Страница:
Когда друзья возвращались домой по пустынным в столь поздний час улицам, Андре-Луи с благодарностью сказал де Бацу:
— Ты быстро понял намек, Жан.
— Хотя и не догадался о твоей цели. По-моему, ты становишься ребячливым, Андре.
— Моя цель двояка. Искусить Шабо, показав ему, насколько легко и безопасно он может обогатиться, если доверится нам, и продемонстрировать Фреям наше могущество, дабы они не осмеливались противостоять нам, чего бы мы ни потребовали. Скоро мы станем свидетелями чрезвычайно интересных событий.
Но прошел целый месяц, прежде чем Андре-Луи сделал следующий ход. Все это время он, совместно с де Бацем, занимался сделками с эмигрантскими поместьями. Заговорщики позволили Делонэ и Жюльену получить скромный доход на этих операциях, чтобы разжечь аппетиты депутатов.
Одним прекрасным августовским утром Андре-Луи отправился в Тюильри. Дожидаясь конца утренней сессии, он мерял шагами просторный холл и размышлял о невероятной пестроте публики, привлеченной различными мотивами в этот правительственный вестибюль. Основную массу посетителей составляли простолюдины — грязные, нечесанные, громогласные патриоты в красных колпаках. До Андре-Луи то и дело долетала их непристойная брань и громкий смех. Изредка в толпе мелькали напудренные головы изысканно разодетых щеголей. Довольно много было юристов в хорошо скроенных костюмах спокойных тонов. То и дело на глаза попадались сине-белые мундиры офицеров регулярной армии и сине-красные — Национальной Гвардии. Были среди присутвующих и женщины, в основном — неряшливого вида торговки, интересующиеся политикой. На их домашних чепцах красовались трехцветные кокарды. Представители различных сословий мешались, толкались и терлись плечами в полном согласии с революционной доктриной равенства.
Андре-Луи сел на одну из пустых скамеек, стоявших у стены, и с любопытством разглядывал эту пеструю картину. Как только в холле появлялся какой-нибудь представитель или другое важное лицо, толпа сторонилась, освобождая ему проход. Люди приветствовали проходящих, иногда уважительно, но чаще фамильярно.
Многих членов Конвента Андре-Луи знал в лицо. Вот появился коротышка Шабо с заметным брюшком, обтянутым неопрятным платьем, на буйных кудрях — красный колпак. После сметри Марата он стал самым популярным в народе депутатом. С его появлением толпа оживилась, отовсюду посыпались непристойные, но добродушные шутки, на которые Шабо непринужденно отвечал на ходу. Следом вышел молодой человек потрясающей красоты, одетый, словно по контрасту с броской элегантностью. С ним никто не осмеливался держать себя так раскованно. На почтительные приветствия присутствующих юный щеголь отвечал с небрежным высокомерием, которого не мог бы себе позволить ни один бывший аристократ. Андре-Луи узнал в нем шевалье де Сен-Жюста, дворянина по происхождению, негодяя по призванию. Это его пылкое красноречие вознесло Робеспьера на первое место в государстве.
Вон еще одно знакомое лицо — драматург и законодатель Фабр, присвоивший себе поэтический псевдоним д'Аглантин. Его благородная наружность, томный вид и жеманные манеры разительно контрастируют с внешностью и повадкой трибуна Дантона, которого Фабр неизменно поддерживал.
Наконец Андре-Луи заметил среди выходящих из зала Конвента человека, которого дожидался. Он встал и пошел ему навстречу.
— Мне нужно сказать вам несколько слов по делу национальной важности, Делонэ.
Представитель встретил его с почтением, как и надлежит встречать возможного благодетеля. Они выбрались из толпы и присели на скамейку.
— Дело продвигается крайне медленно, Делонэ.
— Надеюсь, вы не меня в этом упрекаете, — проворчал депутат.
— Мы не можем перейти к крупным операциям, пока не одолеем робость Шабо.
— Согласен. И что же?
— А вот что: братья Фрей, которые имеют на него влияние, истратили целое состояние на снаряжение корсарской флотилии. — Андре-Луи выложил подробности. — Если запретить корсарство, они будут разорены.
Делонэ испуганно посмотрел на собеседника.
— Вы хотите разорить их?
— О, нет. Только найти на них управу. Привести их в состояние, которое будет способствовать нашим целям.
Андре-Луи говорил долго и, видимо, небезрезультатно, поскольку три дня спустя на дом Фреев обрушилось несчастье. Депутат Делонэ с трибуны Конвента объявил корсаров грабителями. «Республика не может одобрять разбоя ни на море, ни на суше!» Таков был лейтмотив выступлеэия. Делонэ прочел целую проповедь о республиканских добродетелях и в конце ее потребовал запрета на корсарство. Конвент довольно безучасно проголосовал «за», поскольку вопрос представлял для них слабый интерес.
В тот же день Де Бац и Андре-Луи отправились к Фреям. Де Бац превосходно разыграл отчаянье.
— Друзья, это крах для меня!
Оцепеневшие от ужаса братья отвечали ему, что их положение не лучше.
Эммануэль был в слезах, Юний настолько забылся в гневе, что стал поносить Шабо.
— Этот человек последние три месяца приходит сюда ежедневно. Каждый день он набивает за этим столом свою ненасытную утробу. И вот теперь, когда у него появилась возможность отплатить за иое гостеприимство, за мою дружбу, когда одно вовремя сказанное слово могло отвратить беду, он хранит молчание и бросает нас на произвол судьбы. Вот вам и друг! О милостивый Боже!
— Вам нужно было сделать его партнером в том предприятии, — упрекнул де Бац. — Я пытался было, но вы меня не поддержали.
— Прибегните к его помощи хотя бы теперь, — подхватил Андре-Луи. — Если вы этого не сделаете, мы разорены. Простите, что я упоминаю об этом, но у вас есть моральный долг перед де Бацем, мой друг.
— Моральный долг! Бог мой! Вы знали, что делали. Я выложил на стол все карты. Вы точно представляли себе, на что идете. Довольно того, что мы сами разорены. Не хватало нам еще обвинения в разорении других!
— Не будем пререкаться. Таким образом делу не поможешь. Важно исправить положение, добиться отмены этого запрета. Нам нужен Шабо. Пригласите его пообедать. Общими силами мы заставим его помочь.
Юний Фрей послушался, но особого воодушевления эта идея у него не вызвала. По его мнению, взывать к Шабо — напрасная трата времени. И вечером, за обеденным столом, Шабо подтвердил его опасения.
