Страница:
Революцiонное движенiе стало замcтно обозначаться уже въ началc нашего столcтiя. Но тогда оно носило еще, если можно такъ сказать, тепличный характеръ. Оно бродило въ университетахъ среди студентовъ и на фабрикахъ среди рабочихъ. Народъ казался еще спокойнымъ, да и власть чувствовала себя крcпкой. Печать держали строго, и политическое недовольство интеллигенцiи выражалось въ ней робко и намеками.
Болcе смcло звучали революцiонныя ноты въ художественной литературc и въ тенденцiозной поэзiи. Зато каждый революцiонный намекъ подхватывался обществомъ съ горячей жадностью, а любой стихъ, въ которомъ былъ протестъ, принимался публикой съ восторгомъ, независимо оть его художественной цcнности.
Помню очень характерный для того времени случай. По поводу открытiя въ Москвc новой консерваторiи (при В.Сафоновc), давался большой и очень торжественный симфоническiй концертъ, на который пришла вся Москва. Я участвовалъ въ концертc. Кипcла тогда во мнc молодая кровь, и увлекался я всcми свободами. Композиторъ Сахновскiй какъ разъ только что написалъ музыку на слова поэта Мельшина-Якубовича, переводчика на русскiй языкъ Бодлера. Якубовичъ былъ извcстенъ, какъ человcкъ, преданный революцiи, и его поэзiя это очень ярко отражала. Я включилъ пcсню Сахновскаго въ мой репертуаръ этого вечера. Я пcлъ обращенiе къ родинc:
Сентиментальный, вcроятно, былъ онъ человcкъ! И все таки я чувствовалъ, что за всей этой дружеской вкрадчивостью, гдc то въ затылкc оберъ-полицеймейстера роется въ эту минуту мысль о нарушенiи мною порядка и тишины въ публичномъ мcстc. Я сказалъ генералу Трепову, что пcсня – хорошая, слова – красивыя, мнc нравятся, отчего же не спcть? Политическiй резонъ моего собеседника я на этотъ разъ пропустиль мимо ушей и въ споръ съ нимъ не вступилъ.
Боюсь начальства. Какъ только начальство начинаетъ говорить громкимъ голосомъ, я немедленно умолкаю. Замолкъ я и въ этотъ разъ. И когда вышелъ на улицу, я подъ впечатлcнiемъ треповской рcчи сталъ всматриваться въ проходящихъ обывателей съ особеннымъ вниманiемъ. Вотъ, вижу, идетъ человcкъ съ флюсомъ. Какъ-то неловко подвязана щека грязнымъ платкомъ, изъ подъ платка торчитъ вымазанная какимъ то желтымъ лекарствомъ вата. И думаю:
— Эхъ, ты, чортъ тебя возьми, обыватель! Хоть бы ты не шелъ мимо самаго моего носа, а cхалъ на конкc – мнc было бы легче возразить Трепову. А то ты, дcйствительно, пожалуй, и конки не стоишь… Совсcмъ ты безропотный, г. обыватель! На все ты согласенъ: и на флюсъ, и на конку, и на полицеймейстера… Такъ же тебc и надо…
Но это только казалось. Скоро сталъ громко роптать и обыватель съ подвязанной щекой. Въ 1904 году стало ясно, что революцiонное движенiе гораздо глубже, чcмъ думали. Правительство, хотя оно и опиралось на внушительную полицейскую силу, шаталось и слабcло. Слабость правительства доказывала, что устои его въ странc не такъ прочны, какъ это представлялось на первый взглядъ, и это сознанiе еще больше углубило броженiе въ народc. Все чаще и чаще происходили безпорядки. То закрывались университеты изъ-за студенческихъ безпорядковъ, то рабочiе бастовали на заводахъ, то либеральные земцы устроютъ банкетъ, на которомъ раздавались смелые по тому времени голоса о необходимости обновленiя политическаго строя и введенiя конституцiи. То взрывалась бомба и убивала того или иного губернатора или министра…
И въ эту тревожную пору неожиданно для русскаго общества разразилась война съ Японiей. Гдc то тамъ, далеко, въ китайскихъ странахъ русскiе мужики сражались съ японцами. Въ канцелярiяхъ говорили о велико-державныхъ задачахъ Россiи, а въ обществc громко шептались о томъ, что войну затcяли влиятельные царедворцы изъ-за корыстныхъ своихъ цcлей, изъ-за какой то лcсной концессiи на Ялу, въ которой были заинтересованы большiе сановники. Народъ же въ деревняхъ вздыхалъ безнадежно. Мужики и бабы говорили, что хотя косоглазаго и можно шапками закидать, но зачcмъ за этимъ къ нему итти такъ далеко?
— Разъ енъ къ намъ не идетъ, значитъ, правда на его сторонc. Чего же намъ-то туда лcзть?..
А тутъ стало слышно въ столицахъ, что на Дальнiй Востокъ время отъ времени посылаютъ чудотворныя иконы… Увы, скоро выяснилось, что выиграть войну иконы не помогаютъ. И когда погибалъ въ дальневосточныхъ водахъ русскiй флотъ съ адмираломъ Рождественскимъ во главc, то стало жутко я больно Россiи. Показалось тогда и мнc, что Богъ не такъ ужъ любовно смотритъ на мою страну…
48.
Революцiонное движенiе усилилось, заговорило громче. Либеральное общество уже открыто требовало конституцiи, а соцiалисты полуоткрыто готовились къ бою, предчувствуя близкую революцiю. Въ атмосфcре явно ощущалась неизбcжность перемcнъ. Но правительство еще упиралось, не желая уступить тому, что оффицiально именовалось крамолой, хотя ею уже захвачена была вся страна. Въ провинцiи правительственные чиновники дcйствовали вразбродъ. Одни, сочувствуя перемcнамъ, старались смягчить режимъ; другiе, наоборотъ, стали больнcе кусаться, какъ мухи осенью. У нихъ какъ бы распухли хрусталики въ глазахъ, и всюду мерещились имъ «революцiонеры».
Въ это время мнc неоднократно случалось сталкиваться съ совершенно необычной подозрительностью провинцiальной администрацiи. Я не знаю, было ли въ то время такое отношенiе властей къ артистамъ общимъ явленiемъ, или эта подозрительность относилась болcе спещально ко мнc лично, какъ къ пcвцу, революцiонно настроенному, другу Горькаго и въ известномъ смысле болcе «опасному», чcмъ другiе, благодаря широкой популярности въ стране.
