Страница:
— У меня нет желания кончать тебя. Ты меня понимаешь?
Кэмпбел вздрогнул от неожиданности. Слова, произнесенные его противником, прозвучали на чистейшем английском без малейшего намека на какой-либо акцент.
— Кто вы? — Он спросил, хорошо понимая, что такой вопрос был абсолютно неуместен.
Крюков перебил его:
— Думается, сейчас задавать вопросы должен я. Разве не так? Имя? Должность?
По всему было видно, что, даже вступив в разговор, противник не позволял себе расслабиться. Кэмпбелу даже показалось, что опасное давление ножа на горло стало сильнее.
— Майор Кэмпбел. Специальное подразделение миротворческих сил Организации Объединенных Наций.
Кэмпбел решил строго придерживаться легенды, которая могла быть подтверждена вторым комплектом его документов. Роль фотографа-журналиста сейчас совсем не подходила ни к месту, ни к тому, что только что произошло здесь.
— Вы хотите жить?
Вопрос прозвучал так, что было ясно — ответа на него не требуется.
— Тогда будьте честным. У меня нет времени слушать сказки.
— Майор Кэмпбел…
— Вам не кажется, майор, что если здесь обнаружат ваш труп, то Организация Объединеных Наций сделает заявление, что вас знать не знает и никогда вы ее представителем не были? Так что не надо лжи. Я знаю, чем вы тут занимались и как англичане и американцы умеют прикрывать темные дела голубыми беретами и знаками Красного Креста. В Намибии — есть такая страна, вы знаете? — я сам выгружал боеприпасы и снаряжение из машин с гуманитарными грузами. Кстати, вы женаты?
Кэмпбел вспомнил о Кэтрин, какой он видел ее в последний раз, и ему стало жаль себя до такой степени, что у него сел голос.
— Я помолвлен.
— Завидую.
— Как можно завидовать поверженному противнику?
— Какой вы мне противник, Кэмпбел? Вы даже не конкурент. У меня свои заказчики, у вас — свои. Мои люди сокрушили это гнездо скверны, как то было обусловлено контрактом. Здесь, я уверен, оно больше не возродится. А за то, чтобы уничтожить вас лично, мне не платят…
Кэмпбел с облегчением вздохнул. Он вспомнил Абу Кадыра, которого встретил в пустыне и даровал ему жизнь.
— Кто вы, сэр?
— Мое имя вам ничего не даст, майор. Допустим, скажу — полковник Иванов. Или заявлю, что друг полковника Эшли. Вы о таком слыхали?
Эшли был известным в военных кругах офицером-наемником, и Кэмпбел о нем хорошо знал.
— Откуда вам, русскому, как я понял, известен полковник Эшли?
— Мы вместе воевали. Не один против другого, а рядом, плечом к плечу.
— Хотите, чтобы я поверил в это?
Крюков усмехнулся.
— Что изменится от того, поверите вы мне или нет? Сейчас решается не моя участь.
— И все же, полковник?
— В Намибии. На стороне армии ЮАР. Вам это о чем-нибудь говорит?
— Да, полковник Эшли там был. Как наемник.
— Я тоже. И почти год мы бродили рядом…
— Сережа, я сейчас перевяжу тебя.
Лукин заторопился, доставая из кармана разгрузочного жилета индивидуальный пакет.
— Не надо, Леша. — Голос Мишина еле слышался. — Ты, Леша… ты… руку… дай…
Лукин взял холодеющую ладонь. Ощутил, как дрогнули слабеющие пальцы Мишина. Видимо, он старался их сжать.
— Леха… с тобой… не прощаюсь… мы еще встретимся… железно…
— Конечно, Сережа, не сомневаюсь.
Обескровленные до синевы, губы Мишина дрогнули. Он пытался улыбнуться.
— Конечно… не сомневайся. Встретимся… в аду… А теперь отойди. Я хочу поговорить… с Верой…
Лукин выпустил руку приятеля, но она не упала. Ее взяла Верочка. Наклонилась к Мишину. Тот приоткрыл глаза, но взгляд его был настолько отрешенным, что казалось — он смотрит куда-то внутрь себя.
— Я здесь, Сережа.
— Вера, ты прости… Я грешен. Баб не любил. Считал, что они во всем виноваты… Все зло от них… А оно от нас… От мужиков… сволочи мы…
Он запнулся, не зная, как еще объяснить свой грех. Пробормотал нечто невнятное.
— Ты говори, Сережа, будет легче.
— Легче не будет. Меня, Вера, убили…
— Зачем ты так? — Она сжала его вялые пальцы. — Все обойдется.
— Не надо, я не боюсь. Сам убивал. Меня убили. Добро дошао… до пекао…
Верочка не сразу поняла, в чем дело, и подумала — он бредит. Потом вдруг вспомнила фанерку с кроваво-красной надписью, поздравлявшей с пришествием в ад — в зону зла.
Спазм жалости сжал горло. Она не плакала, когда хоронила мужа и сына. Она просто умерла вместе с ними — вся, без остатка. Сейчас вместе с Сергеем умирала еще какая-то часть ее души, отогревшаяся и оттаявшая в общении с Лукиным.
— Вера, — голос Мишина был просящим. — Сволочь я. Сам знаю… но ты за меня пошла бы? Скажи…
Она сжала его руку сильнее.
— Конечно, Сережа.
— Спасибо, Вера… Ты теперь иди заЛукина…
Она хотела что-то сказать, но он закрыл глаза. Рука его слабо дернулась и застыла…
Крюков стоял над телом Мишина, опустив ствол автомата к земле. Он молчал, строго поджав губы. Он не знал, что переживают остальные члены группы, собравшиеся рядом с убитым товарищем, но никогда и никому не признался бы, что не испытывал при этом никаких особых чувств.
Крюков был безразличен к случившемуся, принимал его как неизбежное зло, которое в одинаковой мере могло коснуться любого из них, в том числе и его самого. Конечно, Крюков сожалел, что произошло несчастье. Оно не только снижало боевую силу и без того небольшого подразделения, ко всему создавало неудобства, связанные с необходимостью хоронить товарища. Иных чувств полковник себе позволить не мог и не позволял. Он знал, что слова «Добро пожаловать в пекло», которые они совершенно случайно обнаружили в начале пути, очень точно отражали истину, правящую на любом полигоне смерти, именуемом полем боя.
