Страница:
Пот обильно и вязко выступил на лице. Сердце бухало в клетку груди, словно в гулкую бочку.
– Здесь кто-то есть? – вдруг произнёс человек, стоя недвижимо, словно мишень, в ярком свете луны.
Бэнсон молчал, поняв, что самое правильное – выжидать.
– Мне нужно спрятаться и переночевать, – снова проговорил человек, – я здесь случайно. Ты шумно и часто дышишь. Не бойся. Я первым не нападу.
Бэнсон встал, прижался к стене. С натугой кашлянув, прочистил горло. Предупредил:
– У меня оружие на взводе. Так что не двигайся.
– Понимаю, – спокойно сказал гость. – И что ты делаешь здесь?
Бэнсон подумал секундочку – и рискнул:
– Меня здесь спрятал один человек.
– Судя по голосу – ты взрослый мужчина. Говоришь, что имеешь оружие. От кого же тебя нужно прятать?
– От охотников за черепами, – рискнул Бэнсон.
– Вот как? – озадаченно сказал гость. – А тот, кто спрятал тебя, – случайно не человек, рисующий букву на головах у злодеев?
– Да, это он.
– Ну конечно! Ведь только Альба мог выбрать такое надёжное место.
– Но кто ты? И откуда ты знаешь этого человека?
– Он говорил тебе что-нибудь о ком-то с именем птицы?
– Ты… Ты – принц…
– Сова.
– Тебя должны были вызвать в Плимут…
– Письмом.
– Да. А я – Бэнсон, размахивающий сундучком, из Бристоля.
– Это имя мне известно. Но если ты – тот самый Бэнсон, почему прячешься здесь, а не помогаешь Альбе?
– Ван Вайер…
– Ах вот как!! Крошка Вайер добрался до Плимута! О, ему не повезло.
– Вайеру?
– Да. Он не знает, что я тоже здесь. Мне нужно срочно встретиться с Альбой.
– Мы остановились…
– Я знаю где. Жаль – тени нет в этом доме. Вайер – существо нехорошее.
И человек, махнув полой плаща, развернулся – и перепрыгнул, вернее – перелетел через подоконник. Третий этаж! Бэнсон стоял, всё ещё не веря себе. Он увидел – да и невозможно было не видеть, – что на подоконнике остался лежать какой-то гладкий предмет. Он лежал и поблёскивал отражаемым от него лунным светом. Нежданная встреча, и этот блеск, и мёртвая тишина. И слегка искажённое, как у всех людей ночью, сознание. Бэнсон, охваченный безосновательным страхом, стоял, не решаясь подойти и потрогать предмет, и в то же время не мог отвести от него глаз.
Вдруг по затылку его прокатилась тёплая, осязаемая волна. Он нехотя, мельком приоглянулся – и едва не закричал. На расстоянии в фут от него, почти вплотную, стоял принц Сова. Стоял, глядел в упор круглыми, сближенными к переносице, выпуклыми глазами. Моргнул. Медленно двинулся мимо, подошёл, взял так и не узнанный Бэнсоном предмет и снова бесшумно перелетел через подоконник. Бэнсон с чувством горькой утраты вдруг понял, что он очень хочет, чтобы Сова, случайно встретившийся ему загадочный Серый брат, ещё раз вернулся.
БЕГСТВО
ГЛАВА 7. ПЕТЛЕНОСЕЦ
ТЁМНЫЕ ГОСТИ
– Здесь кто-то есть? – вдруг произнёс человек, стоя недвижимо, словно мишень, в ярком свете луны.
Бэнсон молчал, поняв, что самое правильное – выжидать.
– Мне нужно спрятаться и переночевать, – снова проговорил человек, – я здесь случайно. Ты шумно и часто дышишь. Не бойся. Я первым не нападу.
Бэнсон встал, прижался к стене. С натугой кашлянув, прочистил горло. Предупредил:
– У меня оружие на взводе. Так что не двигайся.
– Понимаю, – спокойно сказал гость. – И что ты делаешь здесь?
Бэнсон подумал секундочку – и рискнул:
– Меня здесь спрятал один человек.
– Судя по голосу – ты взрослый мужчина. Говоришь, что имеешь оружие. От кого же тебя нужно прятать?
– От охотников за черепами, – рискнул Бэнсон.
– Вот как? – озадаченно сказал гость. – А тот, кто спрятал тебя, – случайно не человек, рисующий букву на головах у злодеев?
– Да, это он.
– Ну конечно! Ведь только Альба мог выбрать такое надёжное место.
– Но кто ты? И откуда ты знаешь этого человека?
– Он говорил тебе что-нибудь о ком-то с именем птицы?
– Ты… Ты – принц…
– Сова.
– Тебя должны были вызвать в Плимут…
– Письмом.
– Да. А я – Бэнсон, размахивающий сундучком, из Бристоля.
– Это имя мне известно. Но если ты – тот самый Бэнсон, почему прячешься здесь, а не помогаешь Альбе?
– Ван Вайер…
– Ах вот как!! Крошка Вайер добрался до Плимута! О, ему не повезло.
– Вайеру?
– Да. Он не знает, что я тоже здесь. Мне нужно срочно встретиться с Альбой.
– Мы остановились…
– Я знаю где. Жаль – тени нет в этом доме. Вайер – существо нехорошее.
И человек, махнув полой плаща, развернулся – и перепрыгнул, вернее – перелетел через подоконник. Третий этаж! Бэнсон стоял, всё ещё не веря себе. Он увидел – да и невозможно было не видеть, – что на подоконнике остался лежать какой-то гладкий предмет. Он лежал и поблёскивал отражаемым от него лунным светом. Нежданная встреча, и этот блеск, и мёртвая тишина. И слегка искажённое, как у всех людей ночью, сознание. Бэнсон, охваченный безосновательным страхом, стоял, не решаясь подойти и потрогать предмет, и в то же время не мог отвести от него глаз.
Вдруг по затылку его прокатилась тёплая, осязаемая волна. Он нехотя, мельком приоглянулся – и едва не закричал. На расстоянии в фут от него, почти вплотную, стоял принц Сова. Стоял, глядел в упор круглыми, сближенными к переносице, выпуклыми глазами. Моргнул. Медленно двинулся мимо, подошёл, взял так и не узнанный Бэнсоном предмет и снова бесшумно перелетел через подоконник. Бэнсон с чувством горькой утраты вдруг понял, что он очень хочет, чтобы Сова, случайно встретившийся ему загадочный Серый брат, ещё раз вернулся.
БЕГСТВО
Свет луны сменился серым маревом утра. Город готов был проснуться. На дороге послышался грохот копыт. Бэнсон метнулся к окну – и увидел, как за забором остановились два всадника, один из которых, встав на седло, прыгнул во дворик. “Альба!”
