Страница:
Демина спасло то, что в кухне горел свет. Он увидел, как Гришка вскинул ружье.
Демин разжал левую ладонь, сжимавшую фал. Сила тяжести поволокла его вниз. Едва голова миновала подоконник, Гришка выстрелил дуплетом. Стекло вылетело из окна и осыпалось дождем осколков.
Залп из охотничьего ружья с близкого расстояния даже опасней, нежели выстрел из автомата. Дробовой заряд из дула вылетает струёй в несколько сантиметров в диаметре. Свинец с силой сметает и пробивает цель, оказавшуюся на его пути. Смерть с подсвистыванием пронеслась у Демина над головой.
Перезарядить ружье Гришка не успел. Сувальда дверного замка не выдержала удара, который кувалдой нанес Сергей Бородин — прапорщик огромного роста и силы. Дверь распахнулась. Трубин, ворвавшийся в квартиру первым, нажал на спуск автомата.
Выстрел Трубина лишил «Скорую помощь» и гуманное правосудие возможности спасти для общества Гришку Шилова, совершившего за недолгую жизнь три убийства.
Свадьба Демина должна была состояться через десять дней.
С будущей женой — Надеждой — Демин познакомился случайно. Он ехал поздним вечером в троллейбусе. Стоял у центральной двери перед выходом. Сзади подошла девушка. Спросила: «Вы сейчас сойдете?» Демин, не оборачиваясь, не видя ее лица, схулиганил:
— Если это вопрос, то нет. Если предложение — обязательно.
— Предложение.
Он обернулся. Она стояла перед ним, свежая, розовощекая, в меховой шапочке и шубке из синтетического серого меха. Встретила его взгляд и улыбнулась озорно.
— Остановка «Новая».
Радиоголос троллейбуса с похмелья или с простуды неимоверно хрипел. Двери заскрежетали, медленно поползли в стороны, открываясь. Створки дошли до упора, громко стукнули. Демин выскочил на морозный воздух, повернулся и протянул девушке руку. Она на нее оперлась и величественно сошла с приступки на тротуар.
— Куда?
Задавая вопрос, Демин все еще был уверен, что она всего лишь поблагодарит его и оставит ему шанс заскочить в нутро машины, защищенное от стылого февральского ветра. Но не вышло.
— Туда.
Девушка указала рукой в красной варежке в глубь темного провала улицы.
Понимая, что сам же накликал на свою голову приключение, которое ему ничего не сулило, Демин тем не менее решил играть роль галантного кавалера до конца.
— Прошу.
Он сунул левую ладонь в карман куртки и оттопырил локоть кренделем. Думал, она откажется, но девушка без кокетства, как старая знакомая, подхватила его под руку.
— Ведите, — сказал он со смутным ощущением беспокойства, что влез в авантюру, из которой неизвестно как выпутается. Но после всего, что уже произошло, без ущерба для самолюбия бросить спутницу и сделать ей ручкой он не мог.
Они пошли по улице, которую освещал только свет, падавший из окон квартир. Ноги вязли в рыхлом снегу, который здесь никто с дорожек не убирал.
— Туда.
Она указала в мрачный провал между домами.
Они вошли в пространство, служившее двором нескольким большим корпусам. Детская площадка с качелями и с. деревянным городком-крепостью, автомобили частников, занесенные снегом по самые крыши, — все как везде в большом городе.
— Мне сюда. — Она протянула варежку в сторону подъезда. Над ним тускло светила желтая голая лампочка.
Демин понял: сейчас, как джентльмен и рыцарь, он должен откланяться и в одиночестве проделать обратный путь до остановки. Однако такое не выйдет: они все время шли против ветра, лицо замерзло и щеки жгло, будто их ошпарили кипятком. Право войти в подъезд и отогреться он заслужил в полной мере.
Демин прижал ее руку локтем к своему боку.
— Я провожу.
Она усмехнулась. Попала в точку, спросив:
— Околели?
Слово ему не понравилось, показалось обидным, но против правды не попрешь.
— Точно. — Он признался с обезоруживающей откровенностью. — Как цуцик.
В подъезде было тепло. От коллектора мусоропровода тянуло гнилостным луковым духом.
Демин вызвал лифт. Громыхая, кабина спустилась сверху вниз. Двери со скрипом отползли в сторону. Они вошли в полутемное пространство с измызганным полом и потолком, который чада собственников приватизированных квартир закоптили спичками.
— Седьмой.
Демин утопил кнопку на черной грязной панели. Кабина тронулась.
Демин будто в пространство, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Ну народ у нас! Твердят им, твердят, чтобы женщины не входили в лифты с незнакомыми мужчинами. И что, эти предупреждения на кого-то влияют?
Девушка расхохоталась, звонко, весело, с детской непосредственностью.
— Так вы же милиционер. А с незнакомыми мужиками я в лифт не вхожу.
Демин не знал, что и решить: обидеться или свести все к шутке. Пустил пробный шар:
— А милиционер что, не мужчина?
— Мужчина. Но он — защитник.
— Вы уверены?
— Почему нет? У вас на лице написана честность…
Он проводил ее до двери. Увидел номер квартиры — 90. Она зазвенела ключами. Посмотрела ему в глаза. Протянула руку, уже без варежки.
— Спасибо. Меня зовут Надя. — И вдруг решившись: — Стакан чаю? Зайдете?
Много ли найдешь мужиков, которые при таких обстоятельствах сказали бы «нет»?
В прихожей, уютной и теплой, их встретили родители — мать в пестром домашнем халате и отец в свитере, очках, с книгой в руке. Ни удивления, ни вопросов.
— Папа, это ко мне. — Надежда чмокнула отца в щеку. — Мы по чашечке чаю.
Они сидели на кухне в тепле и домашнем уюте. Родители исчезли и больше не появлялись.
Очень часто мы облекаем свои иллюзии в одежды красивых слов. Например, говорим, что мужчина больше всего ценит или должен ценить в женщине добрую душу. А вот как увидеть и понять эту душу при первом знакомстве, не знает никто.
Когда Надежда села, Демина поразило не проявленное ею гостеприимство, а ее колени.
Круглые, гладкие, туго обтянутые черными блестящими колготками. Увидел их Демин и аж глаза зажмурил. Именно в тот момент он понял — эта женщина ему нравится до умопомрачения, и надо так изловчиться, чтобы она, в свою очередь, поняла — парень этот может быть только ее.
Короче, знакомство их оказалось случайным, но стройные ноги и соблазнительные колени сбили Демина с панталыку, заставили потерять себя. После такого сколько хочешь говори о душе. Хорошо, если прекрасные колени окажутся у доброй женщины, а если они достались стерве?