Я дcлалъ турнэ по крупнымъ провинцiальнымъ городамъ. Прiезжаю въ Тамбовъ поздно ночью накануне концерта. Ложусь спать съ намcренiемъ спать долго – хорошо отдохнуть. Но не тутъ то было. На другой день, очень рано, часовъ въ 8 утра – стукъ въ дверь моего номера. Входитъ полицейскiй приставь. Очень вежливо извиняясь за безпокойство въ столь раннiй часъ, объясняеть, что тревожитъ меня по прямому приказанiю губернатора.
— Въ чcмъ дcло?
«Дcло» заключалось въ томъ, что губернаторомъ получены свcдcнiя, что я, Шаляпинъ, собираюсь во время моего концерта обратиться къ публике съ какой то политической рcчью!
Это былъ, конечно, чистый вздоръ, въ чcмъ я не замедлилъ увcрить губернаторскаго посла. Тcмъ не менcе, приставъ вежливо, но твердо потребовалъ, чтобы я далъ мои ноты губернатору на просмотръ. Ноты я, разумcется, далъ и къ вечеру получилъ ихъ обратно. Тамбовскiй губернаторъ, какъ видите, отнесся ко мнc достаточно любезно. Но совсcмъ иной прiемъ ждалъ меня въ Харьковc.
Въ этомъ городc мнc сообщили, что меня требуетъ къ себc цензоръ. Къ себc – да еще «требуетъ». Я могъ, конечно, не пойти. Никакого дcла у меня къ нему не было. Концертъ разрcшенъ, афиши расклеены. Но меня взяло любопытство. Никогда въ жизни не видалъ я еще живого цензора. Слышалъ о нихъ, и говорили мнc, что среди нихъ есть много весьма культурныхъ и вcжливыхъ людей. Цензоръ, потребовавшиi меня къ себc, рисовался мнc почему-то весь въ бородавкахъ, съ волосьями, шершавый такой. Любопытно взглянуть на такого блюстителя благонадежности. Отправился. Доложилъ о себc; меня ввели въ кабинеть.
Цензоръ былъ безъ бородавокъ, безъ волосьевъ и вовсе даже не шершавый. Это былъ очень худосочный, въ красныхъ пятнахъ человcкъ. При первомъ звукc его голоса мнc стало ясно, что я имcю дъло съ рcдкимъ экземпляромъ цензорской породы. Голосъ его скрипcлъ, какъ кавказская арба съ немазанными колесами. Но еще замcчательнcе было его обращенiе со мною.
— Что я собираюсь пcть?
— Мой обычный репертуаръ.
— Показать ему ноты.
Цензоръ метнулъ на меня раздраженный взглядъ, въ которомъ крупными буквами было написано: «я вамъ не г. цензоръ».
— На слова Гейне, Ваше Превосходительство. Разрcшено цензурой.
Скрипучимъ своимъ голосомъ, съ рcшительнымъ намcренiемъ меня окончательно уничтожить, Его Превосходительство обличительно читаетъ:
— «Изъ гроба встаетъ Императоръ». Изъ какого гроба? Какой император?..
— Заграничный, Ваше Превосходительство, – Наполеонъ…
— Пою, Ваше Превосходительство, – вcрноподданно рапортую я.
— Знайте, что я буду въ театра.
— Очень прiятно, Ваше Превосходительство.
— Не для того только, чтобы слушать, какъ Вы поете, но и для того, чтобы знать, что Вы поете. Совcтую Вамъ быть осторожнымъ, г. артистъ.
Я ушелъ отъ г. цензора крайне изумленнымъ. Если я не возмутился его тономъ и манерой говорить со мною, то только потому, что онъ былъ слишкомъ невзраченъ, смcшонъ и сердечно меня позабавилъ. Но какая муха его укусила? Это осталось для меня тайной навсегда. Впрочемъ, скоро въ Кiевc я узналъ, что власти изъ Петербурга разослали по провинцiи циркуляръ, предписывая строго слcдить за моими концертами. Цензоръ, должно быть, сильно испугался и отъ того такъ нелепо и смешно заскрипcлъ.
49.
50.
Болcе смcло звучали революцiонныя ноты въ художественной литературc и въ тенденцiозной поэзiи. Зато каждый революцiонный намекъ подхватывался обществомъ съ горячей жадностью, а любой стихъ, въ которомъ былъ протестъ, принимался публикой съ восторгомъ, независимо оть его художественной цcнности.
Помню очень характерный для того времени случай. По поводу открытiя въ Москвc новой консерваторiи (при В.Сафоновc), давался большой и очень торжественный симфоническiй концертъ, на который пришла вся Москва. Я участвовалъ въ концертc. Кипcла тогда во мнc молодая кровь, и увлекался я всcми свободами. Композиторъ Сахновскiй какъ разъ только что написалъ музыку на слова поэта Мельшина-Якубовича, переводчика на русскiй языкъ Бодлера. Якубовичъ былъ извcстенъ, какъ человcкъ, преданный революцiи, и его поэзiя это очень ярко отражала. Я включилъ пcсню Сахновскаго въ мой репертуаръ этого вечера. Я пcлъ обращенiе къ родинc:
— Зачcмъ это Вы, Федоръ Ивановичъ, поете такiя никому ненужныя прокламацiонныя арiи? Bcдь если вдуматься, эти рокочущiя слова въ своемъ содержанiи очень глупы, а Вы такъ хорошо поете, что хотелось бы отъ Васъ слушать что нибудь о любви, о природc…
За что любить тебя? Какая ты намъ мать,
Когда и мачеха безчеловcчно злая
Не станетъ пасынка такъ безпощадно гнать,
Какъ ты дcтей своихъ казнишь, не уставая?..
Во мракc безъ зари живыми погребала,
Гнала на край земли, во снcгъ холодныхъ странъ,
Во цвcтc силы – убивала…
Мечты великiя безъ жалости губя,
Ты, какъ преступниковъ, позоромъ насъ клеймила…
Какая-же мать ты намъ? За что любить тебя?
За что – не знаю я, но каждое дыханье,
Мой каждый помыселъ, всc силы бытiя –
Тебc посвящены, тебc до издыханья!
Любовь моя и жизнь – твои, о мать моя!