— Если я выполню ваши требования, как смогу я оправдаться перед судом собственной совести? — возмущенно сказал он, когда ему предложили постоять за друзей и добиться отмены запрета.
Под его обвиняющим взглядом костлявый Эммануэль, казалось, увял, и даже уверенный в себе Юний почувствовал себя неуютно.
Не давая братьям времени на ответ, Шабо разразился речью, великолепной капуцинадой в лучших своих традициях. Большую часть аргументов он позаимствовал из речи Делонэ, но оформление, несомненно, принадлежало лично ему. Шабо яростно обличал всяческую нечестность и корыстолюбие. Он подробно остановился на разлагающем влиянии золота, которое назвал тормозом на колесах прогресса, долженствующего привести ко всеобщему братству и преобразить землю в райские кущи.
— Позвольте снова напомнить вам, — сухо прервал его Андре-Луи, — что Республика отменила рай.
Сбившийся с мысли Шабо метнул на него сердитый взгляд.
— Я говорю образно, — буркнул он.
— Вам следовало бы выбирать образы, которые больше согласуются с верой в разум. В противном случае вас могут заподозрить в лицемериии, недуге, который, вне всякого сомнения, избрал вас своей жертвой.
Шабо едва не лишился дара речи.
— Жертва лицемерия? Я? — он был близок к удару.
— Ваш пыл уводит вас в неверном направлении. Страсть, хотя бы и добродетельная, скверный поводырь. Выслушайте меня, гражданин представитель. В нашем несовершенном мире редко можно сделать доброл, не причинив никому вреда. ПРинимая очередной закон, мудрый государственный деятель должен задуматься: что перевешивает? Эти корсары разбойники Согласен. Разбой — это преступление, а добрый республиканец не может смотреть на преступление сквозь пальцы. Снова согласен. Но кто жертвы разбоя? Враги Франции. Кто от него выигрывает? Французская Республика. А все, что выгодно Нации, увеличивает ее силу, дает ей возможность лучше противостоять врагу, внутреннему и внешнему. Таким образом, небольшой вред может обратиться величайшим национальным благом. Вот аспект, о котором вы не подумали. Человечеству нельзя служить с ограниченными взглядами, гражданин представитель. Необходимо видеть картину в целом. Если я украду оружие у убийцы, я совершу кражу, гражданское преступление. Но буду ли я простым вором или же благодетелем человечества?
Братья Фрей и де Бац выразили шумное, восторженное одобрение. Малышка Леопольдина, которая сидела с ними за столом, смотрела на худое бледное лицо оратора сияющими глазами. Шабо, ошеломленный столь убедительным доводом, безмолвствовал.
Но, когда де Бац решил развить преимущество и снова обратился к депутату с просьбой выступить защитником корсаров и добиться отмены запрета, Шабо встряхнулся и возобновил сопротивление. Он энергично замахал пухлой и не очень чистой рукой.
— Ах, нет, нет, это невозможно. Как я могу сделаться защитником грабителей? Что обо мне подумают?
— Если вы сможете ответить перед судом собственной совести, какое значение имеет, что подумают о вас другие? — немедленно откликнулся Андре-Луи.
Шабо впился в него глазами, ожидая увидеть насмешку, но лицо молодого человека оставалось совершенно серьезным.
Андре-Луи продолжал наступление.
— Едва ли можно счесть достойной позицию человека, который только из страха не делает того, что считает правильным. И уж совсем не пристало такое малодушие тому, кто дышит чистым воздухом Горы.
— Вы неверно меня поняли, — отбивался Шабо. — Человек в моем положении, избранник, облеченный священным доверием Народа, должен служить примером всех добродетелей.
— Согласен. Совершенно верно. Но разве можно считать добродетелью желание выглядеть праведником, если в глубине души вы сознаете, что поступки ваши неправедны? Разве тень может иметь большее значение, чем предмет, гражданин представитель?
— Может. Пусть подозрение — лишь тень. Но если она упадет на человека в наше неспокойное время… — Он закончил предложение, ударив ребром ладони по шее.
— Вот мы и добрались до сути, — сказал де Бац. — В конечном счете вами руководит вовсе не добродетель, а страх.
Шабо не сумел скрыть досады, и братья Фрей засуетились, пытаясь восстановить согласие. Юний наполнил представителю бокал, Эммануэль — тарелку. Оба стали убеждать гостя, что негоже портить трапезу спором. Лучше пусть они потеряют все деньги, вложенные в корсарскую флотилию, и вообще все, до единого франка, чем испортят аппетит столь достойному человеку.
— А что до остального, — сказал Юний, когда Шабо снова набросился на еду, — то разве вы можете припомнить случай, когда я защищал меры, хоть немного противоречащие чистым принципам Республики? Вспомните мою биографию, Франсуа. Вспомните, как я пожертвовал состоянием и игрушками, которые деспотизм называет почестями; как я порвал с прошлым, чтобы приехать сюда и дышать воздухом свободной Франции, чья слава соперничает со славой Древнего Рима. Неужели после этого вы могли заподозрить меня в лукавстве ради жалкой личной выгоды? Да я никогда бы не стал искать этой выгоды, если бы не видел, что Республика выигрывает гораздо больше.
Шабо слушал, продолжая шумно есть. Наблюдать за его трапезой было не слишком приятно.
Андре-Луи подхватил эстафету и повел новую атаку на укрепления боязливого депутата.
— Вы не понимаете, что поступок, к которому мы вас призываем, покроет вас славой. Если вы последуете нашему совету, то выкажете гораздо больше ума, чем поверхностный Делонэ, который потребовал принятия этого закона и тем самым оказал услугу врагам Франции, а , значит, нанес удар по Республике. Предупреждаю вас: если вы не воспользуетесь случаем, найдется другой депутат, который не упустит благоприятной возможности. Мы упрашиваем вас украсить свое чело лаврами, а вы хотите оставить их другому?
Представитель озадаченно уставился на Андре-Луи.
— Вы располагаете доводами в пользу такой возможности?
— Я уже привел их вам. Вам нужно больше? Извольте. Любой здравомыслящий человек способен произнести речь убедительно и образно, если он уверен в своей правоте. Magna est veritas et prevalebitnote 14. Вам не придется говорить ничего, кроме правды. Это единственное, о чем мы вас просим.
Шабо в явной растерянности продолжал пожирать Андре-Луи глазами. После минутного молчания он залпом осушил бокал. Видя, что он колеблется, де Бац принялся развивать преимущество.
