Страница:
— Почему вы носите мcшки съ мукой? – спрашиваю я постановщика.
— Дорогой Федоръ Ивановичъ, надо же какъ нибудь оживить сцену.
Что отвcтить? «Ступай, достань веревку и удавись. А я уже, можетъ быть, подыщу кого нибудь, кто тебя сумcетъ оживить…».
34.
35.
IV. Русск iе люди.
36.
37.
38.
— Дорогой Федоръ Ивановичъ, надо же какъ нибудь оживить сцену.
Что отвcтить? «Ступай, достань веревку и удавись. А я уже, можетъ быть, подыщу кого нибудь, кто тебя сумcетъ оживить…».
Нельзя – обидится! Скажетъ: Шаляпинъ ругается.
34.
Не во имя строгаго реализма я возстаю противъ «новшествъ», о которыхъ я говорилъ въ предыдущей главc. Я не догматикъ въ искусствc и вовсе не отрицаю опытовъ и исканiй. Не былъ ли смcлымъ опытомъ мой Олофернъ? Реалистиченъ ли мой Донъ-Базилiо? Что меня отталкиваетъ и глубоко огорчаетъ, это подчиненiе главнаго – аксессуару, внутренняго – внcшнему, души – погремушкc. Ничего не имcлъ бы я ни противъ «лестницы жизни», ни противъ мcшковъ съ мукой, если бы они не мcшали. А они мcшаютъ пcвцамъ спокойно играть и пcть, а публикc мcшаютъ спокойно слушать музыку и пcвцовъ. Гридница спокойнее лестницы – сосредотачиваетъ вниманiе, а лcстница его разсcиваетъ. Мcшки съ мукой и чертики – уже прямой скандалъ.
Я самъ всегда требую хорошихъ, красивыхъ и стильныхъ декорацiй. Особенность и цcнность оперы для меня въ томъ, что она можетъ сочетать въ стройной гармонiи всc искусства – музыку, поэзiю, живопись, скульптуру и архитектуру. Слcдовательно, я не могъ бы упрекнуть себя въ равнодушiи къ заботамъ о внcшней обстановке. Я признаю и цcню дcйствiе декорацiи на публику. Но произведя свое первое впечатлcнiе на зрителя, декорацiя должна сейчасъ же утонуть въ общей симфонiи сценическаго дcйствiя. Беда же въ томъ, что новаторы, поглощенные нагроможденiемъ вредныхъ, часто безсмысленныхъ декоративныхъ и постановочныхъ затcй, уже пренебрегаютъ всcмъ остальнымъ, самымъ главнымъ въ театрc, – духомъ и интонацiей произведенiя, и подавляютъ актера, первое и главное дcйствующее лицо.
Я весьма цcню и уважаю въ театральномъ дcятелc знанiя, но если своими учеными изысканiями постановщикъ убиваетъ самую суть искусства, – то его науку и его самого надо изъ театра безпощадно гнать.
Режиссеръ ставитъ «Бориса Годунова». У Карамзина или у Иловайскаго онъ вычиталъ, что самозванецъ Гришка Отрепьевъ бcжалъ изъ монастыря осенью, въ сентябре. Поэтому, ставя сцену въ корчме съ Гришкой и Варлаамомъ, онъ оставляетъ окно открытымъ и за окномъ даетъ осеннiй пейзажъ – блеклую зелень.
Желанiе Стасова для меня было закономъ. Я сказалъ директору Императорскихъ Театровъ В.А.Теляковскому, что хочу пcть въ «Каменномъ гостc». Теляковскiй согласился. Я пристулилъ къ работc, т.е. сталъ заучивать мою и всc остальныя роли пьесы, какъ я это всегда дcлаю. Сижу у себя дома въ халатc и разбираю клавиръ. Мнc докладываютъ, что какой-то господинъ хочетъ меня видcть.
— Просите.
Входить господинъ съ цcлой библiотекой подмышкой. Представляется. Ему поручено поставить «Каменнаго гостя».
— Очень радъ. Чcмъ могу служить?
— Отчего же нельзя, отвечаю. Ставьте въ стилc XII вcка.
— Да, – продолжаетъ ученый мой собесcдникъ. – Но Родриго дель Стюпидосъ на 72-й страницc П тома своего не менcе классическаго труда помcстилъ легенду о Донъ-Жуанc въ рамки XIV вcка.
— Ну, что-же. И это хорошо. Чcмъ плохой вcкъ? Ставьте въ стилc XIV вcка.
Прихожу на репетицiю. И первое, что я узнаю, это то, что произведете Даргомыжскаго по Пушкину ставятъ вc стилc XII вcка. Узналъ я это вотъ какимъ образомъ. У Лауры веселая застольная пирушка. На столc, конечно, полагается быть канделябрамъ. И вдругъ постановщикъ замcтилъ, что канделябры не соотвcтствуютъ стилю аббата Этьена. Пришелъ онъ въ неописуемое волненiе:
— Григорiй! Рехнулся, что-ли? Что за канделябры! Тащи канделябры XII вcка… Григорiй!..
Появился бутафоръ. Малый, должно быть, VII вcка и о XII вcкc не слыхивалъ.
Вступаетъ въ дcйствiе Донъ-Карлосъ. По пьесc это грубый солдафонъ. Для прелестной 18-ти летней Лауры онъ не находить за пиромъ никакихъ другихъ словъ, кромc вотъ этихъ:
И ушелъ. «Каменный гость» былъ лоставленъ безъ моего участия и, разумcется, предсталъ передъ публикой въ весьма печальномъ видc.
Я самъ всегда требую хорошихъ, красивыхъ и стильныхъ декорацiй. Особенность и цcнность оперы для меня въ томъ, что она можетъ сочетать въ стройной гармонiи всc искусства – музыку, поэзiю, живопись, скульптуру и архитектуру. Слcдовательно, я не могъ бы упрекнуть себя въ равнодушiи къ заботамъ о внcшней обстановке. Я признаю и цcню дcйствiе декорацiи на публику. Но произведя свое первое впечатлcнiе на зрителя, декорацiя должна сейчасъ же утонуть въ общей симфонiи сценическаго дcйствiя. Беда же въ томъ, что новаторы, поглощенные нагроможденiемъ вредныхъ, часто безсмысленныхъ декоративныхъ и постановочныхъ затcй, уже пренебрегаютъ всcмъ остальнымъ, самымъ главнымъ въ театрc, – духомъ и интонацiей произведенiя, и подавляютъ актера, первое и главное дcйствующее лицо.
