Страница:
Такимъ образомъ произошло то, что всc «медали» обернулись въ русской дcйствительности своей оборотной стороной. «Свобода» превратилось въ тираннiю, «братство» – въ гражданскую войну, а «равенство» привело къ приниженiю всякаго, кто смеетъ поднять голову выше уровня болота. Строительство приняло форму сплошного раарушенiя, и «любовь къ будущему человcчеству» вылилась въ ненависть и пытку для современниковъ.
Я очень люблю поэму Александра Блока – «Двcнадцать» – несмотря на ея конецъ, котораго я не чувствую: въ большевистской процессiи я Христа «въ бcломъ венчике изъ розъ» не разглядcлъ. Но въ поэме Блока замcчательно сплетенiе двухъ разнородныхъ музыкальныхъ темъ. Тамъ слышна сухая, механическая поступь революцiонной жандармерiи:
А мнc, тов. Куклинъ, нужнcе всего, именно то, что не нужно. Ни на что не нуженъ Шекспиръ. На что нуженъ Пушкинъ? Какой прокъ въ Моцартc? Какая польза оть Мусоргскаго? Чcмъ послужила пролетарiату Дузе?
Я сталъ чувствовать, что роботъ меня задушитъ, если я не вырвусь изъ его бездушныхъ объятiй.
73.
74.
75.
76.
Я очень люблю поэму Александра Блока – «Двcнадцать» – несмотря на ея конецъ, котораго я не чувствую: въ большевистской процессiи я Христа «въ бcломъ венчике изъ розъ» не разглядcлъ. Но въ поэме Блока замcчательно сплетенiе двухъ разнородныхъ музыкальныхъ темъ. Тамъ слышна сухая, механическая поступь революцiонной жандармерiи:
— Ты ничего не понимашь. Шестикрылый Серафимъ, дуралей, пролетарiату не нуженъ. Ему нужна шестистволка… Защищаца!..
Революцiонный держите шагъ –
Неугомонный не дремлетъ врагъ…
Это – «Капиталъ», Марксъ, Лозанна, Ленинъ… И вмcстc съ этимъ слышится лихая, озорная русская завируха-метель:
Въ кружевномъ бcльc ходила?
Походи-ка, походи!
Съ офицерами блудила?
Поблуди-ка, поблуди!
……………
Помнишь, Катя, офицера?
Не ушелъ онъ отъ ножа.
Аль забыла ты, холера,
Али память коротка?..
Это нашъ добрый знакомый – Яшка Изумрудовъ…
Мнc кажется, что въ россiйской жизни подъ большевиками этотъ второй, природный элементъ чувствовался съ гораздо большей силой, чcмъ первый – командный и наносный элементъ. Большевистская практика оказалась еще страшнcе большевистскихъ теорiй. И самая страшная, можетъ быть, черта режима была та, что въ большевизмъ влилось цcликомъ все жуткое россiйское мещанство съ его нестерпимой узостью и тупой самоувcренностъю. И не только мещанство, а вообще весь русскiй бытъ со всcмъ, что въ немъ накопилось отрицательнаго. Пришелъ чеховскiй унтеръ Пришибеевъ съ замcтками о томъ, кто какъ живетъ, и пришелъ Федька-каторжникъ Достоевскаго со своимъ ножомъ. Кажется, это былъ генеральный смотръ всcмъ персонажамъ всей обличительной и сатирической русской литературы отъ Фонвизина до Зощенко. всc пришли и добромъ своимъ поклонились Владимiру Ильичу Ленину…
Пришли архиварiусы незабвенныхъ уcздныхъ управъ, фельдфебеля, разнасящiе сифилисъ по окраинамъ города, столоначальники и жандармы, прокутившiеся ремонтеры-гусары, недоучившiеся студенты, неудачники фармацевты. Пришелъ нашъ знакомый провинцiальный полу-интеллигентъ, который въ сcрые дни провинцiальной жизни при «скучномъ» старомъ режимc искалъ какихъ-то особенныхъ умственныхъ развлеченiй. Это онъ выходилъ на станцiю железной дороги, гдc поездъ стоитъ две минуты, чтобы четверть часика погулять на платформе, укоризненно посмотреть на пасажировъ перваго класса, а послc проводовъ поезда какъ то особенно значительно сообщить обожаемой гимназисткc, какое глубокое впечатлcнiе онъ вынесъ вчера изъ первыхъ главъ «Капитала»…
Въ казанской земской управе, гдc я служиль писцомъ, былъ столоначальникъ, ведавшiй учительскими дcлами. Къ нему приходили сельскiе учителя и учительницы, всc они были различны по наружности, т.е., одеты совершенно непохоже одинъ на другого, подстрижены каждый по своему, голоса у нихъ были различные, и весьма были разнообразны ихъ простыя русскiя лица. Но говорили они всc какъ то одинаково – одно и то же. Вспоминая ихъ теперь, я понимаю, что чувствовали они тоже одинаково. Они чувствовали, что все существующее в Россiи рcшительно никуда не годится, что настанетъ время, когда будетъ возстановлена какая то, имъ не очень отчетливо-ясная справедливость, и что они тогда духовно обнимутся со страдающимъ русскимъ народомъ… Хорошiя, значитъ, у нихъ были чувства. Но вотъ запомнилась мнc одна такая страстная народолюбка изъ сельскихъ учительницъ, которая всю свою къ народу любовь перегнала въ обиду, какъ перегоняютъ хлcбъ въ сивуху. Въ обиду за то, что Венера Милосская (о которой она читала у Глеба Успенскаго) смcетъ быть прекрасной въ то время, когда на свcтc столько кривыхъ и подслеповатыхъ людей, что Средиземное море смcетъ сiять лазурью (вычитала она это у Некрасова) въ то время, когда въ Россiи столько лужъ, топей и болотъ… Пришла, думаю я, поклониться Кремлю и она…
Пришелъ также знакомый намъ молодой столичный интеллигентъ, который не считалъ бы себя интеллигентомъ, если бы каждую минуту не могъ щегольнуть какой нибудь марксистской или народнической цитатой, а который по существу просто лгалъ – ему эти цитаты были нисколько не интересны… Пришелъ и озлобленный сидcлецъ тюремъ при царскомъ режимc, котораго много мучили, а теперь и онъ не прочь помучить тcхъ, кто мучили его… Пришли какiе то еще люди, которые ввели въ «культурный» обиходъ изумительный словечки: «онъ встрcтитъ тебя мордой объ столъ», «катитесь колбасой», «шикарный стулъ», «сегодня чувствуется, что выпадутъ осадки».