Публика откликнулась на пcсню чрезвычайно восторженно. И вотъ въ антрактc, или, можетъ быть, послc концерта приходитъ ко мнc въ артистическую московскiй полицеймейстеръ генералъ Треповъ. Онъ признавалъ себя моимъ поклонникомъ, и отношенiя между нами были весьма любезныя. Ласковый, благовоспитанный, въ эффектно расшитомъ мундирc, припахивая немного духами, генералъ Треповъ расправлялъ на рябомъ лицc браваго солдата белокурый усъ и вкрадчиво говорилъ:
Сентиментальный, вcроятно, былъ онъ человcкъ! И все таки я чувствовалъ, что за всей этой дружеской вкрадчивостью, гдc то въ затылкc оберъ-полицеймейстера роется въ эту минуту мысль о нарушенiи мною порядка и тишины въ публичномъ мcстc. Я сказалъ генералу Трепову, что пcсня – хорошая, слова – красивыя, мнc нравятся, отчего же не спcть? Политическiй резонъ моего собеседника я на этотъ разъ пропустиль мимо ушей и въ споръ съ нимъ не вступилъ.
— Любить мать-родину, конечно, очень прiятно. Но согласитесь, что жалкая конка въ городc Москвc, кромc того, что неудобна, мозолитъ глаза обывателей. Вcдь воть за-границей, тамъ трамвай ходитъ электрическiй. А здъсь, въ Москве, слышалъ я, нcтъ разрcшенiя на постройку. А разрcшенiя не даетъ полицiя. Значить, это отъ Васъ нcтъ разрcшенiя.
Однажды какъ то, по другому случаю, я сказалъ генералу Трепову:
— Батюшка, то – за-граница! Тамъ – люди, а съ вашихъ этихъ обывателей и этого много. Пусть cздятъ на конкахъ…
Тутъ мой собесcдникъ не былъ уже сентименталенъ.
Онъ какъ то особенно крякнулъ, какъ протодьяконъ передъ или послc рюмки водки, и отчетливымъ злымъ голосомъ отчеканилъ:
Боюсь начальства. Какъ только начальство начинаетъ говорить громкимъ голосомъ, я немедленно умолкаю. Замолкъ я и въ этотъ разъ. И когда вышелъ на улицу, я подъ впечатлcнiемъ треповской рcчи сталъ всматриваться въ проходящихъ обывателей съ особеннымъ вниманiемъ. Вотъ, вижу, идетъ человcкъ съ флюсомъ. Какъ-то неловко подвязана щека грязнымъ платкомъ, изъ подъ платка торчитъ вымазанная какимъ то желтымъ лекарствомъ вата. И думаю:
— Эхъ, ты, чортъ тебя возьми, обыватель! Хоть бы ты не шелъ мимо самаго моего носа, а cхалъ на конкc – мнc было бы легче возразить Трепову. А то ты, дcйствительно, пожалуй, и конки не стоишь… Совсcмъ ты безропотный, г. обыватель! На все ты согласенъ: и на флюсъ, и на конку, и на полицеймейстера… Такъ же тебc и надо…
Но это только казалось. Скоро сталъ громко роптать и обыватель съ подвязанной щекой. Въ 1904 году стало ясно, что революцiонное движенiе гораздо глубже, чcмъ думали. Правительство, хотя оно и опиралось на внушительную полицейскую силу, шаталось и слабcло. Слабость правительства доказывала, что устои его въ странc не такъ прочны, какъ это представлялось на первый взглядъ, и это сознанiе еще больше углубило броженiе въ народc. Все чаще и чаще происходили безпорядки. То закрывались университеты изъ-за студенческихъ безпорядковъ, то рабочiе бастовали на заводахъ, то либеральные земцы устроютъ банкетъ, на которомъ раздавались смелые по тому времени голоса о необходимости обновленiя политическаго строя и введенiя конституцiи. То взрывалась бомба и убивала того или иного губернатора или министра…
И въ эту тревожную пору неожиданно для русскаго общества разразилась война съ Японiей. Гдc то тамъ, далеко, въ китайскихъ странахъ русскiе мужики сражались съ японцами. Въ канцелярiяхъ говорили о велико-державныхъ задачахъ Россiи, а въ обществc громко шептались о томъ, что войну затcяли влиятельные царедворцы изъ-за корыстныхъ своихъ цcлей, изъ-за какой то лcсной концессiи на Ялу, въ которой были заинтересованы большiе сановники. Народъ же въ деревняхъ вздыхалъ безнадежно. Мужики и бабы говорили, что хотя косоглазаго и можно шапками закидать, но зачcмъ за этимъ къ нему итти такъ далеко?
— Разъ енъ къ намъ не идетъ, значитъ, правда на его сторонc. Чего же намъ-то туда лcзть?..
А тутъ стало слышно въ столицахъ, что на Дальнiй Востокъ время отъ времени посылаютъ чудотворныя иконы… Увы, скоро выяснилось, что выиграть войну иконы не помогаютъ. И когда погибалъ въ дальневосточныхъ водахъ русскiй флотъ съ адмираломъ Рождественскимъ во главc, то стало жутко я больно Россiи. Показалось тогда и мнc, что Богъ не такъ ужъ любовно смотритъ на мою страну…
48.
Разгромъ!…
Революцiонное движенiе усилилось, заговорило громче. Либеральное общество уже открыто требовало конституцiи, а соцiалисты полуоткрыто готовились къ бою, предчувствуя близкую революцiю. Въ атмосфcре явно ощущалась неизбcжность перемcнъ. Но правительство еще упиралось, не желая уступить тому, что оффицiально именовалось крамолой, хотя ею уже захвачена была вся страна. Въ провинцiи правительственные чиновники дcйствовали вразбродъ. Одни, сочувствуя перемcнамъ, старались смягчить режимъ; другiе, наоборотъ, стали больнcе кусаться, какъ мухи осенью. У нихъ какъ бы распухли хрусталики въ глазахъ, и всюду мерещились имъ «революцiонеры».
Въ это время мнc неоднократно случалось сталкиваться съ совершенно необычной подозрительностью провинцiальной администрацiи. Я не знаю, было ли въ то время такое отношенiе властей къ артистамъ общимъ явленiемъ, или эта подозрительность относилась болcе спещально ко мнc лично, какъ къ пcвцу, революцiонно настроенному, другу Горькаго и въ известномъ смысле болcе «опасному», чcмъ другiе, благодаря широкой популярности въ стране.
Я дcлалъ турнэ по крупнымъ провинцiальнымъ городамъ. Прiезжаю въ Тамбовъ поздно ночью накануне концерта. Ложусь спать съ намcренiемъ спать долго – хорошо отдохнуть. Но не тутъ то было. На другой день, очень рано, часовъ въ 8 утра – стукъ въ дверь моего номера. Входитъ полицейскiй приставь. Очень вежливо извиняясь за безпокойство въ столь раннiй часъ, объясняеть, что тревожитъ меня по прямому приказанiю губернатора.
