сказали?
Властный, уверенный в себе ля Гищ пропустил вопрос мимо ушей. Его ястребиное лицо исказил гнев.
— Дело, которое привело меня сюда, не может ждать.
Регент, который с каждым мгновением все меньше доверял своим органам чувств, вперил в маркиза негодующий взор.
— Вы непростительно дерзки. Не забывайтесь. Вы будете ждать столько, сколько я сочту нужным, сударь.
Но маркиза было не так-то легко поставить на место или запугать.
— Я служу делу монархии, монсеньор, а оно не позволяет ждать. На чаше весов его судьба, и промедление погубит все. Вот почему я настоял, чтобы господин д'Антраг проводил меня к вам немедленно, где бы вы ни были. — И не вдаваясь в дальнейшие подробности, ля Гиш презрительно и бесцеремонно швырнул в лицо его высочеству вопрос. — Вы выслушаете меня здесь или соблаговолите пойти с нами?
Регент смерил его долгим надменным взглядом, но бесстрашный маркиз не отвел глаз. Тогда его высочество повелительным жестом пухлой белой руки указал ему на дверь.
— Идите, сударь. Я последую за вами.
Де Ла Гиш чопорно поклонился и вышел, за ним следом вышел д'Антраг, закрыв за собой дверь.
Побелевший регент повернулся к мадемуазель де Керкадью. Его била дрожь, черная ярость затопила душу Но его высочество справился с собой и вкрадчиво сказал девушке:
— Я скоро вернусь, дитя мое. Очень скоро.
И Мосье важно прошествовал к двери. Плащ остался висеть на стуле.
Ослепленная стыдом и страхом Алина молча ждала ухода регента. Ее преследовал жгучий, преисполненный презрения взгляд маркиза, мысли которого были написаны у него на лице. Прижав руку к груди, Алина слушала, как шаги Мосье и двух его спутников стихают на лестнице. Потом она стремительно развернулась, упала на колени возле кресла и, закрыв лицо руками, горько зарыдала.
Глава XXXVII. Прямодушный маркиз
Мосье шагал по коридору гостиницы «Медведь», и его била дрожь. Досада на несвоевременное вторжение мешалась с гневом, вызванным беспримерной наглостью маркиза.
Оба джентльмена ждали его на галерее. Д'Антраг облокотился на перила. Ла Гиш стоял прямо, в напряженной позе. Он тоже дрожал, но только от гнева. Этот бесстрашный солдат, горячий и прямодушный, презирал придворные манеры. Послание, которое он привез, было довольно нелицеприятным, и теперь маркиз не собирался его смягчать.
Пока они ждали регента, маркиз устремил на д'Антрага пылающий взгляд и с глубочайшей горечью произнес:
— Стало быть, это правда!
Циничный как всегда д'Антраг пожал плечами и улыбнулся.
— Стоит ли из-за этого горячиться?
Ля Гиш ожег его презрительным взглядом и промолчал. Он считал ниже своего достоинства тратить слова на этого прихвостня. Он прибережет их для принца.
И вот принц предстал перед ним — воплощение надменного раздражения.
Под галереей, на которой они стояли, находилась общая комната. Там, за картами и триктраком сидели несколько горожан. Несмотря на свое состояние, Мосье понимал, что беседа не может происходить здесь, на глазах у публики.
— Следуйте за мной, — распорядился он и направился к лестнице.
Вскоре хозяин провел их в маленькую комнату на первом этаже, зажег свечи и оставил господ одних.Только тогда надутый, как индюк, регент обрушил на джентльменов свое негодование.
— Похоже, мое положение уже ничего не значит, господа. До чего я дошел, если даже люди благородного происхождения настолько непочтительно относятся к моей особе, что не раздумывая врываются ко мне без разрешения? Я многое еще мог бы сказать, но сначала хочу услышать ваши объяснения.
Ля Гиш не заставил себя ждать.
— Возможно, вы сочтете, что вам не стоит больше ничего говорить, монсеньор, когда меня выслушаете, — язвительно заметил он. — Объяснений множество, и — предупреждаю вас — не очень приятных.
— Меня бы удивило, если бы это было иначе, — Принц фыркнул. Как и все неумные люди, он изливал свое дурное настроение, не обременяя себя мыслями о достоинстве, которое пристало августейшим особам. — Я почти оставил надежду услышать когда-нибудь приятные новости. Так уж скверно мне служат.