Я весьма цcню и уважаю въ театральномъ дcятелc знанiя, но если своими учеными изысканiями постановщикъ убиваетъ самую суть искусства, – то его науку и его самого надо изъ театра безпощадно гнать.
Режиссеръ ставитъ «Бориса Годунова». У Карамзина или у Иловайскаго онъ вычиталъ, что самозванецъ Гришка Отрепьевъ бcжалъ изъ монастыря осенью, въ сентябре. Поэтому, ставя сцену въ корчме съ Гришкой и Варлаамомъ, онъ оставляетъ окно открытымъ и за окномъ даетъ осеннiй пейзажъ – блеклую зелень.
— Федоръ Ивановичъ, за вами должокъ. Вы обещали спcть какъ нибудь Лепорелло въ «Каменномъ гостc» Даргомыжскаго.
Хронологiя торжествуетъ, но сцена погублена.
Мусоргскiй написалъ къ этой картине зимнюю музыку. Она заунывная, сосредоточенная, замкнутая – открытое окно уничтожаетъ настроенiе всей сцены…
Съ такого рода губительной наукой я однажды столкнулся непосредственно на Императорской сценc.
Владимiръ Стасовъ сказалъ мне какъ-то.
Желанiе Стасова для меня было закономъ. Я сказалъ директору Императорскихъ Театровъ В.А.Теляковскому, что хочу пcть въ «Каменномъ гостc». Теляковскiй согласился. Я пристулилъ къ работc, т.е. сталъ заучивать мою и всc остальныя роли пьесы, какъ я это всегда дcлаю. Сижу у себя дома въ халатc и разбираю клавиръ. Мнc докладываютъ, что какой-то господинъ хочетъ меня видcть.
— Просите.
Входить господинъ съ цcлой библiотекой подмышкой. Представляется. Ему поручено поставить «Каменнаго гостя».
— Очень радъ. Чcмъ могу служить?
— Легенда о Донъ-Жуанc весьма стариннаго происхожденiя. Аббатъ Этьенъ на 37-й страницc III тома своего классическаго труда относитъ ея возникновенiе къ XII вcку. Думаю ли я, что «Каменнаго гостя» можно ставить въ стилc XII вcка?
Постановщикъ мнc объясняетъ:
— Отчего же нельзя, отвечаю. Ставьте въ стилc XII вcка.
— Да, – продолжаетъ ученый мой собесcдникъ. – Но Родриго дель Стюпидосъ на 72-й страницc П тома своего не менcе классическаго труда помcстилъ легенду о Донъ-Жуанc въ рамки XIV вcка.
— Ну, что-же. И это хорошо. Чcмъ плохой вcкъ? Ставьте въ стилc XIV вcка.
Прихожу на репетицiю. И первое, что я узнаю, это то, что произведете Даргомыжскаго по Пушкину ставятъ вc стилc XII вcка. Узналъ я это вотъ какимъ образомъ. У Лауры веселая застольная пирушка. На столc, конечно, полагается быть канделябрамъ. И вдругъ постановщикъ замcтилъ, что канделябры не соотвcтствуютъ стилю аббата Этьена. Пришелъ онъ въ неописуемое волненiе:
— Григорiй! Рехнулся, что-ли? Что за канделябры! Тащи канделябры XII вcка… Григорiй!..
Появился бутафоръ. Малый, должно быть, VII вcка и о XII вcкc не слыхивалъ.
— Такъ что, г. режиссеръ, окромя, какъ изъ Хюгенотовъ, никакихъ канделябрей у насъ нcтъ…
Ковыряя въ носу, онъ флегматически отвcчаетъ:
— Богъ съ ними, – думаю, – пускай забавляются. Приступили къ репетицiямъ. Пиршественный столъ поставленъ такъ, что за нимъ не только невозможно уютно веселиться, но и сидcть за нимъ удобно нельзя.
Очень мнc стало смcшно.
Вступаетъ въ дcйствiе Донъ-Карлосъ. По пьесc это грубый солдафонъ. Для прелестной 18-ти летней Лауры онъ не находить за пиромъ никакихъ другихъ словъ, кромc вотъ этихъ:
— Пойду я, господа, въ баню. Никакого «Каменнаго гостя» мы съ вами пcть не будемъ.
…Когда
Пора пройдеть, когда твои глаза
Впадутъ, и вcки, сморщась, почернcють,
И сcдина въ косc твоей мелькнетъ,
И будутъ называть тебя старухой,
Тогда что скажешь ты?
Роль этого грубаго вояки долженъ пcть суровый басъ, а запcлъ ее мягкiй лирическiй баритонъ. Она, конечно, лишилась характера. Постановщикъ же, поглощенный канделябрами, находилъ, повидимому, безкостный тонъ пcвца вполнc подходящимъ – ничего не говорилъ. Объ этомъ не сказано ничего ни у аббата Этьена, ни у Родрига дель Стюпидоса…
Послушалъ я, послушалъ, не вытерпcлъ и сказалъ:
И ушелъ. «Каменный гость» былъ лоставленъ безъ моего участия и, разумcется, предсталъ передъ публикой въ весьма печальномъ видc.
35.