— Вы предубеждены, гражданин представитель, потому что неверно нас поняли. Вы вообразили, что мы просим вас об услуге, тогда как в действительности мы оказываем ее вам.
— Так вот оно что! — ахнул Юний. — Наш славный Шабо решил, что мы злоупотребляем священным долгом гостеприимства, чтобы добиться от гостя помощи. Ах, Франсуа! Вы ужасно к нам
— Оставим это, — неожиданно вмешался Андре-Луи. — Раз Шабо так все воспринимает, мы не должны на него давить. Сегодня же вечером повидаюсь с Жюльеном. Он поблагодарит меня за шанс, от которого Шабо отказался.
Шабо не на шутку встревожился.
— Вы чересчур торопитесь! — жалобно воскликнул он. — Вы пришли к решению, хотя мы даже не успели ничего обсудить. Неужели вы воображаете, что я стану сомневаться, требовать ли отмены запрета, если отчетливо увижу, что он противоречит интересам Нации? Мы должны поговорить на эту тему еще, Моро. Изложите мне ваши аргументы подробнее. А пока я поверю вам на слово, что они так весомы и убедительны, как вы утверждаете.
Все присутствующие шумно одобрили такое решение и поздравили с ним Шабо. По этому случаю всем налили еще вина. Гражданин представитель впал в философское настроение и , потягивая божественный напиток, пустился в разглагольствования об Освобожении Человека, избавлении мира от ярма деспотизма, под которым корчится в муках Человечество, и о прочей утопической чепухе, ввергшей Францию в пучину террора, голода и нищеты.
Речь получилась очень тргогательной. Шабо под влиянием вина и собственного красноречия едва не прослезился над бедами человечества за пределами свободной Франции. Это, однако, не помешало ему бросать томные взгляды в сторону робкой Леопольдины. Девушка представлялась ему похожей на молоденькую серую куропатку. Такая юная, такая застенчивая, такая нежная! Лакомый кусочек для апостола Свободы, для патриота, который в своем альтруизме и самоотвержении готов был брести сквозь грязь и кровь ради спасения мира. несправедливы.
— Ты быстро понял намек, Жан.
— Хотя и не догадался о твоей цели. По-моему, ты становишься ребячливым, Андре.
— Моя цель двояка. Искусить Шабо, показав ему, насколько легко и безопасно он может обогатиться, если доверится нам, и продемонстрировать Фреям наше могущество, дабы они не осмеливались противостоять нам, чего бы мы ни потребовали. Скоро мы станем свидетелями чрезвычайно интересных событий.
Но прошел целый месяц, прежде чем Андре-Луи сделал следующий ход. Все это время он, совместно с де Бацем, занимался сделками с эмигрантскими поместьями. Заговорщики позволили Делонэ и Жюльену получить скромный доход на этих операциях, чтобы разжечь аппетиты депутатов.
Одним прекрасным августовским утром Андре-Луи отправился в Тюильри. Дожидаясь конца утренней сессии, он мерял шагами просторный холл и размышлял о невероятной пестроте публики, привлеченной различными мотивами в этот правительственный вестибюль. Основную массу посетителей составляли простолюдины — грязные, нечесанные, громогласные патриоты в красных колпаках. До Андре-Луи то и дело долетала их непристойная брань и громкий смех. Изредка в толпе мелькали напудренные головы изысканно разодетых щеголей. Довольно много было юристов в хорошо скроенных костюмах спокойных тонов. То и дело на глаза попадались сине-белые мундиры офицеров регулярной армии и сине-красные — Национальной Гвардии. Были среди присутвующих и женщины, в основном — неряшливого вида торговки, интересующиеся политикой. На их домашних чепцах красовались трехцветные кокарды. Представители различных сословий мешались, толкались и терлись плечами в полном согласии с революционной доктриной равенства.
Андре-Луи сел на одну из пустых скамеек, стоявших у стены, и с любопытством разглядывал эту пеструю картину. Как только в холле появлялся какой-нибудь представитель или другое важное лицо, толпа сторонилась, освобождая ему проход. Люди приветствовали проходящих, иногда уважительно, но чаще фамильярно.
Многих членов Конвента Андре-Луи знал в лицо. Вот появился коротышка Шабо с заметным брюшком, обтянутым неопрятным платьем, на буйных кудрях — красный колпак. После сметри Марата он стал самым популярным в народе депутатом. С его появлением толпа оживилась, отовсюду посыпались непристойные, но добродушные шутки, на которые Шабо непринужденно отвечал на ходу. Следом вышел молодой человек потрясающей красоты, одетый, словно по контрасту с броской элегантностью. С ним никто не осмеливался держать себя так раскованно. На почтительные приветствия присутствующих юный щеголь отвечал с небрежным высокомерием, которого не мог бы себе позволить ни один бывший аристократ. Андре-Луи узнал в нем шевалье де Сен-Жюста, дворянина по происхождению, негодяя по призванию. Это его пылкое красноречие вознесло Робеспьера на первое место в государстве.
Вон еще одно знакомое лицо — драматург и законодатель Фабр, присвоивший себе поэтический псевдоним д'Аглантин. Его благородная наружность, томный вид и жеманные манеры разительно контрастируют с внешностью и повадкой трибуна Дантона, которого Фабр неизменно поддерживал.
Наконец Андре-Луи заметил среди выходящих из зала Конвента человека, которого дожидался. Он встал и пошел ему навстречу.
— Мне нужно сказать вам несколько слов по делу национальной важности, Делонэ.
Представитель встретил его с почтением, как и надлежит встречать возможного благодетеля. Они выбрались из толпы и присели на скамейку.
— Дело продвигается крайне медленно, Делонэ.
— Надеюсь, вы не меня в этом упрекаете, — проворчал депутат.
— Мы не можем перейти к крупным операциям, пока не одолеем робость Шабо.
— Согласен. И что же?
— А вот что: братья Фрей, которые имеют на него влияние, истратили целое состояние на снаряжение корсарской флотилии. — Андре-Луи выложил подробности. — Если запретить корсарство, они будут разорены.
Делонэ испуганно посмотрел на собеседника.
— Вы хотите разорить их?
— О, нет. Только найти на них управу. Привести их в состояние, которое будет способствовать нашим целям.
