Сабатини Рафаэль. Возвращение Скарамуша

   — Остановитесь! Ради Бога, остановитесь! — Барон стиснул локоть маркиза. — Послушайте минутку, вы оба! Слушайте, я сказал! Ля Гиш, вы не понимаете. вы не знаете, что говорите…
   — Не знаю, что говорюю? — Ля Гиш надменно вскинул и посмотрел на барона сверху вниз. — Тысяча чертей, Жан! Ты тоже плагаешь, что у меня злой язык? Разве я похож на человека, который с легкостью запятнать честь женщины?
   — Судя по вашим словам, так оно и есть, — огрызнулся Андре-Луи, сверкнув глазами.
   Де Бац поспешно заговорил, стремясь предотвратить новую провокацию.
   — Вы послушались разговоров, сплетен, скандальных слухов, которые всегда есть вокруг имени принца…
   — Послушался скандальных сплетен, вы говорите? Я похож на разносчика сплетен? Я говорю то, что знаю. Эти разговоры, эти слухи действительно ходили в Тулоне, когда я там был. Опасаясь вреда, который они могли нанести делу Мосье, Моде отправил меня в Гамм сообщить принцу, что он должен немедленно приехать, или его честь невозможно будет спасти. По приезде я стал выпытывать правду у д'Антрага, и д'Антраг не смог отрицать, что эти слухи обоснованы. Но это еще не все. Я потребовал, чтобы меня немедленно отвели к регенту. Я был в таком негодовании, что д'Антраг побоялся мне отказать. Мы застали принца врасплох в объятиях женщины. Говорю вам, я видел его собственными глазами. Я ясно выразился? Я нашел его в объятиях мадмуазель де Керкадью, в комнате мадмуазель в гостинице «Медведь».
   Де Бац уронил руки, отшатнулся и застонал. При виде лица Андре-Луи жалость едва не задушила барона.
   — Вы говорите, что видели… вы видели… — Андре-Луи не смог повторить слова маркиза. Голос, только что такой холодный и жесткий, внезапно сорвался. — О, мой Бог! Это правда Ля Гиш? Правда?
   Неожиданный переход от гнева к горю, от угроз к мольбе поразил маркиза. Он отбросил свое негодование и ответил серьезно и торжественно:
   — Бог мне свидетель, это истинная правда. Разве стал бы я порочить честь женщины?
   Несколько мгновений Андре-Луи смотрел на него пустыми глазами, потом закрыл бесцветное лицо трясущимися руками, колени его подогнулись, и он снов упал на стул. В памяти всплыла сцена, подтверждающая этот ужасный рассказ. Андре-Луи снова очутился в Кобленце, в гостиной «Трех Корон». Перед ним стояла госпожа де Бальби и предостерегала от опасности, которую таит в себе интерес его высочества к Алине, и о намерении ее высочества взять Алину с собой в Турин. Андре вспомнил, как пылко, чуть ли не гневно осуждала его Алина, когда он подверг сомнению уважение, которое высказывал девушке Мосье. И он, жалкий глупец, так и не сделал вывода, со всей очевидностью вытекающего из этой пылкости! Он вспомнил сцену в комнате принца в Гамме, когда Мосье набросился на брата, чтобы устранить все препятствия для отъезда Андре-Луи в Париж. Теперь, в свете ужасного открытия, совершенного Я Гишем, поведение его высочества было совершенно понятным. Теперь ясно, почему Алина ни разу не написала ему за все эти месяцы, почему не вняла последней настойчивой просьбе прислать ему хотя бы две строки, написанные ее рукой.
   Андре-Луи закрыл лицо руками и зарыдал:
   — Этот слизняк! Этот мерзкий жирный слизняк осквернил мою белую чистую лилию!
   Ля Гиш отпрянул. Его лицо исказилось от ужаса. Он бросил вопросительный взгляд на де Баца, словно желая получить ненужное уже подтверждение.
   — Они были помолвлены, Ля Гиш.
   Маркиза охватило мучительное раскаяние..
   — Андре! Мой бедный Андре! Я не знал. Простите меня. Я не знал.
