Страница:
– Кутар? – переспросил Бэнсон.
– В одной из провинций Индии делают такие кинжалы, – пояснил монах. – Видишь, необычно широкий клинок, от которого тянутся назад два стержня. Между ними укреплена рукоятка – поперёк клинка и в отдалении от него. Идеальная насадка на такую вот обрубленную руку.
– Сколько же крови пролил здесь этот Тэд! – не выдержал Бэнсон. – Зверь-фехтовальщик. Прекрасный, ведь прекрасный же фехтовальщик!
– Ты всё-таки высовывался, – улыбнувшись, покачал головой Альба. – Не делай так больше. Береги себя. Теперь те, что внутри, за стенами, знают, что ты опасен. Следующий мушкетный выстрел – твой.
Оставив нехороший двор в стороне, они продолжили путь, снова по периметру обходя цейхгауз. Потянулась целая анфилада дворов и, подойдя к приоткрытым деревянным воротцам, отделяющим следующий дворик, Альба снова замер.
– Запах? – спросил понимающе Бэнсон.
Монах, повернув к нему лицо, не кивнул, как обычно, а сказал коротко:
– Да.
Он подошёл к воротам и выглянул. Медленно отстранился, прикрыл дощатую створку.
– Бэн, – сказал он глухо. – Вернись в помещение кастеляна. Найди на полке кувшин с крепким вином. Обязательно с крепким. Приготовь зажжённый фонарь. И принеси всё сюда. Оставь здесь арбалет. Он сегодня больше не понадобится.
Бэнсон, недоумевая, но без лишних вопросов, проворно выполнил просьбу Альбы. Поставил фонарь с горящей внутри свечой на землю, рядом пристроил кувшин с открытым, освобождённым от смоляной пробки горлышком (пробовал на крепость).
– Идём теперь по ближайшим постройкам. Всё, что попадётся деревянного, нужно принести сюда, в этот двор. И сначала нужно выложить стулья и шкафчики, чтобы между ними мог проходить воздух. А сверху – дубовые столы, дверные створки, доски, косяки, брёвна. Всё, что найдётся из дерева плотного и тяжёлого.
Они взялись за эту пока непонятную для Бэнсона работу, и за два часа выложили от стены до стены длинный уродливый эшафот.
– Теперь, – сказал Альба, поднимая с земли и протягивая Бэнсону кувшин с вином, – пей.
– Мне – пить? – уточнил Бэнсон.
– Да. Пей много. Хоть весь кувшин.
– Это в виде награды за точный выстрел? – спросил Бэнсон, принимая из рук монаха вино.
– Нет, Бэн. Это работа.
– А, – отхлебнув, сказал Бэнсон, – я понял. Для чего-то нужно, чтобы я был пьяным?
– Точно так, – сказал мрачно Альба и отвернулся.
Спустя четверть часа раскрасневшийся, с улыбкой во всё лицо Бэнсон отбросил опустевший кувшин далеко в сторону.
– Молодец, – сказал монах, пристально глядя ему в лицо. – Теперь слушай. Сейчас мы войдём в эти ворота.
– В соседний двор? Там, где запах?
– В соседний двор. Там, где запах. Главное, Бэн, всё, что увидишь, считай страшным сном. Ночным случайным кошмаром. И, когда закончим работу, говори сам себе, что ничего подобного не было. И давай всё сделаем молча. Хорошо?
Утратив улыбку, посерьёзневший Бэнсон шагнул вслед за Альбой во двор. Вошёл – и замер. Запах, который их охватил, был запахом разлитой по земле высыхающей крови. В самом дворе в нелепых, изломанных позах лежали тела убитых людей. Они громоздились бесформенными кучами, слипшись друг с другом. Некоторые сидели вдоль стен. Их убили не сразу, а лишь отсекли руки, и они, очевидно, ещё какое-то время метались, истекая кровью. У дальней стены в землю были вкопаны четыре высокие и тонкие железные пики, и на них с высоты стены были сброшены подростки и дети. Теперь они вздымались один над другим, нанизанные на эти пики наподобие куропаток, тел по пять-шесть на каждой.
