Щелоков Александр Александрович. Зона зла

   Когда «Антон» приближался к Малоярославцу, случилось несчастье. Из Кременчуга на север полз старый «Ил-14» — «презренный поршняшка», как его уничижительно называли летчики реактивной эпохи. Трудно сказать по каким причинам, то ли горилка была особенно крепкой в тот раз, а мабудь хлопцы мало зъилы сальца, но они двигались не в своем эшелоне, полностью передоверившись автопилоту.
   И вот при ясной погоде, при свете солнца, в условиях отнюдь не чрезвычайных, «Ил» врубился точно в середину правого борта «двенадцатого Антона».
   Последствия были ужасными. Обе машины — пассажирская и десантно-транспортная — развалились на части. Люди падали с огромной высоты живыми. Падали на колхозное картофельное поле, выбивая в мягкой земле своими телами большие ямы.
   Верочка потом видела привезенные с места катастрофы автоматы Калашникова, со стволами, скрученными в спирали, пистолеты Макарова, согнутые пополам, как гвозди, не пожелавшие забиваться в доску.
   Отец и сын упали на землю вместе: отец прижимал Витька к груди, так же, как некогда прижимал к себе Верочку. Но не было на нем в этот раз парашюта…
   Нередко после смерти любимого мужа, хуже того — мужа и ребенка сразу, женщина ломается" теряет волю к жизни, утрачивает интерес к окружающему миру. С Верочкой все происходило иначе. Да, чувства ее словно закаменели. Она не обращала внимания на мужчин, которые бросали красноречивые взгляды на вдову, полную обаяния и зрелой красоты.
   Она отворачивалась от чужих детей, чтобы в каждом не угадывать своего — потерянного.
   Но в то же время ей стало нравиться идти навстречу опасностям. Она теперь принадлежала не себе, а тому прошлому, которое оказалось утерянным с Витьком и Максимом. И будущее казалось ей темным туннелем, в конце которого не было заметно даже светлого пятнышка.
   Однако желание добраться, дойти до конца туннеля ее не оставляло.
   Стараясь забыться, Верочка полностью отдалась парашютному спорту. Она словно пыталась постоянным риском пытать свою судьбу. Затяжные прыжки, которые она совершала, пугали безрассудной смелостью даже ее командиров. У некоторых возникали мысли, что добром такая отчаянность не кончится.
   Однако отстранить от прыжков спортсменку, которая регулярно привозила «золото» с международных соревнований, никто не хотел.
   Чуть позже стало ясно, что отчаянность Верочки, ее безрассудство — это не поиск способа свести счеты с жизнью. Она не таила в себе сумасбродных комплексов, умела за себя побороться и постоять…
   Шли обычные тренировочные прыжки мастеров на точность приземления. Верочка поднялась в воздух со второй группой спортсменов. В точке выброса подошла к открытому люку. Ветер высоты тугой струёй бил в лицо.
   Из-под крыльев самолета выплывала знакомая панорама учебной базы парашютистов. Справа виднелись домики аэродромных служб, похожие на спичечные коробки. На зелени луга, пересеченного наискосок взлетно-посадочной полосой и двумя рулежными дорожками, хорошо виднелась мишень -круг, в центре которого надо было приземляться соревнующимся.
   Абсолютно спокойно, не испытывая ни страха, ни соревновательного азарта — с ее ли опытом волноваться? — Верочка шагнула вперед. Она быстро стабилизировала свободный полет. Сориентировалась по отношению к мишени. В нужный момент размеренным движением руки рванула вытяжное кольцо.
   Парашют, полыхнув над головой языком оранжевого пламени, стал вдруг скручиваться в жгут. Она поняла — что-то неприятное случилось со стропой управления. Парашютистка неслась к земле, таща за собой как сигнал бедствия трепетавшее на ветру оранжевое полотнище.
   Верочка ясно представляла всю отчаянность своего положения, но относилась к нему хладнокровно. Ее не пугала сама смерть. Она видела погибших мужа и сына. Помнила, как изуродовала, измяла их земля. И не столько желание сохранить жизнь, сколько боязнь, что ее именую такой же искалеченной увидят товарищи и друзья, помогла переломить обстоятельства.
   Не думая о метрах, отделявших ее от земли, не считая секунды, которые, возможно, могли стать роковыми, Верочка быстро перебирала стропы, подтягивал купол к себе. Мысль ее работала холодно и четко. Анисимов рассказывал Верочке немало историй о критических ситуациях, возникавших в небе. Он не пугал жену. Он учил ее, как вести себя в минуты опасности и предотвращать ее.