— Въ чcмъ дcло?
«Дcло» заключалось въ томъ, что губернаторомъ получены свcдcнiя, что я, Шаляпинъ, собираюсь во время моего концерта обратиться къ публике съ какой то политической рcчью!
Это былъ, конечно, чистый вздоръ, въ чcмъ я не замедлилъ увcрить губернаторскаго посла. Тcмъ не менcе, приставъ вежливо, но твердо потребовалъ, чтобы я далъ мои ноты губернатору на просмотръ. Ноты я, разумcется, далъ и къ вечеру получилъ ихъ обратно. Тамбовскiй губернаторъ, какъ видите, отнесся ко мнc достаточно любезно. Но совсcмъ иной прiемъ ждалъ меня въ Харьковc.
Въ этомъ городc мнc сообщили, что меня требуетъ къ себc цензоръ. Къ себc – да еще «требуетъ». Я могъ, конечно, не пойти. Никакого дcла у меня къ нему не было. Концертъ разрcшенъ, афиши расклеены. Но меня взяло любопытство. Никогда въ жизни не видалъ я еще живого цензора. Слышалъ о нихъ, и говорили мнc, что среди нихъ есть много весьма культурныхъ и вcжливыхъ людей. Цензоръ, потребовавшиi меня къ себc, рисовался мнc почему-то весь въ бородавкахъ, съ волосьями, шершавый такой. Любопытно взглянуть на такого блюстителя благонадежности. Отправился. Доложилъ о себc; меня ввели въ кабинеть.
Цензоръ былъ безъ бородавокъ, безъ волосьевъ и вовсе даже не шершавый. Это былъ очень худосочный, въ красныхъ пятнахъ человcкъ. При первомъ звукc его голоса мнc стало ясно, что я имcю дъло съ рcдкимъ экземпляромъ цензорской породы. Голосъ его скрипcлъ, какъ кавказская арба съ немазанными колесами. Но еще замcчательнcе было его обращенiе со мною.
— Что я собираюсь пcть?
— Мой обычный репертуаръ.
— Показать ему ноты.
— Императоръ… Это какой же императоръ?!.
Показываю.
Цензоръ сухими и злыми пальцами перелистываетъ ноты. И вдругъ встревоженно, готовый къ бою, поднимаетъ на меня грозные глаза.
— Это, г. цензоръ, известная пcсня Шумана.
Смотрю – «Два гренадера».
Цензоръ метнулъ на меня раздраженный взглядъ, въ которомъ крупными буквами было написано: «я вамъ не г. цензоръ».
— На слова Гейне, Ваше Превосходительство. Разрcшено цензурой.
Скрипучимъ своимъ голосомъ, съ рcшительнымъ намcренiемъ меня окончательно уничтожить, Его Превосходительство обличительно читаетъ:
— «Изъ гроба встаетъ Императоръ». Изъ какого гроба? Какой император?..
— Заграничный, Ваше Превосходительство, – Наполеонъ…
— Говорятъ, вы поете и не по нотамъ.
Сморщилъ жидкiя съ красной прослойкой брови мой цензоръ.
— Пою, Ваше Превосходительство, – вcрноподданно рапортую я.
— Знайте, что я буду въ театра.
— Очень прiятно, Ваше Превосходительство.
— Не для того только, чтобы слушать, какъ Вы поете, но и для того, чтобы знать, что Вы поете. Совcтую Вамъ быть осторожнымъ, г. артистъ.
Я ушелъ отъ г. цензора крайне изумленнымъ. Если я не возмутился его тономъ и манерой говорить со мною, то только потому, что онъ былъ слишкомъ невзраченъ, смcшонъ и сердечно меня позабавилъ. Но какая муха его укусила? Это осталось для меня тайной навсегда. Впрочемъ, скоро въ Кiевc я узналъ, что власти изъ Петербурга разослали по провинцiи циркуляръ, предписывая строго слcдить за моими концертами. Цензоръ, должно быть, сильно испугался и отъ того такъ нелепо и смешно заскрипcлъ.
49.
Первое сильное ощущенiе наростающей революцiи испыталъ я весною 1905 года въ Кiевc, гдc случай столкнулъ меня непосредственно съ рабочими массами. Тогда же я свершилъ «грcхъ», который долгое время не могли простить мнc хранители «устоевъ» и блюстители «порядка».
Въ Кiевc я въ первый разъ публично въ концертc спcлъ известную рабочую пcсню – «Дубинушку».
Прicхалъ я въ Кiевъ пcть какiе то спектакли по приглашенiю какого то антрепренера. Узнавъ о моемъ пребыванiи въ Кiевc, пришли ко мнc знакомые рабочiе и пригласили меня къ нимъ въ гости, въ пригородъ Димiевку. Приглашенiе я принялъ охотно, а мои друзья ужъ постарались угостить меня сердечно, чcмъ могли. Погулялъ я съ ними, посмотрcлъ хибарки и увидcлъ съ огорченiемъ, что живетъ народъ очень бcдно. Ну, мало ли народу плохо живетъ – всcмъ не поможешь, а помочь одному-другому – дcло хорошее, но это не значитъ помочь бcднотc. Съ этими, немного грустными мыслями уcхалъ я домой.
Черезъ нcсколько дней опять пришли ко мнc рабочiе. Просятъ, не могу ли я дать возможность рабочему люду послушать меня на театрc.
Я подумалъ, что сдcлалъ бы я это съ удовольствiемъ, но какъ? Это же не такъ просто, какъ думаютъ. Вотъ выйдетъ Шаляпинъ на площадь, раздастъ безплатные билеты, и все будетъ хорошо – «кругомъ шестнадцать». А, тутъ антрепренеръ, театръ, аренда, другiе актеры, хористы, музыканты, рабочiе на сценc, капельдинеры – какъ это можно сдcлать совсcмъ даромъ? Не понимаю. Но желанiе рабочихъ послушать меня я понималъ, и исполнить ихъ просьбу мнc очень хотелось. Поэтому я придумалъ слcдующую комбинацiю. Возьму я большой залъ, циркъ Крутикова, вмcщающiй около 4.500 человcкъ. 4000 билетовъ дамъ безплатно рабочимъ – пусть разыграютъ ихъ въ лоттерею на фабрикахъ и заводахъ – кто вытащитъ изъ фуражки номерокъ, тому и мcсто. А билетовъ 500 пустить въ продажу среди имущей публики – на покрытiе текущихъ расходовъ и на плату за помcщенiе. Рабочiе съ восторгомъ одобрили мой проэкть, и я приступилъ къ организацiи концерта.
