Шервуд Том. Мастер Альба

   – А я могу их истратить прямо сейчас?
   – Интересно! Ну что же, истрать!
   – Ваше святейшество! – звонко и твёрдо заговорил, прижав руку к груди, Португалец. – Пусть из этих денег возьмут те, которые монахи выплатили за меня (грошик!), чтобы я стал свободным и вольным.
   – Но вольный должен что-то иметь, – сказал не отрывающий глаз от перстня Энхельмо. – Ремесло или землю – с чего он мог бы платить налог в монастырь или магистратуру.
   – О, как вы правы, ваше святейшество! Поэтому я прошу позволения купить в собственность маленький речной остров, что на том берегу, возле нашей деревни.
   – Что за остров? – меланхолически поинтересовался Энхельмо у вытирающего вспотевшие лоб и щёки аббата.
   – Просто дикий остров. Пустырь.
   – А для чего он тебе? Какой налог ты сможешь с него заплатить?
   – Я посажу там яблоневый сад, ваше святейшество. Яблоки буду продавать, и яблочный сидр.
   – Да почему ж ты считаешь, что сможешь вырастить сад, дровосек? И когда это будет?
   – Ваше святейшество! Я прошу вашего благословения. Одно только слово Энхельмо Туринского – и сад вырастет добрый и щедрый.
   – Вот как? – вскинулся порозовевший от удовольствия инквизитор. И, подняв величественно руку, громко сказал: – Благословляю!
   – Великая милость, ваше святейшество! И пусть деньги за этот клочок земли господин аббат отсчитает сейчас же, и то, что останется – позвольте просить вас, ваше святейшество, употребить на благо святой Римской церкви. Очевидно, что у меня это получится хуже.
   – Ты не только добросердечен, но ещё и умён! – покивал с приятным удивлением Энхельмо. – Садись, добрый христианин, поужинай со мной. Разве я когда-то чуждался простого народа? А аббат пока приготовит для подписи две бумаги – на тебя и на остров. Он, кстати, дорого будет стоить?
   – Что вы, ваше святейшество! – воскликнул аббат, хорошо понимая, что разница лежащей на столе суммы теперь поступит в личное распоряжение гостя. – Никому не нужный пустырь! В одну монетку оценим, только лишь для порядка…
   Португалец ещё не осознавал, что сильнее любого родства и любых мельниковых денег теперь будет хранить его эта возможность – произнести при случае: “Я ужинал с самим Энхельмо Туринским”.
   Трапеза, очевидно, подходила к завершению, и с такой же очевидностью новоявленный владелец острова понимал, что аббата грызёт злая досада – отдал частичку монастырской земли, – и за грошик, да ещё потерял дровосека. Ко всему этому примешивалась и зависть – ничтожный мальчишка, поднял счастье с дороги. И эту досаду и злость сумел Португалец ублагостивить, и опять же с огромной пользой для себя самого.
   – Ваше святейшество! – дрогнувшим голосом проговорил он, уже встав из-за стола и порядком покланявшись. – Примите маленькое покаяние!
   – А что такое? – возлюбопытствовал сытый и довольный Энхельмо.
   – Вот такое счастье мне, – заговорил, волнуясь, Португалец, сжимая в руках подписанные и с печатями бумаги, – а я-то человек неблагодарный…
   – Да?
   – Увы – да. Я много лет жил в семье монастырского дровосека. Он меня кормил много лет, обучал ремеслу. И вот он сказал, чтобы я женился на его единственной дочери. Но она хрома, как и её отец, и лицом неприятна. Я отказался и понимаю сейчас, что отказал благодетелю. 
   – Прошу позволения смиренно заметить, ваше святейшество, – подкрался вспыхнувший от злорадства аббат. – Эту неблагодарность исправить легко. Утром же обвенчаем!
   – И я сам буду присутствовать при венчании, – кивнул важно Энхельмо. – А там, глядишь, и мою карету починят.