   Андре-Луи молча махнул рукой, закрывая тему. Н маркиз все никак не мог прийти в себя. Его ястребиное лицо потемнело от гнева и боли.
   — Что за принцу мы служим! Вот за кого мы гибнем! Какая последовательность в поступках! Он не мог присоединиться к тем, кто сражался за него в Тулоне, потому что преследовал женщину, принадлежащую человеку, который сражался за него в Париже. Вот она, благодарность принца! Знай я все это в Гамме, я, определенно пристрелил бы жирного мерзавца.
   Ля Гиш воздел руки к потолку, словно призывал в свидетели небо за ним, потом с поникшими плечами повернулся к камину и мрачно уставился на огонь.
   Де Бац пересек комнату и ласково обнял Андре-Луи за плечи. Но слова не шли барону на ум. Его горе было глубоким и искренним, но к нему примешивалась досада. Эта ужасная новость пришла так несвоевременно! Она вывела Андре-Луи из строя в тот момент, когда им необходимы все его способности, вся его энергия.
   — Андре1 — тихо позвал он. — Мужайся, Андре!
   Андре-Луи выпрямился..
   — Уйдите, — попросил он. — Оставьте меня оба.
   Де Бац посмотрел на него, потом перевел взгляд на маркиза, который повернул к ним голову. Они разом вздохнули и тихо вышли из комнаты, оставив Андре-Луи наедине с его горем.

Глава XLIII. На мосту

   Де Бац провел утро в Тюльри с Ла Гишем, известным революционным чиновникам под именем гражданина Севиньона.. Они пытались использовать все свое влияние, чтобы добиться освобождения шевалье де Помеля. Но их усилия не увенчались особым успехом. Лавиконтри, на которого де Бац рассчитывал в первую очередь, заявил, что в это дело вмешиваться опасно. Улики, оказавшиеся в распоряжении комитета общественной безопасности, насколько он понял, исчерпывающе доказывают вину Помеля. А с ними уже ознакомился Сен— Жюст, кровожадность которого стала притчей во языцех. Едва ли оставит без внимания побег несчастного агента. Но тем не менее Лавиконтри осторожно обещал посмотреть, что можно будет сделать.
   Сенар, секретарь Комитета и еще один ценный тайный союзник барона, тоже обещал сделать все возможное, что позволит ему собственная безопасность. Но и по его мнению Сен-Жюст был неодолимым препятствием.
   — Хорошо, хорошо, — сказал де Бац — По крайней мере постарайтесь отложить суд над Помелем. Посмотрим, что принесут нам следующие несколько дней.
   Когда они с ля Гишем шли по холодным сырым улицам, барон высказался более определенно:
   — Если мы сумеем выиграть несколько дней, неодолимое препятствие будет устранено.
   Тем не менее на улицу Менар вернулись в далеко не радостном настроении. Андре-Луи сидел у камина, упираясь сапогами в решетку и подперев кулаком подбородок. Огонь почти догорел. Когда де Бац и Ла Гиш вошли, Моро обернулся и тут же снова уставился на гаснущее пламя. Друзей поразило серое, внезапно постаревшее, искаженное болью лицо Андре-Луи.
   Де Бац подошел и положил руку ему на плечо.
   — Ну-ну, Андре, прекрати травить себя. Я знаю, как тебе плохо, но надо набраться мужества и переключиться на то, что нам еще предстоит. Займи свой ум, это помогает.
   — Мне уже ничто не предстоит, всему конец.
   — Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Конечно, это тяжелый удар, но молодость поможет тебе его вынести. Направь мысли на что-нибудь другое. О, я знаю жизнь, Андре, я постарше тебя, набрался кое-какого опыта и знаний о человеческой душе. Тебе необходимо отвлечься, а ничто не отвлекает лучше, чем работа.
   Андре-Луи удивленно посмотрел на барона и горько рассмеялся.
   — Работа? Какая работа?
   — Та, что нам предстоит. Я послал за Демуленом — ему следовало бы уже появиться — и, когда он придет…
   — Говорю тебе — все кончено, — перебил его Андре-Луи. — Реставрация престола меня больше не интересует.
   — Клянусь честью, на его месте я сказал бы то же, — произнес Ла Гиш.