   Когда полотнище было рядом, Верочка аккуратно, словно оправляла юбку, расправила шелк и оттолкнула от себя вверх. Поток воздуха наполнил парашют. Оранжевый зонт хлопнул, раскрылся над головой.
   Приземлилась Верочка в центре мишени.
   Ее бросились обнимать, стали тискать в объятиях… Радость в такие мгновения и у товарищей, и у соперников бывает искренней.
   На другой день после этого случая Верочку пригласил к себе командир воздушно-десантной дивизии генерал-майор Чупров. Он принял ее в своем кабинете: встретил у дверей, провел внутрь, усадил за столик. Сам сел напротив. Из фарфорового чайника разлил по горластым чашкам золотистый чай. Подвинул поближе к гостье блюдо с сухим печеньем.
   — Вера Васильевна, — генерал говорил спокойно, размеренно, — позвольте мне еще раз выразить вам восхищение вашим мужеством. Мне даже неудобно говорить вам такой комплимент. Но слово «женственность», хотя и подходит к вам полностью, все же характеризует несколько иные качества. Верно?
   Она слушала обязательные для подобных случаев фразы молча, не выражая эмоций.
   Генерал был молод. В силу родства с командующим войсками военного округа, которому приходился племянником, Чупров не взбирался к высокому званию по крутым и утомительным ступеням карьерной лестницы.
   Он подъехал к своей должности на эскалаторе везения. И теперь купался в радостях, которые дарило положение комдива молодому, полному сил и честолюбия мужчине.
   Одетый в новенькую форму с золочеными пуговицами, чисто выбритый, орошенный модным дорогим одеколоном, Чупров явно любовался собой, гордился своей чуткостью и добротой.
   — Если пожелаете. Вера Васильевна, я помогу вам устроиться на службу. Вы мастер парашютного спорта. Так?
   — Да. — Она покорно опустила голову.
   Генерал потянулся через стол и положил на ее руку свою ладонь. Верочка почувствовала, что в смазливом и сильном жеребчике загуляли совсем другие, далекие от простого сочувствия мысли, и убрала руку. Не просто отдернула, а сняла правой с левой ладонь генерала и положила ее на стол. Тот понимающе улыбнулся, показывая, что все нормально и его такое обращение не задело.
   — У нас в дивизии… Вы, может быть, слыхали… Женское подразделение со спортивным уклоном…
   — Да, слыхала.
   — Я помогу вам устроиться туда. Пока есть вакансии. Заключите контракт… У вас получится…
   Верочка действительно знала о подразделении специального назначения, которое официально именовалось «ротой мастеров». Оно формировалось из женщин, парашютисток высокого класса. Все члены этой команды участвовали во всесоюзных и международных соревнованиях, получали «золото» и «серебро», дипломы и премии, часто ездили за границу.
   Их учили иностранным языкам, меткой стрельбе, владению всеми видами оружия — холодного и огнестрельного. На самом деле «рота мастеров» была диверсионным подразделением Главного разведывательного управления Генштаба Вооруженных Сил. Оно предназначалось для проведения специальных операций на территориях стран-противников в случае возникновения большой войны.
   Два года спустя Верочка получила офицерское звание. К этому времени она знала немецкий, свободно владела английским. Множество раз выезжала в Бельгию и Германию.
   Легко, без всяких трудностей ориентировалась в переплетении улиц Гамбурга, Брюсселя, Брюгге. Все это входило в ее профессиональные обязанности, к исполнению которых она относилась со всей серьезностью.
   А обязанности не были простыми. Элегантно одетая, молодая и очень красивая женщина, какой она появлялась в Германии и Бельгии, в случае войны должна была выступить в роли террористки. Верочка все время знала, кого ей предстояло ликвидировать.
   Сперва этого человека — председателя Комитета по ядерному планированию НАТО генерала Дугласа Хейга, она видела только на фотографиях. Потом встречалась с ним лицом к лицу в Брюсселе.
   Генерал Хейг, плотный мужчина с прямой спиной, высокий, с невыразительным мясистым лицом и прямым носом, жил на тихой улочке пригорода в красивом двухэтажном коттедже. По утрам, уезжая на службу, он несколько кварталов проходил пешком, совершая моцион к ожидавшей его машине. Вечерами, возвращаясь домой, он двигался от машины к коттеджу тем же самым маршрутом. На небольшом удалении за генералом всегда шагал крепкий мужчина с черным чемоданчиком. По его конструкции Верочка без труда определила, что это не кейс для бумаг, а футляр пистолета-пулемета «микро-узи» израильского производства.
