Шервуд Том. Мастер Альба

   – Хорошо. Быстро догнал.
   Приблизился Вьюн, толкая перед собой хромающего беглеца. Подал ему вторую лопату, повёл вслед за высоким.
   – Вот здесь, – отмерил Филипп понятный каждому человеку прямоугольник. – Копайте.
   Матросы принялись выкусывать клиновидными треугольными синими лезвиями комья земли с дёрном и отбрасывать в сторону. Потом пошёл пласт чёрной земли, потом – желтоватый суглинок.
   – Братцы, – проговорил хриплым голосом один из копавших. – У нас кое-какие денежки есть. Может, договоримся?
   В ответ – молчание, шаг, взмах – и новый удар по колену. Короткий вопль, стон. 
   – Копай.
   Яма росла быстро. Оружейная сталь легко резала корни, как масло стёсывала с вертикальных боков ямы суглинок. Копавшие уже скрылись в яме, наверх вылетали лишь комья песка с мелкими камешками. Пошёл мокрый песок.
   – Всё. Лопаты – наверх.
   Копавшие послушно выбросили лопаты. 
   – Давай руку. Вылазь.
   Вытянули из ямы двоих с бледными, измазанными землёй лицами матросов.
   – Тащите сюда своих. Бросайте на дно.
   Как только два тела, увлекая за собой струйки песка, свалились вниз, Филипп, пустив шестопёр по короткой дуге, пробил голову одному из бросавших. Третье тело отправилось вниз, а Филипп пошёл неторопливо вокруг ямы к стоявшему на коленях четвёртому матросу. Тот дрожал, опираясь растопыренными пальцами левой руки о мягкий песок. Правой – торопливо крестился. Встав за спиной, Филипп неторопливо примерился – и ударил.
   – Всё, заваливайте.
   Две посверкивающие лопаты принялись метать вниз только что поднятые оттуда пласты земли и песка. Засыпали яму, старательно затоптали, выровняли место. Оставшийся лишний песок разбросали по полянке, слепили круг в центре. Навалили сучьев в этот круг, принесли с берега углей и зажгли. Теперь здесь будет кострище. Кто догадается, что это – могила?
   – Оставьте, какие нужно, следы, – распорядился Филипп, – а я – на постоялый двор. Время.
   На постоялом дворе, где-то между трактиром и конюшней противно и нагло проорал кот. Адония вздрогнула, опустила руку, держащую бокал с вином.
   – Мистер Генрих, – попросила она, – закройте окно. Там кот, – вдруг он в комнату вскочит!
   – Ни в коем случае, не посмеет, – ответил чуточку пьяненький дворянин, послушно, впрочем, поднимаясь и закрывая окно.
   Адония, поставив бокал, тоже подошла к окну.
   – Мистер Генрих, – сказала она голосом, ставшим вдруг слегка хриплым. – Вы так милы… Так милы… Вы не могли бы пообещать, что простите мне одну дерзкую просьбу?
   – Я?! Вам?! Всё, что угодно! Просите, нет, требуйте!
   – Мистер Генрих… Позвольте я вас поцелую…
   Дворянин, разведя руки, подняв брови домиком, с лицом, полным благоговения, склонил голову. Адония медленно обняла его за шею, порывисто вздохнула (грудь её вздрогнула и коснулась его груди; он замер), отвела на секунду лицо – и вдруг, в отчаянном, быстром порыве взглянула прямо перед собой и прижала к его губам свои дрогнувшие, полуоткрытые губы. Он издал короткий стон – почти писк, обнял её за плечи – как хрусталь, как невесомую драгоценность.
   Понеслись вскачь бешеные секунды. Адония на миг отняла губы, сказала коротко, – почти приказала:
   – Откройте глаза!
   И продолжила поцелуй – теперь уже не торопливый и трепетный, а умелый и властный. Когда Генрих вдруг вздрогнул, она, до предела расширив зрачки, всё смотрела в его глаза, ловя в них уходящий свет жизни.
   Филипп выдернул нож из его спины, и Генрих мягко сполз на пол.
   – Хорошо ушёл мальчик, – сказала Адония. – Даже не крикнул.