Сказать, что Крюков был жесток к своим людям, — неверно. У военных особый склад ума и характера. Для них жизнь и смерть — явления довольно абстрактные, описываемые не в эмоциональных образах, а цифрами. Планируя боевую операцию, командиры заранее предполагают, сколько человек должны поразить бомбы, сколько — снаряды, и выбирают условия, чтобы жертв было как можно больше. Они не жестокив таком поиске. Они -рациональны. Ведь в то же самое время они подсчитывают, сколько потребуется укрытий для своих, чьи жизни необходимо сохранить и сколько надо подготовить врачей и коек в госпиталях для тех, что окажутся ранеными.
Что поделаешь, люди, чьей профессией стала война, живут не чувствами, а рассудком, холодным, безжалостным. Командир не может позволить себе привязываться к подчиненным, поскольку такая привязанность делает его слабым. А проявлять слабость Крюков не имел права: операция еще не окончена, под его рукой остались люди, которых необходимо вывести в безопасную зону, которым он не должен позволить расслабиться.
— Все! Собрались! Уходим!
Подталкивая Галеба стволом автомата в спину, Лукин подвел его к Крюкову:
— Вот еще один. Что с ним делать?
Крюков взглянул на Кэмпбела.
— Кто этот человек?
— Коллега. — Кэмпбел тяжело вздохнул. — Салах эт Дин.
— Говорит по-английски?
— Да, говорит.
Это ответил сам Салах эт Дин. Крюков посмотрел на него.
— Тем лучше. Нам будет проще договориться.
— Я не намерен ни с кем договариваться. — Салах эт Дин демонстрировал строптивость и дерзость.
— Поначалу выслушайте. — Крюков говорил спокойно. — Нам от вас ничего не нужно. Просто вам самим предстоит выбрать жизнь или смерть. Мы сейчас уходим. Единственное условие — вы дадите слово не стрелять нам вослед.
— Мистер Салах, я уже дал им такое согласие. — Кэмпбел говорил с усталой обреченностью. — Мы проиграли, это надо признать.
— Согласен. — Салах эт Дин мрачно кивнул Крюкову. — Ваша взяла.
Крюков повернулся к Кэмпбелу. Приложил два пальца к шлему.
— Мои лучшие пожелания вашей невесте.
— Спасибо.
Верочка мельком взглянула на англичанина, но не узнала в нем щеголя, который все время сопровождал генерала Хейга, и они часто встречались в Брюсселе. Кэмпбел, в свою очередь, не узнал в моложавом мужчине женщину, на которую не раз обращал внимание…
Демин тем временем прихватил канистру и облил стены домика комсостава бензином. Поджег бумажку, швырнул к окну. Пламя занялось сразу, с подвыванием и хрустом стало пожирать барак.
Кэмпбел стоял, прикрыв глаза ладонью, как козырьком, и смотрел на огонь. Трудно сказать, что он думал в ту минуту, но проигрыш явно не подарил ему радости.
— Удачи, майор. — Крюков сел в машину. — Встретите Эшли, передайте привет от Питера Райта. Не забудете?
— Такое не забывают… полковник Иванов.
Крюков повернулся к Верочке.
— Тронулись!
Вспыхнули фары дальнего света. Их лучи заметались по дороге, бросаясь то влево, то вправо, высвечивая ее крутые изгибы. Когда джип подъезжал к воротам базы, Крюков тронул Лукина за плечо.
— Давай отходную, Алексей!
Оранжевый клуб огня вспух над ангаром. Дымный гриб, кучерявясь и разрастаясь в размерах, поднялся к небу. Они уже спускались в долину Тузлава, а над плато все еще бушевало пламя пожара. Оно бешено металось по сторонам, бросая отсветы на низкие брюхатые тучи. Пласты смолистой сажи взлетали над огромным кострищем и кружились над ним, будто стая голодного воронья.
При выезде в долину Кривудава, преграждая машине путь, стояли два солдата в касках и бронежилетах — один справа от проезжей части, другой — слева от нее.
Дорога шла на подъем, и позиционное преимущество охраны было неоспоримым. Однако ничто не действует на солдат так разлагающе, как чувство пребывания в глубоком тылу.
Открой охранники огонь, хотя бы предупредительный, прорваться через заслон без потерь, тем более сохранить машину, у группы Крюкова шансов не было. Но солдаты жили в иной системе координат. Они скорее всего ощущали себя сторожами хозяйского амбара на горном выпасе, чем людьми, которые в любом проезжающем обязаны видеть противника.
Крюков тронул ладонь Верочки, лежавшую на баранке руля, и предупредил:
— С первым выстрелом — полный газ.
Сам перевалился через дверцу и крикнул:
— На Горосечу проедем?
Дурацкие вопросы всегда сбивают с толку. Солдаты на миг замерли в нерешительности. И это их погубило.
Так уж устроена жизнь, что автомобилисты-лихачи и солдаты, оплошавшие на посту, не имеют возможностей осознать свои ошибки и тем более их исправить.
Демин и Лукин выстрелили одновременно…
Акт десятый
Режиссер
Вид на Сплит перед ними открылся издалека, когда они подъезжали к нему со стороны Клиса. Играя солнечными бликами, до самого горизонта голубела гладь Каштелянского залива. Вдали на просторах Ядранского моря темнели туманные силуэты прибрежных островов — Бра, Шолта, Великого Дрвеника.
Сам Сплит, скучившийся на полуострове, краснел черепицей крыш старого города, ровесника древнего Рима. На ним возвышалась колокольня старинного собора с острой шапочкой и крестом над ней. Где-то рядом, как помнил Крюков, лежали камни дворца императора Диоклетиана, напоминавшие о владычестве римлян над этими местами. Узкие улочки тянулась к морю, круто сбегая по склонам горы. Все это придавало городу вид, который так интересен туристам.
Лукин, с интересом вглядывавшийся в открывшуюся перед ними панораму, прекрасно понимал, что жить в таком поселении — старом, пронесшем через века недостатки коммунального хозяйства и быта — для постоянных обитателей не так удобно, как это кажется.
Тесные улочки с крутыми спусками и подъемами, трудности с водоснабжением, проблемы с уборкой мусора и канализацией не добавляли жителям бытовых удобств. Но, с другой стороны, город был красив до удивления. Он не походил на индустриальное чудо — мегаполис с высотными домами из бетона и стали, в котором человек всего лишь придаток автомобилей. И этой красотой, расположенной у моря на побережье с прекрасным климатом, было легко торговать, предлагая отдых и впечатления тем, кто мог щедро платить за свои удовольствия.