Бэнсон, трезвея, опёрся рукой о холодный камень стены. Опустил глаза. По лицу лежавшего перед ним мёртвого человека медленно ползла оцепеневшая от осенней прохлады мясная блестящая синяя муха.
– Пленники монастыря, – прошептал Бэнсон. – Люди из зала номер девять, про который мне Йорге рассказывал. Вот, значит, как Люпус заметает следы…
Альба, тяжело ступая, прошёл мимо, неся на плечах одно из тел. Подойдя к эшафоту, подбросив плечом, уложил тело на доски. Бэнсон, с усилием сглотнув, двинулся ему помогать.
Около пятнадцати десятков тел вынесли со страшного места. Потом Альба поднялся на стену, спустил вниз верёвку, и Бэнсон, обвязывая ею детские тела, помог снять их с чудовищных вертелов.
– Всё, – сказал, присев обессиленно у подножия стены, угрюмый монах. – Поджигай.
Бэнсон, запалённо дыша, вытер пот, взял фонарь, вытащил оплавившийся огарок и, обходя эшафот с разных углов, стал поджигать тонкие решётки и рейки. Монах, встав на колени, молился. Когда огонь уверенно потёк сквозь оставленные среди мебели проёмы, Альба встал и пошёл со двора. Бэнсон, прихватив арбалет и фонарь, поспешил следом.
Они вернулись в помещение кастеляна.
– А ведь тебя, Бэн, – сказал Альба, сев у камина, – ждёт ещё одна трудная работа. Как твоя рана? Не слишком болит?
– Рана? Нет. Не слишком.
Немного помолчали.
– Скажи, Альба, – медленно спросил Бэнсон, – мы сумеем достать этого Люпуса из подземелья?
– Если не спугнём – то достанем, – ответил монах.
– Я хочу рассечь ему грудь, достать сердце и посмотреть.
– На что посмотреть?
– На его сердце. Готов спорить, что оно будет покрыто звериною шерстью.
– Ты не далёк от истины, Бэн. Но если так хочешь достать Люпуса из подземелья, то не будем рассиживаться. Пойдём продолжим работу.
Они пришли в большой двор, расположенный напротив цейхгауза. Он был совершенно пуст. Форму имел прямоугольную. Между дальними стенами было около сорока шагов, между ближними – двадцать.
– Здесь был карантин для больных лошадей, – сказал монах. – Высокие стены, единственный вход. Земляной ровный пол. Идеально.
– Для чего идеально? – поинтересовался, прогоняя остатки хмеля, Бэнсон.
– Для ямы. Будем, Бэн, яму копать. Я знаю, где одна из сокровищниц Люпуса. Бочки с золотом перекатим сюда и зароем. Есть одна мысль, на чём можно начать с ним торговаться. Главное – выманить. А яма нужна вот такая…
И монах, отчерчивая носком старой сандалии, отмерил квадрат шагов шесть на пять.
– Так много золота? – удивился Бэнсон.
– Да, много. Найди пару заступов и лопаты. Начинай без меня. Я пойду к смотровому окошку, пусть видят, что я не ушёл. Нужно дать понять, что со мной можно добиться хоть какого-то разговора.
Альба ушёл в глубь цейхгауза. Бэнсон без труда отыскал и лопаты, и заступ, и прокрался следом за Альбой – сообщить, что он начинает копать. Издали он увидел бредущего мимо смотрового окна монаха и услышал доносящийся из окна голос:
– Что это за дым такой чадный? Ты что же, содержимое зала номер девять похоронил?
Не отвечая, Альба свернул за угол.
– Всё в порядке, – сказал он, увидев Бэнсона. – Сидит ждёт. Пытается разговаривать.
Они ушли в пустой карантин и принялись неторопливо копать. В полдень работу остановили и отправились пообедать. Поджарили солонины в камине кастеляна, что-то даже нашли из индийских острых приправ. Ели не торопясь, восстанавливали силы. Чад горелого мяса проникал даже сюда.
Копали с небольшими перерывами до самой ночи.
– Теперь, Бэн, – сказал Альба, – нужно подстраховаться. Бери арбалет, снаряди взрывным цилиндром и сторожи у коридора, где железная дверь. На всякий случай. Всё пропадёт, если хоть кто-то подсмотрит, куда мы переносим золото.