   – Иди, вольный человек, – сказал Португальцу почти довольный аббат. – И утром приходите сюда все – и ты, и наш хромой дровосек, и его неприглядная дочь. Ведь сад-то растить – легче с помощницей!
   И аббат гаденько рассмеялся.

КИПАРИСОВЫЙ ЯЩИК 

   Два кабана с волчьими клыками, с мордами, наполненными растерянностью и гневом, стояли в кабинете – нет, не аббата, но тоже достаточно влиятельного в монастыре человека.
   – Как же так? – хрипел с клёкотом мельник. – Ведь был уговор! Вот и деньги!
   – Опоздали немного, – отвечал сурово монах. – Сам аббат обвенчал. И ему – вольную грамоту…
   – К чёрту грамоту! – закричал со слезой в голосе толстый мельников сын. – Как ему, чужаку, отдали в жёны такую красавицу! Как же вышло? Как же я-то теперь? Я её с детства своей считал!
   – Красавицу? – усмехнулся монах. – ну, это на какой вкус. Я сам её видел.
   – И что теперь можно сделать? – выспрашивал мельник. – Может, денег добавить?
   – Для чего? – не понял монах.
   – Отменить! Всё отменить!
   – Отменить? Союз, скреплённый благословением инквизитора?! Вон! Вон отсюда! Я никогда этого не слышал!..
   А Португалец и Абигаль торопливо работали вёслами, подводя лодку к своему, со стеной молоденьких сосен, острову. Когда осмоленный нос её коснулся каменистого берега, Абигаль положила весло и, склонившись за борт, зачерпнула горстью воды и обмыла лицо. Потом подняла его – красное, с огромным распухшим носом, в вуали из тонких хвостиков измазанных сажей волос, взглянула на мужа – и они тихо и счастливо рассмеялись.
   – Как же ты, – сияя счастливой улыбкой, говорил Португалец, – догадалась пчёлок на нос посадить? Больно ведь!
   – А как я хромала? – веселилась, снова зачерпывая воды, Абигаль. – Меня даже жалели!
   – Но меня всё-таки больше! 
   Вытащив лодку на берег, они пошли наверх, к саду. Поднимались по пробитой семь лет назад тропинке, на которой в особенно крутом месте были выложены четыре массивные каменные ступени. Шли со стороны протоки, где и оставили лодку: берег острова, обращённый к деревне, выглядел безжизненным и заросшим.
   – Кто бы мог подумать, – воскликнула Абигаль, когда они поднялись на плоскую, в виде подошвы, вершину острова, – что у нас будет собственная земля! И что нам не придётся скрывать наши яблони!
   Она часто дышала – и от быстрых шагов по крутой тропе, и от наполнявшего её счастья.
   – Птичка моя, – сказал, не скрывая своей тихой радости, Португалец, – выбери место, где мы поставим наш дом.
   – Наш дом ?!
   – Наш дом. Ведь у нас есть собственный земельный надел, и нигде, кроме как на нём, мы жить не можем. Так что нужно здесь ставить домишко – какой уж получится, хоть хижину.
   – Но из чего же мы его будем строить, – взволнованно развела руками Абигаль, – у нас же нет брёвен!
   – Нужно-то всего с десяток ёлок. Жаль, что наши ещё не успели вырасти. Да они бы и не сгодились.
   – Где же мы возьмём десять деревьев?
   – Не знаю ещё. Но, думаю, Бог поможет.
   – Правда?
   – Конечно. Если бы мы затевали какое-то злое или подлое дело, тогда удачи бы не было. Но ведь мы делаем дело доброе. Стало быть, и помощь нам будет.
   – Тогда… – Абигаль взяла его за руку и повела к каменистому холму в оконечности острова, – тогда – вот здесь.
   – У скалы? – удивлённо уточнил Португалец.
   – Ну конечно! Вот смотри, задняя стена дома будет надёжно закрыта от ветра скалой. Потом – здесь возвышение, и отсюда весь остров и сад так прекрасно видны! Ну и главное: вот мы стоим на этом месте. Ты чувствуешь, как здесь хорошо?
