Страница:
не станет доносить на Гамлета, ибо сам был его активным соучастником в
заговоре против короля. Но поручения короля исполнять ему придется. Так что
мнение Л.С. Выготского, согласно которому Горацио - образ наблюдателя, не
принимающего никакого участия в развитии сюжета, как мне представляется, -
всего лишь остроумная натяжка, обусловленная психологической "установкой"
Гамлета (и сочувствующего принцу зрителя) видеть в Горацио друга и только
друга. Именно Горацио спускает курок трагедийного сюжета, решая, что надо
сказать Гамлету о Призраке, он отдает приказ бить покойного короля алебардой
и т. д.
Некий Господин и Горацио не ошиблись, утверждая, что безумная Офелия -
вызов государственной безопасности. Скоро начнется мятеж против Клавдия, и
повстанцы во главе с Лаэртом штурмом возьмут замок. Но пока гроза только
собирается.
_KING. Follow her close; give her good watch, I pray you_.
"Последуйте за нею по пятам, и обеспечьте ей хороший надзор, прошу
вас!.." (IV, 5)
Это сказано королем вслед Офелии. Но несколькими страницами раньше
вслед Гамлету тот же Клавдий говорит: "Follow him at foot; tempt him with
speed aboard..." ("Последуйте за ним, Пока не поздно..." - IV, 4).
"Следуйте за ним по пятам..." Это первая фраза монолога короля, в
котором он впервые называет вещи своими именами и приказывает английскому
королю убить Гамлета. Видимо, каждое время создает подобные эвфемизмы для
распоряжения об убийстве. Вот неполный набор из других времен и культур:
"Скажи ей, чтоб она царевича блюла...", "Сделайте ему предложение, от
которого он не сможет отказаться...", "Позаботьтесь о нем...", "Проводите
его..." и т. п.
Зритель уже знает, что высказывание Клавдия, начинающееся со "следуйте
за...", должно заканчиваться смертью того, за кем пошли "по пятам" или
"совсем близко". Знают это и королевские слуги. И словечко "close" в своем
омонимическом значении - весьма прозрачная подсказка, что им надо делать.
В "Короле Лире" Эдмунд, отдавая офицеру пакет с приказом убить Лира и
Корделию, говорит почти теми же словами: "...go follow them to prison" - V,
2), то есть ступайте проводить их в тюрьму. Совпадает и мотивация: если
Офелию надо "проводить" потому, что она своим видом побуждает датчан к
восстанию, то Лир и Корделия вызывают такое сочувствие среди солдат, что
Эдмунд боится, как бы те не перешли на сторону пленников. По наблюдению
студентки Анастасии Крыловой, в том же "Короле Лире" герцог Альбанский
провожает на смерть свою изменницу-жену пожеланием "Go after her: she's
desperate; govern her" ("Следуйте за ней, она обезумела, направьте ее").
После чего приходит Джентльмен с кровавым кинжалом и сообщает, что Гонерилья
только что закололась. (И это сообщение, как правило, тоже принимается
режиссерами и зрителями за чистую монету.)
В Генрихе IV вслед уведенному под стражей Глостеру король говорит:
Милорды, что найдете наилучшим,
То делайте от нашего лица... (III, 1)
(Перевод Е.Бируковой.)
Нетрудно догадаться, что случится с Глостером через несколько страниц.
Итак, перед нами просто общее место, шекспировский штамп.
После королевской просьбы _следовать по пятам Офелии и обеспечить ей
хороший надзор_ следует ремарка: "Горацио выходит". А король-отравитель
говорит о "яде печали", которым отравлен ум Офелии (IV, 5).
Шекспировский зритель (во всяком случае те несколько знатоков, мнение
которых, по словам Гамлета, куда ценнее мнения всех прочих) помнил текст
Евангелия, видимо, чуть лучше, чем зритель XX или XXI века:
"И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что
делаешь, делай скорее.
Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему.
А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему:
"купи, что нам нужно к празднику", или чтобы дал что-нибудь нищим.
Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь". (От Иоанна, гл. 13, ст.
27-30.)
На зрительском непонимании того, зачем выходит Горацио (ремарка
сохранилась), играет Шекспир. И подсказывает нам устами короля:
"Следуйте за ней по пятам. Внимательно следите за ней, прошу вас...
Горацио выходит. О, это яд глубокого горя. Причиной всему смерть ее отца. О
Гертруда, Гертруда! Когда приходят печали, они приходят не одинокими
лазутчиками, а целыми батальонами!.." (перевод М.Морозова).
"Одинокие лазутчики" - это сказано королем о несчастьях, но произнесено
вслед Горацио и Джентльмену без лица и имени, реальным соглядатаям Клавдия.
Скоро Гертруда первой оплачет смерть Офелии:
"Над ручьем наискось растет ива, которая отражает свои листья в
зеркальном потоке. Туда пришла она с причудливыми гирляндами из листков,
крапивы, маргариток и тех длинных пурпурных цветов, которым откровенные на
язык пастухи дают грубое название, а наши холодные девушки называют пальцами
мертвецов. Когда она взбиралась на иву, чтобы повесить на свисающие ветви
сплетенные ею венки из цветов и трав, завистливый сучок подломился и вместе
со своими трофеями из цветов она упала в плачущий ручей. Широко раскинулась
ее одежда и некоторое время держала ее на воде, как русалку, и в это время
она пела отрывки старых песен, как человек, не сознающий своей беды, или как
существо, рожденное в водяной стихии и свыкшееся с ней. Но это могло
продолжаться недолго, пока ее одежда не отяжелела от воды и не потащила
несчастную от мелодичной песни к тенистой смерти" (перевод М. Морозова, IV,
7).
Кто это видел и кто слышал?
Королева говорит со слов Горацио и Некоего Господина. Шекспир ясно дает
это понять, сначала упоминая о непристойных фаллообразных цветах, а после о
"завистливом" или "предательском" сучке.
Шекспироведы нередко отождествляют поэзию с поэтичностью. И правят
того, чья поэзия поэтична "бледным огнем" светлячка (не зря же Набоков его
присвоил!), а не сентиментальной романтикой и тем более "риторикой".
С XVI в. до наших дней muddy - грязный, перепачканный, непрозрачный,
мутный или помутившийся" (если речь о рассудке). Если речь о литературном
стиле, то этим прилагательным определяется "темный" стиль, если же о свете,
то это "тусклый", а не "тенистый" свет. (Тенистый - shady.)