Кажется мнc порою, что растлевающее влiянiе на театръ оказалъ и общiй духъ новаго времени. Долго наблюдалъ я нашу театральную жизнь въ столицахъ и не могъ не заметить съ большимъ огорченiемъ, что нcтъ уже прежняго отношенiя актера къ театру. Скептики иногда посмеиваются надъ старомодными словами, «святое искусство», «храмъ искусства», «священный трепетъ подмостковъ» и т.п. Можетъ быть, оно звучитъ и смешно, но, вcдь, не пустыя это были слова для нашихъ стариковъ. За ними было глубокое чувство. А теперь похоже на то, что молодой актеръ сталъ учиться въ училищахъ, главнымъ образомъ, только для того, чтобы получить аттестатъ и немедленно же начать играть Рюи Блаза. Пересталъ какъ будто молодой актеръ задумываться надъ тcмъ, готовъ ли онъ. Онъ сталъ торопиться. Его занимаютъ другiе вопросы. Весь трепетъ свой онъ перенесъ на дешевую рекламу. Вмcсто того, чтобы посвятить свою заботу и свое вниманiе пьесc, изображению персонажа, спектаклю, – онъ перенесъ свое вниманiе на театральный журнальчикъ и на афишу – имя большими буквами. Понятно, что лестно увидcть свое изображенiе на первой странице журнала съ надписью внизу: «Усиковъ. Одинъ изъ самыхъ нашихъ замcчательныхъ будущихъ талантовъ». Прiятно и ослепительно. Но въ этомъ ослепленiи актеръ пересталъ замcчать, что интимныхъ отношенiй со священнымъ искусствомъ» онъ все ближе и ближе переходилъ къ базару. Актеръ обтеръ лицо объ спину театральнаго репортера…
Для развлечения и удовлетворенiя мелкаго самолюбiя онъ восторженно сталъ принимать приглашенiя въ кружки, такъ называемыхъ, любителей театральнаго искусства, кружки взаимной лести и рекламы, гдc на каждой репетицiи обязательно находилъ редактора театральной газеты. Критика серьезныхъ людей сдcлалась ему обидной, тяжелой и невыносимой. Но страшнcе всего то, что онъ потерялъ способность и склонность критиковать самого себя.
Надо по всей справедливости сказать, что трудно приходится современной молодежи – ее жаль. Искусство требуетъ не только усидчивости, но и сосредоточенности. Цивилизацiя послcднихъ десятковъ лcтъ смяла кости этой доброй усидчивости. Сейчасъ всc такъ торопятся, спcшатъ. Аэропланы, радiо. Наверху летаютъ, а внизу, на землc дерутся. Хоть я и не очень старъ, а скажу, мы, старики, въ баню ходили, долго мылись, благодушествовали. Хорошо потереться мочалкой и вcникомъ попариться. Для искусства хорошо. Теперь станешь на пружинку, тебя въ минуту и намылили, и потерли, и усатинъ уже во всcхъ волосахъ. Для искусства усатинъ вредная вcщь, вредна и пружинка… Искусство требуетъ созерцанiя, спокойствiя, хорошаго ландшафта съ луной. А тутъ Эйфелева башня съ Ситроеномъ… Надо торопиться, спcшить, перегонять.
Актеръ, музыкантъ, пcвецъ вдругъ какъ-то стали всc ловить моментъ. Выдался моментъ удачный – онъ чувствуетъ себя хорошо. Случилось что нибудь плохое, онъ говоритъ – «не везет», затираютъ, интригуютъ. Этотъ моменталистъ никогда не виноватъ самъ, всегда виновать кто-то другой.
И годъ отъ году, на моихъ глазахъ, этотъ базаръ сталъ разрастаться все болcе зловcще. Ужасно, на каждомъ шагу и всюду – на всемъ земномъ шарc – сталкиваться съ профессiоналами, не знающими своего ремесла. Актеръ не знаетъ сцены, музыкантъ не знаетъ по настоящему музыки, дирижеръ не чувствуетъ ни ритма, ни паузы. Не только не можетъ передать души великаго музыканта, но неспособенъ даже услcдить болcе или менcе правильно за происходящими на сценc дcйствiями, а, спектаклемъ командуетъ онъ, какъ полководецъ – сраженiемъ. Съ чрезвычайно нахмуренными бровями, съ перстнемъ на мизинцc, онъ за то очень убcдительно машетъ палочкой… И нельзя сказать, чтобы этотъ дирижеръ совершенно ничего не зналъ. Нcтъ, онъ знаетъ, много знаетъ, обученъ всcмъ контрапунктамъ, но отъ этого знанiя толку мало потому, что однихъ знанiй недостаточно для рcшенiя задачи. Надобно еще умcть сообразить, понять и сотворить. Bcдь, для того, чтобы построить хорошiй мостъ, инженеру мало знать курсъ, который онъ проходилъ въ школc. Онъ долженъ еще быть способнымъ рcшить творческую задачу…
Мнc, которому театръ, быть можетъ, дороже всего въ жизни, тяжело все это говорить, но еще тяжелcе все это видcть. Я старая театральная муха – гони ее въ окно, она влcзетъ въ дверь – такъ неразрывно связанъ я со сценой. Я продcлалъ все, что въ театрc можно дcлать. Я и лампы чистилъ, и на колосники лазилъ, и декорацiи приколачивалъ гвоздями, и въ апофеозахъ зажигалъ бенгальскiе огни, и плясалъ въ малороссiйской труппc, и водевили разыгрывалъ, и Бориса Годунова пcлъ. Самый маленькiй провинцiальный актеръ, фокусникъ какой-нибудь въ циркc близокъ моей душc. Такъ люблю я театръ. Какъ же мнc безъ боли признаться, что въ большииствc современныхъ театровъ мнc и скучно, и грустно?
Но я надеюсь, я увcренъ, что не всc молодые измcнили хорошей, честной театральной традицiи. И съ увcренностью скажу имъ: «не теряйте духа! Будьте себc вcрны – вы побcдите!»
Ужинъ въ Московскомъ, Художественно-артистическомъ кружкc.
Справа сидятъ – И.Е.Рcпинъ, М.П.Муромцева, художн. Мясоcдовъ и Ю.А.Бунинъ;
Справа сидятъ – И.Е.Рcпинъ, М.П.Муромцева, художн. Мясоcдовъ и Ю.А.Бунинъ;
стоитъ – С.С.Мамонтовъ (сынъ С.И.Мамонтова);
слcва – И.А.Бунинъ, Ф.И.Шаляпинъ, худ. И.К.Крайторъ, А.Р.Ледницкiй и К.А.Коровинъ.