В городе они разбились по парам, чтобы не привлекать внимания. Остановились в небольшой частной гостинице «Сунчева обала» — «Солнечный берег».
Верочка в первый же день изменила облик. В магазине поношенных вещей для нее приобрели приличную черную юбку, кремовую блузку, шерстяной жакет, туфли на модном широком каблуке. Когда Верочка переоделась и привела в порядок прическу, в ней трудно было угадать бойца, в одном строю с которым они прошли через пекло.
День у них ушел на ознакомление с городом. Еще день они наблюдали за человеком, которого на набережной им указал Крюков.
Удалось выяснить, что за ним тянулся «хвост». Сменяя друг друга, по городу человека водили мужчина и женщина.
Верочка в этих походах не участвовала и проводила время в гостинице, стараясь никому не мозолить глаза.
На третий день Крюков дал ей собственное задание:
— Теперь твоя партия. Надо поселиться в гостинице «Златна котва». Там уже живет наш связник Благое Селич. Сейчас за ним плотно приглядывают Лукин и Демин.
— Есть причины не доверять?
— Нет, но стоит проверить. Его кто-то водит. Это заставляет соблюдать осторожность.
— Как я с ним свяжусь?
— Поселишься в «Златной котве». Осмотришься. Потом постарайся заговорить с Благое. Предложи купить у тебя перстень. Благое знает немецкий и русский. Начни с немецкого. Когда немного прощупаешь, назови пароль. Его придется запомнить по-сербски. «Овай прстен у вредности от две стотине долару».
Верочка понимающе кивнула.
— Все ясно. Овай — значит этот. Прстен — перстень. А вот при чем вредност?
Крюков улыбнулся.
— Вредност по-сербски не то, что кажется русскому. Так звучит слово «стоимость».
— Выходит, смысл в том, что кольцо стоит двести долларов?
— Точно, но фраза должна произноситься на сербском.
— Отзыв?
— Он спросит: «Диамант»? В смысле бриллиант. Нужно ответить: «Не, смарагд» — изумруд.
— У меня кольцо без камня.
— В том и смысл пароля. Кто его не знает, про бриллиант не спросит.
Послав к черту всех, кто пожелал ей ни пуха ни пера, Верочка двинулась в город. Она шла по улочке, которая круто спускалась к морю. Лукин, в потертой кожаной куртке, также купленной в лавке поношенных вещей, шагал метрах в двадцати позади нее и делал вид, будто идет по своим делам в сторону порта.
Верочка остановилась возле двухэтажного дома. Его фасад густо увивала виноградная лоза. Зеленое кружево затянуло стены так, что нельзя было определить их цвет. Над входом в дом, выложенным в виде полукруглой арки, помещалась облезлая вывеска: "ХОТЕЛ «ЗЛАТНА КОТВА». Рядом с надписью имелся рисунок, изображавший нечто похожее на рыболовный крючок. Это была гостиница «ЗОЛОТОЙ ЯКОРЬ».
Верочка открыла дверь. Тоненько задилинькал колокольчик, извещая хозяев о прибытии гостя. Но это событие в последнее время здесь стало настолько редким, что в пустынном холле никого не оказалось. Оглядевшись, Верочка села в кресло на тонкой никелированной ножке с четырьмя колесиками. Огляделась.
В помещении было сумрачно и прохладно. Окна, обращенные к солнцу, затенялись листьями виноградной лозы. На стенах в виде украшений висели потемневшие от времени литографии с морскими и горными пейзажами, рулевое колесо от старого корабля с надписью «ЯД РАН». Подчеркивая морской колорит гостиницы, золотым блеском сияла судовая рында. Должно быть, все старание хозяев при отсутствии гостей уходило на то, чтобы драить медяшку.
Ждать пришлось недолго. Колокольчик сделал свое дело. Со второго этажа по деревянной, поскрипывавшей под ногами лестнице спустилась хозяйка — сухонькая женщина лет пятидесяти с волосами, подобранными под косынку. Приветливо улыбнулась.
— Добр дан, госпожа.
— Гутен таг.
Произношение у Верочки было прекрасным. Его ставил настоящий берлинец.
Хозяйка сразу стала еще приветливей. Она могла объясняться по-немецки и обрадовалась гостье.
Кэмпбел вздрогнул от неожиданности. Слова, произнесенные его противником, прозвучали на чистейшем английском без малейшего намека на какой-либо акцент.
— Кто вы? — Он спросил, хорошо понимая, что такой вопрос был абсолютно неуместен.
Крюков перебил его:
— Думается, сейчас задавать вопросы должен я. Разве не так? Имя? Должность?
По всему было видно, что, даже вступив в разговор, противник не позволял себе расслабиться. Кэмпбелу даже показалось, что опасное давление ножа на горло стало сильнее.
— Майор Кэмпбел. Специальное подразделение миротворческих сил Организации Объединенных Наций.
Кэмпбел решил строго придерживаться легенды, которая могла быть подтверждена вторым комплектом его документов. Роль фотографа-журналиста сейчас совсем не подходила ни к месту, ни к тому, что только что произошло здесь.
— Вы хотите жить?
Вопрос прозвучал так, что было ясно — ответа на него не требуется.
— Тогда будьте честным. У меня нет времени слушать сказки.
— Майор Кэмпбел…
— Вам не кажется, майор, что если здесь обнаружат ваш труп, то Организация Объединеных Наций сделает заявление, что вас знать не знает и никогда вы ее представителем не были? Так что не надо лжи. Я знаю, чем вы тут занимались и как англичане и американцы умеют прикрывать темные дела голубыми беретами и знаками Красного Креста. В Намибии — есть такая страна, вы знаете? — я сам выгружал боеприпасы и снаряжение из машин с гуманитарными грузами. Кстати, вы женаты?
Кэмпбел вспомнил о Кэтрин, какой он видел ее в последний раз, и ему стало жаль себя до такой степени, что у него сел голос.
— Я помолвлен.
— Завидую.
— Как можно завидовать поверженному противнику?
— Какой вы мне противник, Кэмпбел? Вы даже не конкурент. У меня свои заказчики, у вас — свои. Мои люди сокрушили это гнездо скверны, как то было обусловлено контрактом. Здесь, я уверен, оно больше не возродится. А за то, чтобы уничтожить вас лично, мне не платят…
Кэмпбел с облегчением вздохнул. Он вспомнил Абу Кадыра, которого встретил в пустыне и даровал ему жизнь.
— Кто вы, сэр?
