Страница:
Изъ россiйскихъ Императоровъ ближе всcхъ къ театру стоялъ Николай I. Онъ относился къ нему уже не какъ помcщикъ-крcпостникъ, а какъ магнатъ и владыка, при чcмъ снисходилъ къ актеру величественно и въ то же время фамильярно. Онъ часто проникалъ черезъ маленькую дверцу на сцену и любилъ болтать съ актерами (преимущественно драматическими), забавляясь остротами своихъ талантливcйшихъ вcрноподданныхъ. Отъ этихъ государевыхъ посcщенiй кулисъ остался очень курьезный анекдотъ.
Николай I, находясь во время антракта на сценc и разговаривая съ актерами, обратился въ шутку къ знаменитcйшему изъ нихъ, Каратыгину:
— Вотъ ты, Каратыгинъ, очень ловко можешь притворяться кcмъ угодно. Это мнc нравится.
Каратыгинъ, поблагодаривъ Государя за комплиментъ, согласился съ нимъ и сказалъ:
— Да, Ваше Величество, могу дcйствительно играть и нищихъ, и царей.
— А вотъ меня ты, пожалуй, и не сыгралъ бы, – шутливо замcтилъ Николай.
— А позвольте, Ваше Величество, даже сiю минуту передъ Вами я изображу Васъ.
Добродушно въ эту минуту настроенный царь заинтересовался – какъ это такъ? Пристально посмотрит на Каратыгина и сказалъ уже болcе серьезно:
— Ну, попробуй.
Каратыгинъ немедленно сталъ въ позу, наиболcе характерную для Николая I, и, обратившись къ тутъ же находившемуся Директору Императорскихъ театровъ Гедеонову, голосомъ, похожимъ на голосъ Императора, произнесъ:
— Послушай, Гедеоновъ. Распорядись завтра въ 12 часовъ выдать Каратыгину двойной окладъ жалованья за этотъ мcсяцъ.
Распрощался и ушелъ. На другой день въ 12 часовъ Каратыгинъ получилъ, конечно, двойной окладъ.
172 Александръ II посcщалъ театры очень рcдко, по торжественнымъ случаямъ. Былъ къ нимъ равнодушенъ. Александръ III любилъ ходить въ оперу и особенно любилъ «Мефистофеля» Бойто. Ему нравилось, какъ въ прологc въ небесахъ у Саваоsа перекликаются трубы-тромбоны. Ему перекличка тромбоновъ нравилась потому, что самъ, кажется, былъ пристрастенъ къ тромбонамъ, играя на нихъ.
Послcднiй Императоръ, Николай II, любилъ театръ преимущественно за замcчательные балеты Чайковскаго, но ходилъ и въ оперу, и въ драму. Мнc случалось видcть его въ ложе добродушно смеющимся отъ игры Варламова или Давыдова.
Николай II, разумcется, не снисходилъ до того, чтобы придти на подмостки сцены къ актерамъ, какъ Николай I, но зато иногда въ антрактахъ приглашалъ артистовъ къ себc въ ложу. Приходилось и мнc быть званнымъ въ Императорскую ложу. Приходилъ директоръ театра и говорилъ:
— Шаляпинъ, пойдемте со мною. Васъ желаетъ видcть Государь.
Представлялся я Государю въ гримc – Царя Бориса, Олоферна, Мефистофеля.
Но мнc всегда казалось, что я былъ приглашаемъ больше изъ любопытства посмотреть вблизи, какъ я загримированъ, какъ у меня наклеенъ носъ, какъ приклеена борода. Я это думалъ потому, что въ ложc всегда бывали дамы, великiя княгини и фрейлины. И когда я входилъ къ ложу, онc какъ то облcпляли меня взглядами. Ихъ глаза буквально ощупывали мой носъ, бороду.
Иногда Царь приглашалъ меня пcть къ себc, вcрнcе, во дворецъ какого нибудь великаго князя, куда вечеромъ послc обcда прcзжалъ запросто въ тужуркc. Обыкновенно это происходило такъ. Прискачетъ гонецъ отъ великаго князя и скажетъ:
— Меня прислалъ къ вамъ великiй князь такой то и поручилъ сказать, что сегодняшнiй вечеръ въ его дворцc будеть Государь, который изъявилъ желанiе послушать ваше пcнiе.
Одетый во фракъ, я вечеромъ cхалъ во дворецъ. Въ такихъ случаяхъ во дворецъ приглашались и другiе артисты. Пcлъ иногда русскiй хоръ Т.И.Филиппова, синодальные пcвчiе, митрополичiй хоръ.
Помню такой случай. Закончили программу. Царская семья удалилась въ другую комнату, вcроятно, выпить шампанское. Черезъ нcкоторое время великiй князь Сергcй Михайловичъ на маленькомъ серебряномъ подносc вынесъ мнc шампанское въ чудесномъ стаканc венецiанскаго издcлiя. Остановился передо мною во весь свой большой ростъ и сказалъ, держа въ рукахъ подносъ:
— Шаляпинъ, мнc Государь поручилъ предложить вамъ стаканъ шампанскаго въ благодарность за ваше пcнiе, чтобы вы выпили за здоровье Его Величества.
Я взялъ стаканъ, молча выпилъ содержимое, и, чтобы сгладить немного показавшуюся мнc неловкость, посмотрcлъ на великаго князя, посмотрcлъ на подносъ, съ которымъ онъ стоялъ въ ожиданiи стакана, и сказалъ:
— Прошу Ваше Высочество, передайте Государю Императору, что Шаляпинъ на память объ этомъ знаменательномъ случаc стаканъ взялъ съ собой домой.
Конечно, князю ничего не осталось, какъ улыбнуться и отнести подносъ пустымъ.
Спустя нcкоторое время я какъ то снова былъ позванъ въ ложу Государя. Одна изъ великихъ княгинь, находившаяся въ ложc, показывая мнc лопнувшiя отъ апплодисментовъ перчатки, .промолвила:
— Видите, до чего вы меня доводите, Вообще, вы такой артистъ, который любитъ разорять. Въ прошлый разъ вы мнc разрознили дюжину венецiанскихъ стакановъ.
Великая княгиня очень мило улыбнулась, но остроумiя моего не оцcнила. Стаканъ оставался у меня горевать въ одиночества. Гдc онъ горюетъ теперь?..
При Дворc не было, вcроятно, большого размаха въ весельc и забавахъ. Поэтому время отъ времени придумывалось какое нибудь экстравагантное развлеченiе внcшняго порядка – костюмированный балъ и устройство при этомъ балc спектакля, но не въ большихъ театрахъ, а въ придворномъ маленькомъ театрc «Эрмитажъ». Отсюда эти царскiе спектакли получили названiе эрмитажныхъ.