   Де Бац оставил Моро и, медленно подойдя к окну, вздохнул.
   — Ах, если бы это проклятое известие дошло пораньше, перед его отъездом в Блеранкур!.. — Барон выразительно рубанул воздух кулаком.
   — Это было бы губительно для дела его высочества, не так ли? — продолжил за него Андре-Луи.
   — Естественно, — ответил маркиз. — И я не стал бы вас винить.
   Моро снял ноги с решетки и вместе со стулом повернулся к друзьям.
   — Спасибо, Ла Гиш, вы меня порадовали.
   — Порадовал? Это еще почему? — спросил барон, которому не понравились ни тон, которым была произнесена последняя фраза, ни выражение лица молодого человека. — Что ты этим хочешь сказать?
   — Если я вообще хотел что-то сказать. Ладно, Жан, ближе к делу. Демулен уже заходил, пока вас не было.
   — Так ты уже отдал документы? Отлично, отлично, нельзя терять времени. Что он сказал? Был в восторге?
   — Об этом деле я не упоминал.
   — Как? Но тогда… — Барон нахмурился. — Ты не отдал документы? Но ты представляешь себе, как это опасно — хранить их при себе? До Сен-Жюста в любую минуту могут дойти новости из Блеранкура.
   Андре-Луи снова резко и невесело рассмеялся.
   — На этот счет можешь не тревожиться, опасности никакой. Сен-Жюст ничего не найдет. Документы там. — И он показал на камин.
   Барон подбежал и уставился на горку черного пепла. Потом грубо выругался и спросил хриплым от волнения голосом:
   — Ты сжег их? Ты сжег наши доказательства? Плоды стольких трудов?
   — Вас это удивляет? — Андре-Луи резко встал, опрокинув стул.
   — Только не меня, — ответил Ла Гиш.
   Побагровевший барон набросился на маркиза:
   — Боже мой, да ты понимаешь, что именно он сжег? Он сжег улики, которые отправили бы Сен-Жюста на гильотину и навлекли проклятие на всех сторонников Робеспьера! Он сжег весь наш труд — вот что он сжег! Погубил плоды многомесячной работы, сделал ее всю бесполезной! — Барон грозно повернулся к Андре-Луи. — Нет, это немыслимо! Ты не мог так поступить! Ты не посмел бы этого сделать! Ты меня дурачишь! Ну же, скажи, что это выдумка. Наверное, ты и правда об этом подумал и решил показать нам, как мог бы отомстить.
   — Я сказал и я это сделал, — холодно ответил Андре-Луи.
   Де Бац прямо таки затрясся от гнева, сделал движение, будто собираясь замахнуться кулаком, а потом вдруг как-то сразу весь сник.
   — Какой же ты негодяй. Ты не имел права уничтожать эти бумаги. Они принадлежали не только тебе, а всем нам.
   — Он тоже не имел права красть чужую невесту.
   — Боже всемогущий! Ты сведешь меня с ума! Чужая невеста! Регент и твоя невеста! Что важнее — они или будущее целой нации? Разве дело в одном только регенте?
   — Что регент, что его семья — мне все едино, — сказал Андре-Луи.
   — Тебе все едино? Глупец! Как ты можешь так говорить, когда речь идет о судьбе монархии?
   — Монархия — это дом Бурбонов. Дурная услуга, которую я оказал Бурбонам, не идет ни в какое сравнение с той подлостью, которую устроил мне один из них. Вред, который я нанес их делу, можно исправить. Вред, который нанес мне глава дома Бурбонов, тот самый человек, ради которого я трудился и рисковал жизнью, не исправить никогда. Могу ли я служить ему после этого?
   — Оставить службу — ваше право, — тихо и печально ответил Ла Гиш. — Но вправе ли вы уничтожать то, что принадлежало не только вам?
   — Не только мне? А разве не я обнаружил и собрал эти документы? Разве не я ежечасно рисковал собственной головой, чтобы посадить на трон это ничтожество — графа Прованского? И вы еще говорите, что бумаги не мои. Впрочем, мои они или не мои, но их больше нет. Финита ля комедия.