— Мое имя вам ничего не даст, майор. Допустим, скажу — полковник Иванов. Или заявлю, что друг полковника Эшли. Вы о таком слыхали?
Эшли был известным в военных кругах офицером-наемником, и Кэмпбел о нем хорошо знал.
— Откуда вам, русскому, как я понял, известен полковник Эшли?
— Мы вместе воевали. Не один против другого, а рядом, плечом к плечу.
— Хотите, чтобы я поверил в это?
Крюков усмехнулся.
— Что изменится от того, поверите вы мне или нет? Сейчас решается не моя участь.
— И все же, полковник?
— В Намибии. На стороне армии ЮАР. Вам это о чем-нибудь говорит?
— Да, полковник Эшли там был. Как наемник.
— Я тоже. И почти год мы бродили рядом…
* * *
Мишин лежал на спине, и тело его казалось необычайно худым и длинным. Лукин направил луч фонарика ему в лицо.— Сережа, я сейчас перевяжу тебя.
Лукин заторопился, доставая из кармана разгрузочного жилета индивидуальный пакет.
— Не надо, Леша. — Голос Мишина еле слышался. — Ты, Леша… ты… руку… дай…
Лукин взял холодеющую ладонь. Ощутил, как дрогнули слабеющие пальцы Мишина. Видимо, он старался их сжать.
— Леха… с тобой… не прощаюсь… мы еще встретимся… железно…
— Конечно, Сережа, не сомневаюсь.
Обескровленные до синевы, губы Мишина дрогнули. Он пытался улыбнуться.
— Конечно… не сомневайся. Встретимся… в аду… А теперь отойди. Я хочу поговорить… с Верой…
Лукин выпустил руку приятеля, но она не упала. Ее взяла Верочка. Наклонилась к Мишину. Тот приоткрыл глаза, но взгляд его был настолько отрешенным, что казалось — он смотрит куда-то внутрь себя.
— Я здесь, Сережа.
— Вера, ты прости… Я грешен. Баб не любил. Считал, что они во всем виноваты… Все зло от них… А оно от нас… От мужиков… сволочи мы…
Он запнулся, не зная, как еще объяснить свой грех. Пробормотал нечто невнятное.
— Ты говори, Сережа, будет легче.
— Легче не будет. Меня, Вера, убили…
— Зачем ты так? — Она сжала его вялые пальцы. — Все обойдется.
— Не надо, я не боюсь. Сам убивал. Меня убили. Добро дошао… до пекао…
Верочка не сразу поняла, в чем дело, и подумала — он бредит. Потом вдруг вспомнила фанерку с кроваво-красной надписью, поздравлявшей с пришествием в ад — в зону зла.
Спазм жалости сжал горло. Она не плакала, когда хоронила мужа и сына. Она просто умерла вместе с ними — вся, без остатка. Сейчас вместе с Сергеем умирала еще какая-то часть ее души, отогревшаяся и оттаявшая в общении с Лукиным.
— Вера, — голос Мишина был просящим. — Сволочь я. Сам знаю… но ты за меня пошла бы? Скажи…
Она сжала его руку сильнее.
— Конечно, Сережа.
— Спасибо, Вера… Ты теперь иди заЛукина…
Она хотела что-то сказать, но он закрыл глаза. Рука его слабо дернулась и застыла…
Крюков стоял над телом Мишина, опустив ствол автомата к земле. Он молчал, строго поджав губы. Он не знал, что переживают остальные члены группы, собравшиеся рядом с убитым товарищем, но никогда и никому не признался бы, что не испытывал при этом никаких особых чувств.
Крюков был безразличен к случившемуся, принимал его как неизбежное зло, которое в одинаковой мере могло коснуться любого из них, в том числе и его самого. Конечно, Крюков сожалел, что произошло несчастье. Оно не только снижало боевую силу и без того небольшого подразделения, ко всему создавало неудобства, связанные с необходимостью хоронить товарища. Иных чувств полковник себе позволить не мог и не позволял. Он знал, что слова «Добро пожаловать в пекло», которые они совершенно случайно обнаружили в начале пути, очень точно отражали истину, правящую на любом полигоне смерти, именуемом полем боя.
Сказать, что Крюков был жесток к своим людям, — неверно. У военных особый склад ума и характера. Для них жизнь и смерть — явления довольно абстрактные, описываемые не в эмоциональных образах, а цифрами. Планируя боевую операцию, командиры заранее предполагают, сколько человек должны поразить бомбы, сколько — снаряды, и выбирают условия, чтобы жертв было как можно больше. Они не жестокив таком поиске. Они -рациональны. Ведь в то же самое время они подсчитывают, сколько потребуется укрытий для своих, чьи жизни необходимо сохранить и сколько надо подготовить врачей и коек в госпиталях для тех, что окажутся ранеными.
Что поделаешь, люди, чьей профессией стала война, живут не чувствами, а рассудком, холодным, безжалостным. Командир не может позволить себе привязываться к подчиненным, поскольку такая привязанность делает его слабым. А проявлять слабость Крюков не имел права: операция еще не окончена, под его рукой остались люди, которых необходимо вывести в безопасную зону, которым он не должен позволить расслабиться.
— Все! Собрались! Уходим!
Подталкивая Галеба стволом автомата в спину, Лукин подвел его к Крюкову:
— Вот еще один. Что с ним делать?
Крюков взглянул на Кэмпбела.
— Кто этот человек?
— Коллега. — Кэмпбел тяжело вздохнул. — Салах эт Дин.
— Говорит по-английски?
— Да, говорит.
Это ответил сам Салах эт Дин. Крюков посмотрел на него.
— Тем лучше. Нам будет проще договориться.
— Я не намерен ни с кем договариваться. — Салах эт Дин демонстрировал строптивость и дерзость.
— Поначалу выслушайте. — Крюков говорил спокойно. — Нам от вас ничего не нужно. Просто вам самим предстоит выбрать жизнь или смерть. Мы сейчас уходим. Единственное условие — вы дадите слово не стрелять нам вослед.
— Мистер Салах, я уже дал им такое согласие. — Кэмпбел говорил с усталой обреченностью. — Мы проиграли, это надо признать.
— Согласен. — Салах эт Дин мрачно кивнул Крюкову. — Ваша взяла.
Крюков повернулся к Кэмпбелу. Приложил два пальца к шлему.
— Мои лучшие пожелания вашей невесте.
— Спасибо.