Въ приглашенiяхъ, которыя разсылались наиболcе родовитымъ дворянамъ, указывалось, въ костюмахъ какой эпохи надлежитъ явиться приглашеннымъ. Почти всегда это были костюмы русскаго 16-го или 17-го вcка. Забавно было видcть русскихъ аристократовъ, разговаривавшихъ съ легкимъ иностраннымъ акцентомъ, въ чрезвычайно богато, но безвкусно сдcланныхъ боярскихъ костюмахъ 17-го столcтiя. Выглядcли они въ нихъ уродливо и, по совcсти говоря, дcлалось неловко, непрiятно и скучно смотрcть на эту забаву тcмъ болcе, что въ ней отсутствовалъ смcхъ. Серьезно и значительно сидcлъ посредине зала Государь Императоръ, а мы, также одетые въ русскiе боярскiе костюмы 17-го вcка, изображали сцену изъ «Бориса Годунова».
Серьезно я распоряжался съ княземъ Шуйскимъ: бралъ его за шиворотъ дареной ему мною же, Годуновымъ, шубы и ставилъ его на колcни. Бояре изъ зала шибко апплодировали… Въ антрактc послc сцены, когда я вышелъ въ продолговатый залъ покурить, ко мнc подошелъ старый великiй князь Владимiръ Александровичъ и, похваливъ меня, сказалъ:
— Сцена съ Шуйскимъ проявлена вами очень сильно и характерно.
Великiй князь не ожидалъ такого отвcта. Онъ посмотрcлъ на меня расширенными глазами – вcроятно, ему въ первую минуту почудился въ моихъ словахъ мотивъ рабочей «Дубинушки», но сейчасъ же понялъ, что я имcю въ виду дубину Петра Великаго, и громко разсмcялся.
Если бы то, что я разумcлъ моей фразой, было хорошо сознано самими царями, вторая часть моей книги не была бы, вcроятно, посвящена описанiю моей жизни подъ большевиками.
Часть вторая.
I. Кануны.
44.
45.
46.
47.
Николай I, находясь во время антракта на сценc и разговаривая съ актерами, обратился въ шутку къ знаменитcйшему изъ нихъ, Каратыгину:
— Вотъ ты, Каратыгинъ, очень ловко можешь притворяться кcмъ угодно. Это мнc нравится.
Каратыгинъ, поблагодаривъ Государя за комплиментъ, согласился съ нимъ и сказалъ:
— Да, Ваше Величество, могу дcйствительно играть и нищихъ, и царей.
— А вотъ меня ты, пожалуй, и не сыгралъ бы, – шутливо замcтилъ Николай.
— А позвольте, Ваше Величество, даже сiю минуту передъ Вами я изображу Васъ.
Добродушно въ эту минуту настроенный царь заинтересовался – какъ это такъ? Пристально посмотрит на Каратыгина и сказалъ уже болcе серьезно:
— Ну, попробуй.
Каратыгинъ немедленно сталъ въ позу, наиболcе характерную для Николая I, и, обратившись къ тутъ же находившемуся Директору Императорскихъ театровъ Гедеонову, голосомъ, похожимъ на голосъ Императора, произнесъ:
— Послушай, Гедеоновъ. Распорядись завтра въ 12 часовъ выдать Каратыгину двойной окладъ жалованья за этотъ мcсяцъ.
— Гм… Гм… Недурно играешь.
Государь разсмcялся:
Распрощался и ушелъ. На другой день въ 12 часовъ Каратыгинъ получилъ, конечно, двойной окладъ.
172 Александръ II посcщалъ театры очень рcдко, по торжественнымъ случаямъ. Былъ къ нимъ равнодушенъ. Александръ III любилъ ходить въ оперу и особенно любилъ «Мефистофеля» Бойто. Ему нравилось, какъ въ прологc въ небесахъ у Саваоsа перекликаются трубы-тромбоны. Ему перекличка тромбоновъ нравилась потому, что самъ, кажется, былъ пристрастенъ къ тромбонамъ, играя на нихъ.
Послcднiй Императоръ, Николай II, любилъ театръ преимущественно за замcчательные балеты Чайковскаго, но ходилъ и въ оперу, и въ драму. Мнc случалось видcть его въ ложе добродушно смеющимся отъ игры Варламова или Давыдова.
Николай II, разумcется, не снисходилъ до того, чтобы придти на подмостки сцены къ актерамъ, какъ Николай I, но зато иногда въ антрактахъ приглашалъ артистовъ къ себc въ ложу. Приходилось и мнc быть званнымъ въ Императорскую ложу. Приходилъ директоръ театра и говорилъ:
— Шаляпинъ, пойдемте со мною. Васъ желаетъ видcть Государь.
Представлялся я Государю въ гримc – Царя Бориса, Олоферна, Мефистофеля.
— Вы хорошо пcли.
Царь говорилъ комплименты:
Но мнc всегда казалось, что я былъ приглашаемъ больше изъ любопытства посмотреть вблизи, какъ я загримированъ, какъ у меня наклеенъ носъ, какъ приклеена борода. Я это думалъ потому, что въ ложc всегда бывали дамы, великiя княгини и фрейлины. И когда я входилъ къ ложу, онc какъ то облcпляли меня взглядами. Ихъ глаза буквально ощупывали мой носъ, бороду.
— Какъ это вы устроили носъ? Пластырь?
Очень мило, немного капризно, спрашивали:
Иногда Царь приглашалъ меня пcть къ себc, вcрнcе, во дворецъ какого нибудь великаго князя, куда вечеромъ послc обcда прcзжалъ запросто въ тужуркc. Обыкновенно это происходило такъ. Прискачетъ гонецъ отъ великаго князя и скажетъ:
— Меня прислалъ къ вамъ великiй князь такой то и поручилъ сказать, что сегодняшнiй вечеръ въ его дворцc будеть Государь, который изъявилъ желанiе послушать ваше пcнiе.
Одетый во фракъ, я вечеромъ cхалъ во дворецъ. Въ такихъ случаяхъ во дворецъ приглашались и другiе артисты. Пcлъ иногда русскiй хоръ Т.И.Филиппова, синодальные пcвчiе, митрополичiй хоръ.
Помню такой случай. Закончили программу. Царская семья удалилась въ другую комнату, вcроятно, выпить шампанское. Черезъ нcкоторое время великiй князь Сергcй Михайловичъ на маленькомъ серебряномъ подносc вынесъ мнc шампанское въ чудесномъ стаканc венецiанскаго издcлiя. Остановился передо мною во весь свой большой ростъ и сказалъ, держа въ рукахъ подносъ:
— Шаляпинъ, мнc Государь поручилъ предложить вамъ стаканъ шампанскаго въ благодарность за ваше пcнiе, чтобы вы выпили за здоровье Его Величества.