   Больше того, Верочка хорошо знала, что телохранитель Хейга — майор Рой Кэмпбелл, офицер-спецназовец британских военно-воздушных сил — САС — опытный, бывавший в боях человек.
   Много раз подряд с сумочкой через плечо Верочка ходила по улице и встречала Хейга.
   Генерал шагал мимо, не обращая на нее внимания. Зато Кэмпбелл всякий раз встречал ее настороженным взглядом. Этот человек был подозрительным и всегда готовым к действию.
   Верочка никогда не сомневалась, что в случае получения приказа она его выполнит. Без страха и угрызений совести, без сомнений и колебаний. Война есть война, и вести ее придется круто, без жалости.
   Тем не менее, когда ей принесли журнал «Штерн», в котором целую страницу занимал некролог с портретом генерала Хейга в форме при полном параде, в груди Верочки похолодело. Генерал, не достигнув пятидесяти трех лет, скончался от сердечного приступа.
   Дочитав некролог до конца, Верочка долго смотрела на фотографию, на которой генерал выглядел моложе, чем она его знала, и слезы невольно наполнили ее глаза. Чувство было таким, будто она потеряла близкого, хорошо знакомого человека.
   Новой цели в генеральской форме Верочке не назначили. Советскую Армию победили ее собственные вожди. Первыми под сокращение попали женщины. Верочку уволили в запас. Найти подходящую работу ей не удалось. Распались и парашютные клубы.
   Крупные перемены задели всех. Генерала Чупрова освободили от должности. Место командира дивизии потребовалась кому-то из тех, кто теперь оказался близким новому кремлевскому начальству. Узнав эту новость, Верочка позвонила Чупрову домой.
   — Как вы там, Игорь Николаевич?
   Чупров ухмыльнулся. Ответил без всякой горечи:
   — Парашют раскрылся. Приземлился благополучно. Не на что жаловаться.
   Она подумала, что он не обидится, если спросить правду:
   — Но падать было малоприятно, разве не так?
   — Вера Васильевна! Верочка! Я же десантник. А что происходит с нашим братом, вы сами знаете. Сперва взлетаешь повыше, потом обязательно падешь вниз. — И перевел разговор в другую плоскость: — Спасибо тебе.
   — За что?
   — За то, что не забыла. У нас ведь бывший начальник уже не начальник. И тем более не друг. Мне ведь никто из наших и не звонит. Кстати, как ты сама?
   — Если честно, то ничего, хреново.
   — Что так?
   — А вы не знаете? Нет работы, сижу без денег. В проститутки податься — не тот возраст. Если и получится, то не в центре. А идти на вокзал чемпионке мира…
   — Верочка, не надо!
   — Вы же сами спросили.
   — Вышла бы замуж.
   — Игорь Николаевич, вы сами знаете — мужиков, которые могут поймать женщину в воздухе и удержать на лету, днем с огнем не сыщешь. А мне другого не надо. Теперь баб покупают.
   — Значит, дело труба?
   — Значит.
   — Хорошо, ты стрелять не разучилась?
   — Похоже — нет.
   — Вот что, милая, я тебе дам телефон. Позвони. Спроси Крюкова Александра Алексеевича. Меня для него недавно просили найти женщину. Боевую. Я обещал…

Сергей Мишин

   Капитан запаса. Мастер спорта по офицерскому многоборью. Спецназ армейской разведки.
 
   — Мишин! Спишь, что ли? Да очнись ты. Здесь, на Афгане, дремать опасно.
   Майор Духов говорил резко, отрывисто.
   Мишин — розовощекий лейтенант с лицом, не утратившим юношеской плавности очертаний, встрепенулся, словно вырвался из оцепенения.
   — Нет, товарищ майор. Не сплю. Я думаю.
   — Это хорошо, Мишин. Думай. Но на все про все у тебя полчаса. Мне надо знать твое мнение до обратного вертолета. Не надумаешь — вернешься в штаб. Решишься — останешься. Мне подходят только добровольцы. Полчаса, понял? Не больше. Чтобы помочь тебе, буду задавать вопросы.
   Мишин обреченно вздохнул. Поднял глаза на майора.