   В ярости и отчаянье де Бац только и мог, что поносить компаньона:
   — Ах, паршивец! Просто негодяй! Вот-вот уже все должно было успешно разрешиться, а ты в припадке злобы все разрушил, не оставил никакой надежды. Все наши труды насмарку, все жертвы были напрасны. Шабо, Делоне, Жюльен, братья Фреи, Леопольдина, наконец! Маленькая Леопольдина, о которой ты так пекся. Боже мой, все прахом! Все бросить в жертву на алтарь обиды! Проклятье. И все потому…
   — Довольно уже, — прервал его восклицания Андре-Луи. — Этого достаточно. Когда немного успокоишься, ты, возможно, поймешь…
   — Что пойму? Твою низость?
   — Мучение, толкнувшее меня на этот поступок. — Моро устало провел ладонью по лбу и хрипло продолжал: — Жан, если какое-то соображение и могло меня удержать, то это мысль о том, каким это для тебя будет ударом. Но в ту минуту я об этом не подумал. Мы были хорошими товарищами, Жан, и мне жаль, что все так вышло.
   — Можешь убираться со своими сожалениями к дьяволу! — рявкнул де Бац. — Там тебе самое место! — Он было замолчал, но распиравшая его ярость все требовала выхода, и барона вновь понесло: — Вот что происходит, когда полагаешься на человека, способного хранить верность только себе самому. Сегодня он роялист, завтра революционер, потом снова роялист — смотря по тому, что более выгодно для него лично. Единственной, в чем ты последователен, — это твое вечное амплуа Скарамуша. Бог мне свидетель, я не понимаю, почему до сих пор не убил тебя. Скарамуш! — с бесконечным презрением повторил он и наотмашь ударил Андре-Луи по щеке.
   Ла Гиш мгновенно оказался рядом, схватил барона за руку и оттеснил его от Моро. Андре-Луи задышал чаще, на бледной-бледной щеке отчетливо проступил красноватый след пятерни. Но Моро только грустно усмехнулся.
   — Это не важно, Ла Гиш. Несомненно, он по-своему прав, как и я по-своему.
   Последняя реплика только сильнее распалила гасконца:
   — А, так мы подставляем другую щеку! Сладкоречивый моралист! Грошовый мыслитель! Убирайся на свои подмостки, шут! Прочь от меня!
   — Уже ухожу, де Бац. Хотелось бы расстаться иначе, но не судьба. Я сдержу удар в память о тебе. — Андре-Луи двинулся к двери. — Прощайте, Ла Гиш.
   — Минуточку, Моро! — крикнул маркиз вдогонку. — Вы куда сейчас?
   Но Андре-Луи не ответил. Он и сам не знал, куда идти. Закрыв дверь, он вышел, пошатываясь, в прихожую, снял с крючка плащ, надел шляпу и, взяв шпагу, спустился по лестнице.
   Во внутреннем дворике его арестовали.
   Как только Моро показался из дома, в ворота вошел человек в тяжелом плаще и круглой шляпе. За ним шагали два полицейских. Но и без эскорта в человеке невозможно было не узнать шпиона. Он преградил Андре-Луи дорогу и пристально всмотрелся ему в лицо.
   — Ты здесь живешь, гражданин? Твое имя?
   — Андре-Луи Моро, агент комитета общественной безопасности.
   Однако упоминание грозного комитета незнакомца не смутило.
   — Покажи твою карточку.
   Андре-Луи протянул ему требуемое удостоверение, незнакомец взглянул на документ и кивнул своим спутникам.
   — Ты-то мне и нужен. Вот ордер на арест. — Он помахал перед носом Моро какой-то бумажкой.
   — В чем меня обвиняют? — справившись с секундным замешательством, осведомился Андре-Луи.
   Человек в тяжелом плаще, не удостоив арестованного ответом, повернулся спиной.
   — Ведите за мной, — бросил он своим людям.
   Андре-Луи больше ни о чем не спрашивал и не протестовал. Он не сомневался в причинах ареста. До Сен-Жюста дошли наконец известия из Блеранкура, и народный представитель ответил быстрым контрударом. А документы, которые в это время должны были бы находиться в руках Демулена и которыми Андре-Луи мог бы парализовать всякую активность Сен-Жюста, оправдание несанкционированной деятельности Моро в Блеранкуре, превратились в горку пепла, над которой, должно быть, все еще бушует наверху де Бац.