Бэнсон, приказав себе не дремать, сел в укрытии у коридора, положив взведённый арбалет на колени. Время от времени он слышал хорошо знакомый ему дробный негромкий звук вдалеке: так тарахтит дощечками бочка, когда её катят, положив набок.
Утром Альба пришёл к Бэнсону, шатаясь от усталости.
– Всё, Бэн, – сказал он. – Закопал и землю так выгладил, что ничего незаметно. Идём теперь спать.
– Разве сторожить больше не надо?
– Больше не надо. Давай до полудня поспим.
Проходя мимо карантина, Бэнсон замедлил шаг, поражённый.
– И вот здесь мы копали яму?!
– Незаметно, да? – спросил Альба, явно довольный.
А утро занималось солнечное, ясное, тёплое.
В полдень проснулись, и Альба, нагрев воды, принялся брить подбородок и голову.
– Это зачем? – спросил Бэнсон. – Разве мы приглашены куда-нибудь на приём?
– Мне, Бэн, предстоят важные переговоры.
– Так, а мне?
– А тебе предстоит выучить очень важный урок. Такого в твоей жизни, может, больше и не случится.
– Что нужно делать? – спросил заинтересованно Бэнсон.
– Ты помнишь подземный ход “север-22”?
– Конечно помню. Он выходит к лесному ручью.
– Точно так. Ты сейчас пойдёшь на конюшню и возьмёшь спокойную лошадь. На лошади ты доскачешь до леса в направлении “север-восток”. Потом по лесу – до подземного хода. Лошадь обязательно привяжи. Всё плато в той стороне будут осматривать в несколько подзорных труб, так что не нужно, чтобы твоя лошадь вдруг вышла из леса, когда ты будешь пробираться по ходу назад, в монастырь.
– И что мне сделать, когда доберусь?
– Возьмёшь подзорную трубу и сядешь там, где начинается ход.
– В круглой башне?
– Да. Наверху круглой башни. Оттуда прекрасно виден двор-карантин. Я буду там сидеть, один, без оружия. Ко мне выйдут патер Люпус и вся его свита. Что им сказать, чтобы вышли, я уже знаю.
– Без оружия?! – не поверил себе Бэнсон.
– Именно. Их будет там человек тридцать пять. Вся отборная гвардия Люпуса. Тебе нужно хорошо настроить трубу, чтобы увидеть всё, что я предприму.
– Да, – проговорил озадаченно Бэнсон. – Без оружия, в одиночку, против целой армии… Даже придумать нельзя, как победить в такой ситуации!
– Можно победить. В этом – секрет и в этом – урок.
– Но это не слишком опасно, Альба?
– Единственно, чего я сейчас опасаюсь, – как принц Сова выстоит одновременно и против охотников за черепами, и против ван Вайера. Как только будет покончено с Люпусом, нужно немедленно брать лошадей и ехать в Плимут.
Бэнсон, соглашаясь, кивнул.
– Ну вот, – сказал Альба, закончив бриться. – Теперь нам нужны: подзорная труба для тебя и две курительные трубки с мелкорезанным табаком – для меня.
– Но мастер, – удивлённо сказал Бэнсон, – ты же не куришь?
– Это один из пунктов секрета. Иди бери трубу, бери лошадь и скачи в лес. Сорока минут тебе вполне хватит, чтобы вернуться и засесть наверху круглой башни. Свои переговоры я начну через час.
Бэнсон кивнул, повернулся и вышел.
Альба неторопливо встал, приготовил найденные в бюро кастеляна трубки, табак. Хорошо вычистил их, табак нарезал помельче. Выждал время. Зажёг трубки и, окутавшись клубами ароматного синего дыма, пошёл к смотровому окну.
– Что случилось, Альба? – спросил с ноткой тревоги Люпус из-за стены. – Зачем ты отослал помощника? За подмогой? Уже не надеешься на свои силы?
Альба встал перед окном, откинул капюшон.
– Сколько ты дашь мне денег, Люпус, – сказал он устало, – если я сообщу тебе, кто меня нанял, чтобы тебя убить? И кто из твоих людей работает на меня?