— Скверно! — От лица маркиза отхлынула краска; побелели даже губы. В его глазах сверкнули молнии. Ни один упрек в эту минуту не мог бы вызвать у ля Гиша большего взрыва негодования. Он отбросил последние остатки почтительности, принятой в обращении с царственными персонами. — Вы сказали, вам скверно служат, ваше высочество? Бог мой! — На миг маркиз замолчал, словно от возмущения не находил слов. — Я приехал из Тулона, который три месяца назад признал короля, признал вас. С тех пор, как мы подняли там королевское знамя, наша сила росла. К нам стекались роялисты со всей страны; присоединились к нам даже те, кто не поддерживал монархию, но после падения жирондистов озлобились на нынешнее правительство. В Тулон пришел английский флот под командованием адмирала Худа, к нам на помощь поспешили войска из Испании и Сардинии. Восстание в Тулоне открывало возможность поднять весь юг, привести его в движение, которое очистило бы Францию от революционной заразы. Чтобы добиться этого, чтобы пробудить энтузиазм и укрепить мужество восставших, нам требовалось присутствие одного из принцев крови; ваше, монсеньор, поскольку вы представляете Францию и фактически являетесь главой дома, за который мы сражаемся. Столь бесспорного доказательства нашей преданности, казалось нам, достаточно, чтобы привести вас к солдатам, проливающим за вас кровь.Когда выснилось, что это не так, мы стали посылать к вам курьера за курьером, мы убеждали, заклинал, чуть ли не приказывали вам занять надлежащее место во главе вашей армии. Шли дни, недели месяцы, но ни чувство долга, ни наши просьбы не побудили вас сдвинуться сместа, и наше мужество стало иссякать. Люди начали спрашивать себя, как могло случиться, что принц крови пренебрег чувством долга по отношению к тем, кто готов отдать за него жизнь.
— Сударь! — свирепо перебил его регент. — Вы позволяете себе нестерпимые выражения. Я не стану вас слушать, пока вы не соблаговолите обращаться ко мне с подобающим почтением. Я не стану вас слушать.
— Станете, клянусь Богом, даже если это мои последние слова. — Маркиз встал между регентом и дверью и таким образом сделался хозяином положения физически. А его праведный гнев помог ему овладеть ситуацией и в моральном отношении.
— Господин д'Антраг, я взываю к вам! — вскричал принц. — Ваш долг — вступиться за меня.
Господин д'Антраг, которого безмерно смутило поведение и выражения Ля Гиша, услышав этот призыв, стушевался окончательно.
— Но что я могу поделать, монсеньор, если…
— Ничего. Вы не можете сделать ничего, — грубо оборвал его маркиз. — Поэтому лучше помолчите Регент шагнул вперед. На его побледневшем лице блестел пот.
— Пропустите меня, сударь. Я не стану вас слушать сегодня. Завтра, если ваш рассудок будет в лучшем состоянии, я, возможно, приму вас.
— Завтра, монсеньор, меня здесь не будет. Я выезжаю на рассвете. Мне надлежит ехать в Брюссель по делам службы вашему дому. Так что вам придется выслушать меня сегодня. Вы должны знать то, что я имею вам сказать.
— Боже мой, господин де ля Гиш! У вас хватает наглости удерживать меня насильно?!
— У меня есть долг, монсеньор! — прогремел маркиз. — Вам следует знать, что за последний месяц в Тулоне распространились крайне нелестные для вас слухи. Эти слухи ставят под угрозу дело монархии.
— Слухи, сударь? — Регент застыл как вкопанный. — Что за слухи?
— Говорят, будто пока люди истекают кровью и умирают за вас в Тулоне, вы развлекаетесь здесь любовной интрижкой; будто вы не уезжаете из Гамма из-за женщины; будто…
— Довольно, сударь! Я не намерен больше сносить эту… эти оскорбления! Это бессовестная ложь!
— Ложь?1 — эхом отозвался маркиз. — Вы говорите это мне, монсеньор? После того, как я несколько минут назад застал вас в объятиях вашей девки?
— Д'Антраг! — визгливо возопил регент. — И вы стерпите это? Вы стерпите оскорбление, нанесенное вашему принцу? Заставьте этого человека пропустить меня! Я не останусь здесь ни мгновения. И я не забуду ваших слов, господин де ля Гиш. Будьте уверены, я ничего не забуду.
— От всей души на это надеюсь, монсеньор, — прозвучал страстный ответ.
Д'Антраг наконец стряхнул с себя оцепенение и шагнул вперед.
— Господин маркиз, — начал он, положив ладонь Ля Гишу на плечо. Больше ему не удалось произнести ни слова. Сильным толчком левой руки маркиз отшвырнул от себя министра. Д'Антраг отлетел к стене и пребольно ударился спиной. От боли у него перехватило дыхание.
— Одну минуту, и я закончу, монсеньор. Меня прислал к вам граф де Моде, который, как должны были бы знать, возглавляет силы роялистов в Тулоне. Он дал мне очень четкие указания. Ядолжен встретиться с вами лично и рассказать вам то, что уже рассказал. Я ложен заставить вас вспомнить, если не о долге, то хотя бы о чести. Может быть еще поздно погасить эти пересуды и исправить вред, нанесенный вашему делу. Вам надлежит отправиться в Тулон немедленно, пока апатия и уныние верных вам людей не заставят их сложить оружие.
Я закончил, монсеньор. Это наш последний призыв к вам. Даже теперь ваше появление в Тулоне может поднять упавший дух армии и положить конец порочащим слухам, которые — с болью вынужден утверждать — оказались правдой. Доброй ночи, монсеньор.
Резко повернувшись, Ля Гиш шагнул к двери и потянул ее на себя.
Трясущийся, взмокший, хватающий ртом воздух регент проводил его злобным взглядом.
— Будьте уверены, я не забуду ни слова из того, что вы сказали, господин маркиз.
Маркиз сжал губы. поклонился, вышел и закрыл за собой дверь. Он ворвался в общую гостиную и чуть не налетел на хозяина гостиницы, которого привлекли повышенные голоса.