И вот свадьба. Но и опять, как часто случается в милицейских историях, перед ней Надежде и Демину пришлось немало попереживать.
События обрушились лавиной, оттеснив в сторону все, кроме службы.
…Демин спал, и ему снилось, будто он спит, но ему мешает звонок телефона. Он трезвонил несколько минут без перерыва и все же заставил проснуться. Демин сел, опустил ноги с постели, прошел в переднюю к телефону. Сам удивился, когда же он успел вынести туда аппарат, который обычно стоял на нижней полке столика у кровати. Снял трубку:
— Слушаю.
Трубка молчала, а звонок продолжал звенеть. Демидов сердцах дернул провод, разрывая его. В конце концов, ночь. Должны же люди когда-то спать. Звон, тем не менее, не прекратился.
И тогда Демин проснулся на самом деле.
Телефон действительно разрывался от старания разбудить хозяина. Все остальное было всего лишь сном.
— Слушаю.
На этот раз трубка заговорила. Демин без труда узнал голос Трубина:
— Юра, выезжай срочно.
Неприятное предчувствие в один миг согнало хмельную одурь сна. К авралам и тревогам за годы торжества преступности над законом в милиции привыкли, и все знали, что по ночам замотанных службой людей без серьезных причин не поднимают. Правда, эти причины возникали одна за другой в бешеном темпе.
— Что там?
— Пошла операция «Бредень». Вечером неизвестные расстреляли наряд патрульно-постовой службы.
Черная волна злости выплеснула в кровь увеличенную дозу адреналина, заставила сердце заколотиться сильнее. Криминальный мир уже давно и откровенно бросал вызов за вызовом тем, кто пытался защищать правопорядок.
Позавчера на пороге районной прокуратуры киллер из автомата расстрелял группу свидетелей по уголовному делу. Сегодня пули попали в милиционеров…
— Машину послали?
— Выходи на улицу.
— Где и как это случилось?
— В Заводском переулке наряд задержал для проверки «Жигули-девятку». Пассажиры вылезли наружу и тут же начали стрелять. Убиты лейтенант Вострухин и сержант Погорелов. Водитель патрульки сержант Постников ранен, но успел открыть ответный огонь. Стрелявшие скрылись.
— Все понял.
Демин собирался быстро, по-пожарному.
Одевался и со злостью ругался. В первую очередь на своих. Он знал лейтенанта Вострухина уже третий год. Тот имел опыт общения с уголовниками и вот надо же — так прокололся.
Каждый раз начальство убеждает сотрудников, что патрульная служба — это разведка на передовой борьбы с криминалом. Но как выбьешь из честного гражданина привычку видеть в любом встречном преступника? Как? Может, наконец, этот случай заставит всех до конца понять, сколь опасны доверчивость и беспечность?
Через двадцать минут Демин прибыл в управление. Здесь жили в напряженном ритме тревоги. Дерзкое убийство коллег подняло на ноги всех, чьи усилия позволяли накинуть на город мелкоячеистую сеть поиска.
Начальник розыска полковник Корнилов сам инструктировал оперативников, отправляя их на задание, отдавал распоряжения начальникам отделов и групп.
Когда Демин нашел Трубина, Корнилов разговаривал с начальником центра общественных связей майором Сомовым.
— Пресса о случившемся уже знает?
— Пока нет.
— Сомов, возьми эту обязанность на себя. Никому ни слова. Происшествие скрыть мы не сумеем, но о том, что взяли Лопоухого, надо молчать. Это наше внутреннее дело, и мы расскажем обо всем, когда расставим точки. Шум и треп нам только помешают. Да, еще, возьми на себя майора Трунова. В нем играет информаторская моча. Любая смазливая девчонка из газеты, если поиграет глазами, может его расколоть до задницы. Предупреди — будет утечка, я сам скручу ему шею. Вообще, о том же скажи всем другим.
— Понял.
Поздоровавшись с Трубиным за руку — все же начался новый день, а они с вечера не виделись, — Демин негромко спросил:
— Кто такой Лопоухий?
Трубин взял Демина под руку и отвел в сторону. Рассказал о событиях последних часов. Выяснилось, что сержант Постников сумел быстро вызвать подмогу. Наряд во главе с майором Труновым задержал белые «Жигули», в которые стрелял Постников. Заднее стекло машины было выбито. Пули пробили багажник и спинку сиденья. Одна из них ранила водителя в спину.
Эксперт-криминалист, прибывший на место происшествия, обнаружил в машине множество отпечатков. Некоторые из них оказались удивительно четкими. Их удалось идентифицировать. Все три человека, оставившие в машине следы, числились в картотеке Главного управления внутренних дел.
Водитель, которого задержали вместе с машиной, был известен милиции как удачливый угонщик автотранспорта Мигунов, по кличке Лопоухий. Справа от водительского места обильно наследил Чика — Арсений Рыбаков, рецидивист, находившийся в розыске. Его подозревали в нескольких разбойных нападениях на отделения сберегательного банка и обменные пункты валюты. Два налета сопровождались убийствами.
Третий подельник располагался на заднем сиденье. Его отпечатки обильно испятнали две пол-литровые банки из-под пива «Скол-специаль». Он их выдул прямо в машине и бросил на заднюю панель. Это был Губан — один из заправил казанской уголовной группировки, рэкетир и убийца. Судя по всему, выстрел сержанта Постникова задел и его.
На резиновом коврике у заднего сиденья сыщики обнаружили две стреляные гильзы от револьвера типа «наган». Должно быть, Губан успел перезарядить барабан, не обращая внимания на то, что оставляет улики.
Лопоухий поначалу упорно отрицал связь с пассажирами. Он говорил, что те заставили его везти их, угрожая оружием.
Однако методика следствия в этот раз оказалась решительной и жесткой.
В короткий срок Лопоухому доказали, что документы на имя Игнатия Васильевича Свиридова, которые он предъявил, — фальшивка. Что машина краденая и номера на ней перебиты. А сам он — Тихон Мигунов, прекрасно известен розыску и теперь ко всему будет обвиняться в соучастии убийства двух милиционеров. Лопоухий понял — лучше дать показания.
Основываясь на полученных от него сведениях, полковник Корнилов давал указания:
— Трубин, ваши люди на месте? Держите их в минутной готовности. Лисицын, тряси свою агентуру. Тряси всех подряд. Чика и Губан фигуры неординарные. Их знают не только казанцы. Ищи связи. Из Москвы они сейчас бежать побоятся. Попробуют залечь в нору. Постарайся докопаться до адресов.
— Понял.
