Страница:
— О! А есть ли разница?
— Обязательство не будет иметь никакой силы. Вы обязуетесь сделать дар. Но по существующим ныне законам дар действителен только в том случае, если он принят официально. А Леопольдина еще несовершеннолетняя, у нее нет законного права принять дар. От ее лица должен действовать опекун или попечитель. Вы имеете полное право упустить из виду эту маленькую формальность, и, ручаюсь, никто другой никогда не заметит вашего упущения. Итак, поскольку дар недействителен, ни Шабо, ни ваша сестра не смогут потребовать выполнения обязательств. Тем не менее, документ создаст видимость, что ваше состояние не подлежит конфискации. Вот, дорогие мои друзья, способ спасти его. И, если не ошибаюсь, единственный способ.
Правота барона, наконец, стала очевидна Юнию. Из него посыпались гортанные немецкие ругательства — свидетельство неимоверного облегчения, которое он испытывал.
— Но Леопольдина! Моя малышка Леопольдина! — Эмманюэль едва не плакал.
Юний свирепо набросился на младшего брата.
— Не отвлекай меня своим блеяньем! — Он принялся кружить по комнате и в конце концов остановился под часами севрского бисквитного фарфора, украшавшими камин. Теперь во взгляде его темных глаз появились живость и сметливость. Он задумчиво погладил длинный, загнутый книзу нос.
— Это выход, — пробормотал он. — Несомненно, это выход. О, мы должны принять его, не колеблясь, если только Шабо…
— За Шабо я ручаюсь. Перспектива такого богатства совершенно подчинит его вашей воле. В этом не сомневайтесь. В крайнем случае, напомните ему, что его частые любовные похождения вкладывают оружие в руки его врагов. Времена аристократических пороков миновали. Народ требует от своих представителей чистоты во всем, в том числе и в личной жизни. При теперешнем образе жизни Шабо легко может стать объектом злословия, что в конечном счете приведет к скандалу вокруг него. Пора ему остепениться. Это второй аргумент. А третий — сама Леопольдина.
Юний утвердительно кивнул. Эмманюэль смотрел на него с тоской, но не осмелился возражать еще раз.
— Обязательство не будет иметь никакой силы. Вы обязуетесь сделать дар. Но по существующим ныне законам дар действителен только в том случае, если он принят официально. А Леопольдина еще несовершеннолетняя, у нее нет законного права принять дар. От ее лица должен действовать опекун или попечитель. Вы имеете полное право упустить из виду эту маленькую формальность, и, ручаюсь, никто другой никогда не заметит вашего упущения. Итак, поскольку дар недействителен, ни Шабо, ни ваша сестра не смогут потребовать выполнения обязательств. Тем не менее, документ создаст видимость, что ваше состояние не подлежит конфискации. Вот, дорогие мои друзья, способ спасти его. И, если не ошибаюсь, единственный способ.
Правота барона, наконец, стала очевидна Юнию. Из него посыпались гортанные немецкие ругательства — свидетельство неимоверного облегчения, которое он испытывал.
— Но Леопольдина! Моя малышка Леопольдина! — Эмманюэль едва не плакал.
Юний свирепо набросился на младшего брата.
— Не отвлекай меня своим блеяньем! — Он принялся кружить по комнате и в конце концов остановился под часами севрского бисквитного фарфора, украшавшими камин. Теперь во взгляде его темных глаз появились живость и сметливость. Он задумчиво погладил длинный, загнутый книзу нос.
— Это выход, — пробормотал он. — Несомненно, это выход. О, мы должны принять его, не колеблясь, если только Шабо…
— За Шабо я ручаюсь. Перспектива такого богатства совершенно подчинит его вашей воле. В этом не сомневайтесь. В крайнем случае, напомните ему, что его частые любовные похождения вкладывают оружие в руки его врагов. Времена аристократических пороков миновали. Народ требует от своих представителей чистоты во всем, в том числе и в личной жизни. При теперешнем образе жизни Шабо легко может стать объектом злословия, что в конечном счете приведет к скандалу вокруг него. Пора ему остепениться. Это второй аргумент. А третий — сама Леопольдина.
Юний утвердительно кивнул. Эмманюэль смотрел на него с тоской, но не осмелился возражать еще раз.
Глава XXVIII. Леопольдина
Барон де Бац вернулся на улицу де Менар и застал Андре-Луи за работой. Молодой человек дописывал последние фразы своего панегирика в адрес Шабо. Он находился в превосходном расположении духа, так как поработал плодотворно и остался весьма доволен результатом.
— Я наделил Франсуа Шабо всеми добродетелями Брута, Цицерона и Ликурга,
— сообщил он барону, сверкнув темными глазами, и швырнул перо на стол. — Титанический труд для одного утра.
Но де Бац считал свои достижения более блестящими.
— Ты всего-навсего воспел Шабо, а я тем временем его женил.
И он с гордостью отчитался о своих переговорах с братьями Фрей. К немалому его удивлению Андре-Луи встретил известие без всякой радости.
— Что же ты наделал? Почему не посоветовался со мной?
Барон, который ждал похвалы, был не только разочарован; он был уязвлен.
— Почему я не посоветовался с тобой? Я, что же должен советоваться с тобой на каждом шагу?
— Так было бы благоразумнее и любезнее с твоей стороны. Я же советуюсь с тобой по поводу каждого шага, который намерен предпринять.
Завязался спор, причем обе стороны взяли довольно резкий тон. Де Бац принялся объяснять преимущества, которые сулит этот брак их кампании. Андре-Луи нетерпеливо прервал его объяснения.
— Все это я понимаю. Но средства! Средства я никак н6е могу одобрить. Существуют же какие-то границы дозволенного! Границы, налагаемые порядочностью, которые никакой цинизм не способен перешагнуть.
— Черт меня побери, и это говоришь ты! Ты отступаешься от цинизма? Какой дьявол в тебя вселился?
— Мы выиграем нашу партию и без того, чтобы использовать это несчастное дитя в качестве пешки. Де Бац не поверил собственным ушам. — Да какое она имеет значение?
Андре-Луи ударил по столу ладонью.
— У нее есть душа. Я не торгую душами.
— Могу напомнить тебе о некоторых людях, у которых тоже имеются души. Я говорю о тех, кого ты так безжалостно преследуешь. Разве у Шабо нет души? Или у Делонэ? У братьев Фрей? Разве не было души у бедняги Бурландо, которого ты, не моргнув глазом, отправил на гильотину? Или нет ее у Жюли Бержер, с которой ты собирался расправиться тем же способом?