И пришелъ, разсcлся и щелкаетъ на чортовыхъ счетахъ сухими костяшками – великiй бухгалтеръ!.. Попробуйте убcдить въ чемъ нибудь бухгалтера. Вы его не убcдите никакими человcческими резонами – онъ на цифрахъ стоитъ. У него выкладка. Капиталъ и проценты. Онъ и высчиталъ, что ничего не нужно. Почему это нужно, чтобы человcкъ жилъ самъ по себc въ отдcльной квартирc? Это буржуазно. Къ нему можно вселить столько то и столько то единицъ. Я говорю ему обыкновенныя человcческiя слова, бухгалтеръ ихъ не понимаетъ: ему подавай цифру. Если я скажу Веласкезъ, онъ посмотритъ на меня съ недоумcнiемъ и скажетъ: народу этого не нужно. Тицiанъ, Рембрандтъ, Моцартъ – не надо. Это или контръ-революцiонно, или это бcлогвардейщина. Ему нуженъ автоматическiй счетчикъ, «аппаратъ» – роботъ, а не живой человcкъ. Роботъ, который въ два счета исполнитъ безъ мысли, но послушно все то, что прикажетъ ему заводная ручка. Роботъ, цитирующiй Ленина, говорящiй подъ Сталина, ругающiй Чемберлена, поющiй «Интернацiоналъ» и, когда нужно, дающiй еще кому нибудь въ зубы…
Роботъ! Русская культура знала въ прошломъ другого сорта роботъ, созданный Александромъ Сергcевичемъ Пушкинымъ по плану пророка Исайiи.
И шестикрылый Серафимъ
На перепутьи мнc явился.
Моихъ ушей коснулся онъ,
И ихъ наполнилъ шумъ и звонъ:
И внялъ я неба содроганье,
И горнiй ангеловъ полетъ,
И гадъ морскихъ подземный ходъ,
И дольней лозы прозябанье…
И онъ къ устамъ моимъ приникъ
И вырвалъ грешный мой языкъ,
И празднословный, и лукавый,
И жало мудрыя змcи
Въ уста замершiя мои
Вложилъ десницею кровавой.
И онъ мнc грудь разсcкъ мечемъ,
И сердце трепетное вынулъ,
И угль, пылающдй огнемъ,
Во грудь отверстую водвинулъ.
Какъ трупъ, въ пустынc я лежалъ…
Чcмъ не роботъ? Но вотъ…
И Бога гласъ ко мнc воззвалъ:
«Возстань, пророкъ, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголомъ жги сердца людей».
А тов. Куклинъ мнc на это говорить:
А мнc, тов. Куклинъ, нужнcе всего, именно то, что не нужно. Ни на что не нуженъ Шекспиръ. На что нуженъ Пушкинъ? Какой прокъ въ Моцартc? Какая польза оть Мусоргскаго? Чcмъ послужила пролетарiату Дузе?
Я сталъ чувствовать, что роботъ меня задушитъ, если я не вырвусь изъ его бездушныхъ объятiй.
73.
Однообразiе и пустота существованiя такъ сильно меня тяготили, что я находилъ удовольствiе даже въ утомительныхъ и мало интересныхъ поcздкахъ на концерты въ провинцiю. Всетаки ими изрcдка нарушался невыносимый строй моей жизни въ Петербургc. Самое передвиженiе по желcзной дорогc немного развлекало. Изъ окна вагона то вольнаго бродягу увидишь, то мужика на полc. Оно давало какую то иллюзiю свободы. Эти поездки были, впрочемъ, полезны и въ продовольственномъ отношенiи. Прicдетъ, бывало, какой нибудь человcкъ изъ Пскова за два-три дня до Рождества. Принесетъ съ собою большой свертокъ, положитъ съ многозначительной улыбкой на столъ, развяжетъ его и покажетъ. А тамъ – окорокъ ветчины, двc-три копченыхъ колбасы, кусокъ сахару фунта въ три-четыре…
— Помилуйте, какiя деньги! – бывало отвcтишь на радостяхъ. Вамъ спасибо. Прiятно, что подумали обо мнc.
— Объ этомъ не безпокойтесь. Разрcшенiе я добуду.