   – Да, милая. Всё точно так. Пусть дом будет здесь.
   Он бегом спустился к лодке и принёс корзину с едой, большой лоскут грубо битого войлока и шерстяное тканое одеяло. Сноровисто, быстро они выложили круг из камней – очаг и устроили плоское – под войлок – возвышение. Португалец высек огня, и в каменном круге заплясал костёр. Потянуло уютным смолистым дымком. Они немного посидели, обнявшись, неотрывно и молча глядя в огонь. Потом оба спустились к протоке: Абигаль принялась мыть привезённые с собой овощи, а Португалец опустил в воду их плетёную ловушку для рыбы.
   Сварили ухи в котелке, поели.
   Подступал вечер. Взявшись за руки, Португалец и Абигаль отправились походить по своей земле. Они обошли весь остров – сначала по берегу, потом напрямик, переступая кое-где через камни, – по кустам, по своему яблоневому саду. Ночь опустилась на их маленькое владение. Они устроились на войлоке, под грубым шерстяным одеялом. Перестали плясать последние блики догорающего костра.
   – Ты куда смотришь? – шёпотом спросил Португалец, касаясь губами щеки Абигаль.
   – На звёзды.
   Дом у них уже, кажется, был, но пока что без крыши. Ну и, понятно, без стен.
   А через два дня пришла помощь, – та, о которой он говорил, самому себе не очень-то веря. Старый Ганс, за которым он отправился на своей лодке, сообщил ему, что прибегал за ним монашек – по делу, кажется, срочному. Португалец поспешил к аббату, гадая – что ещё внезапного произошло в его жизни.
   У аббата был гость. Гонец из соседнего аббатства, в которое благополучно отбыл преподобный Энхельмо Туринский. Там он, оказывается, так расхваливал честного дровосека, что принимавший его настоятель отправил этому дровосеку подарок.
   Принесли и выложили на стол подарок – кипарисовый ящичек, обвязанный шнуром и опечатанный пятью большими печатями. Португалец понимал, что он вправе взять этот ящичек и уйти, но какое-то чувство подсказывало ему, что надо, очень надо успокоить откровенное любопытство аббата и нескольких его достаточно важных гостей. Ящичек открыли – и Португалец достал из него подарок. Аббат ахнул. Большой католический серебряный крест. Белый, массивный.
   Португалец понимал и теперь, что следует сделать. Он, взвешивая на руках присланную драгоценность, задумчиво проговорил:
   – Как понесу в бедный свой дом такое сокровище? Робко мне…
   – Но мы же можем помочь! – аббат даже привстал со своего стула. – Мы можем дать тебе точно такой же крест, только медный!
   – Да и дома-то пока ещё нет, – будто не услыхав предложения, бормотал Португалец. – Обещал сад развести – а для дома даже брёвнышка не имею. А ведь и надо всего-то пятнадцать деревьев…
   – Давно!.. – встал-таки со стула аббат. – Давно пора южное крыло леса проредить! Ёлки там растут очень густо. Вот как раз пятнадцать деревьев и надо бы спилить.
   – Знаю это крыло! – поднял лицо Португалец. – Работал там с Гансом. Если желаете, могу деревья спилить.
   – Да и забери их себе! – проговорил елейно аббат. – У меня нет свободных лошадей, чтобы тащить их из таких зарослей.
   Португалец низко поклонился, давая понять, что согласен, и, как бы вспомнив, спросил:
   – Так в самом деле можно заменить мне подарок? Медный крест – предмет тоже святой. А серебром пусть владеет аббатство!
   Его даже оставили на совместную трапезу. Португалец плотно поел и через час вернулся к въездным монастырским воротам, где его, томясь, ожидал хромой дровосек. Под мышкой названный сын дровосека нёс лакированный, очень красивый ящик из розового кипариса.