Снять циркъ было не трудно – я это немедленно сдcлалъ, но безъ разрcшенiя властей я не могъ выступать публично. Въ обыкновенныхъ случаяхъ разрcшенiе безъ всякихъ затрудненiй даетъ полицеймейстеръ, но эготъ мой концертъ былъ совершенно необычаенъ. Полицеймейстеръ не посмcетъ, конечно, разрcшить его своей собственной властью. Придется, думалъ я, обращаться къ генералъ-губернатору. Не очень мнc хотелось безпокоить столь высокое начальство, и тутъ кстати я вспомнилъ, что недавно я познакомился съ женой кiевскаго губернатора. Это была милейшая дама, которая обожала артистовъ и не менcе, чcмъ артистовъ, обожала винтъ. Вотъ, подумалъ я, «отсель грозить я буду шведу». Мнc поможетъ Надежда Герасимовна (такъ, кажется, звали генеральшу). И я устроилъ себc приглашенiе къ губернаторшc на партiю въ винтъ.
Играю и жду удобнаго момента. Известно, какъ дcйствуетъ на человcка выигранный шлемъ. Онъ становится добрее, радушнее, на все смотритъ прекрасно.
— А что?
— Да вотъ, концерть хочу сдcлать. Для бcдняковъ, для рабочаго люда. А то неловко: всc слушаютъ меня, а они не слушаютъ. Времена, знаете, не очень спокойныя, всc раздражены. Не спcть рабочимъ, они какъ будто обидятся. А пcть – отъ Вашего супруга зависеть… На пять червей я пасъ.
— А Вы, дорогая Надежда Герасимовна, поспособствуйте, въ случаc.
— Ахъ, пcсни ваши коварныя! Онc все равно сражаютъ всcхъ. На меня Вы всегда можете разсчитывать.
Я чрезмcрно удивился и невольно тоже заговорилъ губернаторской манерой.
— Т.е… Гм… Какъ это… Ваше Превосходительство, не имcете права?
— Да такъ. Не имcю… Но Вамъ я вcрю, Шаляпинъ, я Васъ люблю, и давно уже, какъ артиста. Такой артистъ, какъ Вы есть человcкъ благородный. Я Вамъ объясню, въ чcмъ дcло, но только Вы мнc дайте слово, что ужъ никому не разскажете.
И губернаторъ открылъ какую то большую папку съ бумагами, лежавшую на его рабочемъ столc. Порылся въ ней, вынулъ бумажку и, протянувъ ее мнc, сказалъ – «читайте».
— Не про меня это писано, – подумалъ я, когда въ заголовкc прочиталъ подчеркнутое слово конфиденцiально. Сбоку на лcвой сторонc бумаги было напечатано М.В.Д. Департамента Полицiи. А тамъ дальше губернiя, какъ говорится, писала, что, молъ до нашего свcдcнiя дошло, что артистъ Шаляпинъ отправился по городамъ Россiйской Имперiи устраивать всевозможные вечера, спектакли и концерты съ цcлью революционной пропаганды, и что посему мcстнымъ властямъ предписывается обратить на выступленiя онаго Шаляпина особливое вниманiе.
Я всегда думалъ, что по поводу меня больше меня самого знаютъ газеты, а вотъ оказывается, что Департаментъ Полицiи знаетъ про меня еще больше, чcмъ даже газеты! Удивился. Но я въ то же время почувствовалъ, что предо мною сидитъ не просто губернаторъ, а порядочный человcкъ, и я съ нимъ заговорилъ по-человcчески. Я его увcрилъ совершенно искренне, что никакой революцiонной пропаганды я и въ помыслахъ не имcлъ, что я просто желаю пcть для людей, неспособныхъ платить, что я это уже не разъ дcлывалъ. Я высказалъ при этомъ соображенiе, что отказъ произведетъ на рабочихъ тяжелое впечатленiе и еще больше раздразнитъ ихъ противъ властей. Генералъ меня понялъ и далъ разрешенiе, но при этомъ сказалъ:
— Всc дальнcйшiя вещи будутъ уже зависcть отъ полицеймейстера и пристава. Поладьте съ ними, какъ можете.
Въ Кiевc я въ первый разъ публично въ концертc спcлъ известную рабочую пcсню – «Дубинушку».
Прicхалъ я въ Кiевъ пcть какiе то спектакли по приглашенiю какого то антрепренера. Узнавъ о моемъ пребыванiи въ Кiевc, пришли ко мнc знакомые рабочiе и пригласили меня къ нимъ въ гости, въ пригородъ Димiевку. Приглашенiе я принялъ охотно, а мои друзья ужъ постарались угостить меня сердечно, чcмъ могли. Погулялъ я съ ними, посмотрcлъ хибарки и увидcлъ съ огорченiемъ, что живетъ народъ очень бcдно. Ну, мало ли народу плохо живетъ – всcмъ не поможешь, а помочь одному-другому – дcло хорошее, но это не значитъ помочь бcднотc. Съ этими, немного грустными мыслями уcхалъ я домой.
Черезъ нcсколько дней опять пришли ко мнc рабочiе. Просятъ, не могу ли я дать возможность рабочему люду послушать меня на театрc.
Я подумалъ, что сдcлалъ бы я это съ удовольствiемъ, но какъ? Это же не такъ просто, какъ думаютъ. Вотъ выйдетъ Шаляпинъ на площадь, раздастъ безплатные билеты, и все будетъ хорошо – «кругомъ шестнадцать». А, тутъ антрепренеръ, театръ, аренда, другiе актеры, хористы, музыканты, рабочiе на сценc, капельдинеры – какъ это можно сдcлать совсcмъ даромъ? Не понимаю. Но желанiе рабочихъ послушать меня я понималъ, и исполнить ихъ просьбу мнc очень хотелось. Поэтому я придумалъ слcдующую комбинацiю. Возьму я большой залъ, циркъ Крутикова, вмcщающiй около 4.500 человcкъ. 4000 билетовъ дамъ безплатно рабочимъ – пусть разыграютъ ихъ въ лоттерею на фабрикахъ и заводахъ – кто вытащитъ изъ фуражки номерокъ, тому и мcсто. А билетовъ 500 пустить въ продажу среди имущей публики – на покрытiе текущихъ расходовъ и на плату за помcщенiе. Рабочiе съ восторгомъ одобрили мой проэкть, и я приступилъ къ организацiи концерта.