Своих людей Корнилов знал не первый день. Они понимали друг друга с полуслова.
И даже в разговорах не считали нужным оригинальничать; многословью предпочитали лаконичность. В их делах красноречие ничего не решало. Куда важнее было умение думать, искать и распутывать следы, которые преступники старались скрыть, запутать, затереть.
К трем часам ночи подполковник Лисицын уже располагал тремя адресами домов, где могли залечь преступники. Сразу подозрительные места обложили специалисты наружного наблюдения. Каждый участник операции знал всю ее опасность и непредсказуемость.
Если бандиты открыли огонь на поражение по людям, которые собирались только проверить у них документы, то они наверняка будут стрелять в тех, кто пришел их арестовать.
В четыре тридцать наружник, наблюдавший за домом, где могла располагаться одна из квартир, нанятых в Москве Губаном, увидел, как во двор въехал «Форд-Таурус» с погашенными фарами. Из машины вышли двое. Они прошли к подъезду, не подавая признаков беспокойства, не оглядываясь. Однако оба в одинаковой манере держали правые руки в карманах курток.
Во дворе было сумрачно, и разглядеть лиц приехавших наружник не смог. Только на глаз прикинул габариты приехавших — рост и вес.
Подойти ближе, а тем более проследовать в подъезд, возможности не имелось: автомашина как остановилась, так и стояла у дома.
И только когда в окнах квартиры на пятом этаже загорелся свет, водитель включил фары и задним ходом выехал со двора.
Трубин с командой прибыл в указанное ему место в пять сорок пять.
— Юра, — Трубин у нижней двери лифта объяснял Демину его задачу, — сделай все, чтобы в вас не стреляли…
В это время в подъезде появился высокий чин из Министерства внутренних дел полковник Зорин. В правоохранительные органы он пришел с партийной работы, чрезвычайно гордился тем, что защитил диссертацию и носил звание кандидата философских наук. За годы преобразований в общественном строе Зорин диалектически изменился. Если раньше он при любом удобном случае говорил: «Мы, марксисты», то теперь гордо произносил: «Мы, последовательные демократы…»
От Зорина пахло дорогим одеколоном. Выезжая на место происшествия, он успел побриться, испил горячего кофе, был бодр и свеж, как огурчик с грядки.
Последние слова Трубина Демину насторожили Зорина. Он сразу понял, что имел в виду командир, и вмешался в разговор.
— Будут бандиты стрелять или не успеют, их надо брать живыми. — Зорин шевельнул языком во рту так, что щека вздулась бугром и тут же опала. Закончил с торжественной интонацией народного депутата, произносящего речь с думской трибуны: — В интересах закона и правосудия…
— Живыми я их брать не стану.
Демин не желал скрывать свое настроение и влез в разговор полковников. Зря влез, поскольку писк подчиненных в подобных обстоятельствах начальство не приучено слышать.
Зорин на возражения низших чинов всегда реагировал с нескрываемым раздражением.
— Как вас там? Демин? Так вот, вы будете работать, как приказано. Пойдете и возьмете живыми.
Демин стал демонстративно с треском отдирать липучки лямок бронежилета.
— Вот мой бюстгальтер, берите! Надевайте и — вперед! Хватайте, тащите их в суд. Короче, как хотите, а я пошел к едрене Фене! Рапорт получите завтра.
Трубин усмехнулся и посмотрел на Зорина, чуть прищурив глаза. Без очков вдаль он видел плоховато, хотя старался очки не носить.
— Кончай дрочиться, полковник. Ты же никого сам брать не пойдешь, верно? Не барское это дело. Вот и оставь его специалистам. Они сделают, как умеют.
— Но твой Демин…
— Демин, между прочим, хорошо знал Вострухина. Он был его другом.
— Вострухин такой же гражданин, как и другие. Этим все сказано.
— Нет, не все. Он был милиционером. Не помахивал портфельчиком и не ходил в офис с теплой стенкой. Он работал на улице. Каждый день рисковал, не зная, получит пулю из-за угла или в упор. И вот это случилось.
— Он знал, на что шел, когда поступал в милицию. — Зорин несколько остыл и возражал лениво, так, словно перед ним стоял милиционер-новичок, а не опытный, знавший дело полковник. — Он же слыхал песню «Наша служба и опасна и трудна»?
— Да, она трудна и опасна, но каждый сегодня в нас видит ментов, а не защитников порядка. Мент лезет под огонь, а живет на одну зарплату. И то, что нас перестали уважать, не самое страшное. Куда хуже, что слова «вор в законе» или «крутой» сегодня даже мальчишки произносят с придыханием, а «мент» выговаривают пренебрежительно. Еще страшней, что нам бросают вызов за вызовом, а мы делаем вид, будто ничего не происходит. Ну, убили в год триста милиционеров, что случилось? Так? А ведь вы — начальство, такие же менты. Только под пули сами лезть не спешите. Убивают других — нормально. Боевые потери. Произнесем речь над открытым гробом, положим венок на могилу, пообещаем «спи, дорогой товарищ, мы тебя не забудем». Так? Потом возьмем сволочь и передадим дело судье. А тот сам дрожит от страха. С одной стороны, боится мести преступников. С другой — гнева законодателя. Вон сколько вы все трещите, что смертная казнь — варварство. Весь демократизм направлен на защиту преступника. А гражданина ухлопали — хрен с ним, его не вернуть…
— Выговорился? — Зорин вынул из кармана золоченую зажигалку и стал крутить в пальцах, то высекая огонь, то гася его. — Наше дело, Трубин, выполнять законы, а не критиковать законодателей.
— Вот так и живем. Не критикуем. Молчим. А вы, отцы порядка, посоветовали бы тем, кто принимает законы, поработать у нас. Помочь поддерживать порядок хотя бы недельку в году. Получить пару пуль в пузо, а затем, закрывая глаза, предложить отдать убийцу под самый гуманный суд…
— Ладно, Трубин, кончай треп. — Зорин устало махнул рукой. — Делай, как хочешь. Отвечать тебе.
Затевать скандал Зорин испугался, однако случившееся решил запомнить. Люди мелочные всегда злопамятны.
Демин молча стал стягивать лямки бронежилета.
В подъезде пахло капустой. Не просто пахло, а воняло. Где-то в доме нерадивая хозяйка подожгла солянку, и тяжелый запах горелого продукта не выветрился даже за ночь.
Демина подташнивало. Он не любил капустный запах. В голодном детстве — а нормальные мальчишки в детстве редко чувствуют себя сытыми — Демин дорвался до солянки, на приготовление которой мать не пожалела животного жира. Его потом долго рвало, и с той поры не только само блюдо, но даже его запах вызывал стойкое отвращение.