   Ситуация, нелепая до слез, — подумал Андре-Луи и рассмеялся. Его мир рухнул.
   Арестованного провели через сады Тюильри, по набережной и Новому мосту к Консьержери. Здесь, в привратницкой, обыскали, но не нашли при нем ничего ценного или важного, кроме часов и нескольких ассигнаций на сумму около тысячи франков. Вещи вернули и повели по темным сводчатым коридорам, вымощенным каменными плитами. В конце концов Моро оказался в одиночной камере, где ему представилась возможность поразмышлять о внезапном и малоприятном конце своей удивительной карьеры.
   Если Андре-Луи и размышлял о своей участи, то без страха. Боль, разъедавшая душу, привела его разум в такое оцепенение, что думать о конце можно было с полным безразличием. Андре-Луи казалось, что он уже умер.
   Со странной отрешенностью вспоминал он все, что сделал в Париже начиная с того июньского утра, когда пали жирондисты. Сделанное не пробуждало в нем гордости. Он занимался довольно грязным делом. Если уж называть вещи своими именами, он использовал тактику агента-провокатора. Подлое занятие. Одно утешало — оно как нельзя лучше соответствовало подлости принца, агентом которого и был Моро. Слава богу, теперь всей этой грязи придет конец. Андре-Луи уснет вечным сном и будет наконец свободен. Он изо всех сил старался не думать об Алине — образ, рождаемый мыслями о ней, причинял ему невыносимые страдания.
   Поздно ночью в замке загремел ключ, дверь распахнулась и в проеме возникли двое. Неверный свет фонаря выхватил из темноты лица незнакомцев. Первый сказал второму несколько слов и, войдя с фонарем в камеру, закрыл за собой дверь. Пройдя к грязному сосновому столу, он поставил фонарь, и Андре-Луи разглядел стройного, элегантного молодого человека с копной золотистых волос и лицом Антиноя. Вошедший с интересом посмотрел на неподвижного Андре-Луи большими, красивыми, добрыми глазами, и лицо его стало суровым. Это был Сен-Жюст.
   — Стало быть, вот он, тот мошенник, что разыграл в Блеранкуре целую комедию? — проговорил он насмешливо.
   В охваченной мраком душе Андре-Луи вспыхнула искорка былого Скарамуша.
   — Да, комедиант я неплохой, вы согласны, мой дорогой шевалье?
   Сен-Жюст нахмурился, раздосадованный таким обращением, но потом усмехнулся и покачал золотистой головой.
   — Нет, в комедии вы недостаточно хороши. Надеюсь, в трагедии сыграете получше. Ваш выход — на площади Революции. Пьеса называется «Национальное вырварство».
   — Автор, я полагаю, стоит передо мной? Но, попомните, пройдет совсем немного времени, и для вас тоже найдется роль в другой пьесе, под названием «Справедливое возмездие, или Попался, который кусался».
   Сен-Жюст не сводил с Андре-Луи цепкого взгляда.
   — Вероятно, вы питаете иллюзию, будто вам дадут возможность выступить перед судом. И будто вы сумеете поведать миру о неких фактах, которые раскопали в Блеранкуре?
   — А это иллюзия?
   — Полная. Никакого суда не будет. Я уже отдал распоряжение. Произойдет ошибка. Вас по чистой случайности включат в партию приговоренных, которых завтра отправят на гильотину. Ошибка — очень досадная ошибка — обнаружится слишком поздно. — Сен-Жюст замолчал, ожидая реакции на известие.
   Андре-Луи безразлично пожал плечами.
   — Какая разница?
   — Думаете, я блефую?
   — Не вижу, с какой еще целью могли бы вы прийти сюда и развлекать меня этим разговором.
   — А вам не приходит в голову, что я, возможно, хочу дать вам шанс?
   — Я предполагал, что рано или поздно вы об этом заговорите. Сначала блеф, потом торговля.
   — Да, торговля, если вам так угодно. Но никакого блефа. Вы похитили кое-какие бумаги у Тюйе в Блеранкуре.