Маркиз вежливо попросил проводить его в приготовленные для него комнаты и столь же вежливо выразил желание, чтобы его разбудили пораньше. На этом он пресек суетливые попытки хозяина устроить гостя поудобнее и пожелал остаться в одиночестве. Но когда хозяин подошел к двери, маркиз задержал его вопросом:
— Как зовут даму, в комнате которой я застал его высочество?
— Мадемуазель де Керкадью.
— Керкадью! Как давно она здесь, в Гамме?
— Мадемуазель приехала сюда из Кобленца одновременно с его высочеством.
Маркиза передернуло от отвращения, и на сем он прекратил разговор и отослал владельца гостиницы.
Между тем, уход маркиза еще больше распалил ярость регента. Едва лишь дверь закрылась, его высочество набросился на своего министра.
— Д'Антраг! И вы потерпите, чтобы этот негодяй ушел таким образом?
Д'Антраг, бледный и потрясенный не меньше своего господина, бросился к двери, но в следующий миг регент остановил его.
— Стойте! Подождите! Какое это имеет значение? Пусть уходит! — Принц воздел руки и потряс безвольными кистями. — Какое это имеет значение? Что вообще теперь имеет значение? — Мосье, пошатываясь, подошел к стулу и рухнул на него. Он отер пот со лба и невнятно захныкал: — Выпью ли я до дна эту горькую чашу? Неужели чума санюлотизма так широко распространилась, что даже люди благородного происхождения забыли свой долг? Кто я такой, д'Антраг? Я принц крови или enfant de roture? Каким низким негодяем должен быть этот, с позволения сказать, дворянин, чтобы бросать мне в лицо такие оскорбления! Это конец света, д'Антраг. Конец света!
И принц снова жалобно застонал. Он сидел, сгорбившись, безвольно опустив руки между коленями, и уныло качал крупной головой. Наконец, не поднимая глаз, он снова заговорил:
— Идите, д'Антраг. Какая от вас польза теперь, когда все кончено? Больше ничего не поделаешь. Уходите. Оставьте меня.
Граф, обрадовавшись возможности положить конец этой неприятной сцене, пробормотал «монсеньор» и удалился, тихо прикрыв за собой дверь.
Регент остался сидеть на месте. Воспоминания о страшном унижении, которое он вынес, то и дело исторгали из его груди протяжные, со всхлипами., вздохи. Он долго размышлял о том, насколько прискорбно сложившееся положение вещей, если даже сан не способен больше защитить его от оскорблений.
Через некоторое время Мосье тяжело и устало поднялся со стула и замер в задумчивой позе, обхватив ладонью подбородок. Его дыхание выровнялось, сердцебиение унялось. К принцу начало возвращаться самообладание, а с ним — уверенность в себе. Такое положение вещей не вечно. Бог не допустит, чтобы принц крови до конца своих дней влачил жалкое существование. И когда в мире восторжествует благоразумие, и каждый человек снова займет в нем надлежащее место, маркиз де ля Гиш получит достойный урок хороших манер и заплатит за свою наглость.
Эта мысль согрела его высочеству душу. Он снова распрямил плечи, вскинул голову и принял свой обычный царственный вид. Тут в нем, вероятно, пробудилось воспоминание о многообещающей беседе наверху, которую так грубо прервали в самый неподходящий момент. Во всяком случае, с принца мгновенно слетела всякая озабоченность. Он вышел из комнаты, пересек общую залу и снова поднялся по лестнице.
Владелец постоялого двора с задумчивым любопытством наблюдал, как легко этот тучный господин шагает по ступенькам. Хозяин проследил принца взглядом до дверей в апартаменты господина де Керкадью. Потом, слегка пожав плечами, , пошел тушить свечи.
Оба джентльмена ждали его на галерее. Д'Антраг облокотился на перила. Ла Гиш стоял прямо, в напряженной позе. Он тоже дрожал, но только от гнева. Этот бесстрашный солдат, горячий и прямодушный, презирал придворные манеры. Послание, которое он привез, было довольно нелицеприятным, и теперь маркиз не собирался его смягчать.
Пока они ждали регента, маркиз устремил на д'Антрага пылающий взгляд и с глубочайшей горечью произнес:
— Стало быть, это правда!
Циничный как всегда д'Антраг пожал плечами и улыбнулся.
— Стоит ли из-за этого горячиться?
Ля Гиш ожег его презрительным взглядом и промолчал. Он считал ниже своего достоинства тратить слова на этого прихвостня. Он прибережет их для принца.
И вот принц предстал перед ним — воплощение надменного раздражения.
Под галереей, на которой они стояли, находилась общая комната. Там, за картами и триктраком сидели несколько горожан. Несмотря на свое состояние, Мосье понимал, что беседа не может происходить здесь, на глазах у публики.
— Следуйте за мной, — распорядился он и направился к лестнице.
Вскоре хозяин провел их в маленькую комнату на первом этаже, зажег свечи и оставил господ одних.Только тогда надутый, как индюк, регент обрушил на джентльменов свое негодование.
— Похоже, мое положение уже ничего не значит, господа. До чего я дошел, если даже люди благородного происхождения настолько непочтительно относятся к моей особе, что не раздумывая врываются ко мне без разрешения? Я многое еще мог бы сказать, но сначала хочу услышать ваши объяснения.