Дcйствительно, меня отпустили. Поcхали мы втроемъ: я, вiолончелистъ Вольфъ-Израэль и, въ качествc моего аккомпанiатора, еще одинъ музыкантъ Маратовъ, инженеръ по образованiю. Захватилъ я съ собою и моего прiятеля Исайку. Что банальнcе перcезда границы?
Сколько я ихъ въ жизни моей переcхалъ! Но Гулливеръ, вступившiй впервые въ страну лилипутовъ, едва ли испыталъ болcе сильное ощущенiе, чcмъ я, очутившись на первой заграничной станцiи. Для насъ, отвыкшихъ отъ частной торговли, было въ высшей степени сенсацiонно то, что въ буфетc этой станцiи можно было купить сколько угодно хлcба. Хлcбъ былъ хорошiй – вcсовой, хорошо испеченный и посыпанный мучкой. Совcстно было мнc смотрcть, какъ мой Исайка, съ энтузiазмомъ набросившись на этотъ хлcбъ, сталъ запихивать его за обc щеки, сколько было технически возможно.
— Перестань! – весело закричалъ я на него во весь голосъ. – Прicду – донесу, какъ ты компрометируешь свою родину, показывая, будто тамъ голодно.
И къ этому громко произнесенному имени были прицcплены всевозможныя прилагательныя, не особенно лестныя. За прилагательными раздались свистки. Я себя большевикомъ не чувствовалъ, но крики эти были мнc непрiятны. Для того же, чтобы дcло ограничилось только словами и свистками, я сталъ изыскивать другiе пути сообщенiя съ моимъ домомъ. Меня особенно удивило то, что мой импрессарiо предполагалъ возможность обструкцiй во время концерта. Но такъ какъ въ жизни я боялся только начальства, но никогда не боялся публики, то на эстраду я вышелъ бодрый и веселый. Страхи оказались напрасными. Меня хорошо приняли, и я имcлъ тотъ же успcхъ, который мнc, слава Богу, во всей моей карьерc сопутствовалъ неизмcнно.
Эстонскiй министръ иностранныхъ дcлъ, г. Биркъ, любезно пригласилъ меня на другой день поужинать сь нимъ въ клубc. По соображенiямъ этикета, онъ счелъ необходимымъ пригласить и совcтскаго посланника, нcкоего Гуковскаго, впослcдствiи отравившагося, какъ говорили тогда, – по приказу. Я былъ прiятно взволнованъ предстоявшей мнc возможностью увидcть давно невиданное мною свободное и непринужденное собранiе людей, – членовъ клуба, какъ я надcялся. Я нарядился, какъ могъ, и отправился въ клубъ. Но меня ждало разочарованiе: ужинъ былъ намъ сервированъ въ наглухо закрытомъ кабинетc. Правильно или нcтъ, но я почувствовалъ, что министръ иностранныхъ дcлъ Эстонiи не очень то былъ расположенъ показаться публикc въ обществc совcтскаго посланника…
Возвращаясь въ Петербургъ, я въ пути подводилъ итогъ моимъ ревельскимъ впечатлcнiямъ:
1. Жизнь заграницей куда лучше нашей, вопреки тому, что намъ внушали въ Москвc и Петербургc.
— Федоръ Ивановичъ! Все это я съ удовольствiемъ оставлю Вамъ на праздники, если только дадите слово прicхать въ Псковъ, въ маc, спcть на концертc, который я организую… Понимаю, что вознагражденiе это малое для васъ, но если будетъ хорошiй сборъ, то я послc концерта еще и деньжонокъ вамъ удcлю.
И человcкъ этотъ скажетъ:
— Помилуйте, какiя деньги! – бывало отвcтишь на радостяхъ. Вамъ спасибо. Прiятно, что подумали обо мнc.
— Отпустятъ ли? – усумнился я. – Я вспомнилъ, сколько мнc стоило хлопотъ получить разрcшенiе для моей заболcвшей дочери, Марины, выcхать въ санаторiю, въ Финляндiю, и какъ долго длились тогда мои хожденiя по департаментами
И въ маc я отпcвалъ концертъ, «съcденный» въ декабрь…
Такiе визиты доставляли мнc и семьc большое удовольствiе. Но никогда въ жизни я не забуду той великой, жадной радости, которую я пережилъ однажды утромъ весной 1921 года, увидcвъ передъ собою человcка, предлагающаго мнc выехать съ нимъ пcть концертъ заграницу. «Заграница» то, положимъ, была доморощенная – всего только Ревель, еще недавно русскiй губернскiй городъ, но теперь это, какъ-никакъ, столица Эстонiи, державы иностранной, – окно въ Европу. А что происходить въ Европc, какъ тамъ люди живутъ, мы въ нашей совcтской чертc оседлости въ то время не имcли понятiя. Въ Ревелc – мелькнуло у меня въ головc – можно будетъ узнать, что дcлается въ настоящей Европc. Но самое главное – не сонъ это: передо мною былъ живой человcкъ во плоти, ясными русскими словами сказавшiй мнc, что вотъ онъ возьметъ меня и повезетъ не въ какой нибудь Псковъ, а заграницу, въ свободный край.
— Объ этомъ не безпокойтесь. Разрcшенiе я добуду.
Дcйствительно, меня отпустили. Поcхали мы втроемъ: я, вiолончелистъ Вольфъ-Израэль и, въ качествc моего аккомпанiатора, еще одинъ музыкантъ Маратовъ, инженеръ по образованiю. Захватилъ я съ собою и моего прiятеля Исайку. Что банальнcе перcезда границы?