Верочка мельком взглянула на англичанина, но не узнала в нем щеголя, который все время сопровождал генерала Хейга, и они часто встречались в Брюсселе. Кэмпбел, в свою очередь, не узнал в моложавом мужчине женщину, на которую не раз обращал внимание…
Демин тем временем прихватил канистру и облил стены домика комсостава бензином. Поджег бумажку, швырнул к окну. Пламя занялось сразу, с подвыванием и хрустом стало пожирать барак.
Кэмпбел стоял, прикрыв глаза ладонью, как козырьком, и смотрел на огонь. Трудно сказать, что он думал в ту минуту, но проигрыш явно не подарил ему радости.
— Удачи, майор. — Крюков сел в машину. — Встретите Эшли, передайте привет от Питера Райта. Не забудете?
— Такое не забывают… полковник Иванов.
Крюков повернулся к Верочке.
— Тронулись!
Вспыхнули фары дальнего света. Их лучи заметались по дороге, бросаясь то влево, то вправо, высвечивая ее крутые изгибы. Когда джип подъезжал к воротам базы, Крюков тронул Лукина за плечо.
— Давай отходную, Алексей!
Оранжевый клуб огня вспух над ангаром. Дымный гриб, кучерявясь и разрастаясь в размерах, поднялся к небу. Они уже спускались в долину Тузлава, а над плато все еще бушевало пламя пожара. Оно бешено металось по сторонам, бросая отсветы на низкие брюхатые тучи. Пласты смолистой сажи взлетали над огромным кострищем и кружились над ним, будто стая голодного воронья.
При выезде в долину Кривудава, преграждая машине путь, стояли два солдата в касках и бронежилетах — один справа от проезжей части, другой — слева от нее.
Дорога шла на подъем, и позиционное преимущество охраны было неоспоримым. Однако ничто не действует на солдат так разлагающе, как чувство пребывания в глубоком тылу.
Открой охранники огонь, хотя бы предупредительный, прорваться через заслон без потерь, тем более сохранить машину, у группы Крюкова шансов не было. Но солдаты жили в иной системе координат. Они скорее всего ощущали себя сторожами хозяйского амбара на горном выпасе, чем людьми, которые в любом проезжающем обязаны видеть противника.
Крюков тронул ладонь Верочки, лежавшую на баранке руля, и предупредил:
— С первым выстрелом — полный газ.
Сам перевалился через дверцу и крикнул:
— На Горосечу проедем?
Дурацкие вопросы всегда сбивают с толку. Солдаты на миг замерли в нерешительности. И это их погубило.
Так уж устроена жизнь, что автомобилисты-лихачи и солдаты, оплошавшие на посту, не имеют возможностей осознать свои ошибки и тем более их исправить.
Демин и Лукин выстрелили одновременно…
Акт десятый
Они рвались к конечной точке маршрута — на побережье Адриатики к Сплиту.
Уже от Чабульи они могли выбраться на приличную дорогу и погнать с ветерком, но Крюкова не устраивали возможные встречи с патрулями, будь они от войск христиан или мусульман. Когда дело сделано и остались только финансовые расчеты, разумней не рисковать жизнью и заработком. Поэтому Крюков выбирал пути, на которых встреча с посторонними была как можно менее вероятной.
«Джиэмси» то подпрыгивал на выбоинах дорог, еще недавно имевших твердое покрытие, то пылил по колеям, усыпанным галькой и припорошенным толстым слоем пыли. А вокруг, подпирая синеву чистых небес, тянулись поросшие лесом хребты.
Демин с детства мечтал о путешествиях, и на его долю их выпало немало. И вот сейчас, когда они проезжали места неописуемой красоты, он остро переживал невозможность остановиться, пожить здесь немного, побродить пешком, только без автомата в руках, посмотреть на восходы, посумерничать, провожая закаты, попробовать на вкус звучные названия чужих мест. А они здесь и в самом деле полны удивительной танственности и романтики: горы Великий Вран, Виторог, Зимомор, хребты Радуша, Любуша, Высочица, села и городишки Мокроноге, Горица, Прилука…
Но остановиться нельзя. И они все едут и поглядывают по сторонам, наблюдая красоты природы через прорези прицелов. Что поделаешь, такое у этого края настоящее, таким было прошлое, и кто знает, каким окажется будущее.
Трудно представить, сколько крови лилось, какие страсти бушевали из-за того, кому включить адриатическую жемчужину — Далмацию в корону того или иного властителя. Не многие земли могут похвастаться тем, сколько раз они переходили из одних чужих рук в другие.
В девятом веке Далмация входила в состав Хорватского государства. В двенадцатом — вошла в Венгрию. Почти на три века затем эти земли подмяла под себя могучая Венеция.
Шестнадцатый век для далматинцев ознаменовался владычеством Турции. Позже эти земли вошли в Австро-Венгерскую империю Габсбургов. Владычество Австрии продолжалось почти сотню лет, исключая время, когда Наполеон Бонапарт прибрал Далмацию к своим рукам. После 1918 года страна вошла в состав Италии. И, наконец, Югославия. Сразу после распада этой федерации Далмация вновь оказалась в руках Хорватии.
Череда исторических событий, смешение языков оставили неизгладимые следы в обычаях, нравах, в архитектуре и языке народа, в его умении общаться с иностранцами, торговать с ними.
Главной индустрией далматинского побережья стал туризм. Теплые воды, пляжи, экзотика маленьких древних городов-крепостей, оригинальная местная кухня, отличные вина, казино — все это привлекало сюда отдыхающих со всей Европы. И с каждым здесь говорили на его родном языке: с англичанами — на английском, с немцами — на немецком, с русскими — на русском.
Междуусобная война разрушила, разметала все.
Туризм, который долгие годы позволял пополнять казну государства валютой, сошел на нет. Прекрасное побережье ласкового теплого моря, пляжи, отели, кафаны — местные трактиры и кабачки, опустели, перестали приносить доходы. Гостеприимство, которым славились далматинцы, почти исчезло. Его место заняли обостренная подозрительность и настороженность. Все проблемы в обществе стали решать силой оружия. Автомат и пистолет сделались главными аргументами правоты и силы.
Вооруженный солдат становился насильником и грабителем, бандит выдавал себя за солдата — борца за независимость Боснии или Хорватии.
Продемонстрировать свое право на передвижение в этих краях можно было только с помощью оружия. Поэтому даже в самой глуши, в местах безлюдных группа Крюкова не притупляла бдительности.