– В моей свите есть твой человек? – озадаченно проговорил патер.
– Ну а откуда бы я узнал, что ты направился на Мадагаскар? – вопросом на вопрос ответил Альба.
– Я не буду называть сумму! – взволнованно проговорил патер. – Ты просто те деньги, за которые тебя наняли, умножь на десять! Это и будет моей платой!
– Здесь неподалёку, – сказал Альба, – есть пустой двор. Я там буду сидеть и курить свои трубки, без оружия и один. Пошлите людей, пусть обыщут меня и весь монастырь. Вот мой клинок, я кладу его здесь. Даже балахон свой сниму. Я считаю, что война кончилась. Я желаю вести переговоры.
И ушёл, снова окутавшись синим дымом.
Бэнсон, рассматривавший в трубу карантин, увидел, как во двор вошёл Альба, обнажённый, в коротких полотняных штанах, без Кобры и без всякого иного оружия. В руках он держал низенький, с четырьмя толстыми круглыми ножками табурет и две дымящиеся трубки. Установив табурет примерно в центре ими копанной ямы, он сел и, сняв и отбросив сандалии, стал курить.
Во двор медленно вышли настороженные люди. Все с оружием. Курки мушкетов были взведены, остро поблёскивали жалами шпаги. Вошедших действительно было почти четыре десятка. В центре этой внушительной группы двое бойцов держали огромные кованые стальные щиты. За ними, укрывшись, маячил небольшой человек в чёрном монашеском одеянии. В руках у одного из вошедших Бэнсон заметил жёлтое лезвие Кобры.
– Что же, – сказал Люпус из-за щитов. – Начнём переговоры, уважаемый мастер-убийца. – И добавил, обращаясь к своим: – Опустите мушкеты.
– Вот и ты, патер Люпус, – голосом, в котором слышалось огромное облегчение, произнёс Альба. – Сколько лет…
– Скажи, – спросил испугавшийся вдруг его тона прячущийся за щитами, – а для чего ты куришь одновременно две трубки?
– Для надёжности, – ответил монах. – Если вдруг, под нелепым капризом судьбы, одна и погаснет, то вторая всё дело спасёт.
– Какое такое дело?
– А вот, видишь, – и Альба, наклонившись, выбил из трубок на землю два огненных малиновых ядрышка.
Взгляды всех в этот миг были прикованы к этим двум тусклым огням. А старый монах чуть отвёл в сторону свою босую ступню, и вдруг оказалось, что под ней находится чёрная узкая щель, которая есть не что иное, как проём между двумя присыпанными землёй дощечками. И монах, не опасаясь обжечься, голыми пальцами подтолкнул огненные комочки и сбросил их вниз, в этот маленький чёрный проём.
Бэнсон ещё не понял в тот миг, что бочки, которые Альба катал прошлой ночью, были вовсе не с золотом. Он сквозь стекло своей подзорной трубы увидел вдруг лишь черноту. Удивлённо вскинув глаза, Бэнсон успел заметить, как на месте двора-карантина поднимается громадный столб дыма и пыли. В ту же секунду к нему долетел и оглушил его удар страшного взрыва.
Наполняясь ужасом от понимания происшедшего, Бэнсон дёрнул в сторону головой, но успел разглядеть, как из этого чёрного столба вылетела и, сверкнув, унеслась в сторону леса маленькая жёлтая искра.
Тугая волна воздуха ударила в стену круглой башни. Бэнсон посмотрел в сторону карантина. В первый миг он ничего не смог разобрать. Лишь когда пыль немного осела, он разглядел, что две короткие стены карантина вышибло в стороны, а две длинные, наоборот, упали вовнутрь, накрыв собой останки всех, кто там был.
ЭПИЛОГ
– В одной из провинций Индии делают такие кинжалы, – пояснил монах. – Видишь, необычно широкий клинок, от которого тянутся назад два стержня. Между ними укреплена рукоятка – поперёк клинка и в отдалении от него. Идеальная насадка на такую вот обрубленную руку.
– Сколько же крови пролил здесь этот Тэд! – не выдержал Бэнсон. – Зверь-фехтовальщик. Прекрасный, ведь прекрасный же фехтовальщик!