СТЕЙК 

   Дверь номера была распахнута настежь. Когда трактирный слуга принёс ужин, то не пошёл дальше порога. С грохотом уронив поднос, он со всех ног бросился вниз, к хозяину. Страшная весть мгновенно облетела постоялый двор. Джек в два громадных прыжка взлетел наверх. Медленно, тяжело ступая, приблизился к телу. Длинная лента подсыхающей крови не оставляла сомнения в произошедшем. Джек сел на пол, положил голову Генриха к себе на колени. Стиснув зубы, с заметным усилием выдавливая каждое слово, стал читать отходную молитву.
   – Нервы крепкие у слуги, – сказал вполголоса прошедший к остывающему камину Филипп. – Это похвально.
   Джек поднял на него глаза, и Филипп, ответив спокойным и твёрдым взглядом, произнёс:
   – В комнате порядок. Дорожный сундук не взломан. Ничего не взято. Это не ограбление. Это месть.
   – Что? – глухо переспросил Джек.
   – Месть. Те четверо, в трактире днём, помнишь? Ты вот что. Дождись полицию, найми кучера и полицейского. Деньги есть? Хорошо. Отправь тело к родным, домой. А утром приходи к въездным воротам. Думаю, тех четверых можно найти. Если решишься, я тебе помогу. На прокурорский розыск, как ты понимаешь, надеяться нечего.
   Джек, почти не раздумывая, кивнул.
   – Вот и хорошо. Завтра – у ворот.
   Ранним утром старомодный экипаж, которому на закате своей службы пришлось стать катафалком, медленно выкатился из ворот и потащил свой скорбный груз к далёкому дому. Бывший возница проводил его только до ворот, где встал, привалившись к отпахнутой створке.
   Затих вдали шорох колёс. Лицо Джеку обдували прохладные струи осеннего ветерка. А спустя полчаса послышался грохот копыт и из тумана вылетели два всадника. С ними была третья лошадь – без седока, но с седлом. Филипп бросил ожидающему их человеку поводья. Тот неторопливо, но опытным, ловким движением поднялся в седло.
   – Почему ты помогаешь мне? – спросил Джек у озабоченного чем-то Филиппа.
   – Я видел тебя в трактире, – сказал тот. – То, что ты сделал, достойно законного уважения. К тому же – мальчика жаль…
   Он хлестнул свою лошадь и уверенно взял направление – обратно, в туман.
   Через пятнадцать минут всадники встали на берегу неширокой реки.
   – Надо ждать, – пояснил Филипп и, спрыгнув с лошади, сел на песок.
   Ждали недолго. Вынесся из тумана ещё один всадник и, подскакав, торопливо заговорил: 
   – Есть след! Их видели вечером. Они жгли костёр и что-то варили. Но ночью незаметно ушли. Опытные ребята. Даже палатку оставили.
   – Веди! – коротко распорядился Филипп, запрыгивая в седло.
   Ещё через четверть часа все были на поляне с кострищем. Джек спрыгнул на землю, сунул руку в золу.
   – Да, огонь догорел ночью.
   Филипп повернулся к одному из спутников:
   – Это точно они?
   Вместо ответа тот показал пальцем на землю. Там, возле кострища, валялся обломок хорошо знакомого Джеку лезвия. 
   – Кто-то ушёл по их следу? – поинтересовался Филипп.
   – А как же. Вьюн ушёл. Теперь нужно угадать, куда они могли направиться, да смотреть повнимательней. Вьюн обязательно пометки на пути оставит.
   Однако пометку обнаружили только к полудню. Молодое тонкое деревце было надломлено, так что вершинка его касалась земли. Всмотревшись в ту сторону, куда указывала эта вершинка, Филипп спросил:
   – Что у нас там?
   – Большое село, – ответили ему. – Сейчас там – осенняя ярмарка.
   – Мудро, – кивнул довольно Филипп. – Где же ещё спрятаться беглым людям, как не там, где побольше народу? Едем. Ты, Джек, держись в середине. Твоё лицо они, безусловно, запомнили.