Ля Гиш не заставил себя ждать.
— Возможно, вы сочтете, что вам не стоит больше ничего говорить, монсеньор, когда меня выслушаете, — язвительно заметил он. — Объяснений множество, и — предупреждаю вас — не очень приятных.
— Меня бы удивило, если бы это было иначе, — Принц фыркнул. Как и все неумные люди, он изливал свое дурное настроение, не обременяя себя мыслями о достоинстве, которое пристало августейшим особам. — Я почти оставил надежду услышать когда-нибудь приятные новости. Так уж скверно мне служат.
— Скверно! — От лица маркиза отхлынула краска; побелели даже губы. В его глазах сверкнули молнии. Ни один упрек в эту минуту не мог бы вызвать у ля Гиша большего взрыва негодования. Он отбросил последние остатки почтительности, принятой в обращении с царственными персонами. — Вы сказали, вам скверно служат, ваше высочество? Бог мой! — На миг маркиз замолчал, словно от возмущения не находил слов. — Я приехал из Тулона, который три месяца назад признал короля, признал вас. С тех пор, как мы подняли там королевское знамя, наша сила росла. К нам стекались роялисты со всей страны; присоединились к нам даже те, кто не поддерживал монархию, но после падения жирондистов озлобились на нынешнее правительство. В Тулон пришел английский флот под командованием адмирала Худа, к нам на помощь поспешили войска из Испании и Сардинии. Восстание в Тулоне открывало возможность поднять весь юг, привести его в движение, которое очистило бы Францию от революционной заразы. Чтобы добиться этого, чтобы пробудить энтузиазм и укрепить мужество восставших, нам требовалось присутствие одного из принцев крови; ваше, монсеньор, поскольку вы представляете Францию и фактически являетесь главой дома, за который мы сражаемся. Столь бесспорного доказательства нашей преданности, казалось нам, достаточно, чтобы привести вас к солдатам, проливающим за вас кровь.Когда выснилось, что это не так, мы стали посылать к вам курьера за курьером, мы убеждали, заклинал, чуть ли не приказывали вам занять надлежащее место во главе вашей армии. Шли дни, недели месяцы, но ни чувство долга, ни наши просьбы не побудили вас сдвинуться сместа, и наше мужество стало иссякать. Люди начали спрашивать себя, как могло случиться, что принц крови пренебрег чувством долга по отношению к тем, кто готов отдать за него жизнь.
— Сударь! — свирепо перебил его регент. — Вы позволяете себе нестерпимые выражения. Я не стану вас слушать, пока вы не соблаговолите обращаться ко мне с подобающим почтением. Я не стану вас слушать.
— Станете, клянусь Богом, даже если это мои последние слова. — Маркиз встал между регентом и дверью и таким образом сделался хозяином положения физически. А его праведный гнев помог ему овладеть ситуацией и в моральном отношении.
— Господин д'Антраг, я взываю к вам! — вскричал принц. — Ваш долг — вступиться за меня.
Господин д'Антраг, которого безмерно смутило поведение и выражения Ля Гиша, услышав этот призыв, стушевался окончательно.
— Но что я могу поделать, монсеньор, если…
— Ничего. Вы не можете сделать ничего, — грубо оборвал его маркиз. — Поэтому лучше помолчите Регент шагнул вперед. На его побледневшем лице блестел пот.
— Пропустите меня, сударь. Я не стану вас слушать сегодня. Завтра, если ваш рассудок будет в лучшем состоянии, я, возможно, приму вас.
— Завтра, монсеньор, меня здесь не будет. Я выезжаю на рассвете. Мне надлежит ехать в Брюссель по делам службы вашему дому. Так что вам придется выслушать меня сегодня. Вы должны знать то, что я имею вам сказать.
— Боже мой, господин де ля Гиш! У вас хватает наглости удерживать меня насильно?!
— У меня есть долг, монсеньор! — прогремел маркиз. — Вам следует знать, что за последний месяц в Тулоне распространились крайне нелестные для вас слухи. Эти слухи ставят под угрозу дело монархии.
— Слухи, сударь? — Регент застыл как вкопанный. — Что за слухи?
— Говорят, будто пока люди истекают кровью и умирают за вас в Тулоне, вы развлекаетесь здесь любовной интрижкой; будто вы не уезжаете из Гамма из-за женщины; будто…
— Довольно, сударь! Я не намерен больше сносить эту… эти оскорбления! Это бессовестная ложь!
— Ложь?1 — эхом отозвался маркиз. — Вы говорите это мне, монсеньор? После того, как я несколько минут назад застал вас в объятиях вашей девки?
— Д'Антраг! — визгливо возопил регент. — И вы стерпите это? Вы стерпите оскорбление, нанесенное вашему принцу? Заставьте этого человека пропустить меня! Я не останусь здесь ни мгновения. И я не забуду ваших слов, господин де ля Гиш. Будьте уверены, я ничего не забуду.
— От всей души на это надеюсь, монсеньор, — прозвучал страстный ответ.
Д'Антраг наконец стряхнул с себя оцепенение и шагнул вперед.
— Господин маркиз, — начал он, положив ладонь Ля Гишу на плечо. Больше ему не удалось произнести ни слова. Сильным толчком левой руки маркиз отшвырнул от себя министра. Д'Антраг отлетел к стене и пребольно ударился спиной. От боли у него перехватило дыхание.