– Ты всё-таки высовывался, – улыбнувшись, покачал головой Альба. – Не делай так больше. Береги себя. Теперь те, что внутри, за стенами, знают, что ты опасен. Следующий мушкетный выстрел – твой.
Оставив нехороший двор в стороне, они продолжили путь, снова по периметру обходя цейхгауз. Потянулась целая анфилада дворов и, подойдя к приоткрытым деревянным воротцам, отделяющим следующий дворик, Альба снова замер.
– Запах? – спросил понимающе Бэнсон.
Монах, повернув к нему лицо, не кивнул, как обычно, а сказал коротко:
– Да.
Он подошёл к воротам и выглянул. Медленно отстранился, прикрыл дощатую створку.
– Бэн, – сказал он глухо. – Вернись в помещение кастеляна. Найди на полке кувшин с крепким вином. Обязательно с крепким. Приготовь зажжённый фонарь. И принеси всё сюда. Оставь здесь арбалет. Он сегодня больше не понадобится.
Бэнсон, недоумевая, но без лишних вопросов, проворно выполнил просьбу Альбы. Поставил фонарь с горящей внутри свечой на землю, рядом пристроил кувшин с открытым, освобождённым от смоляной пробки горлышком (пробовал на крепость).
– Идём теперь по ближайшим постройкам. Всё, что попадётся деревянного, нужно принести сюда, в этот двор. И сначала нужно выложить стулья и шкафчики, чтобы между ними мог проходить воздух. А сверху – дубовые столы, дверные створки, доски, косяки, брёвна. Всё, что найдётся из дерева плотного и тяжёлого.
Они взялись за эту пока непонятную для Бэнсона работу, и за два часа выложили от стены до стены длинный уродливый эшафот.
– Теперь, – сказал Альба, поднимая с земли и протягивая Бэнсону кувшин с вином, – пей.
– Мне – пить? – уточнил Бэнсон.
– Да. Пей много. Хоть весь кувшин.
– Это в виде награды за точный выстрел? – спросил Бэнсон, принимая из рук монаха вино.
– Нет, Бэн. Это работа.
– А, – отхлебнув, сказал Бэнсон, – я понял. Для чего-то нужно, чтобы я был пьяным?
– Точно так, – сказал мрачно Альба и отвернулся.
Спустя четверть часа раскрасневшийся, с улыбкой во всё лицо Бэнсон отбросил опустевший кувшин далеко в сторону.
– Молодец, – сказал монах, пристально глядя ему в лицо. – Теперь слушай. Сейчас мы войдём в эти ворота.
– В соседний двор? Там, где запах?
– В соседний двор. Там, где запах. Главное, Бэн, всё, что увидишь, считай страшным сном. Ночным случайным кошмаром. И, когда закончим работу, говори сам себе, что ничего подобного не было. И давай всё сделаем молча. Хорошо?
Утратив улыбку, посерьёзневший Бэнсон шагнул вслед за Альбой во двор. Вошёл – и замер. Запах, который их охватил, был запахом разлитой по земле высыхающей крови. В самом дворе в нелепых, изломанных позах лежали тела убитых людей. Они громоздились бесформенными кучами, слипшись друг с другом. Некоторые сидели вдоль стен. Их убили не сразу, а лишь отсекли руки, и они, очевидно, ещё какое-то время метались, истекая кровью. У дальней стены в землю были вкопаны четыре высокие и тонкие железные пики, и на них с высоты стены были сброшены подростки и дети. Теперь они вздымались один над другим, нанизанные на эти пики наподобие куропаток, тел по пять-шесть на каждой.
Бэнсон, трезвея, опёрся рукой о холодный камень стены. Опустил глаза. По лицу лежавшего перед ним мёртвого человека медленно ползла оцепеневшая от осенней прохлады мясная блестящая синяя муха.
– Пленники монастыря, – прошептал Бэнсон. – Люди из зала номер девять, про который мне Йорге рассказывал. Вот, значит, как Люпус заметает следы…
Альба, тяжело ступая, прошёл мимо, неся на плечах одно из тел. Подойдя к эшафоту, подбросив плечом, уложил тело на доски. Бэнсон, с усилием сглотнув, двинулся ему помогать.