— Эти люди подлы и бесчестны. Я даю им то, чего они заслуживают. Бурландо жаждал крови. Он ее и получил. Но к чему играть словами? Как можно сравнивать этих животных с несчастным безобидным ребенком?
Тут де Бац припомнил сцену во внутреннем дворике улицы д'Анжу и разразился издевательским смехом.
— Понятно, понятно! Маленькую куропаточку, как ее называет Шабо, следовало бы приберечь для тебя. Мне жаль, друг мой. Но дело, которому мы служим, не оставляет места для личных удовольствий.
Андре-Луи встал. Он весь побелел от гнева.
— Еще одно слово в таком тоне, и мы поссоримся, Жан.
Ответ вспыльчивого, словно порох, гасконца последовал с быстротой молнии.
— Я таких развлечений никогда не избегаю.
Их дыхание слегка участилось. С четверть минуты они, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза, и во взгляде каждого горел вызов. Андре-Луи первым взял себя в руки.
— Это безумие, Жан. Нас с тобой окружают такие опасности, и любая из них в любой момент может привести нас на гильотину. Не к лицу нам затевать ссору.
— Ты сам произнес это слово, — напомнил барон.
— Возможно. Ты уязвил меня намеком на мои низкие побуждения. Мне показалось, что это оскорбление задевает не столько меня, сколько ту, ради которой я все это затеял… Предположить, что мне недостает верности… — Андре-Луи оборвал фразу. Де Бац взирал на него с удивлением, может быть несколько циничным. — Именно мысль о ней, чистой и непорочной, открыла мне весь ужас такой жертвы. Если бы кто-нибудь составил подобный заговор против Алины… Я представляю себе ее муку, и более остро сознаю, какая пытка уготована Леопольдине. Девочка не должна стать пешкой в этой игре, Жан. Она не должна стать жертвой наших интриг. Это чересчур высокая цена за голову Шабо. Мы балансируем на грани бесчестия. И я не стану ни участвовать в этом торге, ни мириться с ним.
Де Бац слушал Андре-Луи недобро прищурившись, с поджатыми губами. Его гасконский темперамент восставал против этого неожиданного отпора, против этого неприятия стратегического шедевра, которым барон так гордился. Но он обуздал свой гонор. Андре-Луи прав: их положение слишком опасно, чтобы они могли позволить себе рассориться. Вопрос необходимо уладить при помощи разумных доводов. Де Бац решил сделать ответный шаг к примирению.
— Нет нужды читать мне такую длинную нотацию, Андре. Прости, если мое подозрение оскорбило тебя. Я рад слышать, что твой интерес к девушке не личного характера. Это было бы серьезной помехой моим планам.
— Личный интерес или нет, это ничего не меняет.
— Э, подожди. Ты недостаточно хорошо подумал. Ты упустил из виду цель. Великие свершения требуют жертв. Если мы позволим себе руководствоваться чувствами или сантиментами, то ничего не добьемся. Тогда нам вообще не следовало браться за это дело. Мы стараемся не ради себя. Мы здесь для того, чтобы избавить от проклятия целый народ, вернуть трон его законным владельцам, вернуть дом лучшим сыновьям и дочерям Франции, прозябающим сейчас в изгнании. Неужели мы в праве остановиться перед такой незначительной жертвой, как эта иностранная евреечка, забыв о том, что она поможет нам отправить на гильотину сотню негодяев? Разве можем мы позволить себе благородство? Ты помнишь о нашей миссии?
Андре-Луи понимал, что все его возражения продиктованы чувствами, не рассудком. Но он испытывал такое отвращении при мысли о гнусном, порочном, запятнанном кровью чудовище и уготованном ему в жертву невинном создании, что не мог рассуждать здраво.
— Вероятно, ты прав, — через силу ответил он. — И все же я не могу допустить такой гнусности. Это зло в чистом виде. Оно нам еще отольется. Ты говоришь, я бываю жесток. Временами моя безжалостность тебя шокирует. Но так далеко моя безжалостность не простиралась никогда. Это просто низко.
Как ни тяжело было гасконцу снести такое оскорбление, все же он нашел в себе силы сдержаться.
— Да, это низость, я признаю. Но мы должны пойти на нее, чтобы предотвратить другие, более страшные низости. Мы же не хотим повторения сентябрьской резни и тому подобных ужасов? Ты ведь не колебался, когда приводил в действие мельницу, затянувшую в свои жернова жирондистов. Два десятка голов легли под нож гильотины. И каких голов! А сейчас ты вдруг прибегаешь к софизмам, хотя речь идет всего лишь о какой-то девчонке. Мы не можем позволить себе разборчивость в средствах. Путь, который я выбрал, непременно приведет нас к цели. И это единственный надежный путь.
— Не единственный. Можно было бы поискать другие, не менее результативные. Нужно только немного терпения.
— Терпения! О каком терпении ты говоришь, когда королеву истязают и оскорбляют в тюрьме, когда ее могут в любой момент осудить и обречь на позорную смерть вместе с детьми? Какое может быть терпение, когда маленький король Франции в руках убийц, которые издеваются над ним и травят его? Неужели ты не понимаешь, что между нами и силами зла, которые стремятся уничтожить членов королевской семьи, идет состязание в скорости? И ты можешь говорить о терпении? Ты готов лить слезы из-за ничтожной девчонки, которой мы всего-навсего навязываем нежеланный брак. Где твой здравый смысл, Андре?
— Там же где и чувство справедливости, — последовал яростный ответ. — Не я виноват в страданиях королевы, посему…
— Ты будешь виноват в их затягивании, если пренебрежешь средством, способным ускорить ее освобождение.
— Королева сама не пожелала бы себе свободы и безопасности такой ценой.
— Она не только королева, но и мать. Мать согласится принять любую жертву ради свободы и безопасности своих детей.
— Значит, остается моя совесть. Она не потерпит, чтобы я расплачивался чужой свободой и счастьем. Бесполезно спорить со мной, Жан. Я не допущу, чтобы твой план осуществился.
— Не допустишь? Ты? — И вдруг, совершенно неожиданно, де Бац расхохотался. Ему пришло на ум одно соображение, которое он совсем упустил из виду, ослепленный гневом.
— Так ты не допустишь этого? — Повторил он совершенно другим тоном, тоном беззлобной насмешки. — Что ж, вперед, друг мой! Помешай этому браку.
— Именно так я и намерен поступить.
— И как же ты этого добьешься, если не секрет?
— Я немедленно иду к Фреям.