Я взялъ стаканъ, молча выпилъ содержимое, и, чтобы сгладить немного показавшуюся мнc неловкость, посмотрcлъ на великаго князя, посмотрcлъ на подносъ, съ которымъ онъ стоялъ въ ожиданiи стакана, и сказалъ:
— Прошу Ваше Высочество, передайте Государю Императору, что Шаляпинъ на память объ этомъ знаменательномъ случаc стаканъ взялъ съ собой домой.
Конечно, князю ничего не осталось, какъ улыбнуться и отнести подносъ пустымъ.
Спустя нcкоторое время я какъ то снова былъ позванъ въ ложу Государя. Одна изъ великихъ княгинь, находившаяся въ ложc, показывая мнc лопнувшiя отъ апплодисментовъ перчатки, .промолвила:
— Видите, до чего вы меня доводите, Вообще, вы такой артистъ, который любитъ разорять. Въ прошлый разъ вы мнc разрознили дюжину венецiанскихъ стакановъ.
— Ваше высочество, дюжина эта очень легко возстановится, если къ исчезнувшему стакану присоединятся другiе одинадцать…
Я «оперъ на грудь» голосъ и отвcтилъ:
Великая княгиня очень мило улыбнулась, но остроумiя моего не оцcнила. Стаканъ оставался у меня горевать въ одиночества. Гдc онъ горюетъ теперь?..
При Дворc не было, вcроятно, большого размаха въ весельc и забавахъ. Поэтому время отъ времени придумывалось какое нибудь экстравагантное развлеченiе внcшняго порядка – костюмированный балъ и устройство при этомъ балc спектакля, но не въ большихъ театрахъ, а въ придворномъ маленькомъ театрc «Эрмитажъ». Отсюда эти царскiе спектакли получили названiе эрмитажныхъ.
Въ приглашенiяхъ, которыя разсылались наиболcе родовитымъ дворянамъ, указывалось, въ костюмахъ какой эпохи надлежитъ явиться приглашеннымъ. Почти всегда это были костюмы русскаго 16-го или 17-го вcка. Забавно было видcть русскихъ аристократовъ, разговаривавшихъ съ легкимъ иностраннымъ акцентомъ, въ чрезвычайно богато, но безвкусно сдcланныхъ боярскихъ костюмахъ 17-го столcтiя. Выглядcли они въ нихъ уродливо и, по совcсти говоря, дcлалось неловко, непрiятно и скучно смотрcть на эту забаву тcмъ болcе, что въ ней отсутствовалъ смcхъ. Серьезно и значительно сидcлъ посредине зала Государь Императоръ, а мы, также одетые въ русскiе боярскiе костюмы 17-го вcка, изображали сцену изъ «Бориса Годунова».
Серьезно я распоряжался съ княземъ Шуйскимъ: бралъ его за шиворотъ дареной ему мною же, Годуновымъ, шубы и ставилъ его на колcни. Бояре изъ зала шибко апплодировали… Въ антрактc послc сцены, когда я вышелъ въ продолговатый залъ покурить, ко мнc подошелъ старый великiй князь Владимiръ Александровичъ и, похваливъ меня, сказалъ:
— Сцена съ Шуйскимъ проявлена вами очень сильно и характерно.
— Старался, Ваше Высочество, обратить вниманiе кого слcдуетъ, какъ надо разговаривать иногда съ боярами…
На что я весьма глухо отвcтилъ:
Великiй князь не ожидалъ такого отвcта. Онъ посмотрcлъ на меня расширенными глазами – вcроятно, ему въ первую минуту почудился въ моихъ словахъ мотивъ рабочей «Дубинушки», но сейчасъ же понялъ, что я имcю въ виду дубину Петра Великаго, и громко разсмcялся.
Если бы то, что я разумcлъ моей фразой, было хорошо сознано самими царями, вторая часть моей книги не была бы, вcроятно, посвящена описанiю моей жизни подъ большевиками.
Конецъ первой части.
Часть вторая.
Рисунокъ-шаржъ, сделанный Ф.И.Шаляпинымъ въ 1923 году.
I. Кануны.
44.
Если я въ жизни былъ чcмъ нибудь, такъ только актеромъ и пcвцомъ. Моему призванiю я былъ преданъ безраздcльно. У меня не было никакого другого побочнаго пристрастiя, никакого заостреннаго вкуса къ чему нибудь другому, кромc сцены. Правда, я любилъ еще рисовать, но, къ сожалcнiю, таланта настоящаго къ сему не получилъ, а если и портилъ карандаши и бумагу, такъ только для того, чтобы найти пособiе къ моимъ постояннымъ исканiямъ грима для характерныхъ и правдивыхъ сценическихъ фигуръ. Даже мою большую любовь къ картинамъ старинныхъ мастеровъ я считаю только отголоскомъ моей страсти къ театру, въ которомъ, какъ и въ живописи, большiя творенiя достигаются правдивой линiей, живою краской, духовной глубиной. Но менcе всего въ жизни я былъ политикомъ. Отъ политики меня отталкивала вся моя натура. Можетъ это было отъ малаго знанiя жизни, но всегда и во всемъ меня привлекали черты согласованности, лада, гармонiи. На неученомъ моемъ языкc я всегда говорилъ себc, что лучшая наука, высшая мудрость и живая религiя это, когда одинъ человcкъ умcетъ отъ полноты сердца сказать другому человcку: «здравствуй!..». Все, что людей разъединяетъ меня смущало и ставило въ непрiятное недоумcнiе. Мнc казалось, что всc люди одcты каждый въ свою особую форму, носятъ каждому присвоенный мундиръ, что въ этой особенности своей они полагаютъ и свое достоинство, и свои какiя то преимущества передъ другими. Казалось мнc, что мундиръ съ мундиромъ постоянно лcзетъ въ драку, и что для того, чтобы этимъ дракамъ помcшать, придумали вдобавокъ еще одинъ мундиръ – мундиръ городового! Религiозныя распри, нацiональныя соперничества, патрiотическiя бахвальства, партiйныя дрязги казались мнc отрицанiемъ самаго цcннаго въ жизни – гармонiи. Мнc казалось, что къ человcку надо подходить непосредственно и прямо, интересоваться не тcмъ, какой онъ партiи, во что онъ вcритъ, какой онъ породы, какой крови, а тcмъ, какъ онъ дcйствуетъ и какъ поступаетъ.