Андре-Луи говорил долго и, видимо, небезрезультатно, поскольку три дня спустя на дом Фреев обрушилось несчастье. Депутат Делонэ с трибуны Конвента объявил корсаров грабителями. «Республика не может одобрять разбоя ни на море, ни на суше!» Таков был лейтмотив выступлеэия. Делонэ прочел целую проповедь о республиканских добродетелях и в конце ее потребовал запрета на корсарство. Конвент довольно безучасно проголосовал «за», поскольку вопрос представлял для них слабый интерес.
В тот же день Де Бац и Андре-Луи отправились к Фреям. Де Бац превосходно разыграл отчаянье.
— Друзья, это крах для меня!
Оцепеневшие от ужаса братья отвечали ему, что их положение не лучше.
Эммануэль был в слезах, Юний настолько забылся в гневе, что стал поносить Шабо.
— Этот человек последние три месяца приходит сюда ежедневно. Каждый день он набивает за этим столом свою ненасытную утробу. И вот теперь, когда у него появилась возможность отплатить за иое гостеприимство, за мою дружбу, когда одно вовремя сказанное слово могло отвратить беду, он хранит молчание и бросает нас на произвол судьбы. Вот вам и друг! О милостивый Боже!
— Вам нужно было сделать его партнером в том предприятии, — упрекнул де Бац. — Я пытался было, но вы меня не поддержали.
— Прибегните к его помощи хотя бы теперь, — подхватил Андре-Луи. — Если вы этого не сделаете, мы разорены. Простите, что я упоминаю об этом, но у вас есть моральный долг перед де Бацем, мой друг.
— Моральный долг! Бог мой! Вы знали, что делали. Я выложил на стол все карты. Вы точно представляли себе, на что идете. Довольно того, что мы сами разорены. Не хватало нам еще обвинения в разорении других!
— Не будем пререкаться. Таким образом делу не поможешь. Важно исправить положение, добиться отмены этого запрета. Нам нужен Шабо. Пригласите его пообедать. Общими силами мы заставим его помочь.
Юний Фрей послушался, но особого воодушевления эта идея у него не вызвала. По его мнению, взывать к Шабо — напрасная трата времени. И вечером, за обеденным столом, Шабо подтвердил его опасения.
— Если я выполню ваши требования, как смогу я оправдаться перед судом собственной совести? — возмущенно сказал он, когда ему предложили постоять за друзей и добиться отмены запрета.
Под его обвиняющим взглядом костлявый Эммануэль, казалось, увял, и даже уверенный в себе Юний почувствовал себя неуютно.
Не давая братьям времени на ответ, Шабо разразился речью, великолепной капуцинадой в лучших своих традициях. Большую часть аргументов он позаимствовал из речи Делонэ, но оформление, несомненно, принадлежало лично ему. Шабо яростно обличал всяческую нечестность и корыстолюбие. Он подробно остановился на разлагающем влиянии золота, которое назвал тормозом на колесах прогресса, долженствующего привести ко всеобщему братству и преобразить землю в райские кущи.
— Позвольте снова напомнить вам, — сухо прервал его Андре-Луи, — что Республика отменила рай.
Сбившийся с мысли Шабо метнул на него сердитый взгляд.
— Я говорю образно, — буркнул он.
— Вам следовало бы выбирать образы, которые больше согласуются с верой в разум. В противном случае вас могут заподозрить в лицемериии, недуге, который, вне всякого сомнения, избрал вас своей жертвой.
Шабо едва не лишился дара речи.
— Жертва лицемерия? Я? — он был близок к удару.
— Ваш пыл уводит вас в неверном направлении. Страсть, хотя бы и добродетельная, скверный поводырь. Выслушайте меня, гражданин представитель. В нашем несовершенном мире редко можно сделать доброл, не причинив никому вреда. ПРинимая очередной закон, мудрый государственный деятель должен задуматься: что перевешивает? Эти корсары разбойники Согласен. Разбой — это преступление, а добрый республиканец не может смотреть на преступление сквозь пальцы. Снова согласен. Но кто жертвы разбоя? Враги Франции. Кто от него выигрывает? Французская Республика. А все, что выгодно Нации, увеличивает ее силу, дает ей возможность лучше противостоять врагу, внутреннему и внешнему. Таким образом, небольшой вред может обратиться величайшим национальным благом. Вот аспект, о котором вы не подумали. Человечеству нельзя служить с ограниченными взглядами, гражданин представитель. Необходимо видеть картину в целом. Если я украду оружие у убийцы, я совершу кражу, гражданское преступление. Но буду ли я простым вором или же благодетелем человечества?
Братья Фрей и де Бац выразили шумное, восторженное одобрение. Малышка Леопольдина, которая сидела с ними за столом, смотрела на худое бледное лицо оратора сияющими глазами. Шабо, ошеломленный столь убедительным доводом, безмолвствовал.
Но, когда де Бац решил развить преимущество и снова обратился к депутату с просьбой выступить защитником корсаров и добиться отмены запрета, Шабо встряхнулся и возобновил сопротивление. Он энергично замахал пухлой и не очень чистой рукой.
— Ах, нет, нет, это невозможно. Как я могу сделаться защитником грабителей? Что обо мне подумают?
— Если вы сможете ответить перед судом собственной совести, какое значение имеет, что подумают о вас другие? — немедленно откликнулся Андре-Луи.
Шабо впился в него глазами, ожидая увидеть насмешку, но лицо молодого человека оставалось совершенно серьезным.
Андре-Луи продолжал наступление.
— Едва ли можно счесть достойной позицию человека, который только из страха не делает того, что считает правильным. И уж совсем не пристало такое малодушие тому, кто дышит чистым воздухом Горы.
— Вы неверно меня поняли, — отбивался Шабо. — Человек в моем положении, избранник, облеченный священным доверием Народа, должен служить примером всех добродетелей.
— Согласен. Совершенно верно. Но разве можно считать добродетелью желание выглядеть праведником, если в глубине души вы сознаете, что поступки ваши неправедны? Разве тень может иметь большее значение, чем предмет, гражданин представитель?
— Может. Пусть подозрение — лишь тень. Но если она упадет на человека в наше неспокойное время… — Он закончил предложение, ударив ребром ладони по шее.
— Вот мы и добрались до сути, — сказал де Бац. — В конечном счете вами руководит вовсе не добродетель, а страх.
Шабо не сумел скрыть досады, и братья Фрей засуетились, пытаясь восстановить согласие. Юний наполнил представителю бокал, Эммануэль — тарелку. Оба стали убеждать гостя, что негоже портить трапезу спором. Лучше пусть они потеряют все деньги, вложенные в корсарскую флотилию, и вообще все, до единого франка, чем испортят аппетит столь достойному человеку.