Через несколько мгновений монах уже стоял в комнатке перед обрадованным Носорогом.
– Альба, здесь ночью был…
– Да, мы встретились.
– А как дела в городе?
– Пока хорошо, – сказал мастер и протянул Бэнсону выпущенный им ночью болт. – Если б ты знал, кого подстрелил, Бэнсон! Вайер в немыслимой ярости. Он гонит, словно кнутом, своих подопечных, и те делают ошибку за ошибкой. А ещё прилетел принц Сова! Теперь вместо их охоты с загонщиками мы сами устроим охоту с приманкой.
Бэнсон, взяв болт, протянул в ответ нож, выдранный из крышки футляра. Альба взял его в руки. Прямое, не очень длинное лезвие, тёмного, почти чёрного цвета. Железная пластина рукояти обложена и склёпана по бокам костяными накладками с поверхностями, нарезанными в крест. На лезвии – хищные, мастерски выверенные скосы.
– Булат, – сказал деловито монах. – И – воронёный булат. Ты знаешь, что с оружием делают, чтобы клинок не отсвечивал ночью?
Бэнсон помотал головой.
– Держат над сальной свечой и покрывают копотью. А этот – изначально сделан без блеска. Такой нож, Бэн, имеет стоимость примерно в треть твоего арбалета. Где тело?
– В подвале, внизу. Гарью засыпал. А что, плохо сделал, что застрелил?
Альба пристально посмотрел в его простодушные, замигавшие смущённо глаза.
– Твоего противника я, например, счёл бы равным себе. Победа в таком поединке – редкостная удача и такая же честь. Ты, случайный прохожий, выбил из армии Вайера такого солдата! Не понимаю, как ты сумел?
– Он растерялся. Ночь, он, наверно, подумал – засада. Ударил, не удержал нож – и побежал.
– Хорошо, по дороге расскажешь.
– По дороге – куда?
– Едем в порт. Едем быстро, пока там собраны почти все люди Вайера. Мы сядем на “Харон”, – он вчера уже отошёл от пирса и ждёт нас в акватории Плимута, – а я потом незаметно сойду.
– Как? Я поеду один?
– Один. Без меня здесь не справятся, Бэн. Но, как только закончим, – я немедленно отправлюсь в Адор. Ты там поселись незаметно, под видом пирата, и будь осторожен: возле Адора – гнездо некоего Джо по прозвищу Жаба, и плантации его охраняют хорошо тебе известные псы. Но опасен не он, а твои кровно знакомые Люпус и йоркский Филипп.
Они вышли из дома, пролезли в дыру.
– Бери лошадь, – сказал Бэнсону Альба, – а ты, – он обратился к спрыгнувшему на землю монаху, – сходи в подвал. Там лежит труп, на котором должно быть очень дорогое и редкое снаряжение. Сними его всё и поскорей уходи: очень скоро дом будет опасен.
Монах юркнул в дыру в заборе, а Альба пустил лошадь в намёт, и Бэнсон, стараясь не отставать, пробормотал сам себе:
– Очень похоже на бегство.
И в отчётливое, несомненное бегство превратился их торопливый отход, когда они вынеслись к молу. Они прыгнули в ожидавшую шлюпку (гребцы, с сонными лицами, очевидно ждавшие их всю эту ночь, схватились за вёсла), а лошадей монах просто бросил.
– Вот радость будет тому, кто первый поймает, – сказал он, посмотрев на них прощальным, с благодарностью, взглядом.
– А для чего эта спешка? – не выдержал Бэнсон.
– Люди Вайера незаметны, Бэн. Но нас – они видели. Теперь они знают, что я уплыл. Пусть думают, что сбежал! Это нам очень на руку. Меня высадят в стороне. Я в город внезапно вернусь.
“Харон” оказался небольшим, лёгким, но с огромным парусным оснащением клипером [22]. Альба и Бэнсон поднялись на борт – и палуба тотчас накренилась под их ногами: судно, умелой и властной рукой отправленное в быстрый ход, взяло крен. Даже шлюпку с гребцами поднимали уже на ходу.
Спустились в каюту – и навстречу поднялся из-за заваленного книгами стола человек, к которому Бэнсон двинулся поспешно и с радостью, протягивая руки и восклицая:
– Здравствуйте! Как же я рад видеть вас, мастер Йорге!
– Здравствуй, размахивающий сундучком. Я тоже рад тебя видеть.
Сели за стол. Йорге сложил в высокую стопку, освобождая местечко, свои книги, и матрос принёс завтрак. Понимая, что с Йорге он ещё наговорится, Бэнсон спросил у Альбы:
– Мастер, объясни мне поступок Совы.
И рассказал – что случилось.
– Ах, Бэн, – сказал мечтательно Альба. – Если бы мне в юности кто-нибудь сделал подобный подарок!
– А в чём был подарок-то?
– Ну как же. Наглядный пример, как войти в тёмное помещение с находящимся в нём вооружённым человеком – и владеть ходом событий. Ну, постигай. Сгоревший дом – лучшее место, чтобы спрятаться человеку, пришедшему ночью. Сова его, недолго думая, выбрал. Но как безопаснее войти – через дверь или по стене? Конечно, второе. Под окном, как ты помнишь, карниз. Сова сидел на нём, низко пригнувшись. И почти полчаса играл с окном: он не был уверен, что дом полностью пуст. Это чутьё, Бэн. Возле дома только что произошло убийство, и воздух наполнен не просто запахом крови, но и ещё тяжёлым “ароматом” события. Его хорошо чувствует любой, имеющий опыт ночных поединков. Сова поддел снизу ножом и отжал створку – окно распахнулось. Потом закрыл: убеждал предполагаемых обитателей, что это случайность. Ещё раз и ещё. Ты кому угодно мог бы поклясться, что это сквозняк! Потом Сова прыгнул. Таким приёмом любого можно на секунду сделать замершим от испуга ребёнком. Этой секунды обычно хватает, чтобы заговорить с притаившимся в темноте. Заговорить голосом негромким и мягким. Сова умеет заворожить собеседника. После, когда вы познакомились, он и сделал подарок. Он показал тебе, что, прежде чем входить, нужно предварительно изучить дом – внешне хотя бы. Увидеть, что карниз идёт вокруг, по периметру; отвлечь внимание оставленным на подоконнике блескучим предметом, спрыгнуть за окно на карниз, пройти, прижимаясь к стене, вокруг, влезть в окно с противоположной стороны, бесшумно прокрасться по горелому полу и так же, не скрипнув, распахнуть дверь и подойти вплотную. И всё это за неполную минуту. Подарок, Бэн, от мастера ночной охоты.
Бэнсон молчал, обдумывая услышанное.