   – Завтра, – ответил на его немой вопрос Португалец, – пришлют нам служку, который поклеймит пятнадцать деревьев, подаренные мне для нового дома аббатством. Нужно вина приготовить, еды хорошей, – чтобы он поставил клейма на те деревья, которые сами укажем.
   Больше всех этому внезапному счастью радовалась Абигаль. Своей женской душой она не очень-то понимала, что такое комель, вершина, сгон, сучковатость. Она, словно ребёнок, радовалась принесённой молодым мужем милой вещице: розоватого дерева ящичку – с лаковой крышкой на петлях, с алой тканью внутри. Она тотчас поместила в ящик свои женские драгоценности: две иглы, три длинных нитки, намотанные на гладко оструганные щепки, ножницы и напёрсток. 
   А Португалец и Ганс, наточив топоры, взялись за тяжкую и сладкую мужскую работу. Продираясь сквозь заросли, они рубили сучья у сваленных деревьев и распиливали отобранные для себя стволы – длинные, ровные. Распиливали на одинаковые брёвна – по четыре больших шага в длину. Дом предполагалось рубить небольшой. Да и более длинные брёвна им было бы вытащить не под силу.
   Через неделю на берегу реки лежало не имеющее цены сокровище: шесть десятков брёвен – беловато-жёлтых, со снятой корой. (Каждый ствол подарил дровосекам по четыре бревна.) Здесь же сложены были и сучья, стянутые в дровяные вязанки, и верхушки деревьев, и даже кора: в хозяйстве лишнего дерева не бывает. Потом эти брёвна, подтянув каждый свой край к животу и осторожно переступая, грузили в лодку – по одному. И Португалец исцарапанными, в смоле, горящими от непосильной работы руками брался за вёсла. Две недели он плавал к острову и обратно и, хотя руки уже не слушались и под глазами легли чёрные тени, перевёз всё – даже подсохшие горки еловой, в широких лентах, коры.
   Только после этого он позволил себе день отдыха. Но, кажется, если бы не было необходимости привести на место порубки лесного учётчика (чтобы предъявить ему ровно пятнадцать пней с монастырским клеймом), то и в этот день он не отошёл бы от своих брёвен.
   – Всё, – сказал на следующий день Ганс. – Будем рубить. Пока дерево влажное – топор сечёт легко, а значит – и ровно, и быстро.
   И теперь, приготовив за полдня свою известную порцию дров, он спешил, хромая, на берег, и Португалец перевозил его на остров. И после этого воздух над островом наполнялся частым, и таким мирным, и таким уютным тюканьем: работали топоры. Абигаль, сияя от счастья, порхала от очага к протоке – за водой – и обратно, и старалась из скудных продуктов приготовить, что повкуснее – и лепёшечки, и грибочки, и рыбку.
   За два дня срубили пять венцов будущего дома, а потом пятый сняли (чтобы не поднимать тяжёлые брёвна на опасную уже высоту), положили на землю и продолжили с него – как с первого. И ещё через два дня – снова. И вот – на одном из свободных от кустов пятачке острова, заваленного жёлтыми длинными щепками, стояли три весёлых и свежих жёлтых квадрата: два – в пять венцов брёвен, и один – в четыре. На четвёртом, чуть более низком, высились три большие буквы “Д”: стропила.
   – Теперь отдохните! – попросила Абигаль, и муж и отец молчаливо с ней согласились, но “отдыхать” взялись по-своему: утащили лодку на болото и стали рвать и грузить в неё длинные пряди зелёного болотного мха.
   Потом, проваливаясь в бурую воду по колено, лодку притащили к протоке, и выгрузили мох на берег. И тогда уже в самом деле отдохнули. Но только до утра. А утром, тщательно выровняв каменную площадку возле скалы, взялись собирать дом – навек, основательно, прокладывая каждый венец толстыми полосами мха. Обоих шатало от усталости, и Абигаль со слезой в голосе просила их отдохнуть, но Ганс пояснил:
   – Нужно собрать все венцы, пока мох не высох. Иначе он станет ломким, и тогда уже конопатить будет очень трудно. Но вот как только соберём – обещаю – два дня будем валяться. Может быть, даже пива купим у монахов по такому случаю. 