— Просить руки Леопольдины? Но даже и в этом случае тебе не добиться своего, если только ты не внушишь этим шкурникам, что ты могущественней Шабо. Какой же ты наивный, Андре! Ты воображаешь, что сумеешь разжалобить алчных евреев несчастной судьбой Леопольдины, когда им грозит нужда и голод? Боже, как ты, оказывается, забавен! Ты переживаешь за их сестру больше их самих, и это при том, что у тебя нет намерения сделать ее своей женой или любовницей. Неужели ты не понимаешь, насколько смешон?
— Не могу согласиться. Никогда не считал человека смешным только потому, что он не так подл, как его окружение.
— Это, разумеется, в мой огород камешек? Ну-ну, я как-нибудь снесу твой лестный эпитет. Отнесем опрометчивость твоих высказываний за счет рыцарского негодования.
— Все равно я помешаю этому браку, да поможет мне Бог.
— Боюсь, это непосильное дело даже для такого донкихота. Ты можешь разве что убить Шабо и отправиться на эшафот. Не стоит биться головой о стену, mon petit. Оставь это. У нас важная миссия. Без жертв не обойтись. Мы и сами в любой момент можем стать жертвами. Разве это нас не оправдывает?
— В данном случае — нет. И я не хочу участвовать в затее, которая представляется мне низостью, — сказал Андре-Луи с силой.
Де Бац недовольно пожал плечами и отвернулся.
— Будь по твоему. В твоем участии нет никакой нужды. Машина пущена в ход. Остановить ее у тебя не хватит сил. Можешь успокоить этим свою совесть. Остальное произойдет само по себе.
Барон был прав. Больше того, пока друзья спорили, события уже развивались полным ходом. Юний, охваченный паникой, не собирался терять времени. И судьба, направленная де Бацем, к нему благоволила. В тот день после заседания Конвента Шабо отправился обедать к Фреям.
Леопольдина сидела за столом на своем обычном месте и вся пылала от смущения. Плотоядные, все более и более откровенные взгляды Шабо совершенно лишили девушку аппетита. Всякий раз, когда депутат хватал ее мягкую округлую руку и пожирал похотливыми глазами свою куропаточку, кожа Леопольдины покрывалась мурашками. За несколько дней до этого Эмманюэль, заметивший любовные поползновения экс-монаха, предложил брату не сажать Леопольдину за стол, когда приходит Шабо, и Юний был склонен согласиться. Но сегодня все изменилось. Симптомы, которые прежде пугали Эмманюэля и вызывали досаду у Юния, теперь приветствовались.
Когда с едой было покончено и пресытившийся Ш, расстегнув сальный редингот, непринужденно откинулся на спинку стула, Юний открыл наступление. Леопольдина ушла по своим домашним делам, и трое мужчин остались одни. Эмманюэль нервничал и суетился; Юний, несмотря на внутреннюю тревогу, казался бесстрастным, словно восточный идол.
— У вас есть экономка, Шабо.
— Да уж, — подтвердил Шабо с отвращением.
— Она опасна. Вы должны от нее избавиться. Однажды она продаст вас. Эта женщина уже приходила ко мне, требовала денег — цену ее молчания по поводу наших операций с корсарами. Это не та особа, которую следует держать при себе.
Шабо встревожился. Он выругался, непристойно и энергично. Эта баба — подлая шлюха, наглая и злобная. Не хватало только, чтобы она оказалась еще и шантажисткой.
— Но что, в конце концов, я могу поделать? — заключил он жалобно.
— Вы можете выпроводить ее вон, пока она еще не в состоянии серьезно скомпроментировать вас. Такая женщина недостойна находиться подле выдающегося патриота, вроде вас.
Шабо поскреб лохматый затылок и кивнул.
— Все это правильно. К несчастью, наши отношения зашли чересчур далеко. Вы, должно быть не заметили, но она скоро станет матерью.
Это заявление на мгновение выбило Юния из колеи. Но только на мгновение.
— Тем больше оснований от нее избавиться.
— Вы не поняли. Она утверждает, что отец будущего патриота — я.
— Это правда? — раздался дрожащий голос Эмманюэля.
Шабо набрал в легкие воздуха, надул щеки и с шумом выдохнул. Потом выразительно пожал плечами. Упреки такого рода его ничуть не беспокоили.
— Похоже на то. Что пользы теперь рвать на себе волосы? Обычная человеческая слабость. Я никогда не годился для целибата.
— Вам следовало бы жениться, — сурово сказал Юний.
— Я уже подумывал об этом.
— Женитьба дала бы вам веские основания избавиться от этой косоглазой ведьмы. Не можете же вы держать жену и любовницу под одной крышей. Даже Бержер должна это понимать. Возможно, она будет не так мстительно настроена, как в случае если бы вы выставили ее на улицу без всяких причин.
Шабо испугался.
— Но вы же сами сказали — она вас шантажирует. Ей все известно об операции с корсарами. — Он вскочил, в волнении опрокинув стул. — Должно быть, Бог отвернулся от меня, раз я ввязался в такое опасное дело. Нужно было послать всех вас к дьяволу…
— Спокойней, друг мой, спокойней! — прикрикнул на депутата Юний. — Паника еще никому не помогала. В конце концов, что она может поделать, ваша Бержер? Неужели ваше положение настолько шатко, что голословные обвинения мстительной женщины могут вас погубить? Где она возьмет доказательства? Стоит вам только заявить, что она лжет, и революционное правосудие доделает остальное. Немного твердости, мой друг, вот и все, что вам требуется. Объясните ей подоходчивей, какие неприятности ее ждут, если она вздумает донести на вас.
Шабо воспрянул духом.
— Ты прав, Юний. Патриота с моей репутацией, слугу Нации, творца революции не осудят на основании слов ревнивой мегеры. Если она посмеет открыть рот, чтобы оказать столь дурную услугу Франции, мне придется выполнить свой долг и принести ее в жертву на алтарь Свободы.
— Ты говоришь как истиный римлянин, — похвалил Юний. — В тебе есть настоящаяя сила духа, Шабо. Я горжусь твоей дружбой.
Простодушный экс-капуцин проглотил эту чудовищную лесть, не поморщившись. Он гордо вскинул голову и расправил плечи, наслаждаясь сознанием своего величия.
— Я последую твоему совету, Юний. Я женюсь.
— Друг мой! — Юний вскочил и заключил представителя в могучие объятия.
— Друг мой! Я так надеялся на это, так этого желал! Теперь мы укрепим родственными узами то духовное братство, которое уже связывает нас, благодаря республиканским убеждениям. — В пылу радости Юний еще крепче стиснул рыхлого Шабо, который уже начал задыхаться. — Друг мой! Брат мой! — он выпустил представителя и повернулся к младшему Фрею. — Обними его, Эмманюэль. Прижми его к сердцу, в которое ты давно уже его принял.