Около пятнадцати десятков тел вынесли со страшного места. Потом Альба поднялся на стену, спустил вниз верёвку, и Бэнсон, обвязывая ею детские тела, помог снять их с чудовищных вертелов.
– Всё, – сказал, присев обессиленно у подножия стены, угрюмый монах. – Поджигай.
Бэнсон, запалённо дыша, вытер пот, взял фонарь, вытащил оплавившийся огарок и, обходя эшафот с разных углов, стал поджигать тонкие решётки и рейки. Монах, встав на колени, молился. Когда огонь уверенно потёк сквозь оставленные среди мебели проёмы, Альба встал и пошёл со двора. Бэнсон, прихватив арбалет и фонарь, поспешил следом.
Они вернулись в помещение кастеляна.
– А ведь тебя, Бэн, – сказал Альба, сев у камина, – ждёт ещё одна трудная работа. Как твоя рана? Не слишком болит?
– Рана? Нет. Не слишком.
Немного помолчали.
– Скажи, Альба, – медленно спросил Бэнсон, – мы сумеем достать этого Люпуса из подземелья?
– Если не спугнём – то достанем, – ответил монах.
– Я хочу рассечь ему грудь, достать сердце и посмотреть.
– На что посмотреть?
– На его сердце. Готов спорить, что оно будет покрыто звериною шерстью.
– Ты не далёк от истины, Бэн. Но если так хочешь достать Люпуса из подземелья, то не будем рассиживаться. Пойдём продолжим работу.
Они пришли в большой двор, расположенный напротив цейхгауза. Он был совершенно пуст. Форму имел прямоугольную. Между дальними стенами было около сорока шагов, между ближними – двадцать.
– Здесь был карантин для больных лошадей, – сказал монах. – Высокие стены, единственный вход. Земляной ровный пол. Идеально.
– Для чего идеально? – поинтересовался, прогоняя остатки хмеля, Бэнсон.
– Для ямы. Будем, Бэн, яму копать. Я знаю, где одна из сокровищниц Люпуса. Бочки с золотом перекатим сюда и зароем. Есть одна мысль, на чём можно начать с ним торговаться. Главное – выманить. А яма нужна вот такая…
И монах, отчерчивая носком старой сандалии, отмерил квадрат шагов шесть на пять.
– Так много золота? – удивился Бэнсон.
– Да, много. Найди пару заступов и лопаты. Начинай без меня. Я пойду к смотровому окошку, пусть видят, что я не ушёл. Нужно дать понять, что со мной можно добиться хоть какого-то разговора.
Альба ушёл в глубь цейхгауза. Бэнсон без труда отыскал и лопаты, и заступ, и прокрался следом за Альбой – сообщить, что он начинает копать. Издали он увидел бредущего мимо смотрового окна монаха и услышал доносящийся из окна голос:
– Что это за дым такой чадный? Ты что же, содержимое зала номер девять похоронил?
Не отвечая, Альба свернул за угол.
– Всё в порядке, – сказал он, увидев Бэнсона. – Сидит ждёт. Пытается разговаривать.
Они ушли в пустой карантин и принялись неторопливо копать. В полдень работу остановили и отправились пообедать. Поджарили солонины в камине кастеляна, что-то даже нашли из индийских острых приправ. Ели не торопясь, восстанавливали силы. Чад горелого мяса проникал даже сюда.
Копали с небольшими перерывами до самой ночи.
– Теперь, Бэн, – сказал Альба, – нужно подстраховаться. Бери арбалет, снаряди взрывным цилиндром и сторожи у коридора, где железная дверь. На всякий случай. Всё пропадёт, если хоть кто-то подсмотрит, куда мы переносим золото.
Бэнсон, приказав себе не дремать, сел в укрытии у коридора, положив взведённый арбалет на колени. Время от времени он слышал хорошо знакомый ему дробный негромкий звук вдалеке: так тарахтит дощечками бочка, когда её катят, положив набок.
Утром Альба пришёл к Бэнсону, шатаясь от усталости.
– Всё, Бэн, – сказал он. – Закопал и землю так выгладил, что ничего незаметно. Идём теперь спать.