   Близился вечер, и ярмарка сворачивала торговые ряды. Наступало время еды, питья, развлечений. Всадники ехали неторопливым шагом, неброско, но внимательно оглядываясь по сторонам.
   – Наши морячки на люди вряд ли выйдут. Судя по повадкам – не дураки. Сидят где-нибудь в чьей-то крытой повозке, да ужинают. А вот Вьюн, если он здесь, обязательно помелькает. Так что смотрите.
   Но смотрели напрасно. Не было заметно ни матросов, ни Вьюна, который, кстати, ехал вместе со всеми и старательно оглядывался в поисках себя самого.
   Вдруг Филипп направил лошадь в ту сторону, где собралась особенно большая толпа.
   На трёх составленных вместе телегах было сооружено что-то вроде помоста с декорацией и занавесом.
   – Кукольник будет давать представление, – подумал вслух кто-то, но вышло не так.
   Откинулся полог и из-за него, пронзительно продудев в мятую жестяную трубу, выкатился толстенький человек.
   – Леди и джентльмены! – закричал он. – Любезная публика! Прекрасная возможность для крепких мужчин! Заработать лёгкие деньги! Кулачный бой на пари! Со всемирно известным силачом и жонглёром! Которого зовут просто “Кусок Мяса”!
   И, подхватив край полога, отбежал с ним в сторону, ликующе выкрикнув:
   – Мистер Стейк!
   Народ охнул. На помост выпрыгнул детина, отмеченный некоторым, можно было сказать, уродством. Довольно длинные и худые ноги, перевитые, как верёвками, полосками мышц, а над ними – короткое бочкообразное туловище с приплюснутой, раздавшейся в стороны головой и длинными сухими руками. Довершали картину массивные костистые кулаки.
   Стейк был обтянут полосатым цирковым трико, и некоторые из дам смущённо охнули – впрочем, не без веселья.
   – Кулачный бой до первого падения! – визжал толстячок. – Ставка – полфунта! В случае вашей победы – двойной приз! Поставите фунт – получите два! Поставите десять – получите двадцать! Ну, кто уложит на помост Кусок Мяса? Есть здесь мужчины с кулаками и денежками?
   Конечно, было видно, что мистер Стейк – боец тренированный, с опытом. И понятно, что свои деньги он просто так отдавать не привык. Но день близился к вечеру, и многие из толпящихся вокруг помоста были уже навеселе. Дело было только за первым смельчаком: как только он вскочил на помост, отдав ставку – полфунта – толстяку с гнутой трубой, как к нему потянулась целая вереница желающих получить “лёгкие” деньги.
   А Стейк, надо сказать, был очень неглуп. Он пропустил пару крепких ударов, приняв их в грудь и плечо, и даже разок, взмахнув отчаянно руками, покачнулся – всем, всем было видно, что побить его можно, просто первому смельчаку не повезло… Он, едва найдя силы подняться, ушёл, – почти уполз с помоста, на который тут же выскочил следующий претендент.
   Шесть человек под свист и азартные выкрики уковыляли с помоста, а Стейк заработал три фунта – заметные, весьма заметные деньги. Но вот седьмой оказался крепким орешком. Он был полон сил, когда вдруг оступился и грохнулся плечом о помост.
   – Есть падение! – поспешно прокричал толстяк.
   – Нет! – грозно взревел упавший. – Падение было случайным, не от удара!
   – Все слышали, – толстяк пошёл вкруг помоста, протягивая руки к зевакам, – условие проигрыша – падение! Так?
   – Та-ак!! – ревела толпа.
   – Хорошо! – Упавший поднял руку. – Увеличиваем ставку – и продолжим!
   – До какой цены увеличим? – повернулся к нему собиратель ставок.
   – Пять фунтов!
   Стейк на мгновение замер – и отчётливо произнёс:
   – Десять.
   – Согласен, – дрожа от ярости проговорил противник и протянул руку в толпу, откуда ему передали нужную сумму.
   Кажется, именно ярость и помешала ему выиграть: он пропустил вдруг до обидного глупый, открытый удар. Однако такой, что слетел с помоста и растянулся уже на земле.
   – Проиграны! – вскрикнул толстяк, пряча поспешно монеты.