Долговязый Эмманюэль покорно подчинился. Шабо не хватало дыхания, теперь уже от изумления. Что-то за всем этим крылось, а он никак не мог взять в толк — что же.
— Наша маленькая Леопольдина будет счастлива, — восторгался Юний. — Просто счастлива!
— Леопольдина? — Шабо показалось, что он грезит.
Юний, склонив голову набок, лукаво-благодушно улыбнулся представителю.
— Миллионеры и дворяне просили руки моей сестры, и получили отказ. Да если бы и сам ci-devant герцог Шартрезский умолял о ней, он ничего не добился бы, будь он даже партиотом, а не проклятым аристократом. Если она не достанется тебе, Шабо, ее не получит никто.
Изумление Шабо перешло в оцепенение.
— Но… но я… но у меня нет состояния… я…
Юний не дал ему договорить. Его могучий голос загремел в полную силу.
— Состояние? Если бы оно у тебя было, я не мог бы считать тебя безупречным патриотом, достойным моей сестры. Мы даем за ней хорошее приданое, Шабо. Двести тысяч ливров. С такими деньгами ей не придется менять образ жизни, к которому мы ее приучили. А в день свадьбы мы передадим ей эти апартаменты. Ты переедешь жить к ней. А мы с Эмманюэлем поселимся этажом выше. Таким образом все устроится.
Глаза Шабо вылезли из орбит. Вот она, награда за добродетель! Наконец-то! Не зря он шел тернистым путем долга. Не зря самоотверженно трудился на благо Франции и человечества. Его труды наконец получили должное вознаграждение. Двести тысяч ливров, прекрасный дом и маленькая куропаточка, такая пухленькая, нежная и кроткая.
Когда его потрясение прошло, и он сумел убедить себя, что все это не сон, а самая настоящая действительность, Шабо едва не поддался порыву упасть на колени и возблагодарить оставленного Бога своей молодости. Но стойкий республиканский дух вовремя спас его от такой ереси, оскорбляющей недавно принятое божество Разума, которое правило Францией в просвещенный Век Свободы.
— Я наделил Франсуа Шабо всеми добродетелями Брута, Цицерона и Ликурга,
— сообщил он барону, сверкнув темными глазами, и швырнул перо на стол. — Титанический труд для одного утра.
Но де Бац считал свои достижения более блестящими.
— Ты всего-навсего воспел Шабо, а я тем временем его женил.
И он с гордостью отчитался о своих переговорах с братьями Фрей. К немалому его удивлению Андре-Луи встретил известие без всякой радости.
— Что же ты наделал? Почему не посоветовался со мной?
Барон, который ждал похвалы, был не только разочарован; он был уязвлен.
— Почему я не посоветовался с тобой? Я, что же должен советоваться с тобой на каждом шагу?
— Так было бы благоразумнее и любезнее с твоей стороны. Я же советуюсь с тобой по поводу каждого шага, который намерен предпринять.
Завязался спор, причем обе стороны взяли довольно резкий тон. Де Бац принялся объяснять преимущества, которые сулит этот брак их кампании. Андре-Луи нетерпеливо прервал его объяснения.
— Все это я понимаю. Но средства! Средства я никак н6е могу одобрить. Существуют же какие-то границы дозволенного! Границы, налагаемые порядочностью, которые никакой цинизм не способен перешагнуть.
— Черт меня побери, и это говоришь ты! Ты отступаешься от цинизма? Какой дьявол в тебя вселился?
— Мы выиграем нашу партию и без того, чтобы использовать это несчастное дитя в качестве пешки. Де Бац не поверил собственным ушам. — Да какое она имеет значение?
Андре-Луи ударил по столу ладонью.
— У нее есть душа. Я не торгую душами.
— Могу напомнить тебе о некоторых людях, у которых тоже имеются души. Я говорю о тех, кого ты так безжалостно преследуешь. Разве у Шабо нет души? Или у Делонэ? У братьев Фрей? Разве не было души у бедняги Бурландо, которого ты, не моргнув глазом, отправил на гильотину? Или нет ее у Жюли Бержер, с которой ты собирался расправиться тем же способом?
— Эти люди подлы и бесчестны. Я даю им то, чего они заслуживают. Бурландо жаждал крови. Он ее и получил. Но к чему играть словами? Как можно сравнивать этих животных с несчастным безобидным ребенком?
Тут де Бац припомнил сцену во внутреннем дворике улицы д'Анжу и разразился издевательским смехом.
— Понятно, понятно! Маленькую куропаточку, как ее называет Шабо, следовало бы приберечь для тебя. Мне жаль, друг мой. Но дело, которому мы служим, не оставляет места для личных удовольствий.
Андре-Луи встал. Он весь побелел от гнева.
— Еще одно слово в таком тоне, и мы поссоримся, Жан.
Ответ вспыльчивого, словно порох, гасконца последовал с быстротой молнии.
— Я таких развлечений никогда не избегаю.
Их дыхание слегка участилось. С четверть минуты они, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза, и во взгляде каждого горел вызов. Андре-Луи первым взял себя в руки.
— Это безумие, Жан. Нас с тобой окружают такие опасности, и любая из них в любой момент может привести нас на гильотину. Не к лицу нам затевать ссору.
— Ты сам произнес это слово, — напомнил барон.
— Возможно. Ты уязвил меня намеком на мои низкие побуждения. Мне показалось, что это оскорбление задевает не столько меня, сколько ту, ради которой я все это затеял… Предположить, что мне недостает верности… — Андре-Луи оборвал фразу. Де Бац взирал на него с удивлением, может быть несколько циничным. — Именно мысль о ней, чистой и непорочной, открыла мне весь ужас такой жертвы. Если бы кто-нибудь составил подобный заговор против Алины… Я представляю себе ее муку, и более остро сознаю, какая пытка уготована Леопольдине. Девочка не должна стать пешкой в этой игре, Жан. Она не должна стать жертвой наших интриг. Это чересчур высокая цена за голову Шабо. Мы балансируем на грани бесчестия. И я не стану ни участвовать в этом торге, ни мириться с ним.
Де Бац слушал Андре-Луи недобро прищурившись, с поджатыми губами. Его гасконский темперамент восставал против этого неожиданного отпора, против этого неприятия стратегического шедевра, которым барон так гордился. Но он обуздал свой гонор. Андре-Луи прав: их положение слишком опасно, чтобы они могли позволить себе рассориться. Вопрос необходимо уладить при помощи разумных доводов. Де Бац решил сделать ответный шаг к примирению.