В монологе Гертруды много лжи и много от пересказа чужих слов. Хватает
в нем и откровенной похабщины. Если же говорить о высокой лирике, то она
звучит лишь в трех последних строках:
Вы помните поваленную иву,
Которая полощет над ручьем
Свою листву?.. Офелия туда
Пришла в венке - в нем были маргаритки,
Яснотка да кукушкин горицвет,
И длинные мясистые цветы -
Да вы их знаете! - простолюдины
Зовут их коротко и непристойно,
А девушки - "перстами мертвецов"
И дремликом... Едва взошла на ствол,
Желая и его венком украсить,
Завистливый сучок и подломился.
В цветах она упала в тот поток,
Плескалась, будто в нем и рождена
Русалкою, беды не сознавала,
И все-то пела песенки свои...
Но долго это длиться не могло:
Намокло платьице, отяжелело,
И захлебнулся тот напев прозрачный
В объятьях мутной смерти.
Можно, конечно, допустить, что "одинокие лазутчики" пошли "по пятам" за
Офелией без задней мысли. Но тогда придется поверить, что они спокойно
наблюдали, как она упала в ручей (не в море, озеро или реку, а именно в
спокойный ручей, в чьей зеркальной глади отражается ива), любовались ею,
слушали отрывки из народных песен, и были столь зачарованы, что позволили
Офелии пойти на дно. Уже одного этого рассказа, по-моему, достаточно, чтобы
понять, что случилось с Офелией на самом деле. Не обратить внимания на
вопиющую несуразицу может лишь Лаэрт, который в шоке от известия о гибели
сестры.
И разве не звучит издевательством то, что "это продолжалось недолго"?..
Заметив похабщину, звучащую в монологе Гертруды, спросим себя: что это,
если не знак чужой, в данном случае мужской речи? Ведь королева сама не
видела, как утонула Офелия, и пересказывает с чьих-то слов.
После высылки Гамлета Горацио остается жить в замке, его Обслуживают
королевские лакеи, а король, которому до того Горацио не был даже
представлен, называет его "добрый Горацио" и на кладбище просит присмотреть
за принцем.
Сцене с визитом пиратов, видимо, предшествовала не попавшая в дошедший
до нас "текст слов" интермедия, в которой Офелия выходила к ручью, напевала
и собирала цветы, а за ней издалека следили двое неизвестных лиц (по
последней шекспировской редакции "Гамлета" - один неизвестный). Потом она
падала в воду, якобы продолжая петь свои песенки, а они продолжали следить
за ней, и только когда песня прерывалась, доставали из ручья и выносили ее
бездыханное тело на берег. Потом один из этих неизвестных, скажем, откидывал
капюшон, и потрясенный зритель видел, что это Горацио.
Можно предположить, что Горацио сам и утопил Офелию, хотя для такой
работы он вряд ли пригоден. Да и в тексте мы не нашли прямых указаний на
такое развитие сюжета. Вспомним, Что и мертвого короля алебардой бьет не
Горацио, а Марцелл (хотя и по приказу Горацио). Впрочем, одно косвенное
указание все же существует, но о нем ниже (см. с. 287-290).
Если же пантомимы не было, то мы должны поверить, что Горацио
проигнорировал "просьбу" короля "следовать за ней по пятам" и "обеспечить ей
хороший надзор". И король почему-то не только не разгневался на него, но,
напротив, после того и стал звать его "good Horatio".
Офелия утонула очень вовремя (для Клавдия). Ну совсем как
несостоявшийся ее свекор, вот так же вовремя умерший во сне в саду.
Есть ли у Горацио алиби? Нет. И потому он торопится исчезнуть из
Эльсинора прежде, чем все узнают об убийстве Офелии. Ему было велено
следовать за Офелией по пятам, он описал королеве, как та утонула, и теперь
ему надо бежать. (А вдруг король назначит следствие и все свалит на
Горацио?) Поэтому он не исполняет просьбы Гамлета и не устраивает матросам
доступа к королю и королеве, а сам передает письма через некоего Клаудио, а
тот с придворным направляет их королю.
После высылки Гамлета в Англию Горацио идет на службу к
королю-отравителю. Напомним, что в Эльсиноре швейцарцы (Бернардо, Франциско,
Марцеллус) - не только стражники, но и соглядатаи (Рейнальдо). На кладбище
Горацио делает вид, что не знает, кого хоронят "по усеченному обряду". Но
происходит очень любопытный диалог:
ГАМЛЕТ: Какое бесчувствие. Копает могилу - и поет.
ГОРАЦИО: Привычка закалила его сердце.
ГАМЛЕТ: Ты прав. Пока рука от работы не загрубеет, и сердце
чувствительно. (V, 1)
Горацио только что убил (или не спас) Офелию, а Гамлет убил Полония и
отослал на смерть школьных приятелей. Гамлету приходится оправдываться перед
Горацио за то, что он отправил на смерть Розенкранца и Гильденстерна.
Горацио сам наведет его на эту тему. Аргументацией Гамлета Горацио, видимо,
будет удовлетворен, поскольку она оправдывает, в частности, и убийство
Офелии.
Горацио
Это значит,
Что Розенкранц и Гильденстерн спешат
К своей же гибели?
Гамлет
И что с того?
Они нашли занятие по вкусу
И этим сами смерть себе избрали.
Их кровь - она на них, а не на мне.
Ничтожество должно блюсти приличья,
А не соваться меж двумя клинками,
Когда противники дерутся насмерть.
Горацио
Однако ничего себе король!.. (V, 2).
Горацио забыл, что недавно он не только не удивлялся душевным качествам
короля, но и иронизировал по этому поводу над Гамлетом. А заодно и
выведывал, что же сказал Призрак принцу:
Гамлет
...Тогда откроюсь.
Еще не знала Дания мерзавца
Подобного тому, кого мы знаем.
Горацио
Однако, чтобы это сообщить,
Не стоило являться с того света. (I, 5).
Если допустить, что Горацио - искренний друг, то Шекспир при всей
общепризнанной гениальности его поэзии - драматург-троечник. Только тогда
понятно, почему он дал "верному другу" самое неподходящее имя (у Фонвизина
оно звучало бы Курвец-Разумник). И выпустил Горацио с доносом ("не в
характере", как пишет шекспировед Игорь Шайтанов) в сцене предупреждения
королевы о готовящемся восстании. (На сцене три человека, а в труппе
"Глобуса" 12-15, зачем же выпускать в столь "нехарактерной роли" именно
Горацио?) Потом тот же герой и тоже "не в характере" предупреждает (по
Первому фолио) Клавдия о том, что бунт уже начался.
Каждое появление Горацио и почти каждая его реплика - или откровенно
лживы, или прикровенно двусмысленны (Горацио делает только то, что выгодно
ему в данную минуту).