Поднимаясь по лестнице, Демин знал, что будет стрелять, что не промахнется, что убьет без жалости тех, кто поднял руку на товарищей.
Вострухин был отцом трех шустрых мальчишек. Надо было видеть, с каким терпением он относился к озорникам, которые могли бы вывести из себя даже толстокожего носорога.
Вострухин, казалось, жил, чтобы помогать другим. Он считал, что человек в милицейской форме должен служить людям на совесть.
Впрочем, в последнее время в милиции в основном и остались те, кому зарплата позволяла жить лишь условно, а совесть заставляла работать честно.
Доброту Вострухина знали многие сослуживцы. В его усадьбе в одной из подмосковных деревень — час езды на электричке, полчаса пешком по проселку — побывали почти все его товарищи.
С виноватой улыбкой Вострухин предлагал им: «Одолела облепиха. Приезжайте. Только собирать сами будете». Так Вострухина в летний сезон одолевали то вишня, то яблоки. И сослуживцы, которые бывали у него в деревне, возвращались в город с ведрами владимирки, с мешками коричных и антоновских яблок, с корзинами облепихи.
Вострухин отличался мягкостью и доверчивостью. Постоянно имея дело с теми, кто не в ладах с совестью и законом, он все же мало верил в полную бессовестность людей. И в последнее в жизни дежурство он подошел к бандитской машине, меньше всего думая о собственной безопасности. Он даже не расстегнул кобуры. Скорее всего считал, что в «жигуле» сидят нормальные люди, к машине которых подходить с оружием на изготовку и требовать положить руки на переднюю панель просто трусливая дикость. Это и стало его роковой ошибкой. Но таким уж был Вострухин, который не думал, что при рядовой проверке документов против него, представителя закона, будет применено оружие.
Зато уж Губан и Чика не сомневались в своем праве на выстрелы. Это были люди иного мира, иного умственного склада. Они не защищались, они хладнокровно убивали. Стреляли по людям как по мишеням в тире, только с расстояния в шаг или два. Пули, выпущенные из пистолета и револьвера, попали милиционерам в головы…
Демин поднимался по лестнице упругим кошачьим шагом. Прижимался к стене, исписанной подростками крупными надписями.
Прапорщик Бородин за три минуты до этого лифтом поднялся на шестой этаж и заблокировал двери так, чтобы лифт перестал работать. Потом занял позицию на лестничной площадке и прикрыл возможный путь отхода бандитам в сторону чердака.
На первом этаже в подъезде стояли два бойца в бронежилетах с девятимиллиметровыми автоматами «Кедр», портативными и удобными при действиях в тесноте штурмуемого помещения. Бойцы прикрывали вход и должны были задерживать всех, кто шел в дом.
За Деминым с такой же осторожностью пробирался его напарник — лейтенант Кудрин. За ним два бойца в черных масках вели Лопоухого.
С того момента, как его взяли, Лопоухий находился в состоянии непреодолимого обалдения. Пуля, прошившая переднее сиденье, потеряла силу и, попав в правую лопатку, срикошетила. Однако она все же пропахала на спине глубокую борозду, распорола изрядный участок мышечной ткани.
Наглый в воровстве машин, Лопоухий оказался слабым в отношении к боли. Пуля толкнула его и заставила упасть лицом на руль.
Боль резанула так, что он не удержался и подпустил в штаны. Жаркая струя потекла по ноге, еще недавно уверенно давившей на педаль подачи топлива. Лопоухий заскулил. Его затрясло. И он не мог унять этой дрожи, когда сильные руки оперативников выдернули его из машины, бросили на грязный асфальт. И когда тупые носки тяжелых ботинок несколько раз наподдали по ребрам. Он трясся и ныл, когда врач «Скорой помощи» перевязывал его рану.
Боец с автоматом, с открытым волевым лицом, с твердо сжатыми губами, с непримиримым взглядом, стоявший над Лопоухим, приводил его в ужас. Ведь достаточно ему только двинуть пальцем…
И вот теперь на лестнице Лопоухого бил колотун, сдержать который он никак не мог.
Перед нужной площадкой Демин остановился. Поманил Лопоухого пальцем.
— Теперь слушай. Когда махну рукой, подойдешь к двери. Позвонишь, назовешься…
— Они-и, — Лопоухий с трудом произносил слова, — меня пришьют.
— Дура! Через дверь стрелять никто не станет. Она стальная. Дверь открывается наружу. Сразу встань за нее. Учти, перестрелки не будет. Стреляю я один. Твоих корешей живыми брать не намерен…
Лопоухий задергал головой. Он хотел что-то сказать, но язык отказал ему окончательно.
Раздалось бурчание, похожее на «бу-бу».
Демин схватил Лопоухого за лацкан кожаной куртки. Притянул, придвинул вплотую к себе. Холодно врастяжку произнес:
— Если также станешь бубнить у двери, первым шлепну тебя. При попытке сорвать операцию. Хочешь сдохнуть?
— Не-е-ет.
— Тогда перестань дрожать.
Демин, пригнувшись, чтобы оказаться ниже смотрового глазка в двери, проскочил в закуток холла и прижался к простенку. Автомат направил так, чтобы можно было дать очередь в щель, едва дверь приоткроется…
В шесть часов двадцать минут «труповозка» увезла тела тех, кто еще вчера стрелял в милицию, не думая о том, что наступит возмездие…
Прошел год. Полковник Зорин стал генералом по званию и любимцем министра внутренних дел по положению. Теперь он не просто философствовал на кандидатском уровне. Пользуясь положением генерала, он стал давить тех, кто пытался отстаивать собственные взгляды на жизнь и службу.
В академии МВД специалисты обсуждали проблемы, связанные с возможной отменой смертной казни. Зорин закатил пламенную речь, став зачинателем дискуссии. Он заранее обвинил в ретроградстве и рецидивах большевистского мышления всех, кто стоял за сохранение жестокого отношения к убийцам.
Трубин выступил против подобных оценок, поскольку угрозы и запреты в дискуссии не бывают полезны и плодотворны для выяснения сути проблемы.
Потом спор из аудитории перешел в кабинет генерала Зорина. Выговорившись, тот снизошел до милости и решил закончить дело миром.
— Не надо радикализма, Трубин. Я озвучивал мысли и взгляды министра. Это ты должен понять. Сам же я как гражданин хорошо знаю, какое ожесточение вызывают в обществе убийцы. Особенно серийные маньяки. Если слышу о них, то готов на самые крайние меры. Но как философ начинаю размышлять и задаю вопрос: почему государство присваивает себе право казнить, убивать? Чем в таком случае оно лучше самих убийц?