— А что до остального, — сказал Юний, когда Шабо снова набросился на еду, — то разве вы можете припомнить случай, когда я защищал меры, хоть немного противоречащие чистым принципам Республики? Вспомните мою биографию, Франсуа. Вспомните, как я пожертвовал состоянием и игрушками, которые деспотизм называет почестями; как я порвал с прошлым, чтобы приехать сюда и дышать воздухом свободной Франции, чья слава соперничает со славой Древнего Рима. Неужели после этого вы могли заподозрить меня в лукавстве ради жалкой личной выгоды? Да я никогда бы не стал искать этой выгоды, если бы не видел, что Республика выигрывает гораздо больше.
Шабо слушал, продолжая шумно есть. Наблюдать за его трапезой было не слишком приятно.
Андре-Луи подхватил эстафету и повел новую атаку на укрепления боязливого депутата.
— Вы не понимаете, что поступок, к которому мы вас призываем, покроет вас славой. Если вы последуете нашему совету, то выкажете гораздо больше ума, чем поверхностный Делонэ, который потребовал принятия этого закона и тем самым оказал услугу врагам Франции, а , значит, нанес удар по Республике. Предупреждаю вас: если вы не воспользуетесь случаем, найдется другой депутат, который не упустит благоприятной возможности. Мы упрашиваем вас украсить свое чело лаврами, а вы хотите оставить их другому?
Представитель озадаченно уставился на Андре-Луи.
— Вы располагаете доводами в пользу такой возможности?
— Я уже привел их вам. Вам нужно больше? Извольте. Любой здравомыслящий человек способен произнести речь убедительно и образно, если он уверен в своей правоте. Magna est veritas et prevalebitnote 14. Вам не придется говорить ничего, кроме правды. Это единственное, о чем мы вас просим.
Шабо в явной растерянности продолжал пожирать Андре-Луи глазами. После минутного молчания он залпом осушил бокал. Видя, что он колеблется, де Бац принялся развивать преимущество.
— Вы предубеждены, гражданин представитель, потому что неверно нас поняли. Вы вообразили, что мы просим вас об услуге, тогда как в действительности мы оказываем ее вам.
— Так вот оно что! — ахнул Юний. — Наш славный Шабо решил, что мы злоупотребляем священным долгом гостеприимства, чтобы добиться от гостя помощи. Ах, Франсуа! Вы ужасно к нам
— Оставим это, — неожиданно вмешался Андре-Луи. — Раз Шабо так все воспринимает, мы не должны на него давить. Сегодня же вечером повидаюсь с Жюльеном. Он поблагодарит меня за шанс, от которого Шабо отказался.
Шабо не на шутку встревожился.
— Вы чересчур торопитесь! — жалобно воскликнул он. — Вы пришли к решению, хотя мы даже не успели ничего обсудить. Неужели вы воображаете, что я стану сомневаться, требовать ли отмены запрета, если отчетливо увижу, что он противоречит интересам Нации? Мы должны поговорить на эту тему еще, Моро. Изложите мне ваши аргументы подробнее. А пока я поверю вам на слово, что они так весомы и убедительны, как вы утверждаете.
Все присутствующие шумно одобрили такое решение и поздравили с ним Шабо. По этому случаю всем налили еще вина. Гражданин представитель впал в философское настроение и , потягивая божественный напиток, пустился в разглагольствования об Освобожении Человека, избавлении мира от ярма деспотизма, под которым корчится в муках Человечество, и о прочей утопической чепухе, ввергшей Францию в пучину террора, голода и нищеты.
Речь получилась очень тргогательной. Шабо под влиянием вина и собственного красноречия едва не прослезился над бедами человечества за пределами свободной Франции. Это, однако, не помешало ему бросать томные взгляды в сторону робкой Леопольдины. Девушка представлялась ему похожей на молоденькую серую куропатку. Такая юная, такая застенчивая, такая нежная! Лакомый кусочек для апостола Свободы, для патриота, который в своем альтруизме и самоотвержении готов был брести сквозь грязь и кровь ради спасения мира. несправедливы.
Глава XXVI. Триумф Шабо
— Думаю, теперь вы будете мне верить, Франсуа.
Андре-Луи и Шабо стояли в холле Тюильри, приемном зале Конвента, у подножия лестницы, по которой год назад текла кровь, смывшая грехи деспотизма с бывшего обиталища тиранов. Теперь дворец принадлежал национальным освободителям. Один из них стоял сейчас рядом с гражданином Моро в тени статуи Свободы, символа юной Республики, попирающей мерзости дряхлого деспотизма.
В то утро Шабо взошел на трибуну, чтобы потребовать отмены закона против корсаров. Он подготовил свою речь с помощью Андре-Луи. Это выдающееся творение воплотило в себе всю страсть Шабо к обличениям. Он обвинил всех, кого только можно было обвинить: реакционеров и иностранных агентов внутри страны, иностранные державы, все еще задыхающиеся под гнетом тирании, правительства враждебных государств, которые вооружают порабощенный народ и ведут его войной на детей Разума и Свободы. Бывший капуцин объявил священным долгом всех патриотов борьбу с гидрой деспотизма, где бы она ни поднимала свои чудовищные головы. Ее необходимо разить в любое уязвимое место, обескровить до предела, дабы ее зловонное дыхание не отравляло больше многострадальное человечество. Эта благородная миссия в то же время является актом самозащиты. Против нее могут возражать только подлые реакционеры и притаившиеся изменники . Он, Шабо, будет рад таким возражениям, ибо они раскроют тех, чьи головы созрели для национальной косы.
Страшная угроза подавила в зародыше все возражения со стороны коллег-депутатов.
Заложив таким образом прочный фундамент будущего успеха, Шабо перешел к сути. Он указал на уязвимость врагов на море. Корабли Бурбонов, которые правят Испанией и Неаполитанским Королевством и поддерживают деньгами французских отпрысков своего дурного рода, постоянно курсируют по Средиземному морю. Плавают там и австрийцы, еще одна угроза берегам Франции. Бороздят эти воды и папские суда с прислужниками церкви на борту, церкви, чьи тлетворные доктрины столетиями держали души людей в рабстве. Чтобы пойти на врага войной, чтобы повести против него крестовый поход — если можно воспользоваться этим зловещим образом в связи со столь возвышенной и благородной целью — группа просвещенных патриотов снарядила, вооружила и оснастила флотилию судов. Но эти корабли так и остались стоять в порту. Конвент решил, что их целью является грабеж, а грабеж — деяние антиобщественное и не заслуживает одобрения со стороны просвещенной Республики. О, сколько софистики в подобных рассуждениях! Как ловко в них использована тень зла, чтобы скрыть добрую суть! Вот пример вреда, который могут принести люди даже с добрыми намерениями, если узость взглядов мешает им видеть полную картину.