— Одну минуту, и я закончу, монсеньор. Меня прислал к вам граф де Моде, который, как должны были бы знать, возглавляет силы роялистов в Тулоне. Он дал мне очень четкие указания. Ядолжен встретиться с вами лично и рассказать вам то, что уже рассказал. Я ложен заставить вас вспомнить, если не о долге, то хотя бы о чести. Может быть еще поздно погасить эти пересуды и исправить вред, нанесенный вашему делу. Вам надлежит отправиться в Тулон немедленно, пока апатия и уныние верных вам людей не заставят их сложить оружие.
Я закончил, монсеньор. Это наш последний призыв к вам. Даже теперь ваше появление в Тулоне может поднять упавший дух армии и положить конец порочащим слухам, которые — с болью вынужден утверждать — оказались правдой. Доброй ночи, монсеньор.
Резко повернувшись, Ля Гиш шагнул к двери и потянул ее на себя.
Трясущийся, взмокший, хватающий ртом воздух регент проводил его злобным взглядом.
— Будьте уверены, я не забуду ни слова из того, что вы сказали, господин маркиз.
Маркиз сжал губы. поклонился, вышел и закрыл за собой дверь. Он ворвался в общую гостиную и чуть не налетел на хозяина гостиницы, которого привлекли повышенные голоса.
Маркиз вежливо попросил проводить его в приготовленные для него комнаты и столь же вежливо выразил желание, чтобы его разбудили пораньше. На этом он пресек суетливые попытки хозяина устроить гостя поудобнее и пожелал остаться в одиночестве. Но когда хозяин подошел к двери, маркиз задержал его вопросом:
— Как зовут даму, в комнате которой я застал его высочество?
— Мадемуазель де Керкадью.
— Керкадью! Как давно она здесь, в Гамме?
— Мадемуазель приехала сюда из Кобленца одновременно с его высочеством.
Маркиза передернуло от отвращения, и на сем он прекратил разговор и отослал владельца гостиницы.
Между тем, уход маркиза еще больше распалил ярость регента. Едва лишь дверь закрылась, его высочество набросился на своего министра.
— Д'Антраг! И вы потерпите, чтобы этот негодяй ушел таким образом?
Д'Антраг, бледный и потрясенный не меньше своего господина, бросился к двери, но в следующий миг регент остановил его.
— Стойте! Подождите! Какое это имеет значение? Пусть уходит! — Принц воздел руки и потряс безвольными кистями. — Какое это имеет значение? Что вообще теперь имеет значение? — Мосье, пошатываясь, подошел к стулу и рухнул на него. Он отер пот со лба и невнятно захныкал: — Выпью ли я до дна эту горькую чашу? Неужели чума санюлотизма так широко распространилась, что даже люди благородного происхождения забыли свой долг? Кто я такой, д'Антраг? Я принц крови или enfant de roture? Каким низким негодяем должен быть этот, с позволения сказать, дворянин, чтобы бросать мне в лицо такие оскорбления! Это конец света, д'Антраг. Конец света!
И принц снова жалобно застонал. Он сидел, сгорбившись, безвольно опустив руки между коленями, и уныло качал крупной головой. Наконец, не поднимая глаз, он снова заговорил:
— Идите, д'Антраг. Какая от вас польза теперь, когда все кончено? Больше ничего не поделаешь. Уходите. Оставьте меня.
Граф, обрадовавшись возможности положить конец этой неприятной сцене, пробормотал «монсеньор» и удалился, тихо прикрыв за собой дверь.
Регент остался сидеть на месте. Воспоминания о страшном унижении, которое он вынес, то и дело исторгали из его груди протяжные, со всхлипами., вздохи. Он долго размышлял о том, насколько прискорбно сложившееся положение вещей, если даже сан не способен больше защитить его от оскорблений.
Через некоторое время Мосье тяжело и устало поднялся со стула и замер в задумчивой позе, обхватив ладонью подбородок. Его дыхание выровнялось, сердцебиение унялось. К принцу начало возвращаться самообладание, а с ним — уверенность в себе. Такое положение вещей не вечно. Бог не допустит, чтобы принц крови до конца своих дней влачил жалкое существование. И когда в мире восторжествует благоразумие, и каждый человек снова займет в нем надлежащее место, маркиз де ля Гиш получит достойный урок хороших манер и заплатит за свою наглость.
Эта мысль согрела его высочеству душу. Он снова распрямил плечи, вскинул голову и принял свой обычный царственный вид. Тут в нем, вероятно, пробудилось воспоминание о многообещающей беседе наверху, которую так грубо прервали в самый неподходящий момент. Во всяком случае, с принца мгновенно слетела всякая озабоченность. Он вышел из комнаты, пересек общую залу и снова поднялся по лестнице.
Владелец постоялого двора с задумчивым любопытством наблюдал, как легко этот тучный господин шагает по ступенькам. Хозяин проследил принца взглядом до дверей в апартаменты господина де Керкадью. Потом, слегка пожав плечами, , пошел тушить свечи.