– Разве сторожить больше не надо?
– Больше не надо. Давай до полудня поспим.
Проходя мимо карантина, Бэнсон замедлил шаг, поражённый.
– И вот здесь мы копали яму?!
– Незаметно, да? – спросил Альба, явно довольный.
А утро занималось солнечное, ясное, тёплое.
В полдень проснулись, и Альба, нагрев воды, принялся брить подбородок и голову.
– Это зачем? – спросил Бэнсон. – Разве мы приглашены куда-нибудь на приём?
– Мне, Бэн, предстоят важные переговоры.
– Так, а мне?
– А тебе предстоит выучить очень важный урок. Такого в твоей жизни, может, больше и не случится.
– Что нужно делать? – спросил заинтересованно Бэнсон.
– Ты помнишь подземный ход “север-22”?
– Конечно помню. Он выходит к лесному ручью.
– Точно так. Ты сейчас пойдёшь на конюшню и возьмёшь спокойную лошадь. На лошади ты доскачешь до леса в направлении “север-восток”. Потом по лесу – до подземного хода. Лошадь обязательно привяжи. Всё плато в той стороне будут осматривать в несколько подзорных труб, так что не нужно, чтобы твоя лошадь вдруг вышла из леса, когда ты будешь пробираться по ходу назад, в монастырь.
– И что мне сделать, когда доберусь?
– Возьмёшь подзорную трубу и сядешь там, где начинается ход.
– В круглой башне?
– Да. Наверху круглой башни. Оттуда прекрасно виден двор-карантин. Я буду там сидеть, один, без оружия. Ко мне выйдут патер Люпус и вся его свита. Что им сказать, чтобы вышли, я уже знаю.
– Без оружия?! – не поверил себе Бэнсон.
– Именно. Их будет там человек тридцать пять. Вся отборная гвардия Люпуса. Тебе нужно хорошо настроить трубу, чтобы увидеть всё, что я предприму.
– Да, – проговорил озадаченно Бэнсон. – Без оружия, в одиночку, против целой армии… Даже придумать нельзя, как победить в такой ситуации!
– Можно победить. В этом – секрет и в этом – урок.
– Но это не слишком опасно, Альба?
– Единственно, чего я сейчас опасаюсь, – как принц Сова выстоит одновременно и против охотников за черепами, и против ван Вайера. Как только будет покончено с Люпусом, нужно немедленно брать лошадей и ехать в Плимут.
Бэнсон, соглашаясь, кивнул.
– Ну вот, – сказал Альба, закончив бриться. – Теперь нам нужны: подзорная труба для тебя и две курительные трубки с мелкорезанным табаком – для меня.
– Но мастер, – удивлённо сказал Бэнсон, – ты же не куришь?
– Это один из пунктов секрета. Иди бери трубу, бери лошадь и скачи в лес. Сорока минут тебе вполне хватит, чтобы вернуться и засесть наверху круглой башни. Свои переговоры я начну через час.
Бэнсон кивнул, повернулся и вышел.
Альба неторопливо встал, приготовил найденные в бюро кастеляна трубки, табак. Хорошо вычистил их, табак нарезал помельче. Выждал время. Зажёг трубки и, окутавшись клубами ароматного синего дыма, пошёл к смотровому окну.
– Что случилось, Альба? – спросил с ноткой тревоги Люпус из-за стены. – Зачем ты отослал помощника? За подмогой? Уже не надеешься на свои силы?
Альба встал перед окном, откинул капюшон.
– Сколько ты дашь мне денег, Люпус, – сказал он устало, – если я сообщу тебе, кто меня нанял, чтобы тебя убить? И кто из твоих людей работает на меня?
– В моей свите есть твой человек? – озадаченно проговорил патер.
– Ну а откуда бы я узнал, что ты направился на Мадагаскар? – вопросом на вопрос ответил Альба.
– Я не буду называть сумму! – взволнованно проговорил патер. – Ты просто те деньги, за которые тебя наняли, умножь на десять! Это и будет моей платой!