IV. Русск iе люди.
36.
Со вторичнымъ моимъ поступленiемъ на Императорскую сцену моя работа стала протекать параллельно въ обcихъ сголицахъ, такъ какъ я поочередно выступалъ то въ Марiинскомъ театрc въ Петербургc, то въ Большомъ Императорскомъ театрc въ Москвc. Артистъ, много и серьезно работающiй, не располагаетъ большими досугами. Изученiе ролей, репетицiи, спектакли. Часы же моего отдыха я проводилъ или въ семьc, или въ кругу друзей – музыкантовъ, художниковъ, писателей. Такъ называемое «общество» я посcщалъ мало. Однако, въ Москвc я съ большимъ интересомъ (присматривался къ купеческому кругу, дающему тонъ всей московской жизни. И не только московской. Я думаю, что въ полустолcтiе, предшествовавшее революцiи, русское купечество играло первенствующую роль въ бытовой жизни всей страны.
Что такое русскiй купецъ? Это въ сущности простой россiйскiй крестьянинъ, который послc освобожденiя отъ рабства потянулся работать въ городъ. Это тотъ самый мохнатенькiй огурчикъ, что весною налился соками деревни, созрcлъ подъ деревенскимъ солнцемъ и съ крестьянскаго огорода перенесенъ въ городъ для зимняго засола. Свcжiй огурецъ въ огородc, можетъ быть, красивее и вкуснее соленаго, хотя это какъ на чей вкусъ, но и соленый огурчикъ, испорченный городомъ, все еще хранить въ себc теплоту и силу деревенскаго солнца. Въ холодную зимнюю пору, послc доброй рюмки водки, онъ вмcстc съ нею согрcваетъ животъ не только «буржуя», но к пролетарiя, простого рабочаго человcка… Дcствительно, не только на себя работало россiйское купечество – оно творило жизнь, оно зачинало трудъ…
Я такъ и вижу въ деревенскомъ еще обликc его, этого будущаго московскаго туза торговли и промышленности. Выбиваясь изъ силъ и потcя, онъ въ своей деревнc самыми необыкновенными путями изучаетъ грамоту. По сонникамъ, по требникамъ, по лубочнымъ разсказамъ о Бовc Королевичc и Ерусланc Лазаревичc. Онъ по старинному складываеть буквы: азъ, буки, вcди, глаголь… Еще полуграмотный, онъ проявляетъ завидную смcтливость. Не будучи ни техникомъ, ни инженеромъ, онъ вдругъ изобрcтаетъ какую то машинку для растиранiя картофеля, или находитъ въ землc какiе то особенные матерiалы для колесной мази – вообще, что нибудь такое уму непостижимое. Онъ соображаетъ, какъ вспахать десятину съ наименьшей затратой труда, чтобы получить наибольшiй доходъ. Онъ не ходитъ въ казенную пивную лавку, остерегается убивать драгоцcнное время праздничными прогулками. Онъ все время корпитъ то въ конюшнc, то въ огородc, то въ полc, то въ лcсу. Неизвестно, какимъ образомъ – газетъ не читаетъ – онъ узнаетъ, что картофельная мука продается дешево и что, купивъ ее теперь по дешевой цcнc въ такой то губернiи, онъ черезъ мcсяцъ продастъ ее дороже въ другой.
И вотъ, глядишь, начинаетъ онъ жить въ преимущественномъ положенiи передъ другими мужиками, у которыхъ какъ разъ нcтъ его прилежанiя… Съ точки зрcнiя послcднихъ теченiй мысли въ Россiи, онъ – «кулакъ», преступный типъ. Купилъ дешево – кого то обманулъ, продавъ дорого – опять кого-то обманулъ… А для меня, каюсь, это свидетельствуетъ, что въ этомъ человcкc есть, какъ и подобаетъ, умъ, сметка, расторопность и энергiя. Плохъ для жизни тотъ человcкъ – хотя «поэтически» привлекателенъ – который, подобно неаполитанскому лаццарони, лежитъ на солнышке и лениво греется…
А то еще россiйскiй мужичекъ, вырвавшись изъ деревни смолоду, начинаеть сколачивать свое благополучiе будущаго купца, или промышленника въ самой Москвc. Онъ торгуетъ сбитнемъ на Хитровомъ рынке, продаетъ пирожки, на лоткахъ льетъ конопляное масло на гречишники, весело выкрикиваетъ свой товаришко и косымъ глазкомъ хитро наблюдаетъ за стежками жизни, какъ и что зашито и что къ чему какъ пришито. Не казиста жизнь для него. Онъ самъ зачастую ночуетъ съ бродягами на томъ же Хитровомъ рынкc или на Прcснc, онъ cстъ требуху въ дешевомъ трактирc, въ прикусочку пьетъ чаекъ съ чернымъ хлcбомъ. Мерзнетъ, холодаетъ, но всегда веселъ, не ропщетъ и надcется на будущее. Его не смущаетъ, какимъ товаромъ ему приходится торговать, торгуя разнымъ. Сегодня иконами, завтра чулками, послc завтра янтаремъ, а то и книжечками. Такимъ образомъ онъ дcлается «экономистомъ». А тамъ, глядь, у него уже и лавочка или заводикъ. А потомъ, поди, онъ уже 1-ой гильдiи купецъ. Подождите – его старшiй сынокъ первый покупаетъ Гогеновъ, первый покупаетъ Пикассо, первый везетъ въ Москву Матиса. А мы, просвещенные, смотримъ со скверно-разинутыми ртами на всcхъ непонятыхъ еще нами Матисовъ, Манэ и Ренуаровъ и гнусаво-критически говоримъ:
— Самодуръ…
А самодуры, тcмъ временемъ, потихонечку накопили чудесныя сокровища искусства, создали галлереи, музеи, первоклассные театры, настроили больницъ и прiютовъ на всю Москву…
Я помню характерное слово одного изъ купеческихъ тузовъ Москвы – Саввы Тимофеевича Морозова. Построилъ онъ себc новый домъ на Арбатc и устроилъ большой праздникъ, на который, между прочимъ, былъ приглашенъ и я. Въ вестибюлc, у огромной дубовой лcстницы, ведшей въ верхнiя парадныя залы, я замcтилъ нcчто, похожее на фонтанъ, а за этимъ большiя цвcтныя стекла, освcщавшiяся какъ то извнутри. На стеклc ярко выступала чудесная лошадь, закованная въ панцырь, съ эффектнымъ всадникомъ на ней – молодымъ рыцаремъ, котораго молодыя дcвушки встрcчали цвcтами.