Глава XXXVIII. Гражданин агент
Андре-Луи покинул Париж приблизительно в районе Рождества. Точнее определить время этой поездки невозможно, поскольку в его записях нет никаких указаний на этот счет. Молодой человек отправился в Пикардию — собирать материал для последнего удара, который должен был сокрушить Сен-Жюста.
— Если тебе повезет, — сказал ему де Бац на прощание, — В обозримом будущем все вернется на круги своя. Пока тебя не будет, завершится битва между Дантоном и Эбером. Исход ее предрешен. Эбер падет. Его сторонники последуют за жирондистами, и арена для последней схватки за власть расчистится. Дантон и Робеспьер вступят в решающую битву. Если ты привезешь с собой оружие против Сен-Жюста, если нам удастся покрыть его позором и бесчестьем, Робеспьер падет вместе с ним. Народ, утратив последние иллюзии, разорвет их в клочья. И прежде чем в садах Тюильри зацветут деревья, монарх снова сядет на трон, а ты сыграешь в Гаврийяке свадьбу. Тебе понадобится все твое мужество и хитроумие, Андре. В твоих руках судьба цезаря.
С этим напутствием Андре-Луи сел в карету и отправился в маленький городишко Блеранкур. Он пустился в это путешествие, вооруженный безупречно изготовленным мандатом, выписанным на имя Моро, агента зловещего Комитета общественной безопасности. Андре-Луи сопровождал гигант Буассонкур, поехавший в качестве секретаря гражданина агента.
Их дорожный экипаж остановился перед постоялым двором, который до недавнего времени носил название «Auberge des Lis"note 20. Но, поскольку это название слишком тесно ассоциировалось с королевским знаменем, заведение переименовали в «Auberge du Bonnet Rouge"note 21, и поверх лилий намалевали на старой вывеске фригийский колпак.
Андре-Луи тащательнейшим образом подобрал одежду для своей роли.
— Я — характерный актер по призванию, — сообщил он Буассанкуру. — Скарамушу еще не выпадала такая крупная роль. Мы не должны пренебрегать деталями.
Детали состояли из облегающего коричневого сюртука, не слишком нового на вид, лосин и сапог с отворотами, трехцветного кушака из тафты (его Андре старательно испачкал), свободно повязанного шейного платка и круглой черной шляпы с трехцветной кокардой. Отсутствие пера на шляпе молодой человек возместил притороченной к поясу короткой шпагой, выглядевшей чрезвычайно неуместно при подобном наряде. Таким образом, внешность сразу же выдавала в нем представителя власти, чего он, собственно, и добивался.
Напустив на себя самодовольный и высокомерный вид, отличавший агрессивных революционных чиновников, которые как правило вели себя в соответствии с худшими представлениями о деспотах прежнего режима, Андре-Луи торжественно вступил в гостиницу. Мрачная физиономия дюжего Буассанкура, следующего за ним по пятам, добавила внушительности их выходу.
Андре-Луи властно объявил, кто он такой, и в каком качестве сюда прибыл, представил Буассанкура, назвав его своим секретарем, потребовал лучшие комнаты и пожелал, чтобы к нему незамедлительно вызвали мэра Блеранкура и президента его революционного комитета.
Своими короткими, отрывистыми фразами, властными манерами и пронзительным взглядом он добился ужасного переполоха. Владелец постоялого двора согнулся в раболепном поклоне пополам.
Не угодно ли гражданину эмиссару — он запомнил имени Андре-Луи и не осмеливался употребить фамильярное обращение «гражданин», ничего к нему не присовокупив — пройти сюда? Гражданин эмиссар, конечно, понимает, что это всего лишь скромная провинциальная гостиница. Блеранкур немногим больше обычной деревни. Но гражданин эмиссар может не сомневаться — в его распоряжение будет предоставлено все самое лучшее.
Провожая Андре, хозяин пятился задом и непрерывно кланялся, словно перед ним была особа королевского происхождения. Он непрестанно сетовал на отсутствие комнат, достойных гражданина эмиссара. Но гражданин эмиссар убедится, что перед ним всего лишь бедняк, владелец обычного провинциального постоялого двора, и, возможно не будет чересчур требователен.
Гражданин эмиссар, следуя за отступающим, суетливо кланяющимся виноторговцем по узкому, вымощенному каменными плитами коридору, обратился к своему секретарю.
— Как изменились времена, Жером! И изменились, несомненно к лучшему. Ты заметил, что вдохновляющие принципы демократии проникли даже в этот убогий сельский городишко? Обрати внимание на дружелюбное поведение этого славного хозяина, легкие которого наполнены чистым воздухом свободы. Как отлично оно от низкопоклонства прежних дней, когда деспоты попирали эту землю! О, благословенная свобода! О, всепобеждающее братство!
Буассанкур едва не задохнулся от распирающего его смеха.
Но хозяин самодовольно улыбнулся похвале и стал кланяться еще более раболепно. Он провел гостей в небольшую квадратную комнату, окна которой выходили во двор. Ее обычно использовали как столовую для путешественников, желающих питаться отдельно от других постояльцев и посетителей трактира. Но на время визита гражданина эмиссара эту комнату отдадут в его полное распоряжение. К ней примыкает спальня, и, если гражданин эмиссар не возражает, другая спальня, расположенная напротив, будет отведена его секретарю.