Снять циркъ было не трудно – я это немедленно сдcлалъ, но безъ разрcшенiя властей я не могъ выступать публично. Въ обыкновенныхъ случаяхъ разрcшенiе безъ всякихъ затрудненiй даетъ полицеймейстеръ, но эготъ мой концертъ былъ совершенно необычаенъ. Полицеймейстеръ не посмcетъ, конечно, разрcшить его своей собственной властью. Придется, думалъ я, обращаться къ генералъ-губернатору. Не очень мнc хотелось безпокоить столь высокое начальство, и тутъ кстати я вспомнилъ, что недавно я познакомился съ женой кiевскаго губернатора. Это была милейшая дама, которая обожала артистовъ и не менcе, чcмъ артистовъ, обожала винтъ. Вотъ, подумалъ я, «отсель грозить я буду шведу». Мнc поможетъ Надежда Герасимовна (такъ, кажется, звали генеральшу). И я устроилъ себc приглашенiе къ губернаторшc на партiю въ винтъ.
Играю и жду удобнаго момента. Известно, какъ дcйствуетъ на человcка выигранный шлемъ. Онъ становится добрее, радушнее, на все смотритъ прекрасно.
— Надежда Герасимовна, боюсь безпокоить Вашего супруга, а надо.
И вотъ, когда губернаторша выиграла свой первый шлемъ, я и ввернулъ:
— А что?
— Да вотъ, концерть хочу сдcлать. Для бcдняковъ, для рабочаго люда. А то неловко: всc слушаютъ меня, а они не слушаютъ. Времена, знаете, не очень спокойныя, всc раздражены. Не спcть рабочимъ, они какъ будто обидятся. А пcть – отъ Вашего супруга зависеть… На пять червей я пасъ.
— Чего же Вы боитесь? Мой супругъ же добрый человcкъ. Первый по добротc въ городc, да и по разуму. Вотъ, я думаю, черезъ полчаса придетъ домой. Потолкуйте съ нимъ.
А Надеждc Герасимовнc везетъ. Опять шлемъ объявила.
— А Вы, дорогая Надежда Герасимовна, поспособствуйте, въ случаc.
— Ахъ, пcсни ваши коварныя! Онc все равно сражаютъ всcхъ. На меня Вы всегда можете разсчитывать.
— Гм… Видите-ли… Гм… Да… Я, конечно… Да… Понимаю… Концертъ… Да… Но, вcдь, вы – странно! — для рабочихъ… Вотъ это… затруднительно. Гм… Да… Это очень хорошо – концертъ для рабочихъ, и самъ я, видите, съ удовольствiемъ бы, но есть… э… нcкоторое препятствiе. Я не могу его, собственно, Вамъ сообщить, но оно есть… Не имcю права.
И черезъ часъ я уже былъ въ кабинетc губернатора.
Дcйствительно, милый человcкъ былъ этотъ губернаторъ. Весьма осанистый, съ окладистой бородой, въ мундирc съ какими то обшлагами, обстоятельнымъ, какъ онъ самъ, голосомъ, генералъ растягивалъ въ отвcтъ на мою просьбу слова:
Я чрезмcрно удивился и невольно тоже заговорилъ губернаторской манерой.
— Т.е… Гм… Какъ это… Ваше Превосходительство, не имcете права?
— Да такъ. Не имcю… Но Вамъ я вcрю, Шаляпинъ, я Васъ люблю, и давно уже, какъ артиста. Такой артистъ, какъ Вы есть человcкъ благородный. Я Вамъ объясню, въ чcмъ дcло, но только Вы мнc дайте слово, что ужъ никому не разскажете.
И губернаторъ открылъ какую то большую папку съ бумагами, лежавшую на его рабочемъ столc. Порылся въ ней, вынулъ бумажку и, протянувъ ее мнc, сказалъ – «читайте».
— Не про меня это писано, – подумалъ я, когда въ заголовкc прочиталъ подчеркнутое слово конфиденцiально. Сбоку на лcвой сторонc бумаги было напечатано М.В.Д. Департамента Полицiи. А тамъ дальше губернiя, какъ говорится, писала, что, молъ до нашего свcдcнiя дошло, что артистъ Шаляпинъ отправился по городамъ Россiйской Имперiи устраивать всевозможные вечера, спектакли и концерты съ цcлью революционной пропаганды, и что посему мcстнымъ властямъ предписывается обратить на выступленiя онаго Шаляпина особливое вниманiе.
Я всегда думалъ, что по поводу меня больше меня самого знаютъ газеты, а вотъ оказывается, что Департаментъ Полицiи знаетъ про меня еще больше, чcмъ даже газеты! Удивился. Но я въ то же время почувствовалъ, что предо мною сидитъ не просто губернаторъ, а порядочный человcкъ, и я съ нимъ заговорилъ по-человcчески. Я его увcрилъ совершенно искренне, что никакой революцiонной пропаганды я и въ помыслахъ не имcлъ, что я просто желаю пcть для людей, неспособныхъ платить, что я это уже не разъ дcлывалъ. Я высказалъ при этомъ соображенiе, что отказъ произведетъ на рабочихъ тяжелое впечатленiе и еще больше раздразнитъ ихъ противъ властей. Генералъ меня понялъ и далъ разрешенiе, но при этомъ сказалъ:
— Всc дальнcйшiя вещи будутъ уже зависcть отъ полицеймейстера и пристава. Поладьте съ ними, какъ можете.
50.
Кiевскiй полицеймейстеръ оказался милымъ человcкомъ. Онъ заявилъ, что къ устройству концерта съ его стороны препятствiй не имеется. Но тутъ возникло новое затрудненiе, которое надо было какъ нибудь устранить. Изъ разговора съ делегатами рабочихъ я понялъ, что было бы лучше, если бы охрана порядка на концертc была бы поручена самимъ рабочимъ. Делегаты говорили, что присутствiе въ циркc полицейскихъ въ мундирахъ можетъ, пожалуй, вызвать раздраженiе и случайно повлечь за собою нежелательный скандалъ. Это уже надо было улаживать съ мcстнымъ участковымъ приставомъ, и я къ нему отправился самъ.
Странный и смcшной былъ этотъ представитель полицейской власти. Когда я позвонился къ нему на квартиру, открыла мнc дверь украинская дивчина, – горничная, повидимому, и на вопросъ, могу ли я увидcть пристава, отвcтила, что сейчасъ спроситъ Его Благородiе:
— Кажысь, воны въ ванной.