Остальная часть этой пламенной речи была выдержана в том же духе. Под конец Конвент до такой степени устыдился принятого им же закона, что даже склонен был обвинить Делонэ, который им этот закон навязал. Но Делонэ, учуявший, куда ветер дует, выступил с искренним признанием своей ошибки, едва только стих гром аплодисментов в адрес Шабо. Шумное одобрение высказывали не только законодатели, но и галерка — мужчины и женщины из низов, парижский сброд, который в те дни набивался на балконы в зале Конвента, чтобы приглядывать за народными представителями и следить, надлежащим ли образом исполняют они свои обязанности.
Никогда еще Шабо не переживал такого триумфа. Пройдет немного времени, и о нем начнет говорить весь Париж, подхвативший восхваления черни, которая разнесет весть о его славе из зала Конвента по всему городу.
И Андре-Луи, благодаря которому и стал возможен этот триумф, имел полное право полагать, что депутат станет доверять ему в будущем.
Опьяненный успехом экс-капуцин являл собой не слишком привлекательное зрелище. Неопрятно одетый, с красным колпаком на всклокоченных волосах, с безумным блеском в глазах и пылающим лицом, он стоял перед Андре-Луи, высоко задрав подбородок и распрямив плечи, словно хотел казаться выше ростом.
— Верить вам? Причем здесь вера? Мне нужно только, чтобы ваши доводы были ясно изложены. Когда речь идет об интересах народа, я всегда соображаю быстро, Моро. В этом моя сила. — И он гордо прошествовал дальше.
Из толпы, заполонившей холл, материализовался де Бац и приблизился к Андре-Луи. Он ткнул тростью в направлении удаляющегося Шабо.
— Гражданин представитель задирает нос.
— Sic itur ad astranote 15, — отозвался Андре-Луи. — Так он и пойдет, воздев глаза к звездам, пока не рухнет в пропасть. И тогда он потянет за собой половину Республики.
К друзьям присоединился Делонэ. Депутат был не в духе.
— Вы двое все роете и роете, словно кроты. Ну, и к чему это привело?
— Вы нетерпеливы, — упрекнул его де Бац. — Это серьезный недостаток, Делонэ.
— Я беден, — сказал депутат. — А мне нужны деньги. Сомневаюсь, что Шабо когда-нибудь примет участие в ваших операциях. Так чего мы ждем?
— Ничего, — ответил Андре-Луи. — Вложите все, что сможете добыть в корсаров братьев Фрей, и богатство не заставит себя ждать. Средиземноморские рейды получили благословение Шабо и Нации, стало быть, вкладывать в них деньги совершенно безопасно.
Депутат покинул заговорщиков, после чего к ним подошел Юний Фрей, раскрасневшийся от удовольствия. Он решительно потребовал, чтобы друзья немедленно отправились под гостеприимный кров его дома на улице д'Анжу — отпраздновать радостное событие.
По пути туда они наткнулись на Шабо, который обратился к толпе, образовавшей очередь у лавки булочника. Гражданин представитель горячо проповедовал этим оголодавшим людям республиканские добродетели. Он уверял, что они страдают во имя благороднейшего дела, и это соображение должно поддерживать их в нелегкие дни всеобщих бедствий. Только сила их духа способна сокрушить подлых врагов свободы, после чего непременно наступит царство всеобщего мира и изобилия.
Несмотря на голод цветистое красноречие оратора воодушевило людей. Крики «Да здравствует Шабо!» едва не оглушили его друзей, приблизившихся к месту действия. Помахав голодной толпе красным колпаком, Шабо присоединился к компании. При мысли об обильной трапезе, ожидавшей его на улице д'Анжу рот депутата наполнился слюной.
Они вошли во внутренний дворик, прохладный и приятный в этот изнуряюще знойный день. Кусты и деревья росли здесь так густо, что дворик походил на маленький сад. В центре двора играл радужными струями фонтан, украшенный бронзовой статуей Свободы. Этой фигурой ультрареспубликанец Фрей заменил прежнего лесного божка.
За столом царило веселье. Шабо, возбужденный успехом, много говорил и еще больше пил. Его прекраснодушные речи до того растрогали братьев Фрей, что они бросились обнимать депутата, назвав его благороднейшим патриотом во Франции. Шабо с жаром ответил на объятия. Он настоял на том, чтобы обнять и Андре-Луи, своего вдохновителя. Воспользовавшись атмосферой братской республиканской любви, экс-капуцин обнял и малышку Леопольдину, которая восприняла это изъявление братских чувств с ужасом и долго сидела с опущенными глазами, пылая от стыда.
Юний, действуя по подсказке Андре-Луи, стал настойчиво предлагать Шабо вознаграждение.
— Будет только справедливо, если вам достанется часть благ, которые получит Нация, благодаря вашему заступничеству зв корсаров. Мы с братом хотим вложить за вас пятьсот луи в это предприятие.
Представитель с величайшим достоинством отверг предложение.
— Благородный поступок заслуживает такого определения лишь в том случае, если его совершили бескорыстно.
— Деньги, которые предлагают вложить за вас благородные Фреи, за шесть месяцев умножатся десятикратно, — вступил в разговор Андре-Луи.
Шабо произвел в уме быстрые подсчеты. Пять тысяч луи составили бы для него маленькое состояние. Искушение было велико. Шабо вспомнил прелестную Декуань, которая проскользнула у него между пальцами только потому, что он не мог привязать ее к себе золотыми веревками; Подумал о косоглазой сварливой Юлии Бержер, заменяющей эту красотку, о неизменно щедром угощении в гостеприимном доме братьев Фрей, о тех голодных бедняках у булочной, которым он сегодня проповедывал стойкость и силу духа.
— Положение вождя великой Нации ко многому обязывает, гражданин представитель. А вам до сих пор не хватало средств, чтобы обеспечить себе условия жизни, подобающие человеку такого звания. К вашим блистательным качествам, к столь возвышенному бескорыстию и всепоглощающему патриотизму нет нужды добавлять спартанскую добродетель умеренности.