Гражданин эмиссар с брезгливым видом прошелся по комнате, разглядывая ее убранство. Беленые стены украшали несколько картин. Важная персона из Парижа устроила им тщательный осмотр. На самом видном месте висела репродукция Давидовой «Смерти Марата». Перед ней гражданин эмиссар склонил голову, словно перед святыней. Потом он подошел к совершенно недостоверному портрету доктора Гильотена. Рядом красовалась литография, изображающая площадь Революции с гильотиной в центре. Надпись под ней гласила «Национальная бритва для предателей». Довершали эту выставку революционного искусства портрет Мирабо и карикатура, изображающая триумф народа над Деспотизмом — Обнаженный Колосс, придавивший одной ногой гомункулов в пэрских коронах, а другой — столь же крошечных тварей в епископских миртах.
— Превосходно, — одобрил гражданин эмиссар. — Если эти картины отражают ваши убеждения, вас можно поздравить.
Хозяин, маленький высохший человечек, удовлетворенно потер руки. Он разразился было пространной речью на предмет своих принципов, но гражданин представитель грубо его перебил,
— Да, да. Не нужно столько слов. Я сам выясню все, пока буду жить у вас. Мне много чего предстоит выяснить. — В его тоне и улыбке проскользнуло нечто зловещее. Хозяин поежился под недобрым взглядом гостя и замолчал, ожидая продолжения.
Андре-Луи заказал обед. Хозяин осведомился, не желает ли он чего-нибудь особенного.
— На ваше усмотрение. Путешествие было утомительным, и мы голодны. Посмотрим, как вы накормите слуг нации. Это будет проверкой вашему патриотизму. После обеда я приму мэра и председателя вашего революционного комитета. Известите их.
Небрежным жестом руки Андре-Луи отпустил раболепного хозяина. Буассанкур закрыл дверь и, приглушив могучий, зычный голос, пробормотал:
— Ради Бога, не переиграйте.
Андре-Луи улыбнулся, и Буассанкур тоже заметил недобрый огонек в его глазах.
— Это невозможно. Никогда еще страна не знала таких деспотов, как наши апостолы Равенства. Кроме того, забавно видеть, как эти жалкие крысы танцуют под музыку, которую сами же заказывали.
— Возможно. Но мы здесь не для того, чтобы забавляться.
Если качество поданных на обед блюд служило демонстрацией патриотизма, то владелец постоялого двора показал себя самым непреклонным патриотом. От крепкого мясного бульона исходил восхитительный аромат, нежный и упитанный каплун был зажарен безупречно, вино вызывало сладкие грезы о берегах Гаронны свежий пшеничный хлеб превосходил по качеству все, что Андре-Луи и Буассанкур ели за последний месяц. Гостям испуганно и проворно прислуживали жена и дочь хозяина.
— Если тебе повезет, — сказал ему де Бац на прощание, — В обозримом будущем все вернется на круги своя. Пока тебя не будет, завершится битва между Дантоном и Эбером. Исход ее предрешен. Эбер падет. Его сторонники последуют за жирондистами, и арена для последней схватки за власть расчистится. Дантон и Робеспьер вступят в решающую битву. Если ты привезешь с собой оружие против Сен-Жюста, если нам удастся покрыть его позором и бесчестьем, Робеспьер падет вместе с ним. Народ, утратив последние иллюзии, разорвет их в клочья. И прежде чем в садах Тюильри зацветут деревья, монарх снова сядет на трон, а ты сыграешь в Гаврийяке свадьбу. Тебе понадобится все твое мужество и хитроумие, Андре. В твоих руках судьба цезаря.
С этим напутствием Андре-Луи сел в карету и отправился в маленький городишко Блеранкур. Он пустился в это путешествие, вооруженный безупречно изготовленным мандатом, выписанным на имя Моро, агента зловещего Комитета общественной безопасности. Андре-Луи сопровождал гигант Буассонкур, поехавший в качестве секретаря гражданина агента.
Их дорожный экипаж остановился перед постоялым двором, который до недавнего времени носил название «Auberge des Lis"note 20. Но, поскольку это название слишком тесно ассоциировалось с королевским знаменем, заведение переименовали в «Auberge du Bonnet Rouge"note 21, и поверх лилий намалевали на старой вывеске фригийский колпак.
Андре-Луи тащательнейшим образом подобрал одежду для своей роли.
— Я — характерный актер по призванию, — сообщил он Буассанкуру. — Скарамушу еще не выпадала такая крупная роль. Мы не должны пренебрегать деталями.
Детали состояли из облегающего коричневого сюртука, не слишком нового на вид, лосин и сапог с отворотами, трехцветного кушака из тафты (его Андре старательно испачкал), свободно повязанного шейного платка и круглой черной шляпы с трехцветной кокардой. Отсутствие пера на шляпе молодой человек возместил притороченной к поясу короткой шпагой, выглядевшей чрезвычайно неуместно при подобном наряде. Таким образом, внешность сразу же выдавала в нем представителя власти, чего он, собственно, и добивался.
Напустив на себя самодовольный и высокомерный вид, отличавший агрессивных революционных чиновников, которые как правило вели себя в соответствии с худшими представлениями о деспотах прежнего режима, Андре-Луи торжественно вступил в гостиницу. Мрачная физиономия дюжего Буассанкура, следующего за ним по пятам, добавила внушительности их выходу.