— Нет нужды читать мне такую длинную нотацию, Андре. Прости, если мое подозрение оскорбило тебя. Я рад слышать, что твой интерес к девушке не личного характера. Это было бы серьезной помехой моим планам.
— Личный интерес или нет, это ничего не меняет.
— Э, подожди. Ты недостаточно хорошо подумал. Ты упустил из виду цель. Великие свершения требуют жертв. Если мы позволим себе руководствоваться чувствами или сантиментами, то ничего не добьемся. Тогда нам вообще не следовало браться за это дело. Мы стараемся не ради себя. Мы здесь для того, чтобы избавить от проклятия целый народ, вернуть трон его законным владельцам, вернуть дом лучшим сыновьям и дочерям Франции, прозябающим сейчас в изгнании. Неужели мы в праве остановиться перед такой незначительной жертвой, как эта иностранная евреечка, забыв о том, что она поможет нам отправить на гильотину сотню негодяев? Разве можем мы позволить себе благородство? Ты помнишь о нашей миссии?
Андре-Луи понимал, что все его возражения продиктованы чувствами, не рассудком. Но он испытывал такое отвращении при мысли о гнусном, порочном, запятнанном кровью чудовище и уготованном ему в жертву невинном создании, что не мог рассуждать здраво.
— Вероятно, ты прав, — через силу ответил он. — И все же я не могу допустить такой гнусности. Это зло в чистом виде. Оно нам еще отольется. Ты говоришь, я бываю жесток. Временами моя безжалостность тебя шокирует. Но так далеко моя безжалостность не простиралась никогда. Это просто низко.
Как ни тяжело было гасконцу снести такое оскорбление, все же он нашел в себе силы сдержаться.
— Да, это низость, я признаю. Но мы должны пойти на нее, чтобы предотвратить другие, более страшные низости. Мы же не хотим повторения сентябрьской резни и тому подобных ужасов? Ты ведь не колебался, когда приводил в действие мельницу, затянувшую в свои жернова жирондистов. Два десятка голов легли под нож гильотины. И каких голов! А сейчас ты вдруг прибегаешь к софизмам, хотя речь идет всего лишь о какой-то девчонке. Мы не можем позволить себе разборчивость в средствах. Путь, который я выбрал, непременно приведет нас к цели. И это единственный надежный путь.
— Не единственный. Можно было бы поискать другие, не менее результативные. Нужно только немного терпения.
— Терпения! О каком терпении ты говоришь, когда королеву истязают и оскорбляют в тюрьме, когда ее могут в любой момент осудить и обречь на позорную смерть вместе с детьми? Какое может быть терпение, когда маленький король Франции в руках убийц, которые издеваются над ним и травят его? Неужели ты не понимаешь, что между нами и силами зла, которые стремятся уничтожить членов королевской семьи, идет состязание в скорости? И ты можешь говорить о терпении? Ты готов лить слезы из-за ничтожной девчонки, которой мы всего-навсего навязываем нежеланный брак. Где твой здравый смысл, Андре?
— Там же где и чувство справедливости, — последовал яростный ответ. — Не я виноват в страданиях королевы, посему…
— Ты будешь виноват в их затягивании, если пренебрежешь средством, способным ускорить ее освобождение.
— Королева сама не пожелала бы себе свободы и безопасности такой ценой.
— Она не только королева, но и мать. Мать согласится принять любую жертву ради свободы и безопасности своих детей.
— Значит, остается моя совесть. Она не потерпит, чтобы я расплачивался чужой свободой и счастьем. Бесполезно спорить со мной, Жан. Я не допущу, чтобы твой план осуществился.
— Не допустишь? Ты? — И вдруг, совершенно неожиданно, де Бац расхохотался. Ему пришло на ум одно соображение, которое он совсем упустил из виду, ослепленный гневом.
— Так ты не допустишь этого? — Повторил он совершенно другим тоном, тоном беззлобной насмешки. — Что ж, вперед, друг мой! Помешай этому браку.
— Именно так я и намерен поступить.
— И как же ты этого добьешься, если не секрет?
— Я немедленно иду к Фреям.
— Просить руки Леопольдины? Но даже и в этом случае тебе не добиться своего, если только ты не внушишь этим шкурникам, что ты могущественней Шабо. Какой же ты наивный, Андре! Ты воображаешь, что сумеешь разжалобить алчных евреев несчастной судьбой Леопольдины, когда им грозит нужда и голод? Боже, как ты, оказывается, забавен! Ты переживаешь за их сестру больше их самих, и это при том, что у тебя нет намерения сделать ее своей женой или любовницей. Неужели ты не понимаешь, насколько смешон?
— Не могу согласиться. Никогда не считал человека смешным только потому, что он не так подл, как его окружение.
— Это, разумеется, в мой огород камешек? Ну-ну, я как-нибудь снесу твой лестный эпитет. Отнесем опрометчивость твоих высказываний за счет рыцарского негодования.
— Все равно я помешаю этому браку, да поможет мне Бог.
— Боюсь, это непосильное дело даже для такого донкихота. Ты можешь разве что убить Шабо и отправиться на эшафот. Не стоит биться головой о стену, mon petit. Оставь это. У нас важная миссия. Без жертв не обойтись. Мы и сами в любой момент можем стать жертвами. Разве это нас не оправдывает?
— В данном случае — нет. И я не хочу участвовать в затее, которая представляется мне низостью, — сказал Андре-Луи с силой.
Де Бац недовольно пожал плечами и отвернулся.
— Будь по твоему. В твоем участии нет никакой нужды. Машина пущена в ход. Остановить ее у тебя не хватит сил. Можешь успокоить этим свою совесть. Остальное произойдет само по себе.
Барон был прав. Больше того, пока друзья спорили, события уже развивались полным ходом. Юний, охваченный паникой, не собирался терять времени. И судьба, направленная де Бацем, к нему благоволила. В тот день после заседания Конвента Шабо отправился обедать к Фреям.
Леопольдина сидела за столом на своем обычном месте и вся пылала от смущения. Плотоядные, все более и более откровенные взгляды Шабо совершенно лишили девушку аппетита. Всякий раз, когда депутат хватал ее мягкую округлую руку и пожирал похотливыми глазами свою куропаточку, кожа Леопольдины покрывалась мурашками. За несколько дней до этого Эмманюэль, заметивший любовные поползновения экс-монаха, предложил брату не сажать Леопольдину за стол, когда приходит Шабо, и Юний был склонен согласиться. Но сегодня все изменилось. Симптомы, которые прежде пугали Эмманюэля и вызывали досаду у Юния, теперь приветствовались.