Почему-то никто не задает и другого вопроса: что же Горацио не
отправился в Англию вместе с лучшим своим другом? Если б он сам вызвался
разделить с принцем его изгнание, разве бы Клавдий посмел запретить?
Но Гамлет прямо не попросил Горацио, и он преспокойно остается при
дворе якобы ненавистного ему Клавдия. (Вспомним, что до встречи с Гамлетом
Горацио, по его собственным словам, "друг этой страны" и поклонник "нашего
правительства".) Шекспироведы не задают и другого простого вопроса
(единственное исключение тут, как указал Игорь Шайтанов, - Харольд
Дженкинс): почему это Горацио, живший по возвращении в Эльсинор не в замке,
а где-то рядом (иначе б он встретил принца сразу), после высылки Гамлета
остается в замке? И почему он вхож к королеве? И почему король, которому он
при Гамлете и представлен-то не был, теперь дает ему поручения и обращается
"good Horatio"?
"Лучший и единственный друг Гамлета" идет на службу к королю, уже
прекрасно зная, что Клавдий - убийца отца его единственного друга.
Впрочем, Дженкинс заблуждается, говоря, что "роль служителя или
советника при королеве странна для Горацио, и драматург скоро забывает о
ней". Горацио не "служитель при королеве", а шпион Клавдия ("вассал короля",
как сказал бы Марцелл). Из шекспировского текста следует, что это король
послал Горацио рассказать королеве об опасном сумасшествии Офелии. И что
именно по наущению короля Горацио приводит Офелию к королеве.
Доказательства? Да то, что сразу вслед за Горацио и Офелией в покоях
королевы появляется сам Клавдий. И то, что именно Горацио выходит за
Офелией, когда король просит "следовать за ней по пятам".
Спор Томаса Мора и Эразма Роттердамского, надо ли гуманисту становиться
советником при правителе, разрешен Шекспиром. И автор "Гамлета" берет
сторону Эразма, показывая, что получается из подобного хождения во власть.
Горацио, убедившийся, что Клавдий убийца, но "в силу обстоятельств"
идущий к нему на службу, сам выбирает путь наемного убийцы.
Горацио - гениально прописанный Шекспиром идеальный ученик Макиавелли,
который, как и Горацио, - итальянец. При нем нет подруги, его жена и муза -
политика.
Попытаемся восстановить путь Горацио к сердцу Гамлета.
Итак, Горацио - швейцарец и в Эльсинор попал вместе с другими
наемниками-швейцарцами. Здесь он пробыл совсем недолго. (Во всяком случае
Гамлета-отца он "видел лишь однажды".) Узнав, что здешний принц учится в
Виттенберге, Горацио сам отправился туда.
В Виттенберге он поставил на дружбу с Гамлетом и стал его конфидентом.
Но Гамлет вернулся в Данию и влюбился в Офелию. В это же время Клавдий
заводит роман с Гертрудой, убивает Гамлета-отца (это произошло четыре месяца
назад), а менее чем через месяц женится на овдовевшей королеве и становится
королем. Принц чует неладное, хочет бежать из Дании (университет тут,
скорее, лишь повод для отъезда из прогнившей страны), но король его не
отпускает.
Для оставшегося в Виттенберге Горацио известие о смерти Старого Гамлета
- повод вернуться в Данию. (Ведь ему нужна не учеба, а Гамлет.) В Эльсиноре
Горацио идет не к своему другу, а к землякам-стражникам. Те и рассказывают о
появлении Призрака. Горацио решает лично убедиться в этом и лишь потом
отправляется к Гамлету: судьба вновь дала ему шанс сблизиться с принцем.
Итак, при дворе Клавдия у Горацио есть выбор - взять алебарду
стражника, устроиться в канцелярию; пойти в шпионы. Но первые два пути не
обеспечивают возможности общаться с королем, а значит, не обеспечивают и
карьеры.
Когда Гамлет уже смертельно ранен, Горацио демонстрирует желание
отравиться:
ГАМЛЕТ: ...Правдиво расскажи обо мне, обо всем, что со мной произошло,
тем, кто не знает.
ГОРАЦИО: Об этом и не думайте. Я больше древний римлянин, чем датчанин.
Тут еще осталось питье.
ГАМЛЕТ: Если ты мужчина, отдай мне кубок!.." {перевод М. Морозова, V,
2).
Макар Александренко заметил, что в этой сцене Шекспир делает отсылку к
последней сцене собственного "Юлия Цезаря": это там "идейный предатель" Брут
кончает с собой, кинувшись на меч, который держит его раб. После чего раб
переходит к победителю по наследству (совсем как Горацио, перешедший сначала
на службу к Клавдию, а потом к Фортинбрасу).
"Юлия Цезаря" Шекспир ставит в 1599 г., то есть в то время, когда он
уже обдумывает (или даже уже дописывает) "Гамлета". Видимо, Шекспир надеялся
на понимание того постоянного и верного зрителя, который "попытку
самоубийства" Горацио воспримет именно как пародию.
Впрочем, как заметил Сергей Николаев, раб служит господину верой и
правдой и отдает за него свою жизнь, а Горацио служит только себе любимому.
Держа пустой кубок, в котором якобы еще осталась капля яда, Горацио
знает, что Гамлет его остановит. Так и происходит.
А всего через пару минут Горацио забудет о своем горе. Вот он вещает
Фортинбрасу и английскому послу:
"Как раз в минуту расследования этого кровавого дела вы прибыли с
польской войны, а вы - из Англии, прикажите же, чтобы тела были положены на
высокий помост перед всеми на виду. И разрешите мне рассказать не ведающему
миру о том, как все это произошло. И тогда вы услышите о смертоносных,
кровавых и противоестественных деяниях, о случайных карах, нечаянных
убийствах, о смертях, причиненных коварством и насилием, и, в заключение, о
неудавшихся замыслах, павших на головы зачинщиков. Обо всем этом я могу
правдиво поведать" (пер. М. Морозова, V, 2).
Гамлет не разгадал тайную цель возвращения в Эльсинор Горацио. Как не
разгадал и тайну натуры Горацио. Наивный Гамлет будет до конца считать
Горацио "лучшим из людей" и своим другом. И правильно: Горацио был за
Гамлета и ни разу его не предал (случай с Офелией тут не в счет, ведь Гамлет
первый ее бросил, а после Горацио за нею следил, на нее доносил, но в
качестве слуги Клавдия). Он рассчитывал убрать Клавдия с Гертрудой и быть
"Полонием" при Гамлете (хоть с Офелией, хоть без нее). И "перестроился"
только после ссылки (фактической гибели) своего друга.
Цель жизни Горацио - стать вторым лицом в государстве, новым Полонием.