Мой наивный взглядъ на вещи не подходилъ къ тому, что въ партiйной политикc, вcроятно, неизбежно, и вотъ отчего отъ политики мнc всегда было скучно и какъ-то не по себc. До сихъ поръ, даже послc всего, что испыталъ на моей родинc, въ тc пять лcтъ, которыя я прожилъ въ соцiалистическомъ раю подъ совcтской властью, я не умcю относиться къ явленiямъ жизни съ политической точки зрcнiя и судить о нихъ, какъ политикъ. Для меня на первомъ планc только люди, поступки и дcла. Дcла добрыя и злыя, жестокiя и великодушныя, свобода духа и его рабство, разладъ и гармонiя, какъ я ихъ воспринимаю простымъ чувствомъ – вотъ что меня интересуетъ. Если на кустc ростутъ розы, я знаю, что это кустъ розовый. Если извcстный политическiй режимъ подавляетъ мою свободу, насильно навязываетъ мнc фетиши, которымъ я обязанъ поклоняться, хотя бы меня отъ нихъ тошнило, то такой строй я отрицаю – не потому, что онъ называется большевистскимъ или какъ нибудь иначе, а просто потому, что онъ противенъ моей душc.
Такое отношенiе къ жизни и людямъ можетъ, пожалуй, показаться анархическимъ. Я противъ этого ничего не имcю. Можетъ быть, во мнc и есть нcкоторое зерно артистическаго анархизма. Но это, во всякомъ случай, не равнодушiе къ добру и злу. Къ жизни я относился горячо. Многимъ, наверное, покажется неожиданнымъ мое признанiе, что въ теченiе почти двухъ десятковъ лcтъ я сочувствовалъ соцiалистическому движенiю въ Россiи и едва ли не считалъ себя самого заправскимъ соцiалистомъ! Отлично помню, какъ, гуляя однажды ночью съ Максимомъ Горькимъ на этомъ чудномъ Капри, я, по ходу разговора съ нимъ, вдругъ спросилъ его:
— Не думаешь ли ты, Алексей Максимовичъ что было бы искреннcе съ моей стороны, если бы я вступилъ въ партiю соцiалъ-демократовъ?
Если я въ партiю соцiалистовъ не вступилъ, то только потому, что Горькiй посмотрcлъ на меня въ тотъ вечеръ строго и дружески сказалъ:
— Ты для этого не годенъ. И я тебя прошу, запомни одинъ разъ навсегда: ни въ какiя партiи не вступай, а будь артистомъ, какъ ты есть. Этого съ тебя вполнc довольно.
Только русская жизнь можетъ объяснить это противорcчiе, какимъ образомъ артистъ съ анархической окраской натуры, политикой глубоко отталкиваемый, могъ считать себя соцiалистомъ, могъ такъ сильно желать быть полезнымъ соцiалистическому движенiю, что разсудку вопреки, готовъ былъ записаться въ конспиративную партiю. Надо знать, какiя событiя направляли теченiе русской исторiи съ начала этого вcка, каковы были отношенiя между обществомъ и властью, каковы были настроенiя передовыхъ людей Россiи въ эти годы. Въ моей частномъ случаc полезно узнать кое какiя черты моего личнаго ранняго опыта въ русской жизни.
Мой наивный взглядъ на вещи не подходилъ къ тому, что въ партiйной политикc, вcроятно, неизбежно, и вотъ отчего отъ политики мнc всегда было скучно и какъ-то не по себc. До сихъ поръ, даже послc всего, что испыталъ на моей родинc, въ тc пять лcтъ, которыя я прожилъ въ соцiалистическомъ раю подъ совcтской властью, я не умcю относиться къ явленiямъ жизни съ политической точки зрcнiя и судить о нихъ, какъ политикъ. Для меня на первомъ планc только люди, поступки и дcла. Дcла добрыя и злыя, жестокiя и великодушныя, свобода духа и его рабство, разладъ и гармонiя, какъ я ихъ воспринимаю простымъ чувствомъ – вотъ что меня интересуетъ. Если на кустc ростутъ розы, я знаю, что это кустъ розовый. Если извcстный политическiй режимъ подавляетъ мою свободу, насильно навязываетъ мнc фетиши, которымъ я обязанъ поклоняться, хотя бы меня отъ нихъ тошнило, то такой строй я отрицаю – не потому, что онъ называется большевистскимъ или какъ нибудь иначе, а просто потому, что онъ противенъ моей душc.
Такое отношенiе къ жизни и людямъ можетъ, пожалуй, показаться анархическимъ. Я противъ этого ничего не имcю. Можетъ быть, во мнc и есть нcкоторое зерно артистическаго анархизма. Но это, во всякомъ случай, не равнодушiе къ добру и злу. Къ жизни я относился горячо. Многимъ, наверное, покажется неожиданнымъ мое признанiе, что въ теченiе почти двухъ десятковъ лcтъ я сочувствовалъ соцiалистическому движенiю въ Россiи и едва ли не считалъ себя самого заправскимъ соцiалистомъ! Отлично помню, какъ, гуляя однажды ночью съ Максимомъ Горькимъ на этомъ чудномъ Капри, я, по ходу разговора съ нимъ, вдругъ спросилъ его:
— Не думаешь ли ты, Алексей Максимовичъ что было бы искреннcе съ моей стороны, если бы я вступилъ въ партiю соцiалъ-демократовъ?
Если я въ партiю соцiалистовъ не вступилъ, то только потому, что Горькiй посмотрcлъ на меня въ тотъ вечеръ строго и дружески сказалъ:
— Ты для этого не годенъ. И я тебя прошу, запомни одинъ разъ навсегда: ни въ какiя партiи не вступай, а будь артистомъ, какъ ты есть. Этого съ тебя вполнc довольно.
Только русская жизнь можетъ объяснить это противорcчiе, какимъ образомъ артистъ съ анархической окраской натуры, политикой глубоко отталкиваемый, могъ считать себя соцiалистомъ, могъ такъ сильно желать быть полезнымъ соцiалистическому движенiю, что разсудку вопреки, готовъ былъ записаться въ конспиративную партiю. Надо знать, какiя событiя направляли теченiе русской исторiи съ начала этого вcка, каковы были отношенiя между обществомъ и властью, каковы были настроенiя передовыхъ людей Россiи въ эти годы. Въ моей частномъ случаc полезно узнать кое какiя черты моего личнаго ранняго опыта въ русской жизни.
45.
Будучи мальчикомъ, я въ деревенской школc заучивалъ наизусть стихи:
— Золотистая, – просто отвcтила моя мать.
— Желтая?
— Нcтъ, золотая. Изъ золота. Есть монеты такiя, полновcсныя, цcнныя.
— Гдc эти монеты?
—– Монеты золотыя у богатыхъ.
— А у насъ нcтъ?
— У насъ нcтъ.
Потомъ я по утрамъ, очень рано, часа въ три, слышалъ, какъ кряхтcли старые мужики, вставая со своихъ затcйливыхъ подобiй кровати, какъ охая, запасались кто серпами, кто косами и на цcлый день уходили куда-то изъ деревни.
— Чего это они такъ рано встаютъ? Отчего не спятъ? – опять спрашивалъ я мать.
— Работать, работать идутъ. Въ поле.