– Там, в Плимуте, вы в кого-то крепко вцепились, – спросил тоном утверждения Йорге.
– Да, – кивнул Альба. – Там сейчас дело серьёзное. Ах, как Бэнсон помог…
Через час они вышли прощаться. Альба, садясь в шлюпку, сказал:
– Дождись меня, Бэн. Я непременно приду, обещаю.
Вдруг Йорге произнёс дрогнувшим голосом:
– Прощай , Альба.
– Ты не говоришь мне “до встречи”?! – не поверил монах.
– Ты ведь помнишь, сколько мне лет. Всё, добрый брат. Смерть подошла очень близко.
– Тогда прощай, Йорге. Это была хорошая, честная жизнь.
– Бесспорно, – тихо откликнулся старик. – Это бесспорно.
Через несколько мгновений монах уже стоял в комнатке перед обрадованным Носорогом.
– Альба, здесь ночью был…
– Да, мы встретились.
– А как дела в городе?
– Пока хорошо, – сказал мастер и протянул Бэнсону выпущенный им ночью болт. – Если б ты знал, кого подстрелил, Бэнсон! Вайер в немыслимой ярости. Он гонит, словно кнутом, своих подопечных, и те делают ошибку за ошибкой. А ещё прилетел принц Сова! Теперь вместо их охоты с загонщиками мы сами устроим охоту с приманкой.
Бэнсон, взяв болт, протянул в ответ нож, выдранный из крышки футляра. Альба взял его в руки. Прямое, не очень длинное лезвие, тёмного, почти чёрного цвета. Железная пластина рукояти обложена и склёпана по бокам костяными накладками с поверхностями, нарезанными в крест. На лезвии – хищные, мастерски выверенные скосы.
– Булат, – сказал деловито монах. – И – воронёный булат. Ты знаешь, что с оружием делают, чтобы клинок не отсвечивал ночью?
Бэнсон помотал головой.
– Держат над сальной свечой и покрывают копотью. А этот – изначально сделан без блеска. Такой нож, Бэн, имеет стоимость примерно в треть твоего арбалета. Где тело?
– В подвале, внизу. Гарью засыпал. А что, плохо сделал, что застрелил?
Альба пристально посмотрел в его простодушные, замигавшие смущённо глаза.
– Твоего противника я, например, счёл бы равным себе. Победа в таком поединке – редкостная удача и такая же честь. Ты, случайный прохожий, выбил из армии Вайера такого солдата! Не понимаю, как ты сумел?
– Он растерялся. Ночь, он, наверно, подумал – засада. Ударил, не удержал нож – и побежал.
– Хорошо, по дороге расскажешь.
– По дороге – куда?
– Едем в порт. Едем быстро, пока там собраны почти все люди Вайера. Мы сядем на “Харон”, – он вчера уже отошёл от пирса и ждёт нас в акватории Плимута, – а я потом незаметно сойду.
– Как? Я поеду один?
– Один. Без меня здесь не справятся, Бэн. Но, как только закончим, – я немедленно отправлюсь в Адор. Ты там поселись незаметно, под видом пирата, и будь осторожен: возле Адора – гнездо некоего Джо по прозвищу Жаба, и плантации его охраняют хорошо тебе известные псы. Но опасен не он, а твои кровно знакомые Люпус и йоркский Филипп.
Они вышли из дома, пролезли в дыру.
– Бери лошадь, – сказал Бэнсону Альба, – а ты, – он обратился к спрыгнувшему на землю монаху, – сходи в подвал. Там лежит труп, на котором должно быть очень дорогое и редкое снаряжение. Сними его всё и поскорей уходи: очень скоро дом будет опасен.
Монах юркнул в дыру в заборе, а Альба пустил лошадь в намёт, и Бэнсон, стараясь не отставать, пробормотал сам себе:
– Очень похоже на бегство.
И в отчётливое, несомненное бегство превратился их торопливый отход, когда они вынеслись к молу. Они прыгнули в ожидавшую шлюпку (гребцы, с сонными лицами, очевидно ждавшие их всю эту ночь, схватились за вёсла), а лошадей монах просто бросил.
– Вот радость будет тому, кто первый поймает, – сказал он, посмотрев на них прощальным, с благодарностью, взглядом.
– А для чего эта спешка? – не выдержал Бэнсон.
– Люди Вайера незаметны, Бэн. Но нас – они видели. Теперь они знают, что я уплыл. Пусть думают, что сбежал! Это нам очень на руку. Меня высадят в стороне. Я в город внезапно вернусь.
“Харон” оказался небольшим, лёгким, но с огромным парусным оснащением клипером [22]. Альба и Бэнсон поднялись на борт – и палуба тотчас накренилась под их ногами: судно, умелой и властной рукой отправленное в быстрый ход, взяло крен. Даже шлюпку с гребцами поднимали уже на ходу.
Спустились в каюту – и навстречу поднялся из-за заваленного книгами стола человек, к которому Бэнсон двинулся поспешно и с радостью, протягивая руки и восклицая:
– Здравствуйте! Как же я рад видеть вас, мастер Йорге!
– Здравствуй, размахивающий сундучком. Я тоже рад тебя видеть.
Сели за стол. Йорге сложил в высокую стопку, освобождая местечко, свои книги, и матрос принёс завтрак. Понимая, что с Йорге он ещё наговорится, Бэнсон спросил у Альбы:
– Мастер, объясни мне поступок Совы.
И рассказал – что случилось.
– Ах, Бэн, – сказал мечтательно Альба. – Если бы мне в юности кто-нибудь сделал подобный подарок!
– А в чём был подарок-то?
– Ну как же. Наглядный пример, как войти в тёмное помещение с находящимся в нём вооружённым человеком – и владеть ходом событий. Ну, постигай. Сгоревший дом – лучшее место, чтобы спрятаться человеку, пришедшему ночью. Сова его, недолго думая, выбрал. Но как безопаснее войти – через дверь или по стене? Конечно, второе. Под окном, как ты помнишь, карниз. Сова сидел на нём, низко пригнувшись. И почти полчаса играл с окном: он не был уверен, что дом полностью пуст. Это чутьё, Бэн. Возле дома только что произошло убийство, и воздух наполнен не просто запахом крови, но и ещё тяжёлым “ароматом” события. Его хорошо чувствует любой, имеющий опыт ночных поединков. Сова поддел снизу ножом и отжал створку – окно распахнулось. Потом закрыл: убеждал предполагаемых обитателей, что это случайность. Ещё раз и ещё. Ты кому угодно мог бы поклясться, что это сквозняк! Потом Сова прыгнул. Таким приёмом любого можно на секунду сделать замершим от испуга ребёнком. Этой секунды обычно хватает, чтобы заговорить с притаившимся в темноте. Заговорить голосом негромким и мягким. Сова умеет заворожить собеседника. После, когда вы познакомились, он и сделал подарок. Он показал тебе, что, прежде чем входить, нужно предварительно изучить дом – внешне хотя бы. Увидеть, что карниз идёт вокруг, по периметру; отвлечь внимание оставленным на подоконнике блескучим предметом, спрыгнуть за окно на карниз, пройти, прижимаясь к стене, вокруг, влезть в окно с противоположной стороны, бесшумно прокрасться по горелому полу и так же, не скрипнув, распахнуть дверь и подойти вплотную. И всё это за неполную минуту. Подарок, Бэн, от мастера ночной охоты.