   Но и этот отдых вышел очень коротким. Ганс поспешил вернуться в лес, на работу, где уже иссяк запас впрок наготовленных дров, а Португалец, взявшись вдвоём с Абигаль, стал пилить оставшиеся брёвна вдоль – на доски, для двери и оконной рамы. 
   В той стене дома, что была обращена в сад и на весь остров, выпилили проём для двери, и Абигаль, положив ладошку на колотящееся сердце, вошла внутрь. Постояла в сумраке и прохладе, и запахе свежего дерева, и негромко сказала:
   – Здравствуй, дом…
   Казалось бы, закончено тяжкое дело, и хватит бы рвать жилы, но Португалец и Ганс, пошептавшись, затеяли ещё что-то. Однажды поймали в протоке громадную щуку и обменяли её на взятый на три недели большой медный котёл. Потом Португалец отправился к монашеской рыбной артели (той, что готовила рыбные обозы для ярмарки) и привёз от них несколько бочек много лет сваливаемой в одно место рыбьей чешуи. И ещё накопали где-то в лесу и привезли на остров вязкой беловатой глины. А песок на острове был, и его наносили наверх, ссыпав горкой, с низины берега, от реки. Ко всему этому добавилась бочка с известью.
   – Что это будет? – любопытным воробушком вилась вокруг этих приготовлений Абигаль.
   – Скоро сама всё увидишь, – ответил ей Ганс.
   А Португалец, набрав в котёл чешуи, залил её водой и развёл снизу огонь. (Воздух тотчас наполнился вонью.) А потом, выкопав яму, вывалили в неё известь, песок и глину, а замесили всё это не на воде, а на жидком – из котла – рыбьем клее.
   – Что же будет? – спрашивала сама себя Абигаль, хлопоча у костра.
   А сын и отец разметили колышками площадку возле нового дома, с той стороны, где была дверь, и взялись выкладывать из плоских камней трёхстенный каменный куб. И в нём уже, в той стене, что была обращена в сад и на остров, оставили небольшой проём для окна, а двери вывели в сторону болота – к протоке и к лодке.
   Теперь на острове был длинный дом, из двух половин, под общей, ещё более длинной, крышей: одна половина – бревенчатая, вторая – из камня. (Уж камня на острове было достаточно, за него платить не приходилось.) И в дальней теперь, бревенчатой части дома, сколотили большую лежанку и поставили шкаф и старый одёжный сундук (и там же нашёл себе место розовый кипарисовый ящик), а в каменной пристройке выложили обширную, почти на треть помещения печь. И возле печи были лавка, и стол, и бочка с водой, и немного посуды.
   – Вот теперь – всё, – сказал, тяжело опускаясь на лавку, отец. – Теперь можете жить…
   – Надо бы посмотреть, чем будем жить, – сказал, присаживаясь рядом, Португалец. – Посчитаем, жена, что будем есть зимой?
   Стали считать. Довольно было даров леса: грибов – сушёных и посоленных, ягод. Насчитали несколько мешков овощей из старого их огорода. Было немного овса и крупы.
   – Мало, – сказал Португалец. – Зима длинная, а голодать что-то не хочется. Буду готовиться к ярмарке.
   – Что ты задумал? – спросил заинтересованно Ганс. – Опять яблочко привезёшь?
   – Нет, ответил юный хозяин. – Привезу бочку соли, пару бочек муки, сало свиное, мёд и пару цыплят – пусть зимой будут яйца.
   – На что ты купишь всё это? – замерла поражённая Абигаль.
   А Португалец, светло улыбнувшись, достал какую-то тёмную палочку. Но протянул её не жене, а отцу-дровосеку.
   – Есть в нашем лесу такое дерево?
   – Редкое дерево, – сказал Ганс, разглядев деревяшку. – Где-то, помнится, есть. Но что с того?