— Что они тамъ дcлають?
— Ниву собираютъ. Эту самую золотую ниву…
Я понялъ, что много заботы и труда даютъ крестьянамъ эти золотая нивы. Съ тcхъ поръ мужики привлекали мое вниманiе. По праздникамъ я видалъ ихъ пьяными. Они ругались, дрались, но и пcсни пcли. Хорошiя пcсни пcли мужики. Пcли о томъ, какъ рcки текутъ, какъ по Волгc корабли идутъ. Пcли о томъ, какъ свекоръ издcвается надъ свекровью, какъ невcста горько плачетъ, идя замужъ за немилаго. пcли о разбойниках, о туркахъ, о татарахъ. Пcли о царяхъ, объ Иванc Васильевичc Грозномъ, о господахъ, о какихъ-то чиновникахъ да купцахъ. Все, что мнc приходилось видcть въ деревнc, тяжело и сумбурно ложилось на мою душу, и головой не могъ я понять, почему это все неладно устроено… Когда я позже попалъ въ большой городъ, въ Казань, я въ пригородc, въ Суконной Слободc, видcлъ и чувствовалъ ту же горькую людскую долю. Видcлъ, какъ плохо живутъ люди, какъ они много плачутъ. Та же была горестная, грубая, жестокая и пьяная жизнь.
Въ городъ мнc впервые стала очевидна разница между богатыми и бедными людьми. Я видcлъ, что богатый купецъ производилъ на городового большее впечатлcнiе, чcмъ сапожникъ Сашка. Даже причастiе въ церкви отпускалось священникомъ купцу Суслову съ большимъ вниманiемъ, чcмъ нашему брату Исаакiю. Не приходило мнc тогда въ голову, что это въ какомъ нибудь отношении несправедливо. Я былъ твердо увcренъ, что такъ надо, что богатому самимъ Господомъ Богомъ положенъ особый почетъ. Да и какъ же иначе? У купца и животъ потолще, и поддевка у него новcе, и сапоги у него лаковые съ блестящими бураками, а Сашка въ опоркахъ, обтрепанный и тощiй, и всегда у него почему-то синякъ, то подъ правымъ глазомъ, то подъ лcвымъ… Все казалось мнc нормальнымъ. Я тогда не подозрcвалъ еще, что того же мнcнiя держался и тотъ знаменитый нcмецкiй философъ, который сказалъ: все существующее – разумно… И когда на меня кричалъ городовой, что я не долженъ купаться въ озерc, то я принималъ это за благо и только старался нырнуть поглубже, и отъ страха держался въ водъ до тcхъ поръ, пока гроза не проносилась мимо… Когда я потомъ былъ писцомъ въ Управc, мнc казался естественнымъ грозный и недоступный видъ главнаго начальника – трепетъ охватывалъ меня при одномъ взглядc на его парикъ… Дома я слышалъ разсказы о губерррнаторахъ, о прокурррорахъ, испрравникахъ, прриставахъ, кварртальныхъ, и мнc тоже становилось страшно. Почему то во всcхъ начальственныхъ наименованiяхъ выпукло и выразительно звучала буква Р. Какъ железо по хребту, пронзительно отзывалось въ моей напуганной душc это многократное начальственное Рцы… Ррр… Курьезно, что этотъ страхъ передъ властями остался у меня отъ дcтства на всю жизнь. По сю пору боюсь властей, хотя не знаю, чего собственно мнc ихъ бояться?..
Что жизнь можно измcнить, сдcлать ее болcе красивой и справедливой, не приходило мнc въ голову и позже, когда я, уже взрослымъ юношей, узналъ горькiя и мучительныя лишенiя бродяжничества на Волгc и на Кавказc – трудъ безъ смысла, ночи безъ крова, дни безъ пищи… Да и правду сказать, матерiальныя лишенiя не мcшали мнc быть весьма счастливымъ. Въ сильной груди рокоталъ молодой басъ, на свcтc были пcсни, и предо мною, какъ далекая мечта, соблазнительно разстилался въ небc млечный путь театра…
— Что такое нива золотая?
Нива моя, нива, нива золотая!
Зреешь ты на солнцc, колосъ наливая…
Вышелъ я однажды изъ деревни въ поле. И увидалъ я передъ глазами необозримую ниву. Колосья на длинныхъ стебелькахъ-соломинкахъ, желтыя. Понравилась мнc нива, и вернувшись домой, я спросилъ у матери:
— Золотистая, – просто отвcтила моя мать.
— Желтая?
— Нcтъ, золотая. Изъ золота. Есть монеты такiя, полновcсныя, цcнныя.
— Гдc эти монеты?
—– Монеты золотыя у богатыхъ.
— А у насъ нcтъ?
— У насъ нcтъ.
Потомъ я по утрамъ, очень рано, часа въ три, слышалъ, какъ кряхтcли старые мужики, вставая со своихъ затcйливыхъ подобiй кровати, какъ охая, запасались кто серпами, кто косами и на цcлый день уходили куда-то изъ деревни.
— Чего это они такъ рано встаютъ? Отчего не спятъ? – опять спрашивалъ я мать.
— Работать, работать идутъ. Въ поле.
— Что они тамъ дcлають?
— Ниву собираютъ. Эту самую золотую ниву…
Я понялъ, что много заботы и труда даютъ крестьянамъ эти золотая нивы. Съ тcхъ поръ мужики привлекали мое вниманiе. По праздникамъ я видалъ ихъ пьяными. Они ругались, дрались, но и пcсни пcли. Хорошiя пcсни пcли мужики. Пcли о томъ, какъ рcки текутъ, какъ по Волгc корабли идутъ. Пcли о томъ, какъ свекоръ издcвается надъ свекровью, какъ невcста горько плачетъ, идя замужъ за немилаго. пcли о разбойниках, о туркахъ, о татарахъ. Пcли о царяхъ, объ Иванc Васильевичc Грозномъ, о господахъ, о какихъ-то чиновникахъ да купцахъ. Все, что мнc приходилось видcть въ деревнc, тяжело и сумбурно ложилось на мою душу, и головой не могъ я понять, почему это все неладно устроено… Когда я позже попалъ въ большой городъ, въ Казань, я въ пригородc, въ Суконной Слободc, видcлъ и чувствовалъ ту же горькую людскую долю. Видcлъ, какъ плохо живутъ люди, какъ они много плачутъ. Та же была горестная, грубая, жестокая и пьяная жизнь.