— Любите воинственное, – замcтилъ я хозяину.
— Люблю побcду, – отвcтилъ съ улыбкой С.Т.Морозовъ.
Да, любили побcду россiйскiе купцы, и побcдили. Побcдили бcдность и безвестность, буйную разноголосицу чиновныхъ мундировъ и надутое чванство дешеваго, сюсюкающаго и картавящаго «аристократизма».
Я рcдко бывалъ въ гостяхъ у купцовъ. Но всякiй разъ, когда мнc случалось у нихъ бывать, я видалъ такую ширину размаха въ прiемc гостей, которую трудно вообразить. Объcздивъ почти весь мiръ, побывавъ въ домахъ богатcйшихъ европейцевъ и американцевъ, долженъ сказать, что такого размаха не видалъ нигдc. Я думаю, что и представить себc этоть размахъ европейцы не могутъ.
Когда мнc приходится говорить о людяхъ, которые не нравятся, мнc дcлается какъ то неловко и совcстно. Это потому, что въ глубинc моей души я имcю убcжденiе, что на свcтc не должно быть людей, не вызывающихъ къ себc симпатiи. Но если они на свcтc существуютъ, дcлать нечего – надо говорить правду.
Насколько мнc было симпатично солидное и серьезное россiйское купечество, создавшее столько замcчательныхъ вещей, настолько же мнc была несимпатична такъ называемая «золотая» купеческая молодежь. Отставъ отъ трудовой деревни, она не пристала къ труду городскому. Нахватавшись въ университетc верховъ и зная, что папаша можетъ заплатить за любой дорогой дебошъ, эти «купцы» находили для жизни только одно оправдание – удовольствiя, наслажденiя, которыя можетъ дать цыганскiй таборъ. Дни и ночи проводили они въ безобразныхъ кутежахъ, въ смазыванiи горчицей лакейскихъ «рожъ», какъ они выражались, по дикости своей неспособные уважать человcческую личность. Ни въ Европc, ни въ Америкc, ни, думаю, въ Азiи – не имcютъ представленiя и объ этого рода «размахc»… Впрочемъ, этихъ молодцовъ назвать купечествомъ было бы несправедливо – это просто «безпризорные»…
Что такое русскiй купецъ? Это въ сущности простой россiйскiй крестьянинъ, который послc освобожденiя отъ рабства потянулся работать въ городъ. Это тотъ самый мохнатенькiй огурчикъ, что весною налился соками деревни, созрcлъ подъ деревенскимъ солнцемъ и съ крестьянскаго огорода перенесенъ въ городъ для зимняго засола. Свcжiй огурецъ въ огородc, можетъ быть, красивее и вкуснее соленаго, хотя это какъ на чей вкусъ, но и соленый огурчикъ, испорченный городомъ, все еще хранить въ себc теплоту и силу деревенскаго солнца. Въ холодную зимнюю пору, послc доброй рюмки водки, онъ вмcстc съ нею согрcваетъ животъ не только «буржуя», но к пролетарiя, простого рабочаго человcка… Дcствительно, не только на себя работало россiйское купечество – оно творило жизнь, оно зачинало трудъ…
Я такъ и вижу въ деревенскомъ еще обликc его, этого будущаго московскаго туза торговли и промышленности. Выбиваясь изъ силъ и потcя, онъ въ своей деревнc самыми необыкновенными путями изучаетъ грамоту. По сонникамъ, по требникамъ, по лубочнымъ разсказамъ о Бовc Королевичc и Ерусланc Лазаревичc. Онъ по старинному складываеть буквы: азъ, буки, вcди, глаголь… Еще полуграмотный, онъ проявляетъ завидную смcтливость. Не будучи ни техникомъ, ни инженеромъ, онъ вдругъ изобрcтаетъ какую то машинку для растиранiя картофеля, или находитъ въ землc какiе то особенные матерiалы для колесной мази – вообще, что нибудь такое уму непостижимое. Онъ соображаетъ, какъ вспахать десятину съ наименьшей затратой труда, чтобы получить наибольшiй доходъ. Онъ не ходитъ въ казенную пивную лавку, остерегается убивать драгоцcнное время праздничными прогулками. Онъ все время корпитъ то въ конюшнc, то въ огородc, то въ полc, то въ лcсу. Неизвестно, какимъ образомъ – газетъ не читаетъ – онъ узнаетъ, что картофельная мука продается дешево и что, купивъ ее теперь по дешевой цcнc въ такой то губернiи, онъ черезъ мcсяцъ продастъ ее дороже въ другой.