– Здесь неподалёку, – сказал Альба, – есть пустой двор. Я там буду сидеть и курить свои трубки, без оружия и один. Пошлите людей, пусть обыщут меня и весь монастырь. Вот мой клинок, я кладу его здесь. Даже балахон свой сниму. Я считаю, что война кончилась. Я желаю вести переговоры.
И ушёл, снова окутавшись синим дымом.
Бэнсон, рассматривавший в трубу карантин, увидел, как во двор вошёл Альба, обнажённый, в коротких полотняных штанах, без Кобры и без всякого иного оружия. В руках он держал низенький, с четырьмя толстыми круглыми ножками табурет и две дымящиеся трубки. Установив табурет примерно в центре ими копанной ямы, он сел и, сняв и отбросив сандалии, стал курить.
Во двор медленно вышли настороженные люди. Все с оружием. Курки мушкетов были взведены, остро поблёскивали жалами шпаги. Вошедших действительно было почти четыре десятка. В центре этой внушительной группы двое бойцов держали огромные кованые стальные щиты. За ними, укрывшись, маячил небольшой человек в чёрном монашеском одеянии. В руках у одного из вошедших Бэнсон заметил жёлтое лезвие Кобры.
– Что же, – сказал Люпус из-за щитов. – Начнём переговоры, уважаемый мастер-убийца. – И добавил, обращаясь к своим: – Опустите мушкеты.
– Вот и ты, патер Люпус, – голосом, в котором слышалось огромное облегчение, произнёс Альба. – Сколько лет…
– Скажи, – спросил испугавшийся вдруг его тона прячущийся за щитами, – а для чего ты куришь одновременно две трубки?
– Для надёжности, – ответил монах. – Если вдруг, под нелепым капризом судьбы, одна и погаснет, то вторая всё дело спасёт.
– Какое такое дело?
– А вот, видишь, – и Альба, наклонившись, выбил из трубок на землю два огненных малиновых ядрышка.
Взгляды всех в этот миг были прикованы к этим двум тусклым огням. А старый монах чуть отвёл в сторону свою босую ступню, и вдруг оказалось, что под ней находится чёрная узкая щель, которая есть не что иное, как проём между двумя присыпанными землёй дощечками. И монах, не опасаясь обжечься, голыми пальцами подтолкнул огненные комочки и сбросил их вниз, в этот маленький чёрный проём.
Бэнсон ещё не понял в тот миг, что бочки, которые Альба катал прошлой ночью, были вовсе не с золотом. Он сквозь стекло своей подзорной трубы увидел вдруг лишь черноту. Удивлённо вскинув глаза, Бэнсон успел заметить, как на месте двора-карантина поднимается громадный столб дыма и пыли. В ту же секунду к нему долетел и оглушил его удар страшного взрыва.
Наполняясь ужасом от понимания происшедшего, Бэнсон дёрнул в сторону головой, но успел разглядеть, как из этого чёрного столба вылетела и, сверкнув, унеслась в сторону леса маленькая жёлтая искра.
Тугая волна воздуха ударила в стену круглой башни. Бэнсон посмотрел в сторону карантина. В первый миг он ничего не смог разобрать. Лишь когда пыль немного осела, он разглядел, что две короткие стены карантина вышибло в стороны, а две длинные, наоборот, упали вовнутрь, накрыв собой останки всех, кто там был.
ЭПИЛОГ
Бэнсон долго бродил в той стороне, куда улетела жёлтая искра. За его спиной, в самой середине монастыря, всё ещё поднимался к ясному небу бледный столб дыма. Светило солнце. Наконец, торопливо склонившись, Бэнсон поднял из потемневшей от заморозков травы неповреждённую Кобру.
Через час он на приведённой из леса лошади ехал прочь от монастыря. Вторую лошадь, с двумя небольшими дорожными вьюками по бокам, Бэнсон вёл в поводу. И направлялся он не на север, домой, в сторону Бристоля, а на юг.
Он ехал к принцу Сове. В Плимут.
Через час он на приведённой из леса лошади ехал прочь от монастыря. Вторую лошадь, с двумя небольшими дорожными вьюками по бокам, Бэнсон вёл в поводу. И направлялся он не на север, домой, в сторону Бристоля, а на юг.
Он ехал к принцу Сове. В Плимут.