Бэнсон молчал, обдумывая услышанное.
– Там, в Плимуте, вы в кого-то крепко вцепились, – спросил тоном утверждения Йорге.
– Да, – кивнул Альба. – Там сейчас дело серьёзное. Ах, как Бэнсон помог…
Через час они вышли прощаться. Альба, садясь в шлюпку, сказал:
– Дождись меня, Бэн. Я непременно приду, обещаю.
Вдруг Йорге произнёс дрогнувшим голосом:
– Прощай , Альба.
– Ты не говоришь мне “до встречи”?! – не поверил монах.
– Ты ведь помнишь, сколько мне лет. Всё, добрый брат. Смерть подошла очень близко.
– Тогда прощай, Йорге. Это была хорошая, честная жизнь.
– Бесспорно, – тихо откликнулся старик. – Это бесспорно.
ГЛАВА 7. ПЕТЛЕНОСЕЦ
Ночью Бэнсон поднялся на корму корабля. И Серые братья, и Альба, и принц Сова – все остались в далёком уже Плимуте. Встав грудью против бьющего в корму ветра, Бэнсон глубоко вдыхал прохладный ночной воздух. Он старался избавиться от ощущения неуверенности и одиночества. Он не замечал до этой минуты, какое важное место в его жизни занял старый монах. Где он сейчас? Встретился ли с Совой? Вышел ли на след Вайера?
На квартердеке послышались чьи-то шаги. Бэнсон обернулся с досадой, но тут же радостно улыбнулся: держась за почти невидимый в темноте фальшборт, к нему шёл мастер Йорге.
– Думаешь об Альбе? – спросил он, повернув лицо в сторону пропавшего в ночи Плимута.
– Да, – кивнул Бэнсон. – Интересно, что было после того, как его нашла Абигаль?
– Ничего необычного, – сказал Йорге. – Представь, что несколько человек торопливо идут по болоту…
На квартердеке послышались чьи-то шаги. Бэнсон обернулся с досадой, но тут же радостно улыбнулся: держась за почти невидимый в темноте фальшборт, к нему шёл мастер Йорге.
– Думаешь об Альбе? – спросил он, повернув лицо в сторону пропавшего в ночи Плимута.
– Да, – кивнул Бэнсон. – Интересно, что было после того, как его нашла Абигаль?
– Ничего необычного, – сказал Йорге. – Представь, что несколько человек торопливо идут по болоту…
ТЁМНЫЕ ГОСТИ
Они торопливо шли по болоту, хлюпая и разбрасывая в стороны тяжёлые брызги: Португалец, согнувшийся, с лежащим на плечах облепленным тиной подростком, за ним, подпрыгивая и высоко вскидывая цыплячьи тонкие ножки, три белоголовые девочки, одна другой меньше, и, наконец, подобравшая повыше край длинной юбки взволнованная Абигаль с корзиной, наполовину заполненной ягодой. Добрались до протоки, влезли в лодку и через пару минут выбрались на подножие острова. Принесли мальчика в дом. Притопавшие сюда же, притихшие внимательные птички сели, прижавшись друг к дружке, на лавку под раскрытым окном, замерли: “что будет?”
– Его нужно отмыть, – неуверенно предположил Португалец.
– Нет, – ответила Абигаль. – Посмотри, не осталось ли на нём пиявок, накрой овчиной – и пусть спит. Потом приготовь лохань, в которой дочек купаем. Нагрей воды. А мне до того, как он очнётся, нужно целебных травок собрать.
Через час всё было готово. Дымилась облитая изнутри крутым кипятком дубовая лохань, набухшим тёмным бурым пластом томились в горячей воде пучки трав. Абигаль, невесомо переступая босыми ногами, облепленными мокрыми лесными хвоинками, кипятила поднятое из погреба молоко. Когда оно вспенилось и полезло из кастрюльки наружу белой шевелящейся шапкой, хозяйка быстро сняла его с огня и переставила на сделанный Португальцем круглый, маленький, очень удобный кухонный стол. В молоко отправились ложечка масла и ложечка мёда, и ещё горсть жёлтых цветков растения, именуемого “зверобой”. Затем Абигаль наполнила горячей водой лохань и стала пригоршнями опускать в неё размокшие, вязко склеившиеся травы. Передняя, каменная половина дома наполнилась тягучими, лесными, волшебными ароматами.
– Чистотел, – приговаривала вполголоса Абигаль, – все болячки с кожи снимет, подорожник – дорожку из немощи укажет, папоротник – к жизни вернёт, семь синих цветочков травы, названия которой не знаю, – водицу развеселят и – листья дуба, чтобы всё это силой наполнить.
Во все глазки, затаив дыхание, смотрели с лавочки белоголовые птахи.
– Горячо, – сказала Абигаль, опустив на мгновение руку в лохань, – но минут через десяток будет всё в самый раз. Теперь можно найдёныша попоить.
Португалец осторожно приподнял голову бесчувственного мальчишки, и Абигаль стала вливать, расцепливая его маленькие стиснутые зубы, по пол-ложечки горячего заправленного молока. Оно бело-жёлтыми струйками вытекало наружу. Но вот мышцы на тонкой шее дрогнули, сократились – найдёныш сделал глоток. А потом так и выглотал почти треть чашки.
– Пять минут – и он очнётся, – пробормотала довольная Абигаль.
– А если нет? – посмотрел на остывающую лохань Португалец.
– А зверобой? – вопросом на вопрос ответила Абигаль.
И в этот момент мальчишка вздохнул, раскрыл блеснувшие зеленовато-серым глаза и вдруг сел.
– Здравствуй, человек. Я – Абигаль. Это – мой муж и мои девочки. Это – наш дом. Мы нашли тебя на болоте. Мы тебя будем лечить. Ты что-нибудь можешь сказать? Если ты понимаешь меня, то хотя бы кивни.
Мальчишка, пристально смотря в её глаза, едва заметно кивнул.
– Хорошо. Очень, очень хорошо. Ты теперь полежишь вот в этой воде, – она с целебными травами, потом допьёшь молоко и будешь спать. Сколько захочешь.