И вотъ, глядишь, начинаетъ онъ жить въ преимущественномъ положенiи передъ другими мужиками, у которыхъ какъ разъ нcтъ его прилежанiя… Съ точки зрcнiя послcднихъ теченiй мысли въ Россiи, онъ – «кулакъ», преступный типъ. Купилъ дешево – кого то обманулъ, продавъ дорого – опять кого-то обманулъ… А для меня, каюсь, это свидетельствуетъ, что въ этомъ человcкc есть, какъ и подобаетъ, умъ, сметка, расторопность и энергiя. Плохъ для жизни тотъ человcкъ – хотя «поэтически» привлекателенъ – который, подобно неаполитанскому лаццарони, лежитъ на солнышке и лениво греется…
А то еще россiйскiй мужичекъ, вырвавшись изъ деревни смолоду, начинаеть сколачивать свое благополучiе будущаго купца, или промышленника въ самой Москвc. Онъ торгуетъ сбитнемъ на Хитровомъ рынке, продаетъ пирожки, на лоткахъ льетъ конопляное масло на гречишники, весело выкрикиваетъ свой товаришко и косымъ глазкомъ хитро наблюдаетъ за стежками жизни, какъ и что зашито и что къ чему какъ пришито. Не казиста жизнь для него. Онъ самъ зачастую ночуетъ съ бродягами на томъ же Хитровомъ рынкc или на Прcснc, онъ cстъ требуху въ дешевомъ трактирc, въ прикусочку пьетъ чаекъ съ чернымъ хлcбомъ. Мерзнетъ, холодаетъ, но всегда веселъ, не ропщетъ и надcется на будущее. Его не смущаетъ, какимъ товаромъ ему приходится торговать, торгуя разнымъ. Сегодня иконами, завтра чулками, послc завтра янтаремъ, а то и книжечками. Такимъ образомъ онъ дcлается «экономистомъ». А тамъ, глядь, у него уже и лавочка или заводикъ. А потомъ, поди, онъ уже 1-ой гильдiи купецъ. Подождите – его старшiй сынокъ первый покупаетъ Гогеновъ, первый покупаетъ Пикассо, первый везетъ въ Москву Матиса. А мы, просвещенные, смотримъ со скверно-разинутыми ртами на всcхъ непонятыхъ еще нами Матисовъ, Манэ и Ренуаровъ и гнусаво-критически говоримъ:
— Самодуръ…
А самодуры, тcмъ временемъ, потихонечку накопили чудесныя сокровища искусства, создали галлереи, музеи, первоклассные театры, настроили больницъ и прiютовъ на всю Москву…
Я помню характерное слово одного изъ купеческихъ тузовъ Москвы – Саввы Тимофеевича Морозова. Построилъ онъ себc новый домъ на Арбатc и устроилъ большой праздникъ, на который, между прочимъ, былъ приглашенъ и я. Въ вестибюлc, у огромной дубовой лcстницы, ведшей въ верхнiя парадныя залы, я замcтилъ нcчто, похожее на фонтанъ, а за этимъ большiя цвcтныя стекла, освcщавшiяся какъ то извнутри. На стеклc ярко выступала чудесная лошадь, закованная въ панцырь, съ эффектнымъ всадникомъ на ней – молодымъ рыцаремъ, котораго молодыя дcвушки встрcчали цвcтами.
— Любите воинственное, – замcтилъ я хозяину.
— Люблю побcду, – отвcтилъ съ улыбкой С.Т.Морозовъ.
Да, любили побcду россiйскiе купцы, и побcдили. Побcдили бcдность и безвестность, буйную разноголосицу чиновныхъ мундировъ и надутое чванство дешеваго, сюсюкающаго и картавящаго «аристократизма».
Я рcдко бывалъ въ гостяхъ у купцовъ. Но всякiй разъ, когда мнc случалось у нихъ бывать, я видалъ такую ширину размаха въ прiемc гостей, которую трудно вообразить. Объcздивъ почти весь мiръ, побывавъ въ домахъ богатcйшихъ европейцевъ и американцевъ, долженъ сказать, что такого размаха не видалъ нигдc. Я думаю, что и представить себc этоть размахъ европейцы не могутъ.
Когда мнc приходится говорить о людяхъ, которые не нравятся, мнc дcлается какъ то неловко и совcстно. Это потому, что въ глубинc моей души я имcю убcжденiе, что на свcтc не должно быть людей, не вызывающихъ къ себc симпатiи. Но если они на свcтc существуютъ, дcлать нечего – надо говорить правду.
Насколько мнc было симпатично солидное и серьезное россiйское купечество, создавшее столько замcчательныхъ вещей, настолько же мнc была несимпатична такъ называемая «золотая» купеческая молодежь. Отставъ отъ трудовой деревни, она не пристала къ труду городскому. Нахватавшись въ университетc верховъ и зная, что папаша можетъ заплатить за любой дорогой дебошъ, эти «купцы» находили для жизни только одно оправдание – удовольствiя, наслажденiя, которыя можетъ дать цыганскiй таборъ. Дни и ночи проводили они въ безобразныхъ кутежахъ, въ смазыванiи горчицей лакейскихъ «рожъ», какъ они выражались, по дикости своей неспособные уважать человcческую личность. Ни въ Европc, ни въ Америкc, ни, думаю, въ Азiи – не имcютъ представленiя и объ этого рода «размахc»… Впрочемъ, этихъ молодцовъ назвать купечествомъ было бы несправедливо – это просто «безпризорные»…
37.
Я уже упоминалъ о томъ, что великихъ актеровъ дало Россiи крcпостное крестьянство. Выдвинуло оно, какъ я только что отмcтилъ, и именитое россiйское купечество. Много, во истину, талантливости въ русской деревнc. Каждый разъ, когда я объ этомъ думаю, мнc въ образець приходятъ на памяти не только знаменитые писатели, художники, ученые или артисты изъ народа, но и простые, даровитые мастеровые, какъ, напримcръ, мой покойный другъ Федоръ Григорьевъ. Этотъ человcкъ въ скромной профессiи театральнаго парикмахера умcлъ быть не только художникомъ, что случается нерcдко, но и добрымъ, спорымъ, точнымъ мастеромъ своего ремесла, что въ наше время, къ сожалcнiю, стало большой рcдкостью.
Есть у меня двc-три «буржуазныя» причуды: люблю носить хорошее платье, прiятное бcлье и красивые, крcпко сшитые сапоги. Трачу много денегъ на эти удовольствiя. Заказываю костюмъ у самаго знаменитаго портного Лондона. Меня изучаютъ во всcхъ трехъ измcренiяхъ и затcмъ надо мною продcлываютъ бесконечное количество всевозможныхъ манипуляцiй при многихъ примcркахъ. А въ концc концовъ – въ груди узко, одинъ рукавъ короче, другой длиннcе:
— У васъ правое плечо значительно ниже лcваго.
— Но вы, вcдь, мерили сантиметромъ.