Демин разжал левую ладонь, сжимавшую фал. Сила тяжести поволокла его вниз. Едва голова миновала подоконник, Гришка выстрелил дуплетом. Стекло вылетело из окна и осыпалось дождем осколков.
Залп из охотничьего ружья с близкого расстояния даже опасней, нежели выстрел из автомата. Дробовой заряд из дула вылетает струёй в несколько сантиметров в диаметре. Свинец с силой сметает и пробивает цель, оказавшуюся на его пути. Смерть с подсвистыванием пронеслась у Демина над головой.
Перезарядить ружье Гришка не успел. Сувальда дверного замка не выдержала удара, который кувалдой нанес Сергей Бородин — прапорщик огромного роста и силы. Дверь распахнулась. Трубин, ворвавшийся в квартиру первым, нажал на спуск автомата.
Выстрел Трубина лишил «Скорую помощь» и гуманное правосудие возможности спасти для общества Гришку Шилова, совершившего за недолгую жизнь три убийства.
Свадьба Демина должна была состояться через десять дней.
С будущей женой — Надеждой — Демин познакомился случайно. Он ехал поздним вечером в троллейбусе. Стоял у центральной двери перед выходом. Сзади подошла девушка. Спросила: «Вы сейчас сойдете?» Демин, не оборачиваясь, не видя ее лица, схулиганил:
— Если это вопрос, то нет. Если предложение — обязательно.
— Предложение.
Он обернулся. Она стояла перед ним, свежая, розовощекая, в меховой шапочке и шубке из синтетического серого меха. Встретила его взгляд и улыбнулась озорно.
— Остановка «Новая».
Радиоголос троллейбуса с похмелья или с простуды неимоверно хрипел. Двери заскрежетали, медленно поползли в стороны, открываясь. Створки дошли до упора, громко стукнули. Демин выскочил на морозный воздух, повернулся и протянул девушке руку. Она на нее оперлась и величественно сошла с приступки на тротуар.
— Куда?
Задавая вопрос, Демин все еще был уверен, что она всего лишь поблагодарит его и оставит ему шанс заскочить в нутро машины, защищенное от стылого февральского ветра. Но не вышло.
— Туда.
Девушка указала рукой в красной варежке в глубь темного провала улицы.
Понимая, что сам же накликал на свою голову приключение, которое ему ничего не сулило, Демин тем не менее решил играть роль галантного кавалера до конца.
— Прошу.
Он сунул левую ладонь в карман куртки и оттопырил локоть кренделем. Думал, она откажется, но девушка без кокетства, как старая знакомая, подхватила его под руку.
— Ведите, — сказал он со смутным ощущением беспокойства, что влез в авантюру, из которой неизвестно как выпутается. Но после всего, что уже произошло, без ущерба для самолюбия бросить спутницу и сделать ей ручкой он не мог.
Они пошли по улице, которую освещал только свет, падавший из окон квартир. Ноги вязли в рыхлом снегу, который здесь никто с дорожек не убирал.
— Туда.
Она указала в мрачный провал между домами.
Они вошли в пространство, служившее двором нескольким большим корпусам. Детская площадка с качелями и с. деревянным городком-крепостью, автомобили частников, занесенные снегом по самые крыши, — все как везде в большом городе.
— Мне сюда. — Она протянула варежку в сторону подъезда. Над ним тускло светила желтая голая лампочка.
Демин понял: сейчас, как джентльмен и рыцарь, он должен откланяться и в одиночестве проделать обратный путь до остановки. Однако такое не выйдет: они все время шли против ветра, лицо замерзло и щеки жгло, будто их ошпарили кипятком. Право войти в подъезд и отогреться он заслужил в полной мере.
Демин прижал ее руку локтем к своему боку.
— Я провожу.
Она усмехнулась. Попала в точку, спросив:
— Околели?
Слово ему не понравилось, показалось обидным, но против правды не попрешь.
— Точно. — Он признался с обезоруживающей откровенностью. — Как цуцик.
В подъезде было тепло. От коллектора мусоропровода тянуло гнилостным луковым духом.
Демин вызвал лифт. Громыхая, кабина спустилась сверху вниз. Двери со скрипом отползли в сторону. Они вошли в полутемное пространство с измызганным полом и потолком, который чада собственников приватизированных квартир закоптили спичками.
— Седьмой.
Демин утопил кнопку на черной грязной панели. Кабина тронулась.
Демин будто в пространство, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Ну народ у нас! Твердят им, твердят, чтобы женщины не входили в лифты с незнакомыми мужчинами. И что, эти предупреждения на кого-то влияют?
Девушка расхохоталась, звонко, весело, с детской непосредственностью.
— Так вы же милиционер. А с незнакомыми мужиками я в лифт не вхожу.
Демин не знал, что и решить: обидеться или свести все к шутке. Пустил пробный шар:
— А милиционер что, не мужчина?
— Мужчина. Но он — защитник.
— Вы уверены?
— Почему нет? У вас на лице написана честность…
Он проводил ее до двери. Увидел номер квартиры — 90. Она зазвенела ключами. Посмотрела ему в глаза. Протянула руку, уже без варежки.
— Спасибо. Меня зовут Надя. — И вдруг решившись: — Стакан чаю? Зайдете?
Много ли найдешь мужиков, которые при таких обстоятельствах сказали бы «нет»?
В прихожей, уютной и теплой, их встретили родители — мать в пестром домашнем халате и отец в свитере, очках, с книгой в руке. Ни удивления, ни вопросов.
— Папа, это ко мне. — Надежда чмокнула отца в щеку. — Мы по чашечке чаю.
Они сидели на кухне в тепле и домашнем уюте. Родители исчезли и больше не появлялись.
Очень часто мы облекаем свои иллюзии в одежды красивых слов. Например, говорим, что мужчина больше всего ценит или должен ценить в женщине добрую душу. А вот как увидеть и понять эту душу при первом знакомстве, не знает никто.
Когда Надежда села, Демина поразило не проявленное ею гостеприимство, а ее колени.
Круглые, гладкие, туго обтянутые черными блестящими колготками. Увидел их Демин и аж глаза зажмурил. Именно в тот момент он понял — эта женщина ему нравится до умопомрачения, и надо так изловчиться, чтобы она, в свою очередь, поняла — парень этот может быть только ее.
Короче, знакомство их оказалось случайным, но стройные ноги и соблазнительные колени сбили Демина с панталыку, заставили потерять себя. После такого сколько хочешь говори о душе. Хорошо, если прекрасные колени окажутся у доброй женщины, а если они достались стерве?