Когда с едой было покончено и пресытившийся Ш, расстегнув сальный редингот, непринужденно откинулся на спинку стула, Юний открыл наступление. Леопольдина ушла по своим домашним делам, и трое мужчин остались одни. Эмманюэль нервничал и суетился; Юний, несмотря на внутреннюю тревогу, казался бесстрастным, словно восточный идол.
— У вас есть экономка, Шабо.
— Да уж, — подтвердил Шабо с отвращением.
— Она опасна. Вы должны от нее избавиться. Однажды она продаст вас. Эта женщина уже приходила ко мне, требовала денег — цену ее молчания по поводу наших операций с корсарами. Это не та особа, которую следует держать при себе.
Шабо встревожился. Он выругался, непристойно и энергично. Эта баба — подлая шлюха, наглая и злобная. Не хватало только, чтобы она оказалась еще и шантажисткой.
— Но что, в конце концов, я могу поделать? — заключил он жалобно.
— Вы можете выпроводить ее вон, пока она еще не в состоянии серьезно скомпроментировать вас. Такая женщина недостойна находиться подле выдающегося патриота, вроде вас.
Шабо поскреб лохматый затылок и кивнул.
— Все это правильно. К несчастью, наши отношения зашли чересчур далеко. Вы, должно быть не заметили, но она скоро станет матерью.
Это заявление на мгновение выбило Юния из колеи. Но только на мгновение.
— Тем больше оснований от нее избавиться.
— Вы не поняли. Она утверждает, что отец будущего патриота — я.
— Это правда? — раздался дрожащий голос Эмманюэля.
Шабо набрал в легкие воздуха, надул щеки и с шумом выдохнул. Потом выразительно пожал плечами. Упреки такого рода его ничуть не беспокоили.
— Похоже на то. Что пользы теперь рвать на себе волосы? Обычная человеческая слабость. Я никогда не годился для целибата.
— Вам следовало бы жениться, — сурово сказал Юний.
— Я уже подумывал об этом.
— Женитьба дала бы вам веские основания избавиться от этой косоглазой ведьмы. Не можете же вы держать жену и любовницу под одной крышей. Даже Бержер должна это понимать. Возможно, она будет не так мстительно настроена, как в случае если бы вы выставили ее на улицу без всяких причин.
Шабо испугался.
— Но вы же сами сказали — она вас шантажирует. Ей все известно об операции с корсарами. — Он вскочил, в волнении опрокинув стул. — Должно быть, Бог отвернулся от меня, раз я ввязался в такое опасное дело. Нужно было послать всех вас к дьяволу…
— Спокойней, друг мой, спокойней! — прикрикнул на депутата Юний. — Паника еще никому не помогала. В конце концов, что она может поделать, ваша Бержер? Неужели ваше положение настолько шатко, что голословные обвинения мстительной женщины могут вас погубить? Где она возьмет доказательства? Стоит вам только заявить, что она лжет, и революционное правосудие доделает остальное. Немного твердости, мой друг, вот и все, что вам требуется. Объясните ей подоходчивей, какие неприятности ее ждут, если она вздумает донести на вас.
Шабо воспрянул духом.
— Ты прав, Юний. Патриота с моей репутацией, слугу Нации, творца революции не осудят на основании слов ревнивой мегеры. Если она посмеет открыть рот, чтобы оказать столь дурную услугу Франции, мне придется выполнить свой долг и принести ее в жертву на алтарь Свободы.
— Ты говоришь как истиный римлянин, — похвалил Юний. — В тебе есть настоящаяя сила духа, Шабо. Я горжусь твоей дружбой.
Простодушный экс-капуцин проглотил эту чудовищную лесть, не поморщившись. Он гордо вскинул голову и расправил плечи, наслаждаясь сознанием своего величия.
— Я последую твоему совету, Юний. Я женюсь.
— Друг мой! — Юний вскочил и заключил представителя в могучие объятия.
— Друг мой! Я так надеялся на это, так этого желал! Теперь мы укрепим родственными узами то духовное братство, которое уже связывает нас, благодаря республиканским убеждениям. — В пылу радости Юний еще крепче стиснул рыхлого Шабо, который уже начал задыхаться. — Друг мой! Брат мой! — он выпустил представителя и повернулся к младшему Фрею. — Обними его, Эмманюэль. Прижми его к сердцу, в которое ты давно уже его принял.
Долговязый Эмманюэль покорно подчинился. Шабо не хватало дыхания, теперь уже от изумления. Что-то за всем этим крылось, а он никак не мог взять в толк — что же.
— Наша маленькая Леопольдина будет счастлива, — восторгался Юний. — Просто счастлива!
— Леопольдина? — Шабо показалось, что он грезит.
Юний, склонив голову набок, лукаво-благодушно улыбнулся представителю.
— Миллионеры и дворяне просили руки моей сестры, и получили отказ. Да если бы и сам ci-devant герцог Шартрезский умолял о ней, он ничего не добился бы, будь он даже партиотом, а не проклятым аристократом. Если она не достанется тебе, Шабо, ее не получит никто.
Изумление Шабо перешло в оцепенение.
— Но… но я… но у меня нет состояния… я…
Юний не дал ему договорить. Его могучий голос загремел в полную силу.
— Состояние? Если бы оно у тебя было, я не мог бы считать тебя безупречным патриотом, достойным моей сестры. Мы даем за ней хорошее приданое, Шабо. Двести тысяч ливров. С такими деньгами ей не придется менять образ жизни, к которому мы ее приучили. А в день свадьбы мы передадим ей эти апартаменты. Ты переедешь жить к ней. А мы с Эмманюэлем поселимся этажом выше. Таким образом все устроится.
Глаза Шабо вылезли из орбит. Вот она, награда за добродетель! Наконец-то! Не зря он шел тернистым путем долга. Не зря самоотверженно трудился на благо Франции и человечества. Его труды наконец получили должное вознаграждение. Двести тысяч ливров, прекрасный дом и маленькая куропаточка, такая пухленькая, нежная и кроткая.
Когда его потрясение прошло, и он сумел убедить себя, что все это не сон, а самая настоящая действительность, Шабо едва не поддался порыву упасть на колени и возблагодарить оставленного Бога своей молодости. Но стойкий республиканский дух вовремя спас его от такой ереси, оскорбляющей недавно принятое божество Разума, которое правило Францией в просвещенный Век Свободы.
Глава XXIX. Наживка
Если Шабо перспектива брака казалась сладким сном, то Леопольдина восприняла известие как ужаснейший из кошмаров.