   — Да, украл, а также у Бонтампа. Вы еще не слышали?
   — Где они теперь?
   — Вы хотите сказать, что не нашли их? Разве вы не обыскали мою квартиру?
   — Не валяйте дурака, Моро. — Вкрадчивый до сих пор голос Сен-Жюста приобрел жесткость. — Конечно, квартиру обыскали. Я лично наблюдал за обыском.
   — И писем не нашли? Какая досада! Любопытно, куда же они подевались?
   — Мне тоже любопытно, — буркнул Сен-Жюст. — Мое любопытство настолько возбуждено, что я предлагаю вам жизнь и охранное свидетельство в обмен на сообщение о том, где они находятся.
   — В обмен на сообщение?
   — В обмен на письма — скажем так.
   Андре-Луи ответил не сразу. Он задумчиво разглядывал народного представителя. За восхитительным самообладанием Сен-Жюста угадывалась нешуточная тревога.
   — А! Это совсем другое дело. Боюсь, отдать вам эти письма не в моей власти.
   — Если вы этого не сделаете, пропала ваша голова. До завтрашней казни осталось несколько часов.
   — Значит, моей голове суждено пропасть. Ибо, как это ни прискорбно, я не могу отдать вам письма.
   — Чего вы надеетесь добиться своим упрямством? Письма — это ваша плата за жизнь. Где они?
   — Там, где вы их никогда не найдете.
   Тут последовала продолжительная пауза, в продолжение которой Сен-Жюст неотрывно вглядывался в лицо узника. Дышал народный представитель несколько учащенно, румянец на его щеках в желтом свете фонаря несколько потемнел.
   — Я предлагаю вам единственный шанс, Моро.
   — Вы повторяетесь, — заметил Андре-Луи.
   — Стало быть, вы решили ничего мне не говорить?
   — Я уже все сказал вам, мне нечего добавить.
   — Что ж, прекрасно, — сказал Сен-Жюст спокойно, но с явной неохотой. — Прекрасно. — Он взял фонарь и пошел к двери, где повернулся и поднял фонарь так, чтобы свет падал на лицо узника. — В последний раз предлагаю: письма в обмен на вашу жизнь.
   — Как вы утомительны! Убирайтесь к черту.
   Сен-Жюст поджал губы, опустил фонарь и вышел. Андре-Луи остался один. Он сидел в темноте и говорил себе, что, несомненно, наказан за содеянное справедливо. Потом он снова впал в безразличие ко всему на свете. Он слишком устал.
   Рано утром тюремщик принес кусок отвратительного черного хлеба и кружку воды. Андре-Луи выпил воду, но к хлебу не притронулся. Потом он уселся на табурет и, вялый и бесчувственный и душой и телом, стал ждать.
   Не прошло и часа после завтрака — гораздо раньше, чем ожидал Андре-Луи,
   — тюремщик появился снова. Он придержал дверь открытой и жестом подозвал узника.
   — Ты должен пойти со мной, гражданин.
   Андре-Луи посмотрел на часы. Половина девятого. Неурочный час для отправки повозок с приговоренными. Может быть, сначала все-таки суд? Против воли при этой мысли в душе зажегся крошечный огонек надежды.
   Но он погас, как только Андре-Луи ввели в зал, где обычно совершался последний туалет приговоренных. В пустом помещении был только один человек. При виде его невысокой, крепкой, подтянутой фигуры ф черном платье Моро захотелось протереть глаза. Перед ним стоял де Бац. Барон шагнул ему навстречу.
   — У меня приказ о твоем освобождении, — сказал он со спокойной серьезностью. — Идем отсюда.
   Андре-Луи гадал, не сон ли это. Может, он все еще спит в своей одиночке? Уж больно все происходящее напоминало сон. Сумрачный зал в это непогожее январское утро усиливал впечатление нереальности. В каком-то тумане Андре-Луи дошел вместе с де Бацем до привратницкой, где их задержали. Барон протянул стражу бумагу, тот пометил что-то в большой книге и, подняв глаза, ухмыльнулся.
   — Повезло тебе, парень, что покидаешь нас так скоро и на своих двоих. Обычно отсюда едут с шиком. Ну, счастливо!