   – Когда я забрал чешую у монахов, у них образовалось свободное место. И они, в благодарность, показали мне, как строить коптильню для рыбы, и главное – какие жечь в ней дрова, чтобы рыба имела необыкновенный запах и вкус. Чтобы её на ярмарке всю – и дорого – раскупали. А? Ведь рыбы-то из нашей протоки сколько взять можно? Когда отец поведёт осенний обоз на ярмарку, мы половину телеги своей рыбой загрузим. Ты любишь мёд, Абигаль?

БОЛОТНАЯ ЯГОДА 

   Столько рыбы взял Португалец из протоки, что вся на отведённой для неё части телеги не поместилась. Весь чердак в новом доме был завешан нитками с рыбой – солёной, копчёной и вяленой. Руки у Абигаль были волшебными. Всё, за что она ни бралась, выходило лучше, чем это могло получиться у любого другого. Она так коптила рыбу, что Португалец всерьёз опасался – если эти запахи доплывут до деревни, – то все, все немедленно здесь соберутся.
   Абигаль каждое утро выбегала на заросший кедровыми соснами берег и высматривала – не возвращаются ли муж и отец. И дождалась. Она увидела, как ползущий к деревне обоз остановился, с одной из телег что-то сняли, и обоз двинулся дальше. А возле высящейся горкой поклажи остались стоять две маленькие фигурки. Они помахали ей руками. Абигаль метнулась через остров к протоке, села в лодку и принялась довольно ловко работать вёслами.
   Они встретились возле горы корзин и бочонков, и она в первый миг отказалась поверить, что всё это – их собственные запасы. И, честно сказать, было отчего не поверить: они даже не поместились в лодке, и Португальцу пришлось возвращаться ещё раз.
   Абигаль, с сияющим лицом, хваталась то за одно, то за другое, выстраивала вдоль стен бочонки и расставляла на лавках корзины.
   – Возьмись-ка сначала за это, – с улыбкой сказал Португалец, протягивая ей накрытый холстиной неплотного плетения короб.
   Там, внутри, что-то пошевелилось! Абигаль откинула холст – и вскрикнула. В коробке сидели и смотрели на неё внимательными глазками-бусинками четыре, с рыжими пёрышками, курицы.
   – Живые! – воскликнула Абигаль. 
   Под смех мужчин она унесла короб в деревянную половину дома и там выпустила рыжих птиц, закрыв положенной набок лавкой низ дверного проёма.
   – Можно, они там поживут? – спросила она у счастливого мужа. – Здесь мы толчёмся, да бочки всякие… Где же у нас было пшено? Дать им скорее…
   И пролетела сладкая, снежная, сытая зима. Весной, в мае, Абигаль родила первую дочку.
   Достаток и душевный покой принесла в маленькую семью богатая рыбой протока. Но никто и подумать не мог, что главный подарок для них был ещё впереди.
   Он объявился, когда начали плодоносить яблони. Урожаи были такие могучие, что яблочные холмы накрывали собой все свободные от кустов поляны на острове. Невозможно было столько яблок вывезти в одной лодке, чтобы продать. И Абигаль, попросив мужа купить ей котёл, взялась делать сидр. И сидр получился у неё – как и всё, за что она бралась своими маленькими руками, – прекрасным: крепким, прозрачным, со вкусом глубоким и бархатным. Португалец повёз продавать и его, но оказалось, что больше возить не придётся: монахи купили бочонок, и как-то его довелось отведать аббату. В тот же день монастырь предложил Португальцу весь сидр, какой только выбродит, привозить в его продовольственные подвалы. И платили за это яблочное вино с длинного острова – как и за всё безупречное – не скупясь.