И вот свадьба. Но и опять, как часто случается в милицейских историях, перед ней Надежде и Демину пришлось немало попереживать.
События обрушились лавиной, оттеснив в сторону все, кроме службы.
…Демин спал, и ему снилось, будто он спит, но ему мешает звонок телефона. Он трезвонил несколько минут без перерыва и все же заставил проснуться. Демин сел, опустил ноги с постели, прошел в переднюю к телефону. Сам удивился, когда же он успел вынести туда аппарат, который обычно стоял на нижней полке столика у кровати. Снял трубку:
— Слушаю.
Трубка молчала, а звонок продолжал звенеть. Демидов сердцах дернул провод, разрывая его. В конце концов, ночь. Должны же люди когда-то спать. Звон, тем не менее, не прекратился.
И тогда Демин проснулся на самом деле.
Телефон действительно разрывался от старания разбудить хозяина. Все остальное было всего лишь сном.
— Слушаю.
На этот раз трубка заговорила. Демин без труда узнал голос Трубина:
— Юра, выезжай срочно.
Неприятное предчувствие в один миг согнало хмельную одурь сна. К авралам и тревогам за годы торжества преступности над законом в милиции привыкли, и все знали, что по ночам замотанных службой людей без серьезных причин не поднимают. Правда, эти причины возникали одна за другой в бешеном темпе.
— Что там?
— Пошла операция «Бредень». Вечером неизвестные расстреляли наряд патрульно-постовой службы.
Черная волна злости выплеснула в кровь увеличенную дозу адреналина, заставила сердце заколотиться сильнее. Криминальный мир уже давно и откровенно бросал вызов за вызовом тем, кто пытался защищать правопорядок.
Позавчера на пороге районной прокуратуры киллер из автомата расстрелял группу свидетелей по уголовному делу. Сегодня пули попали в милиционеров…
— Машину послали?
— Выходи на улицу.
— Где и как это случилось?
— В Заводском переулке наряд задержал для проверки «Жигули-девятку». Пассажиры вылезли наружу и тут же начали стрелять. Убиты лейтенант Вострухин и сержант Погорелов. Водитель патрульки сержант Постников ранен, но успел открыть ответный огонь. Стрелявшие скрылись.
— Все понял.
Демин собирался быстро, по-пожарному.
Одевался и со злостью ругался. В первую очередь на своих. Он знал лейтенанта Вострухина уже третий год. Тот имел опыт общения с уголовниками и вот надо же — так прокололся.
Каждый раз начальство убеждает сотрудников, что патрульная служба — это разведка на передовой борьбы с криминалом. Но как выбьешь из честного гражданина привычку видеть в любом встречном преступника? Как? Может, наконец, этот случай заставит всех до конца понять, сколь опасны доверчивость и беспечность?
Через двадцать минут Демин прибыл в управление. Здесь жили в напряженном ритме тревоги. Дерзкое убийство коллег подняло на ноги всех, чьи усилия позволяли накинуть на город мелкоячеистую сеть поиска.
Начальник розыска полковник Корнилов сам инструктировал оперативников, отправляя их на задание, отдавал распоряжения начальникам отделов и групп.
Когда Демин нашел Трубина, Корнилов разговаривал с начальником центра общественных связей майором Сомовым.
— Пресса о случившемся уже знает?
— Пока нет.
— Сомов, возьми эту обязанность на себя. Никому ни слова. Происшествие скрыть мы не сумеем, но о том, что взяли Лопоухого, надо молчать. Это наше внутреннее дело, и мы расскажем обо всем, когда расставим точки. Шум и треп нам только помешают. Да, еще, возьми на себя майора Трунова. В нем играет информаторская моча. Любая смазливая девчонка из газеты, если поиграет глазами, может его расколоть до задницы. Предупреди — будет утечка, я сам скручу ему шею. Вообще, о том же скажи всем другим.
— Понял.
Поздоровавшись с Трубиным за руку — все же начался новый день, а они с вечера не виделись, — Демин негромко спросил:
— Кто такой Лопоухий?
Трубин взял Демина под руку и отвел в сторону. Рассказал о событиях последних часов. Выяснилось, что сержант Постников сумел быстро вызвать подмогу. Наряд во главе с майором Труновым задержал белые «Жигули», в которые стрелял Постников. Заднее стекло машины было выбито. Пули пробили багажник и спинку сиденья. Одна из них ранила водителя в спину.
Эксперт-криминалист, прибывший на место происшествия, обнаружил в машине множество отпечатков. Некоторые из них оказались удивительно четкими. Их удалось идентифицировать. Все три человека, оставившие в машине следы, числились в картотеке Главного управления внутренних дел.
Водитель, которого задержали вместе с машиной, был известен милиции как удачливый угонщик автотранспорта Мигунов, по кличке Лопоухий. Справа от водительского места обильно наследил Чика — Арсений Рыбаков, рецидивист, находившийся в розыске. Его подозревали в нескольких разбойных нападениях на отделения сберегательного банка и обменные пункты валюты. Два налета сопровождались убийствами.
Третий подельник располагался на заднем сиденье. Его отпечатки обильно испятнали две пол-литровые банки из-под пива «Скол-специаль». Он их выдул прямо в машине и бросил на заднюю панель. Это был Губан — один из заправил казанской уголовной группировки, рэкетир и убийца. Судя по всему, выстрел сержанта Постникова задел и его.
На резиновом коврике у заднего сиденья сыщики обнаружили две стреляные гильзы от револьвера типа «наган». Должно быть, Губан успел перезарядить барабан, не обращая внимания на то, что оставляет улики.
Лопоухий поначалу упорно отрицал связь с пассажирами. Он говорил, что те заставили его везти их, угрожая оружием.
Однако методика следствия в этот раз оказалась решительной и жесткой.
В короткий срок Лопоухому доказали, что документы на имя Игнатия Васильевича Свиридова, которые он предъявил, — фальшивка. Что машина краденая и номера на ней перебиты. А сам он — Тихон Мигунов, прекрасно известен розыску и теперь ко всему будет обвиняться в соучастии убийства двух милиционеров. Лопоухий понял — лучше дать показания.
Основываясь на полученных от него сведениях, полковник Корнилов давал указания:
— Трубин, ваши люди на месте? Держите их в минутной готовности. Лисицын, тряси свою агентуру. Тряси всех подряд. Чика и Губан фигуры неординарные. Их знают не только казанцы. Ищи связи. Из Москвы они сейчас бежать побоятся. Попробуют залечь в нору. Постарайся докопаться до адресов.
— Понял.
Своих людей Корнилов знал не первый день. Они понимали друг друга с полуслова.