Андре-Луи властно объявил, кто он такой, и в каком качестве сюда прибыл, представил Буассанкура, назвав его своим секретарем, потребовал лучшие комнаты и пожелал, чтобы к нему незамедлительно вызвали мэра Блеранкура и президента его революционного комитета.
Своими короткими, отрывистыми фразами, властными манерами и пронзительным взглядом он добился ужасного переполоха. Владелец постоялого двора согнулся в раболепном поклоне пополам.
Не угодно ли гражданину эмиссару — он запомнил имени Андре-Луи и не осмеливался употребить фамильярное обращение «гражданин», ничего к нему не присовокупив — пройти сюда? Гражданин эмиссар, конечно, понимает, что это всего лишь скромная провинциальная гостиница. Блеранкур немногим больше обычной деревни. Но гражданин эмиссар может не сомневаться — в его распоряжение будет предоставлено все самое лучшее.
Провожая Андре, хозяин пятился задом и непрерывно кланялся, словно перед ним была особа королевского происхождения. Он непрестанно сетовал на отсутствие комнат, достойных гражданина эмиссара. Но гражданин эмиссар убедится, что перед ним всего лишь бедняк, владелец обычного провинциального постоялого двора, и, возможно не будет чересчур требователен.
Гражданин эмиссар, следуя за отступающим, суетливо кланяющимся виноторговцем по узкому, вымощенному каменными плитами коридору, обратился к своему секретарю.
— Как изменились времена, Жером! И изменились, несомненно к лучшему. Ты заметил, что вдохновляющие принципы демократии проникли даже в этот убогий сельский городишко? Обрати внимание на дружелюбное поведение этого славного хозяина, легкие которого наполнены чистым воздухом свободы. Как отлично оно от низкопоклонства прежних дней, когда деспоты попирали эту землю! О, благословенная свобода! О, всепобеждающее братство!
Буассанкур едва не задохнулся от распирающего его смеха.
Но хозяин самодовольно улыбнулся похвале и стал кланяться еще более раболепно. Он провел гостей в небольшую квадратную комнату, окна которой выходили во двор. Ее обычно использовали как столовую для путешественников, желающих питаться отдельно от других постояльцев и посетителей трактира. Но на время визита гражданина эмиссара эту комнату отдадут в его полное распоряжение. К ней примыкает спальня, и, если гражданин эмиссар не возражает, другая спальня, расположенная напротив, будет отведена его секретарю.
Гражданин эмиссар с брезгливым видом прошелся по комнате, разглядывая ее убранство. Беленые стены украшали несколько картин. Важная персона из Парижа устроила им тщательный осмотр. На самом видном месте висела репродукция Давидовой «Смерти Марата». Перед ней гражданин эмиссар склонил голову, словно перед святыней. Потом он подошел к совершенно недостоверному портрету доктора Гильотена. Рядом красовалась литография, изображающая площадь Революции с гильотиной в центре. Надпись под ней гласила «Национальная бритва для предателей». Довершали эту выставку революционного искусства портрет Мирабо и карикатура, изображающая триумф народа над Деспотизмом — Обнаженный Колосс, придавивший одной ногой гомункулов в пэрских коронах, а другой — столь же крошечных тварей в епископских миртах.
— Превосходно, — одобрил гражданин эмиссар. — Если эти картины отражают ваши убеждения, вас можно поздравить.
Хозяин, маленький высохший человечек, удовлетворенно потер руки. Он разразился было пространной речью на предмет своих принципов, но гражданин представитель грубо его перебил,
— Да, да. Не нужно столько слов. Я сам выясню все, пока буду жить у вас. Мне много чего предстоит выяснить. — В его тоне и улыбке проскользнуло нечто зловещее. Хозяин поежился под недобрым взглядом гостя и замолчал, ожидая продолжения.
Андре-Луи заказал обед. Хозяин осведомился, не желает ли он чего-нибудь особенного.
— На ваше усмотрение. Путешествие было утомительным, и мы голодны. Посмотрим, как вы накормите слуг нации. Это будет проверкой вашему патриотизму. После обеда я приму мэра и председателя вашего революционного комитета. Известите их.
Небрежным жестом руки Андре-Луи отпустил раболепного хозяина. Буассанкур закрыл дверь и, приглушив могучий, зычный голос, пробормотал:
— Ради Бога, не переиграйте.
Андре-Луи улыбнулся, и Буассанкур тоже заметил недобрый огонек в его глазах.
— Это невозможно. Никогда еще страна не знала таких деспотов, как наши апостолы Равенства. Кроме того, забавно видеть, как эти жалкие крысы танцуют под музыку, которую сами же заказывали.
— Возможно. Но мы здесь не для того, чтобы забавляться.
Если качество поданных на обед блюд служило демонстрацией патриотизма, то владелец постоялого двора показал себя самым непреклонным патриотом. От крепкого мясного бульона исходил восхитительный аромат, нежный и упитанный каплун был зажарен безупречно, вино вызывало сладкие грезы о берегах Гаронны свежий пшеничный хлеб превосходил по качеству все, что Андре-Луи и Буассанкур ели за последний месяц. Гостям испуганно и проворно прислуживали жена и дочь хозяина.