Дорога, а точнее бездорожье, доставляла немалые неудобства. Машина, пыля по проселку, бежала на запад, то поднимаясь на увалы, то съезжая в долины. Опасность возникла в момент, когда ее никто не ожидал. На пустынной гряде холмов Крюков заметил мусульманский блокпост. Сдавать назад, возвращаться и искать другой путь было бессмысленным. Их уже наверняка засекли, и теперь любая ошибка в выборе тактики могла только ухудшить положение.
— Едем.
Крюков не выдал беспокойства ни жестом, ни голосом.
По мере приближения к посту обстановка становилась яснее.
Слева от дороги, за укрытием, сложенным из мешков с песком, на треноге стоял крупнокалиберный пулемет. Крюков видел, как к нему пробежали и заняли места пулеметчик и его помощник.
— Нас заметили. — Предупреждение прозвучало вполне спокойно. — Вера, сбавьте скорость.
Машина вдруг натужно завыла двигателем, словно ей с трудом давался подъем, и медленно поползла навстречу опасности.
— Оружие не показывать! Приготовить гранаты. Вера, рядом с пулеметом чуть придержите. И сразу — вперед! Рывком.
Когда машина выбралась на высшую точку подъема, открылась вся позиция блокпоста. Справа от проезжей части стоял большегрузный фургон без тягача и со спущенными колесами. Солдаты приспособили его под казарму. На веревке, протянутой от фургона к ближайшему дереву, сушилось белье.
Тот, кто расположил блокпост на гребне гряды, был неплохим тактиком. С высоты просматривалась вся долина, и любую машину, ехавшую с востока, можно было обнаружить за несколько километров и заранее приготовиться к встрече.
Крюков поначалу не мог понять, почему в таких условиях их заметили не сразу, а с опозданием. Хотя все объяснялось довольно просто: сыны ислама вершили полуденный салят — одну из наиболее ответственных молитв в мусульманских канонах.
Все подразделение стражи было занято общением с Аллахом. Моджахеды склоняли головы, касались лбами земли, простирались ниц. При этом они благочинно бормотали славословия в адрес всеблагого и всемилостивого Господа, стараясь как можно ярче продемонстрировать свое благочестие. И когда дозорный, несший службу на наблюдательном пункте, подал команду тревоги, резво исполнить ее смогли только два пулеметчика. Однако и они допустили промашку.
Еще издали солдаты заметили, что машина резко снизила скорость и приближалась, ни в чем не проявляя какой-либо агрессивности.
Наводчик, который собирался взять подъезжавших на прицел, привстал и снял руки с рукояток оружия. В глуши, где нес службу взвод моджахедов, машины проезжали нечасто, и появление каждой становилось своеобразным событием в жизни, обещало общение с миром, который лежал за грядой гор.
Машина медленно приближалась. Всем уже казалось — она вот-вот остановится. Ктото из солдат замахал руками, приветствуя нежданных гостей…
Граната, которую метнул Лукин, попала точно в пулеметное гнездо, обложенное валом мешков с песком. Взрыв сбил пулемет, и он ткнулся стволом в землю, перевалившись через бруствер. Пулеметчиков посекло осколками, не оставив им ни малейшего шанса на выживание.
Крюков пульнул смертоносный снаряд вправо по ходу машины, к месту, где все еще кучно стояли окончившие намаз душманы.
— Гони! — крикнул он.
Вера вдавила педаль подачи топлива почти до пола. Джип мощным рывком принял посыл, и стрелка спидометра пьяно мотнулась вправо. Машину затрясло на колдобинах лесной дороги. Сзади по металлу борта застучала барабанная дробь. Это вдогонку машине стреляли пришедшие в себя автоматчики. Но для автоматов «узи», которые производило оружейное предприятие в Хорватии, металл кузова оказался не по зубам.
Верочка гнала джип, не разбирая дороги. На скорости в пятьдесят миль — под девяносто километров в час — они мчались под сенью леса до поры, когда Крюков приказал ехать тише. На посту, как он заметил, не имелось ни одной машины. Значит, организовать погоню душманы не имели возможности.
Через пять километров у развилки дороги, одна из которых вела на юг, джип остановился. Все вышли из машины и увидели, во что могла обойтись им встреча с постом. Задняя часть кузова была посечена пулями. Свежие вмятины светились металлическим блеском по всей ширине задка.
Моджахеды стреляли метко, но ни один из них не учел главного — машина уходила от поста в гору. Потому пули, пущенные ей вослед, шли с понижением.
К удаче группы, ни одна из очередей не задела колес, и джип оставался на ходу.
Свернув на юг, они в скором времени выбрались на вторую Трансбалканскую автомагистраль. ".Первая, пересекая земли бывшей Югославии, тянулась от Гевгелии на границе с Грецией по центральным областям страны через Скопле, Белград, Загреб, Любляну к границам Австрии и Италии. Вторая — шла от Скопле на востоке, повторяя причудливые изгибы побережья Адриатики, и, пожрав по пути полторы тысячи километров асфальта, доходила до Италии на западе…
Уже от Чабульи они могли выбраться на приличную дорогу и погнать с ветерком, но Крюкова не устраивали возможные встречи с патрулями, будь они от войск христиан или мусульман. Когда дело сделано и остались только финансовые расчеты, разумней не рисковать жизнью и заработком. Поэтому Крюков выбирал пути, на которых встреча с посторонними была как можно менее вероятной.
«Джиэмси» то подпрыгивал на выбоинах дорог, еще недавно имевших твердое покрытие, то пылил по колеям, усыпанным галькой и припорошенным толстым слоем пыли. А вокруг, подпирая синеву чистых небес, тянулись поросшие лесом хребты.
Демин с детства мечтал о путешествиях, и на его долю их выпало немало. И вот сейчас, когда они проезжали места неописуемой красоты, он остро переживал невозможность остановиться, пожить здесь немного, побродить пешком, только без автомата в руках, посмотреть на восходы, посумерничать, провожая закаты, попробовать на вкус звучные названия чужих мест. А они здесь и в самом деле полны удивительной танственности и романтики: горы Великий Вран, Виторог, Зимомор, хребты Радуша, Любуша, Высочица, села и городишки Мокроноге, Горица, Прилука…
Но остановиться нельзя. И они все едут и поглядывают по сторонам, наблюдая красоты природы через прорези прицелов. Что поделаешь, такое у этого края настоящее, таким было прошлое, и кто знает, каким окажется будущее.
Трудно представить, сколько крови лилось, какие страсти бушевали из-за того, кому включить адриатическую жемчужину — Далмацию в корону того или иного властителя. Не многие земли могут похвастаться тем, сколько раз они переходили из одних чужих рук в другие.