Сколько я ихъ въ жизни моей переcхалъ! Но Гулливеръ, вступившiй впервые въ страну лилипутовъ, едва ли испыталъ болcе сильное ощущенiе, чcмъ я, очутившись на первой заграничной станцiи. Для насъ, отвыкшихъ отъ частной торговли, было въ высшей степени сенсацiонно то, что въ буфетc этой станцiи можно было купить сколько угодно хлcба. Хлcбъ былъ хорошiй – вcсовой, хорошо испеченный и посыпанный мучкой. Совcстно было мнc смотрcть, какъ мой Исайка, съ энтузiазмомъ набросившись на этотъ хлcбъ, сталъ запихивать его за обc щеки, сколько было технически возможно.
— Перестань! – весело закричалъ я на него во весь голосъ. – Прicду – донесу, какъ ты компрометируешь свою родину, показывая, будто тамъ голодно.
— Шаляпинъ!
И сейчасъ же, конечно, послcдовалъ доброму примcру Исайки.
Мои ревельскiя впечатлcнiя оказались весьма интересными.
Узналъ я, во-первыхъ, что меня считаютъ большевикомъ. Я остановился въ очень миломъ старомъ домc въ самомъ Кремлc, а путь къ этому дому лежалъ мимо юнкерскаго училища. Юнкера были, вcроятно, русскiе. И вотъ, проходя какъ то мимо училища, я услышалъ:
И къ этому громко произнесенному имени были прицcплены всевозможныя прилагательныя, не особенно лестныя. За прилагательными раздались свистки. Я себя большевикомъ не чувствовалъ, но крики эти были мнc непрiятны. Для того же, чтобы дcло ограничилось только словами и свистками, я сталъ изыскивать другiе пути сообщенiя съ моимъ домомъ. Меня особенно удивило то, что мой импрессарiо предполагалъ возможность обструкцiй во время концерта. Но такъ какъ въ жизни я боялся только начальства, но никогда не боялся публики, то на эстраду я вышелъ бодрый и веселый. Страхи оказались напрасными. Меня хорошо приняли, и я имcлъ тотъ же успcхъ, который мнc, слава Богу, во всей моей карьерc сопутствовалъ неизмcнно.
Эстонскiй министръ иностранныхъ дcлъ, г. Биркъ, любезно пригласилъ меня на другой день поужинать сь нимъ въ клубc. По соображенiямъ этикета, онъ счелъ необходимымъ пригласить и совcтскаго посланника, нcкоего Гуковскаго, впослcдствiи отравившагося, какъ говорили тогда, – по приказу. Я былъ прiятно взволнованъ предстоявшей мнc возможностью увидcть давно невиданное мною свободное и непринужденное собранiе людей, – членовъ клуба, какъ я надcялся. Я нарядился, какъ могъ, и отправился въ клубъ. Но меня ждало разочарованiе: ужинъ былъ намъ сервированъ въ наглухо закрытомъ кабинетc. Правильно или нcтъ, но я почувствовалъ, что министръ иностранныхъ дcлъ Эстонiи не очень то былъ расположенъ показаться публикc въ обществc совcтскаго посланника…
Возвращаясь въ Петербургъ, я въ пути подводилъ итогъ моимъ ревельскимъ впечатлcнiямъ:
1. Жизнь заграницей куда лучше нашей, вопреки тому, что намъ внушали въ Москвc и Петербургc.
2. Совcты не въ очень большомъ почетc у иностранцевъ.
3. Меня считаютъ большевикомъ по злостнымъ сплетнямъ и потому, что я прicхалъ изъ Россiи, гдc живу и продолжаю жить подъ большевистскимъ режимомъ.
4. Пcсни мои всетаки приняты были хорошо.
Въ общемъ, значитъ, первая разведка оказалась благопрiятной. Если я вырвусь въ Европу, работать и жить я смогу.
Большая радость ждала мою семью, когда я приволокъ съ вокзала здоровый ящикъ со всякой снедью. На нcкоторое время мы перестали пить морковный чай, который изготовлялся на кухнc нашими дамами. Съ радостью идолопоклонниковъ, онc теперь мcсили тcсто изъ бcлой муки и пекли лепешки.
74.
Послc поездки въ Ревель, возбудившей во мнc смутныя надежды на лучшее будущее, я сталъ чувствовать себя гораздо бодрcе и съ обновленной силой приступилъ къ работc надъ оперой Сcрова «Вражья Сила», которую мы тогда ставили въ Марiинскомъ Театрc. Эта постановка мнc особенно памятна тcмъ, что она доставила мнc случай познакомиться съ художникомъ Кустодiевымъ. Много я зналъ въ жизни интересныхъ, талантливыхъ и хорошихъ людей, но если я когда либо видcлъ въ человcке дcйствительно высокiй духъ, такъ это въ Кустодiеве. Всc культурные русскiе люди знаютъ, какой это былъ замcчательный художникъ. Всcмъ известна его удивительно яркая Россiя, звенящая бубенцами и масляной. Его балаганы, его купцы Сусловы, его купчихи Пискулины, его сдобныя красавицы, его ухари и молодцы – вообще, всc его типическiя русскiя фигуры, созданныя имъ по воспоминанiямъ дcтства, сообщаютъ зрителю необыкновенное чувство радости. Только неимоверная любовь къ Россiи могла одарить художника такой веселой мcткостью рисунка и такою аппетитной сочностью краски въ неутомимомъ его изображенiи русскихъ людей… Но многiе ли знали, что самъ этотъ веселый, радующiй Кустодiевъ былъ физически безпомощный мученикъ-инвалидъ? Нельзя безъ волненiя думать о величiи нравственной силы, которая жила въ этомъ человcкc и которую иначе нельзя назвать, какъ героической и доблестной.