— Извините, какъ то упустилъ.
То же самое съ сапогами и рубашками. Кончилъ я тcмъ, что, заказывая платье, бcлье и обувь, я пристально гляжу на закройщиковъ и спрашиваю:
— Вы замcчаете, что я уродливъ?
— А на лcвой ногc у меня вы не видите шишки около большого пальца?
— Да, есть.
— А шея, видите, у меня ненормально длинная?
— Развc?
— Такъ вотъ, замcтьте все это и сделайте, какъ слcдуетъ.
— Будьте спокойны.
И опять – правая сторона пиджака обязательно виситъ ниже лcвой на 5 сантиметровъ, сапоги больно жмутъ, а воротникъ отъ рубашки преть къ ушамъ.
То же самое у меня съ театральными парикмахерами. Съ тcхъ поръ, какъ я уcхалъ изъ Россiи, я никогда не могу имcть такого парика, такой бороды, такихъ усовъ, такихъ бровей, какiе мнc нужны для роли. А театральный парикмахеръ, – какъ это ни странно, простой парикмахеръ – главный другъ артиста. Отъ него зависить очень многое. Федоръ Григорьевъ дcлалъ просто чудеса. Въ немъ горcли простонародная русская талантливость и несравненная русская сметливость и расторопность. Былъ онъ хорошiй и веселый человcкъ, заика и лысый – въ насмешку надъ его ремесломъ. Подкидышъ, онъ воспитывался въ сиротскомъ домc и затcмъ быль отданъ въ ученiе въ простую цырюльню, гдc «стригутъ, брcютъ и кровь пускаютъ». Но и у цырюльника онъ умудрился показать свой талантъ. На святкахъ онъ дcлалъ парики, бороды и усы для ряженыхъ и выработался очень хорошимъ гримеромъ. Онъ самъ для себя изучилъ всякое положенiе красокъ на лицc, отлично зналъ свcтъ и тcнь.
Когда я объяснялъ ему сущность моей роли и кто такой персонажъ, то онъ, бывало, говорилъ мни:
— Ддд-умаю, Ффф-едоръ Ивановичъ, что его нн-адо сыграть ррр-ыжеватымъ.
И давалъ мнc удивительно натуральный парикъ, въ которомъ было такъ прiятно посмотрcть въ зеркало уборной, увидcть сзади себя милое лицо Федора, улыбнуться ему и, ничего не сказавъ, только подмигнуть глазомъ. Федоръ, понимая безмолвную похвалу, тоже ничего не говорилъ, только прикашливалъ.
Я съ болышимъ огорченiемъ узналъ о смерти этого талантливаго человcка. Умеръ онъ въ одиночествc оть разрыва сердца въ Петербургc… Миръ праху твоему, мой чудесный соратникъ!
Есть у меня двc-три «буржуазныя» причуды: люблю носить хорошее платье, прiятное бcлье и красивые, крcпко сшитые сапоги. Трачу много денегъ на эти удовольствiя. Заказываю костюмъ у самаго знаменитаго портного Лондона. Меня изучаютъ во всcхъ трехъ измcренiяхъ и затcмъ надо мною продcлываютъ бесконечное количество всевозможныхъ манипуляцiй при многихъ примcркахъ. А въ концc концовъ – въ груди узко, одинъ рукавъ короче, другой длиннcе:
— У васъ правое плечо значительно ниже лcваго.
— Но вы, вcдь, мерили сантиметромъ.
— Извините, какъ то упустилъ.
То же самое съ сапогами и рубашками. Кончилъ я тcмъ, что, заказывая платье, бcлье и обувь, я пристально гляжу на закройщиковъ и спрашиваю:
— Вы замcчаете, что я уродливъ?
— Вы видите, напримcръ, что у меня лcвое плечо ниже праваго?
Удивленiе.
— Да, немножко.
Приглядывается:
— А на лcвой ногc у меня вы не видите шишки около большого пальца?
— Да, есть.
— А шея, видите, у меня ненормально длинная?
— Развc?
— Такъ вотъ, замcтьте все это и сделайте, какъ слcдуетъ.
— Будьте спокойны.
И опять – правая сторона пиджака обязательно виситъ ниже лcвой на 5 сантиметровъ, сапоги больно жмутъ, а воротникъ отъ рубашки преть къ ушамъ.
То же самое у меня съ театральными парикмахерами. Съ тcхъ поръ, какъ я уcхалъ изъ Россiи, я никогда не могу имcть такого парика, такой бороды, такихъ усовъ, такихъ бровей, какiе мнc нужны для роли. А театральный парикмахеръ, – какъ это ни странно, простой парикмахеръ – главный другъ артиста. Отъ него зависить очень многое. Федоръ Григорьевъ дcлалъ просто чудеса. Въ немъ горcли простонародная русская талантливость и несравненная русская сметливость и расторопность. Былъ онъ хорошiй и веселый человcкъ, заика и лысый – въ насмешку надъ его ремесломъ. Подкидышъ, онъ воспитывался въ сиротскомъ домc и затcмъ быль отданъ въ ученiе въ простую цырюльню, гдc «стригутъ, брcютъ и кровь пускаютъ». Но и у цырюльника онъ умудрился показать свой талантъ. На святкахъ онъ дcлалъ парики, бороды и усы для ряженыхъ и выработался очень хорошимъ гримеромъ. Онъ самъ для себя изучилъ всякое положенiе красокъ на лицc, отлично зналъ свcтъ и тcнь.
Когда я объяснялъ ему сущность моей роли и кто такой персонажъ, то онъ, бывало, говорилъ мни:
— Ддд-умаю, Ффф-едоръ Ивановичъ, что его нн-адо сыграть ррр-ыжеватымъ.
И давалъ мнc удивительно натуральный парикъ, въ которомъ было такъ прiятно посмотрcть въ зеркало уборной, увидcть сзади себя милое лицо Федора, улыбнуться ему и, ничего не сказавъ, только подмигнуть глазомъ. Федоръ, понимая безмолвную похвалу, тоже ничего не говорилъ, только прикашливалъ.