   Друзья вышли на набережную. Над вздувшейся желтой рекой нависло свинцовое небо. Моро и де Бац молча побрели к Новому мосту. Посреди моста устанавливал свою будочку местный шарлатан. Миновав будку шарлатана, Андре-Луи замедлил шаг.
   — Пора нам поговорить, Жан. Не объяснишь ли ты, как тебе удалось заручиться спутником на этой утренней прогулке?
   — У меня перед тобой должок, вот и все. Вчера я тебя ударил. Поскольку ты, возможно, захотел бы когда-нибудь получить сатисфакцию, я не мог позволить тебе так быстро отдать концы. Это было бы по отношению к тебе низко и бесчестно.
   Андре-Луи невольно улыбнулся этой гасконаде.
   — Так это единственная причина, по которой ты меня вызволил?
   — Нет, конечно. Есть еще одна. Если угодно, считай, что сделал это в расчете на компенсацию.
   Барон оперся о парапет и устремил взгляд на воду, бурлившую у опор моста. Посмотрев с минуту вниз, он мрачно и скупо изложил события прошедшей ночи и утра:
   — Тиссо видел, как тебя вчера увели. Он, конечно, немедленно сообщил нам. Мы не знали, что за этим последует, но понимали, что оставаться на улице Менар небезопасно. Пришлось удирать. Спрятались у Русселя на Швейцарской улице, и вовремя. Я оставил Тиссо наблюдать за домом. Он пришел к нам ночью и сообщил, что через несколько минут после нашего ухода явился сам Сен-Жюст с двумя полицейскими и устроил в квартире обыск, да такой, будто там смерч пронесся.
   Поскольку ты не отдал документы Демулену, мы не могли бросить Сен-Жюсту вызов, что поставило всех нас в очень опасное положение. Но необходимо было что-то предпринять, и два часа назад я пошел к самому мерзавцу. Он еще валялся в постели, но, увидев меня, очень обрадовался и тут же стал угрожать немедленным арестом и гильотиной, если я не выкуплю свою жизнь и свободу, отдав ему письма, которые ты изъял у Тюйе и Бонтампа.
   Я только посмеялся.
   «Вы полагаете, Сен-Жюст, что я отправился к вам домой, не понимая, какой прием меня ждет? Вы думаете, я не принял мер предосторожности? А вы не очень-то умны, Сен-Жюст. Может, вам и удается производдить впечатление человека неглупого, но только на людей еще более недалеких, чем вы сам. Вот вы грозитесь снять с меня голову, но тогда и вам своей не сносить. Одно вытекает из другого с неизбежностью следствия из причины».
   Это заставило его задуматься.
   «Вы пришли, чтобы заключить со мной сделку?» — спросил он.
   «Если бы вы дали себе труд хотя бы секунду как следует пораскинуть мозгами, вы бы поняли, что я не мог прийти сюда ни с какой иной целью, и не стали бы тратить время на пустые угрозы».
   Ему, кажется, полегчало, несчастному дураку.
   «Значит, вы принесли мне письма?»
   «Либо вы чрезвычайно наивны, Сен-Жюст, либо считаете таковым меня. Нет, мой друг, я не принес вам письма и никогда не принесу. Я пришел предупредить вас, только и всего. Если вы не выполните моих требований, эти письма немедленно окажутся в руках Дантона».
   Угроза повергла его в панику.
   «Вы не посмеете!» — взревел он.
   «А почему бы и нет? — спросил я. — Это вы не посмеете отказать мне теперь, когда вам известно, что за отказ придется поплатиться головой. Вряд ли вы питаете иллюзии относительно того, как Дантон распорядится этими письмами. Их опубликование покажет всему миру, что бывший шевалье де Сен-Жюст — истинный отпрыск порочного аристократического рода, из которого он происходит, что он обогащается за счет народа и злоупотребляет своей властью, чтобы избавиться от неугодных ему. И все это он скрывает под мантией добродетели, аскетизма, лицемерно проповедуя чистоту в личной и общественной жизни. Славная история, Сен-Жюст. Особенно, если человек, который ее расскажет, будет располагать необходимыми доказательствами».