Ф.И.Шаляпинъ. Портретъ работы В.Кустодiева.
Когда возникъ вопросъ о томъ, кто можетъ создать декорацiи и костюмы для «Вражьей Силы», заимствованной изъ пьесы Островскаго «Не такъ живи, какъ хочется, а такъ живи, какъ Богъ велитъ», – само собою разумcется, что рcшили просить объ этомъ Кустодiева. Кто лучше его почувствуетъ и изобразить мiръ Островскаго? Я отправился къ нему съ этой просьбой.
Жалостливая грусть охватила меня, когда я, пришедши къ Кустодiеву, увидcлъ его прикованнымъ къ креслу. По неизвестной причинc у него отнялись ноги. Лечили его, возили по курортамъ, оперировали позвоночникъ, но помочь ему не могли.
Онъ предложилъ мнc сcсть и руками передвинулъ колеса своего кресла поближе къ моему стулу. Жалко было смотрcть на обездоленность человcчью, а вотъ ему, какъ будто, она была незамcтна: лcтъ сорока, русый, бледный, онъ поразилъ меня своей духовной бодростью – ни малcйшаго оттcнка грусти въ лицc. Блестяще горcли его веселые глаза – въ нихъ была радость жизни.
— Ловко-ли? – говорю я ему. Шуба то хороша, да возможно — краденая.
— Какъ краденая? Шутите, Федоръ Ивановичъ.
— Да такъ, говорю, – недcли три назадъ получилъ ее за концертъ отъ какого то Государственная Учреждения. А вы, вcдь, знаете лозунгъ: «грабь награбленное».
— Да какъ же это случилось?
— Пришли, предложили спcть концертъ въ Марiинскомъ театрc для какого то, теперь уже не помню какого – «Дома», и вмcсто платы деньгами али мукой предложили шубу. У меня хотя и была моя татарка кенгуровая, и шубы мнc, пожалуй, брать не нужно было бы, но я заинтересовался. Пошелъ въ магазинъ. Предложили мнc выбрать. Экiй я мерзавецъ – буржуй! Не могъ выбрать похуже – выбралъ получше.
— Вотъ мы ее, Федоръ Ивановичъ, и закрcпимъ на полотнc. Вcдь какъ оригинально: и актеръ, и пcвецъ, а шубу свистнулъ.
Посмcялись и условились работать. Писалъ Кустодiевъ портретъ, отлого наклоняя полотно надъ собою, неподвижнымъ въ креслc… Написалъ быстро. Быстро написалъ онъ также эскизы декорацiй и костюмовъ къ «Вражьей Силc». Я занялся актерами. И начались репетицiи. Кустодiевъ пожелалъ присутствовать на всcхъ репетицiяхъ. Изо всcхъ силъ старался я каждый разъ доставать моторный грузовикъ, и каждый разъ съ помощью его сына или знакомыхъ мы выносили Кустодiева съ его кресломъ, усаживали въ моторъ и затcмъ такъ же вносили въ театръ. Онъ съ огромнымъ интересомъ наблюдалъ за ходомъ репетицiй и, казалось мнc, волновался, ожидая генеральной. На первомъ представленiи Кустодiевъ сидcлъ въ директорской ложc и радовался. Спектакль былъ представленъ всcми нами старательно и публикc понравился.
Недолго мнc пришлось любовно глядеть на этого удивительнаго человcка. Портретъ мой былъ написанъ имъ въ 1921 году зимою, а въ 1922 году я уcхалъ изъ Петербурга. Глубоко я былъ пораженъ извcстiемъ о смерти, скажу – безсмертнаго Кустодiева. Какъ драгоцcннcйшее достоянiе, я храню въ моемъ парижскомъ кабинетc мой знаменитый портретъ его работы и всc его изумительные эскизы къ «Вражьей Силc».
Когда возникъ вопросъ о томъ, кто можетъ создать декорацiи и костюмы для «Вражьей Силы», заимствованной изъ пьесы Островскаго «Не такъ живи, какъ хочется, а такъ живи, какъ Богъ велитъ», – само собою разумcется, что рcшили просить объ этомъ Кустодiева. Кто лучше его почувствуетъ и изобразить мiръ Островскаго? Я отправился къ нему съ этой просьбой.
Жалостливая грусть охватила меня, когда я, пришедши къ Кустодiеву, увидcлъ его прикованнымъ къ креслу. По неизвестной причинc у него отнялись ноги. Лечили его, возили по курортамъ, оперировали позвоночникъ, но помочь ему не могли.
Онъ предложилъ мнc сcсть и руками передвинулъ колеса своего кресла поближе къ моему стулу. Жалко было смотрcть на обездоленность человcчью, а вотъ ему, какъ будто, она была незамcтна: лcтъ сорока, русый, бледный, онъ поразилъ меня своей духовной бодростью – ни малcйшаго оттcнка грусти въ лицc. Блестяще горcли его веселые глаза – въ нихъ была радость жизни.