Впервые в жизни девушка восстала против воли властного старшего брата. Она категорически заявила, что не выйдет за гражданина представителя, охарактеризовав его августейшую особу в таких выражениях, как противный, отвратительный, ненавистный. Он даже не чистоплотен! В нем нет ничего хорошего.
Спор вылился в ссору. Потом Леопольдина перешла от яростного сопротивления к мольбам и слезам. Она по-настоящему испугалась, когда поняла, сколь мало значат ее желания.
Эмманюэль так растрогался, что разрыдался вместе с сестрой. Но жесткого, словно суровый римлянин, Юния разжалобить было невозможно. Он знал о доброте и чувстве долга сестры и направил наступление в это слабое место ее обороны. Он сказал ей правду. Семейное дело на грани краха. Этот брак — единственная возможность избежать разорения. Тогда хотя бы она, Леопольдина, будет считаться иностранкой, и они сумеют номинально, в качестве приданого перевести на ее имя большую часть состояния. В действительности же по-прежнему будут распоряжаться им по доверенности.
Если Шабо переселится к ним, их чудесный дом на улице д'Анжу станет его жилищем, и уж никто не посмеет наложить нечестивые лапы на жилище великого представителя суверенной державы.
Как мы видим, Юний был довольно искренен с сестрой. Но не до конца. Так, он обманул ее, сообщив, будто представитель просил ее руки.
— В наше время просто опасно отвергать ухаживания такого большого государственного деятеля, как Шабо. Я считаю, что само небо ниспосылает нам возможность спастись. Подумай, какая участь тебя ждет, если мы разоримся.
Юний перешел к характеристике жениха. И правда, манеры Шабо грубоваты. Но это можно поправить. Он настолько пылко влюблен, что ему будет достаточно намека, и он сделает все, чтобы угодить своей госпоже. Что до остального, то под внешней неотесанностью скрывается благородная добрая душа. Будь это не так, неужто Леопольдина могла подумать, что брат согласился бы пожертвовать ею? Не все то золото, что блестит, но то, что не блестит, зачастую оказывается золотом.
Все эти доводы, вероятно, если и не побороли антипатию Леопольдины к будущему супругу, то по крайней мере сломили ее сопротивление. Она так и не смирилась со своей участью, но считая, что должна принести себя в жертву ради спасения братьев, подчинилась.
Однако прежде чем окончательно сдаться, Леопольдина должна была все рассказать одному человеку. А вдруг, узнав о ее беде, он каким-нибудь чудесным образом найдет спасительный выход?
И вот, на другой день Андре-Луи получил трогательную записку следующего содержания:
«Гражданин Андре-Луи, мой брат Юний говорит, что я должна выйти замуж за гражданина представителя Шабо. Это необходимо для безопасности нашей семьи. Надеюсь, вы верите, гражданин Андре-Луи, что я никогда бы не стала такой ценой собственное спокойствие, но я обязана позаботиться о безопасности братьев. Полагаю, таков мой долг. Женщины — рабы долга. Но я не люблю гражданина Шабо. Хочу, чтобы вы знали об этом, гражданин Андре-Луи. Прощайте. Несчастная Леопольдина».
Андре-Луи положил записку перед де Бацем.
— Вот прочтите. Призыв о помощи, хотя и между строк, — сказал он мрачно.
Де Бац прочел, вздохнул и пожал плечами.
— Что я могу сделать? Если бы этой жертвы можно было избежать, я бы избежал ее. Я не чудовище. Ты же знаешь, я не колеблясь пожертвовал собой. Пусть это послужит оправданием моей готовности жертвовать другими.
— Никакое это не оправдание. Ты сам себе хозяин и сам распоряжаешься своей судьбой.
— Разве люди вообще когда-нибудь распоряжаются своей судьбой? Кроме того, в данном случае речь идет о судьбе целого народа. — Тон барона стал суровым и властным. — А в таких случаях безжалостность порой становится священным долгом.
— И что прикажешь мне ей ответить?
— Ничего. Так будет милосерднее. Похоже, бедная девочка надеется, что она что-то для тебя значит. Иначе не написала бы. Твое молчание рассеет эту надежду, и она с большей готовностью подчинится судьбе.
Удрученный Андре-Луи сел на полосатый диван и закрыл лицо руками.
— О грязный капуцин, — простонал он. — Клянусь Господом, он в этом горько раскается!
— Конечно раскается. Но он такая же марионетка, как и девушка. В каком-то смысле он тоже жертва, хотя пока об этом не догадывается. Но скоро догадается.
— А Фреи? Эти бесчеловечные расчетливые негодяи! Ради личной выгоды отдают сестру в лапы этой скотине!
— Они тоже раскаются. Утешь себя этой мыслью.
— Но ты — ты-то ведь не марионетка. Ты куловод. Это ты дергаешь за ниточки и потому в ответе за все.
— Я? — Де Бац выпрямился и посмотрел на Андре-Луи напряженным, оценивающим взглядом. — Я в руках Божьих. Пусть я даже иду по грязной дорожке, но побуждения мои чисты. Я служу идее, не себе. В этом я чище тебя. Возможно, потому-то я и защищен от угрызений совести, которые мучают тебя.
Андре-Луи подумал об Алине. Надежда связать поскорее с ней судьбу была главной движущей силой, толкнувшей его на участие в своей не слишком благовидной деятельности. Ради осуществления этой надежды Андре готов был пойти почти на что угодно, но пожертвовать невинным ребенком, отдать в лапы похотливому чудовищу — на это пойти он не мог. Да Алина отпрянула бы и в ужасе отреклась от возлюбленного, заподозри она, что он способен на подобную низость, хотя бы — нет, тем более, ради нее. Но, как справедливо заметил де Бац, помешать этому браку теперь не в их власти.
Ярость, охватившая Андре-Луи от сознания собственного бессилия, обратилась на Шабо. Желая отомстить за Леопольдину, Андре-Луи с еще большим ожесточением ринулся на поиск средства подрыва доверия к представителю, с тем чтобы окончательно сокрушить его.
В таком мстительном настроении и застали молодого заговорщика Делонэ и Жюльен, вечером того же дня пришедшие с визитом на улицу Менар.
Де Бац куда-то ушел, а Моро сидел с карандашом в руке за письменным столом, заваленным грудой бумаг. Жалюзи на окнах были опущены, закрывая доступ солнечному свету — в Париже в эти сентябрьские дни стояла удушливая жара. Андре-Луи в одной сорочке и бриджах разрабытывал детали плана, который, по убеждению его составителя, должен был привести к быстрому уничтожению Шабо.