У него не получилось дорваться власти и добиться достатка при Гамлете, не
получилось при Клавдии. Но может получиться при Фортинбрасе. Горацио с ходу
пытается подмять волю норвежца, чья судьба теперь отчасти в его руках. Но
Фортинбрас приказывает перенести на помост не всех мертвых, как этого
требовал Горацио, а только Гамлета.
При этом Фортинбрас еще не знает, что Гамлет передал Горацио свой голос
за избрание норвежского принца новым королем Дании. (Хотя Горацио и намекнул
на такой поворот событий.) Приведу здесь цитату из письма Сергея Николаева:
"От Горацио зависит право Фортинбраса на королевство. Намек на нечто
недосказанное и важное сделан, Фортинбрас его понял и спешит уединиться в
узком кругу знатнейших, в который он приглашает и... Горацио (ведь последний
может и не отдать голоса Гамлета, вдруг конкуренты осилят?). Фортинбрас
сразу же берет Горацио в союзники и возносит его".
Злодей Клавдий за четыре месяца погубил три поколения датских монархов:
старого Гамлета, принца Гамлета и его наследника. Убиты и две королевы: одна
прошлая, другая - та, что могла стать будущей. Разумеется, после этого
должна произойти смена династии.
Наказаны все, кроме прагматика Горацио, который должен стать Полонием
при Фортинбрасе, но будет хуже Полония. У Полония при всей его глупости была
душа. У Горацио ни души, ни детей, ни друзей. Это человек-функция,
человек-чиновник. Новейший человек наступающего на Европу новейшего времени.
Время Горацио начнется после смерти Шекспира. Начнется с гражданской
войны и Оливера Кромвеля, родившегося в 1599 г., то есть в тот самый год,
когда Шекспир пишет "Гамлета", начнется с отнюдь не театрального топора,
обезглавившего Карла I, с восемнадцатилетнего запрета театров. И только в
последней четверти XVII века англичане вновь заинтересуются своим
дореволюционным поэтом. К тому времени уже практически не останется тех, кто
видел драматурга-Шекспира в постановке режиссера-Шекспира. И за пьесу
Шекспира человечество примет тот "текст слов", который дойдет до нас по
публикациям неавторизованных рукописей и почти без авторских ремарок.
Если верить Шекспиру, то драматургия - это не слова, произносимые
актером со сцены, и даже не само действие. Шекспировская драматургия - это
некий энергоемкий разъем, пространство между действием и словами.
Так что дело не в проблеме Горацио, который уже не второстепенный, но
пока все же и не титульный персонаж. (Мы потому так много о нем говорили,
что Горацио более прочих - terra incognita "Гамлета".) Дело в примитивности
и алогичности той сценической традиции, которую шекспироведение вынуждено
защищать. Дело в отсутствии в тексте значительной доли авторских ремарок,
которые могут быть реконструированы, хотя и с разной степенью надежности.
Но, как мне представляется, оправдать Горацио уже вряд ли удастся. Хотя
бы потому, что аргументы традиционалистов не составляют системы.
Игорь Шайтанов в альманахе "Anglistica" (Э 9, Москва - Тамбов, 2002 г.)
пишет, что я завожу "дело Горацио". Обвинение нешуточное: мол, даже если
комментатор и прав, в его правоту мы никогда не поверим, поскольку помним,
как в свое время был в таких ситуациях доказателен прокурор Вышинский.
Мне остается только согласиться: на уровне первой реальности метод
Вышинского предназначен не для доказательства вины, а для расправы над
"врагами народа", назначенными на эти свои роли Сталиным. (Андрей Платонов
называл это "всенародной инсценировкой".)
Но данный метод Сталин с Вышинским и взяли для публичных своих
постановок из реальности художественной.
По законам жизни еще не факт, что тот, кто пошел за Офелией, ее и
утопил. А по законам искусства Горацио - убийца (ибо иного автором не
оговорено).
Горацио в глазах Гамлета - "философ-стоик, последователь Сенеки". И еще
- "самый справедливый из людей". А для зрителя "Глобуса" - тот самый римский
раб из поставленного в 1599 г. (непосредственно перед "Гамлетом")
шекспировского "Юлия Цезаря", раб, который, как и Горацио, после смерти
хозяина переходит к победителю в качестве трофея. И надо крепко заткнуть
уши, чтобы вслед за репликой ломающего комедию с пустым кубком Горацио ("Я
более древний римлянин, чем датчанин!") не расслышать гомерического хохота
Шекспира.
Мы начали эту заметку о Горацио с "Испанской трагедии" Томаса Кида, из
которой, как принято считать, Шекспир и взял образ "друга-Горацио".
Напомним, что у Кида враги убивают Горацио и вешают его тело на дереве.
Именно так в легендарные времена Древнего Рима должны были поступить с
одним из знаменитых братьев Горациев. Тит Ливий столь блистательно описал
эту историю, что трудно удержаться от пространной цитаты:
Было тогда в каждой из ратей по трое братьев-близнецов, равных и
возрастом, и силой. Это были, как знает каждый, Горации и Куриации.
/.../Цари обращаются к близнецам, предлагая им обнажить мечи, - каждому за
свое отечество: той стороне и достанется власть, за какою будет победа.
Возражений нет, сговариваются о времени и месте. Прежде чем начался бой,
между римлянами и альбанцами был заключен договор на таких условиях: чьи
граждане победят в схватке, тот народ будет мирно властвовать над другим.
/.../
Подают знак, и шесть юношей с оружием наизготовку по трое, как два
строя, сходятся, вобрав в себя весь пыл двух больших ратей. /.../ Трое
альбанцев были ранены, а двое римлян пали. Их гибель исторгла крик радости у
альбанского войска, а римские легионы оставила уже всякая надежда: они
сокрушались об участи последнего, которого обступили трое Куриациев. Волею
случая он был невредим, и если против всех вместе бессилен, то каждому
порознь грозен. Чтобы разъединить противников, он обращается в бегство,
рассчитав, что преследователи бежать будут так, как позволит каждому рана.
Уже отбежал он на какое-то расстоянье от места боя, как, оглянувшись,
увидел, что догоняющие разделены немалыми промежутками и один совсем близко.