— Съ удовольствiемъ, съ удовольствiемъ, – отвcчалъ Кустодiевъ. Я радъ, что могу быть вамъ полезнымъ въ такой чудной пьесc. Съ удовольствiемъ сдcлаю вамъ эскизы, займусь костюмами. А пока что, ну-ка, вотъ попозируйте мнc въ этой шубc. Шуба у васъ больно такая богатая. Прiятно ее написать.
Я изложилъ ему мою просьбу.
— Ловко-ли? – говорю я ему. Шуба то хороша, да возможно — краденая.
— Какъ краденая? Шутите, Федоръ Ивановичъ.
— Да такъ, говорю, – недcли три назадъ получилъ ее за концертъ отъ какого то Государственная Учреждения. А вы, вcдь, знаете лозунгъ: «грабь награбленное».
— Да какъ же это случилось?
— Пришли, предложили спcть концертъ въ Марiинскомъ театрc для какого то, теперь уже не помню какого – «Дома», и вмcсто платы деньгами али мукой предложили шубу. У меня хотя и была моя татарка кенгуровая, и шубы мнc, пожалуй, брать не нужно было бы, но я заинтересовался. Пошелъ въ магазинъ. Предложили мнc выбрать. Экiй я мерзавецъ – буржуй! Не могъ выбрать похуже – выбралъ получше.
— Вотъ мы ее, Федоръ Ивановичъ, и закрcпимъ на полотнc. Вcдь какъ оригинально: и актеръ, и пcвецъ, а шубу свистнулъ.
Посмcялись и условились работать. Писалъ Кустодiевъ портретъ, отлого наклоняя полотно надъ собою, неподвижнымъ въ креслc… Написалъ быстро. Быстро написалъ онъ также эскизы декорацiй и костюмовъ къ «Вражьей Силc». Я занялся актерами. И начались репетицiи. Кустодiевъ пожелалъ присутствовать на всcхъ репетицiяхъ. Изо всcхъ силъ старался я каждый разъ доставать моторный грузовикъ, и каждый разъ съ помощью его сына или знакомыхъ мы выносили Кустодiева съ его кресломъ, усаживали въ моторъ и затcмъ такъ же вносили въ театръ. Онъ съ огромнымъ интересомъ наблюдалъ за ходомъ репетицiй и, казалось мнc, волновался, ожидая генеральной. На первомъ представленiи Кустодiевъ сидcлъ въ директорской ложc и радовался. Спектакль былъ представленъ всcми нами старательно и публикc понравился.
Недолго мнc пришлось любовно глядеть на этого удивительнаго человcка. Портретъ мой былъ написанъ имъ въ 1921 году зимою, а въ 1922 году я уcхалъ изъ Петербурга. Глубоко я былъ пораженъ извcстiемъ о смерти, скажу – безсмертнаго Кустодiева. Какъ драгоцcннcйшее достоянiе, я храню въ моемъ парижскомъ кабинетc мой знаменитый портретъ его работы и всc его изумительные эскизы къ «Вражьей Силc».
75.
Мой концертъ въ Ревелc не прошелъ незамcченнымъ для международныхъ театральныхъ антрепренеровъ. Какой нибудь корреспондентъ, вcроятно, куда то о немъ телеграфировалъ, и черезъ нcкоторое время я получилъ въ Москвc письмо отъ одного американскаго импрессарiо. Оно пришло ко мнc не прямо по почтc, а черезъ А.В.Луначарскаго, который переслалъ его при запискc, въ которой писалъ, что вотъ, молъ, какой то чудакъ приглашаетъ васъ въ Америку пcть. Чудакомъ онъ назвалъ антрепренера не безъ основанiя: тотъ когда то возилъ по Америкc Анну Павлову, и потому на его бланкc была выгравирована танцовщица, въ позc какого то замысловатаго па.
Обрадовался я этому письму чрезвычайно, главнымъ образомъ, какъ хорошему предлогу спросить Луначарскаго, могу ли я вступить съ этимъ импрессарiо въ серьезные переговоры, и могу ли я разсчитывать, что меня отпустятъ заграницу. Луначарскiй мнc это обcщалъ.
Антрепренеру я ничего не отвcтилъ, но сейчасъ же сталъ хлопотать о разрcшенiи выcхать заграницу, куда я рcшилъ отправиться на собственный рискъ – такъ велико было мое желанiе вырваться изъ Россiи. Визу я получилъ довольно скоро. Но мнc сказали, что за билетъ до одной Риги надо заплатить нcсколько миллiоновъ совcтскихъ рублей. Это было мнc не по средствамъ. Деньги то эти у меня были, но ихъ надо было оставить семьc на питанiе. Надо было кое что взять и съ собою. А до этого уши прожужжали тcмъ, что совcтскимъ гражданамъ, не въ примcръ обывателямъ капиталистическихъ странъ, все полагается получать безплатно – по ордерамъ. И вотъ я набрался мужества и позвонилъ Луначарскому: какъ же, говорили – все безплатно, а у меня просятъ нcсколько миллiоновъ за билетъ. Луначарскiй обcщалъ что то такое устроить, и, дcйствительно, черезъ нcкоторое время онъ вызвалъ меня по телефону и сообщилъ, что я могу проcхать въ Ригу безплатно. Туда cдетъ въ особомъ поcздc Литвиновъ и другiе совcтскiе люди – меня помcстять въ ихъ поcздъ.