В девятом веке Далмация входила в состав Хорватского государства. В двенадцатом — вошла в Венгрию. Почти на три века затем эти земли подмяла под себя могучая Венеция.
Шестнадцатый век для далматинцев ознаменовался владычеством Турции. Позже эти земли вошли в Австро-Венгерскую империю Габсбургов. Владычество Австрии продолжалось почти сотню лет, исключая время, когда Наполеон Бонапарт прибрал Далмацию к своим рукам. После 1918 года страна вошла в состав Италии. И, наконец, Югославия. Сразу после распада этой федерации Далмация вновь оказалась в руках Хорватии.
Череда исторических событий, смешение языков оставили неизгладимые следы в обычаях, нравах, в архитектуре и языке народа, в его умении общаться с иностранцами, торговать с ними.
Главной индустрией далматинского побережья стал туризм. Теплые воды, пляжи, экзотика маленьких древних городов-крепостей, оригинальная местная кухня, отличные вина, казино — все это привлекало сюда отдыхающих со всей Европы. И с каждым здесь говорили на его родном языке: с англичанами — на английском, с немцами — на немецком, с русскими — на русском.
Междуусобная война разрушила, разметала все.
Туризм, который долгие годы позволял пополнять казну государства валютой, сошел на нет. Прекрасное побережье ласкового теплого моря, пляжи, отели, кафаны — местные трактиры и кабачки, опустели, перестали приносить доходы. Гостеприимство, которым славились далматинцы, почти исчезло. Его место заняли обостренная подозрительность и настороженность. Все проблемы в обществе стали решать силой оружия. Автомат и пистолет сделались главными аргументами правоты и силы.
Вооруженный солдат становился насильником и грабителем, бандит выдавал себя за солдата — борца за независимость Боснии или Хорватии.
Продемонстрировать свое право на передвижение в этих краях можно было только с помощью оружия. Поэтому даже в самой глуши, в местах безлюдных группа Крюкова не притупляла бдительности.
Дорога, а точнее бездорожье, доставляла немалые неудобства. Машина, пыля по проселку, бежала на запад, то поднимаясь на увалы, то съезжая в долины. Опасность возникла в момент, когда ее никто не ожидал. На пустынной гряде холмов Крюков заметил мусульманский блокпост. Сдавать назад, возвращаться и искать другой путь было бессмысленным. Их уже наверняка засекли, и теперь любая ошибка в выборе тактики могла только ухудшить положение.
— Едем.
Крюков не выдал беспокойства ни жестом, ни голосом.
По мере приближения к посту обстановка становилась яснее.
Слева от дороги, за укрытием, сложенным из мешков с песком, на треноге стоял крупнокалиберный пулемет. Крюков видел, как к нему пробежали и заняли места пулеметчик и его помощник.
— Нас заметили. — Предупреждение прозвучало вполне спокойно. — Вера, сбавьте скорость.
Машина вдруг натужно завыла двигателем, словно ей с трудом давался подъем, и медленно поползла навстречу опасности.
— Оружие не показывать! Приготовить гранаты. Вера, рядом с пулеметом чуть придержите. И сразу — вперед! Рывком.
Когда машина выбралась на высшую точку подъема, открылась вся позиция блокпоста. Справа от проезжей части стоял большегрузный фургон без тягача и со спущенными колесами. Солдаты приспособили его под казарму. На веревке, протянутой от фургона к ближайшему дереву, сушилось белье.
Тот, кто расположил блокпост на гребне гряды, был неплохим тактиком. С высоты просматривалась вся долина, и любую машину, ехавшую с востока, можно было обнаружить за несколько километров и заранее приготовиться к встрече.
Крюков поначалу не мог понять, почему в таких условиях их заметили не сразу, а с опозданием. Хотя все объяснялось довольно просто: сыны ислама вершили полуденный салят — одну из наиболее ответственных молитв в мусульманских канонах.
Все подразделение стражи было занято общением с Аллахом. Моджахеды склоняли головы, касались лбами земли, простирались ниц. При этом они благочинно бормотали славословия в адрес всеблагого и всемилостивого Господа, стараясь как можно ярче продемонстрировать свое благочестие. И когда дозорный, несший службу на наблюдательном пункте, подал команду тревоги, резво исполнить ее смогли только два пулеметчика. Однако и они допустили промашку.
Еще издали солдаты заметили, что машина резко снизила скорость и приближалась, ни в чем не проявляя какой-либо агрессивности.
Наводчик, который собирался взять подъезжавших на прицел, привстал и снял руки с рукояток оружия. В глуши, где нес службу взвод моджахедов, машины проезжали нечасто, и появление каждой становилось своеобразным событием в жизни, обещало общение с миром, который лежал за грядой гор.
Машина медленно приближалась. Всем уже казалось — она вот-вот остановится. Ктото из солдат замахал руками, приветствуя нежданных гостей…
Граната, которую метнул Лукин, попала точно в пулеметное гнездо, обложенное валом мешков с песком. Взрыв сбил пулемет, и он ткнулся стволом в землю, перевалившись через бруствер. Пулеметчиков посекло осколками, не оставив им ни малейшего шанса на выживание.
Крюков пульнул смертоносный снаряд вправо по ходу машины, к месту, где все еще кучно стояли окончившие намаз душманы.
— Гони! — крикнул он.
Вера вдавила педаль подачи топлива почти до пола. Джип мощным рывком принял посыл, и стрелка спидометра пьяно мотнулась вправо. Машину затрясло на колдобинах лесной дороги. Сзади по металлу борта застучала барабанная дробь. Это вдогонку машине стреляли пришедшие в себя автоматчики. Но для автоматов «узи», которые производило оружейное предприятие в Хорватии, металл кузова оказался не по зубам.
Верочка гнала джип, не разбирая дороги. На скорости в пятьдесят миль — под девяносто километров в час — они мчались под сенью леса до поры, когда Крюков приказал ехать тише. На посту, как он заметил, не имелось ни одной машины. Значит, организовать погоню душманы не имели возможности.
Через пять километров у развилки дороги, одна из которых вела на юг, джип остановился. Все вышли из машины и увидели, во что могла обойтись им встреча с постом. Задняя часть кузова была посечена пулями. Свежие вмятины светились металлическим блеском по всей ширине задка.
Моджахеды стреляли метко, но ни один из них не учел главного — машина уходила от поста в гору. Потому пули, пущенные ей вослед, шли с понижением.