Против этого и обращается он в яростном натиске, и, покуда альбанское войско
кричит Куриациям, чтобы поторопились на помощь брату, победитель Гораций,
убив врага, уже устремляется в новую схватку. Теперь римляне поддерживают
своего бойца криком, какой всегда поднимают при неожиданном обороте поединка
сочувствующие зрители, и Гораций спешит закончить сражение. Итак, он, прежде
чем смог подоспеть последний, который был недалеко, приканчивает еще одного
Куриация: и вот уже военное счастье сравнялось - противники остались один на
заговоре против короля. Но поручения короля исполнять ему придется. Так что
мнение Л.С. Выготского, согласно которому Горацио - образ наблюдателя, не
принимающего никакого участия в развитии сюжета, как мне представляется, -
всего лишь остроумная натяжка, обусловленная психологической "установкой"
Гамлета (и сочувствующего принцу зрителя) видеть в Горацио друга и только
друга. Именно Горацио спускает курок трагедийного сюжета, решая, что надо
сказать Гамлету о Призраке, он отдает приказ бить покойного короля алебардой
и т. д.
Некий Господин и Горацио не ошиблись, утверждая, что безумная Офелия -
вызов государственной безопасности. Скоро начнется мятеж против Клавдия, и
повстанцы во главе с Лаэртом штурмом возьмут замок. Но пока гроза только
собирается.
_KING. Follow her close; give her good watch, I pray you_.
"Последуйте за нею по пятам, и обеспечьте ей хороший надзор, прошу
вас!.." (IV, 5)
Это сказано королем вслед Офелии. Но несколькими страницами раньше
вслед Гамлету тот же Клавдий говорит: "Follow him at foot; tempt him with
speed aboard..." ("Последуйте за ним, Пока не поздно..." - IV, 4).
"Следуйте за ним по пятам..." Это первая фраза монолога короля, в
котором он впервые называет вещи своими именами и приказывает английскому
королю убить Гамлета. Видимо, каждое время создает подобные эвфемизмы для
распоряжения об убийстве. Вот неполный набор из других времен и культур:
"Скажи ей, чтоб она царевича блюла...", "Сделайте ему предложение, от
которого он не сможет отказаться...", "Позаботьтесь о нем...", "Проводите
его..." и т. п.
Зритель уже знает, что высказывание Клавдия, начинающееся со "следуйте
за...", должно заканчиваться смертью того, за кем пошли "по пятам" или
"совсем близко". Знают это и королевские слуги. И словечко "close" в своем
омонимическом значении - весьма прозрачная подсказка, что им надо делать.
В "Короле Лире" Эдмунд, отдавая офицеру пакет с приказом убить Лира и
Корделию, говорит почти теми же словами: "...go follow them to prison" - V,
2), то есть ступайте проводить их в тюрьму. Совпадает и мотивация: если
Офелию надо "проводить" потому, что она своим видом побуждает датчан к
восстанию, то Лир и Корделия вызывают такое сочувствие среди солдат, что
Эдмунд боится, как бы те не перешли на сторону пленников. По наблюдению
студентки Анастасии Крыловой, в том же "Короле Лире" герцог Альбанский
провожает на смерть свою изменницу-жену пожеланием "Go after her: she's
desperate; govern her" ("Следуйте за ней, она обезумела, направьте ее").
После чего приходит Джентльмен с кровавым кинжалом и сообщает, что Гонерилья
только что закололась. (И это сообщение, как правило, тоже принимается
режиссерами и зрителями за чистую монету.)
В Генрихе IV вслед уведенному под стражей Глостеру король говорит:
Милорды, что найдете наилучшим,
То делайте от нашего лица... (III, 1)
(Перевод Е.Бируковой.)
Нетрудно догадаться, что случится с Глостером через несколько страниц.
Итак, перед нами просто общее место, шекспировский штамп.
После королевской просьбы _следовать по пятам Офелии и обеспечить ей
хороший надзор_ следует ремарка: "Горацио выходит". А король-отравитель
говорит о "яде печали", которым отравлен ум Офелии (IV, 5).
Шекспировский зритель (во всяком случае те несколько знатоков, мнение
которых, по словам Гамлета, куда ценнее мнения всех прочих) помнил текст
Евангелия, видимо, чуть лучше, чем зритель XX или XXI века:
"И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что
делаешь, делай скорее.
Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему.
А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему:
"купи, что нам нужно к празднику", или чтобы дал что-нибудь нищим.
Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь". (От Иоанна, гл. 13, ст.
27-30.)
На зрительском непонимании того, зачем выходит Горацио (ремарка
сохранилась), играет Шекспир. И подсказывает нам устами короля:
"Следуйте за ней по пятам. Внимательно следите за ней, прошу вас...
Горацио выходит. О, это яд глубокого горя. Причиной всему смерть ее отца. О
Гертруда, Гертруда! Когда приходят печали, они приходят не одинокими
лазутчиками, а целыми батальонами!.." (перевод М.Морозова).
"Одинокие лазутчики" - это сказано королем о несчастьях, но произнесено
вслед Горацио и Джентльмену без лица и имени, реальным соглядатаям Клавдия.
Скоро Гертруда первой оплачет смерть Офелии:
"Над ручьем наискось растет ива, которая отражает свои листья в
зеркальном потоке. Туда пришла она с причудливыми гирляндами из листков,
крапивы, маргариток и тех длинных пурпурных цветов, которым откровенные на
язык пастухи дают грубое название, а наши холодные девушки называют пальцами
мертвецов. Когда она взбиралась на иву, чтобы повесить на свисающие ветви
сплетенные ею венки из цветов и трав, завистливый сучок подломился и вместе
со своими трофеями из цветов она упала в плачущий ручей. Широко раскинулась
ее одежда и некоторое время держала ее на воде, как русалку, и в это время
она пела отрывки старых песен, как человек, не сознающий своей беды, или как
существо, рожденное в водяной стихии и свыкшееся с ней. Но это могло
продолжаться недолго, пока ее одежда не отяжелела от воды и не потащила
несчастную от мелодичной песни к тенистой смерти" (перевод М. Морозова, IV,
7).
Кто это видел и кто слышал?
Королева говорит со слов Горацио и Некоего Господина. Шекспир ясно дает
это понять, сначала упоминая о непристойных фаллообразных цветах, а после о
"завистливом" или "предательском" сучке.
Шекспироведы нередко отождествляют поэзию с поэтичностью. И правят
того, чья поэзия поэтична "бледным огнем" светлячка (не зря же Набоков его
присвоил!), а не сентиментальной романтикой и тем более "риторикой".
С XVI в. до наших дней muddy - грязный, перепачканный, непрозрачный,
мутный или помутившийся" (если речь о рассудке). Если речь о литературном
стиле, то этим прилагательным определяется "темный" стиль, если же о свете,
то это "тусклый", а не "тенистый" свет. (Тенистый - shady.)