Такъ и сделали. Когда я прicхалъ на вокзалъ, кто то меня весьма любезно встрcтилъ, подвелъ къ вагону 1 класса и указалъ мнc отдcльное купэ. Вагонъ былъ министерскiй: салонъ, небольшая столовая, а сбоку, вcроятно, была и кухня. Дипломаты держали себя въ отношенiи меня любезно и ненавязчиво, а я держалъ себя посредственностью, который вообще мало что смыслитъ и поэтому ни въ какiе разговоры не вдается. Пили кофе, завтракали. Во время остановокъ я охотно выходилъ на платформу и гулялъ. Была хорошая августовская погода.
Менcе прiятно почувствовалъ себя я на платформc въ Ригc. Выходимъ изъ вагона – фотографы, кинооператоры, репортеры. Выходить Литвиновъ, выхожу и я… «Улыбайтесь»… Щелкъ… Мерси… Большевикъ Шаляпинъ!..
Останавливаюсь въ какой то очень скромной гостинницc третьяго разряда, въ маленькомъ номерочкc, потому что мало денегъ. Иду въ банкъ мcнять – латвiйскiй чиновникъ улыбается.
— Извините, – говорить. – Этихъ денегъ мы не принимаемъ.
И, дcйствительно, устроилъ. Успcхъ, кое какiя деньги и благодатный дождь самыхъ неожиданныхъ для меня предложенiй. Сейчасъ же послc концерта въ Ригу прicхалъ ко мнc изъ Лондона видный дcятель большого грамофоннаго общества Гайзбергъ и предложилъ возобновить довоенный контрактъ, выложивъ на бочку 200 фунтовъ стерлинговъ. Пришли телеграфныя приглашеннiя пcть изъ Европы, Америки, Китая, Японiи, Австралiи…
Предоставляю читателямъ самимъ вообразить, какой я закатилъ ужинъ моимъ рижскимъ друзьямъ и прiятелямъ. Весь верхнiй залъ ресторана Шварца былъ закрытъ для публики, и мы усердно поработали. Надо же было мнc истратить четверть баснословной суммы, какъ съ неба ко мнc упавшей.
Въ этотъ мой выcздъ изъ Россiи я побывалъ въ Америкc и пcлъ концерты въ Лондонc. Половину моего заработка въ Англiи, а именно 1400 фунтовъ, я имcлъ честь вручить совcтскому послу въ Англiи, покойному Красину. Это было въ добрыхъ традицiяхъ крcпостного рабства, когда мужикъ, уходившiй на отхожiе промыслы, отдавалъ помещику, собственнику живота его, часть заработковъ.
Обрадовался я этому письму чрезвычайно, главнымъ образомъ, какъ хорошему предлогу спросить Луначарскаго, могу ли я вступить съ этимъ импрессарiо въ серьезные переговоры, и могу ли я разсчитывать, что меня отпустятъ заграницу. Луначарскiй мнc это обcщалъ.
Антрепренеру я ничего не отвcтилъ, но сейчасъ же сталъ хлопотать о разрcшенiи выcхать заграницу, куда я рcшилъ отправиться на собственный рискъ – такъ велико было мое желанiе вырваться изъ Россiи. Визу я получилъ довольно скоро. Но мнc сказали, что за билетъ до одной Риги надо заплатить нcсколько миллiоновъ совcтскихъ рублей. Это было мнc не по средствамъ. Деньги то эти у меня были, но ихъ надо было оставить семьc на питанiе. Надо было кое что взять и съ собою. А до этого уши прожужжали тcмъ, что совcтскимъ гражданамъ, не въ примcръ обывателямъ капиталистическихъ странъ, все полагается получать безплатно – по ордерамъ. И вотъ я набрался мужества и позвонилъ Луначарскому: какъ же, говорили – все безплатно, а у меня просятъ нcсколько миллiоновъ за билетъ. Луначарскiй обcщалъ что то такое устроить, и, дcйствительно, черезъ нcкоторое время онъ вызвалъ меня по телефону и сообщилъ, что я могу проcхать въ Ригу безплатно. Туда cдетъ въ особомъ поcздc Литвиновъ и другiе совcтскiе люди – меня помcстять въ ихъ поcздъ.
Такъ и сделали. Когда я прicхалъ на вокзалъ, кто то меня весьма любезно встрcтилъ, подвелъ къ вагону 1 класса и указалъ мнc отдcльное купэ. Вагонъ былъ министерскiй: салонъ, небольшая столовая, а сбоку, вcроятно, была и кухня. Дипломаты держали себя въ отношенiи меня любезно и ненавязчиво, а я держалъ себя посредственностью, который вообще мало что смыслитъ и поэтому ни въ какiе разговоры не вдается. Пили кофе, завтракали. Во время остановокъ я охотно выходилъ на платформу и гулялъ. Была хорошая августовская погода.
Менcе прiятно почувствовалъ себя я на платформc въ Ригc. Выходимъ изъ вагона – фотографы, кинооператоры, репортеры. Выходить Литвиновъ, выхожу и я… «Улыбайтесь»… Щелкъ… Мерси… Большевикъ Шаляпинъ!..
Останавливаюсь въ какой то очень скромной гостинницc третьяго разряда, въ маленькомъ номерочкc, потому что мало денегъ. Иду въ банкъ мcнять – латвiйскiй чиновникъ улыбается.
— Извините, – говорить. – Этихъ денегъ мы не принимаемъ.
— Концертъ! – восклицаетъ мой добрый приятель. – Сейчасъ же, немедленно!
Весело!