   – Десять фунтов!! – перелетала в толпе фраза, из края в край.
   – А не испугаетесь – пятьдесят?! – вдруг пьяным голосом крикнул Филипп и покачнулся в седле.
   – Чего – пятьдесят? – опешил толстяк.
   – Ставку! Пятьдесят фунтов. И – честно: вы – пятьдесят, я – пятьдесят. До первого падения. Вот деньги!
   Стейк, быстро взглянув на него, поспешно кивнул помощнику. Тот взял у подъехавшего Филиппа кошель, сосчитал деньги.
   – Всё правильно. Пожалуйте на помост!
   – Э, не-ет! Свои денежки – положите-ка рядом!
   Контрставка нашлась, хотя толстяку пришлось сбегать за ней куда-то за занавес. Филипп снял шляпу, бросил её, закрутив, точно в руки Джеку. Прыгнул с лошади на помост. Но, приземлившись, покачнулся и едва не упал на колено.
   – Вот, чуть не проиграл! – расхохотался он, приглашая взглядом толпу разделить его веселье.
   – Бой! – прокричал толстяк, и Стейк прыгнул, рассчитывая разделаться одним мощным ударом.
   Но пьяный вдруг гибко, стремительно переложился вбок и, подбив Стейку ногу, просто толкнул его в грудь. Всей спиной, плечами, затылком Стейк обрушился на дрогнувшие доски помоста. Толпа онемела.
   – Ну ты, толстый хорёк! – совершенно вдруг трезвым голосом бросил Филипп. – Что молчишь? Или падения не было?
   Зеваки взорвались визгом и криками, а толстяк, растерянный, онемевший, всё сжимал два кошеля со ставками в дрожащей руке, пока Филипп сам не вытащил их, разогнув короткие толстые пальцы.
   – Подожди! – прохрипел поднявшийся Стейк. – Всё честно. Падение было. Но – не желаешь реванша?
   Филипп, уже севший в седло, повернул к нему голову и жёстко проговорил:
   – Реванш? Хорошо. Ставка – по сто, бой – до смерти.
   Толпа снова, как под действием колдовства, онемела. Стейк, опустив руки вдоль тела, отрицательно качнул головой. Потом повернулся и тяжёлой походкой пошёл за помост. Двинулись вокруг помоста и всадники, – под свист и восторженный рёв.
   – Уезжай, – кричали Филиппу, – с такими денежками поскорей!
   Но он обогнул помост и подъехал к обратной стороне занавеса. Наклонившись с седла к потерянному, красному, с головой-блином Стейку, он проговорил:
   – Иди ко мне на работу.
   Тот вяло махнул рукой:
   – У меня здесь свой бизнес. Стольким пришлось заплатить, стольких задобрить…
   – Сто фунтов в месяц.
   – Ч…что?!
   – Твоё жалованье будет сто фунтов в месяц.
   – А что за работа?
   – Сопровождать послов за границей. Телохранителем. Решай быстро. Лошадь есть? Решишь – догоняй. И возьми вот…
   И Филипп бросил онемевшему бойцу его кошель с золотом.
   Когда выезжали с ярмарочной площади, до них долетел режущий уши отчаянный вопль:
   – Не броса-ай!!
   А спустя полминуты их догнал и пристроился рядом ещё один всадник.

БИТВА В ЦИЛИНДРЕ 

   Бросил своего толстяка? – спросил, не поворачивая головы, Филипп.
   – Да чёрт с ним, – отмахнулся Стейк, раскрасневшийся и очень довольный. – Я за такие деньги родную маму брошу!
   – Ну, этого делать не придётся. А вот мчаться придётся галопом. Ты как в седле держишься?
   – Вполне. Не беспокойтесь, мой господин. А для чего – галопом?
   – Четверо головорезов убили хорошего человека. Мы их преследуем. Известие я только что получил – куда они двинулись. Поспешим – застанем в дороге. А не успеем – придётся выкуривать их из монастыря.
   – Убийцы – прячутся в монастыре?!