И даже в разговорах не считали нужным оригинальничать; многословью предпочитали лаконичность. В их делах красноречие ничего не решало. Куда важнее было умение думать, искать и распутывать следы, которые преступники старались скрыть, запутать, затереть.
К трем часам ночи подполковник Лисицын уже располагал тремя адресами домов, где могли залечь преступники. Сразу подозрительные места обложили специалисты наружного наблюдения. Каждый участник операции знал всю ее опасность и непредсказуемость.
Если бандиты открыли огонь на поражение по людям, которые собирались только проверить у них документы, то они наверняка будут стрелять в тех, кто пришел их арестовать.
В четыре тридцать наружник, наблюдавший за домом, где могла располагаться одна из квартир, нанятых в Москве Губаном, увидел, как во двор въехал «Форд-Таурус» с погашенными фарами. Из машины вышли двое. Они прошли к подъезду, не подавая признаков беспокойства, не оглядываясь. Однако оба в одинаковой манере держали правые руки в карманах курток.
Во дворе было сумрачно, и разглядеть лиц приехавших наружник не смог. Только на глаз прикинул габариты приехавших — рост и вес.
Подойти ближе, а тем более проследовать в подъезд, возможности не имелось: автомашина как остановилась, так и стояла у дома.
И только когда в окнах квартиры на пятом этаже загорелся свет, водитель включил фары и задним ходом выехал со двора.
Трубин с командой прибыл в указанное ему место в пять сорок пять.
— Юра, — Трубин у нижней двери лифта объяснял Демину его задачу, — сделай все, чтобы в вас не стреляли…
В это время в подъезде появился высокий чин из Министерства внутренних дел полковник Зорин. В правоохранительные органы он пришел с партийной работы, чрезвычайно гордился тем, что защитил диссертацию и носил звание кандидата философских наук. За годы преобразований в общественном строе Зорин диалектически изменился. Если раньше он при любом удобном случае говорил: «Мы, марксисты», то теперь гордо произносил: «Мы, последовательные демократы…»
От Зорина пахло дорогим одеколоном. Выезжая на место происшествия, он успел побриться, испил горячего кофе, был бодр и свеж, как огурчик с грядки.
Последние слова Трубина Демину насторожили Зорина. Он сразу понял, что имел в виду командир, и вмешался в разговор.
— Будут бандиты стрелять или не успеют, их надо брать живыми. — Зорин шевельнул языком во рту так, что щека вздулась бугром и тут же опала. Закончил с торжественной интонацией народного депутата, произносящего речь с думской трибуны: — В интересах закона и правосудия…
— Живыми я их брать не стану.
Демин не желал скрывать свое настроение и влез в разговор полковников. Зря влез, поскольку писк подчиненных в подобных обстоятельствах начальство не приучено слышать.
Зорин на возражения низших чинов всегда реагировал с нескрываемым раздражением.
— Как вас там? Демин? Так вот, вы будете работать, как приказано. Пойдете и возьмете живыми.
Демин стал демонстративно с треском отдирать липучки лямок бронежилета.
— Вот мой бюстгальтер, берите! Надевайте и — вперед! Хватайте, тащите их в суд. Короче, как хотите, а я пошел к едрене Фене! Рапорт получите завтра.
Трубин усмехнулся и посмотрел на Зорина, чуть прищурив глаза. Без очков вдаль он видел плоховато, хотя старался очки не носить.
— Кончай дрочиться, полковник. Ты же никого сам брать не пойдешь, верно? Не барское это дело. Вот и оставь его специалистам. Они сделают, как умеют.
— Но твой Демин…
— Демин, между прочим, хорошо знал Вострухина. Он был его другом.
— Вострухин такой же гражданин, как и другие. Этим все сказано.
— Нет, не все. Он был милиционером. Не помахивал портфельчиком и не ходил в офис с теплой стенкой. Он работал на улице. Каждый день рисковал, не зная, получит пулю из-за угла или в упор. И вот это случилось.
— Он знал, на что шел, когда поступал в милицию. — Зорин несколько остыл и возражал лениво, так, словно перед ним стоял милиционер-новичок, а не опытный, знавший дело полковник. — Он же слыхал песню «Наша служба и опасна и трудна»?
— Да, она трудна и опасна, но каждый сегодня в нас видит ментов, а не защитников порядка. Мент лезет под огонь, а живет на одну зарплату. И то, что нас перестали уважать, не самое страшное. Куда хуже, что слова «вор в законе» или «крутой» сегодня даже мальчишки произносят с придыханием, а «мент» выговаривают пренебрежительно. Еще страшней, что нам бросают вызов за вызовом, а мы делаем вид, будто ничего не происходит. Ну, убили в год триста милиционеров, что случилось? Так? А ведь вы — начальство, такие же менты. Только под пули сами лезть не спешите. Убивают других — нормально. Боевые потери. Произнесем речь над открытым гробом, положим венок на могилу, пообещаем «спи, дорогой товарищ, мы тебя не забудем». Так? Потом возьмем сволочь и передадим дело судье. А тот сам дрожит от страха. С одной стороны, боится мести преступников. С другой — гнева законодателя. Вон сколько вы все трещите, что смертная казнь — варварство. Весь демократизм направлен на защиту преступника. А гражданина ухлопали — хрен с ним, его не вернуть…
— Выговорился? — Зорин вынул из кармана золоченую зажигалку и стал крутить в пальцах, то высекая огонь, то гася его. — Наше дело, Трубин, выполнять законы, а не критиковать законодателей.
— Вот так и живем. Не критикуем. Молчим. А вы, отцы порядка, посоветовали бы тем, кто принимает законы, поработать у нас. Помочь поддерживать порядок хотя бы недельку в году. Получить пару пуль в пузо, а затем, закрывая глаза, предложить отдать убийцу под самый гуманный суд…
— Ладно, Трубин, кончай треп. — Зорин устало махнул рукой. — Делай, как хочешь. Отвечать тебе.
Затевать скандал Зорин испугался, однако случившееся решил запомнить. Люди мелочные всегда злопамятны.
Демин молча стал стягивать лямки бронежилета.
В подъезде пахло капустой. Не просто пахло, а воняло. Где-то в доме нерадивая хозяйка подожгла солянку, и тяжелый запах горелого продукта не выветрился даже за ночь.
Демина подташнивало. Он не любил капустный запах. В голодном детстве — а нормальные мальчишки в детстве редко чувствуют себя сытыми — Демин дорвался до солянки, на приготовление которой мать не пожалела животного жира. Его потом долго рвало, и с той поры не только само блюдо, но даже его запах вызывал стойкое отвращение.