К удаче группы, ни одна из очередей не задела колес, и джип оставался на ходу.
Свернув на юг, они в скором времени выбрались на вторую Трансбалканскую автомагистраль. ".Первая, пересекая земли бывшей Югославии, тянулась от Гевгелии на границе с Грецией по центральным областям страны через Скопле, Белград, Загреб, Любляну к границам Австрии и Италии. Вторая — шла от Скопле на востоке, повторяя причудливые изгибы побережья Адриатики, и, пожрав по пути полторы тысячи километров асфальта, доходила до Италии на западе…
Режиссер
Куклы сами по себе ни талантливы, ни бесталанны. Они всего куклы. Талантливыми или бесталанными бывают кукловоды и режиссеры, организующие спектакль.
Саз Форинтош, венгерский драматург
Вид на Сплит перед ними открылся издалека, когда они подъезжали к нему со стороны Клиса. Играя солнечными бликами, до самого горизонта голубела гладь Каштелянского залива. Вдали на просторах Ядранского моря темнели туманные силуэты прибрежных островов — Бра, Шолта, Великого Дрвеника.
Сам Сплит, скучившийся на полуострове, краснел черепицей крыш старого города, ровесника древнего Рима. На ним возвышалась колокольня старинного собора с острой шапочкой и крестом над ней. Где-то рядом, как помнил Крюков, лежали камни дворца императора Диоклетиана, напоминавшие о владычестве римлян над этими местами. Узкие улочки тянулась к морю, круто сбегая по склонам горы. Все это придавало городу вид, который так интересен туристам.
Лукин, с интересом вглядывавшийся в открывшуюся перед ними панораму, прекрасно понимал, что жить в таком поселении — старом, пронесшем через века недостатки коммунального хозяйства и быта — для постоянных обитателей не так удобно, как это кажется.
Тесные улочки с крутыми спусками и подъемами, трудности с водоснабжением, проблемы с уборкой мусора и канализацией не добавляли жителям бытовых удобств. Но, с другой стороны, город был красив до удивления. Он не походил на индустриальное чудо — мегаполис с высотными домами из бетона и стали, в котором человек всего лишь придаток автомобилей. И этой красотой, расположенной у моря на побережье с прекрасным климатом, было легко торговать, предлагая отдых и впечатления тем, кто мог щедро платить за свои удовольствия.
В городе они разбились по парам, чтобы не привлекать внимания. Остановились в небольшой частной гостинице «Сунчева обала» — «Солнечный берег».
Верочка в первый же день изменила облик. В магазине поношенных вещей для нее приобрели приличную черную юбку, кремовую блузку, шерстяной жакет, туфли на модном широком каблуке. Когда Верочка переоделась и привела в порядок прическу, в ней трудно было угадать бойца, в одном строю с которым они прошли через пекло.
День у них ушел на ознакомление с городом. Еще день они наблюдали за человеком, которого на набережной им указал Крюков.
Удалось выяснить, что за ним тянулся «хвост». Сменяя друг друга, по городу человека водили мужчина и женщина.
Верочка в этих походах не участвовала и проводила время в гостинице, стараясь никому не мозолить глаза.
На третий день Крюков дал ей собственное задание:
— Теперь твоя партия. Надо поселиться в гостинице «Златна котва». Там уже живет наш связник Благое Селич. Сейчас за ним плотно приглядывают Лукин и Демин.
— Есть причины не доверять?
— Нет, но стоит проверить. Его кто-то водит. Это заставляет соблюдать осторожность.
— Как я с ним свяжусь?
— Поселишься в «Златной котве». Осмотришься. Потом постарайся заговорить с Благое. Предложи купить у тебя перстень. Благое знает немецкий и русский. Начни с немецкого. Когда немного прощупаешь, назови пароль. Его придется запомнить по-сербски. «Овай прстен у вредности от две стотине долару».
Верочка понимающе кивнула.
— Все ясно. Овай — значит этот. Прстен — перстень. А вот при чем вредност?
Крюков улыбнулся.
— Вредност по-сербски не то, что кажется русскому. Так звучит слово «стоимость».
— Выходит, смысл в том, что кольцо стоит двести долларов?
— Точно, но фраза должна произноситься на сербском.
— Отзыв?
— Он спросит: «Диамант»? В смысле бриллиант. Нужно ответить: «Не, смарагд» — изумруд.
— У меня кольцо без камня.
— В том и смысл пароля. Кто его не знает, про бриллиант не спросит.
Послав к черту всех, кто пожелал ей ни пуха ни пера, Верочка двинулась в город. Она шла по улочке, которая круто спускалась к морю. Лукин, в потертой кожаной куртке, также купленной в лавке поношенных вещей, шагал метрах в двадцати позади нее и делал вид, будто идет по своим делам в сторону порта.
Верочка остановилась возле двухэтажного дома. Его фасад густо увивала виноградная лоза. Зеленое кружево затянуло стены так, что нельзя было определить их цвет. Над входом в дом, выложенным в виде полукруглой арки, помещалась облезлая вывеска: "ХОТЕЛ «ЗЛАТНА КОТВА». Рядом с надписью имелся рисунок, изображавший нечто похожее на рыболовный крючок. Это была гостиница «ЗОЛОТОЙ ЯКОРЬ».
Верочка открыла дверь. Тоненько задилинькал колокольчик, извещая хозяев о прибытии гостя. Но это событие в последнее время здесь стало настолько редким, что в пустынном холле никого не оказалось. Оглядевшись, Верочка села в кресло на тонкой никелированной ножке с четырьмя колесиками. Огляделась.
В помещении было сумрачно и прохладно. Окна, обращенные к солнцу, затенялись листьями виноградной лозы. На стенах в виде украшений висели потемневшие от времени литографии с морскими и горными пейзажами, рулевое колесо от старого корабля с надписью «ЯД РАН». Подчеркивая морской колорит гостиницы, золотым блеском сияла судовая рында. Должно быть, все старание хозяев при отсутствии гостей уходило на то, чтобы драить медяшку.
Ждать пришлось недолго. Колокольчик сделал свое дело. Со второго этажа по деревянной, поскрипывавшей под ногами лестнице спустилась хозяйка — сухонькая женщина лет пятидесяти с волосами, подобранными под косынку. Приветливо улыбнулась.
— Добр дан, госпожа.
— Гутен таг.
Произношение у Верочки было прекрасным. Его ставил настоящий берлинец.
Хозяйка сразу стала еще приветливей. Она могла объясняться по-немецки и обрадовалась гостье.