Абигаль помогла ему влезть в зелёную, терпко дышащую воду и принялась смывать с него следы, оставленные болотом. И вдруг заплакала. Португалец с недоумением взглянул на неё, а она, потянув найдёныша за руку, чтобы он встал, сквозь слёзы быстро отметила и сосчитала раны и ссадины – как затянувшиеся, так и свежие. Усадив мальчишку обратно, она выбежала из дома. Прошло немного времени, и она вернулась. На ладони у неё лежала крохотная, смолистая, едва народившаяся еловая шишка.
– Вот это, – сказала она мальчишке, – положи под язык. Я буду лечить твои раны. И тебе будет больно. Но ты всю боль мысленно складывай в эту шишечку и молчи. Ну, мычи в крайнем случае. “М-м-м”, вот так, ладно?
Мальчишка кивнул головой, – мокрой, с длинными спутанными волосами. Положил шишечку под язык и, сидя спокойно и тихо, стал ждать.
– Мыла и дёгтя, – торопливо сказала Абигаль Португальцу, – и где у нас были новые варежки, из шерсти, колючие?
Смешали дёготь и мыло, и Абигаль, надев на руку колючую варежку, стала зачерпывать ею мыльную смесь с резким запахом и осторожно размазывать по отмытой коже мальчишки, проводя и по незакрывшимся ещё ранам. Он корчился, но молчал.
– Всё, – наконец сказала Абигаль. – Напои его молоком. – И затем – обращаясь к отмытому до пёстрой, в шрамах, розовой кожицы найдёнышу: – Теперь давай эту шишку мне в ладонь.
И поднесла к маленькому упрямо сжатому рту сложенную в ковшик ладонь. В этот ковшик мальчишка, наклонив голову, вытолкнул языком зелёный смолистый комочек. И Абигаль метнулась из дома, выбежала к краю острова и что было силы подбросила шишечку вверх, прошептав:
– Иди откуда пришло!
Затем быстро отвернулась, – чтобы не видеть, куда шишечка падает, и лёгкой походкой вернулась в дом.
Мальчишка был накрыт чистой небелёной холстиной. Португалец поил его оставшимся молоком. Когда найдёныш допил, его уложили на широкий топчан возле печки – уютное укромное место, где очень любили возиться после ужина девочки, – и он мгновенно уснул.
Спал он долго. Португалец озабоченно предлагал осмотреть его раны и, если потребуется, перевязать. На что Абигаль твёрдо отвечала, что всё, что нужно, – уже предпринято. Затем глава семьи обеспокоился тем, что мальчик всё не просыпается (истекали уже вторые сутки), но и это Абигаль не встревожило.
Мальчишка открыл глаза на исходе третьего дня. Португалец и Абигаль были в саду (они посыпали стволы яблонь золой – чтобы отпугнуть серую тлю), когда всполошенной стайкой прибежали три их босоногие девочки и сообщили, что “братик проснулся”.
Он действительно сидел на краю лежанки, кутаясь в свою тонкую небелёную холстину, и осматривался, вертя во все стороны головой. Когда прибежала взволнованная хозяйка, он, увидев её, улыбнулся – так чисто, так радостно и легко, что у Абигаль выступили нежданные слёзы.
Потекли день за днём. Огорчало лишь то, что мальчишка оказался немым. Он улыбался, кивал или отрицательно покачивал головой, но ни разу не произнёс ни слова. Это, однако, ничуть не мешало трём объявившимся сестричкам заполнить его присутствием все свои затеи и игры. Они увлекали его в известные им уголки крохотного собственного леса и добывали, например, то из норы, то из вороха сухих трав и веток подросшего ёжа.
– Это Бобо! – авторитетно заявляла самая младшая.
– Нет, это Гобо! – поправляли её.
Она не соглашалась, и тогда вспоминали, что Гобо любит, когда его гладят по брюшку. Не откладывая, принимались щекотать ежу бочок, а потом и брюшко – и ёж, приподнимаясь на ножках (а вовсе не лапках, как думают некоторые), поднимал переднюю, явно поощряя это почёсывание.
– Да, это – Гобо, – признавала младшая очевидное.
Они усаживались в кружок на созданной их отцом идеально круглой поляне, вытягивали перед собой ладони с лежащими в них лесными орехами и ожидали, когда примчатся за угощением белки – и мальчика тоже усаживали, и он во все глаза смотрел на необыкновенное чудо – как дикий зверёк легонько, но цепко берёт в коготки его палец, и тёплая, шелковистая рыжая мордочка утаскивает орех с его подрагивающей ладони.
Шумной щебечущей стайкой, мелькая босыми пятками, отправлялись собирать на лугу цветущие одуванчики, – любимое лакомство рыжей коровы, и приносили ей большие жёлто-зелёные охапки.
Девочки были несказанно счастливы: у них появился брат. Но не меньшую радость проявлял и копошащийся, словно жук, в своём разросшемся хозяйстве Португалец. Когда пришла зима, они вдвоём с мальчишкой долбили лёд на протоке и, опустив в прорубь пару остро затёсанных брёвен, вбивали их в дно большим деревянным молотом: это были опорные столбы для будущего моста. И затем, когда раскрасневшиеся на морозе мужчины сели за обеденный стол, Португалец нахваливал своего помощника – какой он смышлёный, старательный и какие у него сильные руки. Мальчишка заметно смущался, но, по своему обыкновению, молчал.
– А ты мог разговаривать когда-нибудь? – поинтересовалась Абигаль.
Он кивнул.
– Потом что-то случилось?
Он, помедлив, снова кивнул.
– Всё вернётся, – уверенно сказала Абигаль. – Прекрасно уже то, что ты слышишь и понимаешь.
Бывало, что на несколько недель найдёныш уходил к старому Гансу, и тот, когда выпадало время, рассказывал внимательному немому подростку о тайнах огромного живого существа, которое люди назвали коротеньким словом “лес”. Однажды Ганс сказал:
– Ты понятливый ученик. Теперь, если ты уйдёшь в лес, не имея никакого имущества, то сможешь обрести еду, жильё и огонь. А сейчас я открою тебе последнюю, самую главную тайну. Ты слышишь?
Мальчишка кивнул.
– Хорошо. Тайна в том, чтобы научиться приходить в любой лес, считая себя неотделимой частичкой его самого. И если бы пришлось рубить дерево, то обязательно помнить, что всем живым существам может быть больно.
Так проходили дни, и каждый раз, возвращаясь в приютивший его дом на острове, найдёныш прежде всего проверял – на месте ли его кованый в лёгкий надлом клинок странного тускло-жёлтого цвета, поставленный вертикально в щель между печкой и деревянной лежанкой.