Въ городъ мнc впервые стала очевидна разница между богатыми и бедными людьми. Я видcлъ, что богатый купецъ производилъ на городового большее впечатлcнiе, чcмъ сапожникъ Сашка. Даже причастiе въ церкви отпускалось священникомъ купцу Суслову съ большимъ вниманiемъ, чcмъ нашему брату Исаакiю. Не приходило мнc тогда въ голову, что это въ какомъ нибудь отношении несправедливо. Я былъ твердо увcренъ, что такъ надо, что богатому самимъ Господомъ Богомъ положенъ особый почетъ. Да и какъ же иначе? У купца и животъ потолще, и поддевка у него новcе, и сапоги у него лаковые съ блестящими бураками, а Сашка въ опоркахъ, обтрепанный и тощiй, и всегда у него почему-то синякъ, то подъ правымъ глазомъ, то подъ лcвымъ… Все казалось мнc нормальнымъ. Я тогда не подозрcвалъ еще, что того же мнcнiя держался и тотъ знаменитый нcмецкiй философъ, который сказалъ: все существующее – разумно… И когда на меня кричалъ городовой, что я не долженъ купаться въ озерc, то я принималъ это за благо и только старался нырнуть поглубже, и отъ страха держался въ водъ до тcхъ поръ, пока гроза не проносилась мимо… Когда я потомъ былъ писцомъ въ Управc, мнc казался естественнымъ грозный и недоступный видъ главнаго начальника – трепетъ охватывалъ меня при одномъ взглядc на его парикъ… Дома я слышалъ разсказы о губерррнаторахъ, о прокурррорахъ, испрравникахъ, прриставахъ, кварртальныхъ, и мнc тоже становилось страшно. Почему то во всcхъ начальственныхъ наименованiяхъ выпукло и выразительно звучала буква Р. Какъ железо по хребту, пронзительно отзывалось въ моей напуганной душc это многократное начальственное Рцы… Ррр… Курьезно, что этотъ страхъ передъ властями остался у меня отъ дcтства на всю жизнь. По сю пору боюсь властей, хотя не знаю, чего собственно мнc ихъ бояться?..
Что жизнь можно измcнить, сдcлать ее болcе красивой и справедливой, не приходило мнc въ голову и позже, когда я, уже взрослымъ юношей, узналъ горькiя и мучительныя лишенiя бродяжничества на Волгc и на Кавказc – трудъ безъ смысла, ночи безъ крова, дни безъ пищи… Да и правду сказать, матерiальныя лишенiя не мcшали мнc быть весьма счастливымъ. Въ сильной груди рокоталъ молодой басъ, на свcтc были пcсни, и предо мною, какъ далекая мечта, соблазнительно разстилался въ небc млечный путь театра…
46.
О томъ, что есть люди, собирающееся перестроить этотъ грубый и несправедливый мiръ, я узналъ гораздо позже, когда я молодымъ артистомъ попалъ въ столицы.
Встрcчаясь все больше и чаще съ писателями, артистами, художниками, учеными – вообще съ людьми передового мышленiя, я сталъ замcчать, какъ мало я знаю, какъ мало чему учился. Мнc захотелось знать хотя бы часть того, что знаютъ эти замcчательные люди. Инстинктивно я всю жизнь былъ поклонникомъ именно такихъ людей, которые многому учились, много думаютъ и отчего-то всегда живутъ въ волненiи. Поэтому, когда счастливый случай столкнулъ меня съ ними, я все ближе къ нимъ тcснился. На дружескихъ пирушкахъ, на разныхъ собранiяхъ я сталъ къ нимъ прислушиваться и заметилъ, что всc они относятся критически къ правителямъ и къ Царю, находя, что жизнь россiйскаго народа закована въ цепи и не можетъ двигаться свободно впередъ. Hcкоторые изъ этихъ умныхъ людей, какъ я потомъ узналъ, принадлежали даже къ какимъ-то тайнымъ кружкамъ – революцiоннымъ… Ихъ выкладки, ихъ разговоры убcждали меня въ томъ, что они правы. Я все сильнcе и глубже сталъ имъ сочувствовать – въ особенности, когда видcлъ, что они дcйствительно готовы положить душу свою за благо народа. Я искренно негодовалъ, когда власти хватали такихъ людей и сажали ихъ въ тюрьмы. Мнc это казалось возмутительной несправедливостью. И я, какъ могъ, старался содcйствовать и помогать этимъ экзальтированнымъ борцамъ за мой народъ.
Смущало меня немного только то, что и въ средc этихъ любимыхъ мною людей я замcчалъ разногласiя въ любви и въ ненависти. Одни говорили, что только борьбою можно завоевать свое право и превозносили огромную физическую силу русскаго народа, говоря, что ежели эту силу сковать въ нcчто единое, то можно будетъ этому народу цcлымъ свътомъ править:
Кажется мнc, это былъ первый сборникъ Горькаго: Мальва, Макаръ Чудра и другiе разсказы перваго перiода. Дcйствительно, разсказы мнc очень понравились. Отъ нихъ вcяло чcмъ-то, что близко лежитъ къ моей душc. Долженъ сказать, что и по сю пору, когда читаю произведенiя Горькаго, мнc кажется, что города, улицы и люди, имъ описываемые – всc мои знакомые. Всcхъ я ихъ видалъ, но никогда не думалъ, что мнc можетъ быть такъ интересно пересмотрcть ихъ черезъ книгу… Помню, послалъ я автору письмо въ Нижнiй-Новгородъ съ выраженемъ моего восторга. Но отвcта не получилъ. Когда въ 1896 году я пcлъ на Выставкc въ Нижнемъ-Новгородc, я Горькаго еще не зналъ. Но вотъ въ 1901 году я снова прicхалъ въ Нижнiй. Пcлъ въ ярмарочномъ театръ. Однажды во время представленiя Жизни за Царя мнc передаютъ, что въ театрc Горькiй, и что онъ хочетъ со мною познакомиться. Въ слъдующiй антрактъ ко мнc пришелъ человcкъ съ лицомъ, которое показалось мнc оригинальнымъ и привлекательнымъ, хотя и не очень красивымъ. Подъ прекрасными длинными волосами, надъ немного смcшнымь носомъ и широко выступающими скулами горcли чувствомъ глубокiе, добрые глаза, особенной ясности, напоминавшей ясность озера. Усы и маленькая бородка. Полу-улыбнувшись, онъ протянулъ мнc руку, крcпко пожалъ мою и роднымъ мнc волжскимъ акцентомъ – на О – сказалъ:
— «Я слышалъ, что вы тоже нашъ брать Исаакiй» (нашего поля ягода).
— Какъ будто, – отвcтилъ я.
И такъ, съ перваго этого рукопожатiя мы – я, по крайней мcрc, наверное – почувствовали другъ къ другу симпатiю. Мы стали часто встрcчаться. То онъ приходилъ ко мнc въ театръ, даже днемъ, и мы вмcстc шли въ Кунавино кушать пельмени, любимое наше северное блюдо, то я шелъ къ нему въ его незатейливую квартиру, всегда переполненную народомъ. Всякiе тутъ бывали люди. И задумчивые, и веселые, и сосредоточенно-озабоченные, и просто безразличные, но все большей частью были молоды и, какъ мнc казалось, приходили испить прохладной воды изъ того прекраснаго источника, какимъ намь представлялся А.М.Пcшковъ-Горькiй.