Ушла, черезъ минуту вернулась и сказала, что если я не чувствую неловкости въ этомъ, то «воны» просять меня пожаловать въ ванную. Я вспомнилъ знаменитый анекдотъ о Мадамъ де Сталь и Наполеонc и подумалъ, что приставъ также, вcроятно, думаеть, что генiй не имcетъ пола… Нечего дcлать – иду въ ванную. Можете представить себc, какъ мнc было интересно увидcть моего милаго пристава въ столь благосклонномъ ко мнc положенiи. Я еще въ гостинницc приготовилъ программу рcчи, но увы, по программc мнc говорить не пришлось.
— Здравствуйте, г. артистъ! – заговорилъ приставъ съ. украинскимъ акцентомъ. – Отжешь, ей Богу, какъ я радъ, что вы пришлы ко мнc. Можетъ разрcшите чокнуться за ваше здоровье?..
Онъ сидълъ въ ванной выше грудей въ водc, а изъ воды выплывали жирныя, бcлыя плечи, подъ синеватымъ носомъ распухали темнокожанные усы. Надъ каждымъ глазомъ было по брови, но каждая изъ этихъ бровей была отпущена моему прiятелю на троихъ или четырехъ такихъ же приставовъ. Говоря, что хотcлъ бы со мною чокнуться, онъ какъ то сипловато изъ подводной глубины живота смеялся, открывъ ротъ. Тутъ я замcтилъ, что во рту у него есть золото и чернядь… Передъ нимъ, поперекъ ванны, лежала доска, а на доскc стояла бутылка водки, порядочно роспитая, и что-то вродc студня и соленыхъ огурцовъ. Хоть часъ для меня былъ неурочный, но я сейчасъ же сообразилъ, что отказываться отъ его угощенiя тоже неурочно… Я моментально принялъ видъ размашистаго весельчака и присcлъ къ нему на трехножную какую-то табуретку.
— Квитокъ! – закричалъ приставъ.
Показалась дивчина. Ей приказано было принести второй стаканъ, какъ можно скорcе.
— Ну, вотъ, ишь, вcдь, какъ вы пожаловали. Уже вы менc извините, а я знаете самъ докторъ. Университетов я не кончалъ, а соображаю самовластно. Отъ мнc говорятъ, что нельзя пить водки, что будто бы прожигаетъ, такъ я, знаете, десять минуть провожу въ холодной водc. Такъ что одно исключаетъ другое.
Я ему на это, что, дескать, самъ особенно докторамъ не довcряю, а вотъ такiя народныя средства люблю и уважаю.
— Такъ, вcдь про васъ говорятъ, что вы изъ народа.
— Акакiй Хрисанфовичъ.
— Разрcшилъ и полицеймейстеръ. Но сказали, что и къ вамъ нужно обратиться, – безсовcстно лгу я.
Когда я объяснилъ, что мнc отъ него надо, приставъ вытаращилъ на меня глаза , съ минуту дожевывалъ минуть пять тому назадъ разжеванный огурецъ, вздохнулъ, голосъ его упалъ, какъ неудавшееся тcсто, и онъ какъ то безкостно сказалъ:
— Нехорошо, что вы такiя шутки разсказываете мнc за прiятнымъ завтракомъ…
— Вотъ это дcло!… И для васъ, г. артистъ, я это съ удовольствiемъ сделаю.
Выпили еще по рюмочкc. Приставъ взялъ мохнатое полотенце, всталъ, прижалъ къ животу, какъ могъ вытеръ свою правую руку, протянулъ ее мнc, увcрилъ меня, что любитъ артистовъ, въ особености такихъ, которые изъ народа, и мы дружески разстались.
Я былъ въ восторгc. Все такъ хорошо удавалось. Уже расклеены афиши. Платныя мcста уже всc проданы, а 4.000 безплатныхъ мcстъ делегаты уже унесли на фабрики. Наступаетъ день концерта.
Все было бы хорошо, если бы въ циркъ Крутикова пошли только тc, которые въ лотерейномъ порядкc получили билетъ. Къ сожаленiю, пошли и тc, которые мcстъ не получили. Пошли именно на концертъ, а не на какую нибудь уличную политическую демонстрацiю, – пошли не скопомъ, а въ одиночку. Какъ это всегда въ Россiи бываетъ, каждый изъ рабочихъ норовилъ «какъ нибудь пробраться», «гдc нибудь постоять». А такъ какъ правильно говорилъ мнc приставъ, что въ Кiевc рабочихъ было сотни тысячъ, то улицы Кiева къ вечеру оказались запруженными народомъ. Не только улицы, прилегающая къ цирку – всc главныя улицы города! Власти, естественно, встревожились, и на Крещатикc появились войска.
Странный и смcшной былъ этотъ представитель полицейской власти. Когда я позвонился къ нему на квартиру, открыла мнc дверь украинская дивчина, – горничная, повидимому, и на вопросъ, могу ли я увидcть пристава, отвcтила, что сейчасъ спроситъ Его Благородiе:
— Кажысь, воны въ ванной.
Ушла, черезъ минуту вернулась и сказала, что если я не чувствую неловкости въ этомъ, то «воны» просять меня пожаловать въ ванную. Я вспомнилъ знаменитый анекдотъ о Мадамъ де Сталь и Наполеонc и подумалъ, что приставъ также, вcроятно, думаеть, что генiй не имcетъ пола… Нечего дcлать – иду въ ванную. Можете представить себc, какъ мнc было интересно увидcть моего милаго пристава въ столь благосклонномъ ко мнc положенiи. Я еще въ гостинницc приготовилъ программу рcчи, но увы, по программc мнc говорить не пришлось.
— Здравствуйте, г. артистъ! – заговорилъ приставъ съ. украинскимъ акцентомъ. – Отжешь, ей Богу, какъ я радъ, что вы пришлы ко мнc. Можетъ разрcшите чокнуться за ваше здоровье?..
Онъ сидълъ въ ванной выше грудей въ водc, а изъ воды выплывали жирныя, бcлыя плечи, подъ синеватымъ носомъ распухали темнокожанные усы. Надъ каждымъ глазомъ было по брови, но каждая изъ этихъ бровей была отпущена моему прiятелю на троихъ или четырехъ такихъ же приставовъ. Говоря, что хотcлъ бы со мною чокнуться, онъ какъ то сипловато изъ подводной глубины живота смеялся, открывъ ротъ. Тутъ я замcтилъ, что во рту у него есть золото и чернядь… Передъ нимъ, поперекъ ванны, лежала доска, а на доскc стояла бутылка водки, порядочно роспитая, и что-то вродc студня и соленыхъ огурцовъ. Хоть часъ для меня былъ неурочный, но я сейчасъ же сообразилъ, что отказываться отъ его угощенiя тоже неурочно… Я моментально принялъ видъ размашистаго весельчака и присcлъ къ нему на трехножную какую-то табуретку.