Пролетело три счастливейших года. Португалец уже подумывал о том, как предъявить старшего сына настоятелю монастыря и выправить на него, как на сына, должные бумаги. И вот тут, летом, случилось событие, которое никак не затронуло обитателей острова, но привело в неописуемое волнение повзрослевшего, с бритым толстым лицом сына мельника. Умер Энхельмо Туринский.
– Умер! – прокричал принесённую от монахов весть грузный, с одышкой, младший мельник, вваливаясь в придел мельницы, к угрюмому, уже слегка согнутому отцу.
– Кто умер? – не сразу откликнулся тот.
– Всё, умер, – бормотал торопливо мельников отпрыск, собирая какие-то вещи в дорогу, – умер защитник! Нет больше защитника у него!
И всё время, трясясь в подводе, катящей по колее, ведущей к ярмарочному городку, бормотал с ликованием: “Умер его проклятый защитник, умер!”
А на следующий день, утром, из дальнего бора вышли по направлению к острову трое людей. Даже короткого взгляда на них было достаточно, чтобы определить, что люди опасные, возможно, что даже – беглые с каторги. Хотя – одеты добротно, и лица – сытые. Но – долго ли бессовестным людям нахватать да награбить?
Альба верхним чутьём, вздыбившейся волчьей шерстью своей понял, кто к ним пожаловал. Они ещё только входили на мост, проложенный через протоку, а он уже маленьким ястребом метался по островку, дёргал девочек за плечики и, со страшным лицом, толкал их по направлению к домику. Абигаль, выбежавшая из коровника на испуганный детский плач, застала дело уже сработанным: девочки гуськом, одна за одной, скрывались в придерживаемой найдёнышем двери, а от моста летел грохот тяжёлых шагов разбойников. Дело было только за ней – мальчишка, вцепившись одной рукой в створку двери, вторую вытянул к ней и торопливо, призывно махал.
Абигаль рванулась, как вспугнутая птица. Она пронеслась мимо первого сбегающего с моста пришельца едва не в трёх шагах. Они так и примчались ко входу в дом – Абигаль и немного отстающий от неё разбойник со вскинутым в правой руке топором.
А Португальца на острове не было.
Её приёмный сын, увидев, что Абигаль уже возле самого дома, метнулся внутрь, и когда она вбежала в каменную пристройку, то увидела, что мальчишка затолкал девочек в бревенчатую, спальную часть дома и уже там стоял возле раскрытой двери. Понятно было – почему: эту дверь Португалец сделал из толстых дубовых досок, и запор на ней был прочный, кованый. Она промчалась мимо него и бросилась к плачущим, залезающим на кровать дочкам. А тот, кто гнался за ней, увидел, что мальчишка готов захлопнуть дверь, и с порога бросил в него тяжёлый топор – без замаха, лишь бы попасть. Но подросток качнулся в сторону, и топор, пролетев в дверной проём, ударил в стену. Тут же дверь затворилась и послышался клацающий звук железного запора.
С той стороны дверь потянули – несильно, на пробу, – точно ли заперта – “да, заперта”, и кто-то выругался.
– Ну и хорошо, – раздался прерываемый частым дыханием голос. – Слетелись цыпки все вместе – не надо и ловить.
– Дверь ломать будем?
– Я топор к ним забросил! А кистень [23] не поможет.
– Да всё равно придётся ждать. Главного-то заказанного нет? А нужно – всех одним разом. Дождёмся. Может, у него будет топор.
– Почему думаешь, что его нет на острове?
– Дурак. Видишь – лодки нет? Значит, хозяин или в лесу или в деревне. А без него вторую часть денег не дадут, даже если всех остальных прирежем.
– Как – всех? Заказчик-то строго предупредил, чтобы женщину оставить.
– Ну конечно. Я и имею в виду – всех, кроме неё. Ты давай-ка – наверх, на скалу, смотри, когда лодка появится. А мы тут пока поедим. Эх, еды-то сколь наготовлено. Богато живут.
– Может, у них и деньги есть?
– Если есть – отдадут. Детишек жечь начнём – отдадут.
– А потом ещё и вторую часть платы возьмём, да?
– Ешь давай. Её ещё заработать надо. Чёрт, хозяина на острове не оказалось. Ох, как ждать не люблю…
Мальчишка, приникнув к двери с обратной стороны, внимательно слушал. Обернулся, взглянул в понимающие глаза Абигаль. Подняв топор, показал жестом, чтобы та встала возле двери. “Там”, – показал жестом, – “двое. Едят”. Абигаль кивком подтвердила. “Один – наверху, на скале, над домом”. “Да, я слышала”. И тут мальчишка совершил жуткий, ещё больше перепугавший Абигаль поступок: он улыбнулся.
Найдёныш подошёл к маленькому оконцу и, повозившись немного, вынул из рамы стекло. Осмотрел проём. Довольно кивнул. И, извиваясь, как уж, вылез наружу. Абигаль не видела, что происходило дальше, но звуки впитывала в себя, как песок воду – все, до самого малого.
Через несколько минут мальчишка вошёл в дом, во внешнюю дверь. Двое разбойников вскочили из-за стола. Они резали хозяйским, наточенным Португальцем ножом, хозяйский же окорок и сейчас, растерянно встав по обе стороны печи, машинально жевали.
– Его нужно отмыть, – неуверенно предположил Португалец.
– Нет, – ответила Абигаль. – Посмотри, не осталось ли на нём пиявок, накрой овчиной – и пусть спит. Потом приготовь лохань, в которой дочек купаем. Нагрей воды. А мне до того, как он очнётся, нужно целебных травок собрать.
Через час всё было готово. Дымилась облитая изнутри крутым кипятком дубовая лохань, набухшим тёмным бурым пластом томились в горячей воде пучки трав. Абигаль, невесомо переступая босыми ногами, облепленными мокрыми лесными хвоинками, кипятила поднятое из погреба молоко. Когда оно вспенилось и полезло из кастрюльки наружу белой шевелящейся шапкой, хозяйка быстро сняла его с огня и переставила на сделанный Португальцем круглый, маленький, очень удобный кухонный стол. В молоко отправились ложечка масла и ложечка мёда, и ещё горсть жёлтых цветков растения, именуемого “зверобой”. Затем Абигаль наполнила горячей водой лохань и стала пригоршнями опускать в неё размокшие, вязко склеившиеся травы. Передняя, каменная половина дома наполнилась тягучими, лесными, волшебными ароматами.
– Чистотел, – приговаривала вполголоса Абигаль, – все болячки с кожи снимет, подорожник – дорожку из немощи укажет, папоротник – к жизни вернёт, семь синих цветочков травы, названия которой не знаю, – водицу развеселят и – листья дуба, чтобы всё это силой наполнить.