Простота, доброта, непринужденность этого, казалось, безпечнаго юноши, его сердечная любовь къ своимъ дcтишкамъ, тогда маленькимъ, и особая ласковость волжанина къ жене, очаровательной Екатеринc Павловнc Пcшковой – все это такъ меня подкупило и такъ меня захватило, что мнc казалось: вотъ, наконецъ, нашелъ я тотъ очагъ, у котораго можно позабыть, что такое ненависть, выучиться любить и зажить особенной какой-то, единственно радостной идеальной жизнью человcка! У этого очага я уже совсемъ повcрилъ, что если на свcте есть дcйствительно хорошiе, искреннiе люди, душевно любящiе свой народъ, то это – Горькiй и люди, ему подобные, какъ онъ, видевшiе столько страданiй, лишенiй и всевозможныхъ отпечатковъ горестнаго человcческаго житья. Тcмъ болcе мнc бывало тяжело и обидно видcть, какъ Горькаго забирали жандармы, уводили въ тюрьму, ссылали на сcверъ. Тутъ я положительно началъ вcрить въ то, что люди, называющее себя соцiалистами, составляютъ квинтъ-эссенцiю рода человcческаго, и душа моя стала жить вмcсте съ ними.
Я довольно часто прicзжалъ потомъ въ весеннiе и лcтнiе месяцы на Капри, гдc (кстати сказать, въ наемномъ, а не въ собственномъ домc) живалъ Горькiй. Въ этомъ домc атмосфера была революционная. Но долженъ признаться въ томъ, что меня интересовали и завлекали только гуманитарные порывы всcхъ этихъ взволнованныхъ идеями людей. Когда же я изрcдка дcлалъ попытки почерпнуть изъ соцiалистическихъ книжекъ какiя нибудь знанiя, то мнc на первой же страницc становилось невыразимо скучно и даже, каюсь – противно. А оно, въ самомъ дcлc – зачcмъ мнc это необходимо было знать, сколько изъ пуда железа выходитъ часовыхъ колесиковъ? Сколько получаетъ первый обманщикъ за выдcлку колесъ, сколько второй, сколько третiй и что остается обманутому рабочему? Становилось сразу понятно, что кто-то обманутъ и кто-то обманываетъ. «Регулировать отношенiя» между тcмъ и другимъ мнc, право, не хотелось. Такъ я и презрcлъ соцiалистическую науку… А жалко! Будь я въ соцiализмc ученcе, знай я, что въ соцiалистическую революцiю я долженъ потерять все до послcдняго волоса, я можетъ быть, спасъ бы не одну сотню тысячъ рублей, заблаговременно переведя за-границу русскiе революцiонные рубли и превративъ ихъ въ буржуазную валюту…
Встрcчаясь все больше и чаще съ писателями, артистами, художниками, учеными – вообще съ людьми передового мышленiя, я сталъ замcчать, какъ мало я знаю, какъ мало чему учился. Мнc захотелось знать хотя бы часть того, что знаютъ эти замcчательные люди. Инстинктивно я всю жизнь былъ поклонникомъ именно такихъ людей, которые многому учились, много думаютъ и отчего-то всегда живутъ въ волненiи. Поэтому, когда счастливый случай столкнулъ меня съ ними, я все ближе къ нимъ тcснился. На дружескихъ пирушкахъ, на разныхъ собранiяхъ я сталъ къ нимъ прислушиваться и заметилъ, что всc они относятся критически къ правителямъ и къ Царю, находя, что жизнь россiйскаго народа закована въ цепи и не можетъ двигаться свободно впередъ. Hcкоторые изъ этихъ умныхъ людей, какъ я потомъ узналъ, принадлежали даже къ какимъ-то тайнымъ кружкамъ – революцiоннымъ… Ихъ выкладки, ихъ разговоры убcждали меня въ томъ, что они правы. Я все сильнcе и глубже сталъ имъ сочувствовать – въ особенности, когда видcлъ, что они дcйствительно готовы положить душу свою за благо народа. Я искренно негодовалъ, когда власти хватали такихъ людей и сажали ихъ въ тюрьмы. Мнc это казалось возмутительной несправедливостью. И я, какъ могъ, старался содcйствовать и помогать этимъ экзальтированнымъ борцамъ за мой народъ.
Смущало меня немного только то, что и въ средc этихъ любимыхъ мною людей я замcчалъ разногласiя въ любви и въ ненависти. Одни говорили, что только борьбою можно завоевать свое право и превозносили огромную физическую силу русскаго народа, говоря, что ежели эту силу сковать въ нcчто единое, то можно будетъ этому народу цcлымъ свътомъ править:
— Прочти, – говорить. Какой у насъ появился чудный писатель. Вcроятно, молодой.
«Какъ нcкiй демонъ, отселc править мiромъ я могу!..»
Другiе-же, наоборотъ, говорили, что сила физическая безпомощна, что народъ будетъ по настоящему силенъ только тогда, когда возвысится его духъ, когда онъ пойметъ, что противленiе злу – отъ лукаваго, что надо подставить другую щеку, когда получилъ ударъ въ одну… И у тcхъ, и другихъ проповcдниковъ были пламенные послcдователи, восторженные поклонники, которые до изступленiя защищали свою правду. Мнc, съ моей актерской точки зрcнiя, – можетъ быть, узкой – казалось, что двухъ правдъ не бываеть, что правда только одна… Но въ эти тонкости я не слишкомъ углублялся. Мнc было близко стремленiе моихъ друзей къ правдc жизни, къ справедливости, къ красотc. Меня горячо увлекала мечта, что въ жизнь народа русскаго, которую я видcлъ такой мрачной, будетъ внесенъ новый свcтъ, что люди перестанутъ такъ много плакать, такъ безсмысленно и тупо страдать, такъ темно и грубо веселиться въ пьянствc. И я всей душой къ нимъ присоединялся и вмcстc съ ними мечталъ о томъ, что когда нибудь революцiя смететъ несправедливый строй и на мcсто него поставитъ новый, на счастье русскому народу.
Человcкомъ, оказавшимъ на меня въ этомъ отношенiи особенно сильное, я бы сказалъ – рcшительное влiянiе, былъ мой другъ Алексcй Максимовичъ Пcшковъ – Максимъ Горькiй. Это онъ своимъ страстнымъ убcжденiемъ и примcромъ скрcпилъ мою связь съ соцiалистами, это ему и его энтузiазму повcрилъ я больше, чcмъ кому бы то ни было и чему бы то ни было другому на свcтc.