— Квитокъ! – закричалъ приставъ.
Показалась дивчина. Ей приказано было принести второй стаканъ, какъ можно скорcе.
— Ну, вотъ, ишь, вcдь, какъ вы пожаловали. Уже вы менc извините, а я знаете самъ докторъ. Университетов я не кончалъ, а соображаю самовластно. Отъ мнc говорятъ, что нельзя пить водки, что будто бы прожигаетъ, такъ я, знаете, десять минуть провожу въ холодной водc. Такъ что одно исключаетъ другое.
Я ему на это, что, дескать, самъ особенно докторамъ не довcряю, а вотъ такiя народныя средства люблю и уважаю.
— Такъ, вcдь про васъ говорятъ, что вы изъ народа.
— Вотъ говорю – концертъ… Извините – ваше имя-отчество?
Чокнулись, выпили, закусили огурцомъ.
— Акакiй Хрисанфовичъ.
— То-есть, почему же для рабочихъ, и какъ же это такъ безплатно? Да какъ же это – всcмъ рабочимъ? Ихь же у насъ сотни тысячъ. Губернаторъ разрcшилъ?
Объясняю мое дcло.
Мой собесcдникъ, нcсколько выплывъ наверхъ изъ воды, показалъ двc выпуклый, покрытыя волосами груди.
— Разрcшилъ и полицеймейстеръ. Но сказали, что и къ вамъ нужно обратиться, – безсовcстно лгу я.
— Такъ шожъ я могу вамъ сдcлать, если губернаторъ и полицеймейстеръ разрcшили.
Откашлялся приставъ.
Когда я объяснилъ, что мнc отъ него надо, приставъ вытаращилъ на меня глаза , съ минуту дожевывалъ минуть пять тому назадъ разжеванный огурецъ, вздохнулъ, голосъ его упалъ, какъ неудавшееся тcсто, и онъ какъ то безкостно сказалъ:
— Нехорошо, что вы такiя шутки разсказываете мнc за прiятнымъ завтракомъ…
— Увы, извините, безъ надзора… такую штуку оставить не могу.
Потомъ голосъ его сталъ снова крепнуть, и онъ сказалъ серьезно:
— Дcло, Акакiй Хрисанфовичъ, только въ мундирахъ. Шлите сколько угодно людей, но только въ штатскомъ.
Я согласился съ нимъ, но подалъ мысль:
— Вотъ это дcло!… И для васъ, г. артистъ, я это съ удовольствiемъ сделаю.
Выпили еще по рюмочкc. Приставъ взялъ мохнатое полотенце, всталъ, прижалъ къ животу, какъ могъ вытеръ свою правую руку, протянулъ ее мнc, увcрилъ меня, что любитъ артистовъ, въ особености такихъ, которые изъ народа, и мы дружески разстались.
Я былъ въ восторгc. Все такъ хорошо удавалось. Уже расклеены афиши. Платныя мcста уже всc проданы, а 4.000 безплатныхъ мcстъ делегаты уже унесли на фабрики. Наступаетъ день концерта.
Все было бы хорошо, если бы въ циркъ Крутикова пошли только тc, которые въ лотерейномъ порядкc получили билетъ. Къ сожаленiю, пошли и тc, которые мcстъ не получили. Пошли именно на концертъ, а не на какую нибудь уличную политическую демонстрацiю, – пошли не скопомъ, а въ одиночку. Какъ это всегда въ Россiи бываетъ, каждый изъ рабочихъ норовилъ «какъ нибудь пробраться», «гдc нибудь постоять». А такъ какъ правильно говорилъ мнc приставъ, что въ Кiевc рабочихъ было сотни тысячъ, то улицы Кiева къ вечеру оказались запруженными народомъ. Не только улицы, прилегающая къ цирку – всc главныя улицы города! Власти, естественно, встревожились, и на Крещатикc появились войска.
— Я далъ слово, что безпорядковъ не будетъ – обратился я къ делегатамъ рабочихъ. Надеюсь, что рабочiе меня уважаютъ и не подведуть.
Я, разумcется, испугался. Какую я заварилъ кашу!
Долженъ отдать справедливость рабочимъ, что они держали себя хорошо.
Все протекало мирно, но положенiе мое было все же въ высшей степени щекотливое. Стало оно и траги-комическимъ, когда я убcдился, что въ циркc на спектакль и мнc самому никакъ нельзя протиснуться черезъ толпу. Кто же пcть будетъ? Что дcлать?
Къ счастью, отель Континенталь, въ которомъ я жилъ, прилегалъ стеной къ цирку. И вотъ я и покойный мой аккомпанiаторъ Арсенiй Николаевичъ Корещенко, открывъ окно въ корридорc гостинницы, по карнизу и водосточной трубе спустились на крышу цирка. Этимъ задача, однако, не была рcшена. Въ самый циркъ можно было намъ проникнуть только тcмъ же акробатическимъ способомъ черезъ пробитое въ крышc окно. Это мы и сдcлали.
Что было на улицахъ, я не знаю. Знаю только, что циркъ былъ такъ набитъ народомъ, что зрcлище принимало подавляющiй и пугающiй характеръ. Естественно, конечно, что концертъ начался позже, чcмъ было назначено.
Подъ оглушительный шумъ рукоплесканiй я вышелъ на эстраду – овацiя длилась нcсколько минутъ. Когда оказалось возможнымъ говорить, я обратился къ публикc съ нcсколькими словами. Я напомнилъ, что за этотъ вечеръ, который я устроилъ съ особымъ удовольствiемъ, отвcчаю передъ всcми я. Что бы на немъ ни случилось, отвcтственность ляжетъ на меня, ибо по моей просьбc уважаемые мною и благородные люди разрcшили его. Нcтъ даже нарядовъ полицiи. Отвcтственность за порядокъ лежитъ на васъ, господа!
Громогласное «ура!» было отвcтомъ на мое обращенiе. И я началъ концертъ.
«Духовной жаждою томимъ», – запcлъ я, и съ этого момента – я думаю всc, а я въ особенности – почувствовали какое то новое дыханiе жизни.