   С востока на горные кряжи Гиндукуша медленно наползали сумерки. Сгущались тени в складках гор. Склоны серели, утрачивали величественность, становились похожими на театральную декорацию, нарисованную провинциальным художником.
   — Задавайте, товарищ майор.
   — Мишин, на кой хрен ты к нам приехал? Или тебя послали, а ты не смог отказаться?
   — Сам попросился.
   — Зачем?
   — Захотел.
   Впрочем, как можно объяснить, почему тебя потянуло на военную службу и отчего согласился пойти в разведку?
   Сережа Мишин с детства мечтал стать офицером. Золотые погоны с серебристыми звездочками. Китель в талию. Брюки-бриджи с кантами. Поскрипывающие на ходу сапоги…
   В деревне Сашенки, где Мишин родился и вырос, сын тетки Ольги Лавровой, капитан-лейтенант Лавров, мастер спорта и записной пижон, появился всего один раз. Но появился с помпой — приехал из райцентра на такси («как буржуй» — оценил явление офицера народу дед Трофим Егоров, хромой ветеран Великой Отечественной войны, старик язвительный и самостоятельный). Такого расточительства ни один колхозник не позволил бы себе даже с мощного перепоя.
   Из машины Лавров выскочил легко. Махнул рукой водителю, чтобы тот уезжал. А сам упруго прошагал, к дому, сверкая пуговицами, золотыми погонами и галунами на рукавах — не мужик, игрушка!
   С тех пор и запала в сознание Сережи Мишина мысль стать офицером, чтобы когда-нибудь так же вот приехать в Сашенки на такси, проскрипеть сапогами по плитуару, как называли в их деревне дорожку от правления колхоза до сельского клуба, выложенную бетонной плиткой.
   Мишин поступил в военно-инженерное училище, успешно отучился, получил специальность инженера и звание лейтенанта.
   Сразу после выпуска молодой офицер попал в Афганистан, где ему пришлось заниматься разминированием. Год, проведенный лицом к лицу со смертью, консервированной в разного рода упаковках, помог Мишину понять неверность общеизвестного выражения о том, что сапер ошибается в жизни только один раз.
   Нет, он ошибается дважды. И в первый раз, когда приобретает специальность минера.
   Мишину повезло. Уже через месяц практики он сумел увидеть, пощупать собственными руками и начал разоружать все виды взрывающейся продукции, попадавшей к афганским моджахедам — итальянской, американской, китайской, английской. Он досконально изучил особенности противотанковых и противопехотных мин, научился разгадывать самые ухищренные ловушки. Короче, стал не просто опытным, но, как считали его начальники, талантливым специалистом.
   Безупречная репутация Мишина явилась причиной его вызова в разведотдел армии.
   Мишина принял полковник, чье имя он узнал не при первой встрече, а значительно позже. Дело в том, что по уставу младшие представляются старшим первыми. Старшие порой не считают обязательным называть себя вообще.
   — Нам требуется хороший минер. — Полковник посмотрел на Мишина внимательно, словно старался считать реакцию лейтенанта на предложение с его лица. — В специальное подразделение.
   — Если надо, приказывайте.
   Полковник вздернул седые брови. Посмотрел на лейтенанта удивленно: в самом деле ему безразлично, где служить или рисуется по молодости?
   Мишин выдержал пристальный взгляд, не сморгнул. Полковник вынужден был пояснить, чего добивается:
   — Мне не нужна телячья покорность. В разведку должно идти с желанием либо не идти вообще.
   — Вы сказали, вам нужен хороший минер. Я — хороший. Приказывайте.
   Полковник приказал. И вот теперь уже в роте спецназа Мишину снова учиняют допрос.
   — Захотел, и все.
   — Захотел, значит? Думаешь, поверю? Мишин, пойми: захотеть можно пожрать. Или поспать. А ты согласился пойти в спецназ. Ты хоть значишь, чем мы тут занимаемся? Или это у тебя от романтики и глупости?
   — Не знаю от чего. Согласился, и все.
   — Тогда давай разберемся вместе.
   — Давайте.
   — Может, тобой движет патриотизм?
   Разобраться в собственных чувствах человеку сложнее, чем в чувствах других. О других мы всегда знаем больше, нежели о себе, о чужих недостатках судим круче, чем о собственных.
   — Не знаю.
   — Это уже хорошо. — Майор Духов вынул из кармана пачку сигарет. Толстыми заскорузлыми пальцами извлек одну, прихватил губами. Неожиданно громко втянул носом воздух. Принюхался.