Опьяневший Шабо снова бросился всех обнимать. При этом пыл его все возрастал, и, поскольку малышка Леопольдина оказалась последней, ей достались самые жаркие объятия. Она едва не заплакала от смущения и выбежала из комнаты, чтобы, как выяснилось позже, броситься к Андре-Луи.
Когда Андре-Луи и де Бац уходили, Леопольдина появилась из=за лавровых деревьев во внутреннем дворике. Девушка была бледна и заметно дрожала.
— Господин Моро, — позвала она, не заметив в расстроенных чувствах, что обратилась к Андре совсем не в патриотическом духе.
Андре-Луи застыл. Де Бац бросил на девушку беглый взгляд, приподнял густую бровь и тактично отошел к калитке,
— Я хотела сказать вам, сударь, — она замялась, начала снова, запнулась опять. — Надеюсь, вы… вы не думаете, что я… одобряю… вольности гражданина Шабо.
— Гражданин Шабо — большой человек в государстве, — сказал Андре-Луи, едва ли понимая, что говорит.
— Какое это имеет значение? Будь он хоть самим королем, для меня ничего не изменилось бы.
— Я верю вам, мадемуазель. — Андре-Луи тоже забыл правила, по которым они жили. Он помолчал и очень ласково добавил: — Вы не обязаны ни в чем передо мной отчитываться.
Леопольдина подняла на него застенчивый взгляд. Затем веки ее затрепетали и кроткие карие глаза снова опустились.
— Я хотела, чтобы вы об этом знали, господин Моро.
Никогда еще Андре-Луи не чувствовал себя настолько растерянным. На лестнице за его спиной вдруг зазвучал громкий и хриплый голос пьяного Шабо. Девушка в ужасе бросилась бежать и снова исчезла среди лавров. Андре-Луи, благодарный Богу за вмешатешльство, быстро двинулся к калитке.
Ждавший снаружи де Бац встретил друга пытливым взглядом.
— Оказывается, не только политика приводит тебя на улицу д'Анжу, mon petit, — сказал он насмешливо.
Андре-Луи, перед умственным взором которого в тот момент стоял прекрасный образ Алины де Керкадью, отвечал несколько раздраженно.
Андре-Луи и Шабо стояли в холле Тюильри, приемном зале Конвента, у подножия лестницы, по которой год назад текла кровь, смывшая грехи деспотизма с бывшего обиталища тиранов. Теперь дворец принадлежал национальным освободителям. Один из них стоял сейчас рядом с гражданином Моро в тени статуи Свободы, символа юной Республики, попирающей мерзости дряхлого деспотизма.
В то утро Шабо взошел на трибуну, чтобы потребовать отмены закона против корсаров. Он подготовил свою речь с помощью Андре-Луи. Это выдающееся творение воплотило в себе всю страсть Шабо к обличениям. Он обвинил всех, кого только можно было обвинить: реакционеров и иностранных агентов внутри страны, иностранные державы, все еще задыхающиеся под гнетом тирании, правительства враждебных государств, которые вооружают порабощенный народ и ведут его войной на детей Разума и Свободы. Бывший капуцин объявил священным долгом всех патриотов борьбу с гидрой деспотизма, где бы она ни поднимала свои чудовищные головы. Ее необходимо разить в любое уязвимое место, обескровить до предела, дабы ее зловонное дыхание не отравляло больше многострадальное человечество. Эта благородная миссия в то же время является актом самозащиты. Против нее могут возражать только подлые реакционеры и притаившиеся изменники . Он, Шабо, будет рад таким возражениям, ибо они раскроют тех, чьи головы созрели для национальной косы.
Страшная угроза подавила в зародыше все возражения со стороны коллег-депутатов.
Заложив таким образом прочный фундамент будущего успеха, Шабо перешел к сути. Он указал на уязвимость врагов на море. Корабли Бурбонов, которые правят Испанией и Неаполитанским Королевством и поддерживают деньгами французских отпрысков своего дурного рода, постоянно курсируют по Средиземному морю. Плавают там и австрийцы, еще одна угроза берегам Франции. Бороздят эти воды и папские суда с прислужниками церкви на борту, церкви, чьи тлетворные доктрины столетиями держали души людей в рабстве. Чтобы пойти на врага войной, чтобы повести против него крестовый поход — если можно воспользоваться этим зловещим образом в связи со столь возвышенной и благородной целью — группа просвещенных патриотов снарядила, вооружила и оснастила флотилию судов. Но эти корабли так и остались стоять в порту. Конвент решил, что их целью является грабеж, а грабеж — деяние антиобщественное и не заслуживает одобрения со стороны просвещенной Республики. О, сколько софистики в подобных рассуждениях! Как ловко в них использована тень зла, чтобы скрыть добрую суть! Вот пример вреда, который могут принести люди даже с добрыми намерениями, если узость взглядов мешает им видеть полную картину.
Остальная часть этой пламенной речи была выдержана в том же духе. Под конец Конвент до такой степени устыдился принятого им же закона, что даже склонен был обвинить Делонэ, который им этот закон навязал. Но Делонэ, учуявший, куда ветер дует, выступил с искренним признанием своей ошибки, едва только стих гром аплодисментов в адрес Шабо. Шумное одобрение высказывали не только законодатели, но и галерка — мужчины и женщины из низов, парижский сброд, который в те дни набивался на балконы в зале Конвента, чтобы приглядывать за народными представителями и следить, надлежащим ли образом исполняют они свои обязанности.
Никогда еще Шабо не переживал такого триумфа. Пройдет немного времени, и о нем начнет говорить весь Париж, подхвативший восхваления черни, которая разнесет весть о его славе из зала Конвента по всему городу.
И Андре-Луи, благодаря которому и стал возможен этот триумф, имел полное право полагать, что депутат станет доверять ему в будущем.
Опьяненный успехом экс-капуцин являл собой не слишком привлекательное зрелище. Неопрятно одетый, с красным колпаком на всклокоченных волосах, с безумным блеском в глазах и пылающим лицом, он стоял перед Андре-Луи, высоко задрав подбородок и распрямив плечи, словно хотел казаться выше ростом.
— Верить вам? Причем здесь вера? Мне нужно только, чтобы ваши доводы были ясно изложены. Когда речь идет об интересах народа, я всегда соображаю быстро, Моро. В этом моя сила. — И он гордо прошествовал дальше.
Из толпы, заполонившей холл, материализовался де Бац и приблизился к Андре-Луи. Он ткнул тростью в направлении удаляющегося Шабо.
— Гражданин представитель задирает нос.