   – Так ведь там не знают…
   Всю ночь мчались внамёт, лишь изредка переходя на шаг – чтобы остудить лошадей. Под утро, в рассветном мареве проступили впереди контуры трёх огромных скалистых гор. На средней, казавшейся чуть ниже соседних, угадывались коробочки и башни старой, и, казалось, заброшенной крепости.
   – Не успели, – заметил Филипп. – Они уже там. И, обращаясь к Джеку, спросил: – Ты их запомнил? Сможешь узнать?
   – Узнаю.
   – Хорошо. Оружие не потребуется. Думаю – Вьюн тоже там, и о нас уже знают.
   Ещё час, медленным шагом, щадя лошадей, добирались до главных ворот. Казавшаяся издали игрушечной, крепость на деле была целым маленьким городом. Помимо главных ворот проехали ещё две арки, три дворика и небольшую площадь, окаймлённую по периметру земляным невысоким бруствером с плотно высаженными на нём цветами. Обогнули круглую высокую башню, в которой совершенно не было ни дверей, ни бойниц. За ней открылся конюшенный двор и тёплые крытые стойла. Десятка два лошадей, находившиеся в отгороженных деревянными бортиками выгулах, были красоты и породы необычайной. 
   – Богатый монастырь, – сказал уважительно Стейк.
   – Нет, – возразил не очень понятно Филипп. – Здесь забывают о том, что такое богатство.
   Выбежали конюхи, приняли лошадей.
   – Иди за мной, – сказал на ухо Джеку Филипп.
   И они двинулись быстрым шагом по каким-то дворовым помещениям с навесами и без них, которые как-то незаметно превратились в комнаты и коридоры.
   – Здесь, – шепнул Филипп, когда добрались до маленького, с каменными стенами, зала. – Спрячься и затаись.
   Сбоку, в стене, была ниша, шагов пять в ширину и два в глубину, отделённая от зала длинной, в пять тех же шагов, решёткой. В решётке была такая же, из толстых кованых прутьев дверца. Джек послушно шагнул в неё, и она, лязгнув защёлкой-замком, за его спиной затворилась. А Филипп после этого просто повернулся и вышел.
   “Тут что-то не так”, – кольнула Джека неприятная мысль. И она всё более укреплялась, по мере того, как шёл час за часом. Он внимательно обследовал камеру – которая именно таковой и оказалась, с узким каменным лежаком вдоль стены и отверстием в полу, в уголке, прикрытым толстой деревянной крышкой с деревянной же ручкой. Дверца и замок выглядели надёжными, сработанными умело и тщательно. Он хорошо это рассмотрел – в свете расположенных в двух углах зала масляных пузатых светильников.
   Про него как будто забыли. За стенами, можно было с уверенностью сказать, прошли уже и утро, и день, и вечер.
   Наверное, там, в большом, оставшемся за стенами мире, была глубокая ночь, когда дверь вдруг резко раскрылась, гулко ударившись о пристенок, и в залу вбежал человек. Джек обмер. Человек, по виду – крестьянин, лет сорока, здоровый и крепкий, был в разодранной, свисающей клочьями одежде. Глаза его сверкали безумием. У него на плечах, перебросив ноги на его грудь, сидела юная девушка – синеглазая, с распущенными светлыми волосами. До пояса её закрывала – впрочем, не очень успешно – шёлковая белая мужская рубаха с распахнутым воротом. Ниже были мужские же панталоны, заправленные в длинные кожаные сапоги со шпорами. В руке у девушки ярко пылал факел.
   – Их-ха-а!! – пьяно прокричала она. – Не туда заехали! – и качнула ногой.
   Человек под ней захрипел и, быстро развернувшись, побежал назад, и девушка ловко и хищно склонилась набок, минуя дверную притолоку. Прошёл ещё час. У Джека перед глазами качалось недавно увиденное: живот и бока человека-лошади, покрытые кровью и короткими зубчатыми ранами – следами от шпор.
   Джек сидел на краю лежака, прерывисто и часто дыша. Голова странно кружилась. Вдруг перед глазами мелькнуло видение: Генрих, теперь уже мёртвый сын его хозяев, целует эту самую девушку – нежно, трепетно, с обожанием. Джек даже вздрогнул. А после этого дверь в зальчик снова открылась, и вошли двое, незнакомые, со странной ношей.