Во все глазки, затаив дыхание, смотрели с лавочки белоголовые птахи.
– Горячо, – сказала Абигаль, опустив на мгновение руку в лохань, – но минут через десяток будет всё в самый раз. Теперь можно найдёныша попоить.
Португалец осторожно приподнял голову бесчувственного мальчишки, и Абигаль стала вливать, расцепливая его маленькие стиснутые зубы, по пол-ложечки горячего заправленного молока. Оно бело-жёлтыми струйками вытекало наружу. Но вот мышцы на тонкой шее дрогнули, сократились – найдёныш сделал глоток. А потом так и выглотал почти треть чашки.
– Пять минут – и он очнётся, – пробормотала довольная Абигаль.
– А если нет? – посмотрел на остывающую лохань Португалец.
– А зверобой? – вопросом на вопрос ответила Абигаль.
И в этот момент мальчишка вздохнул, раскрыл блеснувшие зеленовато-серым глаза и вдруг сел.
– Здравствуй, человек. Я – Абигаль. Это – мой муж и мои девочки. Это – наш дом. Мы нашли тебя на болоте. Мы тебя будем лечить. Ты что-нибудь можешь сказать? Если ты понимаешь меня, то хотя бы кивни.
Мальчишка, пристально смотря в её глаза, едва заметно кивнул.
– Хорошо. Очень, очень хорошо. Ты теперь полежишь вот в этой воде, – она с целебными травами, потом допьёшь молоко и будешь спать. Сколько захочешь.
Абигаль помогла ему влезть в зелёную, терпко дышащую воду и принялась смывать с него следы, оставленные болотом. И вдруг заплакала. Португалец с недоумением взглянул на неё, а она, потянув найдёныша за руку, чтобы он встал, сквозь слёзы быстро отметила и сосчитала раны и ссадины – как затянувшиеся, так и свежие. Усадив мальчишку обратно, она выбежала из дома. Прошло немного времени, и она вернулась. На ладони у неё лежала крохотная, смолистая, едва народившаяся еловая шишка.
– Вот это, – сказала она мальчишке, – положи под язык. Я буду лечить твои раны. И тебе будет больно. Но ты всю боль мысленно складывай в эту шишечку и молчи. Ну, мычи в крайнем случае. “М-м-м”, вот так, ладно?
Мальчишка кивнул головой, – мокрой, с длинными спутанными волосами. Положил шишечку под язык и, сидя спокойно и тихо, стал ждать.
– Мыла и дёгтя, – торопливо сказала Абигаль Португальцу, – и где у нас были новые варежки, из шерсти, колючие?
Смешали дёготь и мыло, и Абигаль, надев на руку колючую варежку, стала зачерпывать ею мыльную смесь с резким запахом и осторожно размазывать по отмытой коже мальчишки, проводя и по незакрывшимся ещё ранам. Он корчился, но молчал.
– Всё, – наконец сказала Абигаль. – Напои его молоком. – И затем – обращаясь к отмытому до пёстрой, в шрамах, розовой кожицы найдёнышу: – Теперь давай эту шишку мне в ладонь.
И поднесла к маленькому упрямо сжатому рту сложенную в ковшик ладонь. В этот ковшик мальчишка, наклонив голову, вытолкнул языком зелёный смолистый комочек. И Абигаль метнулась из дома, выбежала к краю острова и что было силы подбросила шишечку вверх, прошептав:
– Иди откуда пришло!
Затем быстро отвернулась, – чтобы не видеть, куда шишечка падает, и лёгкой походкой вернулась в дом.
Мальчишка был накрыт чистой небелёной холстиной. Португалец поил его оставшимся молоком. Когда найдёныш допил, его уложили на широкий топчан возле печки – уютное укромное место, где очень любили возиться после ужина девочки, – и он мгновенно уснул.
Спал он долго. Португалец озабоченно предлагал осмотреть его раны и, если потребуется, перевязать. На что Абигаль твёрдо отвечала, что всё, что нужно, – уже предпринято. Затем глава семьи обеспокоился тем, что мальчик всё не просыпается (истекали уже вторые сутки), но и это Абигаль не встревожило.
Мальчишка открыл глаза на исходе третьего дня. Португалец и Абигаль были в саду (они посыпали стволы яблонь золой – чтобы отпугнуть серую тлю), когда всполошенной стайкой прибежали три их босоногие девочки и сообщили, что “братик проснулся”.
Он действительно сидел на краю лежанки, кутаясь в свою тонкую небелёную холстину, и осматривался, вертя во все стороны головой. Когда прибежала взволнованная хозяйка, он, увидев её, улыбнулся – так чисто, так радостно и легко, что у Абигаль выступили нежданные слёзы.
Потекли день за днём. Огорчало лишь то, что мальчишка оказался немым. Он улыбался, кивал или отрицательно покачивал головой, но ни разу не произнёс ни слова. Это, однако, ничуть не мешало трём объявившимся сестричкам заполнить его присутствием все свои затеи и игры. Они увлекали его в известные им уголки крохотного собственного леса и добывали, например, то из норы, то из вороха сухих трав и веток подросшего ёжа.
– Это Бобо! – авторитетно заявляла самая младшая.
– Нет, это Гобо! – поправляли её.
Она не соглашалась, и тогда вспоминали, что Гобо любит, когда его гладят по брюшку. Не откладывая, принимались щекотать ежу бочок, а потом и брюшко – и ёж, приподнимаясь на ножках (а вовсе не лапках, как думают некоторые), поднимал переднюю, явно поощряя это почёсывание.
– Да, это – Гобо, – признавала младшая очевидное.
Они усаживались в кружок на созданной их отцом идеально круглой поляне, вытягивали перед собой ладони с лежащими в них лесными орехами и ожидали, когда примчатся за угощением белки – и мальчика тоже усаживали, и он во все глаза смотрел на необыкновенное чудо – как дикий зверёк легонько, но цепко берёт в коготки его палец, и тёплая, шелковистая рыжая мордочка утаскивает орех с его подрагивающей ладони.
Шумной щебечущей стайкой, мелькая босыми пятками, отправлялись собирать на лугу цветущие одуванчики, – любимое лакомство рыжей коровы, и приносили ей большие жёлто-зелёные охапки.
Девочки были несказанно счастливы: у них появился брат. Но не меньшую радость проявлял и копошащийся, словно жук, в своём разросшемся хозяйстве Португалец. Когда пришла зима, они вдвоём с мальчишкой долбили лёд на протоке и, опустив в прорубь пару остро затёсанных брёвен, вбивали их в дно большим деревянным молотом: это были опорные столбы для будущего моста. И затем, когда раскрасневшиеся на морозе мужчины сели за обеденный стол, Португалец нахваливал своего помощника – какой он смышлёный, старательный и какие у него сильные руки. Мальчишка заметно смущался, но, по своему обыкновению, молчал.