В монологе Гертруды много лжи и много от пересказа чужих слов. Хватает
в нем и откровенной похабщины. Если же говорить о высокой лирике, то она
звучит лишь в трех последних строках:
Вы помните поваленную иву,
Которая полощет над ручьем
Свою листву?.. Офелия туда
Пришла в венке - в нем были маргаритки,
Яснотка да кукушкин горицвет,
И длинные мясистые цветы -
Да вы их знаете! - простолюдины
Зовут их коротко и непристойно,
А девушки - "перстами мертвецов"
И дремликом... Едва взошла на ствол,
Желая и его венком украсить,
Завистливый сучок и подломился.
В цветах она упала в тот поток,
Плескалась, будто в нем и рождена
Русалкою, беды не сознавала,
И все-то пела песенки свои...
Но долго это длиться не могло:
Намокло платьице, отяжелело,
И захлебнулся тот напев прозрачный
В объятьях мутной смерти.
Можно, конечно, допустить, что "одинокие лазутчики" пошли "по пятам" за
Офелией без задней мысли. Но тогда придется поверить, что они спокойно
наблюдали, как она упала в ручей (не в море, озеро или реку, а именно в
спокойный ручей, в чьей зеркальной глади отражается ива), любовались ею,
слушали отрывки из народных песен, и были столь зачарованы, что позволили
Офелии пойти на дно. Уже одного этого рассказа, по-моему, достаточно, чтобы
понять, что случилось с Офелией на самом деле. Не обратить внимания на
вопиющую несуразицу может лишь Лаэрт, который в шоке от известия о гибели
сестры.
И разве не звучит издевательством то, что "это продолжалось недолго"?..
Заметив похабщину, звучащую в монологе Гертруды, спросим себя: что это,
если не знак чужой, в данном случае мужской речи? Ведь королева сама не
видела, как утонула Офелия, и пересказывает с чьих-то слов.
После высылки Гамлета Горацио остается жить в замке, его Обслуживают
королевские лакеи, а король, которому до того Горацио не был даже
представлен, называет его "добрый Горацио" и на кладбище просит присмотреть
за принцем.
Сцене с визитом пиратов, видимо, предшествовала не попавшая в дошедший
до нас "текст слов" интермедия, в которой Офелия выходила к ручью, напевала
и собирала цветы, а за ней издалека следили двое неизвестных лиц (по
последней шекспировской редакции "Гамлета" - один неизвестный). Потом она
падала в воду, якобы продолжая петь свои песенки, а они продолжали следить
за ней, и только когда песня прерывалась, доставали из ручья и выносили ее
бездыханное тело на берег. Потом один из этих неизвестных, скажем, откидывал
капюшон, и потрясенный зритель видел, что это Горацио.
Можно предположить, что Горацио сам и утопил Офелию, хотя для такой
работы он вряд ли пригоден. Да и в тексте мы не нашли прямых указаний на
такое развитие сюжета. Вспомним, Что и мертвого короля алебардой бьет не
Горацио, а Марцелл (хотя и по приказу Горацио). Впрочем, одно косвенное
указание все же существует, но о нем ниже (см. с. 287-290).
Если же пантомимы не было, то мы должны поверить, что Горацио
проигнорировал "просьбу" короля "следовать за ней по пятам" и "обеспечить ей
хороший надзор". И король почему-то не только не разгневался на него, но,
напротив, после того и стал звать его "good Horatio".
Офелия утонула очень вовремя (для Клавдия). Ну совсем как
несостоявшийся ее свекор, вот так же вовремя умерший во сне в саду.
Есть ли у Горацио алиби? Нет. И потому он торопится исчезнуть из
Эльсинора прежде, чем все узнают об убийстве Офелии. Ему было велено
следовать за Офелией по пятам, он описал королеве, как та утонула, и теперь
ему надо бежать. (А вдруг король назначит следствие и все свалит на
Горацио?) Поэтому он не исполняет просьбы Гамлета и не устраивает матросам
доступа к королю и королеве, а сам передает письма через некоего Клаудио, а
тот с придворным направляет их королю.
После высылки Гамлета в Англию Горацио идет на службу к
королю-отравителю. Напомним, что в Эльсиноре швейцарцы (Бернардо, Франциско,
Марцеллус) - не только стражники, но и соглядатаи (Рейнальдо). На кладбище
Горацио делает вид, что не знает, кого хоронят "по усеченному обряду". Но
происходит очень любопытный диалог:
ГАМЛЕТ: Какое бесчувствие. Копает могилу - и поет.
ГОРАЦИО: Привычка закалила его сердце.
ГАМЛЕТ: Ты прав. Пока рука от работы не загрубеет, и сердце
чувствительно. (V, 1)
Горацио только что убил (или не спас) Офелию, а Гамлет убил Полония и
отослал на смерть школьных приятелей. Гамлету приходится оправдываться перед
Горацио за то, что он отправил на смерть Розенкранца и Гильденстерна.
Горацио сам наведет его на эту тему. Аргументацией Гамлета Горацио, видимо,
будет удовлетворен, поскольку она оправдывает, в частности, и убийство
Офелии.
Горацио
Это значит,
Что Розенкранц и Гильденстерн спешат
К своей же гибели?
Гамлет
И что с того?
Они нашли занятие по вкусу
И этим сами смерть себе избрали.
Их кровь - она на них, а не на мне.
Ничтожество должно блюсти приличья,
А не соваться меж двумя клинками,
Когда противники дерутся насмерть.
Горацио
Однако ничего себе король!.. (V, 2).
Горацио забыл, что недавно он не только не удивлялся душевным качествам
короля, но и иронизировал по этому поводу над Гамлетом. А заодно и
выведывал, что же сказал Призрак принцу:
Гамлет
...Тогда откроюсь.
Еще не знала Дания мерзавца
Подобного тому, кого мы знаем.
Горацио
Однако, чтобы это сообщить,
Не стоило являться с того света. (I, 5).
Если допустить, что Горацио - искренний друг, то Шекспир при всей
общепризнанной гениальности его поэзии - драматург-троечник. Только тогда
понятно, почему он дал "верному другу" самое неподходящее имя (у Фонвизина
оно звучало бы Курвец-Разумник). И выпустил Горацио с доносом ("не в
характере", как пишет шекспировед Игорь Шайтанов) в сцене предупреждения
королевы о готовящемся восстании. (На сцене три человека, а в труппе
"Глобуса" 12-15, зачем же выпускать в столь "нехарактерной роли" именно
Горацио?) Потом тот же герой и тоже "не в характере" предупреждает (по
Первому фолио) Клавдия о том, что бунт уже начался.
Каждое появление Горацио и почти каждая его реплика - или откровенно
лживы, или прикровенно двусмысленны (Горацио делает только то, что выгодно
ему в данную минуту).