Впервые в жизни девушка восстала против воли властного старшего брата. Она категорически заявила, что не выйдет за гражданина представителя, охарактеризовав его августейшую особу в таких выражениях, как противный, отвратительный, ненавистный. Он даже не чистоплотен! В нем нет ничего хорошего.
Спор вылился в ссору. Потом Леопольдина перешла от яростного сопротивления к мольбам и слезам. Она по-настоящему испугалась, когда поняла, сколь мало значат ее желания.
Эмманюэль так растрогался, что разрыдался вместе с сестрой. Но жесткого, словно суровый римлянин, Юния разжалобить было невозможно. Он знал о доброте и чувстве долга сестры и направил наступление в это слабое место ее обороны. Он сказал ей правду. Семейное дело на грани краха. Этот брак — единственная возможность избежать разорения. Тогда хотя бы она, Леопольдина, будет считаться иностранкой, и они сумеют номинально, в качестве приданого перевести на ее имя большую часть состояния. В действительности же по-прежнему будут распоряжаться им по доверенности.
Если Шабо переселится к ним, их чудесный дом на улице д'Анжу станет его жилищем, и уж никто не посмеет наложить нечестивые лапы на жилище великого представителя суверенной державы.
Как мы видим, Юний был довольно искренен с сестрой. Но не до конца. Так, он обманул ее, сообщив, будто представитель просил ее руки.
— В наше время просто опасно отвергать ухаживания такого большого государственного деятеля, как Шабо. Я считаю, что само небо ниспосылает нам возможность спастись. Подумай, какая участь тебя ждет, если мы разоримся.
Юний перешел к характеристике жениха. И правда, манеры Шабо грубоваты. Но это можно поправить. Он настолько пылко влюблен, что ему будет достаточно намека, и он сделает все, чтобы угодить своей госпоже. Что до остального, то под внешней неотесанностью скрывается благородная добрая душа. Будь это не так, неужто Леопольдина могла подумать, что брат согласился бы пожертвовать ею? Не все то золото, что блестит, но то, что не блестит, зачастую оказывается золотом.
Все эти доводы, вероятно, если и не побороли антипатию Леопольдины к будущему супругу, то по крайней мере сломили ее сопротивление. Она так и не смирилась со своей участью, но считая, что должна принести себя в жертву ради спасения братьев, подчинилась.
Однако прежде чем окончательно сдаться, Леопольдина должна была все рассказать одному человеку. А вдруг, узнав о ее беде, он каким-нибудь чудесным образом найдет спасительный выход?
И вот, на другой день Андре-Луи получил трогательную записку следующего содержания:
«Гражданин Андре-Луи, мой брат Юний говорит, что я должна выйти замуж за гражданина представителя Шабо. Это необходимо для безопасности нашей семьи. Надеюсь, вы верите, гражданин Андре-Луи, что я никогда бы не стала такой ценой собственное спокойствие, но я обязана позаботиться о безопасности братьев. Полагаю, таков мой долг. Женщины — рабы долга. Но я не люблю гражданина Шабо. Хочу, чтобы вы знали об этом, гражданин Андре-Луи. Прощайте. Несчастная Леопольдина».
Андре-Луи положил записку перед де Бацем.
— Вот прочтите. Призыв о помощи, хотя и между строк, — сказал он мрачно.
Де Бац прочел, вздохнул и пожал плечами.
— Что я могу сделать? Если бы этой жертвы можно было избежать, я бы избежал ее. Я не чудовище. Ты же знаешь, я не колеблясь пожертвовал собой. Пусть это послужит оправданием моей готовности жертвовать другими.
— Никакое это не оправдание. Ты сам себе хозяин и сам распоряжаешься своей судьбой.
— Разве люди вообще когда-нибудь распоряжаются своей судьбой? Кроме того, в данном случае речь идет о судьбе целого народа. — Тон барона стал суровым и властным. — А в таких случаях безжалостность порой становится священным долгом.
— И что прикажешь мне ей ответить?
— Ничего. Так будет милосерднее. Похоже, бедная девочка надеется, что она что-то для тебя значит. Иначе не написала бы. Твое молчание рассеет эту надежду, и она с большей готовностью подчинится судьбе.
Удрученный Андре-Луи сел на полосатый диван и закрыл лицо руками.
— О грязный капуцин, — простонал он. — Клянусь Господом, он в этом горько раскается!
— Конечно раскается. Но он такая же марионетка, как и девушка. В каком-то смысле он тоже жертва, хотя пока об этом не догадывается. Но скоро догадается.
— А Фреи? Эти бесчеловечные расчетливые негодяи! Ради личной выгоды отдают сестру в лапы этой скотине!
— Они тоже раскаются. Утешь себя этой мыслью.
— Но ты — ты-то ведь не марионетка. Ты куловод. Это ты дергаешь за ниточки и потому в ответе за все.
— Я? — Де Бац выпрямился и посмотрел на Андре-Луи напряженным, оценивающим взглядом. — Я в руках Божьих. Пусть я даже иду по грязной дорожке, но побуждения мои чисты. Я служу идее, не себе. В этом я чище тебя. Возможно, потому-то я и защищен от угрызений совести, которые мучают тебя.
Андре-Луи подумал об Алине. Надежда связать поскорее с ней судьбу была главной движущей силой, толкнувшей его на участие в своей не слишком благовидной деятельности. Ради осуществления этой надежды Андре готов был пойти почти на что угодно, но пожертвовать невинным ребенком, отдать в лапы похотливому чудовищу — на это пойти он не мог. Да Алина отпрянула бы и в ужасе отреклась от возлюбленного, заподозри она, что он способен на подобную низость, хотя бы — нет, тем более, ради нее. Но, как справедливо заметил де Бац, помешать этому браку теперь не в их власти.
Ярость, охватившая Андре-Луи от сознания собственного бессилия, обратилась на Шабо. Желая отомстить за Леопольдину, Андре-Луи с еще большим ожесточением ринулся на поиск средства подрыва доверия к представителю, с тем чтобы окончательно сокрушить его.
В таком мстительном настроении и застали молодого заговорщика Делонэ и Жюльен, вечером того же дня пришедшие с визитом на улицу Менар.
Де Бац куда-то ушел, а Моро сидел с карандашом в руке за письменным столом, заваленным грудой бумаг. Жалюзи на окнах были опущены, закрывая доступ солнечному свету — в Париже в эти сентябрьские дни стояла удушливая жара. Андре-Луи в одной сорочке и бриджах разрабытывал детали плана, который, по убеждению его составителя, должен был привести к быстрому уничтожению Шабо.