— Sic itur ad astranote 15, — отозвался Андре-Луи. — Так он и пойдет, воздев глаза к звездам, пока не рухнет в пропасть. И тогда он потянет за собой половину Республики.
К друзьям присоединился Делонэ. Депутат был не в духе.
— Вы двое все роете и роете, словно кроты. Ну, и к чему это привело?
— Вы нетерпеливы, — упрекнул его де Бац. — Это серьезный недостаток, Делонэ.
— Я беден, — сказал депутат. — А мне нужны деньги. Сомневаюсь, что Шабо когда-нибудь примет участие в ваших операциях. Так чего мы ждем?
— Ничего, — ответил Андре-Луи. — Вложите все, что сможете добыть в корсаров братьев Фрей, и богатство не заставит себя ждать. Средиземноморские рейды получили благословение Шабо и Нации, стало быть, вкладывать в них деньги совершенно безопасно.
Депутат покинул заговорщиков, после чего к ним подошел Юний Фрей, раскрасневшийся от удовольствия. Он решительно потребовал, чтобы друзья немедленно отправились под гостеприимный кров его дома на улице д'Анжу — отпраздновать радостное событие.
По пути туда они наткнулись на Шабо, который обратился к толпе, образовавшей очередь у лавки булочника. Гражданин представитель горячо проповедовал этим оголодавшим людям республиканские добродетели. Он уверял, что они страдают во имя благороднейшего дела, и это соображение должно поддерживать их в нелегкие дни всеобщих бедствий. Только сила их духа способна сокрушить подлых врагов свободы, после чего непременно наступит царство всеобщего мира и изобилия.
Несмотря на голод цветистое красноречие оратора воодушевило людей. Крики «Да здравствует Шабо!» едва не оглушили его друзей, приблизившихся к месту действия. Помахав голодной толпе красным колпаком, Шабо присоединился к компании. При мысли об обильной трапезе, ожидавшей его на улице д'Анжу рот депутата наполнился слюной.
Они вошли во внутренний дворик, прохладный и приятный в этот изнуряюще знойный день. Кусты и деревья росли здесь так густо, что дворик походил на маленький сад. В центре двора играл радужными струями фонтан, украшенный бронзовой статуей Свободы. Этой фигурой ультрареспубликанец Фрей заменил прежнего лесного божка.
За столом царило веселье. Шабо, возбужденный успехом, много говорил и еще больше пил. Его прекраснодушные речи до того растрогали братьев Фрей, что они бросились обнимать депутата, назвав его благороднейшим патриотом во Франции. Шабо с жаром ответил на объятия. Он настоял на том, чтобы обнять и Андре-Луи, своего вдохновителя. Воспользовавшись атмосферой братской республиканской любви, экс-капуцин обнял и малышку Леопольдину, которая восприняла это изъявление братских чувств с ужасом и долго сидела с опущенными глазами, пылая от стыда.
Юний, действуя по подсказке Андре-Луи, стал настойчиво предлагать Шабо вознаграждение.
— Будет только справедливо, если вам достанется часть благ, которые получит Нация, благодаря вашему заступничеству зв корсаров. Мы с братом хотим вложить за вас пятьсот луи в это предприятие.
Представитель с величайшим достоинством отверг предложение.
— Благородный поступок заслуживает такого определения лишь в том случае, если его совершили бескорыстно.
— Деньги, которые предлагают вложить за вас благородные Фреи, за шесть месяцев умножатся десятикратно, — вступил в разговор Андре-Луи.
Шабо произвел в уме быстрые подсчеты. Пять тысяч луи составили бы для него маленькое состояние. Искушение было велико. Шабо вспомнил прелестную Декуань, которая проскользнула у него между пальцами только потому, что он не мог привязать ее к себе золотыми веревками; Подумал о косоглазой сварливой Юлии Бержер, заменяющей эту красотку, о неизменно щедром угощении в гостеприимном доме братьев Фрей, о тех голодных бедняках у булочной, которым он сегодня проповедывал стойкость и силу духа.
— Положение вождя великой Нации ко многому обязывает, гражданин представитель. А вам до сих пор не хватало средств, чтобы обеспечить себе условия жизни, подобающие человеку такого звания. К вашим блистательным качествам, к столь возвышенному бескорыстию и всепоглощающему патриотизму нет нужды добавлять спартанскую добродетель умеренности.
Опьяневший Шабо снова бросился всех обнимать. При этом пыл его все возрастал, и, поскольку малышка Леопольдина оказалась последней, ей достались самые жаркие объятия. Она едва не заплакала от смущения и выбежала из комнаты, чтобы, как выяснилось позже, броситься к Андре-Луи.
Когда Андре-Луи и де Бац уходили, Леопольдина появилась из=за лавровых деревьев во внутреннем дворике. Девушка была бледна и заметно дрожала.
— Господин Моро, — позвала она, не заметив в расстроенных чувствах, что обратилась к Андре совсем не в патриотическом духе.
Андре-Луи застыл. Де Бац бросил на девушку беглый взгляд, приподнял густую бровь и тактично отошел к калитке,
— Я хотела сказать вам, сударь, — она замялась, начала снова, запнулась опять. — Надеюсь, вы… вы не думаете, что я… одобряю… вольности гражданина Шабо.
— Гражданин Шабо — большой человек в государстве, — сказал Андре-Луи, едва ли понимая, что говорит.
— Какое это имеет значение? Будь он хоть самим королем, для меня ничего не изменилось бы.
— Я верю вам, мадемуазель. — Андре-Луи тоже забыл правила, по которым они жили. Он помолчал и очень ласково добавил: — Вы не обязаны ни в чем передо мной отчитываться.
Леопольдина подняла на него застенчивый взгляд. Затем веки ее затрепетали и кроткие карие глаза снова опустились.
— Я хотела, чтобы вы об этом знали, господин Моро.
Никогда еще Андре-Луи не чувствовал себя настолько растерянным. На лестнице за его спиной вдруг зазвучал громкий и хриплый голос пьяного Шабо. Девушка в ужасе бросилась бежать и снова исчезла среди лавров. Андре-Луи, благодарный Богу за вмешатешльство, быстро двинулся к калитке.
Ждавший снаружи де Бац встретил друга пытливым взглядом.
— Оказывается, не только политика приводит тебя на улицу д'Анжу, mon petit, — сказал он насмешливо.
Андре-Луи, перед умственным взором которого в тот момент стоял прекрасный образ Алины де Керкадью, отвечал несколько раздраженно.