   Появилось у молодого хозяина много свободного времени. И следующим летом он решил одну маленькую проблему, несколько досаждавшую ему на его острове. Камни! Очищая ближние к дому поляны, он уносил камни к дальнему краю, и однажды, сбросив очередной в выросший холм, он постоял, подумал о чём-то – и вдруг улыбнулся. Опять выкопали яму, и опять варили клей из рыбы. Потом возвели большое каменное строение, из двух половин – одно поменьше, другое побольше. В большом устроили высокий настил из длинных и тонких древесных стволов.
   – Это зачем? – спросила, прижимая к груди маленькую дочку, Абигаль.
   – Это для сена, – пояснил Португалец.
   – Какого сена?
   – Которое мы будем заготавливать на зиму и здесь хранить.
   – Для чего же нам сено?
   – Для коровы.
   – Коровы?!
   – Иди-ка сюда…
   Он взял её под локоть и привёл во вторую, меньшую половину. (А она была отделена от большой маленьким коридором, в котором поднималась начальная кладка узкой печи и стояли лавка и стол.)
   – Вот здесь, – сказал Португалец, – будет жить наша корова.
   – Откуда корова?
   – Откуда – понятно. Куплю на ярмарке.
   И следующей осенью на острове появилась новая живая душа: белая, в рыжих пятнах, ласковая корова.
   – Прекрасно, – вслух рассуждал гостивший у них по воскресеньям Ганс. – Камня хватило и на коровник, и на ограду. И остров очистили! Теперь бы кусты извести, и можно прямо здесь травяной луг засеять. Ведь и сад, и ваши грядки, и коровник занимают лишь четверть острова. А место ровное, плоское. Как удобно будет косить! Я маленьким любил гулять по сохнущим травам. Запах свежего сена – самое радостное, что было для меня в детстве…
   – Можно, – важно кивал Португалец. – Луг на острове – нужное дело. А пока траву буду с болота носить. Тоже недалеко…
   И уже через год сразу за садом вытянулся ровный луг. И снова добавилось жильцов: примчались откуда-то две огненно-рыжие белки и устроили гнездо на разросшихся, с орехами, соснах. А когда Абигаль родила вторую дочку, к ним на остров, переплыв протоку, притопал фыркающий и деловитый ёж, оказавшийся впоследствии толстой ежихой, которая вскоре бегала по поднимающемуся между соснами подлеску в сопровождении крохотных серых ежат. Эта колючая семейка часто забиралась в огород (прекрасный огород был у Абигаль: в хозяйстве имелась корова, а значит – много навоза), но ежат оттуда не выгоняли: они были так трогательны и забавны, что всегда вызывали улыбку.
   Однажды осенью Абигаль, Португалец и три их белоголовые девочки (одна другой меньше) отправились на болото – собирать сладкую клюкву. Они переходили от поляны к поляне, и Абигаль, усадив послушных и тихих дочек на новом месте, оставляла их на попечение обросшего густой бородой Португальца, а сама, прижимая к груди корзину, перебиралась, бредя по воде, от кочки к кочке, которые были как будто обрызганы красным. Вдруг Португалец увидел, что она поспешно, рассыпая ягоды из корзинки, возвращается. Он вскочил.
   – Там, – Абигаль часто дышала, – на кочке, лежит… человек…
   Спустя десять минут Португалец принёс на поляну мальчишку, лет двенадцати, в шрамах. На плече у него был пристроен подвязанный размокшей верёвкой странный, жёлтого цвета, клинок.

ГЛАВА 6. ТЕНЬ ПТИЦЫ 

   Альба на минуту умолк. Он смотрел в пространство перед собой, перебирая в памяти картины и события прошлого.
   Капля расплавившегося воска скользнула вниз по свече. Альба машинально отодвинул от подсвечника стопку бумаг, взглянул на глубоко вздохнувшего Бэнсона. Спросил заботливо:
   – Не устал?
   Ночь уходила, и небо за окном уже было помазано серым.
   – Что было дальше? – вместо ответа спросил, сглотнув слюну, Бэнсон.
   – В другой раз расскажу, что было дальше, – сказал Альба, повернув вдруг голову к окну. – Слышишь? Серые братья приехали.