— Ддд-орогой Ффф-едоръ Ивановичъ. Поодппустимъ сегодня для торжественнаго шаляпинскаго спектакля…
Мой бенефисъ. Завивая локонъ, Федоръ, случалось, говорилъ:
— Дде-шево уст-трицы стоятъ здcсь, Ффе-доръ Ивв-ановичъ. У ннасъ не подступишься! А ужъ что замcчательно, Федоръ Ивановичъ, тт-акъ это ссс-ыръ, Фффе-доръ Ивв-ановичъ, ррок-форъ. Каждое утро съ кофеемъ съcдаю чч-етверть фунта…
И, дcйствительно, «подпускалъ»…
Въ профессiональной области есть только одинъ путь къ моему сердцу – на каждомъ мcстc хорошо дcлать свою работу: хорошо дирижировать, хорошо пcть, хорошо парикъ приготовить. И Федора Григорьева я сердечно полюбилъ. Бралъ его заграницу, хотя онъ былъ мнc ненуженъ – все у меня бывало готово съ собою. А просто хотcлось мнc имcть рядомъ съ собою хорошаго человcка и доставить ему удовольствiе побывать въ январc среди розъ и акацiй. Ну, и радовался же Федоръ въ Монте-Карло! Исходилъ онъ тамъ всc высоты кругомъ, а вечеромъ въ уборной театра сидcлъ и говорилъ:
Я съ болышимъ огорченiемъ узналъ о смерти этого талантливаго человcка. Умеръ онъ въ одиночествc оть разрыва сердца въ Петербургc… Миръ праху твоему, мой чудесный соратникъ!
38.
Много замcчательныхъ и талантливыхъ людей мнc судьба послала на моемъ артистическомъ пути. Къ первымъ и трогательнымъ воспоминанiямъ о юной дружбc моихъ московскихъ дней относится встрcча съ Сергcемъ Рахманиновымъ. Она произошла въ мой первый сезонъ у Мамонтова. Пришелъ въ театръ еще совсcмъ молодой человcкъ. Меня познакомили съ нимъ. Сказали, что это музыкантъ, только что окончившей консерваторiю. За конкурсное соиненiе – оперу «Алеко» по Пушкину – получилъ золотую медаль. Будетъ дирижировать у Мамонтова оперой «Самсонъ и Далила». Все это мнc очень импонировало. Подружились горячей юношеской дружбой. Часто ходили къ Тcстову растегаи кушать, говорить о театрc, музыкc и всякой всячинc.
Потомъ я вдругъ сталъ его видcть рcже. Этотъ глубокiй человcкъ съ напряженной духовной жизнью переживалъ какой то духовный кризисъ. Пересталъ показываться на людяхъ. Писалъ музыку и рвалъ, неудовлетворенный. Къ счастью, Рахманиновъ силой воли скоро преодолcлъ юношескiй кризисъ, изъ «гамлетовскаго» перiода вышелъ окрcпшимъ для новой работы, написалъ много симфоническихъ поэмъ, романсовъ, фортепiанныхъ вещей и проч. Замcчательный пiанистъ, Рахманиновъ въ то же время одинъ изъ немногихъ чудесныхъ дирижеровъ, которыхъ я въ жизни встрcчалъ. Съ Рахманиновымъ за дирижерскимъ пультомъ, пcвецъ можетъ быть совершенно спокоенъ. Духъ произведения будетъ проявленъ имъ съ тонкимъ совершенствомъ, а если нужны задержанiе или пауза, то будетъ это iота въ iоту… Когда Рахманиновъ сидитъ за фортепiано и аккомпанируетъ, то приходится говорить: «не я пою, а мы поемъ». Какъ композиторъ, Рахманиновъ воплощенiе простоты, ясности и искренности. Сидитъ въ своемъ кресле и въ угоду соглядатаямъ не двинется ни влcво, ни вправо. Когда ему нужно почесать правое ухо, онъ это дcлаетъ правой рукой, а не лcвой черезъ всю спину. За это иные «новаторы» его не одобряли.
Видъ у Рахманинова – сухой, хмурый, даже суровый. А какой дcтской доброты этотъ человcкъ, какой любитель смcха. Когда cду къ нему въ гости, всегда приготовляю анекдотъ или разсказъ – люблю посмешить этого моего стараго друга.
Потомъ я вдругъ сталъ его видcть рcже. Этотъ глубокiй человcкъ съ напряженной духовной жизнью переживалъ какой то духовный кризисъ. Пересталъ показываться на людяхъ. Писалъ музыку и рвалъ, неудовлетворенный. Къ счастью, Рахманиновъ силой воли скоро преодолcлъ юношескiй кризисъ, изъ «гамлетовскаго» перiода вышелъ окрcпшимъ для новой работы, написалъ много симфоническихъ поэмъ, романсовъ, фортепiанныхъ вещей и проч. Замcчательный пiанистъ, Рахманиновъ въ то же время одинъ изъ немногихъ чудесныхъ дирижеровъ, которыхъ я въ жизни встрcчалъ. Съ Рахманиновымъ за дирижерскимъ пультомъ, пcвецъ можетъ быть совершенно спокоенъ. Духъ произведения будетъ проявленъ имъ съ тонкимъ совершенствомъ, а если нужны задержанiе или пауза, то будетъ это iота въ iоту… Когда Рахманиновъ сидитъ за фортепiано и аккомпанируетъ, то приходится говорить: «не я пою, а мы поемъ». Какъ композиторъ, Рахманиновъ воплощенiе простоты, ясности и искренности. Сидитъ въ своемъ кресле и въ угоду соглядатаямъ не двинется ни влcво, ни вправо. Когда ему нужно почесать правое ухо, онъ это дcлаетъ правой рукой, а не лcвой черезъ всю спину. За это иные «новаторы» его не одобряли.
Видъ у Рахманинова – сухой, хмурый, даже суровый. А какой дcтской доброты этотъ человcкъ, какой любитель смcха. Когда cду къ нему въ гости, всегда приготовляю анекдотъ или разсказъ – люблю посмешить этого моего стараго друга.