– А ты мог разговаривать когда-нибудь? – поинтересовалась Абигаль.
Он кивнул.
– Потом что-то случилось?
Он, помедлив, снова кивнул.
– Всё вернётся, – уверенно сказала Абигаль. – Прекрасно уже то, что ты слышишь и понимаешь.
Бывало, что на несколько недель найдёныш уходил к старому Гансу, и тот, когда выпадало время, рассказывал внимательному немому подростку о тайнах огромного живого существа, которое люди назвали коротеньким словом “лес”. Однажды Ганс сказал:
– Ты понятливый ученик. Теперь, если ты уйдёшь в лес, не имея никакого имущества, то сможешь обрести еду, жильё и огонь. А сейчас я открою тебе последнюю, самую главную тайну. Ты слышишь?
Мальчишка кивнул.
– Хорошо. Тайна в том, чтобы научиться приходить в любой лес, считая себя неотделимой частичкой его самого. И если бы пришлось рубить дерево, то обязательно помнить, что всем живым существам может быть больно.
Так проходили дни, и каждый раз, возвращаясь в приютивший его дом на острове, найдёныш прежде всего проверял – на месте ли его кованый в лёгкий надлом клинок странного тускло-жёлтого цвета, поставленный вертикально в щель между печкой и деревянной лежанкой.
Пролетело три счастливейших года. Португалец уже подумывал о том, как предъявить старшего сына настоятелю монастыря и выправить на него, как на сына, должные бумаги. И вот тут, летом, случилось событие, которое никак не затронуло обитателей острова, но привело в неописуемое волнение повзрослевшего, с бритым толстым лицом сына мельника. Умер Энхельмо Туринский.
– Умер! – прокричал принесённую от монахов весть грузный, с одышкой, младший мельник, вваливаясь в придел мельницы, к угрюмому, уже слегка согнутому отцу.
– Кто умер? – не сразу откликнулся тот.
– Всё, умер, – бормотал торопливо мельников отпрыск, собирая какие-то вещи в дорогу, – умер защитник! Нет больше защитника у него!
И всё время, трясясь в подводе, катящей по колее, ведущей к ярмарочному городку, бормотал с ликованием: “Умер его проклятый защитник, умер!”
А на следующий день, утром, из дальнего бора вышли по направлению к острову трое людей. Даже короткого взгляда на них было достаточно, чтобы определить, что люди опасные, возможно, что даже – беглые с каторги. Хотя – одеты добротно, и лица – сытые. Но – долго ли бессовестным людям нахватать да награбить?
Альба верхним чутьём, вздыбившейся волчьей шерстью своей понял, кто к ним пожаловал. Они ещё только входили на мост, проложенный через протоку, а он уже маленьким ястребом метался по островку, дёргал девочек за плечики и, со страшным лицом, толкал их по направлению к домику. Абигаль, выбежавшая из коровника на испуганный детский плач, застала дело уже сработанным: девочки гуськом, одна за одной, скрывались в придерживаемой найдёнышем двери, а от моста летел грохот тяжёлых шагов разбойников. Дело было только за ней – мальчишка, вцепившись одной рукой в створку двери, вторую вытянул к ней и торопливо, призывно махал.
Абигаль рванулась, как вспугнутая птица. Она пронеслась мимо первого сбегающего с моста пришельца едва не в трёх шагах. Они так и примчались ко входу в дом – Абигаль и немного отстающий от неё разбойник со вскинутым в правой руке топором.
А Португальца на острове не было.
Её приёмный сын, увидев, что Абигаль уже возле самого дома, метнулся внутрь, и когда она вбежала в каменную пристройку, то увидела, что мальчишка затолкал девочек в бревенчатую, спальную часть дома и уже там стоял возле раскрытой двери. Понятно было – почему: эту дверь Португалец сделал из толстых дубовых досок, и запор на ней был прочный, кованый. Она промчалась мимо него и бросилась к плачущим, залезающим на кровать дочкам. А тот, кто гнался за ней, увидел, что мальчишка готов захлопнуть дверь, и с порога бросил в него тяжёлый топор – без замаха, лишь бы попасть. Но подросток качнулся в сторону, и топор, пролетев в дверной проём, ударил в стену. Тут же дверь затворилась и послышался клацающий звук железного запора.
С той стороны дверь потянули – несильно, на пробу, – точно ли заперта – “да, заперта”, и кто-то выругался.
– Ну и хорошо, – раздался прерываемый частым дыханием голос. – Слетелись цыпки все вместе – не надо и ловить.
– Дверь ломать будем?
– Я топор к ним забросил! А кистень [23] не поможет.
– Да всё равно придётся ждать. Главного-то заказанного нет? А нужно – всех одним разом. Дождёмся. Может, у него будет топор.
– Почему думаешь, что его нет на острове?
– Дурак. Видишь – лодки нет? Значит, хозяин или в лесу или в деревне. А без него вторую часть денег не дадут, даже если всех остальных прирежем.
– Как – всех? Заказчик-то строго предупредил, чтобы женщину оставить.
– Ну конечно. Я и имею в виду – всех, кроме неё. Ты давай-ка – наверх, на скалу, смотри, когда лодка появится. А мы тут пока поедим. Эх, еды-то сколь наготовлено. Богато живут.
– Может, у них и деньги есть?
– Если есть – отдадут. Детишек жечь начнём – отдадут.
– А потом ещё и вторую часть платы возьмём, да?
– Ешь давай. Её ещё заработать надо. Чёрт, хозяина на острове не оказалось. Ох, как ждать не люблю…
Мальчишка, приникнув к двери с обратной стороны, внимательно слушал. Обернулся, взглянул в понимающие глаза Абигаль. Подняв топор, показал жестом, чтобы та встала возле двери. “Там”, – показал жестом, – “двое. Едят”. Абигаль кивком подтвердила. “Один – наверху, на скале, над домом”. “Да, я слышала”. И тут мальчишка совершил жуткий, ещё больше перепугавший Абигаль поступок: он улыбнулся.
Найдёныш подошёл к маленькому оконцу и, повозившись немного, вынул из рамы стекло. Осмотрел проём. Довольно кивнул. И, извиваясь, как уж, вылез наружу. Абигаль не видела, что происходило дальше, но звуки впитывала в себя, как песок воду – все, до самого малого.
Через несколько минут мальчишка вошёл в дом, во внешнюю дверь. Двое разбойников вскочили из-за стола. Они резали хозяйским, наточенным Португальцем ножом, хозяйский же окорок и сейчас, растерянно встав по обе стороны печи, машинально жевали.