   — Вот зараза! Как ветерком от кишлака потянет, так у нас дерьмом начинает вонять. — Он высек из зажигалки огонек, прикрыл пламя ладонью, так, чтобы оно не слишком светило. — Патриотизм, Мишин, это на политзанятиях. Интернациональный долг. Освободительная миссия… Все там — для замполита. А здесь у меня… Короче, если ты знаешь, что это не патриотизм, — уже неплохо.
   — Почему?
   — Не терплю, когда патриотизмом козыряют. Чтобы ты не усомнился во мне и не побежал докладывать особистам, могу пояснить. Скажи, мы здесь, в Афгане, защищаем родину? Или воюем хер знает с кем и хер знает за что?
   Мишин пожал плечами. Он не любил политических рассуждений и словесности. Железки — обычные и взрывающиеся — это дело другое, конкретное.
   — Ладно, ты ответа не дашь, постесняешься. Скажу я сам. Ты знаешь, сколько я здесь служу? Попер третий год. А всего в армии пятнадцать офицерских лет. За этот срок успел побывать в Эфиопии, теперь в Афгане. Ты с ходу найдешь Асмару на карте?
   Мишин отрицательно мотнул головой.
   — Честно. Тогда скажи, что я там защищал? Родину? Точно так же здесь… Короче, Мишин, если хочешь остаться и работать со мной, забудь романтику. Мы наемники у своего государства. И ты им станешь, если пойдешь ко мне.
   Мишина эти слова задели за живое. Слово «наемник» для него прозвучало оскорблением. Оно не вязалось с тем, что ему говорили все годы учебы высокообразованные политические воспитатели.
   — Зачем вы о себе так?
   — Не о себе, о нас. Что такое наемник? Это высокий военный профессионал. Специалист, обученный убивать других и при этом умеющий оставаться живым. Воевать за деньги. Правда, западный наемник — солдат удачи, как там еще говорят, — воюет за большие деньги. Наш, советский, — за гроши. Чтобы компенсировать нищету и сгладить чувство риска, нам объясняют, что надо быть патриотами. Там этой лабудой мозги не задымляют. Зато хорошо платят. Вот и вся разница. Чтобы ты не подумал, будто я не патриот, скажу: воюю честно. Другого дела в жизни не знаю. Ни пахать, ни ковать железное — не обучен. Если ты, Мишин, согласен стать профессионалом — милости прошу.
   — Товарищ майор, я окончил нормальное военное училище. Разве для профессионала этого мало?
   — Мишин! Пошел ты со своим училищем знаешь куда? Тебя готовили четыре года, так? Скажи, сколько раз за это время в тебя стреляли? Прицельно? А сколько человек ты убил?
   — Вы же знаете…
   — Потому и спросил. Стать профессионалом можно только в бою. После того как сам определишься, чего в тебе больше — желания спасти шкуру и выжить или убить противника и остаться живым. Учти, в бою романтики никакой. Сперва надо ползать брюхом по камням, потом получить пулю в лоб. Лейтенантов, зеленых и неумелых, здесь щелкают как курчат. Кто-то из них спивается. От отчаяния и страха. Короче, идет отбор…
   — Возьмите меня, товарищ майор.
   — Хорошо, Мишин, возьму. Но учти, первым делом научу тебя грязному делу — убивать. Тому, чему из-за скромности тебя не научили в училище.
   — Как палача?
   В сознании Мишина шевельнулось нечто такое, что заставило его съязвить. И в самом деле, за все время пребывания в стенах училища никто из преподавателей подобных мыслей курсантам не высказывал. Лишь однажды подполковник Зайцев, преподававший основы ядерного оружия, заметил: «Нам, военным, должно быть все равно, убьют нас палкой или водородной бомбой». Поэтому услыхать в открытую то, что стыдливо замалчивалось, оказалось не так-то просто.
   Духов воспринял реплику Мишина без возмущения. Видимо, подобная реакция на его сообщение не была первой и единственной.
   — Дурак ты, лейтенант. Палач убивает безоружных и обреченных на смерть чьим-то решением. Я буду учить тебя убивать тех, кто собирается сделать то же самое с тобой, лихим молодцем. Пуля-дура, Мишин. Это неоспоримо. Она, зараза, летит и убивает, хотя ею в тебя не целились. От такого никто из нас не застрахован. А я тебя постараюсь научить оставаться в живых, когда тебя загнали в угол и целятся. Да, ты сам-то хорошо стреляешь?