   – Пытался решётку открыть? – спросил один, не обращая внимания на Джека.
   – Дважды обследовал, – ответил второй, – но открыть не пытался.
   – И ты всё время наблюдал, никуда не отлучался?
   – Как можно! Могу рассказать по часам – что он делал. Хотя – и не делал почти ничего. Сидел, ждал.
   – Нервы крепкие. Это похвально. У него, по-моему, будет шанс.
   И после этого сказал уже Джеку:
   – Сейчас ты поешь. Но сначала мы должны тебя обыскать. Повернись спиной и просунь руки через решётку. Свяжем, чтобы всё было спокойно.
   – Рук не дам, – спокойно ответил Джек.
   – Я так и думал, – так же спокойно сказал собеседник и кивнул пришедшему с ним.
   Тот поднял длинную металлическую трубу, на одном конце которой были две рукоятки, разведённые в стороны на манер портновских ножниц, а на другом – натёртая воском верёвка, выползающая в виде петли. Просунув трубу сквозь решётку, её владелец быстро и точно набросил петлю на шею Джеку и, дёрнув к себе, затянул. Потом легонько сжал рукоятки “ножниц”. Петля сдавила шею. Джек задохнулся и побагровел. Петленосец подтащил его к самой решётке и стал держать, а второй тем временем отпер замок, вошёл внутрь камеры и, завернув руки Джека за спину, крепко их связал. Обыскал, забрав всё – даже костяную, со сломанным зубом, расчёску. После этого внёс за решётку два кувшина, корзину с едой и толстый, скрученный в тубу соломенный мат. Вышел, запер дверцу. Сказал равнодушно напарнику:
   – Всё. Отпускай.
   Тот разъял ножницы, высвободил шею пленника из петли.
   – Ну а теперь – чтобы поесть – нужно развязать руки. Так что повернись-ка спиной, и руки в решётку просунь. Если хочешь.
   Джек, недобро усмехнувшись, выполнил требуемое. Его развязали – и неторопливо ушли. Он, потирая запястья, открыл корзину. Присвистнул: “Меня что тут, откармливать взялись, как поросёнка?” Еды было – на четверых, и довольно изысканной. То же в кувшинах – в одном – вода, во втором – прекрасное, дорогое вино. “Хорошо живут”.
   – Эй! – неожиданно для самого себя крикнул Джек в полумрак зала. – А где Филипп?
   – Какой он тебе Филипп, бродяга! – тотчас откликнулся слегка отдалённый голос невидимого человека.
   “Это тот, что с петлёй…”
   – Слушай, а куда я попал? – спросил Джек наудачу.
   Но голос больше не отвечал. Джек плотно поел, угостился вином. Раскатал на лежаке соломенную тубу, лёг и вытянулся.
   Так прошли дня два или три. После этого, связав снова руки, его перевели в открытый, с высокими стенами, дворик.
   – Здесь будешь жить два дня, – сказал уже знакомый ему носитель петли. – Это чтобы не затёк, сидя на одном месте. Разомни руки, ноги. Они скоро понадобятся тебе, поверь.
   Джек поверил. Он целыми часами старательно бегал вдоль стен, приседал, размахивал руками. Всей грудью вдыхал прохладный и чистый осенний воздух. “Пока ясно только одно”, – думал он. – “Здесь не шутят”.
   А через два дня он узнал, насколько здесь не шутили.
   Был полдень, – не солнечный, но и без непогоды. Джека, снова связав руки, привели внутрь башни – идеально круглой, высокой, без крыши, и внутри – совершенно пустой. Но, как стало видно, это был не просто цилиндр, выложенный из камня, хотя и очень большой. Башня напоминала скорее кусок сыра, выеденного изнутри. В ней, по окружности, было множество чернеющих проёмов и нор, – то прямоугольных, то овальных. На высоте в три примерно роста внутренним кольцом по башне шёл балкон. С этого балкона была спущена верёвочная петля, которую надели Джеку на шею и вздёрнули вверх – до первого лёгкого натяжения. Руки же развязали. Он стоял и смотрел, как одного за другим в башню вводили людей, и так же, как его, пристраивали в петлю. “Десять”, – машинально сосчитал Джек, – и вздрогнул: последним привели ярмарочного кулачного бойца. “Вот тебе и работа посольским телохранителем”, – подумал Джек. – “Как, очевидно, и помощь в поимке убийц Генриха”.