Почему-то никто не задает и другого вопроса: что же Горацио не
отправился в Англию вместе с лучшим своим другом? Если б он сам вызвался
разделить с принцем его изгнание, разве бы Клавдий посмел запретить?
Но Гамлет прямо не попросил Горацио, и он преспокойно остается при
дворе якобы ненавистного ему Клавдия. (Вспомним, что до встречи с Гамлетом
Горацио, по его собственным словам, "друг этой страны" и поклонник "нашего
правительства".) Шекспироведы не задают и другого простого вопроса
(единственное исключение тут, как указал Игорь Шайтанов, - Харольд
Дженкинс): почему это Горацио, живший по возвращении в Эльсинор не в замке,
а где-то рядом (иначе б он встретил принца сразу), после высылки Гамлета
остается в замке? И почему он вхож к королеве? И почему король, которому он
при Гамлете и представлен-то не был, теперь дает ему поручения и обращается
"good Horatio"?
"Лучший и единственный друг Гамлета" идет на службу к королю, уже
прекрасно зная, что Клавдий - убийца отца его единственного друга.
Впрочем, Дженкинс заблуждается, говоря, что "роль служителя или
советника при королеве странна для Горацио, и драматург скоро забывает о
ней". Горацио не "служитель при королеве", а шпион Клавдия ("вассал короля",
как сказал бы Марцелл). Из шекспировского текста следует, что это король
послал Горацио рассказать королеве об опасном сумасшествии Офелии. И что
именно по наущению короля Горацио приводит Офелию к королеве.
Доказательства? Да то, что сразу вслед за Горацио и Офелией в покоях
королевы появляется сам Клавдий. И то, что именно Горацио выходит за
Офелией, когда король просит "следовать за ней по пятам".
Спор Томаса Мора и Эразма Роттердамского, надо ли гуманисту становиться
советником при правителе, разрешен Шекспиром. И автор "Гамлета" берет
сторону Эразма, показывая, что получается из подобного хождения во власть.
Горацио, убедившийся, что Клавдий убийца, но "в силу обстоятельств"
идущий к нему на службу, сам выбирает путь наемного убийцы.
Горацио - гениально прописанный Шекспиром идеальный ученик Макиавелли,
который, как и Горацио, - итальянец. При нем нет подруги, его жена и муза -
политика.
Попытаемся восстановить путь Горацио к сердцу Гамлета.
Итак, Горацио - швейцарец и в Эльсинор попал вместе с другими
наемниками-швейцарцами. Здесь он пробыл совсем недолго. (Во всяком случае
Гамлета-отца он "видел лишь однажды".) Узнав, что здешний принц учится в
Виттенберге, Горацио сам отправился туда.
В Виттенберге он поставил на дружбу с Гамлетом и стал его конфидентом.
Но Гамлет вернулся в Данию и влюбился в Офелию. В это же время Клавдий
заводит роман с Гертрудой, убивает Гамлета-отца (это произошло четыре месяца
назад), а менее чем через месяц женится на овдовевшей королеве и становится
королем. Принц чует неладное, хочет бежать из Дании (университет тут,
скорее, лишь повод для отъезда из прогнившей страны), но король его не
отпускает.
Для оставшегося в Виттенберге Горацио известие о смерти Старого Гамлета
- повод вернуться в Данию. (Ведь ему нужна не учеба, а Гамлет.) В Эльсиноре
Горацио идет не к своему другу, а к землякам-стражникам. Те и рассказывают о
появлении Призрака. Горацио решает лично убедиться в этом и лишь потом
отправляется к Гамлету: судьба вновь дала ему шанс сблизиться с принцем.
Итак, при дворе Клавдия у Горацио есть выбор - взять алебарду
стражника, устроиться в канцелярию; пойти в шпионы. Но первые два пути не
обеспечивают возможности общаться с королем, а значит, не обеспечивают и
карьеры.
Когда Гамлет уже смертельно ранен, Горацио демонстрирует желание
отравиться:
ГАМЛЕТ: ...Правдиво расскажи обо мне, обо всем, что со мной произошло,
тем, кто не знает.
ГОРАЦИО: Об этом и не думайте. Я больше древний римлянин, чем датчанин.
Тут еще осталось питье.
ГАМЛЕТ: Если ты мужчина, отдай мне кубок!.." {перевод М. Морозова, V,
2).
Макар Александренко заметил, что в этой сцене Шекспир делает отсылку к
последней сцене собственного "Юлия Цезаря": это там "идейный предатель" Брут
кончает с собой, кинувшись на меч, который держит его раб. После чего раб
переходит к победителю по наследству (совсем как Горацио, перешедший сначала
на службу к Клавдию, а потом к Фортинбрасу).
"Юлия Цезаря" Шекспир ставит в 1599 г., то есть в то время, когда он
уже обдумывает (или даже уже дописывает) "Гамлета". Видимо, Шекспир надеялся
на понимание того постоянного и верного зрителя, который "попытку
самоубийства" Горацио воспримет именно как пародию.
Впрочем, как заметил Сергей Николаев, раб служит господину верой и
правдой и отдает за него свою жизнь, а Горацио служит только себе любимому.
Держа пустой кубок, в котором якобы еще осталась капля яда, Горацио
знает, что Гамлет его остановит. Так и происходит.
А всего через пару минут Горацио забудет о своем горе. Вот он вещает
Фортинбрасу и английскому послу:
"Как раз в минуту расследования этого кровавого дела вы прибыли с
польской войны, а вы - из Англии, прикажите же, чтобы тела были положены на
высокий помост перед всеми на виду. И разрешите мне рассказать не ведающему
миру о том, как все это произошло. И тогда вы услышите о смертоносных,
кровавых и противоестественных деяниях, о случайных карах, нечаянных
убийствах, о смертях, причиненных коварством и насилием, и, в заключение, о
неудавшихся замыслах, павших на головы зачинщиков. Обо всем этом я могу
правдиво поведать" (пер. М. Морозова, V, 2).
Гамлет не разгадал тайную цель возвращения в Эльсинор Горацио. Как не
разгадал и тайну натуры Горацио. Наивный Гамлет будет до конца считать
Горацио "лучшим из людей" и своим другом. И правильно: Горацио был за
Гамлета и ни разу его не предал (случай с Офелией тут не в счет, ведь Гамлет
первый ее бросил, а после Горацио за нею следил, на нее доносил, но в
качестве слуги Клавдия). Он рассчитывал убрать Клавдия с Гертрудой и быть
"Полонием" при Гамлете (хоть с Офелией, хоть без нее). И "перестроился"
только после ссылки (фактической гибели) своего друга.
Цель жизни Горацио - стать вторым лицом в государстве, новым Полонием.