   — Снайпер.
   — Хвалю. А нож? Ты кого-нибудь убивал ножом?
   — Ножом? Нет.
   Ответ прозвучал так, словно лейтенант вообще-то уже убивал кого-то, вот только ножом этого ему делать не приходилось.
   — Научим.
   Прямота суждений Духова неприятно задевала Мишина.
   Все мы давно и хорошо научились прикрываться щитом красивых слов. Убийцу в обществе теперь элегантно именуют английским словом «киллер». Человек, по долгу службы приводящий в исполнение смертные приговоры, у нас давно не называется словом «палач».
   Он — исполнитель.
   Военные, обязанные в полной мере владеть искусством убивать, об этом мало задумываются. Генералы Генерального штаба, обводящие синими овалами города в странах вероятного противника, которые предназначены для сожжения ядерным огнем, думают только о том, как наиболее полно использовать силу оружия, но никогда не говорят: «Вот этот удар убьет сто тысяч людей». Когда политики публично заявляют, что их страна готова к применению «адекватных мер», они избегают всяческих уточнений. Между тем «адекватные» меры — это приказ политического руководства страны руководству военному внести в реестр ядерных объектов новые цели.
   Когда президент приказывает начать войну внутри России, против своих сограждан, или атаковать парламент, он считает, что это не санкция на убийство, а «наведение конституционного порядка» в обществе.
   Право быть честным перед самим собой и без стеснения называть свои дела убийством есть только у офицеров низшего звена. У тех, которые отдают приказ «Огонь!», заставляют тем самым солдат стрелять и сами стреляют.
   Мишина шокировала грубая прямота Духова. «Я военный. Я офицер» — это звучит солидно. Разве хватит духа у человека, который носит военную форму, сказать о себе: «Я убийца именем своего государства»? И как такое заявление будет воспринято окружающими? Куда внушительней и благородней кажутся слова: «Я защитник родины». И все же, если честно, какие они к черту защитники родины здесь, в Афганистане, и что вообще защищают? Может ли быть справедливой война, которую правительство скрывает от своего народа?
   Мысли Мишина текли враскоряку. Рассуждения Духова внесли в его душу массу сомнений, и он не знал, как ему поступить, что ответить.
   Духов прекрасно понимал, сколь колючи словесные ёжики, которые он подбросил лейтенанту, но он был командир, а не политработник и засирать мозги подчиненным казенной ложью и всякого рода лозунгами не собирался.
   — Хорошо, Мишин, я вижу, тебе не хочется знать о нас и о себе правду. Неуютная она, верно? И все же давай определимся до конца. Скажи, ты ехал к нам, чтобы храбро пасть в бою?
   — Нет.
   Ответ был искренним. И в самом деле, кто хочет, чтобы его хлопнули, пусть даже в звании героя?
   — Верно мыслишь, Мишин. Верно. Тогда ты должен понимать несколько маленьких истин. Когда идет бой, для его участников возможны три исхода. Первый — ты побеждаешь. Второй — ты отступаешь. Третий — ты сдался в плен. Случается и четвертый вариант — тебя убивают, но мы его уже отбросили, верно?
   Мишин слушал Духова настороженно. Тот говорил простые вещи, но понять, куда он гнет, все же непросто. А угадывать и отвечать так, чтобы это понравилось командиру, Мишин не собирался. Угодничество в себе он не развил и каким упрямцем пришел в училище, таким оттуда и вышел. Единственное, чего, безусловно, добились командиры, — это обтесали и отполировали наиболее острые углы характера, научили курсанта смирять желания и подчинять их приказу. Однако попадать впросак и показаться Духову дураком Мишину тоже не хотелось. Поэтому надо было хорошо понять, в какой угол его загоняет майор.
   — Так, и что дальше?
   — Дальше, Мишин, нож. Стрелять, насколько я понял, ты умеешь.
   — При чем нож?
   — При том, Мишин, что это оружие. Потому владеть им надо не, на уровне крутого Мусы с Бухарского базара, который считает, будто нож состоит из лезвия и рукоятки…
   — Разве не так?
   — Хорошо, что такое лезвие?
   — Лезвие? Это боевая часть ножа. Во всяком случае, я так считаю.
   — Боевая часть ножа, Мишин, — это клинок. Поражающие части клинка — лезвие и острие. Ту часть, которую держит рука, именуют черенком. В черенке можно выделить перекрестье, пятку и хвостовик. Вся длина ножа от пятки до острия именуется полосой…