Поднимаясь по лестнице, Демин знал, что будет стрелять, что не промахнется, что убьет без жалости тех, кто поднял руку на товарищей.
Вострухин был отцом трех шустрых мальчишек. Надо было видеть, с каким терпением он относился к озорникам, которые могли бы вывести из себя даже толстокожего носорога.
Вострухин, казалось, жил, чтобы помогать другим. Он считал, что человек в милицейской форме должен служить людям на совесть.
Впрочем, в последнее время в милиции в основном и остались те, кому зарплата позволяла жить лишь условно, а совесть заставляла работать честно.
Доброту Вострухина знали многие сослуживцы. В его усадьбе в одной из подмосковных деревень — час езды на электричке, полчаса пешком по проселку — побывали почти все его товарищи.
С виноватой улыбкой Вострухин предлагал им: «Одолела облепиха. Приезжайте. Только собирать сами будете». Так Вострухина в летний сезон одолевали то вишня, то яблоки. И сослуживцы, которые бывали у него в деревне, возвращались в город с ведрами владимирки, с мешками коричных и антоновских яблок, с корзинами облепихи.
Вострухин отличался мягкостью и доверчивостью. Постоянно имея дело с теми, кто не в ладах с совестью и законом, он все же мало верил в полную бессовестность людей. И в последнее в жизни дежурство он подошел к бандитской машине, меньше всего думая о собственной безопасности. Он даже не расстегнул кобуры. Скорее всего считал, что в «жигуле» сидят нормальные люди, к машине которых подходить с оружием на изготовку и требовать положить руки на переднюю панель просто трусливая дикость. Это и стало его роковой ошибкой. Но таким уж был Вострухин, который не думал, что при рядовой проверке документов против него, представителя закона, будет применено оружие.
Зато уж Губан и Чика не сомневались в своем праве на выстрелы. Это были люди иного мира, иного умственного склада. Они не защищались, они хладнокровно убивали. Стреляли по людям как по мишеням в тире, только с расстояния в шаг или два. Пули, выпущенные из пистолета и револьвера, попали милиционерам в головы…
Демин поднимался по лестнице упругим кошачьим шагом. Прижимался к стене, исписанной подростками крупными надписями.
Прапорщик Бородин за три минуты до этого лифтом поднялся на шестой этаж и заблокировал двери так, чтобы лифт перестал работать. Потом занял позицию на лестничной площадке и прикрыл возможный путь отхода бандитам в сторону чердака.
На первом этаже в подъезде стояли два бойца в бронежилетах с девятимиллиметровыми автоматами «Кедр», портативными и удобными при действиях в тесноте штурмуемого помещения. Бойцы прикрывали вход и должны были задерживать всех, кто шел в дом.
За Деминым с такой же осторожностью пробирался его напарник — лейтенант Кудрин. За ним два бойца в черных масках вели Лопоухого.
С того момента, как его взяли, Лопоухий находился в состоянии непреодолимого обалдения. Пуля, прошившая переднее сиденье, потеряла силу и, попав в правую лопатку, срикошетила. Однако она все же пропахала на спине глубокую борозду, распорола изрядный участок мышечной ткани.
Наглый в воровстве машин, Лопоухий оказался слабым в отношении к боли. Пуля толкнула его и заставила упасть лицом на руль.
Боль резанула так, что он не удержался и подпустил в штаны. Жаркая струя потекла по ноге, еще недавно уверенно давившей на педаль подачи топлива. Лопоухий заскулил. Его затрясло. И он не мог унять этой дрожи, когда сильные руки оперативников выдернули его из машины, бросили на грязный асфальт. И когда тупые носки тяжелых ботинок несколько раз наподдали по ребрам. Он трясся и ныл, когда врач «Скорой помощи» перевязывал его рану.
Боец с автоматом, с открытым волевым лицом, с твердо сжатыми губами, с непримиримым взглядом, стоявший над Лопоухим, приводил его в ужас. Ведь достаточно ему только двинуть пальцем…
И вот теперь на лестнице Лопоухого бил колотун, сдержать который он никак не мог.
Перед нужной площадкой Демин остановился. Поманил Лопоухого пальцем.
— Теперь слушай. Когда махну рукой, подойдешь к двери. Позвонишь, назовешься…
— Они-и, — Лопоухий с трудом произносил слова, — меня пришьют.
— Дура! Через дверь стрелять никто не станет. Она стальная. Дверь открывается наружу. Сразу встань за нее. Учти, перестрелки не будет. Стреляю я один. Твоих корешей живыми брать не намерен…
Лопоухий задергал головой. Он хотел что-то сказать, но язык отказал ему окончательно.
Раздалось бурчание, похожее на «бу-бу».
Демин схватил Лопоухого за лацкан кожаной куртки. Притянул, придвинул вплотую к себе. Холодно врастяжку произнес:
— Если также станешь бубнить у двери, первым шлепну тебя. При попытке сорвать операцию. Хочешь сдохнуть?
— Не-е-ет.
— Тогда перестань дрожать.
Демин, пригнувшись, чтобы оказаться ниже смотрового глазка в двери, проскочил в закуток холла и прижался к простенку. Автомат направил так, чтобы можно было дать очередь в щель, едва дверь приоткроется…
В шесть часов двадцать минут «труповозка» увезла тела тех, кто еще вчера стрелял в милицию, не думая о том, что наступит возмездие…
Прошел год. Полковник Зорин стал генералом по званию и любимцем министра внутренних дел по положению. Теперь он не просто философствовал на кандидатском уровне. Пользуясь положением генерала, он стал давить тех, кто пытался отстаивать собственные взгляды на жизнь и службу.
В академии МВД специалисты обсуждали проблемы, связанные с возможной отменой смертной казни. Зорин закатил пламенную речь, став зачинателем дискуссии. Он заранее обвинил в ретроградстве и рецидивах большевистского мышления всех, кто стоял за сохранение жестокого отношения к убийцам.
Трубин выступил против подобных оценок, поскольку угрозы и запреты в дискуссии не бывают полезны и плодотворны для выяснения сути проблемы.
Потом спор из аудитории перешел в кабинет генерала Зорина. Выговорившись, тот снизошел до милости и решил закончить дело миром.
— Не надо радикализма, Трубин. Я озвучивал мысли и взгляды министра. Это ты должен понять. Сам же я как гражданин хорошо знаю, какое ожесточение вызывают в обществе убийцы. Особенно серийные маньяки. Если слышу о них, то готов на самые крайние меры. Но как философ начинаю размышлять и задаю вопрос: почему государство присваивает себе право казнить, убивать? Чем в таком случае оно лучше самих убийц?