   Когда все десятеро разместились на верёвочках под балконом, в центр двора вышел знакомый Джеку носитель петли.
   – Это – оружие! – громко выкрикнул он и топнул ногой.
   Действительно, у ног его небольшой кучкой было свалено оружие – шпаги, сабли, вертикально насаженные на древки косы, топоры, протазаны, железные – с шипами – шары на цепях.
   – Как только верёвки отпустят – первый, кто добежит, – будет с оружием. Это, как вы понимаете, очевидное преимущество. Но тех, кто бегает медленно, мы уравняли в правах. Они могут шмыгнуть в ближайшую дверцу и спрятаться в лабиринте – он расположен кольцом между внешней стеной башни и внутренней. Но там не будет оружия. Там на их стороне будет только внезапность. Иной раз это даёт преимущество.
   Какие-то люди, – Джек увидел, подняв глаза, – вышли на балкон и стали смотреть вниз.
   – Там, на балконе, – продолжал петленосец, – еда и питьё. Мы спустим лестницу, и последний, кто останется жив, сможет подняться. Надеюсь, вы понимаете – только один. Тот, кто прикончит всех остальных. И на балконе его будет ждать не только еда, но свобода, богатство и власть.
   В подтверждение его слов с балкона сползла длинная, прочная лестница, и петленосец полез вверх, ловко цепляясь за перекладины. Уже наверху он перегнулся через перила и крикнул вниз:
   – А верёвки отпустят внезапно!
   Джек увидел, как несколько человек, стоящих напротив, чуть затянули шеями петли – чтобы, когда верёвку отпустят, почувствовать это в первый же миг.
   – Эй, парни! – вдруг закричал кто-то из стоявших в петле. – Вас, наверное, как и меня, сюда заманили обманом. Предлагаю – не быть овцами, покорно идущими к мяснику! Давайте спокойно разберём оружие – и влезем на балкон к этим монахам! До него невысоко, а здесь – видите – есть цепи!
   – Отличное предложение! – раздался вдруг негромкий голос с балкона. – Прекрасная, умная голова. Даже жалко такую терять. (На балконе стоял какой-то старик в длинном монашеском одеянии.) Об одном только эта голова не успела подумать.
   – Как цепи соединить в одну длинную? Не беспокойся, сумеем!
   – Нет, не об этом. О том, что голова эта – пока ещё в петле.
   Верёвка, на конце которой был кричавший, дёрнулась, натянулась, всползла вверх – немного, на фут, – и подтянула с собой задёргавшееся в воздухе тело.
   – Осталось девять! – сообщили с балкона.
   “Что же ты, друг”, – с какой-то животной тоской подумал Джек, – “что же ты так поспешил…”
   Вдруг что-то изменилось в мире. Дрогнул, казалось, сам воздух, и Джек увидел, что к головам стоявших напротив падают, свиваясь, верёвки. Он уже знал, что станет делать в эту секунду. Он не собирался бежать к оружию, хорошо понимая, что, например, сухоногий и быстрый Стейк добежит раньше, а решил делать то, чего от него никто не ожидает: просто стоять и смотреть.
   Шесть человек бросились в центр башенного двора. Один вдруг наступил на собственную верёвку и с размаху упал, а когда вставал, – от кучи оружия мелькнул в его направлении протазан и пробил ему грудь. Навылет. “Да, парни здесь собрались не простые”. Из прочих пяти один также лёг, заливая кровью оставшееся оружие; трое, схватив что успели, бросились в разные стороны – в скрытый за стеной лабиринт. А один, отпихнув ещё корчащееся тело, склонился, насовал за пояс клинков, схватил два шара на тонких цепях, раскрутил их в воздухе до гудения – и, не двигаясь с места, громко и радостно захохотал.