У него не получилось дорваться власти и добиться достатка при Гамлете, не
получилось при Клавдии. Но может получиться при Фортинбрасе. Горацио с ходу
пытается подмять волю норвежца, чья судьба теперь отчасти в его руках. Но
Фортинбрас приказывает перенести на помост не всех мертвых, как этого
требовал Горацио, а только Гамлета.
При этом Фортинбрас еще не знает, что Гамлет передал Горацио свой голос
за избрание норвежского принца новым королем Дании. (Хотя Горацио и намекнул
на такой поворот событий.) Приведу здесь цитату из письма Сергея Николаева:
"От Горацио зависит право Фортинбраса на королевство. Намек на нечто
недосказанное и важное сделан, Фортинбрас его понял и спешит уединиться в
узком кругу знатнейших, в который он приглашает и... Горацио (ведь последний
может и не отдать голоса Гамлета, вдруг конкуренты осилят?). Фортинбрас
сразу же берет Горацио в союзники и возносит его".
Злодей Клавдий за четыре месяца погубил три поколения датских монархов:
старого Гамлета, принца Гамлета и его наследника. Убиты и две королевы: одна
прошлая, другая - та, что могла стать будущей. Разумеется, после этого
должна произойти смена династии.
Наказаны все, кроме прагматика Горацио, который должен стать Полонием
при Фортинбрасе, но будет хуже Полония. У Полония при всей его глупости была
душа. У Горацио ни души, ни детей, ни друзей. Это человек-функция,
человек-чиновник. Новейший человек наступающего на Европу новейшего времени.
Время Горацио начнется после смерти Шекспира. Начнется с гражданской
войны и Оливера Кромвеля, родившегося в 1599 г., то есть в тот самый год,
когда Шекспир пишет "Гамлета", начнется с отнюдь не театрального топора,
обезглавившего Карла I, с восемнадцатилетнего запрета театров. И только в
последней четверти XVII века англичане вновь заинтересуются своим
дореволюционным поэтом. К тому времени уже практически не останется тех, кто
видел драматурга-Шекспира в постановке режиссера-Шекспира. И за пьесу
Шекспира человечество примет тот "текст слов", который дойдет до нас по
публикациям неавторизованных рукописей и почти без авторских ремарок.
Если верить Шекспиру, то драматургия - это не слова, произносимые
актером со сцены, и даже не само действие. Шекспировская драматургия - это
некий энергоемкий разъем, пространство между действием и словами.
Так что дело не в проблеме Горацио, который уже не второстепенный, но
пока все же и не титульный персонаж. (Мы потому так много о нем говорили,
что Горацио более прочих - terra incognita "Гамлета".) Дело в примитивности
и алогичности той сценической традиции, которую шекспироведение вынуждено
защищать. Дело в отсутствии в тексте значительной доли авторских ремарок,
которые могут быть реконструированы, хотя и с разной степенью надежности.
Но, как мне представляется, оправдать Горацио уже вряд ли удастся. Хотя
бы потому, что аргументы традиционалистов не составляют системы.
Игорь Шайтанов в альманахе "Anglistica" (Э 9, Москва - Тамбов, 2002 г.)
пишет, что я завожу "дело Горацио". Обвинение нешуточное: мол, даже если
комментатор и прав, в его правоту мы никогда не поверим, поскольку помним,
как в свое время был в таких ситуациях доказателен прокурор Вышинский.
Мне остается только согласиться: на уровне первой реальности метод
Вышинского предназначен не для доказательства вины, а для расправы над
"врагами народа", назначенными на эти свои роли Сталиным. (Андрей Платонов
называл это "всенародной инсценировкой".)
Но данный метод Сталин с Вышинским и взяли для публичных своих
постановок из реальности художественной.
По законам жизни еще не факт, что тот, кто пошел за Офелией, ее и
утопил. А по законам искусства Горацио - убийца (ибо иного автором не
оговорено).
Горацио в глазах Гамлета - "философ-стоик, последователь Сенеки". И еще
- "самый справедливый из людей". А для зрителя "Глобуса" - тот самый римский
раб из поставленного в 1599 г. (непосредственно перед "Гамлетом")
шекспировского "Юлия Цезаря", раб, который, как и Горацио, после смерти
хозяина переходит к победителю в качестве трофея. И надо крепко заткнуть
уши, чтобы вслед за репликой ломающего комедию с пустым кубком Горацио ("Я
более древний римлянин, чем датчанин!") не расслышать гомерического хохота
Шекспира.
Мы начали эту заметку о Горацио с "Испанской трагедии" Томаса Кида, из
которой, как принято считать, Шекспир и взял образ "друга-Горацио".
Напомним, что у Кида враги убивают Горацио и вешают его тело на дереве.
Именно так в легендарные времена Древнего Рима должны были поступить с
одним из знаменитых братьев Горациев. Тит Ливий столь блистательно описал
эту историю, что трудно удержаться от пространной цитаты:
Было тогда в каждой из ратей по трое братьев-близнецов, равных и
возрастом, и силой. Это были, как знает каждый, Горации и Куриации.
/.../Цари обращаются к близнецам, предлагая им обнажить мечи, - каждому за
свое отечество: той стороне и достанется власть, за какою будет победа.
Возражений нет, сговариваются о времени и месте. Прежде чем начался бой,
между римлянами и альбанцами был заключен договор на таких условиях: чьи
граждане победят в схватке, тот народ будет мирно властвовать над другим.
/.../
Подают знак, и шесть юношей с оружием наизготовку по трое, как два
строя, сходятся, вобрав в себя весь пыл двух больших ратей. /.../ Трое
альбанцев были ранены, а двое римлян пали. Их гибель исторгла крик радости у
альбанского войска, а римские легионы оставила уже всякая надежда: они
сокрушались об участи последнего, которого обступили трое Куриациев. Волею
случая он был невредим, и если против всех вместе бессилен, то каждому
порознь грозен. Чтобы разъединить противников, он обращается в бегство,
рассчитав, что преследователи бежать будут так, как позволит каждому рана.
Уже отбежал он на какое-то расстоянье от места боя, как, оглянувшись,
увидел, что догоняющие разделены немалыми промежутками и один совсем близко.
Против этого и обращается он в яростном натиске, и, покуда альбанское войско
кричит Куриациям, чтобы поторопились на помощь брату, победитель Гораций,
убив врага, уже устремляется в новую схватку. Теперь римляне поддерживают
своего бойца криком, какой всегда поднимают при неожиданном обороте поединка
сочувствующие зрители, и Гораций спешит закончить сражение. Итак, он, прежде
чем смог подоспеть последний, который был недалеко, приканчивает еще одного
Куриация: и вот уже военное счастье сравнялось - противники остались один на