Помню, что впервые услышалъ я имя Горькаго отъ моего милаго друга С.В.Рахманинова. Было это въ Москвc. Приходитъ ко мнc однажды въ Леонтьевскiй переулокъ Сережа Рахманиновъ и приносить книгу.
Кажется мнc, это былъ первый сборникъ Горькаго: Мальва, Макаръ Чудра и другiе разсказы перваго перiода. Дcйствительно, разсказы мнc очень понравились. Отъ нихъ вcяло чcмъ-то, что близко лежитъ къ моей душc. Долженъ сказать, что и по сю пору, когда читаю произведенiя Горькаго, мнc кажется, что города, улицы и люди, имъ описываемые – всc мои знакомые. Всcхъ я ихъ видалъ, но никогда не думалъ, что мнc можетъ быть такъ интересно пересмотрcть ихъ черезъ книгу… Помню, послалъ я автору письмо въ Нижнiй-Новгородъ съ выраженемъ моего восторга. Но отвcта не получилъ. Когда въ 1896 году я пcлъ на Выставкc въ Нижнемъ-Новгородc, я Горькаго еще не зналъ. Но вотъ въ 1901 году я снова прicхалъ въ Нижнiй. Пcлъ въ ярмарочномъ театръ. Однажды во время представленiя Жизни за Царя мнc передаютъ, что въ театрc Горькiй, и что онъ хочетъ со мною познакомиться. Въ слъдующiй антрактъ ко мнc пришелъ человcкъ съ лицомъ, которое показалось мнc оригинальнымъ и привлекательнымъ, хотя и не очень красивымъ. Подъ прекрасными длинными волосами, надъ немного смcшнымь носомъ и широко выступающими скулами горcли чувствомъ глубокiе, добрые глаза, особенной ясности, напоминавшей ясность озера. Усы и маленькая бородка. Полу-улыбнувшись, онъ протянулъ мнc руку, крcпко пожалъ мою и роднымъ мнc волжскимъ акцентомъ – на О – сказалъ:
— «Я слышалъ, что вы тоже нашъ брать Исаакiй» (нашего поля ягода).
— Какъ будто, – отвcтилъ я.
И такъ, съ перваго этого рукопожатiя мы – я, по крайней мcрc, наверное – почувствовали другъ къ другу симпатiю. Мы стали часто встрcчаться. То онъ приходилъ ко мнc въ театръ, даже днемъ, и мы вмcстc шли въ Кунавино кушать пельмени, любимое наше северное блюдо, то я шелъ къ нему въ его незатейливую квартиру, всегда переполненную народомъ. Всякiе тутъ бывали люди. И задумчивые, и веселые, и сосредоточенно-озабоченные, и просто безразличные, но все большей частью были молоды и, какъ мнc казалось, приходили испить прохладной воды изъ того прекраснаго источника, какимъ намь представлялся А.М.Пcшковъ-Горькiй.
Простота, доброта, непринужденность этого, казалось, безпечнаго юноши, его сердечная любовь къ своимъ дcтишкамъ, тогда маленькимъ, и особая ласковость волжанина къ жене, очаровательной Екатеринc Павловнc Пcшковой – все это такъ меня подкупило и такъ меня захватило, что мнc казалось: вотъ, наконецъ, нашелъ я тотъ очагъ, у котораго можно позабыть, что такое ненависть, выучиться любить и зажить особенной какой-то, единственно радостной идеальной жизнью человcка! У этого очага я уже совсемъ повcрилъ, что если на свcте есть дcйствительно хорошiе, искреннiе люди, душевно любящiе свой народъ, то это – Горькiй и люди, ему подобные, какъ онъ, видевшiе столько страданiй, лишенiй и всевозможныхъ отпечатковъ горестнаго человcческаго житья. Тcмъ болcе мнc бывало тяжело и обидно видcть, какъ Горькаго забирали жандармы, уводили въ тюрьму, ссылали на сcверъ. Тутъ я положительно началъ вcрить въ то, что люди, называющее себя соцiалистами, составляютъ квинтъ-эссенцiю рода человcческаго, и душа моя стала жить вмcсте съ ними.
Я довольно часто прicзжалъ потомъ въ весеннiе и лcтнiе месяцы на Капри, гдc (кстати сказать, въ наемномъ, а не въ собственномъ домc) живалъ Горькiй. Въ этомъ домc атмосфера была революционная. Но долженъ признаться въ томъ, что меня интересовали и завлекали только гуманитарные порывы всcхъ этихъ взволнованныхъ идеями людей. Когда же я изрcдка дcлалъ попытки почерпнуть изъ соцiалистическихъ книжекъ какiя нибудь знанiя, то мнc на первой же страницc становилось невыразимо скучно и даже, каюсь – противно. А оно, въ самомъ дcлc – зачcмъ мнc это необходимо было знать, сколько изъ пуда железа выходитъ часовыхъ колесиковъ? Сколько получаетъ первый обманщикъ за выдcлку колесъ, сколько второй, сколько третiй и что остается обманутому рабочему? Становилось сразу понятно, что кто-то обманутъ и кто-то обманываетъ. «Регулировать отношенiя» между тcмъ и другимъ мнc, право, не хотелось. Такъ я и презрcлъ соцiалистическую науку… А жалко! Будь я въ соцiализмc ученcе, знай я, что въ соцiалистическую революцiю я долженъ потерять все до послcдняго волоса, я можетъ быть, спасъ бы не одну сотню тысячъ рублей, заблаговременно переведя за-границу русскiе революцiонные рубли и превративъ ихъ въ буржуазную валюту…
47.
189 Обращаясь памятью къ прошлому и стараясь опредcлить, когда же собственно началось то, что въ концc концовъ заставило меня покинуть родину, я вижу, какъ мнc трудно провести границу между одной фазой русскаго революцiоннаго движенiя и другою. Была революцiя въ 1905 году, потомъ вторая вспыхнула въ мартc 1917 года, третья – въ октябрc того же года. Люди, въ политикc искушенные, подробно объясняютъ, чcмъ одна революцiя отличается отъ другой, и какъ то раскладывают ихъ по особымъ полочкамъ, съ особыми ярлычками. Мнc – признаюсь – всc эти событiя послcднихъ русскихъ десятилcтiй представляются чcмъ то цcльнымъ – цcпью, каждое звено которой крcпко связано съ сосcднимъ звеномъ. Покатился съ горы огромный камень, зацеплялся на короткое время за какую нибудь преграду, которая оказывалась недостаточно сильной, медленно сдвигалъ ее съ мcста и катился дальше – пока не скатился въ бездну. Я уже говорилъ, что не сродни, какъ будто, характеру русскаго человcка разумная умcренность въ дcйствiяхъ: во всемъ, какъ въ покорности, такъ и въ бунтc, долженъ онъ дойти до самаго края…