Иду съ опущенной головой назадъ въ гостинницу. Что же дcлать мнc?… И вдругъ кто то меня окликнулъ. Прiятель, теноръ изъ Марiинскаго театра, Виттингъ, оказавшiйся латышемъ. Молодой, жизнерадостный, жметъ мнc руки. Радъ. Чего это я такой грустный? Да вотъ, говорю, не знаю, какъ быть. Въ гостинницc остановился, а платить то будетъ нечcмъ.
И, дcйствительно, устроилъ. Успcхъ, кое какiя деньги и благодатный дождь самыхъ неожиданныхъ для меня предложенiй. Сейчасъ же послc концерта въ Ригу прicхалъ ко мнc изъ Лондона видный дcятель большого грамофоннаго общества Гайзбергъ и предложилъ возобновить довоенный контрактъ, выложивъ на бочку 200 фунтовъ стерлинговъ. Пришли телеграфныя приглашеннiя пcть изъ Европы, Америки, Китая, Японiи, Австралiи…
Предоставляю читателямъ самимъ вообразить, какой я закатилъ ужинъ моимъ рижскимъ друзьямъ и прiятелямъ. Весь верхнiй залъ ресторана Шварца былъ закрытъ для публики, и мы усердно поработали. Надо же было мнc истратить четверть баснословной суммы, какъ съ неба ко мнc упавшей.
Въ этотъ мой выcздъ изъ Россiи я побывалъ въ Америкc и пcлъ концерты въ Лондонc. Половину моего заработка въ Англiи, а именно 1400 фунтовъ, я имcлъ честь вручить совcтскому послу въ Англiи, покойному Красину. Это было въ добрыхъ традицiяхъ крcпостного рабства, когда мужикъ, уходившiй на отхожiе промыслы, отдавалъ помещику, собственнику живота его, часть заработковъ.
Я традицiи уважаю.
76.
Если изъ первой моей поездки заграницу я вернулся въ Петербургъ съ нcкоторой надеждой какъ нибудь вырваться на волю, то изъ второй я вернулся домой съ твердымъ намcренiемъ осуществить эту мечту. Я убcдился, что заграницей я могу жить болcе спокойно, болcе независимо, не отдавая никому ни въ чcмъ никакихъ отчетовъ, не спрашивая, какъ ученикъ приготовительнаго класса, можно ли выйти или нельзя…
Жить заграницей одному, безъ любимой семьи, мнc не мыслилось, а выcздъ со всей семьей былъ, конечно, сложнcе – разрcшатъ ли? И вотъ тутъ – каюсь – я рcшилъ покривить душою. Я сталъ развивать мысль, что мои выступленiя заграницей приносятъ совcтской власти пользу, дcлаютъ ей большую рекламу. «Вотъ, дескать, какiе въ «совcтахъ» живутъ и процвcтаютъ артисты!» Я этого, конечно, не думалъ. Всcмъ же понятно, что если я не плохо пою и не плохо играю, то въ этомъ председатель Совнаркома ни душой, ни тcломъ не виноватъ, что такимъ ужъ меня, задолго до большевизма, создалъ Господь Богъ. Я это просто бухнулъ въ мой профитъ.
Къ моей мысли отнеслись, однако, серьезно и весьма благосклонно. Скоро въ моемъ карманc лежало заветное разрcшенiе мнc выехать заграницу съ моей семьей…
Однако, въ Москвc оставалась моя дочь, которая замужемъ, моя первая жена и мои сыновья. Я не хотcлъ подвергать ихъ какимъ нибудь непрiятностямъ въ Москвc и поэтому обратился къ Дзержинскому съ просьбой не дcлать поспcшныхъ заключенiй изъ какихъ бы то ни было сообщенiи обо мнc иностранной печати. Можетъ, вcдь, найтись предпрiимчивый репортеръ, который напечатаетъ сенсацiонное со мною интервью, а оно мнc и не снилось.
Жить заграницей одному, безъ любимой семьи, мнc не мыслилось, а выcздъ со всей семьей былъ, конечно, сложнcе – разрcшатъ ли? И вотъ тутъ – каюсь – я рcшилъ покривить душою. Я сталъ развивать мысль, что мои выступленiя заграницей приносятъ совcтской власти пользу, дcлаютъ ей большую рекламу. «Вотъ, дескать, какiе въ «совcтахъ» живутъ и процвcтаютъ артисты!» Я этого, конечно, не думалъ. Всcмъ же понятно, что если я не плохо пою и не плохо играю, то въ этомъ председатель Совнаркома ни душой, ни тcломъ не виноватъ, что такимъ ужъ меня, задолго до большевизма, создалъ Господь Богъ. Я это просто бухнулъ въ мой профитъ.
Къ моей мысли отнеслись, однако, серьезно и весьма благосклонно. Скоро въ моемъ карманc лежало заветное разрcшенiе мнc выехать заграницу съ моей семьей…
Однако, въ Москвc оставалась моя дочь, которая замужемъ, моя первая жена и мои сыновья. Я не хотcлъ подвергать ихъ какимъ нибудь непрiятностямъ въ Москвc и поэтому обратился къ Дзержинскому съ просьбой не дcлать поспcшныхъ заключенiй изъ какихъ бы то ни было сообщенiи обо мнc иностранной печати. Можетъ, вcдь, найтись предпрiимчивый репортеръ, который напечатаетъ сенсацiонное со мною интервью, а оно мнc и не снилось.
Дзержинскc меня внимательно выслушалъ и сказалъ: